Страница:
Понятно, что из Франкфурта императрица поехала в недалекий отсюда Дармштадт, где жила ее родная сестра принцесса Вильгельмина Баденская с мужем Людвигом Дармштадтским.
Оттуда русские кареты вскоре тронулись в соседний Неккергеминд, где уже начинались владения Великого герцога Баденского, а затем Елизавета Алексеевна остановилась на несколько дней в знаменитом Гейдельберге, а потом поехала в небольшую деревню Рорбах, где жила Амалия Фредерика, маркграфиня Баденская – мать Елизаветы Алексеевны и Амалии – сестры ее, носящей одно имя со своей матерью. Тяготы войны коснулись и маркграфини Баденской. В деревне был единственный более-менее приличный дом – тот, в котором жила маркграфиня, но и он был столь невелик, что в нем остановились лишь две ее дочери, две их фрейлины да две служанки; все же остальные члены свиты и слуги поселились в жалких крестьянских домах, чрезвычайно бедных и неуютных. И тем не менее, сестры прожили здесь семнадцать дней, после чего и мать и дочери оставили Рорбах и отправились в недалекую отсюда столицу Бадена – Карлсруэ, где прожили в отчем доме неделю. Отсюда поехали они обратно – в город Брукзаль, где должна была состояться их встреча с Александром I.
Елизавета Алексеевна, ее сестра Амалия и их мать поселились в единственном дворце Брукзаля, где уже жила жена шведского короля Бернадота со своим сыном.
Однако время шло, а Александр все не приезжал, ибо его войска шли на Париж и ему было не до семейных дел.
В середине марта появились здесь его младшие братья – Великие князья Николай и Михаил с генералом Коновницыным, наставлявшим братьев в военном деле, и генерал посоветовал сестрам ждать здесь скорых известий, так как, судя по всему, войне вот-вот наступит конец.
Прошло две недели, и в Брукзаль примчался фельдъегерь с известием о взятии Парижа.
Ликовал весь город, но Елизавета Алексеевна, радуясь, вместе с тем и печалилась: для нее фельдъегерь привез лишь коротенькое письмо, в котором не было приглашения в Париж. (Только значительно позднее узнала она, как много разных неотложных дел было в эти дни у ее победоносного мужа и сколь несовместимы были эти воистину великие дела с ее маленькими женскими претензиями.) Но все же она ждала приглашения и, напрасно прождав до 20 апреля, решила поехать с матерью в Рорбах.
Пока они жили в Брукзале, к их свите присоединились адмирал Шишков и граф Витгенштейн, которые отправились вместе с ними в Рорбах. К ним присоединилась и шведская королева с сыном. Всю весну Елизавета Алексеевна ездила по своему родному Бадену, узнавая знакомые места, радуясь им и сожалея, что многие из них изранены минувшей войной.
21 июня Елизавета Алексеевна получила известие, что Александр возвращается из Англии и просит ждать его в Брукзале. Туда же на встречу с императором должны были приехать его младшие братья Николай и Михаил.
Через неделю после того, как все собрались в Брукзале, там состоялся смотр возвращающейся в Россию из Франции русской конницы под начальством Милорадовича. Смотр принимал только что вернувшийся из Англии новоиспеченный фельдмаршал Барклай-де-Толли, почтительно пригласивший все августейшее семейство присутствовать на нем. Проходя мимо императрицы, кавалеристы кричали «Ура!». И Елизавета Алексеевна вновь плакала от умиления и гордости, видя их искореженные пулями и саблями каски и кирасы, следы ран, рубцы и шрамы на мужественных лицах.
Не дожидаясь приезда Александра в Брукзаль, Елизавета Алексеевна поехала навстречу мужу и остановила его в Рорбахе.
Они недолго прожили в бедной баденской деревушке и 8 июля приехали в Брукзаль.
Однако и здесь Александр пробыл очень недолго и, оставив Елизавету Алексеевну в ее родных местах, уехал дальше на Восток, стремясь по возможности скорее попасть в Петербург.
А Елизавета Алексеевна отправилась в Баден, куда уже прибыли король Баварии Максимилиан со всею своею семьей и зятем Евгением Богарне, пасынком Наполеона, бывшим вице-королем Италии, а также шведская королева с сыном, герцог Дармштадтский со всем своим домом и все семейство хозяев Карлсруэ – герцогов Баденских.
В отличие от других таких собраний, съезд августейших особ в Бадене отличался необычайной демократичностью – все они, без исключения, просто одевались, гуляли по городу, как обыкновенные горожане, посещали трактиры, бильярдные и игорные дома. О таком положении дел тут же пронюхали бродячие певцы, музыканты и артисты – акробаты, дрессировщики и комедианты, и город наполнился несметным количеством этих служителей муз.
Через два месяца Елизавета Алексеевна поехала в Карлсруэ, а оттуда отправилась в Баварию, куда пригласил ее король Максимилиан.
5 сентября 1814 года она приехала в баварскую столицу Мюнхен, пребывание в которой было весьма непродолжительным из-за сборов на скоро открывающийся международный конгресс в столице Австрии – Вене, на котором следовало законодательно закрепить итоги минувшей войны союзной коалиции с Наполеоном.
Серьезность встречи в Вене была совершенно несомненной. И все же в истории он остался под названием «Танцующего конгресса».
«Танцующий конгресс»: любовь и политика. «Сто дней». Второе взятие Парижа
Продолжение политических и семейных дел
Оттуда русские кареты вскоре тронулись в соседний Неккергеминд, где уже начинались владения Великого герцога Баденского, а затем Елизавета Алексеевна остановилась на несколько дней в знаменитом Гейдельберге, а потом поехала в небольшую деревню Рорбах, где жила Амалия Фредерика, маркграфиня Баденская – мать Елизаветы Алексеевны и Амалии – сестры ее, носящей одно имя со своей матерью. Тяготы войны коснулись и маркграфини Баденской. В деревне был единственный более-менее приличный дом – тот, в котором жила маркграфиня, но и он был столь невелик, что в нем остановились лишь две ее дочери, две их фрейлины да две служанки; все же остальные члены свиты и слуги поселились в жалких крестьянских домах, чрезвычайно бедных и неуютных. И тем не менее, сестры прожили здесь семнадцать дней, после чего и мать и дочери оставили Рорбах и отправились в недалекую отсюда столицу Бадена – Карлсруэ, где прожили в отчем доме неделю. Отсюда поехали они обратно – в город Брукзаль, где должна была состояться их встреча с Александром I.
