Страница:
Но, как бы то ни было, все портреты мисс Одри исчезли со стен, а бедный малыш лишился не только матери, но и отца. Мистер О'Рейли не заходил в детскую, тем не менее я иногда приносила ему малютку и старалась заставить интересоваться сыном. Он молча слушал меня, но на руки ребенка ни разу не взял. Когда отец Гленвилл вызвался крестить младенца и спросил, какое имя дать ребенку, мистер О'Рейли с полнейшим безразличием ответил: «Все равно». Священник назвал мальчика Конрадом, уж не знаю почему: мне, признаться, не очень нравилось это имя. Мы с Мартином стали крестными малыша… А мистер О'Рейли вскоре очень надолго уехал.
Тут в горничных служила молодая девчонка Луиза, она и за ребенком приглядывала. Конечно, я виновата, что уделяла сыну мисс Одри мало внимания, но на мне был весь дом, хозяйство, свое и господское, три сорванца и муж. Шло время, мальчик стал подрастать, но однажды я случайно увидела, как Луиза ударила ребенка, раз и другой. Я, разумеется, на нее накричала, а когда мистер О'Рейли вернулся, сказала, что Луизу надо выгнать вон, потому что она бьет его сына, на что мистер О'Рейли спокойно отвечал, мол, ну и что, его самого в детстве били, да еще как — иначе послушания не добьешься. Я сказала, что одно дело, когда наказывают родители — я сама своим мальчишкам бывало всыплю! — и совсем другое, когда господского сына бьет прислуга. Мистер О'Рейли, помню, посмотрел мне в глаза и ответил: «Ты что думаешь, Джулия, ребенка с таким цветом кожи будут гладить по головке?» Я чуть не задохнулась от возмущения и заметила, что у мисс Одри кожа была еще темнее, однако она была леди и все ее любили! Мистер О'Рейли возразил, сказав, что мисс Одри была женщина, о женщинах всегда кто-то заботится, а мальчику придется самому пробивать себе в жизни дорогу. Вот, значит, какую судьбу он уготовил своему единственному ребенку! Я была вне себя и крикнула ему прямо в лицо: «Он же ваш сын, ваш родной сын!» Он промолчал, но, кажется, ему все-таки стало стыдно.
Он, как всегда, скоро уехал, а Луиза, к счастью, вышла замуж и убралась из дома. А мистер Конрад… С раннего детства это был очень одинокий ребенок. Все бродил по комнатам… Иногда я брала его к себе, но мои мальчишки были такие бешеные — он дичился и начинал плакать. Думаю, чувствовал, что у него нет матери и тосковал. А мистер О'Рейли приезжал все реже и реже; может, он и не вспоминал о мальчике там, вдалеке? Да и здесь не очень-то им интересовался. Так, бросит взгляд — и все. Может быть, он не мог заставить себя полюбить ребенка, так бывает. Но, по-моему, он и не пытался…
Потом, когда прошло несколько лет, я сказала мистеру О'Рейли, что надо бы воспитывать мальчика, учить, иначе он вырастет дикарем. Втайне я надеялась, что мистер О'Рейли отдаст сына в какое-нибудь дорогое закрытое учебное заведение, но он почему-то решил иначе. Вскоре в дом приехали учителя: мадемуазель Верже, француженка, совсем еще молодая девушка, мистер Бройер, пожилой немец, и мистер Финли. Они учили мистера Конрада языкам — французскому, немецкому, испанскому, латыни, с ним занимались литературой, математикой, географией и всякими другими науками. Он учился хорошо, старался. Мистер Бройер уж насколько был строгий, а и то всегда говорил, что давно не встречал такого понятливого и усердного ученика. У мальчика оказались большие способности, он все легко схватывал, запоминал, особенно языки, даже сами учителя удивлялись.
Мистер О'Рейли по-прежнему изредка приезжал и иной раз вызывал к себе сына вроде как для доклада. Расспрашивал, как и что, и всегда был чем-нибудь недоволен. Труд учителей оплачивал щедро и мне на расходы давал крупные суммы, это не считая жалованья. Он никогда ничего не привозил сыну. Одежду, книжки — все покупала я. Иногда приносила что-нибудь завернутое в бумагу и говорила, что это, мол, отец прислал. И на дни рождения, и на Рождество покупала подарки от имени отца, но мистер Конрад, кажется, не очень-то верил: детское сердце ведь не обманешь!
Он ни с кем не дружил, в самом городке не появлялся. Ни мистер О'Рейли, ни я не хотели, чтобы его там видели, а мои мальчишки постарше были да и другие совсем — им бы все по деревьям лазить, драться да озорничать. А мистер Конрад гулял мало, все больше сидел в библиотеке и читал. Однажды спросил меня, слыхала ли я о греческих богах. Я ответила, что нет, и он мне стал рассказывать, а потом заметил: «Знаешь, крестная, мне иногда кажется, что мы здесь, наверху, — как боги на Олимпе, а внизу — все человечество. Только вряд ли мы счастливее, правда?» А еще я однажды спросила: «Вы так много читаете, мистер Конрад, о чем?» И он ответил: «Я люблю читать о людях, Джулия». Помолчал и добавил: «Не о порочных и мелочных, нет, — о великих и одиноких… Ведь такие вещи всегда сочетаются!» Что и говорить, это был умный мальчик!
Он увлекался музыкой — мадемуазель Верже чудесно играла на рояле и много занималась с Конрадом. Они бывало исполняли что-нибудь в четыре руки, и как он смотрел на нее! Эта девушка стала его первой любовью. Ей исполнилось двадцать два года, а ему четырнадцать. Это было, конечно же, просто юношеское чувство — чистое и светлое. Они часами болтали в саду, все по-французски, так что я не знала, о чем. Однажды только увидела из окна, как он взял ее за руку, но она отдернула и строго сказала по-английски: «Не надо, месье Конни». Она называла его «месье Конни», и он всегда смеялся. Мадемуазель Верже была умницей. Она сумела подобрать к мальчику ключик: раньше он и улыбался-то редко. Когда срок обучения мальчика закончился, она уехала на родину. В тот день мистер Конрад долго стоял у окна. Когда я окликнула, повернулся: лицо у него было в слезах. После я как-то случайно нашла тетрадь, всю исписанную по-французски, — полагаю, это были стихи, написанные мистером Конрадом для мадемуазель Верже. Он продолжал играть на рояле, теперь уже один, такие грустные мелодии, что хотелось плакать. Может, он сам их сочинял, не знаю. С мадемуазель Верже они переписывались, возможно, пишут друг другу до сих пор, хотя вскоре после возвращения во Францию она вышла замуж.
