Страница:
Черняев, связанный моим присутствием, довольно сдержанно отчитывал командира полка. Юхимчук и сам тяжело переживал потерю людей.
Блиндаж командного пункта подрагивал, когда немецкие бомбы падали близко. Дивизионный инженер А. А. Школьников построил его добротно: сдвинул дом, вскрыл пол, вырыл блиндаж, залил сверху бетоном и снова поставил дом на свое место. Здесь был установлен и мой аппарат В Ч. Звонок телефона вернул к событиям большого масштаба. Дежурный по штабу армии информировал меня, что во второй половине дня неожиданным танковым налетом противник захватил станцию Сальково, при этом подбит паровоз и захвачен только что прибывший на станцию Сальково эшелон с какими-то машинами. Батальон 876-го полка, державший там оборону, отошел на Чонгарский полуостров. Другой батальон находится на станции Ново-Алексеевка (несколько севернее) и ведет бой в окружении.
- Где командующий?
- Приказал не беспокоить. Заперся, пишет приказ. По его поручению докладываю, что завтра генерал-полковник прибудет к вам...
- Тогда попросите к аппарату товарища Николаева.
- Член Военного совета отбыл к комдиву Савинову вместе с поэтом Константином Симоновым.
Час от часу не легче! Зачем там нужен поэт? Потом-то пойму, как это важно. К.М. Симонов - корреспондент газеты "Красная звезда", очень много сделает для нас, фронтовиков, за годы войны.
...Как стало известно позже, оба подразделения подверглись атаке, еще не закончив строительство оборонительных рубежей. В Ново-Алексеевке бойцы еще рыли окопы. Батальон принял бой в невыгодных условиях, несколько дней героически отбивался от автоматчиков и танков противника, прорваться на Чонгар в свою дивизию не смог и остатками сил отошел к частям 9-й армии. В эшелоне, захваченном немцами, были тягачи для создаваемой армейской артиллерийской группы.
События на правом крыле поставили перед нами, командирами, озабоченными обороной Перекопа, новый вопрос: верно ли мы оценили намерения противника? Возможно, он начнет вторжение в Крым через Чопгар и Арабатскую стрелку. Самый тщательный анализ последних данных разведки не давал, однако, подтверждения для такого вывода. На нашем правом фланге по-прежнему действовала только 22-я пехотная дивизия противника, причем ее подразделения растянулись по всему северному берегу Сиваша, входя в соприкосновение с боевым охранением 106-й дивизии. Общее убеждение было таково: взятие Сальково - это демонстрация с ограниченной целью перехватить последнюю нить железной дороги, связывающую Крым с материком. С этими мыслями я и встретил на следующий день командарма.
Генерал-полковник сказал, что после вчерашних событий он решил создать оперативную группу войск, командовать которой поручает мне.
- Ваша задача быть готовым к удару противника в направлении Чонгарского полуострова и центра Сиваша...
- Вы ждете удара именно там, товарищ командующий?
- Да. Разумеется, не исключена возможность действий оперативной группы и в направлении Перекопа, а также западного побережья Черного моря. В состав группы я включаю двести семьдесят первую дивизию, третью Крымскую мотострелковую (т. е. 172-ю по общесоюзной нумерации. - П. Б.) с ее танковым полком и кавалерийскую дивизию из группы генерала Д. И. Аверкина.
Я воспринял это решение с радостью, потому что главное дело солдата в условиях войны - воевать. Как ни важны были обязанности "перекопского контролера", но совсем другое дело иметь под командованием войска и вместе с ними бить ненавистного врага.
Относительно Сальково командарм сказал, что он приказал организовать ночью контрудар с целью восстановить положение.
Приказ о создании оперативной группы и связанных с этим перегруппировках был вскоре получен. Больше половины полков командарм оставлял "на прежних позициях", то есть в районе Симферополя, совхоз "Трудовое" ("Симферопольский"). Это было разумно, если иметь в виду контратаки и на запад (против морских десантов), и на север (против сухопутных войск противника). Это вызывало возражения, если исходить из мысли, что к 20 сентября главным направлением стало Перекопское.
21 сентября в письме начальнику Генерального штаба командующий армией сообщал: "Генерал-лейтенант Батов, являющийся моим заместителем, командует резервной оперативной группой в составе 271 сд, 3 мед и 42 кд, предназначенной для контрударов на северном и на евпаторийском направлениях... конная группа генерал-майора Д. И. Аверкина будет использована для нанесения контрудара преимущественно на чонгарском и, в случае нужды, на керченском направлениях". Как видно, до самых последних дней командование армии не имело целеустремленности, держало свои силы не в кулаке, а растопыренными пальцами. Отсюда произошли дальнейшие трудности. 24 сентября, когда жизнь, наконец, властно сказала: Перекоп и только Перекоп! - началась нервная спешка. Времени для сосредоточения войск оперативной группы на рубежах развертывания в обрез. Штаб армии наспех планирует выход полков из глубины по времени. Авиации прикрытия не оказывается. Темп движения к месту боя решает "одиннадцатый номер", и приходится солдатам идти десятки километров по ровной степи под ударами вражеских самолетов{9}. Артиллерия отстает. И так далее. И так далее.
Позволю себе напомнить азбучную истину: командир ведет бой с помощью аппарата управления. У командующего оперативной группой этот аппарат состоял из двух строевых командиров. При этом полностью отсутствовали средства связи. И хоть эти офицеры были опытными, самоотверженными и способными работать за десятерых, но кто мне поверит, если я скажу, что хорошо управлял войсками, наносившими контрудар?.. Вначале контрудар развивался успешно, и мы задачу выполнили. Отношу это прежде всего за счет мастерства и мужества таких командиров, как М. А. Титов, В. В. Глаголев, И. Г. Торопцев, С. П. Баранов, А. X. Юхимчук, С. А. Федоров, и беззаветной храбрости бойцов. Для большинства из них это был первый бой в Великой Отечественной войне. Они провели его достойно, умело, радуясь тому, что гонят врага назад, хотя это был лишь момент кровавого оборонительного сражения.
В ходе событий организация управления, как ни странно, не улучшалась, а ухудшалась. В Крыму было два крупных штаба - собственно штаб армии (Симферополь) и штаб 9-го стрелкового корпуса (Воинка). В адрес корпуса писалось много приказов, но практически этот довольно сильный квалифицированный аппарат управления был отстранен от руководства войсками. В самом деле, на третий день боев командарм передал оперативной группе 156-ю дивизию, придал полк 106-й дивизии. Что же осталось в 9-м корпусе? Одна дивизия И. С. Савинова, в районе которой после 17 сентября не было никаких боевых действий. Солидный аппарат управления стал руководить одной дивизией на спокойном участке обороны, а рядом маломощная оперативная группа буквально задыхалась под тяжестью свалившихся на нее задач...
