Страница:
дальше Ачит, Атиг, Барда, Арти, положившие начало геологическому понятию,
Артинский ярус, Арти-Шагирт и целый кусок заводского Урала с акающим
говором, так называемые "гамаюны". Чувствую, что все это могло бы дать
материал для новой книги, если бы не приближающиеся шестьдесять семь лет.
Как все-таки обидно, что жизнь такая коротенькая, а спешить нельзя. По
подстрочникам не поймешь марийский фольклор и по трем-пяти книгам не станешь
в курсе особенностей края. Требуется более длинный промежуток времени, а
будет ли он? Пока же полон надежд, что "может быть на мой закат печальный
блеснет улыбкою прощальной Кереметь". В кавычках, как видите, не одно
пушкинское взято, но ничего, - в письме можно. Эти старые марийские боги,
между прочим, имеют какое-то сходство с "Хозяйкой горы", в них так же
теряются грани мрачного и веселого. Помню, мне о них приходилось писать, как
о "первонасельниках края". Выходит - поворот к давней теме, которая может
оказаться тем увлекательней, чем глубже в нее войдешь. Поэтому считайте меня
в длительной командировке в "Кереметьстан" за сказками.
Из письма к И. И. Халтурину
16 февраля 1946 г.
Перед выборами мне пришлось проехать по гужевым дорогам километров
четыреста и железным - около восьмисот. По железнодорожным линиям еще туда
сюда, - приезжаешь - уезжаешь, а по гужевым каждый раз "доезжаешь" до чего-
нибудь совершенно для тебя неожиданного, кричащего: "На Урале всю жизнь
прожил, а об этом не подумал!"
Между тем всякая новая тема в моем возрасте одна помеха. Без этого
знаешь, что тебе не успеть справиться и с половиной того, что надо бы
сделать, а тут еще под руку лезет всякое и тянет в свою сторону. Хуже всего,
что моя журналистская практика создала привычку "растекаться мыслью по
древу", хотя это древо тебе вовсе не по пути пришлось. Взять хоть ваш укор о
ненаписанном предисловии. Причина не в одной моей болезни, и не в том, что у
меня уж второй год из комнаты не выходит этот кучерявый кузнец в дворянском
мундире Акинфий Демидов с его "Русским железным делом". Чувствуете, куда это
тянет? Тут не меньше десятка лет работы потребуется, а их, конечно, не
осталось. Знаю это, а не могу отделаться. Так вот и идет. Занимаюсь не тем,
чем надо, а тут "еще из поездки темы привез. Надо бы порыться в марийском
фольклоре. Как раз в моем избирательном округе есть такой район с марийским
населением, которое, будучи плотно окружено татарским и русским, все же
сохранило свой национальный костюм, быт, язык и даже приветствовало своего
кандидата в депутаты музыкальными шумами на своих нигде больше не
употребляемых инструментах шувер (пузырь, на котором можно дать три ноты) и
тубер (род скорей бубна, чем барабана). Для встречи они составили песенки, в
которых даже по прямому грубому переводу чувствуется тонкая лирика.
А косный Артинский завод, единственный поставщик косы в нашем
государстве? Там до сих пор полосы расковывают хвостовыми молотами
крепостной поры. Каждый новый директор спешил убрать этот пережиток
феодализма, но вскоре убеждался, что крепостная механика дает совершенный
удар без элементов отбоя. В президиуме там сидел рабочий, который уже сорок
пять лет занимается одной операцией - "калкой косы", не пропустив ни одного
рабочего дня.
Из всего этого вы поняли, разумеется, что на меня, как автора, плохая
надежда, а особенно по части сказа, типа "Серебряного копытца". Я уже
говорил вам, что был бы рад служить богине детской улыбки, но она, как
видно, не очень склонна дружить со мной. Может быть, ей не совсем по нраву
публицистические, подошвы, на которых я всегда хожу и облегчить их не умею.
Окончательно отказываться все же не хочется, - а вдруг подарит и меня, своей
улыбкой. Задерживать тогда не стану и прямые путем направлю вам. Об этом
можете не беспокоиться. Только вот подарит ли? Будем все-таки рассчитывать
на лучшее. Постараюсь оправдать ваше доверие, а вы замолвите за меня
словечко в Детгизе: пусть не сердятся на старика, который себе не рад от
обилия нитей, которые тянут его в разные стороны и не дают работать в
должном направлении.
На этом разрешите пожелать вам всего лучшего.
Письмо к школьникам
Г. Нижние Серги, пионерской дружине э 2, имени Зои Космодемьянской
Февраль 1946 г.
Милые ребята!
Получил ваше письмо и очень порадовался, что ваша дружина хорошо
помогла взрослым в их большой и важной работе по агитации за нерушимый
Сталинский блок коммунистов и беспартийных. Теперь, когда объявлен результат
выборов в Совет Союза и в Совет Национальностей, вы с удовлетворением можете
сказать, что и ваш труд в этом деле был.
Мне очень приятно было узнать, что ваша дружина ознакомилась с
уральскими сказами. Но это дело, мне кажется, надо и можно увеличить
собиранием таких сказов и преданий по своему району.
У вас в районе, например, есть гора Шелом. Знаете наверно? А спрашивали
ли, почему она так называется? Какие предания и рассказы связаны с этой
горой? Разве не интересно все это собрать, записать? Или вот береговые скалы
в верховьях речки Серги. Они, наверно, тоже имеют интересные названия, и с
каждой, может быть, связан какой-нибудь рассказ. Обо всем этом надо
расспрашивать стариков. Не смущайтесь тем, что ответы могут получиться
разные, и не всегда похожие на рассказ. Так часто бывает. Надо записывать
все, что говорят, а потом уж само собой произойдет отбор. Вот когда накопите
таких рассказов о старине Сергинского района побольше, тогда к вам и приеду,
чтобы помочь разобраться в собранном материале.
К 23 февраля приехать к вам не могу, так как после поездки расхворался,
и доктор запретил мне даже выходить из дома. Если к тому времени поправлюсь,
то все равно на этот день выехать из Свердловска будет нельзя: надо побывать
в Доме Красной Армии и в некоторых воинских частях. Таким образом приходится
отнести нашу встречу на другое время, а чтоб она не оказалась пустой,
начинайте сейчас же сбор материала, о котором говорилось выше. Еще раз
напоминаю, - не смущайтесь тем, что не сразу будут получаться занимательные
вещи. Это придет потом, а пока надо заботиться о другом, чтоб как можно
больше сделать записей. Я вот говорил вам о горе Шелом и береговых скалах
речки Серги, но это совсем не обязательно. Если рассказывают о другом, то
это и записывайте. Причем всегда отмечайте, от кого слышали (имя, отчество,
фамилия, возраст, занятие). Это называется паспортизацией записи. Такая
паспортизация очень нужна. Она помогает собрать людей для дополнительной
беседы, где, помогая один другому, а иногда и жестоко споря друг с другом,
припоминают многое, о чем: раньше не говорили. В результате и начинают
получаться такие предания и сказы, которые уже можно печатать.