Елизавета Алексеевна, ее сестра Амалия и их мать поселились в единственном дворце Брукзаля, где уже жила жена шведского короля Бернадота со своим сыном.
Однако время шло, а Александр все не приезжал, ибо его войска шли на Париж и ему было не до семейных дел.
В середине марта появились здесь его младшие братья – Великие князья Николай и Михаил с генералом Коновницыным, наставлявшим братьев в военном деле, и генерал посоветовал сестрам ждать здесь скорых известий, так как, судя по всему, войне вот-вот наступит конец.
Прошло две недели, и в Брукзаль примчался фельдъегерь с известием о взятии Парижа.
Ликовал весь город, но Елизавета Алексеевна, радуясь, вместе с тем и печалилась: для нее фельдъегерь привез лишь коротенькое письмо, в котором не было приглашения в Париж. (Только значительно позднее узнала она, как много разных неотложных дел было в эти дни у ее победоносного мужа и сколь несовместимы были эти воистину великие дела с ее маленькими женскими претензиями.) Но все же она ждала приглашения и, напрасно прождав до 20 апреля, решила поехать с матерью в Рорбах.
Пока они жили в Брукзале, к их свите присоединились адмирал Шишков и граф Витгенштейн, которые отправились вместе с ними в Рорбах. К ним присоединилась и шведская королева с сыном. Всю весну Елизавета Алексеевна ездила по своему родному Бадену, узнавая знакомые места, радуясь им и сожалея, что многие из них изранены минувшей войной.
21 июня Елизавета Алексеевна получила известие, что Александр возвращается из Англии и просит ждать его в Брукзале. Туда же на встречу с императором должны были приехать его младшие братья Николай и Михаил.
Через неделю после того, как все собрались в Брукзале, там состоялся смотр возвращающейся в Россию из Франции русской конницы под начальством Милорадовича. Смотр принимал только что вернувшийся из Англии новоиспеченный фельдмаршал Барклай-де-Толли, почтительно пригласивший все августейшее семейство присутствовать на нем. Проходя мимо императрицы, кавалеристы кричали «Ура!». И Елизавета Алексеевна вновь плакала от умиления и гордости, видя их искореженные пулями и саблями каски и кирасы, следы ран, рубцы и шрамы на мужественных лицах.
Не дожидаясь приезда Александра в Брукзаль, Елизавета Алексеевна поехала навстречу мужу и остановила его в Рорбахе.
Они недолго прожили в бедной баденской деревушке и 8 июля приехали в Брукзаль.
Однако и здесь Александр пробыл очень недолго и, оставив Елизавету Алексеевну в ее родных местах, уехал дальше на Восток, стремясь по возможности скорее попасть в Петербург.
А Елизавета Алексеевна отправилась в Баден, куда уже прибыли король Баварии Максимилиан со всею своею семьей и зятем Евгением Богарне, пасынком Наполеона, бывшим вице-королем Италии, а также шведская королева с сыном, герцог Дармштадтский со всем своим домом и все семейство хозяев Карлсруэ – герцогов Баденских.
В отличие от других таких собраний, съезд августейших особ в Бадене отличался необычайной демократичностью – все они, без исключения, просто одевались, гуляли по городу, как обыкновенные горожане, посещали трактиры, бильярдные и игорные дома. О таком положении дел тут же пронюхали бродячие певцы, музыканты и артисты – акробаты, дрессировщики и комедианты, и город наполнился несметным количеством этих служителей муз.
Через два месяца Елизавета Алексеевна поехала в Карлсруэ, а оттуда отправилась в Баварию, куда пригласил ее король Максимилиан.
5 сентября 1814 года она приехала в баварскую столицу Мюнхен, пребывание в которой было весьма непродолжительным из-за сборов на скоро открывающийся международный конгресс в столице Австрии – Вене, на котором следовало законодательно закрепить итоги минувшей войны союзной коалиции с Наполеоном.
Серьезность встречи в Вене была совершенно несомненной. И все же в истории он остался под названием «Танцующего конгресса».
«Танцующий конгресс»: любовь и политика. «Сто дней». Второе взятие Парижа
В Петербурге Александр пробыл всего полтора месяца и 2 сентября отправился на конгресс в Вену.
По дороге он заехал в Пулавы и в доме Чарторижских вновь подтвердил решение восстановить независимую Польшу. Взяв с собою князя Адама, он поехал в Австрию и через неделю въехал в Вену вместе с Фридрихом-Вильгельмом III. 15 сентября в Вену прибыла со своими фрейлинами Елизавета Алексеевна, цесаревич Константин и Великие княгини Мария и Екатерина.
Александру был отведен один из самых роскошных дворцов императора – Хофбург.
Два императора, дюжина королей и больше сотни титулованных особ собрались на этот «Танцующий конгресс», продолжавшийся необычайно долго – до июня 1815 года.
Елизавета Алексеевна въехала в столицу Австрии 15 сентября. При въезде в город ее встретил муж и сел в одну с нею карету. Их сопровождали австрийский император Франц и императрица.
Кроме императора Александра, императрицы Елизаветы Алексеевны, в Вену приехали: Великий князь Константин и сестры царя – Мария, Екатерина и Анна.
Мария была на конгрессе со своим мужем, герцогом Саксен-Веймарским, Екатерина Павловна носила титул своего покойного мужа Георга-Петра, называясь герцогиней Ольденбургской, а младшая дочь Павла – Анна, была двадцатилетней Великой княжной – одной из самых завидных невест на конгрессе. Хотя и ее сестра, вдовствующая герцогиня Ольденбургская, тоже считалась невестой, да и была старше Анны всего на семь лет.
Один бал сменял другой, над Веной чуть не каждый вечер полыхали фейерверки, нескончаемой чередой шли парады и смотры.
И все же бал, данный императором Францем 22 сентября для коронованных особ, отличался особой роскошью и масштабами: в трех огромных танцевальных залах Придворного редута собралось более десяти тысяч гостей.
