Бекитт Лора. Тина и Тереза

   Больше Тина ни о чем не могла думать — только переживать, только корчиться от разрывающей сердце боли.
   Позднее она нашла в себе силы попросить Джоан не делать обещанного ранее — не искать Конрада О'Рейли и ни в коем случае не спрашивать о нем у мужа, попросила так, чтобы не вызвать никаких подозрений.
   Сославшись на внезапную болезнь, Тина не поехала провожать гостью на станцию. Джоан ласково попрощалась со всеми, повторила приглашение, сунула в окаменевшую руку Тины бумажку со своим адресом… Тина, с мертвенно-белым, застывшим, как у статуи, лицом, обняла Джоан, поцеловала Мелиссу со смешанным чувством ревностной горечи и болезненной нежности (этот ребенок, плоть от плоти Конрада, родился у другой женщины, не у нее); при этом у Тины ни разу не возникло искушающей мысли о том, чтобы раскрыть глаза Джоан на жестокую правду: они все время говорили и думали об одном и том же человеке! Зачем столько жертв? Она, Тина Хиггинс, переживет это одна. Конрад О'Рейли останется с ней, в ее чувствах и памяти, а незнакомца Лоренса Пакарда она отдает Мелиссе и Джоан, по-доброму и навечно.

ГЛАВА III

   Джоан уже около часа стояла на верхней палубе и неотрывно смотрела на едва колыхавшуюся водную равнину, в которой отражались неприветливые голубовато-серые небеса. Женщина казалась меланхолично-печальной, но в глубине души испытывала способное свести с ума, граничащее с сильным испугом нетерпение, которое обуздывала, как могла: все равно до берега нужно было плыть по меньшей мере полчаса. Каких-то полчаса, но иной раз и год пролетает быстрее: ожидание обладает удивительной способностью тормозить время. Когда хочешь замедлить часы, они несутся, бегут, точно течение горной реки; но горе тому, кто стремится ускорить движение жизни, — тогда секунды высасываются из вечности, словно последние капли влаги со дна обмелевшего колодца.
   Впереди разлилось молоко тумана, обычного для Сан-Франциско. Он скрывал очертания города, оставляя зримым лишь призрачный, полурасплывшийся силуэт. Вода у побережья была стального цвета — точная копия небес: океан и небо походили на два гигантских зеркала; между ними оставалось пространство, заполненное странным миром, чья суета нарушала созерцательное спокойствие первых двух.
   Пароход неторопливо скользил по дремлющей воде, и напряжение в груди Джоан с каждым мигом возрастало. Она в изнеможении повела головой в темно-красной бархатной шляпке, увенчанной белыми перьями, воздушными, словно морская пена, и крепко стиснула руками перила. Молодой женщине хотелось глубоко вздохнуть, но она не могла этого сделать из-за туго затянутого корсета (тесемки едва не лопнули, хотя Джоан мужественно отказалась от завтрака), поэтому мучилась еще больше. Джоан жаждала свободы, душевной свободы, точно глотка воды в пустыне. В Австралии она впервые за три года отвлеклась от проблем, забылась на целых две недели под огромным небом, среди травы и дождя, и возвращаться в будни было тяжело.
   Джоан потерла бледные щеки и покусала губы, чтобы они заалели. Она с раннего утра уложила волосы, надела красивое платье, надушилась лучшими духами. Зачем? Разве Лоренсу не все равно? Может, он вовсе не придет ее встречать… Потные от волнения руки в кружевных перчатках теребили ремешок сумки. Решение, подсказанное Тиной, казалось правильным и легко выполнимым за тысячу миль отсюда, а теперь… Она постаралась думать о другом. Вспомнила бывших поклонников… Выйди она за кого-нибудь из них, за любого, ибо все они были светскими людьми и все по-своему любили ее, ей жилось бы иначе. Без этих унизительных проблем, в окружении достойного общества, в уважении и достатке. О Господи! Все мысли сводятся к одному. Опять!
