Страница:
– Значит, как ты весьма образно выразилась, вокруг нас становится сыровато… Понимаешь, Станислава, пока я подозреваю – не более того, – что убийца, возможно, находится где-то рядом. Не исключено, что это кто-то из наших общих знакомых. Конечно, события произошли страшные… И действительно – сначала я, потом ты внезапно становимся чуть ли не единственными свидетелями, которые к тому же последними видели обеих жертв в живых. Отсюда, естественно, и столь повышенное внимание сыщиков к нашим персонам. Это, разумеется, малоприятно. Но, дорогая моя, объяснение рано или поздно будет найдено.
– Ты думаешь, они его поймают? – перебила я.
– Я тебе этого не говорил. Но искренне надеюсь, что так и случится. Опять же – рано или поздно.
– Ну да! Как же, поймают, держи карман шире. Я лично в это не верю ни секунды. А пока что получается, что этот мерзкий майор считает тебя и меня чуть ли не убийцами!
– Это не так, – мягко сказал дед.
– Так, так. Он нам с тобой нервы понапрасну треплет, а количество трупаков в нашем тихом поселке растет не по дням, а по часам! Мне это начинает слегка не нравиться.
– Крепкие у тебя нервы, Станислава, – неодобрительно заметил дед, стряхивая пепел с папиросы. – Ты ведь довольно хорошо знала покойного Игоря Андреевича?
– Ты, между прочим, тоже прекрасно знал дядю Ваню Пахомова – и тоже вполне спокоен, – парировала я.
– Я – мужчина.
– А я женщина. И что из этого следует? Я что, по-твоему, должна сейчас в истерике биться? Рыдать навзрыд? Глупости все это. И скрытая дискриминация по признакам пола. К тому же – как давно выяснила моя мать, а твоя невестка – я вся не в отца, а в тебя. Умная, хладнокровная и циничная. Доминантные гены, третье поколение, все по науке. Привет от Грегора Иоганна Менделя.
– Привет принят, – улыбнулся дед. – Но я повторяю – особого повода для беспокойства пока нет. Да, бывают преступления, совершенные практически в одном месте и одно за другим. В жизни, прости за банальность, случаются еще и не такие невероятные совпадения. Но в этом деле ни мы, ни наша семья не замешаны, ты это знаешь не хуже меня. Так что все образуется, поверь.
– Ты меня просто успокаиваешь, как маленькую, – пробубнила я, отхлебывая кофе. – А мне уже не десять лет.
– Тебе больше, я знаю.
– А мама вообще уже вторые сутки надо мной трясется, как не знаю кто, – продолжала я обиженно. – Словно ни на кого иного, как именно на ее несчастную дочку убийца объявил охоту во всероссийском масштабе. Бред сивой кобылы! Дед, ты-то хоть понимаешь, что не за мной убийца бегает, а за кем-то другим. Я ведь на самом деле просто случайный свидетель.
– Хорошо, хорошо, свидетель, – примиряюще сказал дед. – Я тоже свидетель. Но как бы то ни было, Станислава, я настоятельно прошу тебя: поосторожней. Пока все не прояснится, пожалуйста, больше никаких ночных прогулок и пикников. – Дед устало потер глаза и внезапно добавил:
– Дай честное благородное слово, что ты выполнишь мою просьбу.
И замолчал, исподлобья глядя на меня. Я тоже молчала, недовольно уставившись на деда. Меня совсем не устраивала его неожиданная просьба. Дело в том, что так уж у нас с ним повелось с детства: если кто давал "честное благородное", то выполнялось оно неукоснительно, и никакие ссылки на обстоятельства не могли его нарушить. Врать деду мне не хотелось, но и честное благородное слово я ему дать не могла: тогда мне пришлось бы с заходом солнца запираться в четырех стенах. Или завтра же ехать в Москву. Но ни того ни другого мне не хотелось – по особым соображениям.
– Не могу, – в конце концов коротко ответилая.
– По крайней мере ты ответила честно, – вздохнул дед и снова замолчал.
Я уставилась в чашку с кофе. А что я могла сказать?
– Тогда, пожалуйста, ответь мне на другой вопрос.
– Какой? – подняла я голову.
Дед чуть помедлил и сказал:
– Что произошло вчера вечером, когда ты шла с Марьина озера домой?
Святые угодники!
Неужели Антон не сдержал слова и все ему рассказал? Но когда он успел?! Ведь Михайлишин практически все время был рядом со мной – и в доме у родителей, и в милиции. Но тогда кто? Маме и папе я ничегошеньки не говорила. А больше никто про мои ночные страхи и не знал. Значит, дед сам догадался. Ну что ж, немудрено: меня всегда поражала дедова способность к дедуктивному мышлению. Ему бы в сыщики податься, большую карьеру мог сделать.
Я посмотрела на деда. Он терпеливо ждал. И тогда я почти слово в слово повторила фразу, которую не так давно сказала Антону Михайлишину:
– Дед, дай мне слово, что ты не будешь смеяться над тем, что я тебе сейчас расскажу.
И умница дед тут же ответил:
– Честное благородное, не буду.
Мое сбивчивое повествование уложилось в четверть часа. Дед слушал чрезвычайно внимательно, не перебивал, не хмыкал недоверчиво. Только время от времени делал какие-то пометки на чистом листе блокнота. Когда я закончила, он прикурил новую папиросу, долго молчал, а потом произнес нечто не совсем понятное. Но слова его удивили меня и насторожили. И я их запомнила сразу. Вот что он сказал, затягиваясь ароматным дымком:
– Знаешь, Станислава, иногда длинные невидимые нити, словно подземная грибница, соединяют сегодняшнее преступление с далеким, давно и вроде бы навсегда канувшим в Лету прошлым. А когда события прошлого – пусть даже в некоем новом качестве – проявляются через преступление, то они могут помочь найти мотив и, следовательно, – убийцу. Особенно если знать, что и кого ищешь…
– Что ты имеешь в виду?