Когда мистер О'Рейли в очередной раз приехал и спросил, чему еще требуется научить ребенка, вмешался мой муж и сказал, мол, кого вы растите, кисейную барышню или мужчину? Мальчишка вольного воздуха не видит, все книжки да книжки! В результате такого разговора в доме появился Том, простой парень с фермы. Он стал учить мистера Конрада верховой езде, плаванию, показал, как надо защищаться и всякие такие премудрости. Этот Том был наглым, язвительным парнем с острым языком: чуть что — смеялся над мистером Конрадом, называл его господским сынком, неженкой и так муштровал, что мальчишка едва ноги к вечеру волочил. Но в конце концов они, кажется, здорово подружились. Потом, когда Том купил ферму, женился и обзавелся кучей ребятишек, мистер Конрад ездил его навещать и был там дорогим гостем. Кроме чтения, юноша теперь любил брать лошадей и ездить на прогулки в сторону от города. Так и жил до семнадцати лет, а в семнадцать уехал в Сидней. Отец дал ему в дорогу немного денег, но не посоветовал, как и где лучше устроиться. А ведь мог бы оплатить обучение сына в университете, здесь, в Австралии, или даже в Европе: такому способному юноше, как мистер Конрад, сам Бог велел учиться! Или взял бы к себе помощником в делах — тоже было бы неплохо. Но нет! Он только сказал, что ему самому никто не помогал выйти в люди.
А мистер Конрад к тому времени уже прекрасно понимал, как отец к нему относится, только не знал — почему. Думается, он ломал над этим голову не один год. Что только ему на ум не приходило! Однажды спросил меня: «Скажи, Джулия, может, отец не любит меня за то, что я, что я… не совсем белый? Может, он стыдится этого? Правда, тогда мне непонятно, почему он женился на моей матери!» Да, мистер О'Рейли вел себя глупо и, по правде сказать, непорядочно, по крайней мере я так считаю: его знакомые в Сиднее даже не знали, что у него есть сын и наследник! Но я всегда старалась уверить мистера Конрада, что отец его любит, просто у него тяжелый характер. Я рассказала юноше о матери, показала ее могилу. Теперь он всякий раз, как приедет, относит туда букет красных роз — их она любила больше всех других цветов. Но правды о том, как и почему все так получилось, не сказала, нет у меня на это права.
Из Сиднея мистер Конрад вернулся через год с небольшим и впервые обратился к отцу с просьбой. Конечно, я понимаю, если юноша, который до семнадцати лет жил, считай что взаперти и знал жизнь только по книгам, приедет в большой город, всякое может случиться! Ведь отец отказался содержать сына, сказав, что и так потратил на него достаточно денег (это при его-то, мистера О'Рейли, состоянии!) и больше давать не намерен, поэтому Конрад вынужден был искать способ зарабатывать на жизнь. Он откликнулся на объявление о том, что требуется учитель французского, которое дала некая особа легкого поведения, добившаяся большого успеха в своем деле и решившая впридачу к богатству получить образование. Он связался с ней, влюбился, тратил на нее деньги, вел шикарную жизнь, а потом эта дамочка, разумеется, его бросила, и он остался весь в долгах и без пенни. Вот и попросил у отца денег, чтобы вернуть долги и попытаться встать на ноги. Он обещал позднее все выплатить мистеру О'Рейли и, думаю, не обманул бы, но отец встал в позу, прочитал Конраду мораль и ничего не дал. А я считаю, ну и дал бы денег — сын все-таки! И в придачу посоветовал бы, как в будущем избежать ошибок. Представляю, как трудно было мистеру Конраду решиться приехать с просьбой, он ведь очень гордый!
В тот раз они с отцом впервые всерьез повздорили. Я сама дала Конраду денег на дорогу, он обещал вернуть и действительно в следующий приезд вернул все до последнего пенни, хоть я и не хотела брать. Так и перебивается кое-как до сих пор… Потом он еще пару раз приезжал сюда, но отношения с отцом становились все хуже. Досадно, ведь эти два человека, по существу, очень одиноки и могли бы поддержать друг друга, а вместо этого стали почти что врагами. Отец считает мистера Конрада проходимцем и шалопаем, никчемным созданием, а сын платит тем же. Конечно, у Конрада были и есть недостатки, но мистер О'Рейли всегда смотрел на них в увеличительное стекло, он словно намеренно искал в сыне одно лишь дурное. Последний раз Конрад требовал отдать ему причитающуюся часть наследства, и мистер Роберт ответил сыну, что вообще не намерен включать его имя в завещание. Я слышала, как Конрад воскликнул: «Кому же ты все это оставишь, отец?! Других детей у тебя нет, в Бога ты, по-моему, никогда по-настоящему не верил, благотворительностью не занимался!» Мистер О'Рейли рассердился и сказал, что найдет, кому завещать свое богатство, а нет — так пусть все пропадет пропадом! И они опять разругались.
Чего ждать от этой их встречи — даже не знаю. Не думаю, что отношения их наладятся… Жаль… Мистер О'Рейли на самом деле неплохой человек, я всегда его уважала, ну а что до Конрада… Люблю я этого мальчика почти как родного!
Тина сидела притихшая и задумчивая.
— Но вы говорили, что родители мисс Одри погибли, а они были богаты, значит, эти деньги по праву достались ей, а после должны перейти к ее сыну! — сказала она.
— Да, но это, так сказать, по совести, по закону же все принадлежит мистеру О'Рейли, только он может решать, кому, сколько и когда достанется! — Джулия вздохнула. — Разве мисс Одри, бедняжка, думала, что все так обернется… Где ж это видано, чтобы единственный сын миллионера как проклятый скитался без гроша в кармане, и все только потому, что папочке вздумалось считать ребенка виноватым в чьих-то придуманных грехах!
— Кажется, я не вовремя появилась в этом доме, — тихо промолвила Тина, на что Джулия с безжалостной прямотой ответила:
— Это уж точно! Потом сказала:
— Не подавайте виду, будто вам известно больше, чем сообщил мистер О'Рейли, не вмешивайтесь. Даст Бог, они сами во всем разберутся!
Слушая женщину и соглашаясь с ней, Тина поймала себя на мысли о том, что постоянно забывает о своем положении законной супруги Роберта О'Рейли. Да, конечно, его настоящей женой, единственной, любимой, богоданной, была та женщина, мисс Одри. Она же, Тина Хиггинс, просто лоскут чужеродной материи, приложенный к дыре на ветхой душе мистера О'Рейли, лоскут, который сорвет первый же ветер. И она совсем не испытывала ревности к памяти женщины, которую любил человек, ставший ее мужем. Жаль только, что все так получилось и у Роберта с женой и сыном, и у нее, бедной девушки Тины, запутавшейся в сетях своих проблем!