Вот таким образом случилось, что мне пришлось принять непосредственное участие в оборонительных боях на Перекопских позициях, а затем на Ишуньских и Чатырлыке. Прежде чем рассказать об этих боях и людях, вынесших на своих плечах их кровавое бремя, рассмотрим события 17 - 18 сентября в районе Сальково и Арабатской стрелки. Оборону здесь держала, как я уже говорил, 276-я стрелковая дивизия, сформированная в Чернигове уже после начала войны; больше половины бойцов в ней в возрасте за тридцать лет, не обученных как следует ведению боя. Как-то раз генерал И. С. Савинов откровенно сказал мне, что порой просто теряется из-за того, что люди еще не умеют по-настоящему с винтовкой обращаться, а большинство командиров - из запаса, без опыта командования. Помочь ему было невозможно, в это время в командирских кадрах до крайности нуждалась осажденная Одесса, и управление 51-й армии, отрывая от себя, посылало их туда. Самого комдива я знал как высококвалифицированного штабного работника. Позже, в ноябре и декабре 1941 года, на Тамани, когда я принял командование 51-й армией, генерал И. С. Савинов служил у нас заместителем начальника армейского штаба, а после гибели начальника штаба армии генерал-майора Гаврилы Даниловича Шишенина возглавил штаб, прекрасно работал при подготовке десантной операции. Это был очень опытный штабной работник, но командовать дивизией ему, видимо, было тяжело.
Выведенная в район обороны с крайним опозданием, дивизия не успела освоить его. Мы потеряли Сальково. Не состоялся и тот "контрудар с целью восстановить положение", о котором говорил мне командарм.
Работая над крымскими материалами в обнаружив в записной книжке заметку: "Сальково взято. Там А. С. Николаев с корреспондентом, я решил попытать счастья. Константин Михайлович Симонов теперь стал маститым военным романистом, наверняка у него сохранились заметки тех лет. Писатель без дневника все равно, что генерал без резерва. Таким образом, я и обратился к товарищу Симонову за резервами, и он был так любезен, что не отказал. Прислал мне выдержки из своего крымского дневника. Многое я пережил и передумал над его страницами. В них мне особенно дорого вот что: живой портрет человека, в руках которого тоже в определенной мере находилась тогда судьба Крыма корпусного комиссара Андрея Семеновича Николаева. Ему, как и многим товарищам, испытавшим неожиданное выдвижение в конце тридцатых годов, было трудновато. На Хасане он был комиссаром полка. Теперь - член Военного совета Отдельной армии, действующей на правах фронта. Николаев уезжал в полки, в родную для него стихию боя. И после удара по Сальково туда выехал не командующий армией с оперативной группой офицеров штаба, а член Военного совета.
Константин Симонов пишет, что утром 18 сентября они с Николаевым выехали на Чонгарский полуостров. В штабе дивизии генерал-майор Савинов доложил, что немцы вышли к станции Сальково и заняли ее. Один из наших батальонов оказался отрезанным от своих войск. Вечером предприняли атаку станции, чтобы помочь батальону вырваться из кольца. Далее в дневнике идет описание этого наступления. Николаев возмущался, что совершенно необстрелянных людей посылают в ночной бой. И все же, вскинув на плечо карабин, он пошел в атакующие цепи.
"Трассы пуль шли у людей прямо над головой, сзади гремела артиллерия, впереди все рвалось и ревело. Люди шли, может быть, излишне пригибаясь, но в общем хорошо, почти не залегая.
...Была уже полная тьма. Трудно было разобрать в ней, сколько осталось до Сальково, но, судя по трассам немецких пулеметов, до первых домов станции теперь было не больше трехсот метров. Из этих домов и отовсюду кругом немцы вели сплошной заградительный огонь из пулеметов и автоматов. Вскоре начали бить немецкие минометы. Но они били не по нас, а куда-то дальше, в тыл к нам, левее и правее насыпи. Должно быть, немцы боялись, что мы будем наступать на станцию через какие-то неизвестные им проходы в заграждениях.
По настроению людей кругом нас чувствовалось, что это их первый бой, что люди совсем необстрелянные и, в сущности, не знают, что делать, хотя готовы сделать все, что им прикажут.
Я чувствовал, что Николаев хорошо понимает всю эту обстановку, но почему-то не хочет принимать решений. Как я уже потом понял из его дальнейшего поведения, он считал неправильным самому непосредственно вмешиваться в решения командования при отсутствии абсолютно критической обстановки. Так он считал с точки зрения комиссарских принципов и комиссарской этики, как он их понимал. А по складу своей души, когда было тяжело и когда ему казалось, что бойцам плохо и что они чего-то не понимают и чего-то боятся, то для себя лично он находил простое решение: быть там, где трудно, сидеть вместе с этими бойцами или идти вместе с ними.
Мы присели на корточки у очередных преграждающих дорогу железных рогаток рядом с командиром батальона и командиром роты. Докладывая Николаеву обстановку, командир батальона, по-моему, пребывавший в полнейшей неуверенности насчет того, что происходит и где у него кто находится, однако с аффектацией, отчеканивая каждое слово, говорил, что вот сейчас такая-то рота его повернет туда-то, такой-то взвод развернется там-то, тот-то будет обходить слева, тот-то - справа и так далее и тому подобное, хотя было совершенно ясно, что в такой момент все эти заранее расписанные обходы и маневры могут окончиться только тем, что свои перестреляют своих, не нанеся ущерба немцам".
Николаев все-таки добился отмены приказа о наступлении. Он вернулся в штаб дивизии и спросил у И. С. Савинова, как обстоят дела на Арабатской стрелке. Тот сказал, что недавно ходили слухи, что там якобы переправились немцы. Туда была направлена рота бойцов. Николаев и Симонов пошли с ней.
Константин Михайлович подробно описывает, как прибывшие на ровную песчаную косу бойцы продвигались по направлению к Геническу. "До передних линий наших окопов оставалось, наверно, километра полтора-два. Едва мы двинулись, как немцы сразу открыли по Арабатской стрелке минометный огонь. Это так внезапно нарушило странную тишину этого утра, к которой мы уже привыкли, что мы бросились на землю не только от чувства самосохранения, но и от неожиданности.