– Ведь покойные Пахомов и Шаповалов были заядлыми охотниками… – задумчиво произнес он.
– Ну и что? Ты тоже заядлый охотник, – сказала я, недоуменно хмыкнув. – И вообще – у нас в поселке каждый третий мужик – охотник. А дядя Ваня и дядя Игорь даже не были знакомы друг с другом. При чем же здесь охота?
– Но они оба могли быть знакомы с убийцей, – тут же возразил дед. – Не сейчас, так раньше.
Это был мощный аргумент.
– Ты что, знаешь, кто их убил?!
– Не знаю, – откровенно признался дед и тут же поправился:
– Пока не знаю.
И я каким-то шестым чувством поняла: дед явно о чем-то догадывается. У него уже есть версия и подозреваемый. Но со мной он своими догадками делиться не хочет, исходя из каких-то своих сугубых соображений. И пытать его сейчас бесполезно: придет время (если придет!) – он сам все расскажет.
– А мотив? – спросила я.
– Мотив? Со временем и мотив проявится, – уверенно сказал дед, гася окурок в пепельнице. – Но прошу тебя, Станислава: поосторожней. Пожалуйста, прекрати на время ночные прогулки. А с родителями я завтра же поговорю.
– Поговорю! – саркастически воскликнула я. – Как будто мама после твоего разговора сразу изменится. И перестанет надо мной трястись.
Внезапно дед посерьезнел. И тон его изменился, похолодел:
– Но ты, надеюсь, понимаешь, что она просто беспокоится о тебе? Два убийства за два дня, да еще в поселке, где не убивали уже лет пять, – не шутка. Ты что – неуязвима?
И тут я вспомнила. И хитро посмотрела на деда.
– Спорим, со мной ничего не случится? – спросила я.
– Сплюнь, глупая!
– Плевками делу не поможешь, – рассудительно заметила я и вытащила из свертка, засунутого в принесенный мной пакет, небольшой баллончик. Черный с серебром. Поставила его на стол перед дедом. – Это будет понадежней.
– Что это такое?
– Нервно-паралитический газ. Нажал, пшикнул – и Джек Потрошитель вырубается минимум на четверть часа! Сделано в Германии. А уж немцы, как ты знаешь, что-что, а в газах толк понимают.
– Откуда это у тебя, Станислава?
– У твоего майора украла.
Дед нахмурил брови – сейчас он явно не был расположен к веселью.
– Шучу, шучу, дед, – сменила я тон. – Ребята из Москвы в подарок привезли.
– Это мнимая безопасность, Станислава. – Дед взял баллончик и повертел в руках. Отдал его мне – с несколько брезгливой миной. – Не очень-то я верю в подобные вещи. Они создают обманчивое чувство вооруженности и вседозволенности. И, как следствие, – беспечности.
– А что же мне – с твоими сабелюками по поселку ходить? – кивнула я на стены, увешанные дедовой коллекцией.
– Ну зачем же так, Станислава? – даже слегка обиженно, как мне показалось, заметил дед.
– Или с этим? – продолжала я, указывая на поблескивающий в углу кабинета застекленный шкафчик, в котором рядком стояли охотничьи ружья. – И вообще, дед, все это бред какой-то: маньяки-садисты, отрубленные головы…
– Два убийства подряд – это не бред, а печальная закономерность, – перебил меня дед.
И попался в яму, которую сам же и вырыл.
– И закономерность такова, что даже если это обыкновенный убийца, то специализируется он не на барышнях, а на пенсионерах. Так что, дедуля… – И я брякнула перед дедом второй баллончик:
– Это тебе.
– Ты с ума сошла, Станислава!
Я спрятала свой баллончик в карман халата и встала.
– Дед! Даже если я действительно сошла с ума и в ближайшее время окажусь в психушке, то я очень хочу, чтобы ты меня там навестил. Причем живой и невредимый.
И я, не сказав больше ни слова, вышла из кабинета, оставив деда наедине с его фотографиями, бумагами и баллончиком. Который, надеюсь, ему никогда не пригодится.
Окна моей комнаты выходят не на улицу, а в сад. Ближние деревья, слабо освещенные призрачным лунным светом, замерли неподвижными черными силуэтами, а за ними пространство сливалось в один непроглядно темный фон, ограниченный сверху ершистым гребешком недалекого леса. Было тихо – ни малейшего дуновения ветерка. Листва на яблонях замерла, и светлые полупрозрачные тучи на иссиня-черном небе тоже, казалось, застыли навсегда.
Я стояла и смотрела на сад, как зачарованная.
И тут внезапно налетел ветер. Я почти не слышала звуков из-за плотно закрытых окон, и поэтому для меня все происходило практически бесшумно. Сначала зашевелились самые верхушки деревьев, потом заколебались верхние ветви, за ними нижние, и вот все пришло в беззвучное и поэтому особенно таинственное ночное движение. Трава пошла волнами, ветки деревьев и кустов вытянулись в одну сторону – туда, куда дул ветер, – словно указывая на неведомую мне цель.
А потом в глубине сада, в самой сердцевине его шевелящейся, клубящейся массы еле заметно сдвинулось что-то большое и темное. Я вполне могла бы принять это за гнувшийся под порывами ветра куст, если бы не одна-единственная несуразность.