Вечером она сбегала навестить Дарлин. Та выглядела расстроенной и усталой. Девушке было неловко и стыдно видеть рядом со своим нарядным платьем выцветшее старое платье матери, невыносимо сознавать, что в то время как она, Тина, бездельничает в доме мужа, мать все так же трудится. Роберт О'Рейли предлагал Дарлин оставить работу, снять хороший дом, обещал все оплачивать, но женщина наотрез отказалась. Ей ничего не надо, она привыкла так жить, и все! Уговоры дочери тоже не помогли.
Дарлин расспрашивала Тину о первом дне в новом доме; девушка старалась казаться веселой, сказала, что все хорошо, но мать легко догадалась, что это не так.
Простились в слезах. Тина обещала приходить каждый день до тех пор, пока не уедет в Сидней. В Сидней… Что она будет делать там, в этом неведомом городе, в чужом, незнакомом мире?
«О, мама, мама! — хотела сказать девушка. — Если б можно было повернуть время вспять, все бы было иначе! Слишком много я поняла и прочувствовала за эти два дня!»
Но она не могла решиться сказать так матери, как не хотела говорить о том, что все еще чувствует себя находящейся в странном состоянии между положением девушки и замужней женщины.
Господи! Еще и это! После всего рассказанного Джулией преодолеть саму себя будет еще труднее! Когда наступила ночь, Тина все так же дрожала от страха, но мысленно все же готова была покориться.
Она боялась напрасно — Роберт О'Рейли не пришел.
ГЛАВА V
Тут в горничных служила молодая девчонка Луиза, она и за ребенком приглядывала. Конечно, я виновата, что уделяла сыну мисс Одри мало внимания, но на мне был весь дом, хозяйство, свое и господское, три сорванца и муж. Шло время, мальчик стал подрастать, но однажды я случайно увидела, как Луиза ударила ребенка, раз и другой. Я, разумеется, на нее накричала, а когда мистер О'Рейли вернулся, сказала, что Луизу надо выгнать вон, потому что она бьет его сына, на что мистер О'Рейли спокойно отвечал, мол, ну и что, его самого в детстве били, да еще как — иначе послушания не добьешься. Я сказала, что одно дело, когда наказывают родители — я сама своим мальчишкам бывало всыплю! — и совсем другое, когда господского сына бьет прислуга. Мистер О'Рейли, помню, посмотрел мне в глаза и ответил: «Ты что думаешь, Джулия, ребенка с таким цветом кожи будут гладить по головке?» Я чуть не задохнулась от возмущения и заметила, что у мисс Одри кожа была еще темнее, однако она была леди и все ее любили! Мистер О'Рейли возразил, сказав, что мисс Одри была женщина, о женщинах всегда кто-то заботится, а мальчику придется самому пробивать себе в жизни дорогу. Вот, значит, какую судьбу он уготовил своему единственному ребенку! Я была вне себя и крикнула ему прямо в лицо: «Он же ваш сын, ваш родной сын!» Он промолчал, но, кажется, ему все-таки стало стыдно.
Он, как всегда, скоро уехал, а Луиза, к счастью, вышла замуж и убралась из дома. А мистер Конрад… С раннего детства это был очень одинокий ребенок. Все бродил по комнатам… Иногда я брала его к себе, но мои мальчишки были такие бешеные — он дичился и начинал плакать. Думаю, чувствовал, что у него нет матери и тосковал. А мистер О'Рейли приезжал все реже и реже; может, он и не вспоминал о мальчике там, вдалеке? Да и здесь не очень-то им интересовался. Так, бросит взгляд — и все. Может быть, он не мог заставить себя полюбить ребенка, так бывает. Но, по-моему, он и не пытался…
Потом, когда прошло несколько лет, я сказала мистеру О'Рейли, что надо бы воспитывать мальчика, учить, иначе он вырастет дикарем. Втайне я надеялась, что мистер О'Рейли отдаст сына в какое-нибудь дорогое закрытое учебное заведение, но он почему-то решил иначе. Вскоре в дом приехали учителя: мадемуазель Верже, француженка, совсем еще молодая девушка, мистер Бройер, пожилой немец, и мистер Финли. Они учили мистера Конрада языкам — французскому, немецкому, испанскому, латыни, с ним занимались литературой, математикой, географией и всякими другими науками. Он учился хорошо, старался. Мистер Бройер уж насколько был строгий, а и то всегда говорил, что давно не встречал такого понятливого и усердного ученика. У мальчика оказались большие способности, он все легко схватывал, запоминал, особенно языки, даже сами учителя удивлялись.
Мистер О'Рейли по-прежнему изредка приезжал и иной раз вызывал к себе сына вроде как для доклада. Расспрашивал, как и что, и всегда был чем-нибудь недоволен. Труд учителей оплачивал щедро и мне на расходы давал крупные суммы, это не считая жалованья. Он никогда ничего не привозил сыну. Одежду, книжки — все покупала я. Иногда приносила что-нибудь завернутое в бумагу и говорила, что это, мол, отец прислал. И на дни рождения, и на Рождество покупала подарки от имени отца, но мистер Конрад, кажется, не очень-то верил: детское сердце ведь не обманешь!
Он ни с кем не дружил, в самом городке не появлялся. Ни мистер О'Рейли, ни я не хотели, чтобы его там видели, а мои мальчишки постарше были да и другие совсем — им бы все по деревьям лазить, драться да озорничать. А мистер Конрад гулял мало, все больше сидел в библиотеке и читал. Однажды спросил меня, слыхала ли я о греческих богах. Я ответила, что нет, и он мне стал рассказывать, а потом заметил: «Знаешь, крестная, мне иногда кажется, что мы здесь, наверху, — как боги на Олимпе, а внизу — все человечество. Только вряд ли мы счастливее, правда?» А еще я однажды спросила: «Вы так много читаете, мистер Конрад, о чем?» И он ответил: «Я люблю читать о людях, Джулия». Помолчал и добавил: «Не о порочных и мелочных, нет, — о великих и одиноких… Ведь такие вещи всегда сочетаются!» Что и говорить, это был умный мальчик!