...Рота была первый раз в бою, под огнем, и все больше бойцов ложились и дальше двигались только ползком или просто лежали, не вставая, прижавшись лицом к земле. Мне было так страшно, что, может быть, и я поступил бы так же, если бы не Николаев. Первый раз он бросился от неожиданности на землю так же, как и все мы, но теперь безостановочно шел, не пригибаясь, даже при сравнительно близких разрывах. Шел с таким видом, такой походкой, что казалось, идти вот так же, как он, - это единственное, что возможно сейчас делать. Он шел зигзагами вдоль цепи, то влево, то вправо, мимо упавших и прижавшихся к земле людей. Он неторопливо нагибался, толкал бойца в плечо и говорил:
- Землячок, а землячок! Землячок! - и толкал сильнее.
Тот поднимал голову.
- Чего лежишь? - говорил Николаев. - Убьют.
- Ну что ж - убьют. На то и война. А ты думал, стрелять не будут, а? Вставай, вставай.
- Убьют.
- Вот я стою, ну и ты встань, не убьют. А лежать будешь, скорее убьют: на ходу-то труднее в нас попасть.
Примерно так, с разными вариантами, говорил он то одному, то другому. Но главное было даже не в словах, а в том, что рядом с прижавшимся к земле, дрожащим от страха человеком стоял другой - спокойный, неторопливый, стоял во весь рост. И тот, у кого оставалась в душе хоть крупица самолюбия и чувство стыда, не мог не подняться и не встать рядом с Николаевым. Примерно такое же чувство испытывал и я. Глядя на него, я тоже поднялся и тоже пошел, и у меня была злость на тех, кто еще лежит, и я так же, как другие поднявшиеся бойцы, орал на тех, кто еще лежал, чтобы они вставали и шли. И они вставали и шли и орали на других. И так понемногу двигалась вся цепь необстрелянных людей, на ходу становившихся обстрелянными.
Впереди на косе было что-то вроде гребешка (нанесенный ветром песок). Коса немного сужалась и шла от этого гребешка к морю вправо и влево с заметным уклоном. Мы с Николаевым пошли по правой стороне. Окопы, до которых нам надо было добраться, были теперь уже метрах в двухстах или в ста пятидесяти. Вдруг минометный огонь прекратился и треснули первые пулеметные очереди. Пули просвистели и прошуршали где-то близко на земле - звук, знакомый еще по Халхин-Голу. Услышав этот свист и шуршание, я распластался на земле. Николаев тоже на секунду скорее присел, чем прилег. Я видел и запомнил его позу. Он словно прислушивался к чему-то, а потом поднялся и быстро побежал вперед, к окопам. За ним побежали и мы.
Просвистело еще несколько пулеметных очередей. В эти секунды мне казалось, что немцы стреляют из окопов прямо в нас, но когда мы добежали, то оказалось, что те окопы, к которым мы добежали, были пусты. По нас стреляли откуда-то слева, из-за гребня песка, и спереди и сверху - из Геническа, до которого теперь было метров четыреста или пятьсот.
- Нет тут никого, - сказал Николаев, когда мы спрыгнули в окоп, и, сняв фуражку, вытер потный лоб платком. - Посидим, подождем, как там слева.
Большая часть окопов находилась налево за гребешком, а мы попали в крайний правый окоп. Слева еще стреляли, потом сразу все стихло. Из города тоже больше не били ни минометы, ни пулеметы.
К нам через песчаный гребешок, пригибаясь, подбежал и спрыгнул в окоп командир роты. Он сказал, что все окопы заняты и кто там располагался тремя часами ранее, никого теперь нет - так он выразился о немцах.
- А наши убитые с ночи там лежат? - спросил Николаев.
- Лежат как будто, - сказал командир роты. - Сейчас разберемся. Что прикажете делать?
- Закрепиться, - сказал Николаев. - Поправьте окопы. Закрепитесь и сидите. Будете здесь сидеть, а другая рота подойдет, сзади вас будет. А пока сидите, какой бы ни был огонь. Сидите и все!
...22 сентября мы с Николаевым поехали на Сиваши.
Сиваш обороняла хорошая дивизия, в основном кадровая, которой командовали полковник А. Н. Первушин, комиссар дивизии полковой комиссар И. И. Баранов, начальник штаба полковник И. А. Севастьянов. Первушин мне очень нравился своим мужеством, смелостью и способностью быстро разбираться в сложной обстановке..."
Событиями, о которых рассказал К. М. Симонов, и закончились боевые действия в районе Чонгарского полуострова. Никаких попыток противник здесь более не предпринимал. Командование армии спешно укрепляло 276-ю дивизию. В частности, парторганизация Крыма послала в нее несколько сот коммунистов с целью повысить стойкость в обороне. Но воевать дивизии осенью 1941 года уже не довелось, поскольку дальнейшие бои развернулись на левом крыле.
Наши части на Перекопе с 12 сентября фактически уже втянулись в бои и вели их беспрерывно вплоть до 24 сентября, когда Манштейн двинул на перешеек свои главные силы. В течение этих двенадцати дней в Армянске, на Перекопском валу и в "Червоном чабане" все гремело, гудело и содрогалось под бомбежками и артиллерийским огнем противника. 12 сентября был первый массированный удар авиации по Перекопу, и о этого времени активность 4-го немецкого воздушного флота ежедневно повышалась. Хотели выковырять и выдолбить все, что тут окопалось и ждало встречи с врагом. Но, как уже было мною сказано, не на тех напали - дивизия была кадровой, офицеры знали, что нужно делать, люди были укрыты и дух их высок. Мне Ф. И. Винокуров с нескрываемой гордостью говорил, что именно в эти дни "триста человек приняли в партию!.." Он лично в окопах вручал молодым коммунистам партийные билеты и в опорном пункте "Червоний чабан" вручал - немцы отбомбятся. улетят, и секретарь парткомиссии собирает товарищей под кусточками в своей неизменной островерхой буденовке, делавшей его похожим на комиссара гражданской войны. Этот тридцатилетний выходец из крестьян не был профессиональным военным, только становился им. В свое время он отслужил действительную рядовым зенитчиком (пришлось на Ишуни вспомнить этот опыт!) и работал по воле народа председателем райисполкома на Орловщине, пока в 1939 году не пошел в счет трех тысяч по партмобилизации на политическую работу в армию. Наверно, была у него особая военная жилка, потому что после трудных крымских боев, включая всю десантную операцию 1942 года, Винокуров отпросился на строевую службу и кончил войну на Одере командиром прославленного стрелкового полка. Ну, этот путь у него лежал, еще не видимый, впереди. А в те дни, о коих речь, батальонный комиссар вместе с Владимиром Михайловичем Гребенкиным помогал бойцам настраивать душу на бой, сам обкатываясь и обтесываясь под первыми ударами войны. 23 сентября он вручил партийные документы в "Червоном чабане" красноармейцам Максименко и Шапиро тем пулеметчикам, которые, как уже известно, подпустили вражескую роту на сто метров и только тогда ударили огнем.