На этом и покончим разговор. Еще раз спасибо вам за приветливое письмо.
Желаю вам успехов и прежде всего, конечно, в учебе. Что ни говори, а для
людей вашего, возраста самое важное учиться, учиться и учиться. Эти слова
Владимира Ильича Ленина нельзя забывать ни на один миг, и надо, чтоб это
было видно в табелях.
Будьте здоровы, веселы и по-хорошему готовьтесь к жизни.
Дневниковая запись
30 июня 1916 г.
Когда слабеет зрение, стараешься читать только необходимое или особенно
интересное. Маленьких фельетонов давно не читаю. Сегодня соблазнился.
Фельетон написан бойко, с выдумкой и темпераментом. Но вот читаешь, и
тебя не оставляет мысль, зачем так длительно писать о том, что можно
выразить коротенькой заметкой. Вспоминаешь фельетоны прошлого и пытаешься
понять, чем они брали.
Секрет успеха фельетонистов прошлого, очевидно, в том, что в то время
жанр игры словами и образами, намеками и полунамеками был вполне
закономерен. Перед фельетонистом до революции стояли две задачи: во-первых,
написать так, чтобы цензор не имел права запретить, во-вторых, чтоб читатель
точно понял сокровенный смысл фельетона, его подтекст. Надо было, чтоб
читатель догадался, что Большие головотяпы, Обмановка - не что иное, как
русское самодержавие, а бравый майор, с глазами навыкате и в шинели с
бобровым воротником - Николай I, и в то же время для цензуры не было бы ни
малейшего повода вслух высказать такое предположение. Бывало еще сложнее.
Описывая живую сцену с натуры, где главный герой бестолково и бессмысленно
пытается заглянуть внутрь чугуна, автор настойчиво повторял фразу: "Задумал
добиться слова от чугунной решетки". Приученный к намекам читатель
припоминал эту фразу, когда на следующей странице видел строгий рисунок с не
менее строгой надписью "Могила В. фон-Плеве" и начинал тоже "добиваться
слова от чугунной решетки". Оказывалось, что там причудливой немецкой
готикой довольно явственно написано: "Хир ист дер Хунд беграбен"
Эти вот ухищрения автора и читателей и создавали славу маленького
фельетона. Другая его особенность - остроумное игрословие, но это все же
было второстепенным.
У нас жанр фельетона, на мой взгляд, может держаться лишь на
исключительном остроумии, начитанности и большом мастерстве. Что же касается
основных задач маленького фельетона в прошлом, то они в наше время стали
ненужными. Зачем о ком-нибудь писать намеками, когда это можно сделать прямо
и просто. Наша система позволяет о любом отрицательном явлении сказать
полным голосом. В этих условиях лишние слова только
мешают. Прочитав один-два абзаца, ищешь дальше, что же в сущности
произошло, и видишь, что в конце это точно сказано. Словесная же городьба,
как самоцель, слишком трудна, чтоб стать даже редким явлением в газетах
общеполитического характера. Этого не всегда могут добиться и журналы.
В том же номере "Уральского рабочего" прочитал очерк "Уралмашевская
закалка". Очерк не дочитал. Начинается тем, что сломался резец. Из
разговора, который дальше приводится "для живости", узнаешь, что резец из
победита. А дальше и читать не надо. Все ясно и без длинного авторского
оформления. Так и скажи коротко, просто, что либо изобрели какую-то новую
закалку резцов, либо нашли лучшие пути их использования. Как это частенько
бывает, автор очерка останавливается только на внешних показателях, за
которыми совершенно не видишь самого главного. Старый вопрос, почему так
получается. Почему героика будней, увлекательное напряжение человеческой
мысли выходит так не увлекательно в нашем изображении. Может быть, и здесь
главная ошибка в том, что часто переносим в нашу литературу целиком приемы
прошлого. Пейзаж для настроения, внешний облик героя, его разговор, а дальше
схематично о самой сути дела. Так, разумеется, выглядит просто, но такое и
читать не надо дальше третьего-четвертого абзаца. И ведь это тогда
повторяется из очерка в очерк! Один маленького роста и токарь, другой,
широкоплеч и мускулист, работает шахтером-проходчиком, третий с облысевшим
лбом и большой семьей - землекоп, четвертый - доменщик, ловкий, подвижной, с
лихо взбитым чубом. За всем этим внешним вовсе не видишь ни человека, ни его
дела.
Большое усложнение жизни, как видно, требует и от литератора более
сложного подхода к ней, детального изучения хотя бы одной какой области
техники и ее людей. Хуже всего, что эти обветшалые приемы внешнего показа
мешают и тем, кто захотел показать новое со знанием этого нового. Он прежде
всего и сам во власти прошлых литературных образцов, сам в школе изучал их,
с юных лет усвоил, что литература без цветов и облаков не бывает. Самое
название "производственный" говорит, что тут дело совсем неладно: заранее
отграничивают производство от литературы. Ведь не шел же лесковский "Левша"
или "Тупейный художник" в каком-то особом разряде, хотя в том и другом
рассказах есть что-то и от производства. Люди - везде люди, и в быту и на
войне, на производстве никто не становится схемой, все живут, волнуются,
борются, и если это изображается полноценно, так там должно быть все, что
бывает в рассказах, повестях, очерках.
Из письма к Л. И. Скорино
17 сентября 1946 г.
К моей манере письма в какой-то степени привыкли, но не менее привыкли
и к мысли, что этот всегда о прошлом пишет. Современного в ней многие не
видят и, думаю, долго не увидят. Причина, по-моему, в каком-то календарном
определении истории и современности. Поставлена на вещи, написанной на самую
острую тему современности, дата прошлого - старина, история. Попробуйте при
таком взгляде доказать, что "Дорогое имячко" - это Октябрьская революция,
что "Васина гора" - отражение тех настроений, с какими советские люди
приняли пятилетний план, что "Гор подаренье" - праздник Победы и т. д. За
старой рамой люди не видят не совсем старого содержания, которое, однако,
нельзя дать в виде фотографии, чтоб человек мог точно сказать - это я. А
ведь есть у меня и сказы прямого боя. Например, "Круговой фонарь", писанный
о прокатчике ВИЗа Обертюхине. С героем сказа не знаком. Прочитал лишь
несколько газетных заметок о нем и передвинул его качества в хорошо
известный мне быт. История это или современность? Вот решите-ка этот вопрос.