Он увлекался музыкой — мадемуазель Верже чудесно играла на рояле и много занималась с Конрадом. Они бывало исполняли что-нибудь в четыре руки, и как он смотрел на нее! Эта девушка стала его первой любовью. Ей исполнилось двадцать два года, а ему четырнадцать. Это было, конечно же, просто юношеское чувство — чистое и светлое. Они часами болтали в саду, все по-французски, так что я не знала, о чем. Однажды только увидела из окна, как он взял ее за руку, но она отдернула и строго сказала по-английски: «Не надо, месье Конни». Она называла его «месье Конни», и он всегда смеялся. Мадемуазель Верже была умницей. Она сумела подобрать к мальчику ключик: раньше он и улыбался-то редко. Когда срок обучения мальчика закончился, она уехала на родину. В тот день мистер Конрад долго стоял у окна. Когда я окликнула, повернулся: лицо у него было в слезах. После я как-то случайно нашла тетрадь, всю исписанную по-французски, — полагаю, это были стихи, написанные мистером Конрадом для мадемуазель Верже. Он продолжал играть на рояле, теперь уже один, такие грустные мелодии, что хотелось плакать. Может, он сам их сочинял, не знаю. С мадемуазель Верже они переписывались, возможно, пишут друг другу до сих пор, хотя вскоре после возвращения во Францию она вышла замуж.
Когда мистер О'Рейли в очередной раз приехал и спросил, чему еще требуется научить ребенка, вмешался мой муж и сказал, мол, кого вы растите, кисейную барышню или мужчину? Мальчишка вольного воздуха не видит, все книжки да книжки! В результате такого разговора в доме появился Том, простой парень с фермы. Он стал учить мистера Конрада верховой езде, плаванию, показал, как надо защищаться и всякие такие премудрости. Этот Том был наглым, язвительным парнем с острым языком: чуть что — смеялся над мистером Конрадом, называл его господским сынком, неженкой и так муштровал, что мальчишка едва ноги к вечеру волочил. Но в конце концов они, кажется, здорово подружились. Потом, когда Том купил ферму, женился и обзавелся кучей ребятишек, мистер Конрад ездил его навещать и был там дорогим гостем. Кроме чтения, юноша теперь любил брать лошадей и ездить на прогулки в сторону от города. Так и жил до семнадцати лет, а в семнадцать уехал в Сидней. Отец дал ему в дорогу немного денег, но не посоветовал, как и где лучше устроиться. А ведь мог бы оплатить обучение сына в университете, здесь, в Австралии, или даже в Европе: такому способному юноше, как мистер Конрад, сам Бог велел учиться! Или взял бы к себе помощником в делах — тоже было бы неплохо. Но нет! Он только сказал, что ему самому никто не помогал выйти в люди.
А мистер Конрад к тому времени уже прекрасно понимал, как отец к нему относится, только не знал — почему. Думается, он ломал над этим голову не один год. Что только ему на ум не приходило! Однажды спросил меня: «Скажи, Джулия, может, отец не любит меня за то, что я, что я… не совсем белый? Может, он стыдится этого? Правда, тогда мне непонятно, почему он женился на моей матери!» Да, мистер О'Рейли вел себя глупо и, по правде сказать, непорядочно, по крайней мере я так считаю: его знакомые в Сиднее даже не знали, что у него есть сын и наследник! Но я всегда старалась уверить мистера Конрада, что отец его любит, просто у него тяжелый характер. Я рассказала юноше о матери, показала ее могилу. Теперь он всякий раз, как приедет, относит туда букет красных роз — их она любила больше всех других цветов. Но правды о том, как и почему все так получилось, не сказала, нет у меня на это права.
Из Сиднея мистер Конрад вернулся через год с небольшим и впервые обратился к отцу с просьбой. Конечно, я понимаю, если юноша, который до семнадцати лет жил, считай что взаперти и знал жизнь только по книгам, приедет в большой город, всякое может случиться! Ведь отец отказался содержать сына, сказав, что и так потратил на него достаточно денег (это при его-то, мистера О'Рейли, состоянии!) и больше давать не намерен, поэтому Конрад вынужден был искать способ зарабатывать на жизнь. Он откликнулся на объявление о том, что требуется учитель французского, которое дала некая особа легкого поведения, добившаяся большого успеха в своем деле и решившая впридачу к богатству получить образование. Он связался с ней, влюбился, тратил на нее деньги, вел шикарную жизнь, а потом эта дамочка, разумеется, его бросила, и он остался весь в долгах и без пенни. Вот и попросил у отца денег, чтобы вернуть долги и попытаться встать на ноги. Он обещал позднее все выплатить мистеру О'Рейли и, думаю, не обманул бы, но отец встал в позу, прочитал Конраду мораль и ничего не дал. А я считаю, ну и дал бы денег — сын все-таки! И в придачу посоветовал бы, как в будущем избежать ошибок. Представляю, как трудно было мистеру Конраду решиться приехать с просьбой, он ведь очень гордый!
В тот раз они с отцом впервые всерьез повздорили. Я сама дала Конраду денег на дорогу, он обещал вернуть и действительно в следующий приезд вернул все до последнего пенни, хоть я и не хотела брать. Так и перебивается кое-как до сих пор… Потом он еще пару раз приезжал сюда, но отношения с отцом становились все хуже. Досадно, ведь эти два человека, по существу, очень одиноки и могли бы поддержать друг друга, а вместо этого стали почти что врагами. Отец считает мистера Конрада проходимцем и шалопаем, никчемным созданием, а сын платит тем же. Конечно, у Конрада были и есть недостатки, но мистер О'Рейли всегда смотрел на них в увеличительное стекло, он словно намеренно искал в сыне одно лишь дурное. Последний раз Конрад требовал отдать ему причитающуюся часть наследства, и мистер Роберт ответил сыну, что вообще не намерен включать его имя в завещание. Я слышала, как Конрад воскликнул: «Кому же ты все это оставишь, отец?! Других детей у тебя нет, в Бога ты, по-моему, никогда по-настоящему не верил, благотворительностью не занимался!» Мистер О'Рейли рассердился и сказал, что найдет, кому завещать свое богатство, а нет — так пусть все пропадет пропадом! И они опять разругались.
Чего ждать от этой их встречи — даже не знаю. Не думаю, что отношения их наладятся… Жаль… Мистер О'Рейли на самом деле неплохой человек, я всегда его уважала, ну а что до Конрада… Люблю я этого мальчика почти как родного!
Тина сидела притихшая и задумчивая.
— Но вы говорили, что родители мисс Одри погибли, а они были богаты, значит, эти деньги по праву достались ей, а после должны перейти к ее сыну! — сказала она.
— Да, но это, так сказать, по совести, по закону же все принадлежит мистеру О'Рейли, только он может решать, кому, сколько и когда достанется! — Джулия вздохнула. — Разве мисс Одри, бедняжка, думала, что все так обернется… Где ж это видано, чтобы единственный сын миллионера как проклятый скитался без гроша в кармане, и все только потому, что папочке вздумалось считать ребенка виноватым в чьих-то придуманных грехах!
