Страница:
служащим, у которых в конце года получался тоже "привес".
Узаконенным "походом" дело, однако, не ограничивалось.
После двенадцати часов "огневой" работы сдатчики от смены, конечно, не
имели большого желания задерживаться еще на час - на два, и вот начиналась
"маховая работа". Железо проходило по весам, но точно не взвешивалось.
Только и слышались короткие выкрики:
"С весу! Пишу сорок один. - С весу! Пишу тридцать восемь". Опытный
взгляд весовщика работал в пользу заводоуправления. Получался "поход" сверх
"похода" - за быстроту записи и наметанность глаза. Такого дополнительного
"похода" набиралось по всем заводам тоже свыше десяти тысяч пудов в год.
Если прибавить к этому, что часть "темного" железа непосредственно
сбывалась "жомами" на сторону, то станет ясным, что "обмишуривание" рабочих
в Сысертских заводах было поставлено основательно и совершенно откровенно.
Нужно сказать, что отношение рабочих к "жомам" было все-таки терпимое.
Все знали, что заводоуправление держит их чуть ли не исключительно на
"наградных", которые определялись количеством "привеса". Окажется в конце
года "экономия" тысячи три-четыре пудов - дадут "награду" рублей полтораста
- двести. Это, конечно, немного при пятнадцати - двадцатирублевом жалованье,
и рабочие мирились с неизбежностью "жертвовать" не только тысячи пудов
владельцу, но и сотни весовщикам.
Недовольство было лишь в тех случаях, когда кто-нибудь зарывался свыше
всякой меры, когда все видели, что за счет "привеса" и "примера" начиналась
постройка домов, покупка выездных лошадей и так далее. Тогда применялась
"учь". На дровяных площадях и в угольных сараях чаще обыкновенного
начинались пожары, в магазинах перепутывались сорта железа, производилась
повторная сдача, железо попадало "случайному возчику", не доходя до
магазинов. И в результате замена зарвавшегося другим приемщиком была
обеспечена.
ЗАВОДСКИЕ
Заводскими назывались не просто жители заводских селений, а те, кто
имел какое-нибудь касательство к производству заводов. Сюда входили и
крестьяне, занятые на заводских работах.
Наиболее многочисленные группы составляли "руднишные" и "куренные".
Разработка руд в конце прошлого столетия велась в основном на Боевском
руднике, где работали крестьяне ближайших к руднику сел и деревень. В
заводах "руднишные" показывались главным образом зимой, когда производился
прием выработки.
Бесконечные вереницы саней с коричневыми от руды палубками тянулись
ежедневно в Сысерть со стороны Боевки. Выбитая ступеньками дорога была тоже
коричневой. Около возов шагали коричневые люди.
Хотя они и звались заводскими, но в действительности жили все-таки
своей особой жизнью. Для них работа на рудниках и возка руды были подсобными
занятиями к основному - крестьянскому.
"Мастерко" смотрел на них сверху вниз, как на "крестьянчиков", хотя
иногда завидовал им. Ему, дескать, ловко работать из-за земли-то. Никому не
кланяйся!
В действительности было не совсем "ловко". Этих угрюмых коричневых
людей загонял на рудники недостаток земли. Из-за земельной тесноты и шли
они, от мала до велика, за заработком на рудничные работы и как раз к посеву
изматывали своих лошаденок на заводской работе.
Их обмеривали самым наглым образом и во время приемки руды из забоя и
при доставке на заводы. Расходчики, иногда стеснявшиеся своих фабричных, по
отношению к рудничным "орудовали" без всякого стеснения и даже щеголяли
своим бесстыдством: "Что он, сипак, понимает? Его на трех копейках обставить
можно".
Чтобы превратить два миллиона пудов руды в чугун и железо, заводам,
работавшим исключительно на древесном топливе, приходилось вести довольно
обширные заготовки дров и древесного угля.
При каждом заводе, иногда не в одном месте, были просторные дровяные
площади, где ежегодно ставились "к сушке" длинные поленницы дров, пней и
хвороста взамен исчезающих запасов прошлого года. Около угольных сараев тоже
постоянно толклись люди с огромными угольными коробами: подвозили и
отвозили.
Дроворубы и углежоги назывались куренными рабочими. Большинство из них
тоже были крестьяне ближайших сел и деревень, но часть работ, особенно в
Полевском заводе, рыполнялась коренным заводским населением. В Полевском не
редкость было встретить "лошадного мужика", который кормился исключительно
куренными работами, прерывая их на время покоса.
Углежжение производилось по-старинке, в кучах. Работа эта требовала
известных навыков, и те семейства, которые имели в своем составе опытного
углежога, зарабатывали лучше других, жили "справно" и держали по десятку
лошадей.
"Куренное" ремесло так и передавалось из поколения в поколение. В
Полевском заводе можно было найти такие семейства, у которых деды и прадеды
робили в курене. Иной раз эти заводские углежоги непрочь были использовать
свои навыки для эксплуатации случайных углежогов-крестьян: выряжали,
например, несколько коробов угля "за досмотр". Подрядчиками, впрочем, им
стать не удавалось. На своей каторжной работе куренные заматывали всех
членов семьи. Во время главных работ при запалке куч в лес увозили и всех
женщин, которых можно было взять из дома. Недаром про полевчан говорилось:
"Чесноковик (прозвище жителей Полевского завода) к куреню женится. Работница
прибудет".
Кроме "руднишных" и "куренных", в заводах было много так называемых
возчиков.
Число грузов было довольно значительно. Возили не только готовые
изделия в Екатеринбург, но и между отдельными заводами перебрасывалось много
полуфабрикатов. Чугун возили из Сысерти на Верхний и Ильинский, из
Северского завода - в Сысерть и Полевской. В общей сложности количество
грузов, кроме руды и древесины, было не менее пяти миллионов пудов в год.
Зимой обыкновенно выезжало много крестьян, иногда из сравнительно
удаленных селений, чтобы "по дороге" заработать кое-что к весне или по
крайней мере "оправдать корма".
Эти случайные возчики были очень выгодны заводоуправлению, но для
кормившихся извозом заводских жителей зимний выезд крестьянства был
бедствием.
- Кадниковцы выехали - четверть копейки слетела.
- А вот скоро леший принесет дальних: Шабурову, Петухову, Белопашину.
- Тут уж опять впроголодь насидишься.
