Барбьери Элейн. Ради любви

   — Тебе нравится то, что ты сейчас видишь, Лестер? — женщина подступила еще ближе и, почти касаясь раба грудями, мягко шепнула: — Так как, нравится?
   Лестер промолчал.
   — Послушай-ка, — негромко продолжила женщина, — мы сейчас одни. Ты можешь называть меня по имени. Эммалина — очень красивое имя. И мне хочется услышать, как ты его произнесешь.
   Молодой негр беспомощно огляделся:
   — Масса внизу кончай завтрак. Он приходить сейчас сюда.
   Голос Эммалины упал до едва слышного шепота:
   — Лестер, да ты вспотел. Даже представить не могу, отчего бы это. Здесь не жарко, особенно когда морской ветерок приятно холодит кожу… — Эммалина улыбнулась. — Хотя, пожалуй, дело в том, что на тебе слишком много надето. Вот именно. — Она помолчала. — Разденься-ка, Лестер.
   По щекам негра потекли извилистые струйки пота. Его широкое плоское лицо исказила гримаса отчаяния, и он шумно и тяжело задышал.
   Эммалина с улыбкой наблюдала за рабом.
   — Мне столько хорошего говорили о тебе, Лестер. Хотя, если честно сказать, — тут же поправилась она, — я скорее подслушала много хорошего. Джуба особенно восторгалась последней встречей с тобой за мельницей. Она сказала, что твоя «палка» самая здоровая и твердая из всех, что она пробовала. — Эммалина прямо посмотрела на застегнутую ширинку его штанов. — И я решила убедиться, не соврала ли она.
   Лестер затряс головой, в глазах его застыл ужас.
   — Масса… сейчас придет масса. Он уже…
   — Раздевайся, Лестер. Ты же не дашь мне повода пожаловаться на тебя хозяину?
   Эммалина пристально посмотрела на Лестера. И не отводила глаз до тех пор, пока негр трясущимися руками не начал расстегивать рубашку. Ее глаза вспыхнули, когда обнажилась его крепкая мускулистая грудь. Сощурившись, она внимательно смотрела, как Лестер начал расстегивать штаны.
   Губы Эммалины приоткрылись, когда Лестер снял с себя штаны и выпрямился перед ней. Его била крупная дрожь, а женщина неторопливо разглядывала молодое черное тело, задержав взгляд на тугих завитках волос внизу живота и безжизненно свисавшей между мускулистых бедер мужской плоти.
   Эммалина медленно подняла глаза.
   — Я разочарована. Уверена, что я столь же желанна для тебя, как и Джуба. — Она подошла ближе: — Может, тебе нужно кое-что еще, Лестер? Ты не хочешь меня потрогать, а? Не хочешь сравнить мою кожу с кожей Джубы и узнать, такая ли она гладкая и нежная?
   У молодого негра задергался кадык.
   — Отвечай же, Лестер. — Тот с трудом выдавил:
   — Моя согласен.
   Эммалина чувственным жестом провела ладонью по своему гладкому телу.
   — Оно такое же красивое, как у Джубы? — Дрожа, Лестер судорожно кивнул. Она накрыла рукой треугольник курчавых рыжеватых волос внизу живота и взглянула ему в глаза:
   — И скажи-ка, Лестер… здесь будет так же сладко, как у Джубы, если я дам тебе попробовать?
   Негр громко сглотнул. На шее у него запульсировала вена.
   — Так как, Лестер?
   — Моя согласен… согласен.
   Эммалина быстро шагнула назад, взглянула на поднявшуюся мужскую плоть и пренебрежительно пожала плечами:
   — Мне кажется, что Джуба преувеличила. Я видела и получше.
   На лестнице раздались знакомые шаги, и голова Лестера сама собой резко повернулась к двери. Глаза у него вылезли из орбит.
   — Это масса! — На его лице был написан неподдельный ужас. Он показал рукой на свой так и не опустившийся орган: — Масса отнимать этот бешеный штука, если видеть Лестер такой.
