Бекер Юрек. Боксер

   — А почему мне нельзя увидеть его прямо сейчас?
   — Во-первых, я не имею права пропускать всех, кто ни придет. А во-вторых, дети уже спят.
   — А разве Марка нельзя разбудить? — спросил Арон. — Ведь такое случается далеко не каждый день.
   — Я не знаю, кто такой Марк, — сказала ночная сестра, — у нас здесь более двухсот детей. Кроме того, он не один в спальне. В каждой из спален спит по меньшей мере двадцать детей, вы что же, хотите разбудить их всех?
   Арон ушел, разочарованный, в сопровождении все того же человечка и успокоившейся тем временем таксы. Человечек положил руку на плечо Арону и сказал:
   — Не огорчайтесь, уж такие здесь порядки. Завтра вы его увидите.
   Когда они снова подошли к воротам, он досадливо всплеснул руками, потому что забыл ключ и теперь надо было за ним возвращаться.
   — Да не стоит, — сказал Арон, — я уже знаю дорогу.
   Он снова взобрался на ворота, причем человечек помогал ему или, по крайней мере, его нижней части.
   — Спасибо и до свиданья.
   — До завтра, — ответил человечек.
   Арон двинулся по широкому шоссе, хотя и не знал, куда оно ведет. Было уже половина десятого, и совсем стемнело, за очередным поворотом он увидел огоньки какой-то деревни, раскинувшейся по пологому склону горы, и направился к ней. Но чем ближе становились огни, тем неуверенней чувствовал себя Арон. Он не знал, стоит ли ему вообще идти в деревню. Правда, кой-какие деньги у него при себе были, и даже в виде второй валюты, которая наверняка имела хождение и в этих краях; чтобы уплатить за ночлег, ужин и завтрак хватило бы. Но его неуверенность была вызвана не этим, он сказал себе, что в такой вот деревне, расположенной рядом с бывшим концлагерем, должно быть полным-полно несносных людей. И пришел к выводу, что досада, которую сулит ему совместное пребывание с такими вот людьми, будет куда сильней, чем все радости цивилизации, которые может предложить ему подобная деревня. Он сошел с шоссе и углубился в лес.
   Хорошо хоть дождя не было. Арон подыскал себе мягкое местечко неподалеку от шоссе и лег. Он так устал, что ни сырость, ни холод не помешали ему заснуть. Уже сквозь сон он проклял ситуацию, в которой очутился. Проснулся он очень рано и, вопреки всем ожиданиям, в отменном самочувствии, словно, по его словам, кто-то прочистил ему легкие, вот разве что одежда отсырела. Часы показывали четыре. Солнечный свет, кролики, косуля, было бы совсем идеально, окажись поблизости лесное озеро, чтобы умыться, но вот озера-то и не было. И еще птицы, множество птиц, большинства которых он даже не знал. Арон прикинул, когда он самое раннее может прийти в детский дом, чтобы не оказаться снова перед запертыми воротами. Он провел рукой по лицу и ощутил на нем двухдневную щетину. В таком виде нельзя было появляться перед Марком, да и перед врачами тоже. Добавьте к этому измятую одежду. Поэтому он до половины восьмого бродил по лесу. А потом все-таки отправился в деревню, которая оказалась не деревней, а небольшим городком, до того небольшим, что он скоро очутился на базарной площади. И обнаружил там парикмахерскую.
   Арон был единственным клиентом, он сел перед зеркалом, которое тотчас подтвердило необходимость его визита сюда. Он сказал:
   — Подстричь и побрить.
   Хлопоча над головой Арона, парикмахер сказал, что ни разу не видел его в здешних краях, так вот, не имеет ли он отношения к детскому дому, потому как нынче за деньги нельзя ничего купить, вот разве что побриться можно. На все его вопросы Арон отвечал либо «да», либо «нет». Когда процедура была окончена, он заплатил и осведомился, где можно купить что-нибудь съестное.
   — Ну и шутник же вы, — сказал парикмахер.
   Арон уже хотел уйти, но, когда он взялся за ручку двери, парикмахер спросил, нет ли у него чего-нибудь, кроме денег.
   — Только сигареты, — ответил Арон.
   За пять сигарет он получил хлеб, кусок сыра и начал на ходу есть. Пока городок остался позади, ему удалось худо-бедно утолить голод. Дорога заняла больше времени, чем он предполагал. Лишь около десяти он подошел к воротам, которые на сей раз были открыты. Он увидел то, чего не заметил вчера, в сумерках. Оказывается, вдоль высокой стены, окружавшей дом, на земле лежала колючая проволока, которая, вероятно, совсем недавно была укреплена по гребню стены, а теперь вот ее сняли, но до сих пор не унесли.
   На просторной площадке — в прошлом наверняка аппельплац — играли дети. Арон подошел поближе и начал наблюдать, причем его отнюдь не интересовало, как и во что они играют, ему хотелось увидеть, как они выглядят. Дети по большей части были очень худые и бледные, глаза, как говорит Арон, занимали слишком много места на лице, он наклонился к одному из мальчиков и спросил: «Ты не знаешь здесь такого Марка?»
   Мальчик отрицательно помотал головой и продолжал играть. Арон услышал, как его кто-то окликает. Он огляделся по сторонам. Его вчерашний знакомый, жестами подзывая его, быстро направлялся к нему. Пожав ему руку, он сказал:
   — А я ждал вас. Сейчас мы во всем разберемся.
   Он провел Арона в барак, не тот, что вчера, а в другой, и рассказал, что уже побывал у начальницы дома и предупредил, что Арон к ней придет. Кстати, его самого зовут Вебер, Алоис Вебер.
   Директриса была по профессии врач, дама средних лет. Арону она с первой минуты не понравилась. Цель его приезда была ей вполне ясна, и не только благодаря Алоису Веберу. Она сказала так:
   — Мне звонили из Берлина. А вы можете объяснить, почему ваш сын записан у нас под именем Марк Бергер?
   — Не могу, — ответил Арон. — Должно быть, это какая-то ошибка.