Это что-то двинулось навстречу ветру.
Я прижалась носом к стеклу, пытаясь разглядеть, что там происходило в темноте. Увы, я четко понимала: это не мог быть куст или дерево. Это было что-то живое; нечто, таившееся до поры до времени в нашем саду, теперь перемещалось под прикрытием порывов ветра.
Но толком я так ничего не разглядела. Меня отвлекло другое движение.
Сбоку, со стороны улицы, мелькнул свет фар, и мимо нашего дома медленно и беззвучно проплыл длинный горбатый силуэт милицейского патрульного джипа. Он не остановился – так, чуть сбросив скорость, проехал и скрылся из виду за углом дома. Я снова посмотрела в сад: неведомое существо неожиданно быстро поменяло направление, двинулось от дома и тут же пропало в мелькании ветвей, теней, качающихся силуэтов; растворилось в темноте ночи.
Тот, кто прятался в саду, исчез.
Все произошло в течение нескольких секунд. Но мне они показались вечностью. Я перевела дыхание. Оказывается, я даже дышать забыла. Помотав головой, я снова уставилась на сад. Ничего особенного я не увидела – обычная ветреная ночь. Я тихо задернула штору и юркнула в постель. Что же это такое было? И было ли вообще? Не померещилось ли оно мне от усталости и переживаний? Я уже ничего толком не понимала. Вполне могло померещиться после сегодняшнего славного денька. Ладно. В конце концов – дом на сигнализации, двери и окна крепко заперты. Никто сюда незамеченным не проникнет. Я повернулась на бок, натянула простынку на голову и закрыла глаза.
У меня еще мелькнула мысль, что теперь-то мне точно обеспечена бессонная ночь. Но внезапно навалилась такая смертельная усталость, что все мысли просто-напросто вылетели из головы. Кроме одной, затухающей: ведь я так и не попросила у деда снотворное.
Но об этом я смутно подумала, уже стремительно проваливаясь в глубокий, темный, как вода в Марьином озере, сон.
Глава 30. УБИЙЦА
– Ты думаешь, они его поймают? – перебила я.
– Я тебе этого не говорил. Но искренне надеюсь, что так и случится. Опять же – рано или поздно.
– Ну да! Как же, поймают, держи карман шире. Я лично в это не верю ни секунды. А пока что получается, что этот мерзкий майор считает тебя и меня чуть ли не убийцами!
– Это не так, – мягко сказал дед.
– Так, так. Он нам с тобой нервы понапрасну треплет, а количество трупаков в нашем тихом поселке растет не по дням, а по часам! Мне это начинает слегка не нравиться.
– Крепкие у тебя нервы, Станислава, – неодобрительно заметил дед, стряхивая пепел с папиросы. – Ты ведь довольно хорошо знала покойного Игоря Андреевича?
– Ты, между прочим, тоже прекрасно знал дядю Ваню Пахомова – и тоже вполне спокоен, – парировала я.
– Я – мужчина.
– А я женщина. И что из этого следует? Я что, по-твоему, должна сейчас в истерике биться? Рыдать навзрыд? Глупости все это. И скрытая дискриминация по признакам пола. К тому же – как давно выяснила моя мать, а твоя невестка – я вся не в отца, а в тебя. Умная, хладнокровная и циничная. Доминантные гены, третье поколение, все по науке. Привет от Грегора Иоганна Менделя.
– Привет принят, – улыбнулся дед. – Но я повторяю – особого повода для беспокойства пока нет. Да, бывают преступления, совершенные практически в одном месте и одно за другим. В жизни, прости за банальность, случаются еще и не такие невероятные совпадения. Но в этом деле ни мы, ни наша семья не замешаны, ты это знаешь не хуже меня. Так что все образуется, поверь.
– Ты меня просто успокаиваешь, как маленькую, – пробубнила я, отхлебывая кофе. – А мне уже не десять лет.
– Тебе больше, я знаю.
– А мама вообще уже вторые сутки надо мной трясется, как не знаю кто, – продолжала я обиженно. – Словно ни на кого иного, как именно на ее несчастную дочку убийца объявил охоту во всероссийском масштабе. Бред сивой кобылы! Дед, ты-то хоть понимаешь, что не за мной убийца бегает, а за кем-то другим. Я ведь на самом деле просто случайный свидетель.
– Хорошо, хорошо, свидетель, – примиряюще сказал дед. – Я тоже свидетель. Но как бы то ни было, Станислава, я настоятельно прошу тебя: поосторожней. Пока все не прояснится, пожалуйста, больше никаких ночных прогулок и пикников. – Дед устало потер глаза и внезапно добавил:
– Дай честное благородное слово, что ты выполнишь мою просьбу.
И замолчал, исподлобья глядя на меня. Я тоже молчала, недовольно уставившись на деда. Меня совсем не устраивала его неожиданная просьба. Дело в том, что так уж у нас с ним повелось с детства: если кто давал "честное благородное", то выполнялось оно неукоснительно, и никакие ссылки на обстоятельства не могли его нарушить. Врать деду мне не хотелось, но и честное благородное слово я ему дать не могла: тогда мне пришлось бы с заходом солнца запираться в четырех стенах. Или завтра же ехать в Москву. Но ни того ни другого мне не хотелось – по особым соображениям.
– Не могу, – в конце концов коротко ответилая.
– По крайней мере ты ответила честно, – вздохнул дед и снова замолчал.
Я уставилась в чашку с кофе. А что я могла сказать?