   — Да что ты, правда? — нарочито удивилась Эммалина.
   — Да… да! Пожалуйста! — Улыбка Эммалины вдруг превратилась в презрительную усмешку.
   — В таком случае предупреждаю, что если «бешеный штука» тебе дорог, то не стоит трепать своим черномазым потаскухам, что жена у массы слишком тощая, кожа да кости, и на нее у тебя никогда не встанет.
   Шаги приближались к двери, и раб просто затрясся от страха.
   — А теперь пошел вон! И если ты еще раз распустишь язык, я уж постараюсь, чтобы хозяин наверняка застал тебя здесь!
   Лестер подхватил рубашку, штаны и, споткнувшись о ковер, вылетел на балкон и одним махом перепрыгнул через перила.
   Эммалина ленивым жестом взяла с кресла золотистого цвета халат, накинула на плечи и, непринужденно завязав поясок, повернулась к входящему в спальню грузному средних лет мужчине с приятным, в сетке морщинок лицом. Он подошел к ней, и Эммалина прижалась к его рту долгим поцелуем, ласково проведя рукой по его седеющим волосам.
   — Дорогой, мне так не хватало тебя утром! Я проснулась, а ты уже ушел!
   Роберт Дорсетт улыбнулся, откровенно любуясь своей красавицей женой. Она была любовью всей его жизни, его бесценным сокровищем. Он никогда не уставал от нее.
   — Правда, дорогая? — Дорсетт оглядел комнату. — Когда я сейчас поднимался по лестнице, мне показалось, что ты с кем-то разговаривала.
   Эммалина непринужденно рассмеялась и тряхнула головой. Великолепные блестящие рыжие волосы рассыпались по ее обтянутым тонким шелком плечам.
   — Да что ты, Роберт! Я просто напевала. — Она еще раз поцеловала мужа долгим поцелуем. — Этой ночью ты подарил мне столько чудесных минут!
   Роберт мягко взял Эммалину рукой за подбородок, чтобы еще раз насладиться непередаваемой красотой ее лица.
   — Ты тоже, дорогая. Но ты всегда даришь мне радость. Ты мое величайшее сокровище! — Он чуть грустно улыбнулся. — Не знаю, что бы я делал без тебя.
   Эммалина, перестав улыбаться, обвила руками шею мужа и серьезно посмотрела ему прямо в глаза. Каждое ее слово, произнесенное страстным шепотом, дышало неподдельной искренностью:
   — Роберт, мой дорогой, ты всегда будешь со мной… всегда. Даже и не думай об этом.
   Эммалина продолжала размышлять о том, что сказала, и после того, как муж спустился обратно в гостиную. Она повернулась к зеркалу и принялась внимательно разглядывать себя.
   Нет, без нее Роберт ничего бы не добился. По сути, он очень хороший человек. Он буквально с ума сходил по ней и прощал ей все капризы и ошибки. Когда Эммалина впервые увидела его, она тотчас поняла, что он и есть тот мужчина, которого она искала всю жизнь.
   … Хотя и был один, которого она по-настоящему любила.
   Что-то, напевая себе под нос, Эммалина легким движением сбросила с плеч шелковый халат, чтобы еще раз посмотреть на свое обнаженное тело. Подняв руки, она накрыла ладонями тугие полушария грудей, легонько надавила. Потом с наслаждением погрузила руки в свои густые огненно-рыжие волосы, приподняла их вверх и отпустила. Золотой поток обрушился на ее обнаженные плечи. Эммалина рассмеялась.
   Да, она красавица. И он все время будет хотеть ее.
   Сердце Эммалины забилось чуть быстрее. Взгляд остановился на какой-то невидимой точке. Он возвращается К ней, теперь она чувствует это. Он плывет к ней на корабле по бирюзовому морю.