Перед началом торжеств вошли все присутствующие на конгрессе монархи со своими семьями. Открывал это блистательное шествие Александр, ведя рядом с собою императрицу Австрии, а вслед за ним шел император Франц с Елизаветой Алексеевной.
Праздник продолжался до утра.
В последующие дни начались маневры всех родов войск, конные скачки и состязания, различные игры и маскарады. Строились полуигрушечные крепости, которые затем осаждались и взрывались – как будто мало было двух десятилетий беспрерывных войн.
И на все это шли миллионы гульденов, крон, марок, рублей, нанося не меньший ущерб, чем минувшая война.
Гости императора Франца переезжали из одного загородного дворца в другой: из Пратера в Бельведер, из Придворного редута – в Аугартен, из Шеннбруна в Лаксенбург, удивляясь богатству и изысканности каждого из них, неповторимости их убранства, оригинальности облика.
Елизавета Алексеевна тоже объехала все эти дворцы, но, кроме них, она побывала и в доме инвалидов, подарив его обитателям тысячу рублей золотом, осмотрела и Монетный двор, и все музеи Вены, и картинные галереи.
А 16 декабря Елизавета Алексеевна была на концерте великого Людвига ван Бетховена и дала ему две тысячи рублей золотом – больше, чем кто-либо из коронованных особ, сидевших вместе с ней в зале.
В Вену, кроме Елизаветы Алексеевны, приехала и Нарышкина с мужем. Александр знал, что Конгресс будет долгим, и побоялся оставить ветреную прелестницу в Петербурге, потому что в это время у неотразимой Марии Антоновны объявилось несметное множество поклонников, что еще в Петербурге стало крайне раздражать и даже мучить Александра. И чтобы избавить себя от этого, он решил отвечать ей тем же, а так как Александр ни в чем не терпел соперничества, то число его любовниц было не меньшим. Особенно ярко проявилось это в Вене, на Конгрессе, где царь продолжал вести себя так же.
Одной из первых жертв Александра-любовника стала ослепительная красавица графиня Юлия Зичи. Но прошло несколько дней, и он променял Зичи на княгиню Багратион – вдову Петра Ивановича, погибшего за два года перед тем. Эта победа над «русской Андромедой», как звали княгиню в Вене, была тем более приятна Александру, что он покорил любовницу самого Меттерниха, с которым у него были давние нелады. А княгиня Багратион радовалась тому, что русский император предпочел ее всем прочим дамам, потому что тем самым уязвила свою счастливую соперницу герцогиню Саган, преуспевшую в борьбе с нею за любвеобильного австрийского канцлера. Ободренная успехом у Меттерниха, Саган забралась в карету к царю, но он – так, во всяком случае, рассказывал потом Александр – не воспользовался благоприятной ситуацией, якобы из-за того, что герцогиня показалась ему слишком глупой. Здесь уместно будет усомниться в правдивости слов Александра, потому что в бесконечном перечне его увлечений и побед далеко не все женщины были кладезями премудрости, а еще более это сообщение вызывает сомнение и потому, что распространительницей его была княгиня Багратион, о чувствах которой к мадам Саган мы уже осведомлены.
Эти успехи Александра у дам высшего света кружат головы многим хорошеньким венкам – и мелким дворянкам, и мещанкам, и даже откровенным смазливым потаскушкам, до которых царь тоже оказался большим охотником. Между увлечением княгиней Багратион и мимолетными встречами со случайными кокотками Александр соблазняет и еще одну великосветскую красавицу – графиню Эстергази. После нее настает звездный час герцогини Саган, что позволяет венским острословам утверждать, что баварский король – пьет за всех, вюртембергский король – ест за всех, а русский царь – любит за всех. Добавляли, что русский царь и танцует если не за всех, то, конечно, больше всех и едва ли не лучше всех.
Агенты венской полиции, ответственные за безопасность Александра, повсюду незаметно сопровождавшие его и неотступно следившие за всеми его похождениями, причисляли к сонму погубленных им красавиц еще и венгерскую графиню Сеченьи, и графиню Софию Зичи, и княгиню Ауэрсперг, и многих иных.
А кроме того, Александр звал в Вену своих прежних любовниц из разных стран Европы.
К сожалению, автор располагает лишь отрывками из «Дневника» князя Адама. Эти отрывки были опубликованы в русском журнале «Голос минувшего» в 1916 году польским профессором Шимоном Аскенази. Они весьма фрагментарны и далеко не полны.
И все же – обратимся к ним.
«Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня всегда ту же со стороны ее и моих чувств. Они утратили свой пыл, но в них сохранилось достаточно силы, чтобы не видеть ее было великой мукой». «Всем она нравится. В некоторых отношениях похорошела. Я несчастлив и печален, каким давно не был».
«3 декабря. Попадаю к Нарышкину. Вторая встреча. Признаны новые обязанности. Она всегда истинный ангел». «Моя тетка (княгиня Елизавета Любомирская, урожденная Чарторижская. – В.Б.) сплетничает; мой отец сказал ей о ней. Наука, что мало можно кому доверить настоящую и важную тайну. Третья встреча при посредстве Нарышкина. Визит императора к моей тетке. Ее визит и письмо. Жар, и сны, и угрызения, укоряющие в виновности. Стан и лицо изменились, однако все та же очаровательность, а душа ангельская».
«18 января 1815 года. К ней пишу…»
«До 28 января. Письмо отдано и сейчас, на следующий день, вижусь. Разнообразность моих чувств. Она всегда первый и единственный предмет. Обмен кольцами. Ее доброта, ее чувства иного рода. Она не хочет остаться в Германии, она приносит себя в жертву… Мои сплины (хандра); я испорчен доброжелательностью и любовью; душа не может подняться до ее превосходства».
«Я желаю ей счастья и завидую ему; страстно люблю, а все-таки я все посвятил бы, а святость чувства недостаточно сохраняю. Долгая неуверенность, противоречивость, и неустанные обиды, и двадцатилетнее ожидание, и ее, уже в течение стольких лет скрытое чувство разрушили правильный порядок сердца. Несчастия одной неверности (Чарторижский здесь, по-видимому, имеет в виду трагический роман Елизаветы Алексеевны, состоявшийся в 1806 году, через семь лет после того, как они расстались, и героем которого был А. Я. Охотников. – В. Б.) потрясли некоторые самые деликатные принципы. Но это не оправдывает меня, так как я от сердца простил, и она не прощения, но любви, уважения и обожания достойна».
