Барбьери Элейн. Ради любви

   Кристофер расхохотался вместе с охранником и, когда тот шагнул к выходу, рассыпался в благодарностях. Потом украдкой огляделся. Он никогда не страдал чрезмерным самомнением, но знал, что охранник сказал правду: какая-нибудь баба из этой партии ссыльных наверняка одарит его своими прелестями. Правда, в отношении женщин Кристофер был разборчив и пока не увидел здесь ни одной, которая бы показалась ему привлекательной.
   Вновь взглянув на красивую, но слишком гордую белокурую шлюху, Кристофер покачал головой. Нет, только не она! Совет охранника был более чем понятен. У него уже отобрали свободу, и ему очень не хотелось, чтобы у него отобрали и жизнь.
   Кристофер невольно поднял голову, заслышав столь знакомые ему топот и Крики, донесшиеся с верхней палубы. С минуты на минуту они отплывут, но его не будет среди тех, кто сейчас рвет жилы и изо всех сил тянет за канаты, поднимая паруса. И за все время плавания через океан ему ни разу не подставить разгоряченное лицо свежему морскому ветру, ни разу не слизнуть с губ неповторимый вкус соли…
   Тоскливо оглядев сумрачное помещение, где ему предстояло жить долгие восемь недель, Кристофер снова невольно задержал взгляд на белокурой девке, которая все еще продолжала устраиваться на своей койке всего в нескольких футах от него. Как, она сказала, ее зовут?.. Джиллиан Хейг, кажется? Если кому-то здесь это имя и не было известно, то к концу плавания его будут знать все, это уж точно. С таким высокомерием ей предстояло получать весьма суровые уроки. И ему подумалось, что, вполне возможно, она и заслужила такую участь.
 
   Одри посмотрела вокруг. Промозглый, душный трюм, переругивающиеся ссыльные, не поделившие соседнюю койку, усиливающаяся с каждой минутой удушающая вонь… Все это вместе внезапно вызвало приступ почти неудержимой тошноты, с которым она едва справилась. С трудом, сглотнув горький комок, Одри передернула плечами.
   Что они с Джиллиан делают в этом ужасном, отвратительном месте?
   Одри рассеянно отвела от лица прядь светлых волос, которые сейчас были даже темнее ее нежных бескровных щек. Казалось, всего лишь вчера она сидела на своей любимой кухоньке рядышком с пышущей жаром печкой, от которой по всему дому распространялся аромат хлеба, испеченного ее ловкими и умелыми руками. Она почти разглядела отца, сидящего в гостиной с одним из своих студентов, а рядом с ним, на своем обычном месте, Джиллиан, самую знающую и целеустремленную папину ученицу. Она почти услышала, как ее снова зовет отец, чтобы попросить поставить на стол лишнюю тарелку — для неимущего ученика. Видение пропало, и на душе у Одри стало совсем беспросветно.
   Она больше никогда не услышит папин голос, не увидит одобрения в его ласковых глазах от гордости за то, что его дочь так вкусно готовит, так умело вышивает, за все ее любимые занятия. Он больше не шепнет с наивной радостью, которая трогала Одри до глубины души, что его дочери, как две стороны чудесной, бесценной монеты, необходимые друг другу и дополняющие друг друга своей несхожестью. Она никогда уже не услышит его ободряющих слов о том, что однажды Джиллиан будет нуждаться в ее мягкости точно так же, как Одри нуждается в ее силе. Она знала, что он говорил искренне, от всего сердца, хотя сама часто сетовала на судьбу за то, что выросла робкой, нерешительной, а не такой бесстрашной и смелой, как Джиллиан.
   Но отец скончался. После его смерти они потеряли все. Их скромный дом и имущество были описаны за долги. Им удалось спасти от описи только свои скромные личные сбережения. То были черные дни, полные горя и отчаяния.
