Страница:
Были люди, которые совершили революцию, а потом оказались оттесненными нэпом, и так и остались по другую сторону стены.
Эти люди нужны были только для того, чтобы совершить революцию, а когда революция была совершена, ее плодами воспользовались другие. Кончилась революция, и завоеванная власть перешла к другим людям.
Вытолкнутые победили не могут понять, в чем дело:
"Это, значит, неверие... полное неверие в нас... в молодых... в наши силы, умы... в культуру... мы тоже будем великими..."
И приживал, холоп, лакей, испуганный интеллигент, продажная сволочь, шкура, перебежчик, мерзавец, который вымаливает теплое местечко, сигару, сытный обед и общественное положение у хозяина, именуемого в произведении "великим человеком", "великим умом" и "гением", заявляет: "Стало быть, вы согласны, что социализм - это неравенство".
Вытолкнутые победители возмущались, размахивали руками и предъявляли претензии.
Иногда они стреляли, как героиня рассказа А. Толстого "Гадюка", иногда стрелялись, как герой романа И. Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова".
Как всегда в революции, они казались слишком левыми тем, кто революцию завершил и получил послереволюционное государство.
Получившие послереволюционное государство боялись тех, кто совершал революцию.
Борис Пильняк написал "Повесть непогашенной луны", в которой рассказал о том, как победитель послал на гибель человека, совершившего революцию.
В "Строгом юноше" спор о социальном неравенстве, который велся до этого во всех книгах Юрия Олеши, заканчивается:
"Ф о к и н. Это чистая власть. Он не банкир... он гений...
Дискобол. А власть гения остается?..
Фокин. Власть гения? Поклонение гению?.. Да. Остается... Да... Влияние великого ума... Это прекрасная власть..."
Такое решение спора было естественным и заслуженным, потому что заведомая уверенность в своей неправоте должна была завершиться безоговорочной капитуляцией перед чужой правотой.
Эта странная склонность, эта скверная привычка кланяться, склоняться, преклоняться и поклоняться не однажды настигала Олешу. Сначала это были короткие и судорожные припадки. Но все больше, все чаще и все настойчивее предается он гибельной привычке. Перед тем как склонить положительных героев, склоняется и последовательный автор. В громкую ораторию хвалы и лести Юрий Олеша вплетает свою лирическую кантилену. Наступила пора самой зловещей темы русской культуры: глобального обожания хирурга.
Юрий Карлович Олеша был к этому хорошо подготовлен. Он думал об этом, писал, связывал концепцию с историей и собственной судьбой.
Вот, как это выглядит в эстетическом аспекте:
"Не всегда хочется идти под власть чужой индивидуальности. Она должна быть очень высокой, чтобы я с радостью пошел под ее власть!"1.
Вот как это выглядит в бытовом:
"Василий Васильевич Шкваркин рассказывал мне о так называемом "цуке", как он применял-ся в Николаевском кавалерийском училище, где он учился. Старший юнкер мог заставить сделать младшего самые невероятные вещи. Младшие вовсе не протестовали, наоборот - с воодушевле-нием выполняли все нелепости, очень часто доставлявшие им физические страдания.
- Как же так, - сочувствовал я младшим, - ведь это ужасно! Как же на это соглашались?
- Юра, - сказал Василий Васильевич картавя, - никто ведь не заставлял их подчиняться цуку. Когда юнкер только поступал в училище, его спрашивали, по цуку ли он будет жить или ему не хочется по цуку?
- И он мог не согласиться?
- Боже мой, ну, разумеется, но если он отказывался от цука, то его могли не принять в какой-нибудь приличный полк. Тогда уж на задворки!"2.
1 Юрий Олеша. Беседа с читателями. - "Литературный критик", 1935, № 12, с. 165.
2 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 183.
Как часто под давлением обстоятельств человек вынужден жить по цуку!.. И как часто без давления обстоятельств люди живут так, лишь бы попасть в какой-нибудь приличный полк!
Юрий Карлович хотел попасть в приличный полк и попал. Мандельштам не попал. Ахматова не попала. А Юрий Карлович всех обошел: и в полк попал, и невинным страдальцем русской литературы вышел.
Писатель настойчиво идет к примирению, то есть к сдаче и к поражению, то есть к гибели.
Гибель героя торжественно завершается в "Строгом юноше", где он признает свое поражение, требует его и радуется ему.
Общественность, раньше с некоторой настороженностью, а то и с опасливостью относившаяся к автору "Зависти", чрезвычайно одобрительно отнеслась к "Строгому юноше".
Это произведение очень понравилось лучшим представителям советского народа, т. е. литературным критикам, которые сразу поняли, что Олеша нащупал, понимаете, как бы это сказать? ну, напал на жилу, что ли, почуял, что этому плоду Музы новой эпохи тучнеть, цвести и наливаться. Будь здоров! Почти без оговорок они принимают новое произведение Юрия Олеши, а если и оговаривают, то так, пустяки.
Начиная со "Списка благодеяний" и особенно после "Строгого юноши" многие полюбили Юрия Олешу.
Вот как полюбили Юрия Олешу на Первом Всесоюзном съезде советских писателей:
""Строгий юноша" - это новый человек в новом мире, который целиком принят Oлешей и вернул ему самому его утраченную молодость"1.
Это сказал не какой-нибудь либеральчик и добрый дядя, а тов. В. Киршон, красивый молодой злодей и рапповский главарь.
А вот как полюбили Юрия Олешу благодарные читатели:
"Пьеса для кинематографа "Строгий юноша" - первое произведение, в котором Олеша попробовал реализовать свои новые творческие установки..."2
Юрий Олеша хотел и умел нравиться.
Многое предчувствуя, он писал в связи со "Строгим юношей":
"Я считаю, что мы должны обобщать, видеть лучшее, идеализировать. Я хочу видеть только хорошее. Были герои в мировой литературе, которыми мы хотели быть. Были идеалы, которые вызывали в нас чувство подражания. Теперь мы сами должны создавать таких героев"3.
1 Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, с. 396.
2 "Письмо "старой комсомолки" Юрию Карловичу Oлеше".- "Молодая гвардия", 1935, № 1, с. 157. ("Старая комсомолка", "Комсомолка Чернова" стала впоследствии известным литератур-ным критиком. Ее фамилия Л. П. Жак. Псевдоним раскрыт по ее просьбе).
3 Юрий Олеша. Комсомолка Чернова. (Ответ на письмо, напечатанное в № 1 "Молодой гвардии"). - "Молодая гвардия", 1935, № 4, с. 160.