«16 февраля. Великая печаль угнетает меня и (я испытываю) отвращение к свету. Она, быть может, недовольна».
«До 3 марта. Боязнь за перемену в ней потрясает меня сильнее всего своею жалостью, печаль так сильна, что я чувствую себя больным. Пишу к ней; мой разговор с императором… Поднимаю материю о ней».
«8 марта. Ее отъезд. В канун отъезда, утром, прощаюсь. Сила этого союза достойна внимания, между тем как время, и отдаление, и неизбежность должны были стереть чувство и потушить его одними препятствиями, оно собственной силой все преодолевает. Ничто уже не говорит в его пользу, ни желание счастья и наслаждения, ни рассудительность, ни какая бы то ни было надежда, ничто мирское и человеческое; однако оно сильнее стольких различных побуждений. Я говорю и пишу о необходимости брака (Чарторижскому в это время было 45 лет, но он все еще был холост. – В. Б.). Она радуется известию о появлении Наполеона, в надежде, что на более долгое время останется в Германии. Перемена во мне – чувства искренние, глубокие, которые захватывают всю душу и проникают насквозь, принадлежали и принадлежат только ей».
Такого рода откровения, ни для кого из посторонних не предназначенные, убедительно свидетельствуют о глубине и продолжительности чувств, что позволяет говорить не о какой-то мимолетной любовной интрижке, а о серьезной и прочной душевной привязанности, которую и Чарторижский, и Елизавета Алексеевна сохраняли и в дальнейшем.
Александр считал саксонского короля Фридриха-Августа III, перешедшего в 1806 году на сторону Наполеона, изменником и в разговоре с Талейраном заявил, что его место не на Саксонском троне, а в России, подобно тому, как это было с последним польским королем.
Еще больший накал приняли из-за этого вопроса отношения Александра с князем Меттернихом.
Александр, хорошо воспитанный и деликатный, до такой степени не терпел Меттерниха, что в разговорах с ним, которые он вынужден был вести, как с министром иностранных дел Австрии, часто позволял себе такой тон, какого никогда не допускал по отношению к лакеям.
Меттерних отвечал ему откровенной неприязнью и однажды сказал прусскому канцлеру князю Гарденбергу, что Александр на переговорах более заботится о Польше для себя, чем о Саксонии для прусского короля.
Гарденберг тут же передал слышанное Александру, и тот, считая себя лично оскорбленным, вызвал Меттерниха на дуэль.
Беспрецедентной дуэли не суждено было состояться: Меттерних объяснил случившееся недоразумением, произошедшим из-за глухоты Гарденберга, который его неправильно понял. И все же дело дошло до того, что князь Шварценберг составил план военных действий против России и Пруссии, наметив начало войны на март 1815 года.
Со всеми возможными предосторожностями копии договора были отправлены королям Англии и Франции. Сам факт подписания содержался в наистрожайшем секрете, и Александр ничего не знал о существовании договора.
Неизвестно, как бы пошли дела дальше, но в ночь с 22 на 23 февраля 1815 года Меттерних получил от австрийского генерального консула в Вене экстренное сообщение, что Наполеон отплыл с Эльбы.
Меттерних, вскрывший депешу только утром, тут же поспешил к императору Францу, который приказал ему немедленно известить о случившемся и Александра, и Фридриха-Вильгельма, добавив, что австрийская армия должна быть готова к выступлению.
К Александру Меттерних отправился первым и немедленно был им принят, хотя перед тем оба не только не здоровались друг с другом, но и при встречах делали вид, что не замечают один другого.
Но теперь все было забыто, и дотоле непримиримые враги помирились. Более того, Александр обнял Меттерниха и попросил вернуть ему прежнюю дружбу. Так в очередной раз в Александре государь и политик одержал верх над человеком и частным лицом.
Александр полностью поддержал решение императора Франца, и после этого Меттерних отправился к прусскому королю.
Между тем Наполеон форсированным маршем шел к Парижу, и все высланные Людовиком XVIII войска, полк за полком, переходили на его сторону.
8 марта, не сделав ни одного выстрела, Наполеон вошел в Париж.
Его движение было столь стремительным, а переход армии на его сторону столь неожиданным, что Людовик и весь его двор в панике бежали, когда Наполеон подошел к воротам Парижа.
В Тюильрийском дворце, в кабинете короля, Наполеон обнаружил прямо на письменном столе брошенный в спешке секретный договор от 22 декабря 1814 года. Наполеон приказал привести к нему секретаря русской миссии в Париже Будягина и, вручив ему договор, отправил его в Вену к Александру, надеясь тем самым расстроить коалицию против Франции. 27 марта Будягин передал этот документ царю. На следующее утро Александр пригласил к себе барона Штейна, дал прочитать ему договор, а затем сказал, что пригласил к себе и Меттерниха и хотел бы, чтобы Штейн был свидетелем их свидания.
Как только Меттерних вошел в кабинет, Александр протянул ему договор и спросил:
– Известен ли вам этот документ? Меттерних молчал. Тогда Александр, не давая ему говорить, оправдываться и лгать, сказал:
– Меттерних, пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился, и поэтому наш союз должен быть крепче, нежели когда-либо.
Сказав это, Александр бросил договор в горевший камин.
Когда весть о случившемся распространилась среди дипломатов, многие министры, подписавшие договор, принесли Александру свои извинения либо попытались объясниться, и всем им он говорил одно и то же:
– Забудем старое, нас ждут серьезные испытания.
Союзники приняли совместную декларацию, объявлявшую Наполеона узурпатором, стоящим вне закона, а целью союзников провозглашалось: «Лишить Наполеона возможности возмущать спокойствие Европы».
Россия, Англия, Австрия и Пруссия обязались выставить против Наполеона по 150 тысяч солдат и офицеров. Кроме того, все прочие союзные государства выставляли еще 200 тысяч, и таким образом, в рядах объединенных сил союзников должно было оказаться 800 тысяч солдат и офицеров.