   На глаза навернулись слезы, и Джоан замахала ресницами, стараясь их осушить, но капли соленой влаги были неумолимы, как и ее печаль. Молодая женщина поспешно вынула платок. Не хватало еще, чтобы муж в первые минуты встречи увидел ее с опухшими красными глазами!
   Подошла Бетани с чемоданом. Свободной рукой служанка удерживала нетерпеливо приплясывающую, наряженную в красное платьице Мелиссу.
   Джоан взглянула на невыразительное лицо Бетани. В дом приходило много молодых хорошеньких девчонок, но Джоан выбрала эту немногословную недалекую девицу, сильную и выносливую, как породистая лошадь. Бетани была нелюбопытна и некрасива: качества, которые как нельзя лучше устраивали молодую хозяйку. Джоан панически ревновала мужа, особенно в первое время, и не рискнула брать в дом смазливую прислугу. Впрочем, кастовое чувство в Лоренсе было развито гораздо сильнее, чем могла вообразить Джоан: он обращал на Бетани внимания не больше, чем на белую мышь, но так же вел бы себя и по отношению к привлекательной служанке — до связи с горничной мистер Пакард не опустился бы никогда. В ранней юности — может быть, но не теперь.
   Джоан, одной рукой подобрав юбки, в другой сжимая ручонку Мелиссы, устремилась к толпе готовящихся сойти на берег пассажиров. Она старалась не смотреть на пристань, боясь разочарования. Туман незаметно переместился назад, отступил от берега. Млечно-золотые лучи проглянувшего солнца оживили суровую панораму прибрежной части огромного города, который казался Джоан частью ее жизни, а для Лоренса до сих пор оставался чужим.
   Увидев неподалеку от трапа фигуру мужа, Джоан, несмотря на сохранявшееся напряжение нервов, не сдержала улыбку. Он пришел! Лоренс еще не заметил ее, и молодая женщина наблюдала за ним со стороны — безмерная любовь и нескрываемая боль были в ее взгляде. Ничего не скажешь, Лоренс всегда выделялся в толпе своей стройностью, высоким ростом, благородством осанки, черт лица и необычайно красивым оттенком кожи. О, если б он только любил ее так, как она его! Она плюнула бы всем в лицо, посмеялась бы над теми, кто презрительно относился к ее красавцу-мужу, никогда не вспомнила бы о прошлом…
   — Мисси, смотри, вон стоит папочка! — шепнула она дочери. — Помаши ему!
   Между тем Лоренс, отвлекшись наконец от мыслей, заметил жену и дочь и двинулся навстречу — не спеша, словно нехотя. Иногда он казался Джоан похожим на ходившего в узде норовистого коня. Лоренс часто вел себя несообразно природному темпераменту: вместо стремительного бега горячего скакуна довольствовался ленивой грацией дикой кошки.
   Джоан, гулко стуча каблуками по деревянному трапу, сбежала вниз. Подол ее платья развевался, щеки разрумянились, на губах играла улыбка… В этот миг молодая женщина забыла свои страхи и тревоги. Мелисса семенила рядом, а сзади шла Бетани с вещами.
   — Лоренс!
   — Здравствуй, Джоан.
   Он небрежно поцеловал ее в щеку и повернулся в сторону Мелиссы. Девочка с любопытством смотрела на своего отца. Отношение Мелиссы к нему было совсем иным, чем к матери или к деду. Лоренс уделял ей слишком мало внимания, и Джоан огорчалась, видя, что между отцом и дочерью столь рано начала строиться стена отчуждения. Они всегда глядели друг на друга как два незнакомца…
   — Здравствуй, Мелисса! — сказал Лоренс и улыбнулся.
   Девочка с комичной чопорностью кивнула в ответ.
   У Джоан отлегло от сердца. «Может, все образуется?»— в сотый раз подумала она. Конечно, больше всего ей хотелось, чтобы Лоренс подхватил девочку на руки и Мелисса залилась счастливым смехом… Не может быть, чтобы он не любил собственного ребенка! А что до нее, Джоан… Лоренс равнодушен к ней, но неприязни как будто нет… Возможно, глядя на жену, он все-таки хоть иногда замечает, какая у нее высокая грудь и соблазнительная талия… Они простились очень плохо, но сейчас он улыбается, значит, все в порядке!