— Кажется, я не вовремя появилась в этом доме, — тихо промолвила Тина, на что Джулия с безжалостной прямотой ответила:
— Это уж точно! Потом сказала:
— Не подавайте виду, будто вам известно больше, чем сообщил мистер О'Рейли, не вмешивайтесь. Даст Бог, они сами во всем разберутся!
Слушая женщину и соглашаясь с ней, Тина поймала себя на мысли о том, что постоянно забывает о своем положении законной супруги Роберта О'Рейли. Да, конечно, его настоящей женой, единственной, любимой, богоданной, была та женщина, мисс Одри. Она же, Тина Хиггинс, просто лоскут чужеродной материи, приложенный к дыре на ветхой душе мистера О'Рейли, лоскут, который сорвет первый же ветер. И она совсем не испытывала ревности к памяти женщины, которую любил человек, ставший ее мужем. Жаль только, что все так получилось и у Роберта с женой и сыном, и у нее, бедной девушки Тины, запутавшейся в сетях своих проблем!
Вечером она сбегала навестить Дарлин. Та выглядела расстроенной и усталой. Девушке было неловко и стыдно видеть рядом со своим нарядным платьем выцветшее старое платье матери, невыносимо сознавать, что в то время как она, Тина, бездельничает в доме мужа, мать все так же трудится. Роберт О'Рейли предлагал Дарлин оставить работу, снять хороший дом, обещал все оплачивать, но женщина наотрез отказалась. Ей ничего не надо, она привыкла так жить, и все! Уговоры дочери тоже не помогли.
Дарлин расспрашивала Тину о первом дне в новом доме; девушка старалась казаться веселой, сказала, что все хорошо, но мать легко догадалась, что это не так.
Простились в слезах. Тина обещала приходить каждый день до тех пор, пока не уедет в Сидней. В Сидней… Что она будет делать там, в этом неведомом городе, в чужом, незнакомом мире?
«О, мама, мама! — хотела сказать девушка. — Если б можно было повернуть время вспять, все бы было иначе! Слишком много я поняла и прочувствовала за эти два дня!»
Но она не могла решиться сказать так матери, как не хотела говорить о том, что все еще чувствует себя находящейся в странном состоянии между положением девушки и замужней женщины.
Господи! Еще и это! После всего рассказанного Джулией преодолеть саму себя будет еще труднее! Когда наступила ночь, Тина все так же дрожала от страха, но мысленно все же готова была покориться.
Она боялась напрасно — Роберт О'Рейли не пришел.
ГЛАВА V
Утро выдалось прохладным и чистым, сад сиял, омытый росой, переливался всеми оттенками зелени, от темного цвета сосен и туй до бледного — молодых, увешанных золотистыми кистями акаций. Тина смотрела в окно и видела — близко и вдалеке — лоснящиеся на солнце кроны сероствольных магнолий, серебристо-зеленые кожистые листья олив, оранжевые кисти кустарников бугенвиллей, что так пышно цветут в декабре… Было так хорошо кругом, дурные мысли уносились прочь, и день обещал быть радостным и светлым.
Тина нарядилась: надела отделанное белым кружевом светло-серое платье, подаренный Робертом кулон, серьги розового жемчуга и белые туфли.
С боязнью и любопытством ждала она приезда сына мистера О'Рейли. Ей интересно было взглянуть на этого юношу, в котором текла кровь тагалов, ирландцев и англичан, юношу, столько лет жившего в уединенном замке, подобно настоящему принцу.
Часов в десять, заслышав шум во дворе, Тина выбежала из комнаты, спряталась за мраморной колонной и принялась со страхом и любопытством взирать на происходящее. Она увидела, как в холл вошел юноша, с небольшим чемоданом в руках, одетый в скромный дорожный костюм.
Высокий, стройный, он казался даже худым, тем не менее под одеждой угадывались очертания сильного, натренированного тела. Кожа была красивого оливкового оттенка, почти прямые волосы — жгуче-черными, а миндалевидные глаза, судя по описанию Джулии, точь-в-точь как у покойной матери, незабвенной мисс Одри.
Вначале Тина испугалась взгляда его глаз — таких черных, что в них терялись зрачки. У Терезы тоже были темные глаза, но их цвет больше походил на цвет крепкого чая, эти же казались непроницаемыми, как ночное небо. Вообще все лицо Конрада походило на безупречно вырезанную маску: неподвижное, гордое и спокойное.
В холле его встретила обрадованная Джулия.
— Мистер Конрад!
Улыбнувшись, он подался вперед, и, увидев эту мальчишескую улыбку, Тина поняла, что под кажущейся непроницаемостью жизнь бьет ключом.
— Крестная!
Они крепко обнялись.
— Неужели вы все еще растете, мистер Конрад? Смотрите, когда-нибудь стукнетесь головой о притолоку!
— Надеюсь, такого не случится… Вы получили мое письмо?
— Да, вчера.
— Вчера?! Я отправил его два месяца назад! В прошлый раз отец упрекнул меня в том, что я явился без предупреждения, и я заранее написал, что приеду, но опять получилось то же самое. Ну теперь уж не по моей вине!
Потом вынул из кармана коробочку.
— Это тебе, Джулия.
— Мистер Конрад, вы неисправимы! Спасибо! — Она расцеловала его.
— Отец дома?
— Да! — раздался голос Роберта О'Рейли. Не заметив скрывавшейся за колонной Тины, он быстрым шагом спустился по лестнице к сыну. Тина заметила, что они не подали друг другу руки, а лицо Конрада снова стало серьезным, даже мрачным.
— Я пойду, пожалуй, в свою комнату, — сказал Конрад после каких-то незначительных фраз.
— Позже зайди ко мне, нам надо поговорить! Юноша кивнул, а когда отец ушел, сказал Джулии:
— Когда наконец он оставит этот официальный тон?
На что женщина с загадочно-печальным видом ответила:
— Что ж, иногда это бывает как нельзя кстати!
Потом все разошлись, и Тина тоже тихонько удалилась к себе — обдумывать увиденное и готовиться к неминуемой встрече.
Спустя час Роберт О'Рейли встретился с сыном в гостиной.
— Как живешь? — несколько небрежно произнес Роберт.
Он стоял, опираясь рукой на спинку кресла, а Конрад, отвернувшись к окну, глядел на синеющий внизу океан.
— Нормально, — ответил юноша и добавил:— Кажется, тебя меньше всего интересуют мои дела.
