— Спасибо, сэр.
Оконное стекло покрылось изморосью; на покрасневших затуманенных глазах выступили невольные слезы.
Лайонел и Эдгар не приглашали участвовать в развлечениях Вильяма, хотя Евгения, в бархатном костюме для верховой езды, выезжала к месту сбора охотников и возвращалась раскрасневшаяся и улыбающаяся. Точно существовал некий молчаливый сговор — да, он с уверенностью мог утверждать, что то был сговор: молодые люди полагали, что, не будучи чистокровным джентльменом, Вильям не выкажет ни умения, ни мужества, необходимых для их джентльменских похождений, несмотря на находчивость и сноровку, помогавшие ему выжить на Амазонке. Он подолгу прогуливался по сельской местности, чаще всего в одиночестве, иногда в компании Мэтти Кромптон и молодежи из классной. По вечерам ему надлежало принимать участие в играх в гостиной; леди Алабастер любила играть в домино, в бирюльки или «черную Марию», время от времени с большим размахом устраивались шарады. Однажды Вильям донельзя рассмешил всех, сравнив шарады с деревенскими пирушками индейцев: каждый там был одет в фантастический костюм, а однажды он встретил в толпе танцующего человека в красной клетчатой рубашке и соломенной шляпе с сачком и коробкой, в коем признал пародию на самого себя. Под взрывы хохота прошло необычайно остроумное представление слова «АМАЗОНКА»: «АМ» изображал Лайонел в роли Авраама, внемлющего Божьему гласу из неопалимой купины, которую Мэтти Кромптон искуснейше изготовила из тисовых веток, красного шелка и мишуры; «А» представили дети и мисс Мид — они разыграли урок азбуки: собирали плоды авокадо с картонного дерева и ловили бабочек, а волк норовил ухватить каждого за ногу. Представляя «ЗОН», разыграли любовную сцену: Эдгар в вечернем фраке прикрывал Евгению от солнца зонтиком; она была ослепительно хороша в серебристо-лимонном бальном платье и вызвала бурю аплодисментов. «АМАЗОНКУ» изобразил Вильям: он пробирался через заросли бумажного тростника и шерстяных лиан в импровизированном каноэ из перевернутой скамьи, а за ним следила куча разрисованных и украшенных перьями индейских ребятишек под водительством Мэтти Кромптон в маске ястреба и роскошной, расписанной перьями мантии. Среди загромождавших сцену тепличных растений танцевали бабочки из оберточной бумаги, а разноцветные змеи из бечевок и бумаги выразительно шипели и извивались.
Вильям встретил мисс Кромптон на следующий день в гостиной, где она свертывала малиновые ленты и мишуру неопалимой купины, — и выразил ей свое восхищение красотой декораций к этому tour de force*.[30]
— Легко было догадаться, чей изобретательный ум сотворил все это великолепие, — сказал он.
— Я берусь за все и стараюсь, чтобы у меня получилось, — ответила она. — Такие игры разгоняют скуку.
— А вы часто скучаете?
— Стараюсь не скучать.
— Вы мне не ответили.
— По-моему, каждый способен на большее, чем требует наша обыденная жизнь.
Сказав это, она пристально посмотрела на Вильяма, и у него возникло неловкое чувство: казалось, она ответила на его сугубо личный вопрос лишь затем, чтобы поощрить к продолжению разговора. Он начинал побаиваться ее проницательности. Мэтти Кромптон всегда относилась к нему с подчеркнутой благожелательностью, никогда и никак не навязывая ему себя. Но он угадывал в ней какое-то сдержанное неистовство и не был уверен, что ему стоит ближе познакомиться с этой чертой ее натуры. Она же своих чувств никак не выказывала, и он решил, что предпочтительнее оставить все как есть. Однако ответил ей, потому что ему необходимо было высказаться, а говорить на подобную тему с Гаральдом или Евгенией он не мог. Это было бы неправильно. По крайней мере сейчас, при нынешнем положении вещей.
— И я, бывает, так думаю. И вот что удивительно: на Амазонке мне каждую ночь снился мягкий солнечный свет Англии, а вместо приевшейся маниоки — простая и замечательная пища, вроде хлеба с маслом. Теперь же, мисс Кромптон, я вижу во сне густой лес, реку, свою работу. Здесь у меня нет работы, моей работы, хотя мне грешно жаловаться на мою жизнь здесь, а тем паче на мою новую семью.
— По-моему, вы работаете с сэром Гаральдом над его книгой.
— Работаю, но он не испытывает во мне особой нужды, а мое мнение… короче говоря, мое мнение не совсем совпадает с его мнением. Он желает, чтобы в наших спорах я играл роль advocatus diaboli, но, к несчастью, я часто его расстраиваю и мало способствую продвижению работы…
— Возможно, вам стоит взяться за свою книгу.
— У меня нет ни устоявшихся мнений, ни желания убеждать кого-то в своем довольно зыбком взгляде на вещи.
— Я говорю не о взглядах и мнениях. — В ее резком голосе как будто проскользнуло презрение. — Я говорю о книге, состоящей из фактов. Научных фактов — ведь вы обладаете уникальным опытом, который можете описать в такой книге.
— Я собирался написать о своих путешествиях, такие сочинения, я знаю, пользуются большим успехом, но все мои кропотливые записи, все образцы погибли во время кораблекрушения. А выдумывать что-то, если бы я даже умел это делать, у меня нет желания.
— Но ведь совсем рядом, прямо под ногами, можно найти то, за чем можно наблюдать и о чем писать.
— Вы и раньше это предлагали. Да, вы правы, и я вам весьма признателен. Я обязательно возьмусь изучать муравейники в Вязовой рощице, едва они весной пробудятся к жизни, но для научного исследования нужны годы, огромная скрупулезность, и я надеялся…
— Вы надеялись…
— Надеялся, что смогу еще раз отправиться в путешествие и собрать больше сведений о неисследованном мире, я об этом мечтаю. Сэр Гаральд намекнул, смею сказать, пообещал мне, что отнесется благосклонно…
Мэтти Кромптон сжала свои резко очерченные губы и, помолчав, сказала:
— Книга, о которой я говорю, не должна быть глубоким научным исследованием, трудом всей жизни. Я говорю о книге, которая окажется вам полезной, которая, смею сказать, принесет вам материальную выгоду в ближайшем будущем. Полагаю, что, если за пару лет вы напишете что-то вроде естественной истории муравьиных колоний, конечно, если вы почувствуете настоятельную необходимость это сделать, ваше сочинение вызовет большой интерес у широкой публики и в то же время будет иметь научную ценность. Вы сможете использовать ваши огромные познания для изучения жизни муравьев, сравнить наших муравьев с их амазонскими сородичами, но при этом изложите все доступно, включив в книгу анекдоты, фольклор, заметки о том, как вы производили наблюдения…
Она посмотрела ему в глаза. Ее темные глаза светились. Ему сразу же понравилась ее идея.