* * *

   — А почему она тебе не понравилась?
   — Это что, так важно?
   — Может, и важно. А если даже нет, ты мне все-таки объясни.
   — У нее губы были накрашены и ногти покрыты лаком, — ответил Арон.
   — Господи Боже ты мой, — сказал я, — так ходят миллионы женщин. И это вовсе не причина кого-то из них невзлюбить.
   — Вообще-то, конечно, не причина, но к той обстановке это никак не подходило. Ты детей не видел. По меньшей мере это было просто безвкусно.

* * *

   — Как он себя чувствует? — спросил Арон.
   — Учитывая все обстоятельства, неплохо, — отвечала директриса. — Мальчик слаб, крайне истощен, и ему надо еще несколько недель полежать в постели. Вы знаете, что у него было воспаление легких?
   — Нет, не знаю.
   — Оно уже прошло. По счастью, мы сумели вовремя раздобыть нужные лекарства, не то дело кончилось бы совсем по-другому.
   Они вышли из кабинета, пересекли площадку, дети не обращали на них ни малейшего внимания. Арон рассказывает, что в ту минуту ему подумалось, будто она укажет на первого попавшегося мальчика подходящего возраста, скажет, что это и есть его сын, и ему придется поверить. Это ей предстояло решать, кто мой сын.