Мистер О'Рейли пропустил замечание мимо ушей — он действительно был занят сейчас только своими мыслями. Через несколько минут, собравшись с духом, несколько нервно произнес:
— Хочу сразу же сообщить тебе: я женился! Конрад круто развернулся и уставился на отца.
— Женился?!
— Да, — твердо произнес Роберт, — на молодой девушке.
Конрад несколько секунд молча смотрел на него. Что-то дрогнуло в лице юноши, а в глазах отразились обида и боль.
— На молодой девушке…— медленно повторил он. — Сколько же ей лет?
— Шестнадцать.
Конрад едва не пошатнулся от изумления.
— Господи! Отец! Ты что, с ума сошел? Откуда она взялась, эта девушка?
— Она здешняя, из Кленси. Мы обвенчались два дня назад в этом доме, — спокойно сообщил Роберт. Он успел полностью овладеть собой и уже ничего не боялся, ни насмешек, ни упреков. Конрад же все еще не мог прийти в себя.
— Зачем тебе это понадобилось, скажи? — растерянно произнес он.
— Зачем женятся нормальные люди? Что я, по-твоему, уже не мужчина?
Конрад усмехнулся; на сей раз в тоне его прозвучало презрение:
— В твоем возрасте, отец, не женятся на шестнадцатилетних! Я еще мог бы понять, если б ты выбрал какую-нибудь вдову или, на худой конец, старую деву. Но взять в жены девушку, которая годится тебе в дочери?! Ты не чувствуешь себя растлителем малолетних?
Роберт О'Рейли вспомнил позапрошлую ночь и поморщился.
— Не дерзи! — с угрозой произнес он. — Мое дело, на ком мне жениться, тебя это не касается!
— Как не касается? Ты что мне — не отец? — Роберт вздрогнул, черты его лица странно исказились, а Конрад, ничего не заметив, продолжал:
— А если б я решил жениться, тебе тоже было бы все равно? — Потом расстроенным тоном добавил:— Впрочем, тебе всегда была безразлична моя судьба…
Роберт прошелся по комнате. Он всегда чувствовал угрызения совести, если сын говорил что-нибудь подобное, и все же никогда не упускал возможности уязвить юношу: то был своего рода мазохизм.
Он прятал вину глубоко в тайниках души, на словах же и с виду всегда бывал прав.
— Оставь свои упреки. Я заботился о тебе целых семнадцать лет, разве этого мало?
— Джулия обо мне заботилась, Мартин, другая прислуга, учителя, но не ты!
— Их забота была куплена на мои деньги.
— Ничего подобного! Настоящую заботу ни на какие деньги не купишь, так же как и любовь!
Роберт промолчал, а Конрад, подумав немного, продолжил:
— Кстати, о деньгах… Хотя о них с тобой тоже лучше не говорить! Теперь я понимаю: появилась та, которой ты все оставишь. Для этого ты и женился?
— Не только. Я хочу иметь семью, детей.
Конрад внимательно вглядывался в лицо отца, силясь понять нечто, кажущееся непостижимым. Он тихо повторил:
— Детей?
Роберт выдержал этот пронзительный взгляд.
— Да. Надеюсь, Тина родит мне ребенка или даже двоих.
— Боже! Отец, но чтобы не включать мое имя в завещание, тебе ведь совсем необязательно заводить младенцев. Опомнись, тебе пятьдесят один, это же смешно!
— Что смешно? Я не старый, не думай! Да, в прошлый раз ты сказал, что у меня есть деньги, власть, жизненный опыт, но никогда уже не будет твоего козыря — молодости, но ты ошибся! Я-то еще сумею начать жизнь сначала, добиться многого плюс к тому, что имею, а вот кем станешь ты?! Со своей молодостью, но без моих денег, без моей помощи, без меня? Что тебе дает твоя молодость? Возможность заводить легкомысленные интрижки?
Конрад молчал. С некоторых пор они с отцом превратились еще и в соперников — это было очень неприятно.
— До меня дошли слухи о твоем новом бурном романе с французской актрисой, — продолжал Роберт. — Вы все еще вместе?
Конрад удивленно вздрогнул. Да, он действительно встречался с Мишель Ламбер, они провели вместе две незабываемые ночи, но на этом все закончилось. Откуда отец мог узнать? Конрад нахмурился. Это подтверждало давнюю догадку о том, что Роберт втайне следит за каждым его шагом.
С Мишель Ламбер, молодой французской актрисой, юноша познакомился в ресторане, где последние полгода работал тапером. Она подошла к нему, веселая, нарядная, с цветами в волосах, сделала комплимент его игре и очень удивилась, когда он ответил на чистейшем французском языке. Они разговорились.
Мишель путешествовала по миру, выступала на сцене Сиднейского театра… Она не походила на женщин Австралии, на все имела свои собственные взгляды, зачастую не вписывающиеся в рамки общепринятой морали, любила свободу, вела чисто богемную жизнь и презирала предрассудки. Они обменялись красноречивыми взглядами, парой откровенных фраз и сблизились в мгновение ока. Мишель сама пришла к нему в номер дешевой гостиницы, сорвала шляпку и накидку, приказала принести шампанское…
После первой связи с богатой проституткой, связи, ввергнувшей Конрада в пучину долгов и разочарований, встреча с Мишель была как чудодейственный бальзам. У него давно не было женщины и никогда — такой обворожительной, бескорыстной, милой, свободной, как летний ветер. Мадемуазель Ламбер звала его во Францию. «Ты замечательный любовник, Конрад! — шептала она, обнимая его нежными руками. — У тебя такие глаза и изумительный оттенок кожи! Поедем со мной, мы будем счастливы вместе!» Он отказался. Мишель влюбилась в него, но надолго ли? На месяц, на два? Она была прекрасной, искренней, но непостоянной. К тому же она была богата, а он — беден… Пришлось расстаться… И с тех пор — никого и ничего: он жил один, как в пустыне!
— Ты о чем-то задумался? — спросил Роберт. — Ты не ответил мне!
На что юноша, очнувшись, произнес с досадой:
— Не собирал бы ты сплетен, отец! Как видишь, я один, я всегда один! Это у тебя теперь есть семья. Если б я знал, что у тебя медовый месяц, не приехал бы. — И, помолчав, добавил:— Думаю, мне лучше уехать — сейчас же!