– Тогда, пожалуйста, ответь мне на другой вопрос.
– Какой? – подняла я голову.
Дед чуть помедлил и сказал:
– Что произошло вчера вечером, когда ты шла с Марьина озера домой?
Святые угодники!
Неужели Антон не сдержал слова и все ему рассказал? Но когда он успел?! Ведь Михайлишин практически все время был рядом со мной – и в доме у родителей, и в милиции. Но тогда кто? Маме и папе я ничегошеньки не говорила. А больше никто про мои ночные страхи и не знал. Значит, дед сам догадался. Ну что ж, немудрено: меня всегда поражала дедова способность к дедуктивному мышлению. Ему бы в сыщики податься, большую карьеру мог сделать.
Я посмотрела на деда. Он терпеливо ждал. И тогда я почти слово в слово повторила фразу, которую не так давно сказала Антону Михайлишину:
– Дед, дай мне слово, что ты не будешь смеяться над тем, что я тебе сейчас расскажу.
И умница дед тут же ответил:
– Честное благородное, не буду.
Мое сбивчивое повествование уложилось в четверть часа. Дед слушал чрезвычайно внимательно, не перебивал, не хмыкал недоверчиво. Только время от времени делал какие-то пометки на чистом листе блокнота. Когда я закончила, он прикурил новую папиросу, долго молчал, а потом произнес нечто не совсем понятное. Но слова его удивили меня и насторожили. И я их запомнила сразу. Вот что он сказал, затягиваясь ароматным дымком:
– Знаешь, Станислава, иногда длинные невидимые нити, словно подземная грибница, соединяют сегодняшнее преступление с далеким, давно и вроде бы навсегда канувшим в Лету прошлым. А когда события прошлого – пусть даже в некоем новом качестве – проявляются через преступление, то они могут помочь найти мотив и, следовательно, – убийцу. Особенно если знать, что и кого ищешь…
– Что ты имеешь в виду?
– Ведь покойные Пахомов и Шаповалов были заядлыми охотниками… – задумчиво произнес он.
– Ну и что? Ты тоже заядлый охотник, – сказала я, недоуменно хмыкнув. – И вообще – у нас в поселке каждый третий мужик – охотник. А дядя Ваня и дядя Игорь даже не были знакомы друг с другом. При чем же здесь охота?
– Но они оба могли быть знакомы с убийцей, – тут же возразил дед. – Не сейчас, так раньше.
Это был мощный аргумент.
– Ты что, знаешь, кто их убил?!
– Не знаю, – откровенно признался дед и тут же поправился:
– Пока не знаю.
И я каким-то шестым чувством поняла: дед явно о чем-то догадывается. У него уже есть версия и подозреваемый. Но со мной он своими догадками делиться не хочет, исходя из каких-то своих сугубых соображений. И пытать его сейчас бесполезно: придет время (если придет!) – он сам все расскажет.
– А мотив? – спросила я.
– Мотив? Со временем и мотив проявится, – уверенно сказал дед, гася окурок в пепельнице. – Но прошу тебя, Станислава: поосторожней. Пожалуйста, прекрати на время ночные прогулки. А с родителями я завтра же поговорю.
– Поговорю! – саркастически воскликнула я. – Как будто мама после твоего разговора сразу изменится. И перестанет надо мной трястись.
Внезапно дед посерьезнел. И тон его изменился, похолодел:
– Но ты, надеюсь, понимаешь, что она просто беспокоится о тебе? Два убийства за два дня, да еще в поселке, где не убивали уже лет пять, – не шутка. Ты что – неуязвима?
И тут я вспомнила. И хитро посмотрела на деда.
– Спорим, со мной ничего не случится? – спросила я.
– Сплюнь, глупая!
– Плевками делу не поможешь, – рассудительно заметила я и вытащила из свертка, засунутого в принесенный мной пакет, небольшой баллончик. Черный с серебром. Поставила его на стол перед дедом. – Это будет понадежней.
– Что это такое?
– Нервно-паралитический газ. Нажал, пшикнул – и Джек Потрошитель вырубается минимум на четверть часа! Сделано в Германии. А уж немцы, как ты знаешь, что-что, а в газах толк понимают.
– Откуда это у тебя, Станислава?
– У твоего майора украла.
Дед нахмурил брови – сейчас он явно не был расположен к веселью.
– Шучу, шучу, дед, – сменила я тон. – Ребята из Москвы в подарок привезли.
– Это мнимая безопасность, Станислава. – Дед взял баллончик и повертел в руках. Отдал его мне – с несколько брезгливой миной. – Не очень-то я верю в подобные вещи. Они создают обманчивое чувство вооруженности и вседозволенности. И, как следствие, – беспечности.
– А что же мне – с твоими сабелюками по поселку ходить? – кивнула я на стены, увешанные дедовой коллекцией.
– Ну зачем же так, Станислава? – даже слегка обиженно, как мне показалось, заметил дед.
– Или с этим? – продолжала я, указывая на поблескивающий в углу кабинета застекленный шкафчик, в котором рядком стояли охотничьи ружья. – И вообще, дед, все это бред какой-то: маньяки-садисты, отрубленные головы…
– Два убийства подряд – это не бред, а печальная закономерность, – перебил меня дед.
И попался в яму, которую сам же и вырыл.
– И закономерность такова, что даже если это обыкновенный убийца, то специализируется он не на барышнях, а на пенсионерах. Так что, дедуля… – И я брякнула перед дедом второй баллончик:
– Это тебе.
– Ты с ума сошла, Станислава!