2

   Директриса переговорила с медсестрой, после чего та принесла стул и поставила его возле одной из множества кроватей в этом зале. Директриса сказала:
   — Вот он. Если я вам понадоблюсь, попросите меня позвать. И постарайтесь не шуметь.
   Арон стоял перед кроватью и не помнил себя от счастья, ведь он так долго ждал этого. На глаза у него навернулись слезы — и не только от радости свиданья, но и от потрясения, ибо лицо, которое он увидел, выглядело, по его словам, не как лицо, а как череп. Он не стал искать признаков сходства со своим сыном, ибо глаза на этом лице, большие и черные, были единственным доказательством теплящейся жизни. Арон сразу вспомнил, что у его Марка глаза были именно такого цвета, даже представить трудно, что было бы, предъяви они ему зеленоглазого ребенка. Он совладал с собой и не поцеловал Марка, не дотронулся до него, он хотел вести себя по возможности осторожно, чтобы не испугать мальчика.
   Арон утер слезы и заметил при этом, что черные глаза следили за каждым его движением, хотя голова оставалась неподвижной. Он придвинул стул поближе, чтобы Марк видел его, и сел. Потом долго улыбался, а про себя думал, какими должны быть его первые слова, с чего лучше начать, с вопросов или с объяснений. Наверно, он слишком уж долго думал, потому что Марк снова закрыл глаза. И тогда Арон спросил:
   — Как тебя зовут?
   Глаза тотчас открылись снова, и он услышал в ответ:
   — Марк Бергер.
   Голос, по мнению Арона, прозвучал вполне нормально, не слишком слабо и не болезненно. Зато на диво послушно, почти по-военному, словно Марка приучили давать на все вопросы быстрые и точные ответы.
   — У тебя болит что-нибудь?
   — Нет, — тем же тоном.
   — Ты, может, боишься меня?
   — Не боюсь.
   — Тебе сказали, кто я такой?
   — Нет.
   — Я твой отец.
   Наконец-то он не спросил сына, а что-то сообщил ему. Марк воспринял его слова равнодушно. Лицо мальчика не выразило ни радости, ни волнения.
   — А ты знаешь, как звали твоего отца?
   — Нет.
   — Но раз я твой отец, значит, ты мой…
   И тут Марк впервые нарушил правила допроса, он не ответил, а лишь пожал плечами. Под белой сорочкой, которая, по словам Арона, лежала на кровати словно пустая, шевельнулись плечи.
   — Значит, ты мой сын, — сказал Арон, — теперь ты понял?
   — Нет.
   Несколько минут Арон силился сообразить, что здесь может быть такого непонятного, директриса ни единым словом не намекнула, что Марк ко всему еще и малость тронутый. Он спросил:
   — Чего же ты не понимаешь?
   — Вот это слово.
   — Какое слово?
   — Которое вы сказали.
   — Сын?
   — Да.
   — Ну, это очень просто, — сказал Арон. — Я твой отец, а ты мой сын. Это называют такими вот словами. Теперь понял?
   — Да.
   — Тогда повтори.
   — Вы мой отец, — сказал Марк, — а я ваш сын.
   — Вот и правильно. Только не называй меня на «вы», говори мне «ты». Скажи еще раз: «Ты мой отец».
   — Ты мой отец.
   — Я твой сын.
   — Ты мой сын.
   — Нет, — сказал Арон, — это неверно.
   И вдруг Марк заплакал. Он не всхлипывал, и слезы не текли у него из глаз, скорей уж он пищал, словно избалованный ребенок, который не знает, каким образом ему выбраться из неприятной ситуации. Арон испугался, он не мог сообразить, как ему успокоить Марка, но тут у него за спиной выросла сестра и сказала, что на сегодня хватит, а Марку теперь надо поспать.
   — Не убирайте отсюда стул, — сказал Арон, — я потом еще приду.
   Он вышел на большую площадку перед домом, сел на скамью на солнышке и стал наблюдать за детьми. Хотя прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз вот так же видел играющих детей, и хотя ему сейчас было не до сравнений, он вскоре пришел к выводу, что эти дети не похожи на прежних. Теперешние не дрались, игра у них шла на удивление тихо, почти мрачно, еще он видел, что некоторые дети вообще играют в одиночку. Они рисовали на песке, насыпали песок в свои ведерки или перекатывали мяч, причем все это — со сдержанным спокойствием, без присущей детям спешки и возбуждения.
   Арон занялся подсчетами относительно Марка, причем большая часть жизни мальчика была для него скрыта во тьме предположений. Свидетелей, судя по всему, обнаружить не удастся, сам Марк — лицо слишком ненадежное в том, что касается информации, теперь это было ясно. Оставались лишь добросовестнейшие подсчеты. Допустим, Марк Бергер и есть Марк Бланк — другой возможности Арон просто не допускал, тогда о нем известно следующее: полутора лет от роду Марк лишился матери, несколько месяцев спустя — отца, его передали соседке, после чего он попал в лагерь. Там он и прожил до конца войны. Как прожил? Разумеется, среди женщин и детей, у которых хватало и своих забот, чтобы еще и о нем заботиться, которые — хоть и не по доброй воле — отбирали у него еду и тем самым учили его поступать так же. И, надо полагать, учили не без успеха, иначе он бы не выжил.