- Я принимаю партбилет как незаслуженную награду, - сказал при этом Шапиро, - но я, товарищ батальонный комиссар, обещаю, что в Берлин дойду заслуженно большевиком.
Тут есть над чем подумать. Крым обложен. Враг имеет успехи. Над "Чабаном" днями висят безнаказанно фашистские самолеты. А паренек, только вышедший из боевого крещения, прижимает к груди партбилет и мечтает о том, чтобы донести до Берлина знамя Родины и партии.
Над Перекопским валом немецкие самолеты появлялись с утра и не оставляли нас в покое до вечера. Небольшими группами они заходили от Сиваша и, следуя один за другим, клали и клали бомбы по гребню. В морской дали скрывается одна группа, а от Сиваша появляется другая. Не оставалось, кажется, непораженным ни метра. Плотность при массированной бомбежке была такая, что однажды произошло прямое попадание в корабельную башню, поставленную на валу в качестве НП начальника дивизионной артиллерии. К счастью, полковник Георгий Васильевич Полуэктов был в это время в блиндаже связистов, потому и остался жив.
За эти десять дней бомбежек и частных боев (гарнизон "Червоного чабана" отбил не менее шести атак силою до батальона пехоты при сильной поддержке орудийным и минометным огнем) немцы невольно помогли сто пятьдесят шестой. Как писал Константин Симонов в своем дневнике, люди из необстрелянных стали обстрелянными. Как-то после особенно сильного налета, длившегося несколько часов, я поехал на Перекопский вал взглянуть, как дышит дивизия. Самолеты только скрылись, и не везде унялась пыль. Гребень вала уже кишел людьми, они сновали и у его основания - кто тащил снаряды, кто ящики с патронами и гранатами. "Мы график его изучили, товарищ генерал, - говорил красноармеец, он долбит два-три часа, а потом у него перерыв на пятнадцать минут или же даже на полчаса. Тут уж спеши пополнить запасы".
17 сентября на левом крыле разыгралось довольно серьезное дело. Едва забрезжил рассвет, полсотни самолетов обработали "Чабана", затем сильный огонь артиллерии, минометов и пулеметов - и наш опорный пункт был атакован батальоном вражеской пехоты. Одновременно до батальона немцев двинулось из совхоза "Кременчуг" вдоль берега Перекопского залива на курган с отметкой 20,0. Капитан Е. К. Ивашина и поддерживавший его командир артиллерийского дивизиона В. П. Ачкасов отбили атаку. При этом гитлеровцы понесли большие потери. Мы с напряжением следили за этим боем с НП комдива, и, знаете, редко приходилось мне слышать такой дружный и интенсивный огонь из всех видов стрелкового оружия.
Хорош был комбат Ефим Корнеевич Ивашина!
А у кургана с отметкой 20,0 немцев остановил точный огонь 498-го гаубичного полка. Память не сохранила фамилии его командира. И лишь летом 1964 года, вспоминая с генерал-полковником Полуэктовым те трудные бои, я спросил, не помнит ли он, кто командовал этим полком.
- Да ведь и у меня, дорогой мой, память стала, как решето, - ответил Полуэктов. - Постойте... его фамилия... что-то связано со смехом. Помню подполковника Сомова, начальника моего штаба, очень энергичный командир-артиллерист. С ним хорошо работалось.. Он прекрасно сражался в числе защитников Крыма. Погиб на Керченском полуострове. А командир ГАПа... да вот же - полковник Иосиф Иосифович Хаханов. Стрелковые части, державшие Перекопские позиции, многим ему обязаны, это вы можете засвидетельствовать...
Постаревший генерал говорил, что в обороне Перекопского вала были серьезные изъяны: "Два батальона в предполье и один на Литовском полуострове, конечно, это ненужное распыление сил. Но главное - бедность артиллерийского огня. Теоретически нам для отражения немецких танков требовалось иметь минимум десять, орудий на километр фронта, а у нас с трудом насчитывалось три-четыре орудия..."
Слушал, смотрел на него, и снова мне виделся тот Полуэктов Георгий Васильевич, который 23 года :назад стоял в расцвете сил у своей развороченной бомбой башни и удивленно тянул: "М-да..."
Под сильным давлением с воздуха мы особенно остро ощущали в те дни слабость нашего авиационного прикрытия. Меньше всего хочу укорять в этом наших героических летчиков. Они сделали все, что могли, для помощи сухопутным войскам, но им пришлось драться с врагом в исключительно трудных условиях. Им было не легче, чем нам на земле. Количественное соотношение нашей и немецкой авиации на крымском направлении составляло один к шести, а иногда и один к десяти. В середине сентября на Перекопе и Сиваше действовала группа из ста самолетов ВВС флота под командованием генерала А. А. Ермаченкова, оперативно подчиняясь ВВС 51-й Отдельной армии. Здесь же сражалась группа бомбардировщиков Краснодарских курсов усовершенствования ВВС (39 самолетов СБ, 9 - ДБ-3) под командованием Героя Советского Союза подполковника Гавриила Михайловича Прокофьева. Вот и вся наша авиация. У гитлеровцев ее было много больше, и самолеты новее. Летчикам нашим приходилось действовать с предельным напряжением, производя в день по 4 - 6 боевых вылетов. В оперативных сводках No 20 и 24 за период с 4 по 21 сентября говорилось:
"В воздушном бою с двумя Ю-88 в районе Армянска погиб экипаж самолета И-16 старшего лейтенанта Баратина. Группа капитана Сергеева в составе пяти СБ-3 при сопровождении трех истребителей И-16 бомбила живую силу врага в районе Берислав, была атакована девятью МЕ-109. В результате воздушного боя с истребителями один МЕ-109 был сбит стрелком-радистом Скорым, два наших СБ-3 в бою загорелись. В воздушном бою группа капитана Шумовского в составе пяти СБ-3 под прикрытием восьми наших истребителей вела бой в районе Каховки, Костогрызово с восемью истребителями МЕ-109. В бою сбито два самолета СБ-3 старшего лейтенанта Зубарева и капитана Васильева, один наш самолет вынужденно сел на нашей территории.