   Вдохновленная собственными мыслями, Джоан принялась болтать, рассказывая о своем путешествии. Лоренс молча слушал, ничем не выражая радости или досады, но Джоан так часто повторяла фразы вроде «Если б ты только видел!» или «Тебе обязательно надо там побывать», что в конце концов он стал морщиться, точно от зубной боли.
   — Австралия бесподобна! — говорила женщина, когда они ехали по улицам утреннего города в открытом наемном экипаже. — Миссис Макгилл очень хорошо меня приняла, а еще я познакомилась с очаровательной девушкой, которая служит у тети. Ты слушаешь меня, Ларри?
   — Да, Джоан, — сдержанно произнес он, прикрывая глаза рукой, словно их резал нестерпимый свет. — Я рад, что ты удачно съездила.
   Молодая женщина еще не отошла от впечатлений минувшей недели, поэтому, подумав о Тине, тотчас вспомнила свой разговор с австралийской подругой. Джоан не восприняла всерьез последнюю просьбу девушки: никому ничего не говорить об исчезнувшем возлюбленном. «Тина просто стесняется, не желает утруждать меня, — рассуждала Джоан, — на самом деле ей нужно помочь».
   — Ларри, — чуть сдвинув брови, серьезно сказала женщина, — мне необходимо найти одного человека. Посоветуй, с чего начать поиски, я несведуща в таких вопросах… Правда, мне мало что известно о нем. Этот человек приехал в Америку четыре года назад, по отцу он, вроде, ирландец…
   Лоренс, до сего момента с молчаливой отрешенностью глядевший куда-то в сторону, довольно резко обернулся — темную глубину его глаз неожиданно прорезала яркая вспышка света.
   — Что, Ларри? — спросила Джоан, заметив его реакцию.
   — Ничего. Прошу тебя, продолжай. — С этими словами он откинулся на жесткую спинку сиденья.
   — Его имя Конрад О'Рейли.
   Лоренс схватился рукой за переднюю стенку экипажа, хотя дорога была ровной и Джоан не почувствовала никакого толчка; длинные пальцы его до боли стиснули перекладину, а в лице отразилась глубочайшая растерянность и отголоски внутреннего молчаливого стона. Глубоко вздохнув, он поспешно отвел полыхнувшие огнем глаза.
   — Насколько мне известно, это незаурядный человек, — продолжала Джоан, — он сочиняет музыку и…
   — Джоан! Послушай…
   Она замолчала, внимательно глядя на него: пылающее лицо Лоренса напоминало сейчас освещаемую красноватыми вспышками молнии песчаную стену.
   — Что с тобой?
   — Мне немного нездоровится со вчерашнего дня, — солгал он.
   Джоан встревожилась.
   — Что-нибудь серьезное?
   Лоренс нахмурился — сочувствие жены всегда вызывало раздражение, как и ее прикосновения, нежные взгляды… В такие минуты он поневоле испытывал угрызения совести.
   — Нет. И не стоит так подробно рассказывать о каком-то человеке. Сан-Франциско велик, Америка еще больше, я понятия не имею, как можно кого-либо отыскать!
   — А через полицию?
   — Он что, совершил преступление?
   — Не думаю.
   — Тогда это бесполезно.
   — Но может быть, кому-нибудь известны его музыкальные сочинения?
   — Не говори ерунды.
   Женщина обиженно замолчала. Насколько ее интересует жизнь Лоренса, настолько он безразличен к ней, Джоан. Неужели ее внутренний мир столь прост и беден? Своим отношением Лоренс способен задавить последние остатки ее самолюбия. В ней всколыхнулось возмущение. Побывай он в Австралии, она бы засыпала его вопросами, а он… Он желает, чтобы она поскорее отвязалась со своей болтовней.
   — Что у тебя нового? — разочарованно произнесла Джоан.