Таким образом, в пьесе для кинематографа "Строгий юноша" появляется уже не только власть великого ума, которая прекрасна, но и идеальный герой. Это совершенно естественно: при власти великого ума должны быть только идеальные герои. Если же они идеальными не были, то их отправляли исправляться.
Страстная любовь к власти великого ума последовательно привела Юрия Олешу к необходи-мости идеализировать, видеть только хорошее, трудиться на ниве создания идеального героя и подражания ему, то есть ко всему тому, что некоторое время спустя стало главными пунктами художественной концепции целой эпохи. У этой эпохи были замечательные победы, но в то же время нельзя не отметить и некоторые серьезные упущения. В частности, были недоосвещены вопросы материальной заинтересованности населения в связи с резким увеличением потребнос-тей. Юрий Олеша вместе с другими писателями закладывал первые камни фундамента новой художественной эпохи.
И в связи с этим он получил замечательный подарок.
Этот подарок он получил на Первом Всесоюзном съезде советских писателей 1 сентября 1934 года.
Юрию Олеше была оказана огромная честь.
С высокой трибуны съезда ему было поручено зачитать приветствие Центральному Комитету Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
И Юрий Олеша зачитал.
"Под знаменем социалистического реализма шла и будет идти дальше наша работа. Под руководством партии Ленина-Сталина идем мы на идейный штурм старого мира и капиталистического общества...
Мы знаем также, что мы преодолели и будем преодолевать все трудности, ибо непобедимо учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, ибо во главе ленинского ЦК стоит наш друг и учитель, любимый вождь угнетенных всего мира - Сталин".
Так читал, говорил и писал безвинный страдалец и несчастная жертва в неравной борьбе Юрий Олеша.
Ему было поручено зачитать такое ответственное приветствие. Это нужно было заслужить.
Этого не заслужили другие делегаты съезда - Бабель, Пастернак.
Это заслужил Юрий Олеша.
Заслуженный писатель стал зачитывать приветствия и писать произведения о замечательных успехах, возникших под властью великого ума.
На этом кончается живое искусство.
Начинается схематичная, лживая, лишенная фантазии, прямолинейная пьеса.
Несчастье обрушилось на его слабые плечи, не подождав. Еще совсем недавно Юрий Олеша хотел написать совсем другую пьесу. За год до "Строгого юноши" он писал:
"Я не знаю другого превосходства, кроме доброты".
Это сказал Бетховен...
Это будет эпиграфом к моей новой пьесе о бесклассовом обществе..."1.
Но эпиграфом это не стало. И пьеса о доброте не была написана. Была написана пьеса о поклонении избранному, о поклонении вождю, властителю, пьеса о том, что власть великого ума - это прекрасная власть.
Как это делается? Очень просто.
Писатель берет флейту, прикладывает ее к губам и начинает высвистывать нечто лирическое. Потом он проглатывает флейту, и мы слышим бодрую мелодию, поднимающуюся из недр художника, неодолимую, покоряющую и сметающую все на своем победоносном пути.
1Альманах "Чукоккала". Запись от 5 июня 1933 г.
Приношу глубокую благодарность К. И. Чуковскому, разрешившему процитировать неопубликованный текст.
"Чукоккала" опубликована издательством "Искусство" в 1979 году. Запись Oлеши на с. 364. - Ред.
"СОБИРАЙТЕ МЕТАЛЛОЛОМ!"
Мы живем в мире, полном чистейших намерений, благородных пожеланий и смелых порывов.
"Держись правой стороны!" - зовут нас плакаты, и я верю в то, что в них больше любви к людям и подлинного гуманизма, чем в крикливых декларациях многочисленных обществ по охране прав домашних животных.
"Покупатель и продавец! Будьте взаимно вежливы!" - по этим высоким началам общественной нравственности учатся наши дети.
Меня никогда не оставляла вера в то, что "честный труд обеспечивает культурный досуг", и я знаю, что лучшая часть моего духовного облика формировалась под влиянием именно этой концепции.
"Не уверен - не обгоняй" и "Соблюдайте рядность!" - одергивают нас надписи на грузовиках, и в этих словах есть нечто, что выходит за ограниченные пределы водительской этики и входит в неисчерпаемую область социальной психологии.
"Собирайте металлолом!"1
1 Спичечная коробка. Кировский СНХ, ф-ка Белка. Гост 1820-56 х 60 шт.
Общеизвестно высказывание Гете о том, что если бы "Римские элегии" он написал размером "Дон Жуана", то они были бы непристойны. Легко представить себе, что интонация и лексика "Гаргантюа и Пантагрюэля", попав в пролог "Медного всадника", показались бы странными.
Я не хочу сказать иного, чем сказано в предпоследней строфе "Домика в Коломне":
"- Как, разве все тут? шутите!"
- Ей-Богу.
"- Так вот куда октавы нас вели!
- К чему ж такую подняли тревогу..."
Взволнованные, полные высокого гуманизма призывы собирать металлолом в такой же мере, как и всякая речь, подчинены законам контекста, и поэтому они в том случае, когда соблюдают закон, - прекрасны, а в случае, когда его нарушают, - вызывают недоумение.
Но бывают такие литературные эпохи, когда художника вынуждают нарушать стилистическое единство, и тогда он вводит металлолом в контекст, подчиненный иному стилистическому закону.
Лучшими помощниками в этом деле бывают тяжелые обстоятельства, отсутствие выдержки, слабая человеческая воля художника.
В контексте автора "Зависти" появляются слова, сюжеты и идеи, которые начинают казаться размером "Дон Жуана" в "Римских элегиях".
Юрий Олеша пишет:
"...история небывалых успехов на хозяйственном и культурном фронте..."
"Он погиб, спасая социалистическую собственность".
"... я думал о наших прославленных летчиках".
Про успехи на хозяйственном и культурном фронте, равно как и о спасении социалистической собственности, автор "Зависти" начал говорить после того, как он стал автором "Строгого юноши".
И это было совершенно естественно, ибо идея собственного ничтожества в сравнении с властью великого ума неминуемо должна была привести к фразеологии, ничем не отличающейся от той, которая свойственна людям, живущим чужим умом. Закон единства формы и содержания торжествовал здесь свою самую большую и самую разрушительную победу.