Я спрятала свой баллончик в карман халата и встала.
– Дед! Даже если я действительно сошла с ума и в ближайшее время окажусь в психушке, то я очень хочу, чтобы ты меня там навестил. Причем живой и невредимый.
И я, не сказав больше ни слова, вышла из кабинета, оставив деда наедине с его фотографиями, бумагами и баллончиком. Который, надеюсь, ему никогда не пригодится.
* * *
Я поднялась к себе на второй этаж и проскользнула в комнату. Алена дрыхла как убитая. Не очень сейчас уместное, но весьма точное определение. Внезапно меня потянуло в сон. Странно – может быть, дедов кофе наоборот на меня подействовал, как снотворное? Или вообще не подействовал?.. Я уже было полезла в постель, но в этот момент меня словно кто под руку толкнул. Я на цыпочках подошла к окну, чуть отодвинула штору и посмотрела в щелку.Окна моей комнаты выходят не на улицу, а в сад. Ближние деревья, слабо освещенные призрачным лунным светом, замерли неподвижными черными силуэтами, а за ними пространство сливалось в один непроглядно темный фон, ограниченный сверху ершистым гребешком недалекого леса. Было тихо – ни малейшего дуновения ветерка. Листва на яблонях замерла, и светлые полупрозрачные тучи на иссиня-черном небе тоже, казалось, застыли навсегда.
Я стояла и смотрела на сад, как зачарованная.
И тут внезапно налетел ветер. Я почти не слышала звуков из-за плотно закрытых окон, и поэтому для меня все происходило практически бесшумно. Сначала зашевелились самые верхушки деревьев, потом заколебались верхние ветви, за ними нижние, и вот все пришло в беззвучное и поэтому особенно таинственное ночное движение. Трава пошла волнами, ветки деревьев и кустов вытянулись в одну сторону – туда, куда дул ветер, – словно указывая на неведомую мне цель.
А потом в глубине сада, в самой сердцевине его шевелящейся, клубящейся массы еле заметно сдвинулось что-то большое и темное. Я вполне могла бы принять это за гнувшийся под порывами ветра куст, если бы не одна-единственная несуразность.
Это что-то двинулось навстречу ветру.
Я прижалась носом к стеклу, пытаясь разглядеть, что там происходило в темноте. Увы, я четко понимала: это не мог быть куст или дерево. Это было что-то живое; нечто, таившееся до поры до времени в нашем саду, теперь перемещалось под прикрытием порывов ветра.
Но толком я так ничего не разглядела. Меня отвлекло другое движение.
Сбоку, со стороны улицы, мелькнул свет фар, и мимо нашего дома медленно и беззвучно проплыл длинный горбатый силуэт милицейского патрульного джипа. Он не остановился – так, чуть сбросив скорость, проехал и скрылся из виду за углом дома. Я снова посмотрела в сад: неведомое существо неожиданно быстро поменяло направление, двинулось от дома и тут же пропало в мелькании ветвей, теней, качающихся силуэтов; растворилось в темноте ночи.
Тот, кто прятался в саду, исчез.
Все произошло в течение нескольких секунд. Но мне они показались вечностью. Я перевела дыхание. Оказывается, я даже дышать забыла. Помотав головой, я снова уставилась на сад. Ничего особенного я не увидела – обычная ветреная ночь. Я тихо задернула штору и юркнула в постель. Что же это такое было? И было ли вообще? Не померещилось ли оно мне от усталости и переживаний? Я уже ничего толком не понимала. Вполне могло померещиться после сегодняшнего славного денька. Ладно. В конце концов – дом на сигнализации, двери и окна крепко заперты. Никто сюда незамеченным не проникнет. Я повернулась на бок, натянула простынку на голову и закрыла глаза.
У меня еще мелькнула мысль, что теперь-то мне точно обеспечена бессонная ночь. Но внезапно навалилась такая смертельная усталость, что все мысли просто-напросто вылетели из головы. Кроме одной, затухающей: ведь я так и не попросила у деда снотворное.
Но об этом я смутно подумала, уже стремительно проваливаясь в глубокий, темный, как вода в Марьином озере, сон.
Глава 30. УБИЙЦА
За шумом ветра и шелестом листвы звука шагов было совершенно не слышно.
Сутулая косматая фигура с уродливо вытянутым вперед огромным оскаленным рылом неуклюже и в то же время по-своему грациозно одним прыжком преодолела невысокий старый забор, ограждающий участок старого Бутурлина: слева, в том месте, где к ограде вплотную подступал лес. Чудовище, то и дело оглядываясь по сторонам и чутко ловя запахи и звуки, приносимые ветром, быстро углубилось в невысокий, но густой осинник с редкими купами березок и островками небольших полян. Почти не отрывая ног от травы, оно скользящим шагом продвигалось вперед, плавно огибая стволы и нагибаясь под ритмично качающимися от ветра ветками. Когда чудовище, выходя из темноты, попадало в полосу лунного света, густой мех, покрывающий все тело и голову и кажущийся во мраке почти черным, сразу приобретал серебристо-палевый оттенок, напоминая шкуру матерого седого волка.
Время от времени вздергивая вверх голову, чудовище, не замедляя шага, издавало сдержанное, горловое урчание; в нем ясно слышалась немыслимая злоба и страстное, но пока что неудовлетворенное желание.
Желание убивать.
Те смутные, разрозненные, с калейдоскопической быстротой сменяющие друг друга образы-картинки, в которые сейчас превратились мысли обычного человека в его изменившемся, перестроенном чужим Разумом мозгу, сводились к двум достаточно простым влечениям.