— Да, это интересно, это… так занимательно…
— Еще бы, — согласилась мисс Кромптон. — Дети могли бы вам с успехом помогать. Да и я почту за честь, если смогу вам помочь. И мисс Мид в меру своих сил посодействовала бы. Дети стали бы персонажами этой драмы. Чтобы книга понравилась широкому читателю, без драмы не обойтись.
— По-моему, вам самой надо написать такую книгу. Идея всецело ваша, и лавры должны принадлежать вам.
— Что вы. У меня нет необходимых познаний и свободного времени, кстати, тоже нет, хотя трудно сказать, на что уходят мои дни… нет, я просто не мыслю себя в роли писателя. Лучше возьмите меня в помощники, мистер Адамсон. Это будет для меня большой честью. Я умею рисовать… могу записывать с ваших слов и переписывать, если нужно…
— Невыразимо вам благодарен. Вы совершенно изменили мои планы.
— Едва ли. Однако я уверена, что эта идея оправдает себя. Главное — желание и упорная работа.
Так весной 1862 года, примерно в то время, когда родился Роберт Эдгар, началось организованное наблюдение за муравьями. На карту были нанесены сам муравейник и его пригороды, скрупулезно отмечены все входы и выходы. Мэтти Кромптон нарисовала закрытые на ночь с помощью баррикад из прутиков городские ворота и спящих за ними сторожей. Были составлены карты троп муравьев-фуражиров, тщательно исследованы каморы инкубаторов с яйцами, личинками и коконами, составлявшими одновременно и население города, и его живое сокровище. Своего рода переписи подверглись гости и паразиты сообщества: крупное «стадо» тли в Вязовом стволе — муравьи-пастухи без устали гладили и ласкали тлю, тем самым побуждая выделять росинки сладкой пади, которые затем поспешно поглощали и относили в хранилище; множество бродячих гостей, чье присутствие тут поощряли или терпели: жук Amphotis , например, выпрашивал у возвращавшихся рабочих муравьев капли нектара и, в свою очередь, выделял некую чудесную манну, которую хозяева энергично соскабливали и слизывали с его надкрыльев и груди; или еще один жук, Dinaida , который тихонько отлеживался в туннеле и, когда хозяев не было поблизости, заглатывал пару яиц. Было составлено подробное описание уборки гнезда: караваны муравьев тащили на гигантскую мусорную кучу заплесневелые и несъедобные остатки пищи, тела умерших и умирающих собратьев. Многие внутренние процессы: как неустанно разрешается от бремени матка, как рабочие муравьи не переставая чистят ее и кормят, как они выносят из родильной каморы и пестуют яйца, как переносят яйца и личинки из более прохладного инкубатора в более теплый и наоборот — все это удобно было наблюдать в стеклянном муравейнике, и младшие девочки, когда была у них на то охота, просиживали часа два в классной и составляли хронику жизни инкубатора и царицы. Вильям установил наблюдение за двумя входами в муравейник и на протяжении долгого времени отмечал, какую пищу муравьи доставляют в гнездо, чтобы прокормить миллиарды иждивенцев; оказалось, что выбор и количество пищи меняются посезонно в зависимости от того, предназначена ли пища для построения кокона, или, позже, взрослого насекомого, или же для поддержания угасающей жизни сообщества ближе к холодам. Вильям и мисс Кромптон взялись составлять военную историю сообществ и обнаружили замечательные черты сходства между сражениями муравьев и военными предприятиями человека: они так же устраивали внезапные нашествия армии захватчиков на соседнюю державу. Случалось, осада завершалась победой, иногда же сражение выливалось в затяжную позиционную войну или заканчивалось стройным, одновременным отступлением. Мэтти Кромптон, сидя на травяной кочке, делала очень живые зарисовки дерущихся formicae , а Вильям лежал, растянувшись на земле, и пытался понять, кто нападает и кто отражает атаку.
— Никак не пойму, как можно жить, если у тебя талия с волосок, — сказала она. — Они на вид такие беззащитные, ножки у них как щетинки, усики хрупкие, правда, у них есть жала и страшные жвалы; словно закованный в доспехи рыцарь, они рубят и колют и так же закованы в броню. Как, по-вашему, может, поместить в книгу несколько рисунков-карикатур… посмотрите, одного муравья я нарисовала со стилетом, а вот еще один — в шлеме, с тяжелым гаечным ключом в лапе.
— По-моему, эти рисунки очень понравятся нашим читателям, — сказал Вильям. — Вы заметили, с какой сноровкой муравьи лишают друг друга усов, ног и разрубают пополам? Заметили, как часто, когда они идут в атаку на противника, за их ноги цепляются несколько помощников? Какое это дает преимущество? Не помеха ли это скорее?
— Позвольте взглянуть, — сказала Мэтти, опускаясь рядом на колени. — Так и есть. До чего же они интересны! Посмотрите, бедняжка вцепился в противника, а тот своими страшными жвалами, как тисками, сдавил ему голову. Им суждено погибнуть, как погибли Балин и Балан…[31].
На ней была коричневая юбка и полосатая блузка с закатанными по локоть рукавами. Ее лицо затеняла старенькая соломенная шляпа с мятой малиновой лентой; в этой одежде она выходила наблюдать за муравьями. К тому времени Вильям составил представление о ее гардеробе; он не был обширен: на лето — пара хлопчатобумажных юбок и воскресное платье из темно-синего поплина с набором белых крахмальных воротничков да несколько коричневых и серых блузок. Мэтти была худа и костлява; когда она рисовала, он невольно наблюдал за движением ее запястий и сухожилий на тыльной стороне смуглых рук. Ее движения были быстрыми и решительными. Штрих, черта, несколько мелких дуг и изгибов — и возникал хотя схематический, но точный рисунок муравьиных жвал, вгрызающихся в муравьиные ноги, муравьиного тела, скрюченного от боли или изогнувшегося, чтобы причинить боль. Рядом с этими точными рисунками были изображены крошечные антропоморфные муравьи-воины в шлемах, с мечами, круглыми щитами и трезубцами. Мэтти была поглощена работой. Вильям невольно начал различать ее запах, острый запах пота, который исходил от разогретого солнцем тела и смешивался с запахом лимонной вербены и слабым ароматом лаванды — должно быть, так пахнет ее мыло или травы, которыми переложены ее блузки. Он глубже втянул этот запах. У него было чрезвычайно развито охотничье чутье, не находившее сейчас применения. В джунглях он ощущал близость животных всеми органами чувств, которые, полагал он, у горожан недоразвиты: у него покалывало кожу, щекотало в носу, по телу пробегали мурашки, кружилась голова. На лондонских улицах он испытывал истинные муки: его чувства слишком остро реагировали на запахи жареного лука и нечистот, запах одежды бедняков и дамских духов. Он снова тайком вдохнул аромат мисс Кромптон, присущий ей, когда она находилась вне дома. А позже, в спальне, когда Евгения призвала его к себе, и он окунулся в запахи свежего белья, ее любовной влаги, жарких волос и судорожного дыхания, этот острый слабый запах на короткое время посетил его, словно дух внешнего мира; и, вдавливая Евгению в пышную перину, он на секунду с удивлением вспомнил оторванные усики и занятые рисованием запястья рук Мэтти Кромптон.