- Им ведь что! Овес свой, лошади кормные, на хлебе.
- Известно, из-за естя робят. Не нам чета.
- За обновами бабам в город-то едут!
- Потянись за ними! У него четыре, как чугун, а у меня одна - шлаковка.
Много на ей увезешь?
Такими разговорами встречался каждой зимой выезд крестьян на заработки.
Тревога была вполне законна. Заводоуправление по части выжимания
копейки было мастеровато. "Жомам" было предписано снижать попудную плату в
зависимости от числа приехавших. Бывало, плата с пуда за сорок семь верст от
Сысерти до Екатеринбурга доходила до двух с четвертью копеек.
Понижение цен на возку от Сысерти до города неизбежно отражалось и на
провозной плате между отдельными заводами, хотя крестьяне обыкновенно за
перевозку этого вида не брались, - она им была "не по пути".
Обдирая возчиков, кроме конкуренции крестьян в зимнюю пору, заводское
начальство использовало еще один прием - фальшивые версты.
От Сысерти до Екатеринбурга по Челябинскому тракту сорок семь верст.
Версты обыкновенные, "казенные". Они и служили основой для расчета за возку.
Но между отдельными заводами версты были или "не меряные", или
фальшивые. Особенно нагло- это было сделано между Сысертью и Верхним
заводом.
Там имеется превосходное шоссе, утрамбованное подрудком. На этом шоссе
красиво сделанные столбики отчетливо показывали восемь верст от плотины до
плотины, а между тем заводское население не без оснований считало здесь
десять верст. Помню, живя на Верхнем, я пытался проверить расстояние, и на
первой версте, по которой тянулась линия Верхнезаводского поселка, насчитал
свыше двухсот сажен лишку. Таким образом, треть стоимости провоза по
Верхнезаводской дороге заводоуправление крало. Если считать, что с Верхнего
ежегодно вывозилось до четырехсот тысяч пудов сортового железа и столько же
привозилось туда болванки, то кража получалась довольно чувствительная - три
миллиона двести тысяч пудо-верст.
Конкуренция крестьянства и приемы вроде фальшивых верст делали занятие
перевозками очень невыгодным, и из заводского населения шли в возчики только
те, кому податься было некуда: инвалиды фабрики, вдовы и "прогнанные" с
фабричной работы. Заводили они каким-нибудь способом лошаденку и "брякали"
на ней зимой и летом, зарабатывая свой голодный кусок и проклиная крестьян,
которые "из-за естя" выезжали зимой на эту же работу. Число таких заводских
"возчиков" было значительно, и я не помню случая, чтобы хоть раз
заводоуправление было стеснено в перевозках.
Правда, самое большое количество грузов передвигалось зимой, но и в
остальное время года - по весенней и осенней распутице - необходимое
передвижение грузов не прекращалось.
За возчиками, не уступая им в числе, шла группа "каторжных" рабочих, но
о них будет особо.
ПРИИСКОВЫЕ
В Сысертском округе годовая добыча золота достигала в описываемое мною
время в среднем двадцати пудов. Кроме того, имелись россыпи хризолитов около
Полдневой.
На приисках и россыпях было занято немало постоянных рабочих из
заводского населения.
Работы велись преимущественно самим заводоуправлением. но часть золота
и камней добывалась старателями, которые занимались главным образом
разведкой. Особенно много таких старателей было в Полевском и Северском
заводах. Там по Чусовой и ее мелким притокам отдельным счастливцам удавалось
не раз нападать на "верховую жилу". Одно время золотая зараза захватила чуть
не поголовно население Полевского завода. Даже "исконвешные углежоги", и те
бросили курень и занялись "богатым делом". Рыли где попало. Проедали
последнее, а все не хотели "попуститься счастью".
При удаче картина была однообразная: пьянство и дикая трата денег вроде
засыпания пряниками и орехами ухабов на выбитой дороге во время масленичного
катания.
Помню, один из таких приисковых людей - Стаканчик - любил подробно
рассказывать, как ему удалось найти на казенных (заводских) приисках
самородок невиданного размера. Сдать заводоуправлению было нельзя - боялся,
что просто отберут, объявят находку казенной. Пошел к местному торговцу
Барышеву, который, между прочим, промышлял скупкой и сбытом "мелкого
товару". Взвесили. Оказалось восемнадцать фунтов. У торговца нехватило
денег. Тогда разрубили самородок и "честно" - рука об руку - произвели
сделку.
О дальнейшей судьбе своего счастья Стаканчик говорил коротко: "Два года
из кабака не выходил". И только... Остальное золото перешло к тому же
Барышеву, который предусмотрительно держал лучший в Полевском заводе кабак.
Больше Стаканчику в жизни не "пофартило", и два года безвыходного кабацкого
гулянья оказались единственным "светлым пятном" в его тяжелой приисковой
жизни.
На старости Стаканчик "усчастливился" - попал сторожем к заводским
магазинам, в людное место, где можно было всегда знать новости о "земляном
богатстве", думать о котором старик никогда не переставал.
Приблизительно такова же была участь и других "счастливцев".
В лучшем случае начиналась постройка домов. Обязательно каменных,
необыкновенно толстостенных, двухэтажных. Но редко эта постройка доводилась
до конца. Обыкновенно "счастливец" успевал безнадежно прожиться и потерять
"счастливую жилу". Такие недостроенные дома служили чем-то вроде памятников
об "удаче на золото". Полевские старожилы, показывая на недостроенные, порой
уже разваливающиеся здания, говорили:
- Это когда на Шароглазке песок нашли.
- На кразелите фартить стало.
- Зюзевский этта. Около Бревера нашел .
Удачливая добыча была редкостью. На вопрос: "Как блестит?" - одни
начинали уныло рассказывать, что уже не первый раз докапываются до той
земли, где прежде люди жили, а все не фартит, другие жаловались на заводское
начальство, которое захватило площадь, как только началась удача. Последнее
было делом самым обыкновенным. Заводское начальство, видимо, следило за
старателями, и чуть только им удастся найти россыпное золото в значительном
количестве, сейчас же окажется, что кругом назначена разработка от заводов.
Это для старателя значило:
"Иди ищи в другом месте, а здесь уж мы возьмем сами".