Блиндаж командного пункта подрагивал, когда немецкие бомбы падали близко. Дивизионный инженер А. А. Школьников построил его добротно: сдвинул дом, вскрыл пол, вырыл блиндаж, залил сверху бетоном и снова поставил дом на свое место. Здесь был установлен и мой аппарат В Ч. Звонок телефона вернул к событиям большого масштаба. Дежурный по штабу армии информировал меня, что во второй половине дня неожиданным танковым налетом противник захватил станцию Сальково, при этом подбит паровоз и захвачен только что прибывший на станцию Сальково эшелон с какими-то машинами. Батальон 876-го полка, державший там оборону, отошел на Чонгарский полуостров. Другой батальон находится на станции Ново-Алексеевка (несколько севернее) и ведет бой в окружении.
- Где командующий?
- Приказал не беспокоить. Заперся, пишет приказ. По его поручению докладываю, что завтра генерал-полковник прибудет к вам...
- Тогда попросите к аппарату товарища Николаева.
- Член Военного совета отбыл к комдиву Савинову вместе с поэтом Константином Симоновым.
Час от часу не легче! Зачем там нужен поэт? Потом-то пойму, как это важно. К.М. Симонов - корреспондент газеты "Красная звезда", очень много сделает для нас, фронтовиков, за годы войны.
...Как стало известно позже, оба подразделения подверглись атаке, еще не закончив строительство оборонительных рубежей. В Ново-Алексеевке бойцы еще рыли окопы. Батальон принял бой в невыгодных условиях, несколько дней героически отбивался от автоматчиков и танков противника, прорваться на Чонгар в свою дивизию не смог и остатками сил отошел к частям 9-й армии. В эшелоне, захваченном немцами, были тягачи для создаваемой армейской артиллерийской группы.
События на правом крыле поставили перед нами, командирами, озабоченными обороной Перекопа, новый вопрос: верно ли мы оценили намерения противника? Возможно, он начнет вторжение в Крым через Чопгар и Арабатскую стрелку. Самый тщательный анализ последних данных разведки не давал, однако, подтверждения для такого вывода. На нашем правом фланге по-прежнему действовала только 22-я пехотная дивизия противника, причем ее подразделения растянулись по всему северному берегу Сиваша, входя в соприкосновение с боевым охранением 106-й дивизии. Общее убеждение было таково: взятие Сальково - это демонстрация с ограниченной целью перехватить последнюю нить железной дороги, связывающую Крым с материком. С этими мыслями я и встретил на следующий день командарма.
Генерал-полковник сказал, что после вчерашних событий он решил создать оперативную группу войск, командовать которой поручает мне.
- Ваша задача быть готовым к удару противника в направлении Чонгарского полуострова и центра Сиваша...
- Вы ждете удара именно там, товарищ командующий?
- Да. Разумеется, не исключена возможность действий оперативной группы и в направлении Перекопа, а также западного побережья Черного моря. В состав группы я включаю двести семьдесят первую дивизию, третью Крымскую мотострелковую (т. е. 172-ю по общесоюзной нумерации. - П. Б.) с ее танковым полком и кавалерийскую дивизию из группы генерала Д. И. Аверкина.
Я воспринял это решение с радостью, потому что главное дело солдата в условиях войны - воевать. Как ни важны были обязанности "перекопского контролера", но совсем другое дело иметь под командованием войска и вместе с ними бить ненавистного врага.
Относительно Сальково командарм сказал, что он приказал организовать ночью контрудар с целью восстановить положение.
Приказ о создании оперативной группы и связанных с этим перегруппировках был вскоре получен. Больше половины полков командарм оставлял "на прежних позициях", то есть в районе Симферополя, совхоз "Трудовое" ("Симферопольский"). Это было разумно, если иметь в виду контратаки и на запад (против морских десантов), и на север (против сухопутных войск противника). Это вызывало возражения, если исходить из мысли, что к 20 сентября главным направлением стало Перекопское.
21 сентября в письме начальнику Генерального штаба командующий армией сообщал: "Генерал-лейтенант Батов, являющийся моим заместителем, командует резервной оперативной группой в составе 271 сд, 3 мед и 42 кд, предназначенной для контрударов на северном и на евпаторийском направлениях... конная группа генерал-майора Д. И. Аверкина будет использована для нанесения контрудара преимущественно на чонгарском и, в случае нужды, на керченском направлениях". Как видно, до самых последних дней командование армии не имело целеустремленности, держало свои силы не в кулаке, а растопыренными пальцами. Отсюда произошли дальнейшие трудности. 24 сентября, когда жизнь, наконец, властно сказала: Перекоп и только Перекоп! - началась нервная спешка. Времени для сосредоточения войск оперативной группы на рубежах развертывания в обрез. Штаб армии наспех планирует выход полков из глубины по времени. Авиации прикрытия не оказывается. Темп движения к месту боя решает "одиннадцатый номер", и приходится солдатам идти десятки километров по ровной степи под ударами вражеских самолетов{9}. Артиллерия отстает. И так далее. И так далее.
Позволю себе напомнить азбучную истину: командир ведет бой с помощью аппарата управления. У командующего оперативной группой этот аппарат состоял из двух строевых командиров. При этом полностью отсутствовали средства связи. И хоть эти офицеры были опытными, самоотверженными и способными работать за десятерых, но кто мне поверит, если я скажу, что хорошо управлял войсками, наносившими контрудар?.. Вначале контрудар развивался успешно, и мы задачу выполнили. Отношу это прежде всего за счет мастерства и мужества таких командиров, как М. А. Титов, В. В. Глаголев, И. Г. Торопцев, С. П. Баранов, А. X. Юхимчук, С. А. Федоров, и беззаветной храбрости бойцов. Для большинства из них это был первый бой в Великой Отечественной войне. Они провели его достойно, умело, радуясь тому, что гонят врага назад, хотя это был лишь момент кровавого оборонительного сражения.
В ходе событий организация управления, как ни странно, не улучшалась, а ухудшалась. В Крыму было два крупных штаба - собственно штаб армии (Симферополь) и штаб 9-го стрелкового корпуса (Воинка). В адрес корпуса писалось много приказов, но практически этот довольно сильный квалифицированный аппарат управления был отстранен от руководства войсками. В самом деле, на третий день боев командарм передал оперативной группе 156-ю дивизию, придал полк 106-й дивизии. Что же осталось в 9-м корпусе? Одна дивизия И. С. Савинова, в районе которой после 17 сентября не было никаких боевых действий. Солидный аппарат управления стал руководить одной дивизией на спокойном участке обороны, а рядом маломощная оперативная группа буквально задыхалась под тяжестью свалившихся на нее задач...