От Мэтти Кромптон Вильям узнал, как зовут малышку, которую окрестил про себя тараканьим эльфом; Мэтти обязала девочку следить за гнездом красных муравьев. Ее звали Эми. Мисс Кромптон решила, что занятие на свежем воздухе будет полезно девочке, поскольку у нее не было родных, некуда было поехать отдохнуть и негде заработать пару пенсов вдобавок к жалованью. Она проводила время у муравейника вместе с сыном садовника; его, правда, приходилось убеждать, что не стоит сажать за ворот напарнице жуков-оленей, зато он был наблюдательным малым. Эти-то двое и дали знать Вильяму и мисс Кромптон о перемене в жизни рабовладельцев. Том сообщил, что заметил, как несколько красных муравьев «околачиваются» около Гнезда в каменной ограде, и однажды Эми, которую прислал Том, прибежала к ним через лужайку, крича:
— Скорее, бежим. Том сказал, что кровавые муравьи бурлят, их целая армия, он сказал, он сказал… скорее, бежим… он сказал, они что-то затевают. Я сама видела, кипят, как подливка, пойдемте же.
Она оставалась такой же маленькой, сутулой, тощей от недоедания, но ее занятие и присутствие Тома украсили румянцем щеки, и она превращалась в хорошенькую, похожую на пташку, девчушку, хотя не подозревала об этом.
Вильям и Мэтти отправились к месту происшествия, вооружившись складными табуретами и записными книжками, и поспели вовремя: после нескольких минут нервной суеты и бессмысленной для стороннего взгляда беготни войско рабовладельцев под водительством взбудораженных разведчиков устремилось к Вязу, спеша преодолеть расстояние, отделявшее его от их небольших жилищ. Войско подразделялось на полки, и за воинами, тотчас отметил Вильям, следовала большая армия рабов — рыжих муравьев, которые во всем повторяли хозяев.
Вильям записывал наблюдения, а позже прочитал их Мэтти Кромптон и девочкам:
«Однажды жарким июньским днем случился Великий набег поработителей, некоторое время температура неуклонно повышалась, и с повышением температуры — сообщили нашим хроникерам осведомители и сторожевые заставы — росло беспокойство красных муравьев. Этот факт навел нас на мысль, что, возможно, солнечное тепло подстегивает муравьев к грабительским набегам и прочим масштабным перемещениям, а также вызывает изменения в муравьиной популяции. В прохладную погоду муравьи вялы, а ночами, даже в жаркие дни лета, спят, — они холоднокровны, внешнее тепло необходимо им, чтобы пробудить в них инстинкты и активность. Как бы то ни было, с приближением середины лета жизнь кроваво-красных горожан забурлила, гул разговоров сделался слышнее. Шпионы все чаще приносили новые сведения. Все больше разведчиков наблюдали за тем, как лесные муравьи безмятежно отыскивают корм и с усердием протаптывают тропинки от гнезда к жилищу своих ни о чем не подозревающих жертв.
Наконец, все было готово, и они устремились к месту сбора на вершине муравейника; и по сигналу, которого с нетерпением ожидали толпы перешептывающихся и снующих взад-вперед муравьев, армии красных разделились на четыре отряда и стройными колоннами выступили в поход, следуя четко разработанным маршрутам, по которым, как мы подозреваем, они двигались во время предыдущих набегов. Когда все четыре полка заняли позицию вокруг Вязового гнезда, их командиры, точно маленькие наполеоны, бросились поднимать доблесть и решимость, обходя ряды войска, энергично работая усиками, а то и всем телом. Внезапно кровавые пехотинцы первого полка дружно устремились в атаку, пробиваясь к входам в муравейник — ночью тщательно забаррикадированным, а теперь широко открытым навстречу животворным солнечным лучам. Второй, третий и четвертый полки охраняли занятые позиции, причем их решимость и свирепость, видимо, росли с каждой минутой.
Лесные муравьи храбро выступили навстречу с намерением дать отпор ворам и похитителям детей. Бешено суетясь и размахивая усами, они кусали агрессоров за ноги, за усики, в головы; иногда им удавалось крепко схватить захватчика и зажалить до смерти. Мы заметили, что красные муравьи воздерживались от ответных ударов, если защитники не в состоянии были препятствовать их продвижению. Они преследовали единственную цель — похитить из инкубатора невылупившихся младенцев и, аккуратно ухватив их жвалами, унести в свою крепость. Пока рыжие бойцы отражали натиск врага, опекуны беспомощной молоди подхватывали своих братьев и уносили их в безопасное место. Весьма странно было видеть, как лесные муравьи, внешне неотличимые от обитателей Вяза, неслись по коридорам замка, хватали коконы и уносили их не в укрытие, а наружу, к крепостному валу, под защиту арьергарда sanguinea , который должен был обеспечить их безопасное возвращение в Красную крепость. Наблюдателей было много, так что, отслеживая отдельных sanguinea и лесных муравьев, мы удостоверились, что жители Вяза не видят разницы между рубиновыми чужаками и их рабами, хотя последние — выходцы из их племени и атакуют без всякого снисхождения и тех и других.