   Либо он несколько лет пролежал в темном углу, больной и отупевший, и милосердная судьба снабжала его едой, необходимой для того, чтобы выжить. Возможно, это была судьба в виде сострадательной женщины, которая честно передавала Марку его пайку, потому, быть может — поди, узнай, — что ее собственный сын умер или потому, что лицо Марка ей кого-то напоминало, продолжает Арон, или просто женщина, помешанная на детях. Но откуда у этой предполагаемой женщины могло взяться время, чтобы научить ребенка всему, что необходимо знать детям его возраста, объяснить ему, что такое отец, кому надо говорить «ты», а кому «вы»? И еще одна, по словам Арона, необъяснимая случайность в подсчетах, и случайность поистине загадочная: как получилось, что Марк вообще говорит по-немецки? Он ведь попал в лагерь, почти не умея говорить, и мог воспринять все что угодно, ведь его окружение могло с тем же успехом оказаться венгерским, или французским, или польским.
   Алоис Вебер подсел к нему на скамейку и спросил:
   — Ну, как он себя чувствует?
   — Ему сейчас полагается спать.
   — Я здесь вроде прислуги за все, — сказал Вебер. — Если надо что-то раздобыть, или починить, или поднести, женщины одни справиться не могут.
   Арон подумал, что для этой цели они могли бы подыскать кого-нибудь покрупней. Он спросил:
   — А что вы делали раньше?
   — Это когда раньше?
   — До того, как приехать сюда.
   — Я был в Дахау, неподалеку отсюда.
   — В Дахау? А разве там тоже был лагерь?
   — Хорошо звучит это «тоже».
   — В качестве заключенного?
   — В каком же еще, по-вашему? Надзирателя, что ли?
   — Тогда вы, значит, еврей?
   — Я что, похож на еврея? Я политический, — ответил Вебер.
   Завязался разговор, в ходе которого Арон узнал кое-что о прошлом Вебера. А тот узнал, что за Ароном завтра утром заедут и что он не знает, где ему переночевать.
   — Если хотите, можете потом прийти ко мне. Места вдоволь, еда тоже найдется, а живу я неподалеку отсюда.
   — Спасибо.
   — А где вы спали прошлую ночь?
   — В лесу.
   — Господи Иисусе!
   Арон снова пошел к Марку. Стул стоял на прежнем месте, и он сел, не спросив разрешения у сестры. Марк как будто спал, но, едва Арон сел, мальчик открыл глаза и даже чуть-чуть повернул к нему голову. Арону показалось, будто он едва заметно улыбнулся.
   — Ты мой отец, — сказал Марк, — а я твой сын.
   Глаза у Арона снова наполнились слезами. Выходит, Марк не спал этот час, а, подобно отцу, сидевшему во дворе, делал свои подсчеты. Он явно понял урок и пришел к правильному выводу. Арон преисполнился гордости, поведение Марка, на его взгляд, свидетельствовало о высоком интеллектуальном уровне, несмотря на крайнюю запущенность, свидетельствовало об аналитических способностях и о редкостном честолюбии, побуждавшем мальчика не пасовать перед чем-то непонятным. Арон вытер лицо мальчика носовым платком и осмелился поцеловать его, чему тот был крайне удивлен.
   Ободренный успехами Марка, Арон решил поговорить с ним, причем, по его словам, ему было не столько важно что-либо узнать, сколько хотелось услышать голос мальчика. Поэтому он спросил:
   — А что ты можешь еще вспомнить?
   — Не знаю.
   — А ты знаешь, что был в лагере?
   — Да, в концлагере.
   — А ты там бегал?
   — Да.
   — А кто приносил тебе поесть?
   — Эта женщина.
   — Какая женщина? Как ее звали?
   — Не знаю.
   — Может, фрау Фиш?
   — Не знаю.
   — А вы с ней жили в одном бараке?
   — Ну да. Раз мы спали в одной постели.
   — А она была старая?
   — Нет, она была красивая.
   Арону показалось странным, что Марку знакомы такие слова, как «старая» и «красивая», а такое обычное слово, как «сын», — нет. И в то же время он испытал удовлетворение, потому что ему, Арону, не располагавшему ничем, кроме малой толики жизненного опыта, удалось вычислить существование этой женщины, спасительницы Марка. Как астроном, который вычисляет присутствие неизвестного доселе небесного тела, ни разу его не видев и основываясь только на его проявлениях.
   Арон вознамерился сменить тему. Мало того, в эту же минуту он твердо решил никогда больше не говорить с Марком про лагерь. Он сказал:
   — А теперь я хочу наконец тебе представиться. Смешно ведь, что ты не знаешь, как зовут твоего собственного отца. Меня зовут Арно Бланк.