Англия выделила субсидию в восемь с половиной миллионов фунтов стерлингов, направив пять миллионов России, Австрии и Пруссии, а три с половиной – тридцати германским государствам, выставившим свои воинские контингенты.
Русские войска, общей численность в 225 тысяч человек, двинулись из России в начале апреля. Главнокомандующим всеми этими силами был назначен Барклай-де-Толли, бывший до того командующим 1-й армией. Эта армия, дислоцировавшаяся в Белоруссии и частью в Литве и на Украине, имела в своих рядах 167 тысяч солдат и офицеров. Она вышла в поход в полном составе и являлась главной силой русских войск. Кроме 1-й армии, шли 7-й пехотный корпус из 2-й армии Беннигсена, корпуса Витгенштейна и принца Евгения Вюртембергского, а также гвардейский корпус под командованием Милорадовича.
Все эти силы выступили из разных регионов России в разное время, и потому маршруты их движения были самостоятельными и не совпадающими с другими.
Главные силы союзников – немцев и англичан – собирались в Бельгии. Туда немедленно отправились из Вены английский фельдмаршал Артур Веллингтон – он принимал участие в Венском конгрессе, и из Берлина – фельдмаршал Блюхер. У первого было под началом 100 тысяч войск, у второго – 120 тысяч.
13 мая Александр, не дождавшись окончания Венского конгресса, выехал к армии и через Мюнхен и Штутгарт проследовал к Гейльбронну, где остановилась его Главная квартира.
К середине июня в Бельгии собралось 72 тысячи английских и голландских войск при 243 орудиях под командованием фельдмаршала Артура Веллингтона. Ему противостояла 70-тысячная армия французов при 150 орудиях под командованием Наполеона.
Сражение произошло 18 июня, в 20 верстах южнее Брюсселя, при деревне Ватерлоо. В первую половину дня битва шла с переменным успехом, но после полудня подоспела прусская армия во главе с фельдмаршалом Блюхером.
Объединенные силы союзников наголову разгромили французскую армию, а Наполеона взяли в плен. Наполеоновская армия окончательно пала.
18 июня Александру сообщили, что в Париже сформировано Временное правительство, а 21 июня в 9 часов утра армия Блюхера сразу через четверо ворот вошла в Париж.
Оставив свои главные силы, находившиеся в 220 верстах от Парижа, Александр помчался в столицу Франции.
Вместе с ним отправились император Франц и король Фридрих-Вильгельм со своими свитами.
Свита Александра разместилась в девяти экипажах.
Вечером 28 июня Александр въехал в Париж. Путь в 220 верст был пройден менее чем за двое суток, и появление русского императора, оказавшегося в столице Франции намного раньше его войск, было полной неожиданностью для парижан.
Александр, проехав через ворота Сен-Мартен, остановился в Елисейском дворце. Через полчаса к нему прибыл король Франции, сам недавно вернувшийся в Париж.
На следующий день приехали Великие князья – Константин, Николай и Михаил, а следом за ними – генералы и офицеры подошедших к Парижу 2-й кирасирской и 3-й гренадерской дивизий. Вторично оказавшийся в столице Франции русский император по-прежнему поражал жителей города тем, что отправлялся на пешие прогулки без чьего-либо сопровождения, а на прогулки верхом в сопровождении одного берейтора.
По дороге он заехал в Пулавы и в доме Чарторижских вновь подтвердил решение восстановить независимую Польшу. Взяв с собою князя Адама, он поехал в Австрию и через неделю въехал в Вену вместе с Фридрихом-Вильгельмом III. 15 сентября в Вену прибыла со своими фрейлинами Елизавета Алексеевна, цесаревич Константин и Великие княгини Мария и Екатерина.
Александру был отведен один из самых роскошных дворцов императора – Хофбург.
Два императора, дюжина королей и больше сотни титулованных особ собрались на этот «Танцующий конгресс», продолжавшийся необычайно долго – до июня 1815 года.
Елизавета Алексеевна въехала в столицу Австрии 15 сентября. При въезде в город ее встретил муж и сел в одну с нею карету. Их сопровождали австрийский император Франц и императрица.
Кроме императора Александра, императрицы Елизаветы Алексеевны, в Вену приехали: Великий князь Константин и сестры царя – Мария, Екатерина и Анна.
Мария была на конгрессе со своим мужем, герцогом Саксен-Веймарским, Екатерина Павловна носила титул своего покойного мужа Георга-Петра, называясь герцогиней Ольденбургской, а младшая дочь Павла – Анна, была двадцатилетней Великой княжной – одной из самых завидных невест на конгрессе. Хотя и ее сестра, вдовствующая герцогиня Ольденбургская, тоже считалась невестой, да и была старше Анны всего на семь лет.
Один бал сменял другой, над Веной чуть не каждый вечер полыхали фейерверки, нескончаемой чередой шли парады и смотры.
И все же бал, данный императором Францем 22 сентября для коронованных особ, отличался особой роскошью и масштабами: в трех огромных танцевальных залах Придворного редута собралось более десяти тысяч гостей.
Перед началом торжеств вошли все присутствующие на конгрессе монархи со своими семьями. Открывал это блистательное шествие Александр, ведя рядом с собою императрицу Австрии, а вслед за ним шел император Франц с Елизаветой Алексеевной.
Праздник продолжался до утра.
В последующие дни начались маневры всех родов войск, конные скачки и состязания, различные игры и маскарады. Строились полуигрушечные крепости, которые затем осаждались и взрывались – как будто мало было двух десятилетий беспрерывных войн.
И на все это шли миллионы гульденов, крон, марок, рублей, нанося не меньший ущерб, чем минувшая война.
Гости императора Франца переезжали из одного загородного дворца в другой: из Пратера в Бельведер, из Придворного редута – в Аугартен, из Шеннбруна в Лаксенбург, удивляясь богатству и изысканности каждого из них, неповторимости их убранства, оригинальности облика.
Елизавета Алексеевна тоже объехала все эти дворцы, но, кроме них, она побывала и в доме инвалидов, подарив его обитателям тысячу рублей золотом, осмотрела и Монетный двор, и все музеи Вены, и картинные галереи.
А 16 декабря Елизавета Алексеевна была на концерте великого Людвига ван Бетховена и дала ему две тысячи рублей золотом – больше, чем кто-либо из коронованных особ, сидевших вместе с ней в зале.