Все закончилось на удивление скоро. Потери с обеих сторон были невелики. Кровавые муравьи напали на соседей не ради их истребления и к тому же двигались столь проворно и целеустремленно, что лесные муравьи, которые обыкновенно оказывают нешуточный отпор нарушителям границ, были сбиты с толку, ошеломлены и позволили нападавшим провести короткий штурм, не сумев оказать действенного сопротивления. Победоносные захватчики отхлынули, бережно унося с собой плененных малышей, которым суждено было отныне прожить жизнь и умереть sanguinea , а не настоящими лесными муравьями, кормить и растить маленьких sanguinea , а летом, под влиянием солнечного тепла, собираться и нападать на позабытых родителей и братьев. Набег на инкубатор не был настолько опустошительным, чтобы подорвать устои Вязового гнезда; волнение там вскоре улеглось, и жизнь вошла в обычное русло. В отличие от людей, муравьи не насилуют, не мародерствуют, не грабят и не разрушают. Они пришли, увидели и победили, достигли цели и ушли восвояси. Считается, что поработительные набеги устраиваются не чаще раза в год, так что нам посчастливилось, что у нас, — как и у красных муравьев — были хорошие осведомители, которые дали нам знать о грядущем занятном происшествии.
Английские муравьи-рабовладельцы не различаются по видам, как некоторые более крупные виды. Последние известны как амазонки , хотя родом они не с Амазонской низменности, а встречаются повсеместно в Европе и Северной Америке. Муравьи вида Amazona , например Polyergus rufescens , не строят подземных жилищ и не заботятся о молоди. Они удостоились своего названия потому, пожалуй, что подобно воительницам-амазонкам, которые все до одной были женщинами и выступали под началом свирепой царицы, утратили милые домашние добродетели, которые мы считаем присущими женщине, а взамен приобрели воинственность. В отличие от кровавых муравьев, амазонки развили такие мощные средства и орудия войны и грабежа, что не способны ни на что другое, а потому всецело зависят от рабов, которые их кормят и начищают их рубиновые доспехи. Их челюсти не способны хватать добычу, так что пищу им приходится выпрашивать у рабов; но они могут убивать и перетаскивать тяжести. По-видимому, естественный отбор превратил эти существа в совершенные боевые машины, в то же время сделав их абсолютно зависимыми паразитами. Не извлечь ли нам урок из такой курьезной и неординарной общественной структуры?»
— Природа действительно преподает нам уроки, — сказала мисс Мид. — За океаном сейчас идет ужасная война, которая должна не только освободить несчастных рабов, но и даровать моральное спасение тем, чьи жизнь и благополучие обеспечены тяжелым рабским трудом.
— А мы вынуждены выступать на стороне рабовладельцев, — заметила Мэтти Кромптон, — чтобы рабочие наших текстильных фабрик не потеряли работу и не лишились хлеба насущного. А наши филантропы, в свою очередь, ищут способы спасти этих рабов машин от их узкоспециализированного труда. Даже не знаю, к чему нас все это приведет.
— Аналогии — штука скользкая, — заметил Вильям. — Ведь люди не муравьи.
Тем не менее в жаркие дни второй половины лета, когда они с особым вниманием следили за муравьями, чтобы понаблюдать, если удастся, за брачным полетом цариц и их женихов, ему стоило немалых трудов не рассматривать собственную жизнь в свете унизительной аналогии с этими крохотными тварями. Он так много работал, наблюдал, считал, препарировал, выслеживал, что его сны были полны судорожно подергивающимися усиками, муравьиными армиями, смыкающимися жвалами, темными и непроницаемыми сложными глазами. Ощущения, испытываемые им собственными физиологическими отправлениями: сладким, неистовым и коротким совокуплением, регулярным поглощением пищи, которую неприметные силы готовили за обитыми бязью дверями, сама регулярность его наблюдений, обусловленная регулярностью жизненного ритма гнезда, — исподволь заставили его рассматривать себя как совокупность нервных клеток, инстинктивных желаний и принятых в обществе автоматических реакций — знаков уважения, обязательной доброты и отцовской любви. Один муравей в муравейнике — пустое место, без него можно обойтись, он — ничто. Это чувство, хотя он сознавал мрачную комичность своей тревоги, еще усилилось, когда он взялся писать о печальной участи самцов в муравейнике. Эту главу Вильям не читал вслух своей команде; зимой, неоднократно переписав ее, он показал ее только главной своей помощнице Мэтти Кромптон:
«В 1862 году нам также посчастливилось наблюдать, как тысячи крылатых маток и их горячих поклонников исполняют брачный танец; точно по сигналу трубы или услышав звучное гудение гонга, они целыми роями вылетели из Осборнова гнезда и Вяза. Несколькими днями раньше бдительные глаза подростков заметили, что молодые самцы пытаются покинуть гнездо, а решительные стражи удерживают их в нем до назначенного времени. Мы знали, когда это должно произойти, так как прошлым летом отметили точный день начала брачных церемоний — тогда как раз наш клубничный пикник был в самом разгаре, муравьиные пары, увлеченные головокружительным танцем, стали вдруг падать, подобно множеству Икаров или, если угодно, подобно сонму падших ангелов, прямо в сливки, в исходящий паром котелок с ароматным индийским чаем, где и тонули. В 1862-м брачный день пришелся на 27 июня; гости явились на бал, словно облака из тюля, и взмыли в воздух хрупкими стрелами. Многие муравьи соединяются в полете, заключая друг друга в объятия высоко над землей. Рыжие муравьи спариваются на земле — самцы и самки этого вида почти одинаковы по величине, тогда как у других видов матка может превосходить по размерам своего супруга в двадцать и более раз и потому способна легко пронести возлюбленного через эмпиреи. В этот раз мы не сумели выяснить, склонна ли матка лесных муравьев к полиандрии, как матки других видов, — надеемся, в следующем году нам это удастся. Зато мы смогли наблюдать, как ожесточенно бьются кучи черных тел, завернутых в прозрачную вуаль крыльев, причем за каждую матку схватывалось десять-двадцать отчаянных поклонников, которые, пытаясь хоть как-то пробиться к предмету вожделения, с ожесточением повисали на ногах друг у друга; зрелище напоминало более потасовку во время игры в регби, чем элегантный менуэт, для которого были предназначены их шелковые одеяния. Маленькие рабочие муравьи стоят рядом и наблюдают, одергивая порой того или другого участника этой трагедии страсти. Можно даже вообразить, что они довольны собой, ибо сами невосприимчивы к этому ужасному вожделению, чреватому, помимо любовных утех, убийством и самоубийством, вожделению, которое движет крылатыми существами, имеющими пол. Помимо того, они словно заинтересованы в том, чтобы все шло гладко, и временами дергают, толкают или щипают сцепившихся вояк; мы не смогли установить, ради чего они вмешиваются, но известно, что рабочие более примитивных видов, у которых спаривание происходит в гнезде, ограничивают доступ самцов к матке: они отбирают тех, кто будет допущен в ее покои, а остальных отгоняют, жаля их и кусая.
