Бажов Павел. Повести, очерки, публицистика

растянулся. Он сломал удилище, поцарапал себе руку и рассыпал своих окуней.
Невольная остановка, пока собирали рыбу, нас немного образумила.
Куда бежим? Зачем?
Выстрелов больше не было, и мы отправились обратно к зимнику. На опушке
оказался какой-то молодой мужик в розовой, измазанной глиной рубахе. Заметив
нас, он негромко спросил:
- Вы куда?
- На перевоз. В Горянку нам.
- Не велено тут! Вон, гляди, стражники... Вдали мы увидели человек пять
стражников. Разъезжал и тот, который заворотил женщин на прииск. Притаившись
за деревьями, мы стали спрашивать мужика:
- Дяденька, а как нам в Горянку-то?
- Трактом попытайтесь.
- Тут-то хоть что?
- Ловят одного...
- Кого?
- Ну, начальство знает. Отойдите-ко, а то еще налетит. Вишь, сюда
глядит...
- Кто стрелял-то?
- А мне видно? Стражники, поди... Может, и тот стрелял.
- Кто?
- Да которого ловят... Уходите, ребята. Не велено сказывать. Политика
он... Поняли? Уходите сейчас же.
Слово "политика" мы слыхали. Взрослые в наших семьях говорили это слово
с опаской, потихоньку, но с уважением. Зато наш уличанский подрядчик Жиган
орал на всю улицу, когда рассчитывался со своими рабочими:
- Вы что? Политика али что? Научились, главное дело, в чужом кармане
считать! Покажу вот дорожку! Покажу! Становому сказать - живо отправит.
Сибирь-то, она, брат... На всех, главное дело, хватит!
Опять послышались выстрелы. Редкие, гулкие, но тех, коротких и быстрых,
на этот раз не было. Стражник на гнедом коне поскакал во весь опор к
перевозу.
- Углядел что-то коршун! - промолвил мужик в розовой рубахе.
Выстрелы стали чаще, но все такие же гулкие.
- Нашли дурака! Так он вам и покажет, где сидит!
- Он где?
- Кто знает, может - в этом лесу, может - давно через тракт перебежал.
Ищи тогда! Простоим ночь у пустого места.
- Ты караулишь?
- Поставили, вот и стою. Что станешь делать! А вы лесом-то не ходите,
прямо на огороды правьтесь. Перелезете где-нибудь да по тракту и ступайте, а
то еще под нечаянную пулю попадете.
Мы послушались совета. Пошли прямо на огороды, перелезли через прясло,
прошли лесной участок и вышли на разделанное под огород место. Огород
упирался в глухую стену надворных построек, проездные ворота были заперты.
Постройки были хорошие, под железными крышами. Видно, это был дом
какого-нибудь заводского начальства.
Перешли еще два-три огорода, а все то же: глухая стена построек и
запертые ворота. Наконец попался нам "голый дом", у которого стояла одна
покосившаяся конюшенка без крыши. Через наружное прясло виден был тракт. Это
как раз нам и надо было. И гряды здесь шли вдоль - удобно для выхода.
- Ну-к что, пошли ребята! - И Кольша, помахивая ведерком и обломком
удилища, пошел по борозде между картофельными грядами, мы - за ним.
В это время яростно залаяла собачонка, выбежавшая из-за конюшенки. За
собачонкой вылетела женщина в синем платке, с какой-то узенькой крашеной
дощечкой, должно быть от кросен.
Женщина угрожающе взмахивала дощечкой и кричала:
- Я вас, негодников! Нарву вот крапивы... Кольша, однако, спокойно шел
прямо на женщину. Он у нас всегда такой! Без сноровки и в драку ходил. Мы,
конечно, поторопились поддержать товарища:
- Мы, тетенька, не воровать...
- Нам только на улицу перелезть.
- Что вам тут за дорога? - спросила женщина помягче.
- Не пускают зимником-то, велят по тракту. Мы и пошли огородом. Ничего
не рвали, хоть обыщи!
Женщина цыкнула на собачонку и совсем спокойно стала спрашивать, чьи
мы, как сюда попали и что видели на зимнике.
Когда мы рассказали, женщина раздумчиво проговорила:
- И здесь, поди, вас не пропустят. Возчиков вон всех заворотили. До
Речек, слышно, облаву протянули. Недавно ваш горянский на паре лошадей
шестерых стражников привез. Как быть-то? Ночевать, видно, вам у меня. А
дома-то, поди, ждать будут. Спрашивались хоть у матерей-то?