   Однако даже в самые тяжелые минуты Одри никогда… да, никогда не думала, что, потеряв все, они с Джиллиан также потеряли и свою свободу.
   Внезапно шум над головой резко усилился и отвлек Одри от невеселых мыслей. Топот ног, громкие, сердитые голоса, протестующий скрип корпуса судна и, наконец, скрежет железа о дерево при подъеме якоря.
   Сейчас они отплывут! Запаниковавшая Одри неожиданно осевшим, слабым голосом окликнула сестру:
   — Джиллиан…
   Та мгновенно повернулась к ней. Выражение ее лица было невеселым, но никаких следов страха на нем не было.
   — Что случилось, Одри?
   — Этот шум…
   К ее изумлению, Джиллиан улыбнулась. Одри чистосердечно призналась себе, что улыбка у ее сестры просто замечательная. Несмотря на их удивительное сходство, она отдавала себе отчет в том, что ей до сестры далеко.
   — Кажется, мы отплываем, Одри. Так что приободрись. Чем раньше мы отправимся, тем раньше прибудем на место и тем раньше начнем приближаться к свободе.
   — Но, Джиллиан, четыре года… — срок ссылки, назначенный им в уплату долгов отца, тянулся перед глазами Одри, подобно дороге без начала и конца. — Четыре года — это же немыслимо долго!
   — Они будут долгими, если мы позволим им тянуться бесконечно, Одри.
   — Ну а этот страшный человек… — голос Одри упал до еле слышного шепота при одной только мысли о Джоне Барретте, — Ты же слышала, что он сказал. Я ужасно его боюсь. — Глаза Джиллиан вспыхнули, лицо посуровело.
   — Он может запугать тебя, только если ты позволишь себе испугаться. Не переживай. Мы сделаем так, чтобы это время прошло быстрее.
   Одри вдруг стало стыдно. Непроизвольно подражая сестре, она решительно подняла голову и выставила вперед подбородок. И тут же горько призналась себе, что, как бы она ни старалась походить на сестру, отваги Джиллиан ей просто не дано.
   Наградой Одри стала еще одна мягкая улыбка Джиллиан, и на какой-то миг девушка почувствовала облегчение.
 
   Джон Барретт громко и сердито протопал по коридору до своей каюты и раздраженно пнул ногой дверь. Дверь с треском распахнулась, и суперкарго встал на пороге, шумно дыша и пытаясь утихомирить кипевшую в нем ярость.
   Он с отвращением оглядел тесную каюту. Такой закуток для человека его положения! Стол, стул, умывальник, маленькая пузатая печурка, узкая койка, над которой висела масляная лампа. Света, как он сразу же увидел, не хватит даже для этого крохотного помещения. Он вспомнил капитанскую каюту, по сравнению с этой просто необъятную, и его лицо перекосилось от злобы.
   Мгновение спустя, заметив, что, как он и распорядился, багаж его принесен и аккуратно поставлен около стены, Барретт чопорно кивнул головой: хорошо хоть так!
   Губы Барретта тронула жестокая улыбка. С другой-то стороны, охранники, что плывут сейчас с ним, почти все работали на ту же компанию, что и он. Большинство из них служили под его началом и раньше. Так что они отлично знали, чего ждать в том случае, если его распоряжения не будут выполнены точно и в срок.
   Улыбка Барретта поблекла, когда он вновь взглянул на узкую койку, где ему предстояло спать все восемь недель плавания. Перед глазами снова встали ангельские черты белокурой шлюшки, и начавшее было возвращаться спокойствие вмиг испарилось.
   Значит, он ей отвратителен? Сукина тварь!
   Шагнув в каюту, Барретт, не оборачиваясь, ногой захлопнул дверь. Потом рывком поднял с пола и взгромоздил на стол кожаный саквояж, открыл его, вытащил замызганную папку и принялся перебирать лежавшие в ней бумаги. В спешке он то и дело сбивался и крыл последними словами все на свете. Наконец нужный документ был обнаружен, и Барретт поднес его ближе к свету.