Оконное стекло покрылось изморосью; на покрасневших затуманенных глазах выступили невольные слезы.
Лайонел и Эдгар не приглашали участвовать в развлечениях Вильяма, хотя Евгения, в бархатном костюме для верховой езды, выезжала к месту сбора охотников и возвращалась раскрасневшаяся и улыбающаяся. Точно существовал некий молчаливый сговор — да, он с уверенностью мог утверждать, что то был сговор: молодые люди полагали, что, не будучи чистокровным джентльменом, Вильям не выкажет ни умения, ни мужества, необходимых для их джентльменских похождений, несмотря на находчивость и сноровку, помогавшие ему выжить на Амазонке. Он подолгу прогуливался по сельской местности, чаще всего в одиночестве, иногда в компании Мэтти Кромптон и молодежи из классной. По вечерам ему надлежало принимать участие в играх в гостиной; леди Алабастер любила играть в домино, в бирюльки или «черную Марию», время от времени с большим размахом устраивались шарады. Однажды Вильям донельзя рассмешил всех, сравнив шарады с деревенскими пирушками индейцев: каждый там был одет в фантастический костюм, а однажды он встретил в толпе танцующего человека в красной клетчатой рубашке и соломенной шляпе с сачком и коробкой, в коем признал пародию на самого себя. Под взрывы хохота прошло необычайно остроумное представление слова «АМАЗОНКА»: «АМ» изображал Лайонел в роли Авраама, внемлющего Божьему гласу из неопалимой купины, которую Мэтти Кромптон искуснейше изготовила из тисовых веток, красного шелка и мишуры; «А» представили дети и мисс Мид — они разыграли урок азбуки: собирали плоды авокадо с картонного дерева и ловили бабочек, а волк норовил ухватить каждого за ногу. Представляя «ЗОН», разыграли любовную сцену: Эдгар в вечернем фраке прикрывал Евгению от солнца зонтиком; она была ослепительно хороша в серебристо-лимонном бальном платье и вызвала бурю аплодисментов. «АМАЗОНКУ» изобразил Вильям: он пробирался через заросли бумажного тростника и шерстяных лиан в импровизированном каноэ из перевернутой скамьи, а за ним следила куча разрисованных и украшенных перьями индейских ребятишек под водительством Мэтти Кромптон в маске ястреба и роскошной, расписанной перьями мантии. Среди загромождавших сцену тепличных растений танцевали бабочки из оберточной бумаги, а разноцветные змеи из бечевок и бумаги выразительно шипели и извивались.
Вильям встретил мисс Кромптон на следующий день в гостиной, где она свертывала малиновые ленты и мишуру неопалимой купины, — и выразил ей свое восхищение красотой декораций к этому tour de force*.[30]
— Легко было догадаться, чей изобретательный ум сотворил все это великолепие, — сказал он.
— Я берусь за все и стараюсь, чтобы у меня получилось, — ответила она. — Такие игры разгоняют скуку.
— А вы часто скучаете?
— Стараюсь не скучать.
— Вы мне не ответили.
— По-моему, каждый способен на большее, чем требует наша обыденная жизнь.
Сказав это, она пристально посмотрела на Вильяма, и у него возникло неловкое чувство: казалось, она ответила на его сугубо личный вопрос лишь затем, чтобы поощрить к продолжению разговора. Он начинал побаиваться ее проницательности. Мэтти Кромптон всегда относилась к нему с подчеркнутой благожелательностью, никогда и никак не навязывая ему себя. Но он угадывал в ней какое-то сдержанное неистовство и не был уверен, что ему стоит ближе познакомиться с этой чертой ее натуры. Она же своих чувств никак не выказывала, и он решил, что предпочтительнее оставить все как есть. Однако ответил ей, потому что ему необходимо было высказаться, а говорить на подобную тему с Гаральдом или Евгенией он не мог. Это было бы неправильно. По крайней мере сейчас, при нынешнем положении вещей.
— И я, бывает, так думаю. И вот что удивительно: на Амазонке мне каждую ночь снился мягкий солнечный свет Англии, а вместо приевшейся маниоки — простая и замечательная пища, вроде хлеба с маслом. Теперь же, мисс Кромптон, я вижу во сне густой лес, реку, свою работу. Здесь у меня нет работы, моей работы, хотя мне грешно жаловаться на мою жизнь здесь, а тем паче на мою новую семью.
— По-моему, вы работаете с сэром Гаральдом над его книгой.
— Работаю, но он не испытывает во мне особой нужды, а мое мнение… короче говоря, мое мнение не совсем совпадает с его мнением. Он желает, чтобы в наших спорах я играл роль advocatus diaboli, но, к несчастью, я часто его расстраиваю и мало способствую продвижению работы…
— Возможно, вам стоит взяться за свою книгу.
— У меня нет ни устоявшихся мнений, ни желания убеждать кого-то в своем довольно зыбком взгляде на вещи.
— Я говорю не о взглядах и мнениях. — В ее резком голосе как будто проскользнуло презрение. — Я говорю о книге, состоящей из фактов. Научных фактов — ведь вы обладаете уникальным опытом, который можете описать в такой книге.
— Я собирался написать о своих путешествиях, такие сочинения, я знаю, пользуются большим успехом, но все мои кропотливые записи, все образцы погибли во время кораблекрушения. А выдумывать что-то, если бы я даже умел это делать, у меня нет желания.
— Но ведь совсем рядом, прямо под ногами, можно найти то, за чем можно наблюдать и о чем писать.
— Вы и раньше это предлагали. Да, вы правы, и я вам весьма признателен. Я обязательно возьмусь изучать муравейники в Вязовой рощице, едва они весной пробудятся к жизни, но для научного исследования нужны годы, огромная скрупулезность, и я надеялся…
— Вы надеялись…
— Надеялся, что смогу еще раз отправиться в путешествие и собрать больше сведений о неисследованном мире, я об этом мечтаю. Сэр Гаральд намекнул, смею сказать, пообещал мне, что отнесется благосклонно…
Мэтти Кромптон сжала свои резко очерченные губы и, помолчав, сказала:
— Книга, о которой я говорю, не должна быть глубоким научным исследованием, трудом всей жизни. Я говорю о книге, которая окажется вам полезной, которая, смею сказать, принесет вам материальную выгоду в ближайшем будущем. Полагаю, что, если за пару лет вы напишете что-то вроде естественной истории муравьиных колоний, конечно, если вы почувствуете настоятельную необходимость это сделать, ваше сочинение вызовет большой интерес у широкой публики и в то же время будет иметь научную ценность. Вы сможете использовать ваши огромные познания для изучения жизни муравьев, сравнить наших муравьев с их амазонскими сородичами, но при этом изложите все доступно, включив в книгу анекдоты, фольклор, заметки о том, как вы производили наблюдения…
Она посмотрела ему в глаза. Ее темные глаза светились. Ему сразу же понравилась ее идея.