Всегда был историком, не настоящим, конечно, и фольклористом тоже не
очень правоверным. Состояние моего образования не позволило взобраться
полностью на то высокогорье, которое открыл нам марксизм, но та высота, на
какую мне все-таки удалось подняться, дает возможность по-новому посмотреть
на знакомое мне прошлое...
Считаю это качеством современника, а меня относят в группу,
перелопачивающую старый материал, где от случая к случаю вставляются
"пропускные" фразы и характеристики. Напиши вот я "Крашеный панок" или
"Егоршин случай" - признают мемуарной литературой. При удаче даже могут
похвалить: "не хуже "Детства Темы", "Никиты", "Рыжика" и пр., но никто не
подумает, почему старого советского журналиста, чувствующего вопросы
современности, потянуло рассказывать о том, что было шестьдесят лет тому
назад: просто ли припомнить дни, когда он был малышом, или есть другая
задача. Вроде, например, того, как формировались кадры людей, которым
пришлось в полное плечо работать в годы революции.
Предположение, что в тиши ковыряю что-то историческое, к сожалению, не
похоже на правду. Занимаюсь теперь другим, - не очень писательским делом.
Приходится много писать по заявлениям своих избирателей. Конечно, в смысле
накопления материала о современности это много дает, только вряд ли с этим
новым мне удастся справиться, как литератору. Получила белка воз орехов,
когда зубы стерлись. А тем тут действительно воз. Удивляться надо, как их не
видят.
Недавно вот побывал в одном колхозе, километров за двести от
Свердловска, побыл там три дня и обалдел от новых впечатлений. Срок,
разумеется, мал, чтоб написать даже очерк, но вполне достаточен, чтоб лишний
раз оказать о причинах бесплодия на темы современности. Со всеяй
очевидностью выступает, что, сидя за городским письменным столом , вращаясь
в кругу себе подобных, мы абсолютно ничего не знаем о жизни страны, хотя бы
в таких звеньях, как колхозы. Вероятно, мешают и литературные образцы, в
которых в свою очередь можно различить старую основу. А ведь на деле и
основа и уток готовятся теперь по-иному, из другого материала, и
видоизменяются не по десятилетиям, а по годам.
Видел, например, начало колхозного поселка. С чего, вы думаете,
начинают?.. На разбитой под поселок площадке первое сооружение-вышка. Не
пожарная или караульная, а водопроводная. Затрачивают около сотни тысяч на
два артезианских колодца глубиной от сорока пяти до шестидесяти метров и не
потому, чтоб у них воды не было. Вода рядом, в лощине, речка чистенькая, и
место не из засушливых. Может статься, что здесь действовал пример города -
удобство иметь в каждом доме раковину, но все-таки это пришло не извне, а
родилось тут, на месте, и главный расчет не в раковине, а в желании
обезопасить насаждения от климатических случайностей. Чувствуете?
А гидростанция и рабочий план на установку линии для электропахоты! Не
кустарничество, а сделан инженерами, плачен не малой для колхоза суммой в
пятьдесят тысяч рублей. И к этому волы. Самые настоящие украинские. Такие же
могучие, такие же ленивые, и ярмо, и цоб-цобе, только украинца нет. В общем
узор пестрый!
Или вот другой случай из поездки. Район индустриальный. Там огромный
рудник с поселком и два огромных строительства. В одной из деревень этого
района встретил старого знакомца еще по "Крестьянской газете". Он немного
моложе меня. Взрослая дочь работает не то доктором, не то агрономом. Живут
вдвоем со старухой. Дом полная чаша. В колхозе не состоит и как будто нигде
не работает ни сам, ни жена. Стал расспрашивать. Говорит...-кротов ловлю.
Выяснилось - охотник. Ловит капканами...
Специфика его производства интересна, но ведь не менее интересна и
экономическая сторона. Специально потом справлялся в районном центре,
сколько заготовлено кротов. Ответили, что за нынешний сезон заготовили
двести тысяч шкурок. Отсюда вывод: семей сто - сто пятьдесят "кормится от
кротовьего дела", и кормится с большой привилегией. Понятно, Заготпушнина
тоже не теряет, но покрывает ли прибыль те убытки, которые создаются для
колхозов утечкой рабочей силы? Вопрос не маловажный. А сколько таких
вопросов и совсем неожиданных конфликтов!
В третьем месте наткнулся на романтическую историю. Куда тебе Корсика,
Сицилия и прочие вендетты!
По секрету скажу, - темок в нашей советской действительности для
всякого, кто не сидит, как пришитый к своей чернильнице, сверх головы. Даже
мне, старому человеку, при случайных выездах в нос бьют. А будь бы помоложе,
годов хоть на десяток! А?
Из письма к Е. А. Пермяку
30 сентября 1946 г.
...Был один писатель Вердеревский. Барин, надо полагать, но некоторые
его вещи печатались в "Отечественных записках". Этот Вердеревский в 1857
году совершил небольшую прогулку: от Ирбита через Камышлов, Екатеринбург,
Кунгур до Перми на тарантасе, от Перми до Казани на Колчинском пароходе
"Стрела" (со скоростью десять верст в час), дальше прогулялся Волжским
бережком опять на своем тарантасе (крепко видать сделан был} до Царицына,
оттуда повернул на Калач хлебнуть водицы из тихого Дона, а из Калача
пробрался на Кавказ и там тоже поездил по всяким тамошним Боржомам. От этой
поездки осталась книжка, страниц на триста - "От Зауралья до Закавказья".
Вышла в том же 1857 году. В ней много забавного, поверхностного, но теперь,
когда, прошло около сотни лет, она читается с интересом...
В качестве образца благоглупости приведу цитату о пельменях.
"...Может быть, решитесь попробовать на вкус знаменитых пермских
пельняней (пель-нянь по-пермяцки хлебное или медвежье ухо), ошибочно
называемых пельменями, этого любимого лакомства целой Сибири н всего
Приуральского края: оно кисло, и сытно, и не без запаха лука..."
В другом месте рассказывает:
"- Дома барин? - спросил я краснощекую здоровую бабу, сидевшую на
подъезде с чашкой пельменей, плававших в уксусе.