   Стерва сказала, что ее зовут Джиллиан Харкорт Хейг.
   Барретт по-звериному оскалился, открыв крупные пожелтевшие зубы. Он не забудет, каким тоном она произнесла свое имя — будто особа королевских кровей, а он всего лишь грязь у нее под ногами!
   Наконец Барретт нашел ее фамилию, внимательно прочитал исписанные листы и в крайнем раздражении швырнул документы на стол. Информации об этой стерве было ничтожно мало. В документе указаны дата взятия под стражу, число и месяц вынесения приговора, цель высылки, а также подтверждение того, что срок контракта составляет четыре полных года в уплату за долги ее отца.
   Раздражение Барретта еще больше усилилось. Как же он проглядел ее, когда они забирали ссыльных?
   Нет… как он проглядел их!
   Он едва не забыл, что их две. Две красотки, которых он позорно прозевал, признался себе Барретт. Хотя нет, и это не так. Есть только одна. Вторая сестра была бледной копией первой, дешевой подделкой, самой натуральной преснятиной. Он чувствовал, что в постели вторая сестра окажется настоящим бревном и нагонит такую тоску, что хоть святых выноси. А вот первая — это да…
   Барретт неожиданно громко рассмеялся. У него разыгралось воображение, и он представил себе, как эта гордячка стоит перед ним на коленях, умоляя пустить ее к нему в постель. Потом валяется у него в ногах, выпрашивая милость и, наконец, пляшет под его веселое насвистывание.
   Он чуть прикрыл тяжелые веки, испытывая прилив чувственности от одной только мысли о белокурой девке, и снова рассмеялся. Ему вдруг стало жарко. От висков вниз до щекам поползли тонкие струйки пота, а мужская плоть взбухла и уперлась в ткань штанов.
   Всего лишь подумал о ней и уже распалился! Вот это да! Сдерживая себя, Барретт положил руку на выпирающую плоть и, прикрыв глаза от удовольствия, начал неторопливо мять ее. Так, значит, он отвратителен? Может, это и так, но еще ни разу он не разочаровал ни одну женщину своим неутомимым трудягой, что находится у него между ног. Ему неоднократно говорили, причем говорили те, кто достаточно повидал на своем веку, что мало у кого есть такое сокровище. И еще ему говорили, что, хоть ростом он и не вышел, зато в самом важном месте природа расщедрилась и одарила его на десятерых.
   И, черт побери, это было правдой! Барретт слишком хорошо помнил безумные вопли своих служанок, которых он разве что пополам не разрывал своим алчущим сластолюбцем. Но он никогда не жалел девок, поскольку прекрасно знал, что, несмотря на все крики о пощаде, эти малодушные трусихи получали такое наслаждение, какого им не давал ни один из тех, с кем они спали. Их рыдания и проклятия, даже ужас от крови, которую он иногда им пускал не в силах сдержать свою похоть, — все это, как он считал, было выражением крайнего удовлетворения.
   Внезапно Барретт откинул в стороны полы плаща, спустил до колен штаны и в очередной раз грубо засмеялся, увидев, с какой силой его напрягшаяся мужская гордость вырвалась на свободу. В уголках его губ запузырилась слюна, когда он более настойчиво занялся своей разгоряченной плотью, смакуя картины, проплывающие перед его мысленным взором.
   Конечно, вне всякого сомнения, первой станет эта спесивая подстилка! Он будет учить ее покорности, учить так, как умеет только он. А потом, когда она закончит ублажать его… так, как захочет он, до полного его удовлетворения, когда она почтит его гордую мужественность столько раз и столькими способами, сколько он пожелает, вот тогда он ей покажет, чего можно ждать от него в ответ. Только тогда, когда она будет по-настоящему готова, когда выплачет все слезы, умоляя довести ее, наконец, до пика наслаждения, вот тогда он и покажет ей, что мужчина — настоящий мужчина! — может сделать для такой шлюхи, как она!