- Нет, тетенька. Не спрашивались.
- Ох, ребята, горе с вами! На-ко, куда не спросясь убежали! Как теперь,
а?.. Темно ведь скоро будет, а то бы по Коровьему прошли, а там берегом.
Забоитесь по потемкам-то?
- Не забоимся, тетенька! Не маленькие, поди.
- Видать! Так вы, нето, по заогородам ступайте. Тут их всего восемь
осталось. У последнего-то огорода, от крайнего столба, прямехонько идти.
Тропки там пойдут к болоту - оно ныне сухое. Ишь, в огороде-то все сгорело.
Вдоль того болотца и ступайте. Оно вас к пруду выведет. Там мысок есть. На
этой стороне мысок и на той мысок. Это и будет Коровье. Тут хоть широконько,
а мелко: коровам по брюхо. Мы тут когда бегаем... в обход мостиков. Много
короче выходит. А дальше - тропка, прямехонько к Перевозной горе. Знаете,
поди, те места?
На плотине пробило девять. Колюшка не поверил:
- Просчитался дедко. Девять отбил!
- Девять и есть,- подтвердила женщина.
Когда мы пошли обратно к пряслу, она остановила нас:
- Постой-ко, ребята, я вам хоть по кусочку дам. Есть захотели, поди,
рыболовы?
Отказываться мы, конечно, не стали, и женщина вынесла нам три ломтика
круто посоленного ржаного хлеба.
- Передайте матерям-то поклончик от Настасьи Огибениной. Пущай
хорошенько вас надерут! - И сейчас же предупредила: - Вы, ребята, через
прясла-то не ползайте. Тут через два огорода такие кикиморы живут. Придумали
цепную собаку в огород спускать. Оборвет пятки-то. По за-огородам идите! Да
не забывайте - от последнего столба прямо. А как переходить станете, на
мысок правьтесь. Направо-то глубоко. Не утоните хоть!
- Мы, тетенька, плавать умеем.
- Саженками, по-собачьи, по-лягушачьи. Это уж так точно.
- Вижу, что мастера. По три раза на день таких драть, и то, поди, мало.
Ох, ребята, ребята!..
И вот мы опять в лесу, за огородами. Хлеб тетушки Настасьи оказался
летучим - в минуту ни у кого не оказалось.
- Лучше бы она и не давала! - печально вздохнул Колюшка, а Петька
набросился:
- Ты опять о хлебе! Под ноги гляди. Рыбу не рассыпь. Смотри тихо,
ребята! В оба гляди!
В лесу становилось темно. Трава под ногами потемнела и казалась
мертвой. Откуда-то появилось много мелких черных сучьев. Куда ни ступишь -
хрустят. Пока пробирались по заогородам, лес был "свечкой", а от крайнего
столба пошел "мохнач", какой растет около болот. В таком лесу, да еще с
большой примесью мелкого, и днем на пяти шагах человека на найдешь, а
вечером и подавно. Тропку все-таки нашли без труда, и она вывела нас к
болоту. Идти стало хуже. То и дело под ноги подвертывались узкие сухие кочки
с глубокими провалами между ними. Провалишься - и под ногой обязательно
хрустнет. Откуда только насыпалось столько всякой дряни! А Петька шипит:
- Ш-ш... ты! Тихо! Слышишь - говорят.
Болото подходило местами близко к тракту. Оттуда вдруг послышались
голоса:
- Не иголка, главное дело... Кругом обложено. Укажут ему дорожку,
укажут! Сибирь-то, она на всех, главное дело, хватит.
- Не горячись ты, сват! Может, он близко где... слышит тебя.
- А я боюсь? Да мне, главное дело, попадись только: сразу - прощай,
белый свет...
Дальше не стало слышно, но мы все узнали, что это говорил наш
уличанский подрядчик Жиган.
- Откуда тут Жиган? - прошептал Петька.
- Он, может, стражников-то и привез из Горянки. Тетенька про которых
сказывала.
- И то... Тихо, ребята!
Болотце пошло влево, и голосов вовсе не стало слышно. Но от этого было
еще страшнее. А вдруг заблудились! Уклон стал заметнее. Под ногами захлюпала
вода.