   — Ничего. Все по-прежнему.
   Подъехали к дому. Он был маленький, но уютный и стоял в квартале, где жили люди среднего достатка, как правило, мало общавшиеся между собой. Это вполне устраивало Лоренса, но угнетало Джоан — она привыкла к другому образу жизни. За все время супружества они ни разу нигде не были. Конечно, у Лоренса были его скучные книги и таинственный ящик, а что оставалось ей?
   Внесли чемоданы. Мелисса побежала к своим игрушкам, ее звонкий голосок наполнил дом.
   Джоан разбирала вещи, когда Лоренс вошел и остановился в дверях, опершись рукой о косяк.
   — Джоан…
   Она обернулась. Его лицо оставалось суровым, но взгляд был мягче, чем всегда. Женщине показалось, что муж только что пришел к какому-то нелегкому решению.
   — Прости, я был неправ. Я постараюсь помочь. Скажи мне, кто спрашивал тебя о человеке по фамилии О'Рейли?
   — Одна девушка, — отвечала Джоан без прежнего воодушевления. Она заметно сникла и казалась очень задумчивой: ее уже не волновали чужие проблемы — своих было через край.
   — Девушка?
   — Да. Ее зовут Тина Хиггинс.
   Лоренс вздрогнул, его рука поползла по косяку вниз.
   — Очень хорошая девушка, — грустно продолжала Джоан. — Этот О'Рейли бросил ее, уехал в Америку. А она, — женщина вздохнула, — его сильно любила.
   — Она… была беременна? — Его голос дрогнул.
   — Нет. Я вообще не поняла, были ли у них близкие отношения. Тина не сказала, а мне неудобно было спрашивать. Но в любом случае ее сердце разбито. Мне очень жаль эту девушку, Ларри.
   Лоренс молчал. Джоан не отрывала взгляда от вещей, которые складывала в ящики орехового комода, и не видела его лица.
   — Такое часто случается, — произнес он наконец.
   — К сожалению, да.
   Перешли в столовую. Джоан машинально глотала куски, не особо интересуясь, что она ест. Молодую женщину не порадовали даже любимые бисквиты. Она все ниже склоняла голову, а потом, внезапно отшвырнув салфетку, разрыдалась.
   — Джоан! — укоризненно произнес Лоренс. В его черных глазах появились искры раздраженного нетерпения.
   — Прости, — прошептала она и выбежала из комнаты.
   Была полночь. Джоан лежала в постели, чувствуя, как от слез становятся влажными подушка и волосы у левого виска. Во всем доме слабый свет горел только в маленьком кабинете, где по своему обыкновению допоздна засиделся Лоренс. Это была особая комната, единственная, где Джоан не любила находиться. В спальне стены были голубого цвета, гостиная и столовая оклеены веселенькими в розовый цветочек обоями, здесь же до потолка высятся темные панели, и окно всегда занавешено. Но сейчас Джоан неумолимо потянуло сюда.
   Она возникла на пороге в длинном малиновом халате, накинутом поверх батистовой сорочки, с рассыпавшимися по плечам волосами и заплаканными глазами. Губы ее дрожали.
   Лоренс, озаренный красновато-коричневым огнем, сидел над своими бумагами; его спина была прямой, плечи неподвижными, только рука медленно двигалась: казалось, ею правит невидимая колдовская сила.
   Заслушав шаги жены, он встал, резко отодвинув тяжелый стул, затолкал бумаги в ящик и щелкнул замком, ключ от которого всегда держал при себе.
   — Джоан? Извини, я сейчас приду.
   — Лоренс…— Она пристально смотрела на него. — Я хочу поговорить с тобой.
   — Да, — сказал он, заметно нервничая, — я тебя слушаю.
   — Ты знаешь, я всегда стремилась спасти наш брак, — дрожащим от волнения голосом произнесла женщина и, набрав побольше воздуха, продолжила: — Потому что любила тебя и люблю. Ты, конечно…
   — Дело в том, что ты считала — есть что спасать, я же придерживался противоположного мнения! — резко перебил Лоренс. — Тебе должно быть известно: все, что существует между нами, — пустая формальность.