* * *

   Я прерываю Арона вопросом, почему он решил никогда больше не говорить с Марком про лагерь? И не потому, что я считаю такое решение странным, а потому, что я могу придумать для этого самые разнообразные причины. Арон долго глядит на меня, ничего не отвечая, потом вдруг говорит, что на сегодня хватит, поскольку он очень устал. Но по выражению его лица я понимаю, о чем он думает: кто задает подобные вопросы, тому и ответы ничего не дадут.
   Мне нелегко, как и в первый день нашей беседы, довольствоваться лишь предположениями. Разве что я сумею отыскать более хитроумный метод, придумаю что-нибудь такое, что прозвучит в ушах Арона не столь неуклюже, как обычный вопрос. Значит, выпадает целых полдня, да и то сказать, спешить нам некуда, нас никто не торопит.

* * *

   Марку пришлось еще раз повторить свою фамилию, чтобы он привык к ее незнакомому звучанию. Мальчик ничего не заметил, разница между обеими фамилиями не имела для него никакого значения. Арон начал с путаных объяснений: отец, свадьба, ратуша, но прекратил, увидев, что Марк из последних сил старается не закрыть глаза. Под конец разговора он сказал Марку, что имя Бергер дали ему по ошибке, кто-то неверно расслышал или неправильно записал ее.
   — Значит, как тебя зовут?
   — Меня зовут Марк Бланк.
   — Прекрасно.
   А потом появилась директриса и сказала, что Марку еще предстоят процедуры, лекарства, еда и сон. Арон вышел вместе с ней. Он собирался через несколько часов снова повидаться с Марком, но она сказала:
   — На сегодня хватит. Вы себе даже представить не можете, как его утомляет подобный разговор. В его теперешнем состоянии.
   — Вы что же, думаете, что для него лучше целый день глядеть в потолок? Да он чуть не разучился разговаривать.
   — Дорогой господин Бланк, — сказала директриса, — боюсь, вы что-то путаете. Наша задача лечить вашего сына, а не развлекать его. Прикажете нам взять в штат человека, который только и будет развлекать детей?
   — Конечно должны! — вскричал Арон. Он сердито пошел вперед, не зная, куда, собственно, направляется, но, оглянувшись, увидел, что она с удивлением глядит ему вслед. Тогда Арон вернулся, уже не столь поспешно и отнюдь не для того, чтобы извиниться за свою горячность, но она все равно улыбнулась ему и спросила:
   — Вы что-нибудь забыли?
   — Да, я хотел бы, чтобы заменили фамилию в его бумагах. Он ведь не Бергер.
   — Я об этом уже распорядилась, — сказала директриса.