   Эммалина взяла с туалетного столика кожаную плеть и стала задумчиво поглаживать привязанный к ней небольшой амулет. Нет сильнее оби, чем кость, выкопанная из могилы ведьмы. И нет сильнее заклятия, чем заклятие, наложенное на нее. Она чувствовала зов оби и знала, что он тоже слышит его.
   Эммалина улыбнулась, когда налетевший порыв ветра закутал ее в тонкие, просвечивающие занавески, и страстно шептала, словно надеясь, что ее слова полетят на крыльях ветра в открытый океан:
   — Дерек, ты слышишь меня? Тебе не спрятаться. Ты все равно будешь мой. Дерек, любимый… вернись ко мне.
 
   Корабль подпрыгнул на очередной волне, и в сон Дерека проскользнул тихий, невнятный голос. Потом он снова услышал это: натужное громкое сопение, шарканье сапог по полу, хруст кости под ударами тяжелых кулаков, дикий вопль боли и тупой стук упавшего тела. Он ясно увидел лужу крови, медленно растекавшуюся по полу… и улыбку Эммалины.
   Дерек вскрикнул и проснулся. Посмотрев в иллюминатор, он увидел, что небо все еще скрыто под бархатно-черным балдахином ночи. Он изо всех сил стиснул кулаки и процедил сквозь зубы крепкое ругательство.
   Разрази гром эту зеленоглазую ведьму! Когда же, наконец, она оставит его в покое?
   От нахлынувших воспоминаний Дерека затрясла знакомая неудержимая дрожь. Он отбросил одеяло и встал. Прохладный воздух каюты приятно холодил кожу, быстро выгоняя из головы сонный морок. Услышав, что Джиллиан, заворочалась, он повернулся к койке. Женщина нахмурилась во сне, потом, натянув на себя одеяло, свернулась калачиком и успокоилась.
   Дерек испытал какое-то извращенное удовлетворение. Похоже, она привыкла к теплу его тела. На протяжении этих недель каждую ночь он чувствовал у себя на шее дыхание Джиллиан, когда она крепко прижималась к нему во сне. Он чувствовал, как она, не просыпаясь, легонько перебирает пальцами волосы у него на груди. За эти ночи, божественные, сладкие ночи, он познал тело Джиллиан так же хорошо, как она познала его тело. Тело ее было прекрасно. И с какой страстью оно отдавалось любви!
   Дерек сжал губы. Он ни секунды не сомневался, что лежащая в его объятиях женщина принадлежит ему и только ему. Но лишь наступал рассвет, как Джиллиан мягко отодвигалась от него и приходила горькая в своей полноте правда.
   Услуга за услугу. Она прекрасно исполняла свою часть договора, и больше ничего.
   Знакомое тревожное волнение разогнало остатки сна, и Дерек потянулся за одеждой. Быстро оделся и, стараясь не шуметь, подошел к двери каюты. Обернувшись, посмотрел на Джиллиан, девушка дышала глубоко и спокойно. Ветер за стенами каюты взвыл с удвоенной силой, Дерек поежился и решительно взялся за дверную ручку. Сейчас он оставит это манящее сонное тепло и займется своим прямым делом. Дерек шагнул в коридор и тихо закрыл за собой дверь. Поднявшись на палубу, он глубоко, всей грудью, вдохнул холодный ночной воздух. Начал мерно звонить колокол.
   Дерек насчитал семь ударов и взялся за поручни трапа, ведущего на капитанский мостик.
 
   Джиллиан проснулась от какого-то непонятного беспокойства. Увидев, что постель рядом с ней пуста, она оглядела каюту и поняла, что Дерек ушел.
   Начал бить колокол. Джиллиан насчитала семь ударов и невидящим взглядом уставилась на серебристую полоску света, пробивающуюся в щелку между занавесками на иллюминаторе.
   Джиллиан еще больше встревожилась. Дерек никогда не вставал так рано. Значит, что-то случилось.