— Да, это интересно, это… так занимательно…
— Еще бы, — согласилась мисс Кромптон. — Дети могли бы вам с успехом помогать. Да и я почту за честь, если смогу вам помочь. И мисс Мид в меру своих сил посодействовала бы. Дети стали бы персонажами этой драмы. Чтобы книга понравилась широкому читателю, без драмы не обойтись.
— По-моему, вам самой надо написать такую книгу. Идея всецело ваша, и лавры должны принадлежать вам.
— Что вы. У меня нет необходимых познаний и свободного времени, кстати, тоже нет, хотя трудно сказать, на что уходят мои дни… нет, я просто не мыслю себя в роли писателя. Лучше возьмите меня в помощники, мистер Адамсон. Это будет для меня большой честью. Я умею рисовать… могу записывать с ваших слов и переписывать, если нужно…
— Невыразимо вам благодарен. Вы совершенно изменили мои планы.
— Едва ли. Однако я уверена, что эта идея оправдает себя. Главное — желание и упорная работа.
Так весной 1862 года, примерно в то время, когда родился Роберт Эдгар, началось организованное наблюдение за муравьями. На карту были нанесены сам муравейник и его пригороды, скрупулезно отмечены все входы и выходы. Мэтти Кромптон нарисовала закрытые на ночь с помощью баррикад из прутиков городские ворота и спящих за ними сторожей. Были составлены карты троп муравьев-фуражиров, тщательно исследованы каморы инкубаторов с яйцами, личинками и коконами, составлявшими одновременно и население города, и его живое сокровище. Своего рода переписи подверглись гости и паразиты сообщества: крупное «стадо» тли в Вязовом стволе — муравьи-пастухи без устали гладили и ласкали тлю, тем самым побуждая выделять росинки сладкой пади, которые затем поспешно поглощали и относили в хранилище; множество бродячих гостей, чье присутствие тут поощряли или терпели: жук Amphotis , например, выпрашивал у возвращавшихся рабочих муравьев капли нектара и, в свою очередь, выделял некую чудесную манну, которую хозяева энергично соскабливали и слизывали с его надкрыльев и груди; или еще один жук, Dinaida , который тихонько отлеживался в туннеле и, когда хозяев не было поблизости, заглатывал пару яиц. Было составлено подробное описание уборки гнезда: караваны муравьев тащили на гигантскую мусорную кучу заплесневелые и несъедобные остатки пищи, тела умерших и умирающих собратьев. Многие внутренние процессы: как неустанно разрешается от бремени матка, как рабочие муравьи не переставая чистят ее и кормят, как они выносят из родильной каморы и пестуют яйца, как переносят яйца и личинки из более прохладного инкубатора в более теплый и наоборот — все это удобно было наблюдать в стеклянном муравейнике, и младшие девочки, когда была у них на то охота, просиживали часа два в классной и составляли хронику жизни инкубатора и царицы. Вильям установил наблюдение за двумя входами в муравейник и на протяжении долгого времени отмечал, какую пищу муравьи доставляют в гнездо, чтобы прокормить миллиарды иждивенцев; оказалось, что выбор и количество пищи меняются посезонно в зависимости от того, предназначена ли пища для построения кокона, или, позже, взрослого насекомого, или же для поддержания угасающей жизни сообщества ближе к холодам. Вильям и мисс Кромптон взялись составлять военную историю сообществ и обнаружили замечательные черты сходства между сражениями муравьев и военными предприятиями человека: они так же устраивали внезапные нашествия армии захватчиков на соседнюю державу. Случалось, осада завершалась победой, иногда же сражение выливалось в затяжную позиционную войну или заканчивалось стройным, одновременным отступлением. Мэтти Кромптон, сидя на травяной кочке, делала очень живые зарисовки дерущихся formicae , а Вильям лежал, растянувшись на земле, и пытался понять, кто нападает и кто отражает атаку.
— Никак не пойму, как можно жить, если у тебя талия с волосок, — сказала она. — Они на вид такие беззащитные, ножки у них как щетинки, усики хрупкие, правда, у них есть жала и страшные жвалы; словно закованный в доспехи рыцарь, они рубят и колют и так же закованы в броню. Как, по-вашему, может, поместить в книгу несколько рисунков-карикатур… посмотрите, одного муравья я нарисовала со стилетом, а вот еще один — в шлеме, с тяжелым гаечным ключом в лапе.
— По-моему, эти рисунки очень понравятся нашим читателям, — сказал Вильям. — Вы заметили, с какой сноровкой муравьи лишают друг друга усов, ног и разрубают пополам? Заметили, как часто, когда они идут в атаку на противника, за их ноги цепляются несколько помощников? Какое это дает преимущество? Не помеха ли это скорее?
— Позвольте взглянуть, — сказала Мэтти, опускаясь рядом на колени. — Так и есть. До чего же они интересны! Посмотрите, бедняжка вцепился в противника, а тот своими страшными жвалами, как тисками, сдавил ему голову. Им суждено погибнуть, как погибли Балин и Балан…[31].
На ней была коричневая юбка и полосатая блузка с закатанными по локоть рукавами. Ее лицо затеняла старенькая соломенная шляпа с мятой малиновой лентой; в этой одежде она выходила наблюдать за муравьями. К тому времени Вильям составил представление о ее гардеробе; он не был обширен: на лето — пара хлопчатобумажных юбок и воскресное платье из темно-синего поплина с набором белых крахмальных воротничков да несколько коричневых и серых блузок. Мэтти была худа и костлява; когда она рисовала, он невольно наблюдал за движением ее запястий и сухожилий на тыльной стороне смуглых рук. Ее движения были быстрыми и решительными. Штрих, черта, несколько мелких дуг и изгибов — и возникал хотя схематический, но точный рисунок муравьиных жвал, вгрызающихся в муравьиные ноги, муравьиного тела, скрюченного от боли или изогнувшегося, чтобы причинить боль. Рядом с этими точными рисунками были изображены крошечные антропоморфные муравьи-воины в шлемах, с мечами, круглыми щитами и трезубцами. Мэтти была поглощена работой. Вильям невольно начал различать ее запах, острый запах пота, который исходил от разогретого солнцем тела и смешивался с запахом лимонной вербены и слабым ароматом лаванды — должно быть, так пахнет ее мыло или травы, которыми переложены ее блузки. Он глубже втянул этот запах. У него было чрезвычайно развито охотничье чутье, не находившее сейчас применения. В джунглях он ощущал близость животных всеми органами чувств, которые, полагал он, у горожан недоразвиты: у него покалывало кожу, щекотало в носу, по телу пробегали мурашки, кружилась голова. На лондонских улицах он испытывал истинные муки: его чувства слишком остро реагировали на запахи жареного лука и нечистот, запах одежды бедняков и дамских духов. Он снова тайком вдохнул аромат мисс Кромптон, присущий ей, когда она находилась вне дома. А позже, в спальне, когда Евгения призвала его к себе, и он окунулся в запахи свежего белья, ее любовной влаги, жарких волос и судорожного дыхания, этот острый слабый запах на короткое время посетил его, словно дух внешнего мира; и, вдавливая Евгению в пышную перину, он на секунду с удивлением вспомнил оторванные усики и занятые рисованием запястья рук Мэтти Кромптон.