* * *

   Едва Арон вошел в барак Алоиса Вебера, как ему сразу же захотелось выйти, так он был напуган, но поспешный уход мог бы обидеть хозяина. Арон, по его словам, снова увидел себя заключенным: если не считать одного, более или менее обжитого уголка, здесь ничего не изменилось. Знакомый запах, тридцать или больше трехэтажных нар, покрытых гнилой соломой, да и сам Вебер, когда он, словно вознамерившись сострить, сказал:
   — Чувствуйте себя как дома.
   — Господи, — воскликнул Арон, — как вы можете здесь жить?!
   — При чем тут «можете»? — ответил Вебер. — Я не могу, я должен. Или я просто не такой чувствительный, как вы. Вы чем-то недовольны?
   Арон рассказал ему, чем именно он недоволен. Вебер же ответил:
   — Но уход за ними и в самом деле очень хороший, насколько я могу судить. Сестры все терпеливые и дружелюбные, лекарства присылают из Америки, еда обильная. Чего вам еще надо?
   Барак по-прежнему действовал Арону на нервы. На таких вот нарах вполне мог лежать Марк с той женщиной. Он присел на один из двух стоявших здесь стульев. Вебер сумел создать в этой трущобе некоторый комфорт — шкаф, стол, приемник, торшер, будильник и пальма в кадке. Предложение переночевать здесь означало, что Арон мог воспользоваться одним из многочисленных спальных мест, и он спросил себя, не предпочтительнее ли для ночлега земля в лесу?
   — Я вот о чем думаю, — сказал Арон, — попытаться мне еще раз или нет.
   — Чего попытаться?
   — Ну, сходить к нему без спроса.
   — Я бы на вашем месте не стал этого делать.
   — Почему?
   — Да очень просто, — ответил Вебер, — вы снова уедете, а он останется здесь. Или вы намерены забрать его с собой?
   — Нет, это невозможно.
   — Вот видите.
   — А где ваша собака? — спросил Арон.
   На это Вебер ответил, что собака вовсе не его. И предложил пойти прогуляться, благо погода хорошая и окрестности очень живописные, а по дороге где-нибудь перекусить. Арон был крайне удивлен, он счел просто невероятным, что где-то здесь, поблизости, есть нормальный ресторанчик, но раз Вебер предложил, он сразу согласился. Согласился еще и потому, что любая возможность убить время была ему куда приятней, чем пребывание в этом бараке, а что до Марка, то конечно же Вебер был прав.
   Они направились в сторону городка, прошли совсем немного, и Вебер свернул с дороги и повел Арона наискось через просторный луг. Чуть не с самого первого шага Вебер начал говорить и все говорил, говорил без умолку, сперва на общие темы, касательно Баварии, тесной взаимосвязи между войной и преступностью или борьбы с сельскохозяйственными вредителями, а тем временем искусно приближался к своей главной теме: прошлое Алоиса Вебера. Арон услышал повесть становления социал-демократа, и нелегкого становления, уже дед Вебера был социал-демократом, и луга для завершения рассказа им не хватило. Лишь изредка Вебер умолкал, чтобы обратить внимание Арона на убегавшую зверушку или редкую птицу, которые занимали Арона ничуть не больше, чем жизненный путь Вебера. Его спутник отнюдь не был ему несимпатичен, вот почему он и не прерывал рассказ Вебера, но слушать перестал, еще когда тот подошел к двадцатым годам. Он думал о своем, а Вебер даже не подозревал, что с двадцатых годов его рассказ превратился в беседу с самим собой. Арон же, по его словам, думал, к примеру, что надо поскорей увезти Марка в Берлин, но как это сделать? Правда, Вебер однажды схватил его за рукав и воскликнул:
   — Ну как вы это находите?!