- Нету-ка, - ответила камеристка, дожевывая толстый и сочный, как сама
она, пельмень, или, правильнее, пель-нянь".
Видите сколько чепухи? Медвежье ухо, плавают в чашке с уксусом,
поедаются на крылечке, вроде семечек. Величиной и сочностью со здоровую
бабу! Попробуйте представить.
Но дело не в этой. В книжке не мало и другого.В частности меня поразил
один факт. В Екатеринбурге Вердеревский смотрел один купеческий дом.
Оказалось, отделано с показной купецкой роскошью: много бронзы, позолоты,
лепных украшений, резьбы по дереву, превосходный фарфор и фаянс, прекрасный
инструмент, но самое замечательное в том, что хозяева в этом доме не жили.
Предпочитали другой дом, попроще, пообжитее, а этот держали "так" - для
показу. По этому поводу автор пущает сентенцию об ограниченности
провинциалов, не умеющих пользоваться комфортом. Такая сентенция меня не
устраивает. В ней много либиховского мыла. Помните такое? Или вы уж этого не
знали? Многие статьи начинались: "Знаменитый Либих в своих "Письмах по
химии" считает потребление мыла мерилом культуры..." После этого шли цифры:
в Англии столько-то, во Франции столько-то... В России, как водится, меньше
всего. Отсюда вывод об отсталости и т. д. Агитационное значение подобных
высказываний для того времени было понятно, но разве оно было верным? Все же
мы знали, что в стране широко употреблялся зольный и поташный щелок, а на
любой деревенской усадьбе имелось такое изумительное сооружение, как русская
баня, которая умела отмывать грязь лучше любого сорта мыла. И ходили в такие
бани ежесубботно. Случалось, ставили бани и на покосных участках и около
угольных куреней. Это о чем говорит? Как напаришься в такой бане да
вспомнишь про либихово мыло, так и подумаешь: выпарить бы тебя, узнал бы
мерило культуры.
Тоже с сентенцией Вердеревского. Дело вовсе не в ограниченности вкуса к
комфорту, а в другом понимании, этого комфорта.
Надеюсь, вы что-нибудь поняли из этой околесицы, попавшей сюда под
свежим впечатлением только что просмотренной книжки... Это на те же кости
прикиньте, потому как инженер душ обязан понимать и то, что сами души не
вполне разумеют.
Некоторые рецензенты и критики пока прославились только тем, что не
видели главного или видели его не так, как надо... обо всем судили по меркам
литературных образцов. А между тем эти мерки как раз больше всего и мешают
новому, такому, чего еще не было в литературе.
...Поговорим лучше о Бальзаке, Флобере и прочих не членах Союза. Мне
кажется, что надо посмотреть на них не по-литературоведчески, - что и как
они писали, а по-организаторски, как они добились, что их произведения
оказались такими неувядаемыми. Что тут больше действовало: образование,
труд, природная одаренность, всестороннее знание жизни?
Взять хоть Бальзака. Он не только кончил Сорбонну, но еще слушал лекции
по праву. Это, однако, не помешало ему писать плохие романы и повести,
которые он потом отбросил. В этом, между прочим, и ответ о природном
даровании. Оно бесспорно было, но само по себе, даже усиленное прекрасным
образованием, не создало Бальзаку заметного имени. Имя пришло потом, после
тридцати лет, когда Бальзак сел в затвор отрабатывать свои долги. А их
накопилось до пятидесяти тысяч франков. В золотой валюте первых десятилетий
прошлого века. Чтобы сделать такой долг, человеку, конечно, не просто
приходилось "вращаться в жизни", а вращаться винтом с предельной скоростью,
доступной для техники того времени. Повидал-таки, повстречался! До конца бы
дней хватило, но он не потерял вкуса к тому вращению, которое ему уже много
дало. Мы знаем, что он пытался выставить свою кандидатуру в депутаты.
Провалился, но не в этом суть. Дальше опять издательская деятельность и
опять провал на сакраментальную для него сумму в пятьдесят тысяч франков. Не
остыл и на этом, затеял разработку старых серебряных рудников в Сицилии. А
его роман с Ганской, потребовавший путешествий и в Италию, и в Питер, и даже
в Бердичев. Понятно, почему у Бальзака типы, встречающиеся в его
произведениях, считаются тысячами. Сколько тысяч - это литературоведы знают,
до тонкости, а почему он так разбогател - это почему- то остается в тени.
...Настоящее полное включение в жизнь только и может сделать писателя,
принести новые проблемы, показать тех героев, о которых мы пока лишь
предполагаем. Только включение нам нужно диференцировать, так как жизнь
стала много сложней. И не обязательно куда-нибудь ехать. Это, конечно,
легче, но не обязательно. То, что происходит рядом, в своем городе, в своем
квартале даже в своем доме мы ведь, честно говоря, не поняли и не усвоили в
свете марксистской философии.
Письмо к начинающему писателю
7 октября 1946 г.
Уважаемый товарищ!
Ведь я занимаюсь только обработкой фольклорного материала. Правда,
состою членом писательского союза и даже веду организаторскую работу, но
подлинным писателем, в высоком смысле этого слова, то есть, человеком,
который художественными средствами решает важнейшие проблемы жизни, считать
себя не могу. Поэтому и не сумею указать вам путь.
Думаю, что стать писателем этого ранга очень трудно. Огромный жизненный
опыт, высокое и многостороннее образование, наблюдательность, речевое
богатство и природная одаренность еще недостаточны. Надо уметь любое Явление
жизни понять и осветить светом марксистско-ленинской философии и видеть
перспективу с высоты этой же философии.
Гораздо проще кажется положение тех писателей, которые просто
рассказывают о своей жизни. Здесь жизненный опыт занимает главное место.
Конечно, и здесь требуется какое-то образование и навык владеть словом, но
это уж не так важно. Гораздо важнее другое: уменье рассказывать живо,
образно, интересно. Иным это дается, как подарок природы, другим приходится
добиваться этого большим трудом. Знаете вот, как при устных рассказах. Иной
говорит о пустяках, и все слушают, а другой, более бывалый, начнет говорить,
и никому слушать не хочется.
Судя по тому, что вы пишете о своей жизни, она очень богата событиями,
вероятно, в большинстве тяжелыми, но вот удастся ли вам ее рассказать так,
чтоб ею заинтересовались читатели, - этого предсказать нельзя. Это и при
навыке не угадаешь, что получится: интересная вещь или исписанная бумага.
Еще одно предупреждение... .