Вот таким образом случилось, что мне пришлось принять непосредственное участие в оборонительных боях на Перекопских позициях, а затем на Ишуньских и Чатырлыке. Прежде чем рассказать об этих боях и людях, вынесших на своих плечах их кровавое бремя, рассмотрим события 17 - 18 сентября в районе Сальково и Арабатской стрелки. Оборону здесь держала, как я уже говорил, 276-я стрелковая дивизия, сформированная в Чернигове уже после начала войны; больше половины бойцов в ней в возрасте за тридцать лет, не обученных как следует ведению боя. Как-то раз генерал И. С. Савинов откровенно сказал мне, что порой просто теряется из-за того, что люди еще не умеют по-настоящему с винтовкой обращаться, а большинство командиров - из запаса, без опыта командования. Помочь ему было невозможно, в это время в командирских кадрах до крайности нуждалась осажденная Одесса, и управление 51-й армии, отрывая от себя, посылало их туда. Самого комдива я знал как высококвалифицированного штабного работника. Позже, в ноябре и декабре 1941 года, на Тамани, когда я принял командование 51-й армией, генерал И. С. Савинов служил у нас заместителем начальника армейского штаба, а после гибели начальника штаба армии генерал-майора Гаврилы Даниловича Шишенина возглавил штаб, прекрасно работал при подготовке десантной операции. Это был очень опытный штабной работник, но командовать дивизией ему, видимо, было тяжело.
Выведенная в район обороны с крайним опозданием, дивизия не успела освоить его. Мы потеряли Сальково. Не состоялся и тот "контрудар с целью восстановить положение", о котором говорил мне командарм.
Работая над крымскими материалами в обнаружив в записной книжке заметку: "Сальково взято. Там А. С. Николаев с корреспондентом, я решил попытать счастья. Константин Михайлович Симонов теперь стал маститым военным романистом, наверняка у него сохранились заметки тех лет. Писатель без дневника все равно, что генерал без резерва. Таким образом, я и обратился к товарищу Симонову за резервами, и он был так любезен, что не отказал. Прислал мне выдержки из своего крымского дневника. Многое я пережил и передумал над его страницами. В них мне особенно дорого вот что: живой портрет человека, в руках которого тоже в определенной мере находилась тогда судьба Крыма корпусного комиссара Андрея Семеновича Николаева. Ему, как и многим товарищам, испытавшим неожиданное выдвижение в конце тридцатых годов, было трудновато. На Хасане он был комиссаром полка. Теперь - член Военного совета Отдельной армии, действующей на правах фронта. Николаев уезжал в полки, в родную для него стихию боя. И после удара по Сальково туда выехал не командующий армией с оперативной группой офицеров штаба, а член Военного совета.
Константин Симонов пишет, что утром 18 сентября они с Николаевым выехали на Чонгарский полуостров. В штабе дивизии генерал-майор Савинов доложил, что немцы вышли к станции Сальково и заняли ее. Один из наших батальонов оказался отрезанным от своих войск. Вечером предприняли атаку станции, чтобы помочь батальону вырваться из кольца. Далее в дневнике идет описание этого наступления. Николаев возмущался, что совершенно необстрелянных людей посылают в ночной бой. И все же, вскинув на плечо карабин, он пошел в атакующие цепи.
"Трассы пуль шли у людей прямо над головой, сзади гремела артиллерия, впереди все рвалось и ревело. Люди шли, может быть, излишне пригибаясь, но в общем хорошо, почти не залегая.
...Была уже полная тьма. Трудно было разобрать в ней, сколько осталось до Сальково, но, судя по трассам немецких пулеметов, до первых домов станции теперь было не больше трехсот метров. Из этих домов и отовсюду кругом немцы вели сплошной заградительный огонь из пулеметов и автоматов. Вскоре начали бить немецкие минометы. Но они били не по нас, а куда-то дальше, в тыл к нам, левее и правее насыпи. Должно быть, немцы боялись, что мы будем наступать на станцию через какие-то неизвестные им проходы в заграждениях.
По настроению людей кругом нас чувствовалось, что это их первый бой, что люди совсем необстрелянные и, в сущности, не знают, что делать, хотя готовы сделать все, что им прикажут.
Я чувствовал, что Николаев хорошо понимает всю эту обстановку, но почему-то не хочет принимать решений. Как я уже потом понял из его дальнейшего поведения, он считал неправильным самому непосредственно вмешиваться в решения командования при отсутствии абсолютно критической обстановки. Так он считал с точки зрения комиссарских принципов и комиссарской этики, как он их понимал. А по складу своей души, когда было тяжело и когда ему казалось, что бойцам плохо и что они чего-то не понимают и чего-то боятся, то для себя лично он находил простое решение: быть там, где трудно, сидеть вместе с этими бойцами или идти вместе с ними.
Мы присели на корточки у очередных преграждающих дорогу железных рогаток рядом с командиром батальона и командиром роты. Докладывая Николаеву обстановку, командир батальона, по-моему, пребывавший в полнейшей неуверенности насчет того, что происходит и где у него кто находится, однако с аффектацией, отчеканивая каждое слово, говорил, что вот сейчас такая-то рота его повернет туда-то, такой-то взвод развернется там-то, тот-то будет обходить слева, тот-то - справа и так далее и тому подобное, хотя было совершенно ясно, что в такой момент все эти заранее расписанные обходы и маневры могут окончиться только тем, что свои перестреляют своих, не нанеся ущерба немцам".
Николаев все-таки добился отмены приказа о наступлении. Он вернулся в штаб дивизии и спросил у И. С. Савинова, как обстоят дела на Арабатской стрелке. Тот сказал, что недавно ходили слухи, что там якобы переправились немцы. Туда была направлена рота бойцов. Николаев и Симонов пошли с ней.
Константин Михайлович подробно описывает, как прибывшие на ровную песчаную косу бойцы продвигались по направлению к Геническу. "До передних линий наших окопов оставалось, наверно, километра полтора-два. Едва мы двинулись, как немцы сразу открыли по Арабатской стрелке минометный огонь. Это так внезапно нарушило странную тишину этого утра, к которой мы уже привыкли, что мы бросились на землю не только от чувства самосохранения, но и от неожиданности.