Во-первых, он чувствовал – и более того, отчетливо видел внутренним взором, – что в доме, от которого он только что убежал, повинуясь безотчетному, но всегда верному инстинкту, находится некто, которого он должен убить. И обязательно убьет – рано или поздно. Причина, по которой он должен был его убить, разумеется, существовала, но в данный момент она не представляла для него реального интереса. Он просто должен был убить. Сейчас же он не убил его и убежал прочь только потому, что этот некто находился в защищенном, уютном и теплом человеческом жилище. А чудовище подсознательно знало, что ему нужно нападать на свои жертвы только в привычном, знакомом лесном пространстве. В крайнем случае, как он это сделал несколько часов назад, в укромных уголках больших дачных участков. И только ночью. Любой дом для него – чуждая территория, таящая потенциальную опасность.
Никто из будущих жертв не должен даже догадываться о его существовании в этом облике. А тот, кто его все же увидит, – увидит последний раз в жизни. Это было непреложным законом его существования.
А во-вторых, он так же остро ощущал (как всегда, сам не зная почему), что в доме, от которого он убежал, таится некая опасность, которая рано или поздно встанет на его пути. Опасность в лице конкретного человека. И опасность смертельная, потому что человек этот начинает догадываться о его существовании. Точнее о том, кем он становится, когда снова возвращается из оболочки чудовища в не менее привычный для него человеческий облик.
И как только перед его внутренним взором возникло лицо этого человека, его охватила бешеная, неистовая злоба. Он не испытывал и грана страха, хотя понимал, насколько этот человек для него опасен.
Нет, он ощутил только злобу и жажду убивать.
Жесткая, длинная шерсть на загривке чудовища вздыбилась, глаза расширились, пылая, словно раскаленные угли, а из уголка пасти вытекла тонкая струйка слюны. Чудовище на секунду приостановилось на краю пойменного луга, поросшего высокой густой травой, и воздело к ночному небу мощные узловатые лапы, увенчанные длинными острыми когтями. Раскрыло зубастую пасть и испустило пронзительный, нечеловечески злобный вой, сразу же заглушенный шумом ветра и шелестом листвы.
Все тот же безошибочный инстинкт подсказывал ему: сейчас надо уходить подальше, потому что здесь небезопасно. Он чувствовал, что из преследователя он может превратиться в преследуемого.
В жертву.
Чудовище мгновенно сорвалось с места и, слегка пригнувшись, стремительно и бесшумно рвануло вперед. Оно миновало луг, добежало до пологого песчаного берега речки Сутянки и, не останавливаясь, влетело в холодную воду. Через несколько минут, переплыв речку, оно вылезло на другой берег реки. По-собачьи встряхнулось, подняв целый веер брызг, и снова побежало, никуда не сворачивая, – прямо в лес, где чистые стволы березок мерцали на фоне непроглядно-темного ельника.
Чудовище смутно ощущало, что ему непременно нужно убить кого-нибудь сегодня же ночью – в противном случае оно не сможет вернуть себе человеческий облик. Так действовала заложенная в него чужим Разумом программа.
Время от времени оно резко останавливалось и принюхивалось, превращаясь в неподвижный уродливый силуэт. Жуткий монстр задирал голову к звездному небу, жадно впитывая тончайшие запахи, которые приносили порывы ночного ветерка, либо, принюхиваясь, наклонял уродливую морду к самой траве. Определив направление, чудовище рвануло с места и вновь продолжило свой целеустремленный бег, подобный бегу бестелесного призрака – символа ночи и смерти.
Оно миновало большое некошеное поле, оставляя темную дорожку в росистой траве, по диагонали пересекло узкую грунтовую дорогу и побежало вдоль нее, по-прежнему принюхиваясь к уловимому только его острейшим обонянием запаху, который нес ветер.
Запаху его будущей жертвы.
Как раз сегодня тверское пиво завезли в маленький колхозный магазинчик. Полтев успел, забрал последнюю дюжину перед самым закрытием, когда ближе к вечеру приехал на своей расхлябанной "пятерке" выпуска восемьдесят девятого года на центральную усадьбу колхоза "Октябрьский". Полтев прикатил по делу: проверить, как идет ремонт недавно приобретенного им по случаю грузовика. Грузовик – бортовой ГАЗ-66 – Полтев купил по дешевке на распродаже армейского имущества в гарнизоне под Калугой. Машина, естественно, была уже не новая. На новый грузовик денег пока не хватало, хотя дела у Полтева, в отличие от остальных немногочисленных фермеров в их районе, шли хорошо: долгов у него не было, за прошлый год он вполне прилично заработал, продав на мясо выращенный скот, и через год планировал даже вернуть взятый кредит.
Пробег у грузовика был ерундовый, всего двенадцать тысяч, но "газон" простоял законсервированным на армейском складе почти четыре года. То есть давненько не был в хозяйских руках. Полтев решил не скупиться и сразу же отдал его на профилактический ремонт друганам – знакомым механикам с колхозной автобазы. Втроем они, кстати, и порешили купленное пиво в холодке, на заднем дворе автобазы, заросшем крапивой и заставленном ржавой раскуроченной сельхозтехникой. Пили, сидя за вкопанным в землю деревянным столом под старым кряжистым кленом, дававшим плотную густую тень. Хотя сначала Полтев хотел отвезти пиво домой: день выдался на редкость жаркий, душный, и он мечтал вечерком посидеть в саду с кружечкой пива под воблу. Но ремонт грузовика практически был закончен, оставалась лишь кое-какая мелочевка, и грех было не обмыть с хорошими мужиками славно проделанную работу. Тем более что дело было в пятницу, в хозяйстве у Полтева был полный порядок: дети – пятилетний Александр-младший и семилетняя Леночка – гостили в Алпатове у тещи, скотина была напоена-накормлена, и до утра никаких срочных дел не предвиделось. А если бы они и возникли, то жена Оля вполне могла управиться на ферме и без него. Так решил для себя Полтев, когда, прикончив пиво под домодельную вяленую плотву, механики дружно предложили повысить градус. То есть перейти на родимую водочку.