Как бы вы ни писали, кому-то приходится оценивать, и тут надо иметь в
Артинский ярус, Арти-Шагирт и целый кусок заводского Урала с акающим
говором, так называемые "гамаюны". Чувствую, что все это могло бы дать
материал для новой книги, если бы не приближающиеся шестьдесять семь лет.
Как все-таки обидно, что жизнь такая коротенькая, а спешить нельзя. По
подстрочникам не поймешь марийский фольклор и по трем-пяти книгам не станешь
в курсе особенностей края. Требуется более длинный промежуток времени, а
будет ли он? Пока же полон надежд, что "может быть на мой закат печальный
блеснет улыбкою прощальной Кереметь". В кавычках, как видите, не одно
пушкинское взято, но ничего, - в письме можно. Эти старые марийские боги,
между прочим, имеют какое-то сходство с "Хозяйкой горы", в них так же
теряются грани мрачного и веселого. Помню, мне о них приходилось писать, как
о "первонасельниках края". Выходит - поворот к давней теме, которая может
оказаться тем увлекательней, чем глубже в нее войдешь. Поэтому считайте меня
в длительной командировке в "Кереметьстан" за сказками.
Из письма к И. И. Халтурину
16 февраля 1946 г.
Перед выборами мне пришлось проехать по гужевым дорогам километров
четыреста и железным - около восьмисот. По железнодорожным линиям еще туда
сюда, - приезжаешь - уезжаешь, а по гужевым каждый раз "доезжаешь" до чего-
нибудь совершенно для тебя неожиданного, кричащего: "На Урале всю жизнь
прожил, а об этом не подумал!"
Между тем всякая новая тема в моем возрасте одна помеха. Без этого
знаешь, что тебе не успеть справиться и с половиной того, что надо бы
сделать, а тут еще под руку лезет всякое и тянет в свою сторону. Хуже всего,
что моя журналистская практика создала привычку "растекаться мыслью по
древу", хотя это древо тебе вовсе не по пути пришлось. Взять хоть ваш укор о
ненаписанном предисловии. Причина не в одной моей болезни, и не в том, что у
меня уж второй год из комнаты не выходит этот кучерявый кузнец в дворянском
мундире Акинфий Демидов с его "Русским железным делом". Чувствуете, куда это
тянет? Тут не меньше десятка лет работы потребуется, а их, конечно, не
осталось. Знаю это, а не могу отделаться. Так вот и идет. Занимаюсь не тем,
чем надо, а тут "еще из поездки темы привез. Надо бы порыться в марийском
фольклоре. Как раз в моем избирательном округе есть такой район с марийским
населением, которое, будучи плотно окружено татарским и русским, все же
сохранило свой национальный костюм, быт, язык и даже приветствовало своего
кандидата в депутаты музыкальными шумами на своих нигде больше не
употребляемых инструментах шувер (пузырь, на котором можно дать три ноты) и
тубер (род скорей бубна, чем барабана). Для встречи они составили песенки, в
которых даже по прямому грубому переводу чувствуется тонкая лирика.
А косный Артинский завод, единственный поставщик косы в нашем
государстве? Там до сих пор полосы расковывают хвостовыми молотами
крепостной поры. Каждый новый директор спешил убрать этот пережиток
феодализма, но вскоре убеждался, что крепостная механика дает совершенный
удар без элементов отбоя. В президиуме там сидел рабочий, который уже сорок
пять лет занимается одной операцией - "калкой косы", не пропустив ни одного
рабочего дня.
Из всего этого вы поняли, разумеется, что на меня, как автора, плохая
надежда, а особенно по части сказа, типа "Серебряного копытца". Я уже
говорил вам, что был бы рад служить богине детской улыбки, но она, как
видно, не очень склонна дружить со мной. Может быть, ей не совсем по нраву
публицистические, подошвы, на которых я всегда хожу и облегчить их не умею.
Окончательно отказываться все же не хочется, - а вдруг подарит и меня, своей
улыбкой. Задерживать тогда не стану и прямые путем направлю вам. Об этом
можете не беспокоиться. Только вот подарит ли? Будем все-таки рассчитывать
на лучшее. Постараюсь оправдать ваше доверие, а вы замолвите за меня
словечко в Детгизе: пусть не сердятся на старика, который себе не рад от
обилия нитей, которые тянут его в разные стороны и не дают работать в
должном направлении.
На этом разрешите пожелать вам всего лучшего.
Письмо к школьникам
Г. Нижние Серги, пионерской дружине э 2, имени Зои Космодемьянской
Февраль 1946 г.
Милые ребята!
Получил ваше письмо и очень порадовался, что ваша дружина хорошо
помогла взрослым в их большой и важной работе по агитации за нерушимый
Сталинский блок коммунистов и беспартийных. Теперь, когда объявлен результат
выборов в Совет Союза и в Совет Национальностей, вы с удовлетворением можете
сказать, что и ваш труд в этом деле был.
Мне очень приятно было узнать, что ваша дружина ознакомилась с
уральскими сказами. Но это дело, мне кажется, надо и можно увеличить
собиранием таких сказов и преданий по своему району.
У вас в районе, например, есть гора Шелом. Знаете наверно? А спрашивали
ли, почему она так называется? Какие предания и рассказы связаны с этой
горой? Разве не интересно все это собрать, записать? Или вот береговые скалы
в верховьях речки Серги. Они, наверно, тоже имеют интересные названия, и с
каждой, может быть, связан какой-нибудь рассказ. Обо всем этом надо
расспрашивать стариков. Не смущайтесь тем, что ответы могут получиться
разные, и не всегда похожие на рассказ. Так часто бывает. Надо записывать
все, что говорят, а потом уж само собой произойдет отбор. Вот когда накопите
таких рассказов о старине Сергинского района побольше, тогда к вам и приеду,
чтобы помочь разобраться в собранном материале.
К 23 февраля приехать к вам не могу, так как после поездки расхворался,
и доктор запретил мне даже выходить из дома. Если к тому времени поправлюсь,
то все равно на этот день выехать из Свердловска будет нельзя: надо побывать
в Доме Красной Армии и в некоторых воинских частях. Таким образом приходится
отнести нашу встречу на другое время, а чтоб она не оказалась пустой,
начинайте сейчас же сбор материала, о котором говорилось выше. Еще раз
напоминаю, - не смущайтесь тем, что не сразу будут получаться занимательные
вещи. Это придет потом, а пока надо заботиться о другом, чтоб как можно
больше сделать записей. Я вот говорил вам о горе Шелом и береговых скалах
речки Серги, но это совсем не обязательно. Если рассказывают о другом, то
это и записывайте. Причем всегда отмечайте, от кого слышали (имя, отчество,
фамилия, возраст, занятие). Это называется паспортизацией записи. Такая
паспортизация очень нужна. Она помогает собрать людей для дополнительной
беседы, где, помогая один другому, а иногда и жестоко споря друг с другом,
припоминают многое, о чем: раньше не говорили. В результате и начинают
получаться такие предания и сказы, которые уже можно печатать.