   О да, это то, что надо! И он с удовольствием будет повторять это снова и снова, столько ночей, сколько потребуется, чтобы убедиться, что она по-настоящему стала его рабыней. И тогда… вот тогда он приведет ее сестру — бледную тень, которая ляжет с ними, чтобы удвоить усилия сестры и одарить его удвоенным наслаждением. Он научит их кое-каким штучкам, от которых они на стенку полезут. А когда он их как следует подготовит, вот тогда он… он…
   Перенапрягшаяся плоть извергла любовную струю, и Барретт с хриплым криком откинулся назад, подставив под липкие брызги ладонь.
   Когда, наконец, судорога удовлетворенной похоти затихла, его толстощекое лицо было мокрым от пота. Барретт, довольно ухмыляясь, проковылял со спущенными штанами к умывальнику, долил в него воды и смыл с рук то, что извергло его тело. Позабавленный мыслью, что высокомерная стерва уже подарила ему толику наслаждения, даже не ведая об этом, он молча поклялся себе, что заставит ее дать ему намного больше, чтобы, наконец, полностью удовлетворить его.
   Барретту пришло на ум, что самоуверенная девчонка вовсе не была опытной шлюхой, как он поначалу думал. Но он был полон решимости довести дело до конца, и к тому времени, когда он с ней закончит, девка должна быть готова для панели.
   Раздраженно ворча, он с трудом натянул штаны, привел себя в порядок и глубоко вздохнул. Пора вернуться к делам, за которые, он отвечает головой. Барретт замер, соображая. Сколько же их там сейчас? Одна сотня и еще двадцать в придачу? Когда они дойдут до порта, надо, чтобы осталось не меньше девяноста… или хотя бы восемьдесят пять. Он пожал плечами. В обоих случаях этого вполне хватит, чтобы плавание окупилось с лихвой. А остальные пусть катятся ко всем чертям.
   А если сестры так и не доберутся до места назначения… ну что ж, к тому времени он уже сполна ими насытится.
   Коротко глянув в зеркало, висевшее на стене рядом с умывальником, Барретт отер рукавом капли пота со лба. Он аж вспотел, думая об обнаглевшей стерве. Она и за это ему заплатит… и все будет платить, и платить, и платить…
 
   «Воин зари» шел в открытом море. В налетевшем неизвестно откуда холодном ветре плясали крупные снежинки. Дерек напряг глаза, пытаясь сквозь летящий снег разглядеть, как его люди стремглав взлетают по вантам на футропы под реями марселя. Стиснув зубы, он напряженно смотрел, как маленькие фигурки осторожно продвигаются по реям, одной рукой ловко цепляясь за лини, стягивавшие свернутые паруса, а другой, ловя мотающуюся оснастку.
   Дерек все сильнее нервничал. В такую погоду руки вмиг замерзают, и каким бы опытным ни был матрос, удержаться на высоте ему будет непросто. Зимнее плавание неимоверно трудно при любых условиях. Нутром он чувствовал, что это подарит нечто новенькое.
   Дождавшись подходящего момента, Дерек поднес ко рту рупор. Люди на палубе ждали только сигнала.
   — Становись к фалам и шкотам марселя!
   Матросы бросились к фалам, схватились за шкоты и по команде Дерека начали поднимать паруса. Вокруг стоял сущий бедлам: пронзительно свистела дудка боцмана, в воздухе висела отборная брань, по палубе громко затопали тяжелые сапоги.
   От оглушительного треска парусины над головой, подтвердившего, наконец, что ветер начал наполнять паруса, на лице Дерека появилась довольное выражение. Но когда несколько мгновений спустя он посмотрел назад, в сторону далекого берега, плохо различимого сквозь круговерть летящих снежинок, лицо его посерьезнело. Если он не ошибся в своей догадке, этот ветер, который так здорово помог им быстро выйти в море, будет усиливаться, становиться все сильнее и сильнее, пока…
   Обернувшись на шаги за спиной, Дерек, пряча лицо от немилосердно хлещущего ветра, увидел, что на верхнюю палубу поднялся первый помощник.