Но сначала Полтев стал было для приличия отнекиваться: дескать, жена ждет, да и Люська-продавщица уже закрыла магазин. На что старший из механиков, Николаич, резонно возразил, что жена никуда не убежит, на то она и жена, а беленькая у них в селе не только в магазине водится.
Сначала мухой слетал домой белобрысый Ленька. Приволок поллитровку "Перцовки" и закуску. Поскольку Ленька еще ходил в холостяках – только недавно вернулся из армии, – то и закуску принес холостяцкую: венгерские консервированные огурцы, банку гомельской тушенки, початый каравай вчерашней выпечки и двухлитровую пластиковую бутылку кока-колы. Тем не менее под мадьярские огурчики водка пошла на диво хорошо и быстро. Так что уже через полчаса второй механик, Николаич, приволок из дома заначенную бутылку немецкого "Распутина" – аж целый литр. И, соответственно, матерчатую сумку, которую жена набила домашней закусью: шмат сала, пара селедок, помидоры, зелень, квашеная капуста и горячая еще картошечка в мундире. В сумке же оказались и рюмочки на пятьдесят граммов. Жена Николаича за пятнадцать лет замужества дело свое изучила на ять.
Вторую бутылку распивали уже не торопясь, вдумчиво, с беседами про хреновое политическое положение в стране и лирическими отступлениями на тему тяжкой семейной жизни. Водка, помноженная на пиво, и жаркий, душный день сделали свое дело. Мужики сидели уже изрядно пьяные. Но спокойно и мирно, без закидонов и выяснения отношений. Нормальная мужская компания, нормальные дружеские посиделки.
За водочкой и неспешными разговорами время пролетело совершенно незаметно, и друзья даже не заметили, как наступил вечер, а за ним и ночь. Разве что Ленька сходил в гараж, врубил электричество, и теперь они спокойно посиживали при свете шестидесятисвечовой лампочки, вокруг которой слепо роилась мошкара.
Вот именно там, на заднем дворе автобазы, и нашла Полтева жена – уже в половине первого ночи. Обеспокоенная незапланированно долгим отсутствием мужа, она быстро собралась, на попутке проехала шесть километров от хутора Полтевых до села и принялась разыскивать мужа. В поисках ей помогла жена Николаича, к которой, зная про ремонт грузовика, заглянула Оля. Несмотря на поздний час, Николаичева жена не спала и терпеливо поджидала загулявшего после трудовой недели благоверного. Она-то и рассказала Оле, что Полтев вместе с Николаичем и Ленькой вовсю оттягивается на автобазе.
Оля была женщина мудрая, замужем за Полтевым состояла уже двенадцатый год и прекрасно знала, что и как говорить мужу, когда он выпивает с друзьями.
Поэтому, внезапно появившись из темноты перед опешившими, с рюмками в руках, крепко поддатыми мужиками, она не стала укорять мужа, вопить про свою загубленную жизнь и устраивать скандал, как сделало бы на ее месте добрых девяносто процентов жен.
Ничего подобного.
Для начала Оля вежливо поздоровалась и пожелала всем присутствующим приятного аппетита. Рюмки были мгновенно отставлены, жена товарища усажена за стол, и Николаич осторожно поинтересовался – не употребит ли она рюмочку за компанию? Олин ответ: "Отчего же и нет с хорошими людьми", – привел в состояние тихого восторга Леньку и Николаича. А Полтев, с достоинством приобняв жену за плечи, гордо оглядел сотоварищей – дескать, вот как надо жен воспитывать!
Умная Оля хорошо понимала: мужа надо было как можно скорее увести спать, потому что с утра ждали неотложные дела по хозяйству и недоенные коровы. И речи не было ехать домой: Полтев был вдрызг пьян и вряд ли бы различил, где в машине находится руль, а где рычаг переключения передач. Поэтому Оля еще до прихода к собутыльникам на автобазу договорилась с женой Николаича, с которой была давно и хорошо знакома, что они с мужем останутся ночевать у них. А рано утром, когда муж хоть немного проспится, поедут к себе на ферму. И Оля так ловко повела разговор, что ничего не подозревающий Николаич сам предложил Полтевым остаться на ночлег. Естественно, приглашение было принято с благодарностью.
Друзья подняли по последней – на посошок, – и через пару минут пошатывающийся Полтев, поддерживаемый верной женой, поплелся следом за еще крепко стоящим на ногах Николаичем по ночной улице села к Николаичеву дому.
Сутулая косматая фигура с уродливо вытянутым вперед огромным оскаленным рылом неуклюже и в то же время по-своему грациозно одним прыжком преодолела невысокий старый забор, ограждающий участок старого Бутурлина: слева, в том месте, где к ограде вплотную подступал лес. Чудовище, то и дело оглядываясь по сторонам и чутко ловя запахи и звуки, приносимые ветром, быстро углубилось в невысокий, но густой осинник с редкими купами березок и островками небольших полян. Почти не отрывая ног от травы, оно скользящим шагом продвигалось вперед, плавно огибая стволы и нагибаясь под ритмично качающимися от ветра ветками. Когда чудовище, выходя из темноты, попадало в полосу лунного света, густой мех, покрывающий все тело и голову и кажущийся во мраке почти черным, сразу приобретал серебристо-палевый оттенок, напоминая шкуру матерого седого волка.