Все рассуждения о языке художника как-то сразу теряют для меня цену, когда становится ясным, что они не идут дальше рассуждения о языке. Язык это выражение сознания, мысли, и скудный язык выражает скудную мысль. Люди, говорящие тощим, чахлым, вымученным, чахоточным, испуганным и смиренным языком, это люди тощей, чахлой, вымученной, чахоточной, испуганной и смиренной мысли, жизни, судьбы. И учить этих людей нужно не стилистике, а порядочности.
Олеша еще ничего не понимает. Он не понимает, что произошло и куда завела его власть великого ума.
Он прибегает к способу, весьма распространенному в истории русской интеллигенции: переоценке ценностей. "Я стал думать, - говорит он, - что то, что мне казалось сокровищем, есть на самом деле нищета"1.
1 Ю. К. Олеша. Речь на Первом Всесоюзном съезде советских писателен. Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, с. 235.
С чувством глубокого внутреннего удовлетворения писатель старается показать, как чудовищно он неправ и как далеко зашел он в своих заблуждениях.
Он требует обратить на него особое внимание. Он подчеркивает необходимость учесть всю серьезность аргументации, приводимой им в доказательство своего ничтожества.
Юрий Олеша умел и любил сдаваться. У него это так хорошо получалось, потому что репутация его была в прекрасном состоянии, производственная характеристика в полном порядке, а если художник вдруг начинает делать что-нибудь такое, то все мы понимаем, что это не он, а редактор, тяжелые обстоятельства, голодные дети, больная жена. Некоторые при этом добавляют: а также слабая человеческая воля художника.
Когда в профессиональном и претендующем на порядочность тексте появляется металлолом, то можно не сомневаться, что художник подает сигнал бедствия. "Это не я! - кричит художник. - Это редактор, тяжелые обстоятельства, голодные дети, больная жена".
Тогда я вспоминаю пленных эсэсовцев.
На допросах эсэсовцы говорили, что они хорошие, никого не обижали и поспешно доставали бумажку. Радостно и уверенно достает эсэсовец бумажку и кладет ее перед майором.
На бумажке написано:
"Справка. Выдана штурмбаннфюреру СС Шпурре. Настаящим удаставеряю што каспадин шкура атнасился ка мне очень даже замичатильна. Студентка 5-го курса Всесоюзной сельскохозяйственной академии Татьяна Кострова".
Студентки, агрономы, медсестры, крестьянки, кончившие и не кончившие академии и школы, писали одни более, другие менее грамотно, но никогда на своем родном языке человек без заранее обдуманного намерения, возникающего под дулом автомата, не напишет "атнасился ка мне очинь даже замичатильна".
"Очинь даже замичатильна" у Олеши вынужденные. Если бы ему были созданы социальные условия, стимулирующие развитие порядочности, то Олеша этого никогда бы не сделал.
Но поскольку эти условия еще не были созданы, то он сделал:
"...будущее мира строится у нас".
"...как полноценна вся жизнь в нашей стране".
"С каждым днем все более убеждаешься в том, что молодежь нашей страны растет..."
Он думал, что, как Татьяну Кострову, написавшую, что она студентка 5-го курса, его спасет подпись: "Юрий Олеша".
Ведь всякому ясно, что Юрий Олеша так писать не может, не станет.
И эта подпись спасала его. По крайней мере во мнении тех, кто делает еще более гнусное дело.
Это не он написал. Это редактор, тяжелые обстоятельства, больная жена, голодные дети, слабая, жалкая его воля, трусость и душа раба, тяжкая и горькая судьба русского художника.
Через многочисленные высказывания Олеши этой поры нитью, ставшей от стыда красной, проходит мысль о том, что он "встает на четвереньки и осторожно проползает между ногами первого (партнера. - А. Б.)"1.
Не один Олеша размышлял о своих взаимоотношениях со временем.
В общественной мысли 30-х годов началась широкая кампания за подлинную идейность.
"Шахматы или пятилетка?" Под таким названием, стоящим в ряду с угрожающими речениями типа "жизнь или смерть" и "жизнь или кошелек", была напечатана статья, требующая недвусмысленного ответа.
"Во многих наших изданиях (и газетах и журналах) мы встречаем шахматные отделы... ...Я, конечно, не против этого... Мне лишь хочется сказать несколько слов о том, как, по-моему, не нужно продвигать шахматы в массы...
Раньше, чем обратиться к шахматному отделу (почти каждому!), просмотрите то издание, в котором этот отдел печатается. Каждая строчка, каждая буква его (издания) кричит о пятилетке, промфинплане, о колхозах и севе. А на последней странице, в шахматном отделе: "...Черный король имеет целых шесть свободных полей!!"2
1.Н Э.Бауман. Искусство жонглирования. М., 1902, с. 88.
2 "Смена", 1931, № 10, с. 26.
Именно в это время Юрий Олеша с мучительными переживаниями тоже решал мировые загадки, как то: "Звезды или республика" и "Любовь или план".
Но дело, конечно, было не в одних шахматах.
Значительно серьезнее оказалось положение на фронте поэзии. Здесь дать достойный отпор было не так-то просто. Однако после ликвидации кулачества все силы были брошены на поэзию.
Теперь, когда мы с вышки громадного исторического опыта можем окинуть взором историю этих лет, становится ясным, что положение было совершенно нетерпимым.
Но в то же время с этой вышки мы видим и людей, которые уже в те годы давили идеологических диверсантов еще в зародыше.
Вот как они это делали:
"С добрым утром!" - приветствует читателя издательство "Федерация" в одно прекрасное утро 1931 года.
"С добрым утром!" - и в этом мягком, успокаивающем приветствии читатель слышит что-то давно знакомое, приятно ласкающее ухо...
Да, это, кажется, было еще до революции.
Более молодой читатель на этом кончает свои рассуждения по поводу анекдотического заголовка книжки стихов Ивана Приблудного...
У Приблудного нет квартиры. Это печальное обстоятельство обуславливает скептическое отношение Ивана Приблудного к окружающей действительности... отчужденность от социалистического строительства... его бездеятельность.
Автор голову склонил
Над линейкой и бумагой,
Ткнул пером во тьму чернил
С древнерыцарской отвагой.
Думал десять с лишним лет,
Где быть хлебу, где быть лесу,
И придумал напослед
Замечательную пьесу.
Пьеса принята страной и т.д.
Это ли не пасквиль на нашу пятилетку? План, выработанный и выполняемый благодаря невиданному творческому подъему и энтузиазму широких рабочих масс под руководством партии, представляется Приблудным как досужая выдумка какого-то чудака ("Думал десять с лишним лет"). Вся суть пятилетки сводится автором к распределению "хлеба и леса".