   — У нас все на ходу, капитан, — доложил он. И добавил уже более раскованно: — Отлично сумели поймать ветер, слов нет.
   Вид серьезного, жилистого бородатого парня, спокойно и с достоинством стоящего перед ним, вдруг напомнил капитану, как он впервые встретился с Уильямом Каттером в порту Филадельфии. "В то время они оба были намного моложе, чем сейчас. Каттер родился в семье моряков и был, скорее всего, зачат во время одной из кратких побывок на берегу отца семейства, а он, вообще ничего не знавший о своих настоящих родителях, благополучно провел собственный корабль через океан. Ему пришелся по душе спокойный юноша. Он понял, что Каттер опытен, умен и удивительно хладнокровен. Дерек нанял его первым помощником капитана на одно плавание, оказавшееся чрезвычайно тяжелым, и Каттер доказал, что капитан в нем не ошибся.
   Дерек полностью доверял Каттеру и легко делился с ним тем, что вряд ли доверил бы кому-то еще.
   — Если бы я был более суеверным человеком, то сказал бы, что это плавание сглазили, — покачал головой Дерек. — Я никогда еще не видел такого разгневанного неба и не встречал такого злобного ветра. Ты прав, ветер-то мы поймали, согласен. Но, боюсь, впереди нас ждет жуткая погода. И это еще в лучшем случае.
   Каттер помолчал, потом после некоторого колебания проговорил:
   — Так точно, но мне кажется, что я могу кое-что добавить. У нас есть еще те, внизу, сэр.
   Дерек посуровел. Перед его мысленным взором на миг мелькнула гордячка с небесно-голубыми глазами, что добавило резкости голосу капитана, когда он отрывисто поинтересовался:
   — А что с ними?
   Каттер снова заколебался, и Дерек по-дружески помог ему, мягко проговорив:
   — Продолжай, Уильям. Ты же знаешь, что со мной можешь говорить свободно. — Каттер нахмурился:
   — До этого я никогда не занимался перевозкой ссыльных, но мне кажется, что условия, в которых находятся внизу люди Барретта, весьма далеки от требуемых в таком плавании. И я…
   — Занимался бы ты лучше своим делом, Каттер! — На верхнюю палубу, отдуваясь, вскарабкался Барретт, окинул первого помощника капитана взглядом, полным неприкрытой ненависти, и повернулся к Дереку:
   — Меня до глубины души возмущают как продолжающееся вмешательство этого человека не в свое дело, так и его скороспелые выводы о том, что внизу, видите ли, не те условия! Я единственный, кто отвечает здесь за ссыльных. Мои люди и только мои будут их охранять, кормить и следить за всем остальным на протяжении этого плавания. Я же буду надзирать за ними. Надеюсь, это нетрудно понять!
   Дерек, отбросив всякую учтивость, резко сказал:
   — Мы уже обсуждали все это, Барретт, и я не собираюсь снова мусолить одно и то же!
   — Может быть, вам, капитан, все ясно, а мне нет! Настоятельно советую вам утихомирить наконец своих людей, потому что больше не потерплю их вмешательства в дела, за которые отвечаю я! Не хотелось бы напоминать вам, но любой прикрытый вашим именем вызов моему авторитету приведет к отмене всех причитающихся вам выплат!
   — Я уже сказал вам…
   С неожиданной горячностью Барретт набросился на Каттера:
   — И я хотел бы, чтобы ваш первый помощник немедленно…
   — Нет! — Дерек шагнул вперед. Лицо его потемнело. — Как капитан этого корабля, я отвечаю за действия моих людей. Так что повторяю вам в последний раз: это плавание будет проходить в строгом соблюдении всех пунктов моего договора с Лондонской транспортной компанией. А теперь, мистер Барретт, я приказываю вам покинуть ют, или вас выведут отсюда!