Роберт смотрел на сына. Профиль Конрада на фоне белоснежных шелковых штор казался четким, правильным, совсем как у Одри, только кожа была светлее, но при этом такая же чистая и гладкая. Иногда Роберту хотелось с чувством затаенной глубокой любви дотронуться до руки юноши и со всей полнотой осознать, что в нем — часть души и плоти Одри. А может, и его, Роберта? Значит, тогда они с Одри как две половинки соединились в сыне? Он любил смотреть, как Одри двигается, танцует, в эти минуты она была как огонь, полная природной грации, естественного изящества, полученного в наследство от тех предков, что еще не знали цивилизации. И в Конраде это было, хотя он зачастую казался иным, чем мать. Одри даже в минуты глубокой задумчивости не выглядела печальной. Конрад же, как говорила Джулия, «родился с печалью в глазах». И сейчас эта печаль, затопившая взгляд, казалась поистине бездонной.
Роберту стало не по себе.
— Нет, что ты, живи! В конце концов, здесь твой дом.
Конрад с иронией прищурил темные глаза.
— Неужели? По-моему, ты всегда пытался внушить мне обратное!
Роберт пожал плечами. Потом сказал:
— Ты должен познакомиться с моей женой.
— С шестнадцатилетней мачехой? Не желаю. Она мне заранее неприятна. Уверен, эта девушка вышла за тебя не по любви, а из расчета.
— Мне все равно, что ты думаешь по этому поводу.
— Не сомневаюсь. Мне тоже безразлична твоя жизнь, тем более я уезжаю из Австралии. Может быть, навсегда.
— Куда же?
— В Америку.
— Так ты приехал просить денег на поездку?
— Нет. Просто попрощаться.
— Зачем ты едешь в Америку? Австралия — страна больших возможностей…
Повернувшись и глядя прямо на отца, Конрад ответил без тени улыбки:
— Австралия слишком мала для меня.
Тина нарядилась: надела отделанное белым кружевом светло-серое платье, подаренный Робертом кулон, серьги розового жемчуга и белые туфли.
С боязнью и любопытством ждала она приезда сына мистера О'Рейли. Ей интересно было взглянуть на этого юношу, в котором текла кровь тагалов, ирландцев и англичан, юношу, столько лет жившего в уединенном замке, подобно настоящему принцу.
Часов в десять, заслышав шум во дворе, Тина выбежала из комнаты, спряталась за мраморной колонной и принялась со страхом и любопытством взирать на происходящее. Она увидела, как в холл вошел юноша, с небольшим чемоданом в руках, одетый в скромный дорожный костюм.
Высокий, стройный, он казался даже худым, тем не менее под одеждой угадывались очертания сильного, натренированного тела. Кожа была красивого оливкового оттенка, почти прямые волосы — жгуче-черными, а миндалевидные глаза, судя по описанию Джулии, точь-в-точь как у покойной матери, незабвенной мисс Одри.
Вначале Тина испугалась взгляда его глаз — таких черных, что в них терялись зрачки. У Терезы тоже были темные глаза, но их цвет больше походил на цвет крепкого чая, эти же казались непроницаемыми, как ночное небо. Вообще все лицо Конрада походило на безупречно вырезанную маску: неподвижное, гордое и спокойное.
В холле его встретила обрадованная Джулия.
— Мистер Конрад!
Улыбнувшись, он подался вперед, и, увидев эту мальчишескую улыбку, Тина поняла, что под кажущейся непроницаемостью жизнь бьет ключом.
— Крестная!
Они крепко обнялись.
— Неужели вы все еще растете, мистер Конрад? Смотрите, когда-нибудь стукнетесь головой о притолоку!
— Надеюсь, такого не случится… Вы получили мое письмо?
— Да, вчера.
— Вчера?! Я отправил его два месяца назад! В прошлый раз отец упрекнул меня в том, что я явился без предупреждения, и я заранее написал, что приеду, но опять получилось то же самое. Ну теперь уж не по моей вине!
Потом вынул из кармана коробочку.
— Это тебе, Джулия.
— Мистер Конрад, вы неисправимы! Спасибо! — Она расцеловала его.
— Отец дома?
— Да! — раздался голос Роберта О'Рейли. Не заметив скрывавшейся за колонной Тины, он быстрым шагом спустился по лестнице к сыну. Тина заметила, что они не подали друг другу руки, а лицо Конрада снова стало серьезным, даже мрачным.
— Я пойду, пожалуй, в свою комнату, — сказал Конрад после каких-то незначительных фраз.
— Позже зайди ко мне, нам надо поговорить! Юноша кивнул, а когда отец ушел, сказал Джулии:
— Когда наконец он оставит этот официальный тон?
На что женщина с загадочно-печальным видом ответила:
— Что ж, иногда это бывает как нельзя кстати!
Потом все разошлись, и Тина тоже тихонько удалилась к себе — обдумывать увиденное и готовиться к неминуемой встрече.
Спустя час Роберт О'Рейли встретился с сыном в гостиной.
— Как живешь? — несколько небрежно произнес Роберт.
Он стоял, опираясь рукой на спинку кресла, а Конрад, отвернувшись к окну, глядел на синеющий внизу океан.
— Нормально, — ответил юноша и добавил:— Кажется, тебя меньше всего интересуют мои дела.
Мистер О'Рейли пропустил замечание мимо ушей — он действительно был занят сейчас только своими мыслями. Через несколько минут, собравшись с духом, несколько нервно произнес:
— Хочу сразу же сообщить тебе: я женился! Конрад круто развернулся и уставился на отца.
— Женился?!
— Да, — твердо произнес Роберт, — на молодой девушке.
Конрад несколько секунд молча смотрел на него. Что-то дрогнуло в лице юноши, а в глазах отразились обида и боль.
— На молодой девушке…— медленно повторил он. — Сколько же ей лет?
— Шестнадцать.
Конрад едва не пошатнулся от изумления.
— Господи! Отец! Ты что, с ума сошел? Откуда она взялась, эта девушка?
— Она здешняя, из Кленси. Мы обвенчались два дня назад в этом доме, — спокойно сообщил Роберт. Он успел полностью овладеть собой и уже ничего не боялся, ни насмешек, ни упреков. Конрад же все еще не мог прийти в себя.
— Зачем тебе это понадобилось, скажи? — растерянно произнес он.
— Зачем женятся нормальные люди? Что я, по-твоему, уже не мужчина?
Конрад усмехнулся; на сей раз в тоне его прозвучало презрение:
— В твоем возрасте, отец, не женятся на шестнадцатилетних! Я еще мог бы понять, если б ты выбрал какую-нибудь вдову или, на худой конец, старую деву. Но взять в жены девушку, которая годится тебе в дочери?! Ты не чувствуешь себя растлителем малолетних?
Роберт О'Рейли вспомнил позапрошлую ночь и поморщился.