Не менее показательно для Приблудного стихотворение "Штукатур". Автор проливает слезы над упавшим во время работы и разбившимся штукатуром:
За какие-то тридцать рублей, (!!)
За обещанный лифчик жене
Поплатился ты жизнью своей,
Неподвижный лежишь на спине.
"Автору не приходит в голову, что у рабочего могут быть какие-либо иные стимулы к труду, кроме необходимости покупать жене лифчики..."1
1 А. Волков, Н. Любович. Дайте Приблудному удобную квартиру! "Смена", 1931, № 14, с. 22.
Какие же должны были произойти исторические сдвиги, какие прошуметь войны, сколько жизней пришлось отдать в борьбе за свободу от колониального ига, сколько сил было брошено на улучшение работы Главкинопроката, чтобы критики и другие деятели идеологического фронта, перестроив в новых исторических условиях свое сознание, за слова "С добрым утром!" уже не требовали крови и мяса!
Прошла треть века.
Произошли исторические сдвиги.
Основные фонды СССР увеличились на 650% (в круглых цифрах)1.
В связи с этим мы можем позволить некоторым поэтам говорить уже не только "С добрым утром!", но даже "Доброй ночи!"2
Или уже нечто такое, что вообще невозможно было представить себе: "С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!"3
1 См. в кн.: СССР в цифрах. Статистический сборник. Центр. статистическое управление при Совете Министров СССР. М., 1958, с. 14.
2 "Доброй ночи!" Слова О. Фадеевой. Музыка В. М. Юровского. В сб.: "Шесть романсов для среднего голоса с фортепиано". М., 1956.
3 "С добрым утром!" Слова О. Фадеевой. Музыка О. Б. Фельцмана. Впервые эта песня прозвучала по радио 29 мая 1960 года. Первые ее такты стали позывными еженедельной воскресной передачи "С добрым утром!"
Но необходимо ко всему подходить исторически: что было абсолютно неприемлемым в обстановке ожесточенной классовой борьбы, стало возможным и даже в отдельных случаях полезным в других исторических условиях.
Может быть, еще через треть века, когда основные фонды СССР увеличатся еще на 650%
(в круглых цифрах), мы издадим "Стихотворения" Осипа Мандельштама и не будем спускать ассенизационный коллектор на литератора, который сказал не так. С добрым утром! Доброй ночи! Приятного аппетита!
Дайте писателю удобную квартиру с теплым ватером!
И ведь, действительно, дают. Особенно тем, кто хорошо пишет.
Более обобщенный образ художественной жизни этих лет дает нам решение Федерации организаций советских писателей.
Из этого документа мы узнаем о десятке деятелей литературы, театра и музыки, приложивших громадные усилия, чтобы создать гнусные произведения во всех доступных им жанрах.
"Фракция (Ленинградского отдела ФОСПа. - А. Б.) относит к числу неприкрыто чуждых и вредных произведений последний роман Каверина "Художник неизвестен", воспроизводящий сугубо идеалистические взгляды на искусство и роль художника. "Сумасшедший корабль" Ольги Форш, - вещь, помещенная без всякого редакционного примечания со стороны редакции журнала "Звезда" также проникнута идеалистическими тенденциями и носит враждебный ленинской культурной революции характер.
Законченным пасквилем, клеветой на партию и рабочий класс является произведение Правдухина "Гугенот в табакерке"...
Такой же клеветой является "П и н г-п о н г" Грабаря...
Фракция отмечает далее тяжелые, опасные срывы в творчестве А.Толстого, выражающиеся в том, что вслед за приспособленческой халтурной пьесой "Это будет", осужденной ЛОКАФ'ом и всей общественностью, писатель выступил с двумя "романами" - "Черное золото" и "Необычайное приключение на волжском пароходе", являющимися образцами буржуазной бульварной литературы...
Явным влиянием реакционно-формалистического лагеря объясняется последнее выступление композитора Шостаковича, опубликовавшего откровенно индивидуалистическую декларацию "прав композитора"...
Фракция считает необходимым усиление классовой бдительности и большевистской принципиальной нетерпимости на всех участках идеологического фронта..."1
1 "Больше классовой бдительности на фронте литературы и искусства. Из резолюции фракции ФОСП'а". - "Рабочий и театр", 1932, № 1, с. 5.
На такого впечатлительного человека, каким был Юрий Олеша, все это не могло не произвести огромного впечатления. А так как истинный художник всегда опережает своей век, то, конечно, Юрий Олеша успел сделать все необходимое.
Но это ведь дается не сразу, и он некоторое время колебался, стараясь выбрать наиболее достойный творческий путь.
В связи с этим Олеша, поняв, что неправ он, а правы другие, написал рассказ "Летом", в котором скрестились старые пороки с новыми добродетелями.
Он цепляется за старое (пороки):
"С первого взгляда он мне не понравился... Мне показалось, что он принадлежит к тем людям, которые пользуются благами жизни с чересчур уж заметным увлечением. Я не любил таких людей... Он меня раздражал..."
Потом он хватается за новое (добродетели): "Он получил эти земли и звезды в наследство. Он получил в наследство знание".
Так мучается и мечется писатель через два года после того, как он поднял руку, поднял руки, опустил руки, сдался в роковом "Строгом юноше".
Но оказалось, это был "молодой рабочий, сделавшийся писателем... очаровательный молодой человек".
Произошла ошибка: человека приняли за Толстяка, а оказалось, что он поэт.
С поэтом приходит в рассказ образность, человечность, свежесть и чистота.
"В тишине и свете, над уснувшим миром висела звезда - зеленоватая, полная, свежая, почти влажная".
Для того чтобы пролилась в мир эта прохладная и прозрачная фраза, нужно, чтобы к художнику вернулась вера, и вдохновение, и счастье, и творчество.
Так снова заговорил на мгновенье пришедший в себя художник, который когда-то писал хорошо.
Слышали ли вы оркестр перед оперой? Тянет свою скучную, пустынную ноту кларнет, хрипит свою квинту фагот, злорадно взвизгивает флейта, бубнит литавра. И вдруг над этим мелочным и ничтожным, завистливым и бранящимся миром пролетает, легко взмахнув крылами, чистая и законченная мелодия, фраза, произнесенная классически изваянным ртом.
Так приходит и так уходит призрачная и неуловимая победа художника, истекающая в мелочном и ничтожном, завистливом и бранящемся мире.