   Страх ледяной змейкой скользнул вдоль спины. Джиллиан торопливо откинула одеяло и одним движением встала с койки. Наверняка это не связано с Одри. Если бы с сестрой что-то случилось, Дерек обязательно разбудил бы ее. А вдруг нет? Он пристально следит за всем, что происходит в каюте Одри. Каждое утро заглядывает туда и предельно кратко интересуется у Кристофера, как идут дела. Джиллиан знала, что, несмотря на подчеркнутую формальность отношения Дерека к ее сестре, случись что, и капитан приложит все усилия, чтобы помочь.
   А что касалось чувств Дерека к ней, то здесь Джиллиан была в явном проигрыше. Она не осмеливалась подолгу задерживаться мыслями на чувственной красоте ночей, проведенных в его объятиях. Пылкий и удивительно нежный, он быстро поддавался страсти, и тогда казалось, что его любовной необузданности не будет предела.
   А днем все переворачивалось с ног на голову. Дерек вообще избегал ее, не говоря уж о проявлении какого-то внимания. Однако его обращение с ней, как с собственностью, накладывало печать на их отношения, являясь безмолвным напоминанием о сделке, что свела их вместе.
   Сколько раз Джиллиан ловила на себе пристальный, полный страсти взгляд Дерека, который мгновенно становился отчужденным и холодным, едва их глаза встречались. Она осознавала, что он непонятно почему стыдится своих чувств, которые, стоило лишь ему обнять ее, ярко вспыхивали, и нежность, свойственная его душе, проявлялась во всей своей красоте.
   Очень часто его властность становилась невыносимой и доводила ее до исступления, заставляя балансировать между неудержимым гневом и другим, пока еще непонятным чувством, которое она…
   Джиллиан решительно оборвала мысль, не желая додумывать ее до конца.
   Относительно Кристофера все было ясно: Дерек не испытывал к нему симпатии и не доверял ему. Кристофер платил капитану той же монетой.
   Одри на самом деле чувствовала себя намного лучше. Уже неделя как прошла горячка, и сестра даже начала понемногу ходить по каюте. Они с Кристофером всерьез подумывали о том, чтобы на короткое время вывести Одри на палубу, когда корабль окажется в южных водах, надеясь, что свежий морской воздух окончательно изгонит болезнь из ее легких.
   Непонятное беспокойство вдруг так усилилось, что Джиллиан даже замерла. Вчера вечером, перед тем, как уйти, она заметила, что Одри выглядит бледнее обычного. И она снова начала кашлять. А что, если болезнь вернулась и легочная горячка, несмотря на все их ухищрения, разгорается с новой силой? А если Одри сейчас отчаянно борется за каждый вдох?
   Ничего, не соображая от страха, переходящего в панику, Джиллиан бросилась к своей одежде. Лихорадочно натягивая через голову платье, она безуспешно пыталась одновременно всунуть ноги в туфли.
   Вылетев в коридор, Джиллиан в тревоге остановилась перед каютой Одри. Из-под двери пробивался слабый свет. Джиллиан рывком распахнула ее.
   — Джиллиан? — проснувшийся Кристофер откинул одеяло, приподнялся на локте и тут же вскочил на ноги. — Что случилось?
   Девушка не сумела сдержать слез, когда увидела, что Одри приподняла голову от подушки, вглядываясь в полутьму каюты.
   — Это ты, Джилли?
   Джиллиан быстро подошла к койке и взяла Одри за руку. Рука была сухой и прохладной, а взгляд сестры ясным и спокойным.
   Испытав невероятное облегчение, Джиллиан покачала головой.
   — Нет, ничего страшного. Все в порядке. Просто я подумала, что… — Внезапно ей стало стыдно за свои бессмысленные страхи. — Я… я даже и не знаю, что подумала. Скорее всего, мне что-то приснилось. — Она наклонилась и поцеловала Одри в щеку: — Спи, дорогая. Прости, что разбудила.
   Джиллиан вышла в коридор, Кристофер последовал за ней. Мигающий тусклый свет одинокой лампы осветил его бородатое молодое лицо, на котором было выражение озабоченности.