- Она говорила, пересохло болото, а тут вода. Неладно, видно, идем,-
сказал Кольша.
- К пруду пошло, то и вода. Не видишь - кусты там? Берег, значит...
Тихо, ре...
Петька замер, не договорив слово. Остолбенели и мы. Вправо от нас,
прислонившись к сосне, сидел человек. В потемках нельзя было разобрать,
молодой или старый, но без бороды и усов. Было видно, что одна нога у него
разута, другая в сапоге. Правая рука была под широковерхой фуражкой, которая
лежала на земле.
Человек сидел и молчал. Мы тоже молчали. Потом он попросил:
- Хлебца у вас, ребятки, нет? Кусочка...
Эти простые слова сразу успокоили. Даже веселее стало. Все-таки с
большим, а то вовсе страшно в лесу.
Узнав, что у нас нет ни крошки, незнакомец стал нас расспрашивать,
зачем мы сюда попали, кто наши отцы, где живут, куда мы идем.
Мы наперебой принялись рассказывать, а он то и дело напоминал:
- Потише, ребятки, потише. Не кричите!
Когда мы рассказали, что хотим перейти пруд бродом, незнакомец
заговорил быстрее, короче:
- Брод? Где? За этими кустами? Мне бы с вами.
Помолчав немного, незнакомец сказал;
- Ну-ка, ребятки, кто из вас покрепче?
Этот вопрос в нашей тройке давным-давно был решен и сотни раз проверен.
Мы с Петькой враз указали на Колюшку:
- Вот, дяденька, он.
- Этот? Всех меньше, а всех сильнее?
- Это уж так точно. Обоих оборает и на палке перетягивает. Медведком
его зовем.
- Медведком? - усмехнулся незнакомец.- Ну-ка, подойди поближе. Встань
вот сюда. Попытаем твою силу.- И он положил обе руки на плечи Колюшки, но
сейчас же снял.
- Нет, ничего не выйдет. Идите вперед, ребятки, а я волоком за вами.
- Ты идти-то не можешь? - спросил Колюшка.
- То-то, Медведушко, не могу...
- Подстрелили тебя?
- Много узнаешь - дедком станешь. Иди.
- Ну-к, я сапог, нето, твой понесу.
- Это дело.
Незнакомец надел свою фуражку. Под ней оказался большой револьвер.
Сунув револьвер в левый карман куртки, раненый лег на правый бок, подогнул,
насколько можно, здоровую ногу вместе с прижатой к ней раненой, оперся
руками о землю и подтянулся вперед.
В густой заросли кустарника мы нашли извилистую, переплетенную
корневищами, но широкую тропу. По ней, видно, спускались коровы, когда стадо
пасли на этом лесном участке. Тропа выходила на песчаный мысок, о котором
говорила тетушка Настасья. Брод и выход к дому были перед нами.
МИМО ДВОЙНОГО КАРАУЛА
Петька первым выбежал на мысок и сейчас же зашипел на нас:
- Тш... тш... Тише вы! Разговор где-то...
Мы прислушались. Справа как будто доносились голоса, но так смутно, что
Колюшка заспорил:
- В ушах у тебя, Петьша, звенит.
- Как не так! Слушай хорошенько. Вот... На этот раз довольно ясно
донесся смех. Петька побежал к раненому, который с трудом, тихо постанывая,
пробирался по коровьей тропе.
- Там, дяденька, разговаривают. Много...
- На том берегу?
- Нет, на этом же, только подальше.
- Ну погоди - сам послушаю, а вы потише. Раненый подполз к самому
берегу и стал прислушиваться.
- Говорят где-то. Не близко только. Это по воде наносит. Потише все-
таки нам надо. Как бы не услышали. Ну, кто первый брод пытать будет?
Мы не заставили себя ждать, но Петька все же опередил. Он был уже в
воде и хвалился:
- Как щелок, вода-то! Теплехонькая.
- Тише, ребятки! Не булькайтесь! Если глубоко, лучше вернитесь,-
посоветовал раненый.
Брод оказался удобным, но в одном месте, ближе к тому берегу, было
все-таки глубоко. Переползти тут и высокому человеку было невозможно.
Выбравшись на другой берег, все мы, стуча зубами от холода, первым
делом решили:
- Нет, не переползти ему.
- Глубоко. Где переползти!
- Кольше до самого горла доходит.