...Рота была первый раз в бою, под огнем, и все больше бойцов ложились и дальше двигались только ползком или просто лежали, не вставая, прижавшись лицом к земле. Мне было так страшно, что, может быть, и я поступил бы так же, если бы не Николаев. Первый раз он бросился от неожиданности на землю так же, как и все мы, но теперь безостановочно шел, не пригибаясь, даже при сравнительно близких разрывах. Шел с таким видом, такой походкой, что казалось, идти вот так же, как он, - это единственное, что возможно сейчас делать. Он шел зигзагами вдоль цепи, то влево, то вправо, мимо упавших и прижавшихся к земле людей. Он неторопливо нагибался, толкал бойца в плечо и говорил:
- Землячок, а землячок! Землячок! - и толкал сильнее.
Тот поднимал голову.
- Чего лежишь? - говорил Николаев. - Убьют.
- Ну что ж - убьют. На то и война. А ты думал, стрелять не будут, а? Вставай, вставай.
- Убьют.
- Вот я стою, ну и ты встань, не убьют. А лежать будешь, скорее убьют: на ходу-то труднее в нас попасть.
Примерно так, с разными вариантами, говорил он то одному, то другому. Но главное было даже не в словах, а в том, что рядом с прижавшимся к земле, дрожащим от страха человеком стоял другой - спокойный, неторопливый, стоял во весь рост. И тот, у кого оставалась в душе хоть крупица самолюбия и чувство стыда, не мог не подняться и не встать рядом с Николаевым. Примерно такое же чувство испытывал и я. Глядя на него, я тоже поднялся и тоже пошел, и у меня была злость на тех, кто еще лежит, и я так же, как другие поднявшиеся бойцы, орал на тех, кто еще лежал, чтобы они вставали и шли. И они вставали и шли и орали на других. И так понемногу двигалась вся цепь необстрелянных людей, на ходу становившихся обстрелянными.
Впереди на косе было что-то вроде гребешка (нанесенный ветром песок). Коса немного сужалась и шла от этого гребешка к морю вправо и влево с заметным уклоном. Мы с Николаевым пошли по правой стороне. Окопы, до которых нам надо было добраться, были теперь уже метрах в двухстах или в ста пятидесяти. Вдруг минометный огонь прекратился и треснули первые пулеметные очереди. Пули просвистели и прошуршали где-то близко на земле - звук, знакомый еще по Халхин-Голу. Услышав этот свист и шуршание, я распластался на земле. Николаев тоже на секунду скорее присел, чем прилег. Я видел и запомнил его позу. Он словно прислушивался к чему-то, а потом поднялся и быстро побежал вперед, к окопам. За ним побежали и мы.
Просвистело еще несколько пулеметных очередей. В эти секунды мне казалось, что немцы стреляют из окопов прямо в нас, но когда мы добежали, то оказалось, что те окопы, к которым мы добежали, были пусты. По нас стреляли откуда-то слева, из-за гребня песка, и спереди и сверху - из Геническа, до которого теперь было метров четыреста или пятьсот.
- Нет тут никого, - сказал Николаев, когда мы спрыгнули в окоп, и, сняв фуражку, вытер потный лоб платком. - Посидим, подождем, как там слева.
Большая часть окопов находилась налево за гребешком, а мы попали в крайний правый окоп. Слева еще стреляли, потом сразу все стихло. Из города тоже больше не били ни минометы, ни пулеметы.
К нам через песчаный гребешок, пригибаясь, подбежал и спрыгнул в окоп командир роты. Он сказал, что все окопы заняты и кто там располагался тремя часами ранее, никого теперь нет - так он выразился о немцах.
- А наши убитые с ночи там лежат? - спросил Николаев.
- Лежат как будто, - сказал командир роты. - Сейчас разберемся. Что прикажете делать?
- Закрепиться, - сказал Николаев. - Поправьте окопы. Закрепитесь и сидите. Будете здесь сидеть, а другая рота подойдет, сзади вас будет. А пока сидите, какой бы ни был огонь. Сидите и все!
...22 сентября мы с Николаевым поехали на Сиваши.
Сиваш обороняла хорошая дивизия, в основном кадровая, которой командовали полковник А. Н. Первушин, комиссар дивизии полковой комиссар И. И. Баранов, начальник штаба полковник И. А. Севастьянов. Первушин мне очень нравился своим мужеством, смелостью и способностью быстро разбираться в сложной обстановке..."
Событиями, о которых рассказал К. М. Симонов, и закончились боевые действия в районе Чонгарского полуострова. Никаких попыток противник здесь более не предпринимал. Командование армии спешно укрепляло 276-ю дивизию. В частности, парторганизация Крыма послала в нее несколько сот коммунистов с целью повысить стойкость в обороне. Но воевать дивизии осенью 1941 года уже не довелось, поскольку дальнейшие бои развернулись на левом крыле.
Наши части на Перекопе с 12 сентября фактически уже втянулись в бои и вели их беспрерывно вплоть до 24 сентября, когда Манштейн двинул на перешеек свои главные силы. В течение этих двенадцати дней в Армянске, на Перекопском валу и в "Червоном чабане" все гремело, гудело и содрогалось под бомбежками и артиллерийским огнем противника. 12 сентября был первый массированный удар авиации по Перекопу, и о этого времени активность 4-го немецкого воздушного флота ежедневно повышалась. Хотели выковырять и выдолбить все, что тут окопалось и ждало встречи с врагом. Но, как уже было мною сказано, не на тех напали - дивизия была кадровой, офицеры знали, что нужно делать, люди были укрыты и дух их высок. Мне Ф. И. Винокуров с нескрываемой гордостью говорил, что именно в эти дни "триста человек приняли в партию!.." Он лично в окопах вручал молодым коммунистам партийные билеты и в опорном пункте "Червоний чабан" вручал - немцы отбомбятся. улетят, и секретарь парткомиссии собирает товарищей под кусточками в своей неизменной островерхой буденовке, делавшей его похожим на комиссара гражданской войны. Этот тридцатилетний выходец из крестьян не был профессиональным военным, только становился им. В свое время он отслужил действительную рядовым зенитчиком (пришлось на Ишуни вспомнить этот опыт!) и работал по воле народа председателем райисполкома на Орловщине, пока в 1939 году не пошел в счет трех тысяч по партмобилизации на политическую работу в армию. Наверно, была у него особая военная жилка, потому что после трудных крымских боев, включая всю десантную операцию 1942 года, Винокуров отпросился на строевую службу и кончил войну на Одере командиром прославленного стрелкового полка. Ну, этот путь у него лежал, еще не видимый, впереди. А в те дни, о коих речь, батальонный комиссар вместе с Владимиром Михайловичем Гребенкиным помогал бойцам настраивать душу на бой, сам обкатываясь и обтесываясь под первыми ударами войны. 23 сентября он вручил партийные документы в "Червоном чабане" красноармейцам Максименко и Шапиро тем пулеметчикам, которые, как уже известно, подпустили вражескую роту на сто метров и только тогда ударили огнем.