   — Джиллиан… Ты уверена, что все в порядке? — тихо спросил он.
   — Конечно, — через силу улыбнулась Джиллиан.
   — Если что не так, лучше скажи мне.
   — Что ты, все в полном порядке.
   — Ты понимаешь, о чем я спрашиваю, Джиллиан?..
   — Но я же сказала…
   — Я прекрасно слышал, что ты сказала, — Кристофер смотрел ей прямо в глаза. У Джиллиан заныло сердце, переполненное нежностью и благодарностью, и на глаза навернулись слезы, когда Кристофер с неподдельной искренностью прошептал:
   — Ты же знаешь, что я твой друг?
   — Да, знаю, — ответила растроганная Джиллиан.
   — Ты доверяешь мне? Джиллиан кивнула.
   — Тогда обещай, что скажешь мне, если что-то будет не так.
   Джиллиан заколебалась. Она и так взвалила на него более чем достаточно забот.
   — Джиллиан, обещай мне.
   — Хорошо, обещаю.
   Дождавшись, когда за Кристофером закрылась дверь, Джиллиан вернулась в каюту Дерека. Постель по-прежнему была пуста, и непонятное беспокойство никуда не исчезло.
   Поддавшись порыву, Джиллиан схватила плащ, накинула на плечи и снова вышла в коридор.
 
   Дерек шагал по слабо освещенной лунным светом палубе и размышлял под аккомпанемент свистящего ветра. Он глубоко вдыхал морской воздух. Ночной холод его мало беспокоил. Он внимательно осматривал устремленные в небо мачты, реи с гудящими под напором ветра парусами.
   Если ветер, сохранится, есть смысл завтра утром добавить еще парусов,
   Дерек нахмурился. Часто говаривали, что капитан, прежде всего, оценивается по умению точно определить направление и силу ветра и знанию всех недостатков судна и команды. Если это соответствует истине, тогда он, Дерек, просто бесценен! Потому что во всех ухищрениях ветра для него не было никаких тайн. Так же как не было никаких тайн и в том, что касалось сильных и слабых сторон его судна. Он назубок знал каждый дюйм «Воина зари», и среди его людей не было ни одного, кто бы не был до конца предан ему. Он, конечно, прекрасно понимал, что именно это плавание по многим причинам и будет самой надежной проверкой его как капитана.
   Дерек глубоко вздохнул и, отвлекшись на миг от своих мыслей, провел рукой по волосам. Насупив свои густые темные брови, устремив глаза в темноту за бортом, Дерек еще раз перебрал в уме все, что на данный момент его беспокоило.
   Первое: состояние судна. Необходимый ремонт сделан, и заплаты на обшивке и парусах держатся крепко.
   Второе: положение дел с живым товаром. Каттер взял все в свои руки, и дела внизу поправились. За последнюю неделю никто не умер, и это принесло ему определенное утешение, особенно при воспоминании о том, сколько уже было переправлено за борт.
   Третье: запасы продовольствия для ссыльных. Если быть очень бережливыми, то еды должно хватить до конца плавания, правда, паек придется уменьшить.
   Четвертое: погода. После первых тяжелейших недель плавания им, наконец, сопутствует удача. Погода стрит на редкость благоприятная. Они наверстали упущенное время и вскоре войдут в теплые воды. Если ветер сохранится, то через неделю они пришвартуются у берегов Ямайки. Да, еще неделя — и Ямайка…
   В памяти всплыли прозрачное до бездонности голубое небо, сверкающий солнечный свет, неправдоподобно яркие тропические цветы. Подумать только, он когда-то верил, что этот остров — самый настоящий рай…
   Дерек рассмеялся коротким безрадостным смехом. Каким же юным и глупым он был, если сумел разглядеть лишь его потрясающую красоту. Он ничего не знал о том, что остров кормил жестокое развратное общество, которое существовало исключительно за счет разведения сахарного тростника. Торговля сахаром приносила несметные богатства землевладельцам, обогащала приезжих искателей легкой наживы, а самое главное, приносила постоянный доход метрополии. Ему тогда просто не было никакого дела до всего этого. Как и до того, что общество это, в сущности, было таким подлым и алчным, что развращало все, к чему прикасалось, — души, мысли, поступки и жизни. И он тогда не понимал, что в этом раю, правда и закон всегда на стороне тех, у кого власть и деньги.