На этом и покончим разговор. Еще раз спасибо вам за приветливое письмо.
Желаю вам успехов и прежде всего, конечно, в учебе. Что ни говори, а для
людей вашего, возраста самое важное учиться, учиться и учиться. Эти слова
Владимира Ильича Ленина нельзя забывать ни на один миг, и надо, чтоб это
было видно в табелях.
Будьте здоровы, веселы и по-хорошему готовьтесь к жизни.
Дневниковая запись
30 июня 1916 г.
Когда слабеет зрение, стараешься читать только необходимое или особенно
интересное. Маленьких фельетонов давно не читаю. Сегодня соблазнился.
Фельетон написан бойко, с выдумкой и темпераментом. Но вот читаешь, и
тебя не оставляет мысль, зачем так длительно писать о том, что можно
выразить коротенькой заметкой. Вспоминаешь фельетоны прошлого и пытаешься
понять, чем они брали.
Секрет успеха фельетонистов прошлого, очевидно, в том, что в то время
жанр игры словами и образами, намеками и полунамеками был вполне
закономерен. Перед фельетонистом до революции стояли две задачи: во-первых,
написать так, чтобы цензор не имел права запретить, во-вторых, чтоб читатель
точно понял сокровенный смысл фельетона, его подтекст. Надо было, чтоб
читатель догадался, что Большие головотяпы, Обмановка - не что иное, как
русское самодержавие, а бравый майор, с глазами навыкате и в шинели с
бобровым воротником - Николай I, и в то же время для цензуры не было бы ни
малейшего повода вслух высказать такое предположение. Бывало еще сложнее.
Описывая живую сцену с натуры, где главный герой бестолково и бессмысленно
пытается заглянуть внутрь чугуна, автор настойчиво повторял фразу: "Задумал
добиться слова от чугунной решетки". Приученный к намекам читатель
припоминал эту фразу, когда на следующей странице видел строгий рисунок с не
менее строгой надписью "Могила В. фон-Плеве" и начинал тоже "добиваться
слова от чугунной решетки". Оказывалось, что там причудливой немецкой
готикой довольно явственно написано: "Хир ист дер Хунд беграбен"
Эти вот ухищрения автора и читателей и создавали славу маленького
фельетона. Другая его особенность - остроумное игрословие, но это все же
было второстепенным.
У нас жанр фельетона, на мой взгляд, может держаться лишь на
исключительном остроумии, начитанности и большом мастерстве. Что же касается
основных задач маленького фельетона в прошлом, то они в наше время стали
ненужными. Зачем о ком-нибудь писать намеками, когда это можно сделать прямо
и просто. Наша система позволяет о любом отрицательном явлении сказать
полным голосом. В этих условиях лишние слова только
мешают. Прочитав один-два абзаца, ищешь дальше, что же в сущности
произошло, и видишь, что в конце это точно сказано. Словесная же городьба,
как самоцель, слишком трудна, чтоб стать даже редким явлением в газетах
общеполитического характера. Этого не всегда могут добиться и журналы.
В том же номере "Уральского рабочего" прочитал очерк "Уралмашевская
закалка". Очерк не дочитал. Начинается тем, что сломался резец. Из
разговора, который дальше приводится "для живости", узнаешь, что резец из
победита. А дальше и читать не надо. Все ясно и без длинного авторского
оформления. Так и скажи коротко, просто, что либо изобрели какую-то новую
закалку резцов, либо нашли лучшие пути их использования. Как это частенько
бывает, автор очерка останавливается только на внешних показателях, за
которыми совершенно не видишь самого главного. Старый вопрос, почему так
получается. Почему героика будней, увлекательное напряжение человеческой
мысли выходит так не увлекательно в нашем изображении. Может быть, и здесь
главная ошибка в том, что часто переносим в нашу литературу целиком приемы
прошлого. Пейзаж для настроения, внешний облик героя, его разговор, а дальше
схематично о самой сути дела. Так, разумеется, выглядит просто, но такое и
читать не надо дальше третьего-четвертого абзаца. И ведь это тогда
повторяется из очерка в очерк! Один маленького роста и токарь, другой,
широкоплеч и мускулист, работает шахтером-проходчиком, третий с облысевшим
лбом и большой семьей - землекоп, четвертый - доменщик, ловкий, подвижной, с
лихо взбитым чубом. За всем этим внешним вовсе не видишь ни человека, ни его
дела.
Большое усложнение жизни, как видно, требует и от литератора более
сложного подхода к ней, детального изучения хотя бы одной какой области
техники и ее людей. Хуже всего, что эти обветшалые приемы внешнего показа
мешают и тем, кто захотел показать новое со знанием этого нового. Он прежде
всего и сам во власти прошлых литературных образцов, сам в школе изучал их,
с юных лет усвоил, что литература без цветов и облаков не бывает. Самое
название "производственный" говорит, что тут дело совсем неладно: заранее
отграничивают производство от литературы. Ведь не шел же лесковский "Левша"
или "Тупейный художник" в каком-то особом разряде, хотя в том и другом
рассказах есть что-то и от производства. Люди - везде люди, и в быту и на
войне, на производстве никто не становится схемой, все живут, волнуются,
борются, и если это изображается полноценно, так там должно быть все, что
бывает в рассказах, повестях, очерках.
Из письма к Л. И. Скорино
17 сентября 1946 г.
К моей манере письма в какой-то степени привыкли, но не менее привыкли
и к мысли, что этот всегда о прошлом пишет. Современного в ней многие не
видят и, думаю, долго не увидят. Причина, по-моему, в каком-то календарном
определении истории и современности. Поставлена на вещи, написанной на самую
острую тему современности, дата прошлого - старина, история. Попробуйте при
таком взгляде доказать, что "Дорогое имячко" - это Октябрьская революция,
что "Васина гора" - отражение тех настроений, с какими советские люди
приняли пятилетний план, что "Гор подаренье" - праздник Победы и т. д. За
старой рамой люди не видят не совсем старого содержания, которое, однако,
нельзя дать в виде фотографии, чтоб человек мог точно сказать - это я. А
ведь есть у меня и сказы прямого боя. Например, "Круговой фонарь", писанный
о прокатчике ВИЗа Обертюхине. С героем сказа не знаком. Прочитал лишь
несколько газетных заметок о нем и передвинул его качества в хорошо
известный мне быт. История это или современность? Вот решите-ка этот вопрос.