   — Вы не посмеете! — выпучил глаза Барретт. На скулах Дерека заиграли желваки. Он повернулся к своему первому помощнику:
   — Мистер Каттер, распорядитесь, чтобы Моррис, Фелпс и Твиннинг поднялись сюда и проводили мистера Барретта с юта.
   — Слушаюсь, сэр.
   — В этом нет необходимости! — прорычал Барретт. Гримаса ярости превратила его грубое лицо в гротескную маску. — Напоминаю вам, капитан, что за сегодняшний день вы уже дважды прогоняли меня с юта. О ваших действиях будет доложено.
   — И о ваших тоже, мистер Барретт.
   Бросив в ответ полный ненависти взгляд, Барретт с чопорным видом развернулся и, сердито топая, начал спускаться по трапу.
   — Он нехороший человек, сэр. А нам плыть целых восемь недель.
   Внезапно перед глазами Дерека пронеслось все, что случилось сегодня утром. Последними в этой беспорядочной череде оказались сердитые голубые глаза на непреклонно-строгом, но чарующе красивом лице. От слов Каттера Дерека кольнуло тягостное предчувствие. За эти восемь недель можно прожить целую жизнь…
 
   Восемь недель плавания… восемь недель, за которые можно прожить целую жизнь…
   Ветер завыл еще сильнее, и Джиллиан устало прикрыла глаза. Шторм, который настиг их вскоре после отплытия из Лондона, бушевал вовсю, яростно пытаясь сбросить девушку с узкой койки. Из-за ураганного ветра и сильного волнения все люки были задраены, лишив ссыльных и так скудного света и глотка свежего воздуха. Вскоре трюм заполнила вонь от испражнений и пота.
   Джиллиан старалась справиться с внутренней тревогой. Ей не верилось, что к концу дня тяжелые удары штормовых волн утихнут, а дождь и снежная крупа перестанут беспощадно барабанить по палубе над головой. Где-то в глубине души рос страх, что в один ужасный момент деревянные борта не выдержат и с жалобным треском уступят яростному напору стихии. Корабль расколется, как ореховая скорлупа, и…
   Ураган взвыл с удвоенной силой, и судно нырнуло носом вниз, в очередной раз, сбросив обитателей трюма с коек. Со всех сторон посыпались проклятия. Джиллиан заранее напряглась, уже зная, что сейчас последует. Рвотные спазмы, кашель, дикая ругань и рыдания вновь огласили помещение. Они становились еще громче и отвратительнее, а все происходящее в тусклом свете мотающихся масляных фонарей казалось кошмарным видением, вставшим из глубин преисподней.
   Джиллиан утратила всякое представление о времени, но она благодарила небо уже за то, что этот бесконечный день, наконец, приближался к концу. Она с нежностью посмотрела на соседнюю койку, где, свернувшись калачиком, лежала забывшаяся тяжелым сном Одри. Спасением для нее стала изматывающая морская болезнь, обошедшая стороной Джиллиан. На свое счастье, Одри очень быстро дошла до такого состояния, что просто уже не могла поднять голову от подушки.
   С отвращением откинув омерзительно грязное одеяло, Джиллиан заботливо укутала сестру накидкой. Но Одри продолжала дрожать от холода. Отчаявшись, Джиллиан все же натянула заляпанное масляными пятнами одеяло поверх накидки, сообразив, что очень скоро ей самой придется проделать то же самое, если она хочет пережить это плавание.
   Измученный вид Одри напомнил Джиллиан еще об одной проблеме. Сестра никогда не отличалась крепким здоровьем. Сколько еще душевных и физических мук сможет она выдержать? Джиллиан нахмурилась. По правде, говоря, она не была уверена в причине такого состояния Одри — то ли виноват был безумствующий шторм, то ли ужасная пища, которой их накормили в первый день плавания.