Куда! Подскакивая на песке, я уколол себе ногу. Ухватившись рукой за
больное место, нащупал что-то легонькое. Оказалась сломанная сережка.
- Гляди-ка, ребята!
- Может, золотая?
- Золотая! Кому тут золото терять. Медяшка - это так точно. Пятак
пара... Постой-ка, ребята... может, тут перевоз вовсе близко. Сбегать бы
поглядеть. Вон она, тропка-то!
- Без рубах?
- Ночь ведь.
- Холодно...
- А мы бегом.
- Ну-ка, а тот?
- Что тот?
- Подумает - убежали...
- Это так точно. Тогда, нето, вот как... Ты ступай к нему, а мы с
Егоршей сбегаем. Нельзя ли там лодку подцепить. Так ему и скажи: лодку, мол,
искать пошли, а без этого ему не переползти.
- А если вас поймают?
- Без рубах-то?
- Ну...
- Егорша тогда свистнет. Услышишь небось.
- Тогда погодите. Сперва я перебреду. Боюсь я один по воде-то.
Мы подождали, пока Колюшка переходил пруд, потом побежали по плотно
утоптанной тропинке. Взошла луна, и по лесу легли белые полосы. Страху все-
таки не стало. Мы знали, что позади нас люди и впереди, где то близко, тоже
Дорожка была удобна. Она вывела нас к тем ручьям, где мы утром искали
золото.
- Гляди-ка, Егорша, сколь мы давеча зря колесили. Тут вовсе прямо. А
это уж к Перевозной горе пошло. Верно? Узнал место-то? Дураки были -
кругом-то шли.
Под ногами пошел плитняк. Надо было выбирать, как лучше ступить, чтобы
он не расползался и не гремел под ногами. На этом ползучем плитняке потеряли
было тропинку, но вскоре нашли. Дальше опять она пошла хорошо убитая,
удобная.
Место здесь было знакомое, и мы почувствовали себя еще лучше.
На перевозе было тихо. Недалеко от перевозной избушки горел костер. У
костра спиной к нам сидели двое. В одном мы сразу узнали Яшу Лесину. Другой
был незнакомый. Паром и все четыре перевозные лодки стояли у этого берега.
Паром приходился как раз перед избушкой, а лодки были зачалены вдоль берега,
ближе к нам. С краю стояла тяжелая лодка, человек на двадцать. Выбирать,
однако, не приходилось: только ее и можно было увести незаметно.
Петька указал пальцем на лодку, и оба мы, прячась за деревьями, стали
спускаться к берегу. Осторожно сняли чалку с пенька, еще осторожнее вошли в
воду и, пригнувшись за правым бортом, легко сдвинули и повели лодку.
Делалось это молчком. Тишину нарушали только всплески крупной рыбы в пруду
да глухой гул голосов около костра.
Под ногами опять пошел плитняк. В воде по нему идти было еще хуже.
Влезли в лодку, сели за весла и поплыли, стараясь не шуметь. Лодка была
тяжела для нас, но все же подвигалась, только виляла: то пойдет вглубь, то
лезет прямо на берег. Каждому из нас казалось, что виноват другой, и мы до
того забылись, что стали громко перекоряться.
- Потише, ребятки! - образумил нас голос с берега. Это было так
неожиданно, что мы оба чуть из лодки не выпрыгнули. Оказалось, что
незнакомец с Кольшей давно услышали нас и сами позаботились найти удобное
для причала место. Они выбрались повыше мыска. Незнакомец сидел на береговом
камне, а рядом стоял Колюшка со всеми удочками, ведерками и нашей одеждой.
- Кормой подводи, ребятки! - распорядился раненый и, когда лодка
зашуршала бортом о камень, похвалил: - В самый раз. Молодцы, ребятки.
Замерзли, поди, без одежонки-то?
- Нет, дяденька. Вспотели даже.
- Скажите, как вам лодку пособило увести? Видели кого на перевозе?
Мы рассказали. Раненый спросил:
- Все, говорите, лодки у парома?
- Ну, а как же! Четыре их. Все они тут.
- На том берегу нет?
- Откуда!
- А вы глядели?
- Да не видно там. К кустам-то тамошним вовсе черно.
- Так, -проговорил раненый и еще раз спросил: - Не видно от парома тот
берег?
- Нисколечко. Это уж так точно.
- У тебя отец из солдат, что ли?