Такая политика заводоуправления заставляла старателей "сторожиться" и
"не оказывать богатства". Иногда попавшие на богатую россыпь специально
начинали вести разработку в разных местах, чтобы сбить с толку
заводоуправление. Сделать это можно было только при сравнительно большой
компании. Но уж, видно, таково свойство золота, что около него всегда люди
дерутся. Так было и с этими старательскими компаниями. Начинались перекоры,
взаимное недоверие, и в результате выплывало место "хорошей жилы".
Положение рабочих на казенных (заводских) приисках отличалось от
положения фабричных мастеровых только тем, что было гораздо хуже: помимо
скудного заработка, тяжелой работы и обжуливания со стороны начальства, им
приходилось ночевать в плохо приспособленных для жилья бараках и жить в
отрыве от семьи.
Иногда, впрочем, удавалось "замыть золотничок", о чем обыкновенно
узнавалось в ближайший праздник в одном из заводских кабаков.
( Был такой жуликоватый барон - Бреверн, ухитрившийся заложить и
продать свои прииски вблизи деревни Косой Брод чуть не в десять рук сразу.
Землю между тем кособродчане считали своей и вели судебное дело с этим
титулованным мошенником. (Прим. автора.))
Работа старателя, несмотря на неопределенность заработка, была все же
много интереснее и тянула рабочих с заводских приисков.
Многие работали на заводских только для того, чтобы "сколотить копейку
на свою работу". Иной целый год "хлещется в забое", скверно питается и даже
удерживается от водки, и все для того, чтобы летом "порыться на чусовских
покосах".
- Вон на Шароглазке, сказывают, нашли богатимое золото под первым
пластом.
- Ну, а под Косым-то Бродом, помнишь?
Вспоминались несколько счастливых мест, которые всегда держались в
памяти старателей.
И как будто нарочно для того, чтобы не прекращалась золотая лихорадка,
обыкновенно кто-нибудь находил золото в самом неожиданном месте. Не только
старатели, но и многие рабочие с казенных приисков бросались тогда на поиски
золота в местах, близких к "счастливой жиле".
Даже фабричные рабочие и заводские служащие втягивались в эту погоню за
золотом.
В Полевском заводе, например, некоторые рабочие и мелкие служащие, если
лично не участвовали в старательских работах, то вносили свою долю деньгами
в компания старателей. Из-за этих компанейских взносов некоторым приходилось
совсем туго. Жили впроголодь, а все-таки не хотели отказаться от мысли:
"Только бы фартнуло - не слуга я больше Сысертским заводам".
СПИЧЕЧНИКИ И КУСТАРИ
Вблизи Сьгсерти был небольшой спичечный завод, принадлежавший
Белоносовой, или, как звали ее, Белоносихе. Завод что называется, -стрень-
брень, а дела вел большие. Вырабатываемая здесь спичка-серянка шла главным
образом в Сибирь.
Соседство спичечного завода сказывалось на каждом шагу. Чуть не во всех
заводских сторожках строгали спичечную соломку, и во многих семьях, особенно
в "Рыму" и в заречной части, с утра до вечера вертели из толстой
грязнорозовой бумаги круглые пакетики для спичек, наляпывая на них в места
соединений особый состав для зажигания. Накладывался он, впрочем, так
экономно, что им нельзя было пользоваться. Спички зажигали о стену, об
одежду, о сапог.
Эти работы на дому оплачивались так низко, что за них брались только
при крайней нужде.
На самом заводе занимались резкой соломки, изготовлением головки,
сушкой и укупоркой.
Головки готовились примитивным способом. В плоские четыреугольные
сосуды наливался тонким слоем раствор фосфора, и "макальщики", сунув в этот
раствор приготовленную соломку, несли пучки в сушило.
Главный состав рабочих в макальном и сушильном были женщины и дети.
Работа считалась такой "легкой", что на нее принимали иногда детей школьного
возраста. Однако эта "легкая" работа чрезвычайно разрушительно действовала
на организм. Дети, проработав в макальщиках с год, начинали терять зубы. Для
тех же рабочих, которым приходилось возиться с составлением и наливанием
раствора, дело на этом не кончалось. Разрушались не только зубы, но и
челюсти, которые приходилось удалять путем операции.
Изуродованные на спичечном заводе люди казались прямо страшными. В
двадцать пять - тридцать лет они были уже стариками, с глубоко
провалившимися ртами, неясным шамканьем вместо речи.
Вид инвалидов Белоносовского завода, однако, не удерживал от
поступления туда все новых и новых обреченных. Хозяйка, румяная, зазвонная
баба Настасья, могла быть спокойна за свои барыши. Неудачники фабрики, дети
и женщины валом валили в это опасное место, хотя все знали, как дорого
обходятся белоносихины заработки.
Отношение фабричных к "спичечным" было дружелюбное. Им сочувствовали,
как находившимся в самом тяжелом положении.
"Работа у них хуже "огневой". Без нужды не пойдешь. Гнилая работа".
В заводских селениях было немало и кустарей. Больше было развито
кузнечное производство. Готовили главным образом подкову. Не редкостью были
и слесарно-токарные мастерские по железу и меди.
Кузнецы в большинстве работали мелкими группами - своей семьей.
Совсем иное представляли содержатели мастерских.
Выделывалась в этих мастерских разная мелочь вроде подсвечников,
металлических частей письменных приборов, сахароколок. Эти изделия кустарных
мастерских могли конкурировать на рынке с такими же изделиями больших фабрик
только при условии крайне дешевой оплаты труда. И содержатели мастерских
действительно не стеснялись. Пользовались они главным образом трудом
"заводских стариков" и тех подростков, которые не попали на фабрику. Те и
другие находились в таком положении, что вынуждены были работать за
бесценок.
По отношению к подросткам, кроме того, широко практиковался институт
ученичества. Подросток, принятый в кустарную мастерскую, целыми годами
работал бесплатно. Да и потом, когда он работал чуть не лучше мастера,
расценка его труда понижалась - за выучку. Хорошо еще, что такому
выучившемуся в мастерской рабочему можно было уйти в другую мастерскую.
Взаимное соперничество предпринимателей делало такой выход, пожалуй, самым
распространенным.
"ЧЕРТОЗНАИ"
Прокормиться при огромных лесных и водных богатствах, имеющихся в
Сысертской заводской даче, как будто можно было и независимо от заводского
производства. Но редко это удавалось. Счастливцы, которым не приходилось
"ломать шапки" перед заводским начальством, казались в глазах остального
населения какими-то необыкновенными людьми. Их так и звали "чертознаями"; не
допускали мысли, что можно без помощи сверхъестественной силы жить таким
промыслом, который не зависит от заводского начальства.