Эти люди нужны были только для того, чтобы совершить революцию, а когда революция была совершена, ее плодами воспользовались другие. Кончилась революция, и завоеванная власть перешла к другим людям.
Вытолкнутые победили не могут понять, в чем дело:
"Это, значит, неверие... полное неверие в нас... в молодых... в наши силы, умы... в культуру... мы тоже будем великими..."
И приживал, холоп, лакей, испуганный интеллигент, продажная сволочь, шкура, перебежчик, мерзавец, который вымаливает теплое местечко, сигару, сытный обед и общественное положение у хозяина, именуемого в произведении "великим человеком", "великим умом" и "гением", заявляет: "Стало быть, вы согласны, что социализм - это неравенство".
Вытолкнутые победители возмущались, размахивали руками и предъявляли претензии.
Иногда они стреляли, как героиня рассказа А. Толстого "Гадюка", иногда стрелялись, как герой романа И. Эренбурга "Жизнь и гибель Николая Курбова".
Как всегда в революции, они казались слишком левыми тем, кто революцию завершил и получил послереволюционное государство.
Получившие послереволюционное государство боялись тех, кто совершал революцию.
Борис Пильняк написал "Повесть непогашенной луны", в которой рассказал о том, как победитель послал на гибель человека, совершившего революцию.
В "Строгом юноше" спор о социальном неравенстве, который велся до этого во всех книгах Юрия Олеши, заканчивается:
"Ф о к и н. Это чистая власть. Он не банкир... он гений...
Дискобол. А власть гения остается?..
Фокин. Власть гения? Поклонение гению?.. Да. Остается... Да... Влияние великого ума... Это прекрасная власть..."
Такое решение спора было естественным и заслуженным, потому что заведомая уверенность в своей неправоте должна была завершиться безоговорочной капитуляцией перед чужой правотой.
Эта странная склонность, эта скверная привычка кланяться, склоняться, преклоняться и поклоняться не однажды настигала Олешу. Сначала это были короткие и судорожные припадки. Но все больше, все чаще и все настойчивее предается он гибельной привычке. Перед тем как склонить положительных героев, склоняется и последовательный автор. В громкую ораторию хвалы и лести Юрий Олеша вплетает свою лирическую кантилену. Наступила пора самой зловещей темы русской культуры: глобального обожания хирурга.
Юрий Карлович Олеша был к этому хорошо подготовлен. Он думал об этом, писал, связывал концепцию с историей и собственной судьбой.
Вот, как это выглядит в эстетическом аспекте:
"Не всегда хочется идти под власть чужой индивидуальности. Она должна быть очень высокой, чтобы я с радостью пошел под ее власть!"1.
Вот как это выглядит в бытовом:
"Василий Васильевич Шкваркин рассказывал мне о так называемом "цуке", как он применял-ся в Николаевском кавалерийском училище, где он учился. Старший юнкер мог заставить сделать младшего самые невероятные вещи. Младшие вовсе не протестовали, наоборот - с воодушевле-нием выполняли все нелепости, очень часто доставлявшие им физические страдания.
- Как же так, - сочувствовал я младшим, - ведь это ужасно! Как же на это соглашались?
- Юра, - сказал Василий Васильевич картавя, - никто ведь не заставлял их подчиняться цуку. Когда юнкер только поступал в училище, его спрашивали, по цуку ли он будет жить или ему не хочется по цуку?
- И он мог не согласиться?
- Боже мой, ну, разумеется, но если он отказывался от цука, то его могли не принять в какой-нибудь приличный полк. Тогда уж на задворки!"2.
1 Юрий Олеша. Беседа с читателями. - "Литературный критик", 1935, № 12, с. 165.
2 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 183.
Как часто под давлением обстоятельств человек вынужден жить по цуку!.. И как часто без давления обстоятельств люди живут так, лишь бы попасть в какой-нибудь приличный полк!
Юрий Карлович хотел попасть в приличный полк и попал. Мандельштам не попал. Ахматова не попала. А Юрий Карлович всех обошел: и в полк попал, и невинным страдальцем русской литературы вышел.
Писатель настойчиво идет к примирению, то есть к сдаче и к поражению, то есть к гибели.
Гибель героя торжественно завершается в "Строгом юноше", где он признает свое поражение, требует его и радуется ему.
Общественность, раньше с некоторой настороженностью, а то и с опасливостью относившаяся к автору "Зависти", чрезвычайно одобрительно отнеслась к "Строгому юноше".
Это произведение очень понравилось лучшим представителям советского народа, т. е. литературным критикам, которые сразу поняли, что Олеша нащупал, понимаете, как бы это сказать? ну, напал на жилу, что ли, почуял, что этому плоду Музы новой эпохи тучнеть, цвести и наливаться. Будь здоров! Почти без оговорок они принимают новое произведение Юрия Олеши, а если и оговаривают, то так, пустяки.
Начиная со "Списка благодеяний" и особенно после "Строгого юноши" многие полюбили Юрия Олешу.
Вот как полюбили Юрия Олешу на Первом Всесоюзном съезде советских писателей:
""Строгий юноша" - это новый человек в новом мире, который целиком принят Oлешей и вернул ему самому его утраченную молодость"1.
Это сказал не какой-нибудь либеральчик и добрый дядя, а тов. В. Киршон, красивый молодой злодей и рапповский главарь.
А вот как полюбили Юрия Олешу благодарные читатели:
"Пьеса для кинематографа "Строгий юноша" - первое произведение, в котором Олеша попробовал реализовать свои новые творческие установки..."2
Юрий Олеша хотел и умел нравиться.
Многое предчувствуя, он писал в связи со "Строгим юношей":
"Я считаю, что мы должны обобщать, видеть лучшее, идеализировать. Я хочу видеть только хорошее. Были герои в мировой литературе, которыми мы хотели быть. Были идеалы, которые вызывали в нас чувство подражания. Теперь мы сами должны создавать таких героев"3.
1 Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, с. 396.
2 "Письмо "старой комсомолки" Юрию Карловичу Oлеше".- "Молодая гвардия", 1935, № 1, с. 157. ("Старая комсомолка", "Комсомолка Чернова" стала впоследствии известным литератур-ным критиком. Ее фамилия Л. П. Жак. Псевдоним раскрыт по ее просьбе).
3 Юрий Олеша. Комсомолка Чернова. (Ответ на письмо, напечатанное в № 1 "Молодой гвардии"). - "Молодая гвардия", 1935, № 4, с. 160.