От Мэтти Кромптон Вильям узнал, как зовут малышку, которую окрестил про себя тараканьим эльфом; Мэтти обязала девочку следить за гнездом красных муравьев. Ее звали Эми. Мисс Кромптон решила, что занятие на свежем воздухе будет полезно девочке, поскольку у нее не было родных, некуда было поехать отдохнуть и негде заработать пару пенсов вдобавок к жалованью. Она проводила время у муравейника вместе с сыном садовника; его, правда, приходилось убеждать, что не стоит сажать за ворот напарнице жуков-оленей, зато он был наблюдательным малым. Эти-то двое и дали знать Вильяму и мисс Кромптон о перемене в жизни рабовладельцев. Том сообщил, что заметил, как несколько красных муравьев «околачиваются» около Гнезда в каменной ограде, и однажды Эми, которую прислал Том, прибежала к ним через лужайку, крича:
— Скорее, бежим. Том сказал, что кровавые муравьи бурлят, их целая армия, он сказал, он сказал… скорее, бежим… он сказал, они что-то затевают. Я сама видела, кипят, как подливка, пойдемте же.
Она оставалась такой же маленькой, сутулой, тощей от недоедания, но ее занятие и присутствие Тома украсили румянцем щеки, и она превращалась в хорошенькую, похожую на пташку, девчушку, хотя не подозревала об этом.
Вильям и Мэтти отправились к месту происшествия, вооружившись складными табуретами и записными книжками, и поспели вовремя: после нескольких минут нервной суеты и бессмысленной для стороннего взгляда беготни войско рабовладельцев под водительством взбудораженных разведчиков устремилось к Вязу, спеша преодолеть расстояние, отделявшее его от их небольших жилищ. Войско подразделялось на полки, и за воинами, тотчас отметил Вильям, следовала большая армия рабов — рыжих муравьев, которые во всем повторяли хозяев.
Вильям записывал наблюдения, а позже прочитал их Мэтти Кромптон и девочкам:
«Однажды жарким июньским днем случился Великий набег поработителей, некоторое время температура неуклонно повышалась, и с повышением температуры — сообщили нашим хроникерам осведомители и сторожевые заставы — росло беспокойство красных муравьев. Этот факт навел нас на мысль, что, возможно, солнечное тепло подстегивает муравьев к грабительским набегам и прочим масштабным перемещениям, а также вызывает изменения в муравьиной популяции. В прохладную погоду муравьи вялы, а ночами, даже в жаркие дни лета, спят, — они холоднокровны, внешнее тепло необходимо им, чтобы пробудить в них инстинкты и активность. Как бы то ни было, с приближением середины лета жизнь кроваво-красных горожан забурлила, гул разговоров сделался слышнее. Шпионы все чаще приносили новые сведения. Все больше разведчиков наблюдали за тем, как лесные муравьи безмятежно отыскивают корм и с усердием протаптывают тропинки от гнезда к жилищу своих ни о чем не подозревающих жертв.
Наконец, все было готово, и они устремились к месту сбора на вершине муравейника; и по сигналу, которого с нетерпением ожидали толпы перешептывающихся и снующих взад-вперед муравьев, армии красных разделились на четыре отряда и стройными колоннами выступили в поход, следуя четко разработанным маршрутам, по которым, как мы подозреваем, они двигались во время предыдущих набегов. Когда все четыре полка заняли позицию вокруг Вязового гнезда, их командиры, точно маленькие наполеоны, бросились поднимать доблесть и решимость, обходя ряды войска, энергично работая усиками, а то и всем телом. Внезапно кровавые пехотинцы первого полка дружно устремились в атаку, пробиваясь к входам в муравейник — ночью тщательно забаррикадированным, а теперь широко открытым навстречу животворным солнечным лучам. Второй, третий и четвертый полки охраняли занятые позиции, причем их решимость и свирепость, видимо, росли с каждой минутой.
Лесные муравьи храбро выступили навстречу с намерением дать отпор ворам и похитителям детей. Бешено суетясь и размахивая усами, они кусали агрессоров за ноги, за усики, в головы; иногда им удавалось крепко схватить захватчика и зажалить до смерти. Мы заметили, что красные муравьи воздерживались от ответных ударов, если защитники не в состоянии были препятствовать их продвижению. Они преследовали единственную цель — похитить из инкубатора невылупившихся младенцев и, аккуратно ухватив их жвалами, унести в свою крепость. Пока рыжие бойцы отражали натиск врага, опекуны беспомощной молоди подхватывали своих братьев и уносили их в безопасное место. Весьма странно было видеть, как лесные муравьи, внешне неотличимые от обитателей Вяза, неслись по коридорам замка, хватали коконы и уносили их не в укрытие, а наружу, к крепостному валу, под защиту арьергарда sanguinea , который должен был обеспечить их безопасное возвращение в Красную крепость. Наблюдателей было много, так что, отслеживая отдельных sanguinea и лесных муравьев, мы удостоверились, что жители Вяза не видят разницы между рубиновыми чужаками и их рабами, хотя последние — выходцы из их племени и атакуют без всякого снисхождения и тех и других.