   Джоан изменилась в лице.
   — А Мелисса?
   В глазах Лоренса появилось задумчивое выражение.
   — Пожалуй, кроме Мелиссы. — Он помолчал, потом произнес, не глядя на жену: — Не стоит об этом сейчас. Уже слишком поздно, Джоан, не лучше ли лечь?
   — Тебе безразличны мои чувства, ведь правда? — Джоан не уходила — в ее душе внезапно пробудилась решимость.
   — Нет, — сказал он, — нет, Джоан.
   Она не отступала.
   — У тебя есть дочь! У тебя есть жена! Чувство долга…
   — Чувство долга? — При этих словах его взгляд стал холодным, как далекая луна. — Оно у меня имеется. Разве я не доказал тебе?
   — Да, — прошептала Джоан, проглотив подступившие слезы. — Я… я не то хотела сказать. Я устала держать тебя в неволе, как устала быть рабой своих чувств. Довольно, Лоренс! Я о многом думала там, в Австралии, и теперь намерена дать тебе свободу. Давай разведемся — когда захочешь. Я вернусь к отцу. Конечно, мне жаль Мелиссу, но будет хуже, если она полюбит тебя и будет испытывать то же, что и я. Ты…— она вдруг решилась, — ты… жестокое, бездушное создание, Лоренс, и не способен любить, я знаю! Никого, кроме себя!
   Он пронзительно взглянул на нее и отрывисто произнес:
   — Ты ошибаешься! Я не люблю себя, того, которого потерял прежде, чем сумел найти!
   — Нет, ты лжешь! — воскликнула Джоан, потрясая кулаками. По искаженному лицу ее потекли горячие слезы. — Иначе ты хоть немного думал бы обо мне! Ведь я любила тебя, так любила, что отказалась от всего! Я душу бы дьяволу продала ради тебя, а ты…
   — Дьяволу ни к чему твоя душа, Джоан, — устало произнес Лоренс, — ему достаточно моей. Я тоже от всего отказался, правда в отличие от тебя не знаю, ради чего.
   Джоан замолчала. Впервые Лоренс так говорил с нею. Она снова вспомнила день, когда на свет появилась Мелисса. Господи, неужели любовь готова вечно питать надежду?
   Между тем Лоренс погасил в кабинете свет, обнял жену за плечи и увлек за собой в темноту спальни.
   — Ты неправа, — сказал он, присаживаясь на край постели, — неправа, когда говоришь, что мне безразличны твои чувства. Мне не все равно, счастлива ты или нет.
   — Мне надо для счастья совсем немного! — прошептала Джоан. — Ты говоришь со мной так, и я уже счастлива!
   Он усмехнулся.
   — Сильная любовь лишает нас разума, и, ты сказала правильно, мы становимся рабами, а никакое чувство не стоит того, чтобы унижаться!
   Джоан вспыхнула, словно получив пощечину.
   — Я всегда думала, что она возвышает нас!
   — Что ж, — сказал он, — может, и так. Прости!
   Потом привлек ее к себе, и Джоан больше не могла казаться сильной. Она всегда мечтала о том дне, когда разлюбит его и отплатит той же монетой, но, видно, ей не дано… Боже мой, почему он так силен со своим равнодушием, а она так слаба со своей любовью?!
   Случались моменты, когда Джоан ощущала его подлинную страсть, подобную все сметающей буре. Но тогда ей казалось, что Лоренс видит перед собой другую или просто так, беспредметно дает волю своим чувствам… Когда он думал о жене, то был холоден, если же в нем просыпалась страсть — не помнил о Джоан.