- Нет, моего отца не брали. Вон у Егорши с Кольшей отцы в солдатах
были.
- У них и научился?
- Такточнать-то?
- Ну...
- Да у меня тятенька этак не говорит, - заступился я за своего отца.
- А у меня? Кто слыхал? - отозвался Колюшка.
- Привычка такая... Это уж так точно,- потупился Петюнька.
- Эх ты, голован! Привычка старая, а годы малые! - рассмеялся раненый.
- Ну, вот что, ребятки!.. Оделись? Ставь свои ведерки да удочки в лодку. К
перевозу мне незачем. В той стороне, видно, ждут меня. Попытаем по этому
берегу. Только вы, чур, молчок. Поняли? Кто бы ни спрашивал - ни одного
слова! Ладно?
Нам стало не по себе.
- Теперь садитесь, ребятки, а я потом.
Мы забрались в лодку. Раненый ловко перекинулся с камня на кормовую
скамейку и стал готовиться в путь. Он первым делом вытащил из кармана
револьвер и положил его на скамейку, под правую руку. Снял куртку и надел
откуда-то взявшийся широкий рабочий фартук, повязал лицо платком, будто у
него болят зубы. Только узел сделал не сверху, а на самом подбородке. Вместо
фуражки надел вытащенную из кармана шляпу-катанку, в каких ходят на огневую
работу.
У нас начался было спор, кому сидеть на веслах, но раненый строго
приказал:
- Без спору! Сам рассажу, как надо. - И велел Петьке сесть к правому
веслу, мне - к левому, а Колюшке сказал: - Ты, Медведушко, в самый нос
ступай да повыше как-нибудь взмостись. Не упади только.
Когда все приготовления кончились, раненый сильно оттолкнулся веслом от
камня. Лодка теперь пошла без виляний и гораздо быстрее, чем у нас с
Петькой. Держались не близко к берегу. Там, где берег делает крутой поворот
направо, нас окликнули:
- Эй! Кто плывет? Отзовись!
Нас удивило, что незнакомец направил лодку на голос.
Не подплывая, однако, к берегу, он спокойно отозвался:
- Тихонько говори! Вроде объезда мы. Стражники велели объехать.
- Так ведь мы караулим...
- Не верят, видно.
- Сами бы тогда и караулили! Гоняют народ. Мне утром-то, поди, на
работу, - сердито сказал голос с берега.
- Нам, думаешь, на полати?
- То и говорю - мытарят народ.
- Кто у тебя с правой-то руки стоит? - спросил незнакомец.
- Поторочин Андрюха, из Доменной улицы... Слыхал?
- Как не слыхал - в родне приходится. А с левой руки кто?
- К перевозу-то? Никого нету. На краю стою.
- Как - нету? Стражники говорили - везде поставлены.
- Слушай ты их больше! Говорю, нету. Кого там караулить? Между зимником
и трактом тот сидит. Коли он брод знает, и то не уйти. По всему тракту до
самой плотины люди нагнаны и стражники ездят. Не уйти мужику. Вы не слыхали
чего?
- Нет, не слыхали. Ты потише говори - не велено нам.
- А ты испугался?
- Что поделаешь! У них палка, у нас затылок.
- То-то у тебя все как онемели! Ты сам-то хоть чей будешь?
- Не признал, видно?
- Не признал и есть.
- Подумай-ко... Делать-то все едино нечего.
- Скажись, кроме шуток.
- Не велено, говорю. Завтра все скажу.
- Шибко ты боязливый, гляжу.
- Да ты не сердись! Говорю, завтра узнаешь, а пока- помалкивать станем.
И незнакомец махнул нам рукой - гребите. Мы налегли на весла, и лодка
пошла под самым берегом.
На паромной пристани никого не было. Против, на Перевозной горе, все
еще горел костер. Когда подплыли ближе к заводу, незнакомец проговорил:
- Ну спасибо, ребятки, - выручили наполовину. Как дальше будем? Еще
помогать станете или уж будет? Натерпелись страху-то?
- Пусть другой кто боится. Мы не струсили! - сказал Петька.
- Ты за себя говори, а не за всех.
- Так мы, поди-ка, заединщина, - поспешил я поддержать Петьку.
- Ты что скажешь, Медведко?;
- Ну-к, я - как Петьша с Егоршей.