Все закончилось на удивление скоро. Потери с обеих сторон были невелики. Кровавые муравьи напали на соседей не ради их истребления и к тому же двигались столь проворно и целеустремленно, что лесные муравьи, которые обыкновенно оказывают нешуточный отпор нарушителям границ, были сбиты с толку, ошеломлены и позволили нападавшим провести короткий штурм, не сумев оказать действенного сопротивления. Победоносные захватчики отхлынули, бережно унося с собой плененных малышей, которым суждено было отныне прожить жизнь и умереть sanguinea , а не настоящими лесными муравьями, кормить и растить маленьких sanguinea , а летом, под влиянием солнечного тепла, собираться и нападать на позабытых родителей и братьев. Набег на инкубатор не был настолько опустошительным, чтобы подорвать устои Вязового гнезда; волнение там вскоре улеглось, и жизнь вошла в обычное русло. В отличие от людей, муравьи не насилуют, не мародерствуют, не грабят и не разрушают. Они пришли, увидели и победили, достигли цели и ушли восвояси. Считается, что поработительные набеги устраиваются не чаще раза в год, так что нам посчастливилось, что у нас, — как и у красных муравьев — были хорошие осведомители, которые дали нам знать о грядущем занятном происшествии.
Английские муравьи-рабовладельцы не различаются по видам, как некоторые более крупные виды. Последние известны как амазонки , хотя родом они не с Амазонской низменности, а встречаются повсеместно в Европе и Северной Америке. Муравьи вида Amazona , например Polyergus rufescens , не строят подземных жилищ и не заботятся о молоди. Они удостоились своего названия потому, пожалуй, что подобно воительницам-амазонкам, которые все до одной были женщинами и выступали под началом свирепой царицы, утратили милые домашние добродетели, которые мы считаем присущими женщине, а взамен приобрели воинственность. В отличие от кровавых муравьев, амазонки развили такие мощные средства и орудия войны и грабежа, что не способны ни на что другое, а потому всецело зависят от рабов, которые их кормят и начищают их рубиновые доспехи. Их челюсти не способны хватать добычу, так что пищу им приходится выпрашивать у рабов; но они могут убивать и перетаскивать тяжести. По-видимому, естественный отбор превратил эти существа в совершенные боевые машины, в то же время сделав их абсолютно зависимыми паразитами. Не извлечь ли нам урок из такой курьезной и неординарной общественной структуры?»
— Природа действительно преподает нам уроки, — сказала мисс Мид. — За океаном сейчас идет ужасная война, которая должна не только освободить несчастных рабов, но и даровать моральное спасение тем, чьи жизнь и благополучие обеспечены тяжелым рабским трудом.
— А мы вынуждены выступать на стороне рабовладельцев, — заметила Мэтти Кромптон, — чтобы рабочие наших текстильных фабрик не потеряли работу и не лишились хлеба насущного. А наши филантропы, в свою очередь, ищут способы спасти этих рабов машин от их узкоспециализированного труда. Даже не знаю, к чему нас все это приведет.
— Аналогии — штука скользкая, — заметил Вильям. — Ведь люди не муравьи.
Тем не менее в жаркие дни второй половины лета, когда они с особым вниманием следили за муравьями, чтобы понаблюдать, если удастся, за брачным полетом цариц и их женихов, ему стоило немалых трудов не рассматривать собственную жизнь в свете унизительной аналогии с этими крохотными тварями. Он так много работал, наблюдал, считал, препарировал, выслеживал, что его сны были полны судорожно подергивающимися усиками, муравьиными армиями, смыкающимися жвалами, темными и непроницаемыми сложными глазами. Ощущения, испытываемые им собственными физиологическими отправлениями: сладким, неистовым и коротким совокуплением, регулярным поглощением пищи, которую неприметные силы готовили за обитыми бязью дверями, сама регулярность его наблюдений, обусловленная регулярностью жизненного ритма гнезда, — исподволь заставили его рассматривать себя как совокупность нервных клеток, инстинктивных желаний и принятых в обществе автоматических реакций — знаков уважения, обязательной доброты и отцовской любви. Один муравей в муравейнике — пустое место, без него можно обойтись, он — ничто. Это чувство, хотя он сознавал мрачную комичность своей тревоги, еще усилилось, когда он взялся писать о печальной участи самцов в муравейнике. Эту главу Вильям не читал вслух своей команде; зимой, неоднократно переписав ее, он показал ее только главной своей помощнице Мэтти Кромптон:
«В 1862 году нам также посчастливилось наблюдать, как тысячи крылатых маток и их горячих поклонников исполняют брачный танец; точно по сигналу трубы или услышав звучное гудение гонга, они целыми роями вылетели из Осборнова гнезда и Вяза. Несколькими днями раньше бдительные глаза подростков заметили, что молодые самцы пытаются покинуть гнездо, а решительные стражи удерживают их в нем до назначенного времени. Мы знали, когда это должно произойти, так как прошлым летом отметили точный день начала брачных церемоний — тогда как раз наш клубничный пикник был в самом разгаре, муравьиные пары, увлеченные головокружительным танцем, стали вдруг падать, подобно множеству Икаров или, если угодно, подобно сонму падших ангелов, прямо в сливки, в исходящий паром котелок с ароматным индийским чаем, где и тонули. В 1862-м брачный день пришелся на 27 июня; гости явились на бал, словно облака из тюля, и взмыли в воздух хрупкими стрелами. Многие муравьи соединяются в полете, заключая друг друга в объятия высоко над землей. Рыжие муравьи спариваются на земле — самцы и самки этого вида почти одинаковы по величине, тогда как у других видов матка может превосходить по размерам своего супруга в двадцать и более раз и потому способна легко пронести возлюбленного через эмпиреи. В этот раз мы не сумели выяснить, склонна ли матка лесных муравьев к полиандрии, как матки других видов, — надеемся, в следующем году нам это удастся. Зато мы смогли наблюдать, как ожесточенно бьются кучи черных тел, завернутых в прозрачную вуаль крыльев, причем за каждую матку схватывалось десять-двадцать отчаянных поклонников, которые, пытаясь хоть как-то пробиться к предмету вожделения, с ожесточением повисали на ногах друг у друга; зрелище напоминало более потасовку во время игры в регби, чем элегантный менуэт, для которого были предназначены их шелковые одеяния. Маленькие рабочие муравьи стоят рядом и наблюдают, одергивая порой того или другого участника этой трагедии страсти. Можно даже вообразить, что они довольны собой, ибо сами невосприимчивы к этому ужасному вожделению, чреватому, помимо любовных утех, убийством и самоубийством, вожделению, которое движет крылатыми существами, имеющими пол. Помимо того, они словно заинтересованы в том, чтобы все шло гладко, и временами дергают, толкают или щипают сцепившихся вояк; мы не смогли установить, ради чего они вмешиваются, но известно, что рабочие более примитивных видов, у которых спаривание происходит в гнезде, ограничивают доступ самцов к матке: они отбирают тех, кто будет допущен в ее покои, а остальных отгоняют, жаля их и кусая.