   На что Арон ответил:
   — Просто невероятно!
   Судя по всему, ответ оказался вполне уместным. По счастью, Вебер больше не обращался к нему с вопросом, что он, Арон, думает по этому поводу, а потому каждый спокойно занимался своим делом. Потом уже, когда их со всех сторон окружил лес, а Вебер, если прислушаться, дошел как раз до того, как его арестовало гестапо, он вдруг сказал:
   — О том, что было дальше, я расскажу вам попозже, может, сегодня вечером. А сейчас давайте подышим лесным воздухом.
   — Вы же не просто вышли погулять со мной или я ошибаюсь? — спросил Арон. — Вы ведь куда-то меня ведете?
   Вебер ухмыльнулся:
   — Ну как вы все примечаете!
   — А поточней нельзя?
   — Мы идем к одной вдове, это вдова лесничего.
   — К кому, к кому?
   Ухмылка Вебера показалась Арону почти непристойной, когда он принялся объяснять, куда они идут: в лесу стоит сторожка лесника, даже не будь там этой сторожки, все равно это красивый немецкий лес, а уж со сторожкой тем паче. Сам лесник погиб на войне, тогда как его вдова, миловидная и одинокая женщина, продолжает там жить, явление в наши дни не такое уж и странное. И он, Вебер, от всей души благодарен счастливому случаю, который во время его одинокой прогулки, причем без всяких тайных намерений, вывел его на эту сторожку, недели примерно две тому назад.
   — Вот там мы и перекусим.
   — Она что, торгует продуктами?
   — Вздор, я сам таскаю туда все, что ни подвернется. Да у нее и ребенок есть.
   — А почему вы это делаете? — спросил Арон.
   Несмотря на ухмылку Вебера, он все еще ожидал какой-нибудь филантропический ответ, однако Вебер толкнул своего недогадливого попутчика в бок и сказал: «Можете угадывать до трех раз», сопроводив эти слова малопристойным жестом.
   — Потому и делаю, или вы думаете, траур положено соблюдать десять лет?
   — Вообще-то вы правы, — согласился Арон, — жизнь продолжается.
   — Вот и я того же мнения.
   Когда они пришли в сторожку, Арон мог убедиться, что его и Веберовы представления о женской красоте не имеют ничего общего. Его познакомили с довольно полной женщиной, которую звали Маргарита. Она была много моложе Вебера, вероятно, потому он и считал ее привлекательной. Ребенка нигде не было видно, зато уже знакомая собака вышла им навстречу. Из этого Арон мог заключить, где провел последнюю ночь Алоис Вебер. Да, сказал он себе, тогда и барак не страшен.
   Еда была очень недурна, насколько Арон может вспомнить, она состояла из картофеля, грибов и мясных консервов, и все это запивалось красным вином. Вебер помогал женщине готовить, а Арон сидел тем временем в кресле и наслаждался отдыхом. Он решил завтра утром, прощаясь с Вебером, непременно пригласить его к себе с ответным визитом.
   Ужин тоже появился в должное время, а обратная дорога была омрачена второй частью веберовской истории.

* * *

   — Ты не хочешь рассказать ее мне? Хотя бы вкратце?
   — Я же тебе сказал, что не слышал ее.

* * *

   Когда они снова вернулись в детский дом, было уже совсем темно. Отойдя на несколько шагов от сторожки, Арон сказал Веберу, что тот может возвращаться, он и сам наверняка найдет и дорогу, и постель. Но Вебер на это не согласился и сказал: «В моем возрасте не всегда можно поступать так, как захочется».
   — Где вы предпочитаете спать? — спросил Вебер.
   — Мне все равно.
   Арон лег в постель, которая была поближе к закутку Вебера, он до того устал, что барак, вопреки всем опасениям, почти не мешал ему заснуть.