Всегда был историком, не настоящим, конечно, и фольклористом тоже не
очень правоверным. Состояние моего образования не позволило взобраться
полностью на то высокогорье, которое открыл нам марксизм, но та высота, на
какую мне все-таки удалось подняться, дает возможность по-новому посмотреть
на знакомое мне прошлое...
Считаю это качеством современника, а меня относят в группу,
перелопачивающую старый материал, где от случая к случаю вставляются
"пропускные" фразы и характеристики. Напиши вот я "Крашеный панок" или
"Егоршин случай" - признают мемуарной литературой. При удаче даже могут
похвалить: "не хуже "Детства Темы", "Никиты", "Рыжика" и пр., но никто не
подумает, почему старого советского журналиста, чувствующего вопросы
современности, потянуло рассказывать о том, что было шестьдесят лет тому
назад: просто ли припомнить дни, когда он был малышом, или есть другая
задача. Вроде, например, того, как формировались кадры людей, которым
пришлось в полное плечо работать в годы революции.
Предположение, что в тиши ковыряю что-то историческое, к сожалению, не
похоже на правду. Занимаюсь теперь другим, - не очень писательским делом.
Приходится много писать по заявлениям своих избирателей. Конечно, в смысле
накопления материала о современности это много дает, только вряд ли с этим
новым мне удастся справиться, как литератору. Получила белка воз орехов,
когда зубы стерлись. А тем тут действительно воз. Удивляться надо, как их не
видят.
Недавно вот побывал в одном колхозе, километров за двести от
Свердловска, побыл там три дня и обалдел от новых впечатлений. Срок,
разумеется, мал, чтоб написать даже очерк, но вполне достаточен, чтоб лишний
раз оказать о причинах бесплодия на темы современности. Со всеяй
очевидностью выступает, что, сидя за городским письменным столом , вращаясь
в кругу себе подобных, мы абсолютно ничего не знаем о жизни страны, хотя бы
в таких звеньях, как колхозы. Вероятно, мешают и литературные образцы, в
которых в свою очередь можно различить старую основу. А ведь на деле и
основа и уток готовятся теперь по-иному, из другого материала, и
видоизменяются не по десятилетиям, а по годам.
Видел, например, начало колхозного поселка. С чего, вы думаете,
начинают?.. На разбитой под поселок площадке первое сооружение-вышка. Не
пожарная или караульная, а водопроводная. Затрачивают около сотни тысяч на
два артезианских колодца глубиной от сорока пяти до шестидесяти метров и не
потому, чтоб у них воды не было. Вода рядом, в лощине, речка чистенькая, и
место не из засушливых. Может статься, что здесь действовал пример города -
удобство иметь в каждом доме раковину, но все-таки это пришло не извне, а
родилось тут, на месте, и главный расчет не в раковине, а в желании
обезопасить насаждения от климатических случайностей. Чувствуете?
А гидростанция и рабочий план на установку линии для электропахоты! Не
кустарничество, а сделан инженерами, плачен не малой для колхоза суммой в
пятьдесят тысяч рублей. И к этому волы. Самые настоящие украинские. Такие же
могучие, такие же ленивые, и ярмо, и цоб-цобе, только украинца нет. В общем
узор пестрый!
Или вот другой случай из поездки. Район индустриальный. Там огромный
рудник с поселком и два огромных строительства. В одной из деревень этого
района встретил старого знакомца еще по "Крестьянской газете". Он немного
моложе меня. Взрослая дочь работает не то доктором, не то агрономом. Живут
вдвоем со старухой. Дом полная чаша. В колхозе не состоит и как будто нигде
не работает ни сам, ни жена. Стал расспрашивать. Говорит...-кротов ловлю.
Выяснилось - охотник. Ловит капканами...
Специфика его производства интересна, но ведь не менее интересна и
экономическая сторона. Специально потом справлялся в районном центре,
сколько заготовлено кротов. Ответили, что за нынешний сезон заготовили
двести тысяч шкурок. Отсюда вывод: семей сто - сто пятьдесят "кормится от
кротовьего дела", и кормится с большой привилегией. Понятно, Заготпушнина
тоже не теряет, но покрывает ли прибыль те убытки, которые создаются для
колхозов утечкой рабочей силы? Вопрос не маловажный. А сколько таких
вопросов и совсем неожиданных конфликтов!
В третьем месте наткнулся на романтическую историю. Куда тебе Корсика,
Сицилия и прочие вендетты!
По секрету скажу, - темок в нашей советской действительности для
всякого, кто не сидит, как пришитый к своей чернильнице, сверх головы. Даже
мне, старому человеку, при случайных выездах в нос бьют. А будь бы помоложе,
годов хоть на десяток! А?
Из письма к Е. А. Пермяку
30 сентября 1946 г.
...Был один писатель Вердеревский. Барин, надо полагать, но некоторые
его вещи печатались в "Отечественных записках". Этот Вердеревский в 1857
году совершил небольшую прогулку: от Ирбита через Камышлов, Екатеринбург,
Кунгур до Перми на тарантасе, от Перми до Казани на Колчинском пароходе
"Стрела" (со скоростью десять верст в час), дальше прогулялся Волжским
бережком опять на своем тарантасе (крепко видать сделан был} до Царицына,
оттуда повернул на Калач хлебнуть водицы из тихого Дона, а из Калача
пробрался на Кавказ и там тоже поездил по всяким тамошним Боржомам. От этой
поездки осталась книжка, страниц на триста - "От Зауралья до Закавказья".
Вышла в том же 1857 году. В ней много забавного, поверхностного, но теперь,
когда, прошло около сотни лет, она читается с интересом...
В качестве образца благоглупости приведу цитату о пельменях.
"...Может быть, решитесь попробовать на вкус знаменитых пермских
пельняней (пель-нянь по-пермяцки хлебное или медвежье ухо), ошибочно
называемых пельменями, этого любимого лакомства целой Сибири н всего
Приуральского края: оно кисло, и сытно, и не без запаха лука..."
В другом месте рассказывает:
"- Дома барин? - спросил я краснощекую здоровую бабу, сидевшую на
подъезде с чашкой пельменей, плававших в уксусе.