Большинство из этих "чертознаев" жили охотой, рыбной ловлей и дикой
пчелой.
Для охотника был простор на лесной площади заводского округа. Некоторые
удачливые, как, например, полдневской старик Булатов, в зиму забивали голов
по десять - пятнадцать лосей, что превышало годовой заработок наиболее
квалифицированного рабочего. Кроме "зверя" (лося), били много козлов и
волков. Птицей такие охотники-специалисты редко "займовались". В летнюю пору
они бродили по лесу, изучая места стоянки и водопоя лосей и козлов, а также
подыскивая наиболее богатые "ягодные бора".
В пору сбора малины около "чертознаев" составлялись особые артели,
устанавливалась "верховая веревочка" от пункта к пункту до Екатеринбурга, и
доставка этой скоропортящейся ягоды на екатеринбургский базар шла
беспрерывно. Особенно много малины шло с участка Бардым - в верстах
семидесяти - восьмидесяти от Екатеринбурга.
Брусника тоже давала заработок. Здесь "чертознаи" просто продавали за
известный процент свое знание леса. Так и рядились: если в день по два ведра
на "борщицу" - столько-то, если по три ведра - столько-то.
Эти же лесные люди занимались и дикой пчелой, имея иногда свыше сотни
бортей в разных концах леса.
В общем заработок охотников был довольно значителен, и некоторые из них
жили лучше заводских служащих. А так как при этом была еще полная
независимость от заводского начальства, то положение "чертознаев" казалось
завидным. Их даже немножко побаивались. Но желающих заняться этим ремеслом
было все-таки немного. Видимо, сознавали, что охота может быть выгодна лишь
при условии, если ею промышляют немногие. Мешало, конечно, отсутствие денег
"на обзаведение".
Жизнь в лесу накладывала особый отпечаток. Обыкновенно "чертознаи"
избегали шумных праздничных сборищ, почти никогда не гуляли в кабаках и
редко, а то и вовсе не показывались в церкви.
Были, правда, среди охотников и люди другого склада: забулдыги и
пьяницы, которые тоже "промышляли с ружьишком". Выследить медведя, устроить
облаву на волков, показать места выводков птицы - было их главным
заработком. Но такие охотники назывались уже не "чертознаями", а "барскими
собачонками". К "чертознаям" же относили и рыбаков, которые специально
занимались рыболовством.
Рыбы в заводских прудах было довольно много, и рыбаков было больше, чем
охотников. На Верхнезаводском пруду, верстах в трех от плотины, был даже
особый рыбацкий поселок -"Рыболовные избушки", где несколько семейств жили
постоянно. Часть занималась рыболовством поневоле, пока не найдется работа
на заводе, но некоторые только этим и жили. Из постоянных рыбаков мне
помнятся двое: Клюква и Короб. Оба уже были стариками, когда я их узнал.
Смолоду, еще в пору крепостничества, они работали на заводе: один "в горе"
(на рудниках), другой - "коло домны", но уж давно "отстали" и поселились на
"Рыболовных избушках". Хотя цена рыбы была невысока, но оба старика жили
безбедно и порой жестоко пьянствовали.
Клюква был высокий сухощавый человек с кудрявой бородой и пышной шапкой
седых волос. Жил он бобылем и вел свое хозяйство так, что многим хозяйкам
можно было поучиться. Своих "дружков" он охотно принимал в избушке и
балагурил с ними до рассвета, но ко всякого рода заводской знати,
приезжавшей иногда на "Рыболовные избушки", относился недоброжелательно. Это
недовольство старику приходилось скрывать, поэтому он применял особые приемы
отказа в гостеприимстве: не держал самовара, развешивал без всякой
надобности сушить сети в избушке, а раз даже, ожидая большого съезда
"дорогих" гостей, высмолил в избушке стены и лавки - "для прочности и чтобы
блоха не велась".
Короб был семейный, хозяйственный человек. Угрюмый, неразговорчивый,
огромный и неуклюжий. В его просторной избе часто останавливались
приезжавшие из Сысерти гости-рыбаки, но их принимала обыкновенно одна
старуха Коробиха. Старик, еще издали увидев лодку с заводскими гостями,
забирал какую-нибудь снасть и уходил, заказав жене: "Мотри, рыбу не
продешеви! За молоко цену сразу сказывай, а то отвалят двугривенный, да и
пой их за это молоком. Ежели спрашивать станут - куда уехал, скажи - на
Карасье. А в случае Санька (сын) придет - пошли ко мне на "лабзы".
Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их
соседям по "Рыболовным избушкам" и заводским жителям такая постоянная удача
казалась чем-то необыкновенным.
- Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А
ты, сколь ни езди, - все десятерик.
- Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без
передыху берет, покурить некогда. а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на
отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?
- Словинку знают. Не без того.
- Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без
"чертознайства-то".
Так и слыли эти независимые от заводского начальства охотники и рыбаки
необыкновенными людьми, которым помогает лесная и водяная сила. Может быть,
вера в их "чертознайство" и не была особенно крепкой, но уверенность, что
они "знают словинку", держалась твердо.
"СТАРИКИ"
В заводах было довольно много так называемых стариков. Название
условное. Оно применялось ко всем, кто уже не годился в тяжелую фабричную
работу, хотя возраст их был еще далеко не стариковским.
Тяжелый труд с детства, двенадцатичасовой рабочий день быстро
изнашивали человека. Поступив с двенадцати-пятнадцати лет в "огневую
работу", он к тридцати пяти - сорока годам становился уже инвалидом.
Начинались головокружения, обмороки, и рабочий вынужден был уходить с
фабрики. Заводоуправление, однако, вовсе не склонно было рассматривать этих
"изробленных" людей инвалидами и обычно, чтобы не платить пенсии,
рассчитывало их за "проступки".
Иногда, впрочем, начальство "благодетельствовало", назначая такого
изношенного человека в сторожа, в "огневщики" и на другие должности, которые
оплачивались от пяти до восьми рублей в месяц. ( Сторожа по охране от лесных
пожаров в летнее время. (Прим. автора.))
Человеку в сорок лет, когда еще семья в большинстве "не на своих
ногах", существовать на такой заработок было невозможно, и "старики"
Узаконенным "походом" дело, однако, не ограничивалось.