В Вену, кроме Елизаветы Алексеевны, приехала и Нарышкина с мужем. Александр знал, что Конгресс будет долгим, и побоялся оставить ветреную прелестницу в Петербурге, потому что в это время у неотразимой Марии Антоновны объявилось несметное множество поклонников, что еще в Петербурге стало крайне раздражать и даже мучить Александра. И чтобы избавить себя от этого, он решил отвечать ей тем же, а так как Александр ни в чем не терпел соперничества, то число его любовниц было не меньшим. Особенно ярко проявилось это в Вене, на Конгрессе, где царь продолжал вести себя так же.
Одной из первых жертв Александра-любовника стала ослепительная красавица графиня Юлия Зичи. Но прошло несколько дней, и он променял Зичи на княгиню Багратион – вдову Петра Ивановича, погибшего за два года перед тем. Эта победа над «русской Андромедой», как звали княгиню в Вене, была тем более приятна Александру, что он покорил любовницу самого Меттерниха, с которым у него были давние нелады. А княгиня Багратион радовалась тому, что русский император предпочел ее всем прочим дамам, потому что тем самым уязвила свою счастливую соперницу герцогиню Саган, преуспевшую в борьбе с нею за любвеобильного австрийского канцлера. Ободренная успехом у Меттерниха, Саган забралась в карету к царю, но он – так, во всяком случае, рассказывал потом Александр – не воспользовался благоприятной ситуацией, якобы из-за того, что герцогиня показалась ему слишком глупой. Здесь уместно будет усомниться в правдивости слов Александра, потому что в бесконечном перечне его увлечений и побед далеко не все женщины были кладезями премудрости, а еще более это сообщение вызывает сомнение и потому, что распространительницей его была княгиня Багратион, о чувствах которой к мадам Саган мы уже осведомлены.
Эти успехи Александра у дам высшего света кружат головы многим хорошеньким венкам – и мелким дворянкам, и мещанкам, и даже откровенным смазливым потаскушкам, до которых царь тоже оказался большим охотником. Между увлечением княгиней Багратион и мимолетными встречами со случайными кокотками Александр соблазняет и еще одну великосветскую красавицу – графиню Эстергази. После нее настает звездный час герцогини Саган, что позволяет венским острословам утверждать, что баварский король – пьет за всех, вюртембергский король – ест за всех, а русский царь – любит за всех. Добавляли, что русский царь и танцует если не за всех, то, конечно, больше всех и едва ли не лучше всех.
Агенты венской полиции, ответственные за безопасность Александра, повсюду незаметно сопровождавшие его и неотступно следившие за всеми его похождениями, причисляли к сонму погубленных им красавиц еще и венгерскую графиню Сеченьи, и графиню Софию Зичи, и княгиню Ауэрсперг, и многих иных.
А кроме того, Александр звал в Вену своих прежних любовниц из разных стран Европы.
* * *
Что же известно нам о том, как проходили в Вене дни старинных любовников – князя Адама Чарторижского и императрицы Елизаветы Алексеевны? Правда, их роман закончился полтора десятка лет назад, и по меркам того времени оба они были уже немолоды: Елизавете Алексеевне было 35 лет, а князю Адаму на десять лет больше.К сожалению, автор располагает лишь отрывками из «Дневника» князя Адама. Эти отрывки были опубликованы в русском журнале «Голос минувшего» в 1916 году польским профессором Шимоном Аскенази. Они весьма фрагментарны и далеко не полны.
И все же – обратимся к ним.
«Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня всегда ту же со стороны ее и моих чувств. Они утратили свой пыл, но в них сохранилось достаточно силы, чтобы не видеть ее было великой мукой». «Всем она нравится. В некоторых отношениях похорошела. Я несчастлив и печален, каким давно не был».
«3 декабря. Попадаю к Нарышкину. Вторая встреча. Признаны новые обязанности. Она всегда истинный ангел». «Моя тетка (княгиня Елизавета Любомирская, урожденная Чарторижская. – В.Б.) сплетничает; мой отец сказал ей о ней. Наука, что мало можно кому доверить настоящую и важную тайну. Третья встреча при посредстве Нарышкина. Визит императора к моей тетке. Ее визит и письмо. Жар, и сны, и угрызения, укоряющие в виновности. Стан и лицо изменились, однако все та же очаровательность, а душа ангельская».
«18 января 1815 года. К ней пишу…»
«До 28 января. Письмо отдано и сейчас, на следующий день, вижусь. Разнообразность моих чувств. Она всегда первый и единственный предмет. Обмен кольцами. Ее доброта, ее чувства иного рода. Она не хочет остаться в Германии, она приносит себя в жертву… Мои сплины (хандра); я испорчен доброжелательностью и любовью; душа не может подняться до ее превосходства».
«Я желаю ей счастья и завидую ему; страстно люблю, а все-таки я все посвятил бы, а святость чувства недостаточно сохраняю. Долгая неуверенность, противоречивость, и неустанные обиды, и двадцатилетнее ожидание, и ее, уже в течение стольких лет скрытое чувство разрушили правильный порядок сердца. Несчастия одной неверности (Чарторижский здесь, по-видимому, имеет в виду трагический роман Елизаветы Алексеевны, состоявшийся в 1806 году, через семь лет после того, как они расстались, и героем которого был А. Я. Охотников. – В. Б.) потрясли некоторые самые деликатные принципы. Но это не оправдывает меня, так как я от сердца простил, и она не прощения, но любви, уважения и обожания достойна».
«16 февраля. Великая печаль угнетает меня и (я испытываю) отвращение к свету. Она, быть может, недовольна».
«До 3 марта. Боязнь за перемену в ней потрясает меня сильнее всего своею жалостью, печаль так сильна, что я чувствую себя больным. Пишу к ней; мой разговор с императором… Поднимаю материю о ней».