- Тогда вот что, ребятки... Я вам покажу место, где меня искать. Только
чтоб никому... Поняли? Мы стали уверять, что никому не скажем.
- Ни отцу, ни матери. Не то худо будет. Знаю ведь, в которой улице
живете.
- Да что ты, дяденька, разве мы такие!
- Ну, мало ли... Славные будто ребятки, да не знаю ваших отцов. То и
говорю так, а вы за обиду не считайте. Ну, а если выдадите, беда вам будет.
Когда мы стали уверять, что никому ни за что не скажем, раненый
заговорил опять ласково:
- Ладно, ладно - верю. Слушайте вот, что вам скажу. Сейчас мы подплывем
к просеке на Карандашеву гору. Тут еще рудник был. Знаете?
- Костяники там много по ямам бывает.
- Ну вот. Против этой просеки я и вылезу. Только не на берегу буду, а
постараюсь на ночь переползти к покосной дорожке. Лес там мелкий, да густой.
Вот там и буду вас ждать. А вы мне хлеба притащите да черепок какой под
воду. Ладно?
Мы, конечно, согласились.
- А как меня искать будете?
- Придем туда, кричать станем, ты и отзовись.
- Вдруг не узнаю ваших голосов, тогда как?
- Тогда... тогда Егорша пусть свистнет. Он у нас первый по улице.
Большие против него не могут. Так свистнет - сразу услышишь.
- Нет, ребятки, это не годится. Вы лучше так сделайте. Идите из Горянки
по покосной дороге. Как дойдете до Карандашевой горы, до просеки этой,
поворотите на нее да к пруду и ступайте - и все одну песенку пойте. Какую
знаете?
- Ну, про железную дорогу:
Полотно, а не дорожка,
Конь не конь - сороконожка...
- Вот... Ее и пойте потихоньку, а я отзовусь. А если не отзовусь -
значит, меня тут нет.
- Ты где будешь? - спросил Петька.
- Как придется. Сам не знаю. А теперь приставать станем. Вон она,
просека-то.
Высадившись на берег, раненый посоветовал:
- Вы, ребятки, так под берегом и плывите. У крайних улиц где-нибудь и
высадитесь. Ваша-то которая?
- Пятая с этого конца.
- Тогда пораньше. А то, поди, ждут вас - заметят. Да лодку-то
оттолкните! Ее за ночь к плотине и унесет. Вишь, в ту сторону ветерком
потянуло. Не проболтайтесь смотрите!
Оставшись одни, мы долго сначала молчали. Лодка у нас завихлялась.
Колюшка перебрался к рулевому веслу, и все это молчком.
Первым заговорил Петька:
- Гляди, ребята, чтоб ни-ни! Колотить дома будут - говори одно: ходили
на Вершинки.
- Отлупят все равно.
- Ну-к, про это что говорить...
- Это уж так точно. Готовьсь, ребята! Только чтоб ни словечка про
того-то! Да хлеба-то припасайте. Покормят, поди, нас... Отлупят сперва,
потом кормить станут. Не зевай тогда! Ты, Егорша, у бабушки еще попроси.
Скажи, не наелся. Она тебе еще отрежет, а ты - в карман.
Была глубокая ночь, но в домах кое-где видны были огни. Фабрика молчала
- был летний перерыв. Только над домной взлетали столбы искр.
Чем ближе мы подплывали, тем страшней становилось. Вот и Вторая Глинка.
Через одну улицу наша Каменушка.
- Правь, Кольша, к плотику. Высаживаться, видно, надо.
Мы высадились на плотик, уложили весла в лодку, повернули ее носом
вглубь, оттолкнули от плотика, а сами по гибким доскам вышли на берег.
Пройти еще шесть-семь домов до переулка, пересечь Первую Глинку - и мы
дома... Никто, однако, не радовался. Каждый только пошарил в своем ведерке и
рыбу покрупнее вытащил наверх.
- Ну-к, я говорил - заведет нас зеленая. Вот и завела!
- Чудак ты, Кольша! Человека из беды выручили, а ты материной трепки
испугался.
- А что, если, ребята, это конный вор?
Сначала мы просто опешили от этого вопроса, потом принялись доказывать
Кольше, что это он вовсе зря придумал, что конных воров народ ловит, а не
стражники, револьверов у конных воров не бывает, а подпилок да веревка.