— Не дерзи! — с угрозой произнес он. — Мое дело, на ком мне жениться, тебя это не касается!
— Как не касается? Ты что мне — не отец? — Роберт вздрогнул, черты его лица странно исказились, а Конрад, ничего не заметив, продолжал:
— А если б я решил жениться, тебе тоже было бы все равно? — Потом расстроенным тоном добавил:— Впрочем, тебе всегда была безразлична моя судьба…
Роберт прошелся по комнате. Он всегда чувствовал угрызения совести, если сын говорил что-нибудь подобное, и все же никогда не упускал возможности уязвить юношу: то был своего рода мазохизм.
Он прятал вину глубоко в тайниках души, на словах же и с виду всегда бывал прав.
— Оставь свои упреки. Я заботился о тебе целых семнадцать лет, разве этого мало?
— Джулия обо мне заботилась, Мартин, другая прислуга, учителя, но не ты!
— Их забота была куплена на мои деньги.
— Ничего подобного! Настоящую заботу ни на какие деньги не купишь, так же как и любовь!
Роберт промолчал, а Конрад, подумав немного, продолжил:
— Кстати, о деньгах… Хотя о них с тобой тоже лучше не говорить! Теперь я понимаю: появилась та, которой ты все оставишь. Для этого ты и женился?
— Не только. Я хочу иметь семью, детей.
Конрад внимательно вглядывался в лицо отца, силясь понять нечто, кажущееся непостижимым. Он тихо повторил:
— Детей?
Роберт выдержал этот пронзительный взгляд.
— Да. Надеюсь, Тина родит мне ребенка или даже двоих.
— Боже! Отец, но чтобы не включать мое имя в завещание, тебе ведь совсем необязательно заводить младенцев. Опомнись, тебе пятьдесят один, это же смешно!
— Что смешно? Я не старый, не думай! Да, в прошлый раз ты сказал, что у меня есть деньги, власть, жизненный опыт, но никогда уже не будет твоего козыря — молодости, но ты ошибся! Я-то еще сумею начать жизнь сначала, добиться многого плюс к тому, что имею, а вот кем станешь ты?! Со своей молодостью, но без моих денег, без моей помощи, без меня? Что тебе дает твоя молодость? Возможность заводить легкомысленные интрижки?
Конрад молчал. С некоторых пор они с отцом превратились еще и в соперников — это было очень неприятно.
— До меня дошли слухи о твоем новом бурном романе с французской актрисой, — продолжал Роберт. — Вы все еще вместе?
Конрад удивленно вздрогнул. Да, он действительно встречался с Мишель Ламбер, они провели вместе две незабываемые ночи, но на этом все закончилось. Откуда отец мог узнать? Конрад нахмурился. Это подтверждало давнюю догадку о том, что Роберт втайне следит за каждым его шагом.
С Мишель Ламбер, молодой французской актрисой, юноша познакомился в ресторане, где последние полгода работал тапером. Она подошла к нему, веселая, нарядная, с цветами в волосах, сделала комплимент его игре и очень удивилась, когда он ответил на чистейшем французском языке. Они разговорились.
Мишель путешествовала по миру, выступала на сцене Сиднейского театра… Она не походила на женщин Австралии, на все имела свои собственные взгляды, зачастую не вписывающиеся в рамки общепринятой морали, любила свободу, вела чисто богемную жизнь и презирала предрассудки. Они обменялись красноречивыми взглядами, парой откровенных фраз и сблизились в мгновение ока. Мишель сама пришла к нему в номер дешевой гостиницы, сорвала шляпку и накидку, приказала принести шампанское…
После первой связи с богатой проституткой, связи, ввергнувшей Конрада в пучину долгов и разочарований, встреча с Мишель была как чудодейственный бальзам. У него давно не было женщины и никогда — такой обворожительной, бескорыстной, милой, свободной, как летний ветер. Мадемуазель Ламбер звала его во Францию. «Ты замечательный любовник, Конрад! — шептала она, обнимая его нежными руками. — У тебя такие глаза и изумительный оттенок кожи! Поедем со мной, мы будем счастливы вместе!» Он отказался. Мишель влюбилась в него, но надолго ли? На месяц, на два? Она была прекрасной, искренней, но непостоянной. К тому же она была богата, а он — беден… Пришлось расстаться… И с тех пор — никого и ничего: он жил один, как в пустыне!
— Ты о чем-то задумался? — спросил Роберт. — Ты не ответил мне!
На что юноша, очнувшись, произнес с досадой:
— Не собирал бы ты сплетен, отец! Как видишь, я один, я всегда один! Это у тебя теперь есть семья. Если б я знал, что у тебя медовый месяц, не приехал бы. — И, помолчав, добавил:— Думаю, мне лучше уехать — сейчас же!
Роберт смотрел на сына. Профиль Конрада на фоне белоснежных шелковых штор казался четким, правильным, совсем как у Одри, только кожа была светлее, но при этом такая же чистая и гладкая. Иногда Роберту хотелось с чувством затаенной глубокой любви дотронуться до руки юноши и со всей полнотой осознать, что в нем — часть души и плоти Одри. А может, и его, Роберта? Значит, тогда они с Одри как две половинки соединились в сыне? Он любил смотреть, как Одри двигается, танцует, в эти минуты она была как огонь, полная природной грации, естественного изящества, полученного в наследство от тех предков, что еще не знали цивилизации. И в Конраде это было, хотя он зачастую казался иным, чем мать. Одри даже в минуты глубокой задумчивости не выглядела печальной. Конрад же, как говорила Джулия, «родился с печалью в глазах». И сейчас эта печаль, затопившая взгляд, казалась поистине бездонной.
Роберту стало не по себе.
— Нет, что ты, живи! В конце концов, здесь твой дом.
Конрад с иронией прищурил темные глаза.
— Неужели? По-моему, ты всегда пытался внушить мне обратное!
Роберт пожал плечами. Потом сказал:
— Ты должен познакомиться с моей женой.
— С шестнадцатилетней мачехой? Не желаю. Она мне заранее неприятна. Уверен, эта девушка вышла за тебя не по любви, а из расчета.
— Мне все равно, что ты думаешь по этому поводу.
— Не сомневаюсь. Мне тоже безразлична твоя жизнь, тем более я уезжаю из Австралии. Может быть, навсегда.
— Куда же?
— В Америку.
— Так ты приехал просить денег на поездку?
— Нет. Просто попрощаться.
— Зачем ты едешь в Америку? Австралия — страна больших возможностей…
Повернувшись и глядя прямо на отца, Конрад ответил без тени улыбки:
— Австралия слишком мала для меня.