Таким образом, в пьесе для кинематографа "Строгий юноша" появляется уже не только власть великого ума, которая прекрасна, но и идеальный герой. Это совершенно естественно: при власти великого ума должны быть только идеальные герои. Если же они идеальными не были, то их отправляли исправляться.
Страстная любовь к власти великого ума последовательно привела Юрия Олешу к необходи-мости идеализировать, видеть только хорошее, трудиться на ниве создания идеального героя и подражания ему, то есть ко всему тому, что некоторое время спустя стало главными пунктами художественной концепции целой эпохи. У этой эпохи были замечательные победы, но в то же время нельзя не отметить и некоторые серьезные упущения. В частности, были недоосвещены вопросы материальной заинтересованности населения в связи с резким увеличением потребнос-тей. Юрий Олеша вместе с другими писателями закладывал первые камни фундамента новой художественной эпохи.
И в связи с этим он получил замечательный подарок.
Этот подарок он получил на Первом Всесоюзном съезде советских писателей 1 сентября 1934 года.
Юрию Олеше была оказана огромная честь.
С высокой трибуны съезда ему было поручено зачитать приветствие Центральному Комитету Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
И Юрий Олеша зачитал.
"Под знаменем социалистического реализма шла и будет идти дальше наша работа. Под руководством партии Ленина-Сталина идем мы на идейный штурм старого мира и капиталистического общества...
Мы знаем также, что мы преодолели и будем преодолевать все трудности, ибо непобедимо учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина, ибо во главе ленинского ЦК стоит наш друг и учитель, любимый вождь угнетенных всего мира - Сталин".
Так читал, говорил и писал безвинный страдалец и несчастная жертва в неравной борьбе Юрий Олеша.
Ему было поручено зачитать такое ответственное приветствие. Это нужно было заслужить.
Этого не заслужили другие делегаты съезда - Бабель, Пастернак.
Это заслужил Юрий Олеша.
Заслуженный писатель стал зачитывать приветствия и писать произведения о замечательных успехах, возникших под властью великого ума.
На этом кончается живое искусство.
Начинается схематичная, лживая, лишенная фантазии, прямолинейная пьеса.
Несчастье обрушилось на его слабые плечи, не подождав. Еще совсем недавно Юрий Олеша хотел написать совсем другую пьесу. За год до "Строгого юноши" он писал:
"Я не знаю другого превосходства, кроме доброты".
Это сказал Бетховен...
Это будет эпиграфом к моей новой пьесе о бесклассовом обществе..."1.
Но эпиграфом это не стало. И пьеса о доброте не была написана. Была написана пьеса о поклонении избранному, о поклонении вождю, властителю, пьеса о том, что власть великого ума - это прекрасная власть.
Как это делается? Очень просто.
Писатель берет флейту, прикладывает ее к губам и начинает высвистывать нечто лирическое. Потом он проглатывает флейту, и мы слышим бодрую мелодию, поднимающуюся из недр художника, неодолимую, покоряющую и сметающую все на своем победоносном пути.
1Альманах "Чукоккала". Запись от 5 июня 1933 г.
Приношу глубокую благодарность К. И. Чуковскому, разрешившему процитировать неопубликованный текст.
"Чукоккала" опубликована издательством "Искусство" в 1979 году. Запись Oлеши на с. 364. - Ред.
"СОБИРАЙТЕ МЕТАЛЛОЛОМ!"
Мы живем в мире, полном чистейших намерений, благородных пожеланий и смелых порывов.
"Держись правой стороны!" - зовут нас плакаты, и я верю в то, что в них больше любви к людям и подлинного гуманизма, чем в крикливых декларациях многочисленных обществ по охране прав домашних животных.
"Покупатель и продавец! Будьте взаимно вежливы!" - по этим высоким началам общественной нравственности учатся наши дети.
Меня никогда не оставляла вера в то, что "честный труд обеспечивает культурный досуг", и я знаю, что лучшая часть моего духовного облика формировалась под влиянием именно этой концепции.
"Не уверен - не обгоняй" и "Соблюдайте рядность!" - одергивают нас надписи на грузовиках, и в этих словах есть нечто, что выходит за ограниченные пределы водительской этики и входит в неисчерпаемую область социальной психологии.
"Собирайте металлолом!"1
1 Спичечная коробка. Кировский СНХ, ф-ка Белка. Гост 1820-56 х 60 шт.
Общеизвестно высказывание Гете о том, что если бы "Римские элегии" он написал размером "Дон Жуана", то они были бы непристойны. Легко представить себе, что интонация и лексика "Гаргантюа и Пантагрюэля", попав в пролог "Медного всадника", показались бы странными.
Я не хочу сказать иного, чем сказано в предпоследней строфе "Домика в Коломне":
"- Как, разве все тут? шутите!"
- Ей-Богу.
"- Так вот куда октавы нас вели!
- К чему ж такую подняли тревогу..."
Взволнованные, полные высокого гуманизма призывы собирать металлолом в такой же мере, как и всякая речь, подчинены законам контекста, и поэтому они в том случае, когда соблюдают закон, - прекрасны, а в случае, когда его нарушают, - вызывают недоумение.
Но бывают такие литературные эпохи, когда художника вынуждают нарушать стилистическое единство, и тогда он вводит металлолом в контекст, подчиненный иному стилистическому закону.
Лучшими помощниками в этом деле бывают тяжелые обстоятельства, отсутствие выдержки, слабая человеческая воля художника.
В контексте автора "Зависти" появляются слова, сюжеты и идеи, которые начинают казаться размером "Дон Жуана" в "Римских элегиях".
Юрий Олеша пишет:
"...история небывалых успехов на хозяйственном и культурном фронте..."
"Он погиб, спасая социалистическую собственность".
"... я думал о наших прославленных летчиках".
Про успехи на хозяйственном и культурном фронте, равно как и о спасении социалистической собственности, автор "Зависти" начал говорить после того, как он стал автором "Строгого юноши".
И это было совершенно естественно, ибо идея собственного ничтожества в сравнении с властью великого ума неминуемо должна была привести к фразеологии, ничем не отличающейся от той, которая свойственна людям, живущим чужим умом. Закон единства формы и содержания торжествовал здесь свою самую большую и самую разрушительную победу.