- Ну-к, я тоже думал - не вор, - успокоил нас Колюшка. - Это он сам,
как мы вдвоем-то оставались, все про лошадей спрашивал. Я сказал, что у
Жигана девять лошадей, а он говорит - это мне не надо, скажи про рабочих, у
кого есть лошадь. Вот я и подумал, на что ему.
- Сказал про лошадей-то?
- Всех перебрал на нашей улице.
- А он что?
- Не знаю, говорит, этих людей.
- Ну, вот видишь! Он знакомого человека ищет и с лошадью. Перевезти
его. Это уж так точно. А что, ребята, если Гриньше сказать? Он нашел бы
лошадь,
- Выдумал! Тебе что говорили? Если скажешь - я с тобой не заединщик.
- И я тоже.
- Ладно, ребята! Завтра спросим... про Гриньшу-то. Все это говорилось
на берегу. Лодку отнесло так далеко, что едва можно было разглядеть. Домой
все-таки надо идти. Ох, что-то будет?..
ДОМА
У всех нас матери не спали.
Встретили "горяченько", но вовсе не так, как мы ждали. Отцов у нас с
Петькой не оказалось дома. По первым же словам мы поняли, где они.
Матери даже не спросили, как бывало раньше, когда мы опаздывали: "что
долго? где шатался? куда носило?", а сразу перешли к приговорам:
- Я тебе покажу, как за большими гоняться! Будешь еще у меня? будешь?
будешь?
- Больших угнали, а ты куда полез? Тебя кто спросил? кто спросил? кто
спросил?
- Стражники наряжали? наряжали тебя? наряжали?
- Будешь помнить? будешь помнить? будешь помнить? Вопросы, по обычаю
тех далеких дней, подкреплялись у кого вицей, у кого - голиком, у кого -
отцовским поясом. Мы с Петькой орали на совесть и отвечали на все вопросы,
как надо, а терпеливый Колюшка только пыхтел и посапывал. За это ему еще
попало.
- Наказанье мое! Будешь ты мне отвечать? Будешь? будешь? Слышь, вон
Егорко кричит - будет помнить, а ты будешь? А, будешь? Смотри у меня!
После расправы я сейчас же забрался на сеновал, где у меня была летняя
постель.
Петька со своим старшим братом Гриньшей тоже спали летом на сеновале.
Постройки близко сходились. У нас был проделан лаз, и мы по двум горбинам
легко перебирались с одного сеновала на другой. На этот раз Петька перелез
ко мне и зашептал:
- Гриньша тут. Спит он. Потише говори, как бы не услышал. Про
Вершинки-то сказал?
- Нет. А ты?
- Тоже нет. Тебя чем?
- Голиком каким-то. Нисколь не больно. А тебя?
- Тятиным поясом. В ладонь он шириной-то. Шумит, а по телу не слышно.
Гляди-ка у меня что! - И Петька сунул что-то к самому моему носу.
По острому запаху я сразу узнал, что это ржаной хлеб, но все-таки
ощупал руками.
- Этот - большой-то - мне Афимша дала, а маленький - Таютка. Она с
мамонькой в сенцах спит. Как я заревел, она пробудилась, соскочила с
кошомки, подала мне этот кусок: "На-ка, Петенька!", а сама сейчас же
плюхнулась и уснула. Мамонька рассмеялась: "Ах ты, потаковщица!" Ну, а я
вырвался да деру. Под сараем Афимша мне и подала эту ломотину. Ишь,
оцарапнула - это так точно!.. Еще, может, покормят. Не спят у нас. Ну, не
покормят - мы этот, Таюткин-то, съедим, а большой тому оставим. Ладно?
Мне стало завидно. Ловко Петьке! У него четыре сестры. Таютка вовсе
маленькая, а тоже кусочек припасла. А меня и не покормит никто.
Но вот и у нас во дворе зашаркали по земле башмаками. Петька толкнул
меня в бок:
- Твоя бабушка вышла!
Смешной Петька! Будто я сам не знаю. Шарканье башмаков затихло у дверей
в погребицу. Скрипнула дверка. Минуты две было тихо, потом послышался голос:
- Егорушко! Беги-ко, дитенок!
Да, бабушку тоже неплохо иметь! Петька шепчет:
- Ты еще попроси! Не наелся, скажи. А сам не ешь! Почамкай только. Она
не увидит.
Быстро спускаюсь с сеновала и подбегаю к погребице. Бабушка нащупывает