   Его тогда не волновало, что богатства острова нещадно разорялись, что прибыль прямо зависела от труда связанных колониальным контрактом работников и рабов. Они круглый год с утра до ночи гнули спину на плантациях сахарного тростника и нередко там и умирали. Он был настолько наивен, что искренне изумился, когда обнаружил, что на острове вообще не выращивают ничего, кроме тростника. Лишь рабы засевали крохотные клочки земли, чтобы не умереть с голоду. Практически все продовольствие завозилось из американских колоний и Великобритании.
   Он отмахнулся тогда и от веры, которую исповедовали рабы, — ото всех этих оби, идолов и заклятий. Он открыто насмехался над могучими силами, которыми, по поверью, обладали куриные косточки, перья, зубы и земля с могильного холмика.
   И он совсем не задумывался о тяжком положении тех, кто работал на этих плантациях закованным в цепи, пока в один несчастный день не стал одним из них.
   Дерек закрыл глаза, не в силах вынести вернувшуюся муку воспоминаний. Он проклял цепи, что сковывали его, а заодно собственную глупость, по милости которой получил эти оковы.
   И он проклял Эммалину…
   Эммалину, которая ждала его, когда он вышел из тюрьмы, став на пять лет старше и мудрее.
   Эммалину, которая, шутя, нарушила данное другому слово, чтобы снова быть с ним.
   Эммалину, которая говорила, что по-прежнему любит его.
   Эммалину, которая никогда не понимала смысла слова «любовь».
   Эммалину, которая поклялась, глядя ему в лицо своими изумрудными глазами, что заставит его вернуться. Эммалину, чье лицо всегда заслоняло лица всех женщин, которых он держал в своих объятиях.
   За одним исключением.
   Решительно выбросив из головы все мысли об Эммалине, Дерек заставил себя вернуться к двум последним пунктам своего списка наиболее важных проблем.
   Итак, самое неприятное — Джон Барретт. Удивительно, но с тех пор, как Барретт был заключен в карцер, Каттер почти ничего о нем не докладывал. Барретт после своего первого гневного протеста ежедневно исправно делал все, что ему поручалось. И пока Барретт находился за пределами карцера, Уилл Свифт держался от него как можно дальше. Охранник по-прежнему испытывал непреодолимый страх перед суперкарго.
   Дерек в задумчивости машинально пожевал губами. За все это время он ни разу не разговаривал ни с Барреттом, ни со Свифтом, но тем не менее прекрасно понимал, что ситуация неизбежно и очень скоро изменится.
   И, наконец, самое последнее — и самое трудное. Джиллиан.
   Горячая волна прихлынула к сердцу, обдала жаром щеки и заструилась по жилам. Дерек сердито выругался. Черт возьми, эта женщина освободила его от мыслей об Эммалине, но лишь затем, чтобы самой безраздельно завладеть ими! Через неделю они придут на Ямайку, и их договор потеряет силу. И тогда он избавится от своего…
   Дерек резко обернулся на негромкий шорох у себя за спиной — к нему подходила Джиллиан.
   — Что ты делаешь в такую рань на палубе?
   В рассеянном лунном свете нельзя было разглядеть лица Джиллиан, но Дерек заметил, как напряглись ее плечи, когда она ровным голосом ответила:
   — Я вышла немного подышать.
   Налетевший порыв ветра ощутимо качнул корабль, и молодая женщина пошатнулась. Дерек поддержал ее и почувствовал, что она вся дрожит.
   — Подышать? — нахмурился Дерек. — Да ты же замерзла.