Все рассуждения о языке художника как-то сразу теряют для меня цену, когда становится ясным, что они не идут дальше рассуждения о языке. Язык это выражение сознания, мысли, и скудный язык выражает скудную мысль. Люди, говорящие тощим, чахлым, вымученным, чахоточным, испуганным и смиренным языком, это люди тощей, чахлой, вымученной, чахоточной, испуганной и смиренной мысли, жизни, судьбы. И учить этих людей нужно не стилистике, а порядочности.
Олеша еще ничего не понимает. Он не понимает, что произошло и куда завела его власть великого ума.
Он прибегает к способу, весьма распространенному в истории русской интеллигенции: переоценке ценностей. "Я стал думать, - говорит он, - что то, что мне казалось сокровищем, есть на самом деле нищета"1.
1 Ю. К. Олеша. Речь на Первом Всесоюзном съезде советских писателен. Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, с. 235.
С чувством глубокого внутреннего удовлетворения писатель старается показать, как чудовищно он неправ и как далеко зашел он в своих заблуждениях.
Он требует обратить на него особое внимание. Он подчеркивает необходимость учесть всю серьезность аргументации, приводимой им в доказательство своего ничтожества.
Юрий Олеша умел и любил сдаваться. У него это так хорошо получалось, потому что репутация его была в прекрасном состоянии, производственная характеристика в полном порядке, а если художник вдруг начинает делать что-нибудь такое, то все мы понимаем, что это не он, а редактор, тяжелые обстоятельства, голодные дети, больная жена. Некоторые при этом добавляют: а также слабая человеческая воля художника.
Когда в профессиональном и претендующем на порядочность тексте появляется металлолом, то можно не сомневаться, что художник подает сигнал бедствия. "Это не я! - кричит художник. - Это редактор, тяжелые обстоятельства, голодные дети, больная жена".
Тогда я вспоминаю пленных эсэсовцев.
На допросах эсэсовцы говорили, что они хорошие, никого не обижали и поспешно доставали бумажку. Радостно и уверенно достает эсэсовец бумажку и кладет ее перед майором.
На бумажке написано:
"Справка. Выдана штурмбаннфюреру СС Шпурре. Настаящим удаставеряю што каспадин шкура атнасился ка мне очень даже замичатильна. Студентка 5-го курса Всесоюзной сельскохозяйственной академии Татьяна Кострова".
Студентки, агрономы, медсестры, крестьянки, кончившие и не кончившие академии и школы, писали одни более, другие менее грамотно, но никогда на своем родном языке человек без заранее обдуманного намерения, возникающего под дулом автомата, не напишет "атнасился ка мне очинь даже замичатильна".
"Очинь даже замичатильна" у Олеши вынужденные. Если бы ему были созданы социальные условия, стимулирующие развитие порядочности, то Олеша этого никогда бы не сделал.
Но поскольку эти условия еще не были созданы, то он сделал:
"...будущее мира строится у нас".
"...как полноценна вся жизнь в нашей стране".
"С каждым днем все более убеждаешься в том, что молодежь нашей страны растет..."
Он думал, что, как Татьяну Кострову, написавшую, что она студентка 5-го курса, его спасет подпись: "Юрий Олеша".
Ведь всякому ясно, что Юрий Олеша так писать не может, не станет.
И эта подпись спасала его. По крайней мере во мнении тех, кто делает еще более гнусное дело.
Это не он написал. Это редактор, тяжелые обстоятельства, больная жена, голодные дети, слабая, жалкая его воля, трусость и душа раба, тяжкая и горькая судьба русского художника.
Через многочисленные высказывания Олеши этой поры нитью, ставшей от стыда красной, проходит мысль о том, что он "встает на четвереньки и осторожно проползает между ногами первого (партнера. - А. Б.)"1.
Не один Олеша размышлял о своих взаимоотношениях со временем.
В общественной мысли 30-х годов началась широкая кампания за подлинную идейность.
"Шахматы или пятилетка?" Под таким названием, стоящим в ряду с угрожающими речениями типа "жизнь или смерть" и "жизнь или кошелек", была напечатана статья, требующая недвусмысленного ответа.
"Во многих наших изданиях (и газетах и журналах) мы встречаем шахматные отделы... ...Я, конечно, не против этого... Мне лишь хочется сказать несколько слов о том, как, по-моему, не нужно продвигать шахматы в массы...
Раньше, чем обратиться к шахматному отделу (почти каждому!), просмотрите то издание, в котором этот отдел печатается. Каждая строчка, каждая буква его (издания) кричит о пятилетке, промфинплане, о колхозах и севе. А на последней странице, в шахматном отделе: "...Черный король имеет целых шесть свободных полей!!"2
1.Н Э.Бауман. Искусство жонглирования. М., 1902, с. 88.
2 "Смена", 1931, № 10, с. 26.
Именно в это время Юрий Олеша с мучительными переживаниями тоже решал мировые загадки, как то: "Звезды или республика" и "Любовь или план".
Но дело, конечно, было не в одних шахматах.
Значительно серьезнее оказалось положение на фронте поэзии. Здесь дать достойный отпор было не так-то просто. Однако после ликвидации кулачества все силы были брошены на поэзию.
Теперь, когда мы с вышки громадного исторического опыта можем окинуть взором историю этих лет, становится ясным, что положение было совершенно нетерпимым.
Но в то же время с этой вышки мы видим и людей, которые уже в те годы давили идеологических диверсантов еще в зародыше.
Вот как они это делали:
"С добрым утром!" - приветствует читателя издательство "Федерация" в одно прекрасное утро 1931 года.
"С добрым утром!" - и в этом мягком, успокаивающем приветствии читатель слышит что-то давно знакомое, приятно ласкающее ухо...
Да, это, кажется, было еще до революции.
Более молодой читатель на этом кончает свои рассуждения по поводу анекдотического заголовка книжки стихов Ивана Приблудного...
У Приблудного нет квартиры. Это печальное обстоятельство обуславливает скептическое отношение Ивана Приблудного к окружающей действительности... отчужденность от социалистического строительства... его бездеятельность.
Автор голову склонил
Над линейкой и бумагой,
Ткнул пером во тьму чернил
С древнерыцарской отвагой.
Думал десять с лишним лет,
Где быть хлебу, где быть лесу,
И придумал напослед
Замечательную пьесу.
Пьеса принята страной и т.д.
Это ли не пасквиль на нашу пятилетку? План, выработанный и выполняемый благодаря невиданному творческому подъему и энтузиазму широких рабочих масс под руководством партии, представляется Приблудным как досужая выдумка какого-то чудака ("Думал десять с лишним лет"). Вся суть пятилетки сводится автором к распределению "хлеба и леса".