После двенадцати часов "огневой" работы сдатчики от смены, конечно, не
имели большого желания задерживаться еще на час - на два, и вот начиналась
"маховая работа". Железо проходило по весам, но точно не взвешивалось.
Только и слышались короткие выкрики:
"С весу! Пишу сорок один. - С весу! Пишу тридцать восемь". Опытный
взгляд весовщика работал в пользу заводоуправления. Получался "поход" сверх
"похода" - за быстроту записи и наметанность глаза. Такого дополнительного
"похода" набиралось по всем заводам тоже свыше десяти тысяч пудов в год.
Если прибавить к этому, что часть "темного" железа непосредственно
сбывалась "жомами" на сторону, то станет ясным, что "обмишуривание" рабочих
в Сысертских заводах было поставлено основательно и совершенно откровенно.
Нужно сказать, что отношение рабочих к "жомам" было все-таки терпимое.
Все знали, что заводоуправление держит их чуть ли не исключительно на
"наградных", которые определялись количеством "привеса". Окажется в конце
года "экономия" тысячи три-четыре пудов - дадут "награду" рублей полтораста
- двести. Это, конечно, немного при пятнадцати - двадцатирублевом жалованье,
и рабочие мирились с неизбежностью "жертвовать" не только тысячи пудов
владельцу, но и сотни весовщикам.
Недовольство было лишь в тех случаях, когда кто-нибудь зарывался свыше
всякой меры, когда все видели, что за счет "привеса" и "примера" начиналась
постройка домов, покупка выездных лошадей и так далее. Тогда применялась
"учь". На дровяных площадях и в угольных сараях чаще обыкновенного
начинались пожары, в магазинах перепутывались сорта железа, производилась
повторная сдача, железо попадало "случайному возчику", не доходя до
магазинов. И в результате замена зарвавшегося другим приемщиком была
обеспечена.
ЗАВОДСКИЕ
Заводскими назывались не просто жители заводских селений, а те, кто
имел какое-нибудь касательство к производству заводов. Сюда входили и
крестьяне, занятые на заводских работах.
Наиболее многочисленные группы составляли "руднишные" и "куренные".
Разработка руд в конце прошлого столетия велась в основном на Боевском
руднике, где работали крестьяне ближайших к руднику сел и деревень. В
заводах "руднишные" показывались главным образом зимой, когда производился
прием выработки.
Бесконечные вереницы саней с коричневыми от руды палубками тянулись
ежедневно в Сысерть со стороны Боевки. Выбитая ступеньками дорога была тоже
коричневой. Около возов шагали коричневые люди.
Хотя они и звались заводскими, но в действительности жили все-таки
своей особой жизнью. Для них работа на рудниках и возка руды были подсобными
занятиями к основному - крестьянскому.
"Мастерко" смотрел на них сверху вниз, как на "крестьянчиков", хотя
иногда завидовал им. Ему, дескать, ловко работать из-за земли-то. Никому не
кланяйся!
В действительности было не совсем "ловко". Этих угрюмых коричневых
людей загонял на рудники недостаток земли. Из-за земельной тесноты и шли
они, от мала до велика, за заработком на рудничные работы и как раз к посеву
изматывали своих лошаденок на заводской работе.
Их обмеривали самым наглым образом и во время приемки руды из забоя и
при доставке на заводы. Расходчики, иногда стеснявшиеся своих фабричных, по
отношению к рудничным "орудовали" без всякого стеснения и даже щеголяли
своим бесстыдством: "Что он, сипак, понимает? Его на трех копейках обставить
можно".
Чтобы превратить два миллиона пудов руды в чугун и железо, заводам,
работавшим исключительно на древесном топливе, приходилось вести довольно
обширные заготовки дров и древесного угля.
При каждом заводе, иногда не в одном месте, были просторные дровяные
площади, где ежегодно ставились "к сушке" длинные поленницы дров, пней и
хвороста взамен исчезающих запасов прошлого года. Около угольных сараев тоже
постоянно толклись люди с огромными угольными коробами: подвозили и
отвозили.
Дроворубы и углежоги назывались куренными рабочими. Большинство из них
тоже были крестьяне ближайших сел и деревень, но часть работ, особенно в
Полевском заводе, рыполнялась коренным заводским населением. В Полевском не
редкость было встретить "лошадного мужика", который кормился исключительно
куренными работами, прерывая их на время покоса.
Углежжение производилось по-старинке, в кучах. Работа эта требовала
известных навыков, и те семейства, которые имели в своем составе опытного
углежога, зарабатывали лучше других, жили "справно" и держали по десятку
лошадей.
"Куренное" ремесло так и передавалось из поколения в поколение. В
Полевском заводе можно было найти такие семейства, у которых деды и прадеды
робили в курене. Иной раз эти заводские углежоги непрочь были использовать
свои навыки для эксплуатации случайных углежогов-крестьян: выряжали,
например, несколько коробов угля "за досмотр". Подрядчиками, впрочем, им
стать не удавалось. На своей каторжной работе куренные заматывали всех
членов семьи. Во время главных работ при запалке куч в лес увозили и всех
женщин, которых можно было взять из дома. Недаром про полевчан говорилось:
"Чесноковик (прозвище жителей Полевского завода) к куреню женится. Работница
прибудет".
Кроме "руднишных" и "куренных", в заводах было много так называемых
возчиков.
Число грузов было довольно значительно. Возили не только готовые
изделия в Екатеринбург, но и между отдельными заводами перебрасывалось много
полуфабрикатов. Чугун возили из Сысерти на Верхний и Ильинский, из
Северского завода - в Сысерть и Полевской. В общей сложности количество
грузов, кроме руды и древесины, было не менее пяти миллионов пудов в год.
Зимой обыкновенно выезжало много крестьян, иногда из сравнительно
удаленных селений, чтобы "по дороге" заработать кое-что к весне или по
крайней мере "оправдать корма".
Эти случайные возчики были очень выгодны заводоуправлению, но для
кормившихся извозом заводских жителей зимний выезд крестьянства был
бедствием.
- Кадниковцы выехали - четверть копейки слетела.
- А вот скоро леший принесет дальних: Шабурову, Петухову, Белопашину.
- Тут уж опять впроголодь насидишься.