   Но сегодня… Джоан была потрясена. Эта ночь стоила всех, проведенных ранее! Лоренс казался воплощением нежности, страсти и… любви. До сего времени он мог неделями не прикасаться к ней, а нынче не выпускал из объятий всю ночь, ночь блаженства, счастья и радости…
   «Почему? — думала она, расслабленно лежа рядом с ним. — Почему?» Прежний пыл угас, чувство возвышенного восторга растаяло. Джоан не верила мужу. Что-то выбило его из колеи, лишило привычного самообладания. Неужели ее слова о разводе? Может, он решил загладить свою вину, задобрить жену после всех сказанных ею слов? Женщина вздохнула. Она могла сколько угодно грозиться уйти, но в глубине души никогда не желала этого. Ей было страшно лишиться Лоренса, жизни с ним и даже, быть может, своих страданий.
   Прежде Джоан крайне редко устраивала сцены, только когда совсем не могла совладать с собой. Она боялась захлебнуться в той смеси презрения и равнодушия, какую являла собой реакция мужа. Однако вчера, почувствовав слабость, Джоан осмелела. Право же, она молчала слишком долго! Она словно приблизилась к чему-то, что Лоренс считал надежно укрытым от чужих глаз, и поняла, что верный способ получить над ним власть—это узнать его тайны, выведать секреты.
   «Я разгадаю твои загадки, Лоренс! — подумала Джоан. — И тогда ты будешь моим! Я запру твою душу в клетку и более не позволю себя терзать!»
   Ей казалось, что так просто заставить его измениться, заставить преклоняться перед нею, любить… Она так хотела получить над ним ту власть, какую он имел над нею, что даже не задумывалась, возможно ли это вообще. Ключи этой власти вручаются Богом, а не обстоятельствами и не людьми — Джоан была далеко не первой, кто заблуждался на этот счет. Открытую душу легче ранить, открытую, но отнюдь не насильно, иначе зверь загрызет охотника, и тот, кто прежде был слаб, ослабеет вдвойне.
   У Джоан был план. Днем, когда Лоренс ушел на службу, она поехала к отцу, посидела там часа два, рассказывая о своем путешествии, и, оставив Мелиссу погостить до вечера, вернулась домой.
   Быстрым шагом Джоан прошла в кабинет, благо место, где Лоренс держал ключ от дверей, было ей известно. Никто и ничто не сможет ей помешать: ни Лоренс, ни Бетани (служанку Джоан отпустила на весь день), ни боязнь расплаты, ни угрызения совести!
   На сей раз женщина не стала ковырять в замке шпилькой или пытаться подобрать ключ, а сразу достала большой кухонный нож. Сломать ящик — и точка! Джоан нанесла деревянной поверхности несколько глубоких царапин — ей казалось, что она ранит не бездушную мебель, а Лоренса, причем в самое сердце. Потом остановилась и перевела дыхание — решимость начала отступать.
   Молодая женщина прошла в кухню, открыла буфет, достала бутылку вина и налила полный стакан. Вынула вазу с бисквитами и стала их есть, запивая вином пополам со слезами. Кто бы видел ее сейчас! Но она давно потеряла свою репутацию, давно перестала быть леди, так чего теперь бояться!
   Вино помогло — Джоан почувствовала прилив сил. То, что она делала или хотела сделать, уже не представлялось таким ужасным. Молодую женщину обдало изнутри горячей волной, и она принялась обмахивать пылающее лицо подолом юбки. Потом решительно встала, вынесла из кладовки небольшой топорик и, слегка пошатываясь от внезапного головокружения, направилась в кабинет.
   Трудно оказалось сделать только первый удар, а потом Джоан в упоении крушила, рубила переднюю стенку бюро, чувствуя, как с каждым взмахом руки отступает тянущая душевная боль. Она испытала трепетное чувство близости к запретному, а еще — сладость полусвершившейся мести. То, что на протяжении трех лет не поддавалось ласке и любви, она решила завоевать силой и ненавистью. Она трудилась до изнеможения — волосы растрепались, юбка съехала на бок. Джоан начисто искромсала ящик — белые щепки под обнажившейся темной краской торчали как кости, внутри громоздился ворох бумаг. Женщина вцепилась в них, сминая края, и стала нетерпеливо вытаскивать из изрубленного ящика, точно душу из мертвого тела.