- Нету-ка, - ответила камеристка, дожевывая толстый и сочный, как сама
она, пельмень, или, правильнее, пель-нянь".
Видите сколько чепухи? Медвежье ухо, плавают в чашке с уксусом,
поедаются на крылечке, вроде семечек. Величиной и сочностью со здоровую
бабу! Попробуйте представить.
Но дело не в этой. В книжке не мало и другого.В частности меня поразил
один факт. В Екатеринбурге Вердеревский смотрел один купеческий дом.
Оказалось, отделано с показной купецкой роскошью: много бронзы, позолоты,
лепных украшений, резьбы по дереву, превосходный фарфор и фаянс, прекрасный
инструмент, но самое замечательное в том, что хозяева в этом доме не жили.
Предпочитали другой дом, попроще, пообжитее, а этот держали "так" - для
показу. По этому поводу автор пущает сентенцию об ограниченности
провинциалов, не умеющих пользоваться комфортом. Такая сентенция меня не
устраивает. В ней много либиховского мыла. Помните такое? Или вы уж этого не
знали? Многие статьи начинались: "Знаменитый Либих в своих "Письмах по
химии" считает потребление мыла мерилом культуры..." После этого шли цифры:
в Англии столько-то, во Франции столько-то... В России, как водится, меньше
всего. Отсюда вывод об отсталости и т. д. Агитационное значение подобных
высказываний для того времени было понятно, но разве оно было верным? Все же
мы знали, что в стране широко употреблялся зольный и поташный щелок, а на
любой деревенской усадьбе имелось такое изумительное сооружение, как русская
баня, которая умела отмывать грязь лучше любого сорта мыла. И ходили в такие
бани ежесубботно. Случалось, ставили бани и на покосных участках и около
угольных куреней. Это о чем говорит? Как напаришься в такой бане да
вспомнишь про либихово мыло, так и подумаешь: выпарить бы тебя, узнал бы
мерило культуры.
Тоже с сентенцией Вердеревского. Дело вовсе не в ограниченности вкуса к
комфорту, а в другом понимании, этого комфорта.
Надеюсь, вы что-нибудь поняли из этой околесицы, попавшей сюда под
свежим впечатлением только что просмотренной книжки... Это на те же кости
прикиньте, потому как инженер душ обязан понимать и то, что сами души не
вполне разумеют.
Некоторые рецензенты и критики пока прославились только тем, что не
видели главного или видели его не так, как надо... обо всем судили по меркам
литературных образцов. А между тем эти мерки как раз больше всего и мешают
новому, такому, чего еще не было в литературе.
...Поговорим лучше о Бальзаке, Флобере и прочих не членах Союза. Мне
кажется, что надо посмотреть на них не по-литературоведчески, - что и как
они писали, а по-организаторски, как они добились, что их произведения
оказались такими неувядаемыми. Что тут больше действовало: образование,
труд, природная одаренность, всестороннее знание жизни?
Взять хоть Бальзака. Он не только кончил Сорбонну, но еще слушал лекции
по праву. Это, однако, не помешало ему писать плохие романы и повести,
которые он потом отбросил. В этом, между прочим, и ответ о природном
даровании. Оно бесспорно было, но само по себе, даже усиленное прекрасным
образованием, не создало Бальзаку заметного имени. Имя пришло потом, после
тридцати лет, когда Бальзак сел в затвор отрабатывать свои долги. А их
накопилось до пятидесяти тысяч франков. В золотой валюте первых десятилетий
прошлого века. Чтобы сделать такой долг, человеку, конечно, не просто
приходилось "вращаться в жизни", а вращаться винтом с предельной скоростью,
доступной для техники того времени. Повидал-таки, повстречался! До конца бы
дней хватило, но он не потерял вкуса к тому вращению, которое ему уже много
дало. Мы знаем, что он пытался выставить свою кандидатуру в депутаты.
Провалился, но не в этом суть. Дальше опять издательская деятельность и
опять провал на сакраментальную для него сумму в пятьдесят тысяч франков. Не
остыл и на этом, затеял разработку старых серебряных рудников в Сицилии. А
его роман с Ганской, потребовавший путешествий и в Италию, и в Питер, и даже
в Бердичев. Понятно, почему у Бальзака типы, встречающиеся в его
произведениях, считаются тысячами. Сколько тысяч - это литературоведы знают,
до тонкости, а почему он так разбогател - это почему- то остается в тени.
...Настоящее полное включение в жизнь только и может сделать писателя,
принести новые проблемы, показать тех героев, о которых мы пока лишь
предполагаем. Только включение нам нужно диференцировать, так как жизнь
стала много сложней. И не обязательно куда-нибудь ехать. Это, конечно,
легче, но не обязательно. То, что происходит рядом, в своем городе, в своем
квартале даже в своем доме мы ведь, честно говоря, не поняли и не усвоили в
свете марксистской философии.
Письмо к начинающему писателю
7 октября 1946 г.
Уважаемый товарищ!
Ведь я занимаюсь только обработкой фольклорного материала. Правда,
состою членом писательского союза и даже веду организаторскую работу, но
подлинным писателем, в высоком смысле этого слова, то есть, человеком,
который художественными средствами решает важнейшие проблемы жизни, считать
себя не могу. Поэтому и не сумею указать вам путь.
Думаю, что стать писателем этого ранга очень трудно. Огромный жизненный
опыт, высокое и многостороннее образование, наблюдательность, речевое
богатство и природная одаренность еще недостаточны. Надо уметь любое Явление
жизни понять и осветить светом марксистско-ленинской философии и видеть
перспективу с высоты этой же философии.
Гораздо проще кажется положение тех писателей, которые просто
рассказывают о своей жизни. Здесь жизненный опыт занимает главное место.
Конечно, и здесь требуется какое-то образование и навык владеть словом, но
это уж не так важно. Гораздо важнее другое: уменье рассказывать живо,
образно, интересно. Иным это дается, как подарок природы, другим приходится
добиваться этого большим трудом. Знаете вот, как при устных рассказах. Иной
говорит о пустяках, и все слушают, а другой, более бывалый, начнет говорить,
и никому слушать не хочется.
Судя по тому, что вы пишете о своей жизни, она очень богата событиями,
вероятно, в большинстве тяжелыми, но вот удастся ли вам ее рассказать так,
чтоб ею заинтересовались читатели, - этого предсказать нельзя. Это и при
навыке не угадаешь, что получится: интересная вещь или исписанная бумага.
Еще одно предупреждение... .
Как бы вы ни писали, кому-то приходится оценивать, и тут надо иметь в