- Я принимаю партбилет как незаслуженную награду, - сказал при этом Шапиро, - но я, товарищ батальонный комиссар, обещаю, что в Берлин дойду заслуженно большевиком.
Тут есть над чем подумать. Крым обложен. Враг имеет успехи. Над "Чабаном" днями висят безнаказанно фашистские самолеты. А паренек, только вышедший из боевого крещения, прижимает к груди партбилет и мечтает о том, чтобы донести до Берлина знамя Родины и партии.
Над Перекопским валом немецкие самолеты появлялись с утра и не оставляли нас в покое до вечера. Небольшими группами они заходили от Сиваша и, следуя один за другим, клали и клали бомбы по гребню. В морской дали скрывается одна группа, а от Сиваша появляется другая. Не оставалось, кажется, непораженным ни метра. Плотность при массированной бомбежке была такая, что однажды произошло прямое попадание в корабельную башню, поставленную на валу в качестве НП начальника дивизионной артиллерии. К счастью, полковник Георгий Васильевич Полуэктов был в это время в блиндаже связистов, потому и остался жив.
За эти десять дней бомбежек и частных боев (гарнизон "Червоного чабана" отбил не менее шести атак силою до батальона пехоты при сильной поддержке орудийным и минометным огнем) немцы невольно помогли сто пятьдесят шестой. Как писал Константин Симонов в своем дневнике, люди из необстрелянных стали обстрелянными. Как-то после особенно сильного налета, длившегося несколько часов, я поехал на Перекопский вал взглянуть, как дышит дивизия. Самолеты только скрылись, и не везде унялась пыль. Гребень вала уже кишел людьми, они сновали и у его основания - кто тащил снаряды, кто ящики с патронами и гранатами. "Мы график его изучили, товарищ генерал, - говорил красноармеец, он долбит два-три часа, а потом у него перерыв на пятнадцать минут или же даже на полчаса. Тут уж спеши пополнить запасы".
17 сентября на левом крыле разыгралось довольно серьезное дело. Едва забрезжил рассвет, полсотни самолетов обработали "Чабана", затем сильный огонь артиллерии, минометов и пулеметов - и наш опорный пункт был атакован батальоном вражеской пехоты. Одновременно до батальона немцев двинулось из совхоза "Кременчуг" вдоль берега Перекопского залива на курган с отметкой 20,0. Капитан Е. К. Ивашина и поддерживавший его командир артиллерийского дивизиона В. П. Ачкасов отбили атаку. При этом гитлеровцы понесли большие потери. Мы с напряжением следили за этим боем с НП комдива, и, знаете, редко приходилось мне слышать такой дружный и интенсивный огонь из всех видов стрелкового оружия.
Хорош был комбат Ефим Корнеевич Ивашина!
А у кургана с отметкой 20,0 немцев остановил точный огонь 498-го гаубичного полка. Память не сохранила фамилии его командира. И лишь летом 1964 года, вспоминая с генерал-полковником Полуэктовым те трудные бои, я спросил, не помнит ли он, кто командовал этим полком.
- Да ведь и у меня, дорогой мой, память стала, как решето, - ответил Полуэктов. - Постойте... его фамилия... что-то связано со смехом. Помню подполковника Сомова, начальника моего штаба, очень энергичный командир-артиллерист. С ним хорошо работалось.. Он прекрасно сражался в числе защитников Крыма. Погиб на Керченском полуострове. А командир ГАПа... да вот же - полковник Иосиф Иосифович Хаханов. Стрелковые части, державшие Перекопские позиции, многим ему обязаны, это вы можете засвидетельствовать...
Постаревший генерал говорил, что в обороне Перекопского вала были серьезные изъяны: "Два батальона в предполье и один на Литовском полуострове, конечно, это ненужное распыление сил. Но главное - бедность артиллерийского огня. Теоретически нам для отражения немецких танков требовалось иметь минимум десять, орудий на километр фронта, а у нас с трудом насчитывалось три-четыре орудия..."
Слушал, смотрел на него, и снова мне виделся тот Полуэктов Георгий Васильевич, который 23 года :назад стоял в расцвете сил у своей развороченной бомбой башни и удивленно тянул: "М-да..."
Под сильным давлением с воздуха мы особенно остро ощущали в те дни слабость нашего авиационного прикрытия. Меньше всего хочу укорять в этом наших героических летчиков. Они сделали все, что могли, для помощи сухопутным войскам, но им пришлось драться с врагом в исключительно трудных условиях. Им было не легче, чем нам на земле. Количественное соотношение нашей и немецкой авиации на крымском направлении составляло один к шести, а иногда и один к десяти. В середине сентября на Перекопе и Сиваше действовала группа из ста самолетов ВВС флота под командованием генерала А. А. Ермаченкова, оперативно подчиняясь ВВС 51-й Отдельной армии. Здесь же сражалась группа бомбардировщиков Краснодарских курсов усовершенствования ВВС (39 самолетов СБ, 9 - ДБ-3) под командованием Героя Советского Союза подполковника Гавриила Михайловича Прокофьева. Вот и вся наша авиация. У гитлеровцев ее было много больше, и самолеты новее. Летчикам нашим приходилось действовать с предельным напряжением, производя в день по 4 - 6 боевых вылетов. В оперативных сводках No 20 и 24 за период с 4 по 21 сентября говорилось:
"В воздушном бою с двумя Ю-88 в районе Армянска погиб экипаж самолета И-16 старшего лейтенанта Баратина. Группа капитана Сергеева в составе пяти СБ-3 при сопровождении трех истребителей И-16 бомбила живую силу врага в районе Берислав, была атакована девятью МЕ-109. В результате воздушного боя с истребителями один МЕ-109 был сбит стрелком-радистом Скорым, два наших СБ-3 в бою загорелись. В воздушном бою группа капитана Шумовского в составе пяти СБ-3 под прикрытием восьми наших истребителей вела бой в районе Каховки, Костогрызово с восемью истребителями МЕ-109. В бою сбито два самолета СБ-3 старшего лейтенанта Зубарева и капитана Васильева, один наш самолет вынужденно сел на нашей территории.