- Им ведь что! Овес свой, лошади кормные, на хлебе.
- Известно, из-за естя робят. Не нам чета.
- За обновами бабам в город-то едут!
- Потянись за ними! У него четыре, как чугун, а у меня одна - шлаковка.
Много на ей увезешь?
Такими разговорами встречался каждой зимой выезд крестьян на заработки.
Тревога была вполне законна. Заводоуправление по части выжимания
копейки было мастеровато. "Жомам" было предписано снижать попудную плату в
зависимости от числа приехавших. Бывало, плата с пуда за сорок семь верст от
Сысерти до Екатеринбурга доходила до двух с четвертью копеек.
Понижение цен на возку от Сысерти до города неизбежно отражалось и на
провозной плате между отдельными заводами, хотя крестьяне обыкновенно за
перевозку этого вида не брались, - она им была "не по пути".
Обдирая возчиков, кроме конкуренции крестьян в зимнюю пору, заводское
начальство использовало еще один прием - фальшивые версты.
От Сысерти до Екатеринбурга по Челябинскому тракту сорок семь верст.
Версты обыкновенные, "казенные". Они и служили основой для расчета за возку.
Но между отдельными заводами версты были или "не меряные", или
фальшивые. Особенно нагло- это было сделано между Сысертью и Верхним
заводом.
Там имеется превосходное шоссе, утрамбованное подрудком. На этом шоссе
красиво сделанные столбики отчетливо показывали восемь верст от плотины до
плотины, а между тем заводское население не без оснований считало здесь
десять верст. Помню, живя на Верхнем, я пытался проверить расстояние, и на
первой версте, по которой тянулась линия Верхнезаводского поселка, насчитал
свыше двухсот сажен лишку. Таким образом, треть стоимости провоза по
Верхнезаводской дороге заводоуправление крало. Если считать, что с Верхнего
ежегодно вывозилось до четырехсот тысяч пудов сортового железа и столько же
привозилось туда болванки, то кража получалась довольно чувствительная - три
миллиона двести тысяч пудо-верст.
Конкуренция крестьянства и приемы вроде фальшивых верст делали занятие
перевозками очень невыгодным, и из заводского населения шли в возчики только
те, кому податься было некуда: инвалиды фабрики, вдовы и "прогнанные" с
фабричной работы. Заводили они каким-нибудь способом лошаденку и "брякали"
на ней зимой и летом, зарабатывая свой голодный кусок и проклиная крестьян,
которые "из-за естя" выезжали зимой на эту же работу. Число таких заводских
"возчиков" было значительно, и я не помню случая, чтобы хоть раз
заводоуправление было стеснено в перевозках.
Правда, самое большое количество грузов передвигалось зимой, но и в
остальное время года - по весенней и осенней распутице - необходимое
передвижение грузов не прекращалось.
За возчиками, не уступая им в числе, шла группа "каторжных" рабочих, но
о них будет особо.
ПРИИСКОВЫЕ
В Сысертском округе годовая добыча золота достигала в описываемое мною
время в среднем двадцати пудов. Кроме того, имелись россыпи хризолитов около
Полдневой.
На приисках и россыпях было занято немало постоянных рабочих из
заводского населения.
Работы велись преимущественно самим заводоуправлением. но часть золота
и камней добывалась старателями, которые занимались главным образом
разведкой. Особенно много таких старателей было в Полевском и Северском
заводах. Там по Чусовой и ее мелким притокам отдельным счастливцам удавалось
не раз нападать на "верховую жилу". Одно время золотая зараза захватила чуть
не поголовно население Полевского завода. Даже "исконвешные углежоги", и те
бросили курень и занялись "богатым делом". Рыли где попало. Проедали
последнее, а все не хотели "попуститься счастью".
При удаче картина была однообразная: пьянство и дикая трата денег вроде
засыпания пряниками и орехами ухабов на выбитой дороге во время масленичного
катания.
Помню, один из таких приисковых людей - Стаканчик - любил подробно
рассказывать, как ему удалось найти на казенных (заводских) приисках
самородок невиданного размера. Сдать заводоуправлению было нельзя - боялся,
что просто отберут, объявят находку казенной. Пошел к местному торговцу
Барышеву, который, между прочим, промышлял скупкой и сбытом "мелкого
товару". Взвесили. Оказалось восемнадцать фунтов. У торговца нехватило
денег. Тогда разрубили самородок и "честно" - рука об руку - произвели
сделку.
О дальнейшей судьбе своего счастья Стаканчик говорил коротко: "Два года
из кабака не выходил". И только... Остальное золото перешло к тому же
Барышеву, который предусмотрительно держал лучший в Полевском заводе кабак.
Больше Стаканчику в жизни не "пофартило", и два года безвыходного кабацкого
гулянья оказались единственным "светлым пятном" в его тяжелой приисковой
жизни.
На старости Стаканчик "усчастливился" - попал сторожем к заводским
магазинам, в людное место, где можно было всегда знать новости о "земляном
богатстве", думать о котором старик никогда не переставал.
Приблизительно такова же была участь и других "счастливцев".
В лучшем случае начиналась постройка домов. Обязательно каменных,
необыкновенно толстостенных, двухэтажных. Но редко эта постройка доводилась
до конца. Обыкновенно "счастливец" успевал безнадежно прожиться и потерять
"счастливую жилу". Такие недостроенные дома служили чем-то вроде памятников
об "удаче на золото". Полевские старожилы, показывая на недостроенные, порой
уже разваливающиеся здания, говорили:
- Это когда на Шароглазке песок нашли.
- На кразелите фартить стало.
- Зюзевский этта. Около Бревера нашел .
Удачливая добыча была редкостью. На вопрос: "Как блестит?" - одни
начинали уныло рассказывать, что уже не первый раз докапываются до той
земли, где прежде люди жили, а все не фартит, другие жаловались на заводское
начальство, которое захватило площадь, как только началась удача. Последнее
было делом самым обыкновенным. Заводское начальство, видимо, следило за
старателями, и чуть только им удастся найти россыпное золото в значительном
количестве, сейчас же окажется, что кругом назначена разработка от заводов.
Это для старателя значило:
"Иди ищи в другом месте, а здесь уж мы возьмем сами".