   Тяжелая пачка выскользнула из рук и упала на ковер.
   Джоан наклонилась и схватила верхние листы. Ее ждало разочарование — это были деловые бумаги. Какие-то графики, длинные колонки цифр… Вперемешку с листами лежали газетные вырезки и конверты. Джоан взяла первый попавшийся, но потом отложила — на глаза попался маленький черный футляр. Она раскрыла его. На черном бархате покоился медальон на тонкой золотой цепочке. Джоан увидела миниатюрное изображение молодой женщины с темным, но прекрасным лицом. Пальцы Джоан задрожали. Кто это? Она не нашла имени, сколько ни искала, но, вглядевшись в черты незнакомки, уловила между нею и Лоренсом явное сходство. Может, это его мать?
   Немного успокоившись, Джоан вернулась к конвертам. Письмо из… Австралии? От женщины?! Она развернула лист простой почтовой бумаги. «Дорогой Конрад!» Джоан остановилась. Почему Конрад? На конверте стояло «Лоренсу Пакарду от Джулии Уилксон». Как это объяснить? Конрад! Почему снова всплыло это имя? Имя, названное Тиной Хиггинс! Взяв себя в руки, женщина читала дальше: «Больше месяца назад пришло последнее письмо от вас, и я очень волнуюсь. Если, не дай Бог, что случилось, сообщите, помогу, чем сумею, хотя я далеко. Знайте, отец любит вас и тоскует, что бы там ни произошло между вами. С той девушкой он развелся и уехал в Сидней, я сейчас живу одна. Если нужны деньги, мистер Конрад, умоляю, напишите, я пришлю, сколько смогу. Не держите зла на мистера О'Рейли, он как-никак единственный кровно близкий вам человек. Вы сменили имя, зачем? Не отказывайтесь от отца и от себя самого, это большой грех. Пишите, очень жду! Возвращайтесь! Искренне преданная вам Джулия Уилксон».
   Мозг Джоан пронзила молния. Конрад! Мистер О'Рейлк! Лоренс Пакард! «Сменили имя». О Боже… Письмо было написано грубоватым почерком, с ошибками, — должно быть, писала служанка…
   Джоан сидела с опущенными руками и остановившимся взглядом. Невероятно — но миром правит случайность! Жестокая, нелепая, но одновременно творящая благо, несущая правду! Мрак неведения рассеялся, и Джоан пребывала в шоке от сознания непостижимости того, что узнала. Ее муж, Лоренс Пакард, — возлюбленный Тины Хиггинс, Конрад О'Рейли! Сменивший имя, отрекшийся от своих родных! Вероломный и лживый! Почему она раньше не догадалась?! Она могла бы понять, особенно когда услышала речь Тины и миссис Макгилл: тот же акцент, от которого Лоренс ценой неизвестно каких усилий уже избавился! Он родился и вырос в Австралии, отец его был ирландцем, а матерью, очевидно, изображенная на медальоне женщина… Джоан наспех просмотрела газетные вырезки. Все материалы касались проблем экономики Австралии, в нескольких статьях упоминалось имя Роберта О'Рейли, рассказывалось о деятельности и достижениях возглавляемой им компании. Так! Лоренс интересуется делами отца! Эти многочисленные расчеты — что они значат? Жаль, но Джоан была бесконечно далека от всего этого и ничего не смогла понять.
   Мысли ее вернулись к Тине Хиггинс. Вчера Лоренс спросил, не была ли девушка беременна, значит, он имел с нею близкие отношения. «Дрянь!» — подумала Джоан, имея в виду мужа. Он не признался ни в чем даже вчера — потрясающе! Она сжала голову руками. Почему так разнится рассказанное Тиной с тем, что знала и знает об этом человеке она, Джоан? Женщину вмиг одолела жгучая ревность. Джоан вновь принялась перебирать бумаги и нашла написанные от руки ноты, довольно толстую пачку. Так вот какова его тайна! Тина Хиггинс знала об этом, а она, Джоан, нет!