«8 марта. Ее отъезд. В канун отъезда, утром, прощаюсь. Сила этого союза достойна внимания, между тем как время, и отдаление, и неизбежность должны были стереть чувство и потушить его одними препятствиями, оно собственной силой все преодолевает. Ничто уже не говорит в его пользу, ни желание счастья и наслаждения, ни рассудительность, ни какая бы то ни было надежда, ничто мирское и человеческое; однако оно сильнее стольких различных побуждений. Я говорю и пишу о необходимости брака (Чарторижскому в это время было 45 лет, но он все еще был холост. – В. Б.). Она радуется известию о появлении Наполеона, в надежде, что на более долгое время останется в Германии. Перемена во мне – чувства искренние, глубокие, которые захватывают всю душу и проникают насквозь, принадлежали и принадлежат только ей».
Такого рода откровения, ни для кого из посторонних не предназначенные, убедительно свидетельствуют о глубине и продолжительности чувств, что позволяет говорить не о какой-то мимолетной любовной интрижке, а о серьезной и прочной душевной привязанности, которую и Чарторижский, и Елизавета Алексеевна сохраняли и в дальнейшем.
* * *
И все же главным делом всех танцующих была политика. Уже к концу 1814 года главные европейские державы, кроме Пруссии, тайно образовали союз против России. Побудительным толчком к этому послужила проблема Саксонии.Александр считал саксонского короля Фридриха-Августа III, перешедшего в 1806 году на сторону Наполеона, изменником и в разговоре с Талейраном заявил, что его место не на Саксонском троне, а в России, подобно тому, как это было с последним польским королем.
Еще больший накал приняли из-за этого вопроса отношения Александра с князем Меттернихом.
Александр, хорошо воспитанный и деликатный, до такой степени не терпел Меттерниха, что в разговорах с ним, которые он вынужден был вести, как с министром иностранных дел Австрии, часто позволял себе такой тон, какого никогда не допускал по отношению к лакеям.
Меттерних отвечал ему откровенной неприязнью и однажды сказал прусскому канцлеру князю Гарденбергу, что Александр на переговорах более заботится о Польше для себя, чем о Саксонии для прусского короля.
Гарденберг тут же передал слышанное Александру, и тот, считая себя лично оскорбленным, вызвал Меттерниха на дуэль.
Беспрецедентной дуэли не суждено было состояться: Меттерних объяснил случившееся недоразумением, произошедшим из-за глухоты Гарденберга, который его неправильно понял. И все же дело дошло до того, что князь Шварценберг составил план военных действий против России и Пруссии, наметив начало войны на март 1815 года.
Со всеми возможными предосторожностями копии договора были отправлены королям Англии и Франции. Сам факт подписания содержался в наистрожайшем секрете, и Александр ничего не знал о существовании договора.
Неизвестно, как бы пошли дела дальше, но в ночь с 22 на 23 февраля 1815 года Меттерних получил от австрийского генерального консула в Вене экстренное сообщение, что Наполеон отплыл с Эльбы.
Меттерних, вскрывший депешу только утром, тут же поспешил к императору Францу, который приказал ему немедленно известить о случившемся и Александра, и Фридриха-Вильгельма, добавив, что австрийская армия должна быть готова к выступлению.
К Александру Меттерних отправился первым и немедленно был им принят, хотя перед тем оба не только не здоровались друг с другом, но и при встречах делали вид, что не замечают один другого.
Но теперь все было забыто, и дотоле непримиримые враги помирились. Более того, Александр обнял Меттерниха и попросил вернуть ему прежнюю дружбу. Так в очередной раз в Александре государь и политик одержал верх над человеком и частным лицом.
Александр полностью поддержал решение императора Франца, и после этого Меттерних отправился к прусскому королю.
Между тем Наполеон форсированным маршем шел к Парижу, и все высланные Людовиком XVIII войска, полк за полком, переходили на его сторону.
8 марта, не сделав ни одного выстрела, Наполеон вошел в Париж.
Его движение было столь стремительным, а переход армии на его сторону столь неожиданным, что Людовик и весь его двор в панике бежали, когда Наполеон подошел к воротам Парижа.
В Тюильрийском дворце, в кабинете короля, Наполеон обнаружил прямо на письменном столе брошенный в спешке секретный договор от 22 декабря 1814 года. Наполеон приказал привести к нему секретаря русской миссии в Париже Будягина и, вручив ему договор, отправил его в Вену к Александру, надеясь тем самым расстроить коалицию против Франции. 27 марта Будягин передал этот документ царю. На следующее утро Александр пригласил к себе барона Штейна, дал прочитать ему договор, а затем сказал, что пригласил к себе и Меттерниха и хотел бы, чтобы Штейн был свидетелем их свидания.
Как только Меттерних вошел в кабинет, Александр протянул ему договор и спросил:
– Известен ли вам этот документ? Меттерних молчал. Тогда Александр, не давая ему говорить, оправдываться и лгать, сказал:
– Меттерних, пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился, и поэтому наш союз должен быть крепче, нежели когда-либо.
Сказав это, Александр бросил договор в горевший камин.
Когда весть о случившемся распространилась среди дипломатов, многие министры, подписавшие договор, принесли Александру свои извинения либо попытались объясниться, и всем им он говорил одно и то же:
– Забудем старое, нас ждут серьезные испытания.
Союзники приняли совместную декларацию, объявлявшую Наполеона узурпатором, стоящим вне закона, а целью союзников провозглашалось: «Лишить Наполеона возможности возмущать спокойствие Европы».
Россия, Англия, Австрия и Пруссия обязались выставить против Наполеона по 150 тысяч солдат и офицеров. Кроме того, все прочие союзные государства выставляли еще 200 тысяч, и таким образом, в рядах объединенных сил союзников должно было оказаться 800 тысяч солдат и офицеров.
Англия выделила субсидию в восемь с половиной миллионов фунтов стерлингов, направив пять миллионов России, Австрии и Пруссии, а три с половиной – тридцати германским государствам, выставившим свои воинские контингенты.
Русские войска, общей численность в 225 тысяч человек, двинулись из России в начале апреля. Главнокомандующим всеми этими силами был назначен Барклай-де-Толли, бывший до того командующим 1-й армией. Эта армия, дислоцировавшаяся в Белоруссии и частью в Литве и на Украине, имела в своих рядах 167 тысяч солдат и офицеров. Она вышла в поход в полном составе и являлась главной силой русских войск. Кроме 1-й армии, шли 7-й пехотный корпус из 2-й армии Беннигсена, корпуса Витгенштейна и принца Евгения Вюртембергского, а также гвардейский корпус под командованием Милорадовича.