Такая политика заводоуправления заставляла старателей "сторожиться" и
"не оказывать богатства". Иногда попавшие на богатую россыпь специально
начинали вести разработку в разных местах, чтобы сбить с толку
заводоуправление. Сделать это можно было только при сравнительно большой
компании. Но уж, видно, таково свойство золота, что около него всегда люди
дерутся. Так было и с этими старательскими компаниями. Начинались перекоры,
взаимное недоверие, и в результате выплывало место "хорошей жилы".
Положение рабочих на казенных (заводских) приисках отличалось от
положения фабричных мастеровых только тем, что было гораздо хуже: помимо
скудного заработка, тяжелой работы и обжуливания со стороны начальства, им
приходилось ночевать в плохо приспособленных для жилья бараках и жить в
отрыве от семьи.
Иногда, впрочем, удавалось "замыть золотничок", о чем обыкновенно
узнавалось в ближайший праздник в одном из заводских кабаков.
( Был такой жуликоватый барон - Бреверн, ухитрившийся заложить и
продать свои прииски вблизи деревни Косой Брод чуть не в десять рук сразу.
Землю между тем кособродчане считали своей и вели судебное дело с этим
титулованным мошенником. (Прим. автора.))
Работа старателя, несмотря на неопределенность заработка, была все же
много интереснее и тянула рабочих с заводских приисков.
Многие работали на заводских только для того, чтобы "сколотить копейку
на свою работу". Иной целый год "хлещется в забое", скверно питается и даже
удерживается от водки, и все для того, чтобы летом "порыться на чусовских
покосах".
- Вон на Шароглазке, сказывают, нашли богатимое золото под первым
пластом.
- Ну, а под Косым-то Бродом, помнишь?
Вспоминались несколько счастливых мест, которые всегда держались в
памяти старателей.
И как будто нарочно для того, чтобы не прекращалась золотая лихорадка,
обыкновенно кто-нибудь находил золото в самом неожиданном месте. Не только
старатели, но и многие рабочие с казенных приисков бросались тогда на поиски
золота в местах, близких к "счастливой жиле".
Даже фабричные рабочие и заводские служащие втягивались в эту погоню за
золотом.
В Полевском заводе, например, некоторые рабочие и мелкие служащие, если
лично не участвовали в старательских работах, то вносили свою долю деньгами
в компания старателей. Из-за этих компанейских взносов некоторым приходилось
совсем туго. Жили впроголодь, а все-таки не хотели отказаться от мысли:
"Только бы фартнуло - не слуга я больше Сысертским заводам".
СПИЧЕЧНИКИ И КУСТАРИ
Вблизи Сьгсерти был небольшой спичечный завод, принадлежавший
Белоносовой, или, как звали ее, Белоносихе. Завод что называется, -стрень-
брень, а дела вел большие. Вырабатываемая здесь спичка-серянка шла главным
образом в Сибирь.
Соседство спичечного завода сказывалось на каждом шагу. Чуть не во всех
заводских сторожках строгали спичечную соломку, и во многих семьях, особенно
в "Рыму" и в заречной части, с утра до вечера вертели из толстой
грязнорозовой бумаги круглые пакетики для спичек, наляпывая на них в места
соединений особый состав для зажигания. Накладывался он, впрочем, так
экономно, что им нельзя было пользоваться. Спички зажигали о стену, об
одежду, о сапог.
Эти работы на дому оплачивались так низко, что за них брались только
при крайней нужде.
На самом заводе занимались резкой соломки, изготовлением головки,
сушкой и укупоркой.
Головки готовились примитивным способом. В плоские четыреугольные
сосуды наливался тонким слоем раствор фосфора, и "макальщики", сунув в этот
раствор приготовленную соломку, несли пучки в сушило.
Главный состав рабочих в макальном и сушильном были женщины и дети.
Работа считалась такой "легкой", что на нее принимали иногда детей школьного
возраста. Однако эта "легкая" работа чрезвычайно разрушительно действовала
на организм. Дети, проработав в макальщиках с год, начинали терять зубы. Для
тех же рабочих, которым приходилось возиться с составлением и наливанием
раствора, дело на этом не кончалось. Разрушались не только зубы, но и
челюсти, которые приходилось удалять путем операции.
Изуродованные на спичечном заводе люди казались прямо страшными. В
двадцать пять - тридцать лет они были уже стариками, с глубоко
провалившимися ртами, неясным шамканьем вместо речи.
Вид инвалидов Белоносовского завода, однако, не удерживал от
поступления туда все новых и новых обреченных. Хозяйка, румяная, зазвонная
баба Настасья, могла быть спокойна за свои барыши. Неудачники фабрики, дети
и женщины валом валили в это опасное место, хотя все знали, как дорого
обходятся белоносихины заработки.
Отношение фабричных к "спичечным" было дружелюбное. Им сочувствовали,
как находившимся в самом тяжелом положении.
"Работа у них хуже "огневой". Без нужды не пойдешь. Гнилая работа".
В заводских селениях было немало и кустарей. Больше было развито
кузнечное производство. Готовили главным образом подкову. Не редкостью были
и слесарно-токарные мастерские по железу и меди.
Кузнецы в большинстве работали мелкими группами - своей семьей.
Совсем иное представляли содержатели мастерских.
Выделывалась в этих мастерских разная мелочь вроде подсвечников,
металлических частей письменных приборов, сахароколок. Эти изделия кустарных
мастерских могли конкурировать на рынке с такими же изделиями больших фабрик
только при условии крайне дешевой оплаты труда. И содержатели мастерских
действительно не стеснялись. Пользовались они главным образом трудом
"заводских стариков" и тех подростков, которые не попали на фабрику. Те и
другие находились в таком положении, что вынуждены были работать за
бесценок.
По отношению к подросткам, кроме того, широко практиковался институт
ученичества. Подросток, принятый в кустарную мастерскую, целыми годами
работал бесплатно. Да и потом, когда он работал чуть не лучше мастера,
расценка его труда понижалась - за выучку. Хорошо еще, что такому
выучившемуся в мастерской рабочему можно было уйти в другую мастерскую.
Взаимное соперничество предпринимателей делало такой выход, пожалуй, самым
распространенным.
"ЧЕРТОЗНАИ"
Прокормиться при огромных лесных и водных богатствах, имеющихся в
Сысертской заводской даче, как будто можно было и независимо от заводского
производства. Но редко это удавалось. Счастливцы, которым не приходилось
"ломать шапки" перед заводским начальством, казались в глазах остального
населения какими-то необыкновенными людьми. Их так и звали "чертознаями"; не
допускали мысли, что можно без помощи сверхъестественной силы жить таким
промыслом, который не зависит от заводского начальства.