   — Что ты, мне совсем не холодно! — Ее близость снова начала околдовывать Дерека, и он притянул Джиллиан к себе.
   — Выходить одной ночью на палубу очень опасно, Джиллиан.
   — Я не одна. — Дерек посуровел.
   — Зачем ты искала меня?
   Джиллиан подняла голову, и серебристый лунный свет на миг смахнул ночную тень с ее лица. Дерек увидел на нем выражение такого же беспокойства, какое испытывал сам.
   — Я не искала тебя. Просто я… — Джиллиан беспомощно умолкла.
   Продолжать не было нужды. Дерек все понял. Джиллиан не шевельнулась, когда он поцеловал ее. Ее губы приоткрылись, и он вкусил горячую влажность ее рта.
   Он в упоении нежно ласкал языком ее язык, смакуя струившийся ему в рот напиток любви. Он погружал пальцы в ее распущенные волосы и наслаждался их сводящей с ума шелковистостью. Она начала отвечать на его объятия, когда он вдруг резко отстранился.
   На щеках Дерека заиграли желваки. Он схватил Джиллиан за руку и повел за собой куда-то сквозь ночную тьму. Она с трудом поспевала за его широкими и стремительными шагами. Они пересекли палубу, спустились по трапу, вошли в знакомый коридор и остановились около капитанской каюты. Тут Джиллиан подняла на него глаза и тихо спросила:
   — Ты сердишься, Дерек?
   Сердится ли он?
   Войдя в каюту, Дерек снял с плеч Джиллиан плащ, расстегнул пуговицы платья и быстро стянул его. Потом буквально сгреб ее своими сильными руками и положил на смятую постель. Непослушными пальцами он торопливо принялся расстегивать свою одежду. Через мгновение он уже обнимал Джиллиан, крепко прижимаясь к ней горячим телом, и только тогда ответил:
   — Нет, я не сержусь.
 
   Торопливые шаги в коридоре… громко хлопнула дверь соседней каюты… невнятные голоса…
   Тишина.
   Одри почувствовала, как по ее щекам побежали неудержимые слезы.
   — Кристофер? Ты не спишь?
   — Нет, не сплю, — донесся из темноты негромкий голос Кристофера.
   У Одри встал комок в горле. Кристофер был так добр к ней! В дни ее долгой болезни всякий раз, когда она выплывала из горячечного бреда, он был рядом, чтобы поддержать ее. Он купал ее, кормил с ложечки, как маленькую, облегчал мучительную боль. Его доброта была безграничной. В чем-то он стал ей ближе и дороже многих людей, которых она когда-либо знала. И если он никогда не смотрел на нее таким же исполненным глубокого чувства взглядом, как на Джиллиан, ну что ж… она все понимает. Ведь таких, как Джиллиан, больше не существует.
   — Кристофер… — хриплым шепотом проговорила Одри. — Как ты думаешь, капитан на самом деле заботится о Джиллиан… ну, хотя бы чуть-чуть?
   — Поменьше думай об этом, Одри, — напряженным голосом ответил Кристофер. — Мы скоро придем на Ямайку.
   В груди заныло еще сильнее.
   — А сегодня ночью, и вообще все предыдущие ночи? Я не могу заснуть, потому что постоянно думаю о Джиллиан.
   — Тогда не думай! — сердито бросил Кристофер. — Выброси это из головы. С Джиллиан все будет в порядке.
   — Откуда ты это знаешь? — сдержав рыдание, спросила Одри. — Даже сейчас этот капитан может…
   — Одри, хватит! Давай спать!
   От неожиданной грубости Кристофера Одри мгновенно замолчала. Он заговорил снова, и теперь в его голосе были слышны нотки искреннего раскаяния и боли:
   — Пожалуйста, Одри… давай немного поспим. Но Одри уже не могла заснуть, потому что в этот миг вдруг с пронзительной ясностью поняла, как же все это время у Кристофера болела душа. И она соединила его страдания со своими собственными.