Все эти силы выступили из разных регионов России в разное время, и потому маршруты их движения были самостоятельными и не совпадающими с другими.
Главные силы союзников – немцев и англичан – собирались в Бельгии. Туда немедленно отправились из Вены английский фельдмаршал Артур Веллингтон – он принимал участие в Венском конгрессе, и из Берлина – фельдмаршал Блюхер. У первого было под началом 100 тысяч войск, у второго – 120 тысяч.
13 мая Александр, не дождавшись окончания Венского конгресса, выехал к армии и через Мюнхен и Штутгарт проследовал к Гейльбронну, где остановилась его Главная квартира.
К середине июня в Бельгии собралось 72 тысячи английских и голландских войск при 243 орудиях под командованием фельдмаршала Артура Веллингтона. Ему противостояла 70-тысячная армия французов при 150 орудиях под командованием Наполеона.
Сражение произошло 18 июня, в 20 верстах южнее Брюсселя, при деревне Ватерлоо. В первую половину дня битва шла с переменным успехом, но после полудня подоспела прусская армия во главе с фельдмаршалом Блюхером.
Объединенные силы союзников наголову разгромили французскую армию, а Наполеона взяли в плен. Наполеоновская армия окончательно пала.
18 июня Александру сообщили, что в Париже сформировано Временное правительство, а 21 июня в 9 часов утра армия Блюхера сразу через четверо ворот вошла в Париж.
Оставив свои главные силы, находившиеся в 220 верстах от Парижа, Александр помчался в столицу Франции.
Вместе с ним отправились император Франц и король Фридрих-Вильгельм со своими свитами.
Свита Александра разместилась в девяти экипажах.
Вечером 28 июня Александр въехал в Париж. Путь в 220 верст был пройден менее чем за двое суток, и появление русского императора, оказавшегося в столице Франции намного раньше его войск, было полной неожиданностью для парижан.
Александр, проехав через ворота Сен-Мартен, остановился в Елисейском дворце. Через полчаса к нему прибыл король Франции, сам недавно вернувшийся в Париж.
На следующий день приехали Великие князья – Константин, Николай и Михаил, а следом за ними – генералы и офицеры подошедших к Парижу 2-й кирасирской и 3-й гренадерской дивизий. Вторично оказавшийся в столице Франции русский император по-прежнему поражал жителей города тем, что отправлялся на пешие прогулки без чьего-либо сопровождения, а на прогулки верхом в сопровождении одного берейтора.
Продолжение политических и семейных дел
Победа союзников была полной. Наполеона сослали пожизненно на маленький английский остров Святой Елены, затерянный в глубинах Атлантики, а Россия, Австрия и Пруссия заключили союз, получивший название «Священного».
Текст договора был написан самим Александром и состоял из трех пунктов:
1) пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие для охраны веры, правды и мира;
2) почитать себя единым христианским семейством;
3) пригласить все державы к признанию этих правил и к вступлению в Священный союз.
Основой своей политической деятельности три монарха провозгласили Евангелие. Однако первые же практические шаги союзников показали, что они весьма далеки от евангельских принципов.
По второму Парижскому мирному договору, подписанному 8 ноября 1815 года, на Францию налагалась контрибуция в 700 миллионов франков, на ее территории на пять лет оставлялась 150-тысячная оккупационная армия (из них только 27 тысяч русских), а все сокровища искусства, награбленные французами во время революционных и наполеоновских войн и оставленные во Франции по первому Парижскому договору, теперь возвращались их прежним владельцам.
Не дождавшись подписания Парижского мира, Александр 13 сентября выехал из Парижа в Петербург, проследовав, как обычно, кружным путем. Побывав в Брюсселе, он повернул на юг и, проехав всю Францию, оказался в Швейцарии. Там он посетил города Базель, Цюрих и Костанц и, по свидетельству сопровождавшего его флигель-адъютанта А. И. Михайловского-Данилевского, побывал в швейцарских деревнях. «Александр дорогою в Цюрих из Базели много шел пешком, любовался богатством земли и неоднократно заходил в крестьянские дома. Дай Бог, подумал я, чтобы вид изобилия, порядка и опрятности, которые он в них, без сомнения, находил, на него подействовали, в чем я и не сомневаюсь, зная, сколь он расположен к улучшению состояния его подданных; но душа его, конечно, страдала, когда он сравнивал состояние вольных швейцарских поселян с нашими крестьянами», – писал А. И. Михайловский-Данилевский.
Текст договора был написан самим Александром и состоял из трех пунктов:
1) пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие для охраны веры, правды и мира;
2) почитать себя единым христианским семейством;
3) пригласить все державы к признанию этих правил и к вступлению в Священный союз.
Основой своей политической деятельности три монарха провозгласили Евангелие. Однако первые же практические шаги союзников показали, что они весьма далеки от евангельских принципов.
По второму Парижскому мирному договору, подписанному 8 ноября 1815 года, на Францию налагалась контрибуция в 700 миллионов франков, на ее территории на пять лет оставлялась 150-тысячная оккупационная армия (из них только 27 тысяч русских), а все сокровища искусства, награбленные французами во время революционных и наполеоновских войн и оставленные во Франции по первому Парижскому договору, теперь возвращались их прежним владельцам.
Не дождавшись подписания Парижского мира, Александр 13 сентября выехал из Парижа в Петербург, проследовав, как обычно, кружным путем. Побывав в Брюсселе, он повернул на юг и, проехав всю Францию, оказался в Швейцарии. Там он посетил города Базель, Цюрих и Костанц и, по свидетельству сопровождавшего его флигель-адъютанта А. И. Михайловского-Данилевского, побывал в швейцарских деревнях. «Александр дорогою в Цюрих из Базели много шел пешком, любовался богатством земли и неоднократно заходил в крестьянские дома. Дай Бог, подумал я, чтобы вид изобилия, порядка и опрятности, которые он в них, без сомнения, находил, на него подействовали, в чем я и не сомневаюсь, зная, сколь он расположен к улучшению состояния его подданных; но душа его, конечно, страдала, когда он сравнивал состояние вольных швейцарских поселян с нашими крестьянами», – писал А. И. Михайловский-Данилевский.