Большинство из этих "чертознаев" жили охотой, рыбной ловлей и дикой
пчелой.
Для охотника был простор на лесной площади заводского округа. Некоторые
удачливые, как, например, полдневской старик Булатов, в зиму забивали голов
по десять - пятнадцать лосей, что превышало годовой заработок наиболее
квалифицированного рабочего. Кроме "зверя" (лося), били много козлов и
волков. Птицей такие охотники-специалисты редко "займовались". В летнюю пору
они бродили по лесу, изучая места стоянки и водопоя лосей и козлов, а также
подыскивая наиболее богатые "ягодные бора".
В пору сбора малины около "чертознаев" составлялись особые артели,
устанавливалась "верховая веревочка" от пункта к пункту до Екатеринбурга, и
доставка этой скоропортящейся ягоды на екатеринбургский базар шла
беспрерывно. Особенно много малины шло с участка Бардым - в верстах
семидесяти - восьмидесяти от Екатеринбурга.
Брусника тоже давала заработок. Здесь "чертознаи" просто продавали за
известный процент свое знание леса. Так и рядились: если в день по два ведра
на "борщицу" - столько-то, если по три ведра - столько-то.
Эти же лесные люди занимались и дикой пчелой, имея иногда свыше сотни
бортей в разных концах леса.
В общем заработок охотников был довольно значителен, и некоторые из них
жили лучше заводских служащих. А так как при этом была еще полная
независимость от заводского начальства, то положение "чертознаев" казалось
завидным. Их даже немножко побаивались. Но желающих заняться этим ремеслом
было все-таки немного. Видимо, сознавали, что охота может быть выгодна лишь
при условии, если ею промышляют немногие. Мешало, конечно, отсутствие денег
"на обзаведение".
Жизнь в лесу накладывала особый отпечаток. Обыкновенно "чертознаи"
избегали шумных праздничных сборищ, почти никогда не гуляли в кабаках и
редко, а то и вовсе не показывались в церкви.
Были, правда, среди охотников и люди другого склада: забулдыги и
пьяницы, которые тоже "промышляли с ружьишком". Выследить медведя, устроить
облаву на волков, показать места выводков птицы - было их главным
заработком. Но такие охотники назывались уже не "чертознаями", а "барскими
собачонками". К "чертознаям" же относили и рыбаков, которые специально
занимались рыболовством.
Рыбы в заводских прудах было довольно много, и рыбаков было больше, чем
охотников. На Верхнезаводском пруду, верстах в трех от плотины, был даже
особый рыбацкий поселок -"Рыболовные избушки", где несколько семейств жили
постоянно. Часть занималась рыболовством поневоле, пока не найдется работа
на заводе, но некоторые только этим и жили. Из постоянных рыбаков мне
помнятся двое: Клюква и Короб. Оба уже были стариками, когда я их узнал.
Смолоду, еще в пору крепостничества, они работали на заводе: один "в горе"
(на рудниках), другой - "коло домны", но уж давно "отстали" и поселились на
"Рыболовных избушках". Хотя цена рыбы была невысока, но оба старика жили
безбедно и порой жестоко пьянствовали.
Клюква был высокий сухощавый человек с кудрявой бородой и пышной шапкой
седых волос. Жил он бобылем и вел свое хозяйство так, что многим хозяйкам
можно было поучиться. Своих "дружков" он охотно принимал в избушке и
балагурил с ними до рассвета, но ко всякого рода заводской знати,
приезжавшей иногда на "Рыболовные избушки", относился недоброжелательно. Это
недовольство старику приходилось скрывать, поэтому он применял особые приемы
отказа в гостеприимстве: не держал самовара, развешивал без всякой
надобности сушить сети в избушке, а раз даже, ожидая большого съезда
"дорогих" гостей, высмолил в избушке стены и лавки - "для прочности и чтобы
блоха не велась".
Короб был семейный, хозяйственный человек. Угрюмый, неразговорчивый,
огромный и неуклюжий. В его просторной избе часто останавливались
приезжавшие из Сысерти гости-рыбаки, но их принимала обыкновенно одна
старуха Коробиха. Старик, еще издали увидев лодку с заводскими гостями,
забирал какую-нибудь снасть и уходил, заказав жене: "Мотри, рыбу не
продешеви! За молоко цену сразу сказывай, а то отвалят двугривенный, да и
пой их за это молоком. Ежели спрашивать станут - куда уехал, скажи - на
Карасье. А в случае Санька (сын) придет - пошли ко мне на "лабзы".
Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их
соседям по "Рыболовным избушкам" и заводским жителям такая постоянная удача
казалась чем-то необыкновенным.
- Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А
ты, сколь ни езди, - все десятерик.
- Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без
передыху берет, покурить некогда. а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на
отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?
- Словинку знают. Не без того.
- Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без
"чертознайства-то".
Так и слыли эти независимые от заводского начальства охотники и рыбаки
необыкновенными людьми, которым помогает лесная и водяная сила. Может быть,
вера в их "чертознайство" и не была особенно крепкой, но уверенность, что
они "знают словинку", держалась твердо.
"СТАРИКИ"
В заводах было довольно много так называемых стариков. Название
условное. Оно применялось ко всем, кто уже не годился в тяжелую фабричную
работу, хотя возраст их был еще далеко не стариковским.
Тяжелый труд с детства, двенадцатичасовой рабочий день быстро
изнашивали человека. Поступив с двенадцати-пятнадцати лет в "огневую
работу", он к тридцати пяти - сорока годам становился уже инвалидом.
Начинались головокружения, обмороки, и рабочий вынужден был уходить с
фабрики. Заводоуправление, однако, вовсе не склонно было рассматривать этих
"изробленных" людей инвалидами и обычно, чтобы не платить пенсии,
рассчитывало их за "проступки".
Иногда, впрочем, начальство "благодетельствовало", назначая такого
изношенного человека в сторожа, в "огневщики" и на другие должности, которые
оплачивались от пяти до восьми рублей в месяц. ( Сторожа по охране от лесных
пожаров в летнее время. (Прим. автора.))
Человеку в сорок лет, когда еще семья в большинстве "не на своих
ногах", существовать на такой заработок было невозможно, и "старики"