Не менее показательно для Приблудного стихотворение "Штукатур". Автор проливает слезы над упавшим во время работы и разбившимся штукатуром:
За какие-то тридцать рублей, (!!)
За обещанный лифчик жене
Поплатился ты жизнью своей,
Неподвижный лежишь на спине.
"Автору не приходит в голову, что у рабочего могут быть какие-либо иные стимулы к труду, кроме необходимости покупать жене лифчики..."1
1 А. Волков, Н. Любович. Дайте Приблудному удобную квартиру! "Смена", 1931, № 14, с. 22.
Какие же должны были произойти исторические сдвиги, какие прошуметь войны, сколько жизней пришлось отдать в борьбе за свободу от колониального ига, сколько сил было брошено на улучшение работы Главкинопроката, чтобы критики и другие деятели идеологического фронта, перестроив в новых исторических условиях свое сознание, за слова "С добрым утром!" уже не требовали крови и мяса!
Прошла треть века.
Произошли исторические сдвиги.
Основные фонды СССР увеличились на 650% (в круглых цифрах)1.
В связи с этим мы можем позволить некоторым поэтам говорить уже не только "С добрым утром!", но даже "Доброй ночи!"2
Или уже нечто такое, что вообще невозможно было представить себе: "С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем!"3
1 См. в кн.: СССР в цифрах. Статистический сборник. Центр. статистическое управление при Совете Министров СССР. М., 1958, с. 14.
2 "Доброй ночи!" Слова О. Фадеевой. Музыка В. М. Юровского. В сб.: "Шесть романсов для среднего голоса с фортепиано". М., 1956.
3 "С добрым утром!" Слова О. Фадеевой. Музыка О. Б. Фельцмана. Впервые эта песня прозвучала по радио 29 мая 1960 года. Первые ее такты стали позывными еженедельной воскресной передачи "С добрым утром!"
Но необходимо ко всему подходить исторически: что было абсолютно неприемлемым в обстановке ожесточенной классовой борьбы, стало возможным и даже в отдельных случаях полезным в других исторических условиях.
Может быть, еще через треть века, когда основные фонды СССР увеличатся еще на 650%
(в круглых цифрах), мы издадим "Стихотворения" Осипа Мандельштама и не будем спускать ассенизационный коллектор на литератора, который сказал не так. С добрым утром! Доброй ночи! Приятного аппетита!
Дайте писателю удобную квартиру с теплым ватером!
И ведь, действительно, дают. Особенно тем, кто хорошо пишет.
Более обобщенный образ художественной жизни этих лет дает нам решение Федерации организаций советских писателей.
Из этого документа мы узнаем о десятке деятелей литературы, театра и музыки, приложивших громадные усилия, чтобы создать гнусные произведения во всех доступных им жанрах.
"Фракция (Ленинградского отдела ФОСПа. - А. Б.) относит к числу неприкрыто чуждых и вредных произведений последний роман Каверина "Художник неизвестен", воспроизводящий сугубо идеалистические взгляды на искусство и роль художника. "Сумасшедший корабль" Ольги Форш, - вещь, помещенная без всякого редакционного примечания со стороны редакции журнала "Звезда" также проникнута идеалистическими тенденциями и носит враждебный ленинской культурной революции характер.
Законченным пасквилем, клеветой на партию и рабочий класс является произведение Правдухина "Гугенот в табакерке"...
Такой же клеветой является "П и н г-п о н г" Грабаря...
Фракция отмечает далее тяжелые, опасные срывы в творчестве А.Толстого, выражающиеся в том, что вслед за приспособленческой халтурной пьесой "Это будет", осужденной ЛОКАФ'ом и всей общественностью, писатель выступил с двумя "романами" - "Черное золото" и "Необычайное приключение на волжском пароходе", являющимися образцами буржуазной бульварной литературы...
Явным влиянием реакционно-формалистического лагеря объясняется последнее выступление композитора Шостаковича, опубликовавшего откровенно индивидуалистическую декларацию "прав композитора"...
Фракция считает необходимым усиление классовой бдительности и большевистской принципиальной нетерпимости на всех участках идеологического фронта..."1
1 "Больше классовой бдительности на фронте литературы и искусства. Из резолюции фракции ФОСП'а". - "Рабочий и театр", 1932, № 1, с. 5.
На такого впечатлительного человека, каким был Юрий Олеша, все это не могло не произвести огромного впечатления. А так как истинный художник всегда опережает своей век, то, конечно, Юрий Олеша успел сделать все необходимое.
Но это ведь дается не сразу, и он некоторое время колебался, стараясь выбрать наиболее достойный творческий путь.
В связи с этим Олеша, поняв, что неправ он, а правы другие, написал рассказ "Летом", в котором скрестились старые пороки с новыми добродетелями.
Он цепляется за старое (пороки):
"С первого взгляда он мне не понравился... Мне показалось, что он принадлежит к тем людям, которые пользуются благами жизни с чересчур уж заметным увлечением. Я не любил таких людей... Он меня раздражал..."
Потом он хватается за новое (добродетели): "Он получил эти земли и звезды в наследство. Он получил в наследство знание".
Так мучается и мечется писатель через два года после того, как он поднял руку, поднял руки, опустил руки, сдался в роковом "Строгом юноше".
Но оказалось, это был "молодой рабочий, сделавшийся писателем... очаровательный молодой человек".
Произошла ошибка: человека приняли за Толстяка, а оказалось, что он поэт.
С поэтом приходит в рассказ образность, человечность, свежесть и чистота.
"В тишине и свете, над уснувшим миром висела звезда - зеленоватая, полная, свежая, почти влажная".
Для того чтобы пролилась в мир эта прохладная и прозрачная фраза, нужно, чтобы к художнику вернулась вера, и вдохновение, и счастье, и творчество.
Так снова заговорил на мгновенье пришедший в себя художник, который когда-то писал хорошо.
Слышали ли вы оркестр перед оперой? Тянет свою скучную, пустынную ноту кларнет, хрипит свою квинту фагот, злорадно взвизгивает флейта, бубнит литавра. И вдруг над этим мелочным и ничтожным, завистливым и бранящимся миром пролетает, легко взмахнув крылами, чистая и законченная мелодия, фраза, произнесенная классически изваянным ртом.
Так приходит и так уходит призрачная и неуловимая победа художника, истекающая в мелочном и ничтожном, завистливом и бранящемся мире.