   К горлу Джиллиан подступила тошнота при одном только воспоминании о протухшем мясе, которое большинство обитателей трюма поглощало с завидной жадностью, о черством, заплесневелом хлебе и тухлой воде. А они не плыли еще и двух дней. Джиллиан вспомнила и о том, что им так и не дали горячего питья, чтобы хоть немного согреться в сыром холодном трюме. Будь она послабее духом, наверняка призналась бы, что ее буквально сводит с ума тоска по чашке горячего ароматного чая. Девушке и в голову не могло прийти, что когда-нибудь ее лишат этого продукта, который она рассматривала как неотъемлемую часть своих гражданских прав.
   Мягкие черты лица посуровели. Но ведь теперь у нее нет никаких гражданских прав? Она, Одри, все их товарищи по несчастью объявлены гнусным мистером Барреттом всего лишь движимым имуществом Короны!
   С губ Джиллиан слетел короткий горький смешок. Будь обстоятельства не столь ужасными, она без труда оспорила бы это. Но девушка прекрасно знала, что не имеет такой возможности. Часом раньше, в тяжкий момент истины, она вынуждена была признать, что все слова, сказанные ей этой мерзкой гадиной, были правдой.
   Джиллиан тут же горячо поклялась не дать этому кошмару взять над собой вверх. Она заставила себя думать только о радостном, о том, что все трудности преходящи и временны. Как только условия контракта будут выполнены, они с Одри вновь обретут свои гражданские права. В отличие от большинства окружающих ее несчастных людей двадцатилетних сестер-близнецов после освобождения будут ждать впереди лучшие годы жизни.
   Нежное личико Джиллиан просветлело, и в душе девушки шевельнулось изначально присущее ей чувство гордости. В конце концов, разве она не более образованна и начитанна, чем большинство этих людей? Разве она не умеет делать сложные расчеты? Разве она не научена разбираться в самых запутанных счетах? И разве она не была готова встретить жизнь такой, какая она есть, и…
   Корабль неожиданно ухнул вниз, едва не вышвырнув Джиллиан с койки и бесцеремонно прервав ее размышления. Звуки рвоты вокруг возобновились с новой силой. Желудочный спазм буквально скрутил девушку, и все обнадеживающие мысли вылетели у нее из головы. Снаружи, опасно раскачивая корабль, визжал ураганный ветер. Обшивка затрещала, и «Воин зари» еще сильнее накренился. Джиллиан не могла видеть моря, но знала, что сейчас их судно не более чем потрепанная игрушка, которую бросают и швыряют огромные разъяренные волны.
   Корабль нырнул вниз еще глубже, и Джиллиан судорожно вцепилась в края койки. Еще один нырок, от которого зашлось сердце… Она едва удержалась от вскрика.
   Вдруг она услышала треск… потом отчаянный вопль. Джиллиан охватила паника. Она безуспешно вглядывалась в непроглядную темноту вокруг. Вот сейчас их захлестнет мощный поток воды… потащит к пробоине в борту и дальше, в море, в ледяные объятия смерти…
   Усилием воли Джиллиан вырвалась из охватывающего ее безумия. Никакой пробоины не было. Не было ледяного потока воды, утаскивающего их в море… Был лишь на какое-то мгновение все затопивший страх.
   Джиллиан глубоко задышала, пытаясь справиться с колотившим ее ознобом. Презирая себя за недавний приступ паники, она поплотнее запахнула накидку и с осторожностью натянула поверх замурзанное одеяло. Ветер за бортом взвыл с новой силой, и корабль сделал еще один страшный прыжок. Джиллиан вдруг пришло в голову, что будет неплохо взять книгу Одри и почитать пару-другую страниц, чтобы отвлечься хотя бы на время от кошмарной действительности.