Время от времени вздергивая вверх голову, чудовище, не замедляя шага, издавало сдержанное, горловое урчание; в нем ясно слышалась немыслимая злоба и страстное, но пока что неудовлетворенное желание.
Желание убивать.
Те смутные, разрозненные, с калейдоскопической быстротой сменяющие друг друга образы-картинки, в которые сейчас превратились мысли обычного человека в его изменившемся, перестроенном чужим Разумом мозгу, сводились к двум достаточно простым влечениям.
Во-первых, он чувствовал – и более того, отчетливо видел внутренним взором, – что в доме, от которого он только что убежал, повинуясь безотчетному, но всегда верному инстинкту, находится некто, которого он должен убить. И обязательно убьет – рано или поздно. Причина, по которой он должен был его убить, разумеется, существовала, но в данный момент она не представляла для него реального интереса. Он просто должен был убить. Сейчас же он не убил его и убежал прочь только потому, что этот некто находился в защищенном, уютном и теплом человеческом жилище. А чудовище подсознательно знало, что ему нужно нападать на свои жертвы только в привычном, знакомом лесном пространстве. В крайнем случае, как он это сделал несколько часов назад, в укромных уголках больших дачных участков. И только ночью. Любой дом для него – чуждая территория, таящая потенциальную опасность.
Никто из будущих жертв не должен даже догадываться о его существовании в этом облике. А тот, кто его все же увидит, – увидит последний раз в жизни. Это было непреложным законом его существования.
А во-вторых, он так же остро ощущал (как всегда, сам не зная почему), что в доме, от которого он убежал, таится некая опасность, которая рано или поздно встанет на его пути. Опасность в лице конкретного человека. И опасность смертельная, потому что человек этот начинает догадываться о его существовании. Точнее о том, кем он становится, когда снова возвращается из оболочки чудовища в не менее привычный для него человеческий облик.
И как только перед его внутренним взором возникло лицо этого человека, его охватила бешеная, неистовая злоба. Он не испытывал и грана страха, хотя понимал, насколько этот человек для него опасен.
Нет, он ощутил только злобу и жажду убивать.
Жесткая, длинная шерсть на загривке чудовища вздыбилась, глаза расширились, пылая, словно раскаленные угли, а из уголка пасти вытекла тонкая струйка слюны. Чудовище на секунду приостановилось на краю пойменного луга, поросшего высокой густой травой, и воздело к ночному небу мощные узловатые лапы, увенчанные длинными острыми когтями. Раскрыло зубастую пасть и испустило пронзительный, нечеловечески злобный вой, сразу же заглушенный шумом ветра и шелестом листвы.
Все тот же безошибочный инстинкт подсказывал ему: сейчас надо уходить подальше, потому что здесь небезопасно. Он чувствовал, что из преследователя он может превратиться в преследуемого.
В жертву.
Чудовище мгновенно сорвалось с места и, слегка пригнувшись, стремительно и бесшумно рвануло вперед. Оно миновало луг, добежало до пологого песчаного берега речки Сутянки и, не останавливаясь, влетело в холодную воду. Через несколько минут, переплыв речку, оно вылезло на другой берег реки. По-собачьи встряхнулось, подняв целый веер брызг, и снова побежало, никуда не сворачивая, – прямо в лес, где чистые стволы березок мерцали на фоне непроглядно-темного ельника.
* * *
Ровный безостановочный бег, продолжавшийся полчаса, ничуть его не утомил: все так же мерно вздымалась и опадала широкая грудная клетка, ритмично билось огромное сердце, и кроваво-красные глаза по-прежнему горели жаждой смерти.Чудовище смутно ощущало, что ему непременно нужно убить кого-нибудь сегодня же ночью – в противном случае оно не сможет вернуть себе человеческий облик. Так действовала заложенная в него чужим Разумом программа.
Время от времени оно резко останавливалось и принюхивалось, превращаясь в неподвижный уродливый силуэт. Жуткий монстр задирал голову к звездному небу, жадно впитывая тончайшие запахи, которые приносили порывы ночного ветерка, либо, принюхиваясь, наклонял уродливую морду к самой траве. Определив направление, чудовище рвануло с места и вновь продолжило свой целеустремленный бег, подобный бегу бестелесного призрака – символа ночи и смерти.
Оно миновало большое некошеное поле, оставляя темную дорожку в росистой траве, по диагонали пересекло узкую грунтовую дорогу и побежало вдоль нее, по-прежнему принюхиваясь к уловимому только его острейшим обонянием запаху, который нес ветер.
Запаху его будущей жертвы.
* * *
Как ни странно, Александра Полтева, бывшего колхозника, а ныне фермера на вольных хлебах, и его жену Олю спасла от смерти страсть Полтева к темному тверскому пиву.Как раз сегодня тверское пиво завезли в маленький колхозный магазинчик. Полтев успел, забрал последнюю дюжину перед самым закрытием, когда ближе к вечеру приехал на своей расхлябанной "пятерке" выпуска восемьдесят девятого года на центральную усадьбу колхоза "Октябрьский". Полтев прикатил по делу: проверить, как идет ремонт недавно приобретенного им по случаю грузовика. Грузовик – бортовой ГАЗ-66 – Полтев купил по дешевке на распродаже армейского имущества в гарнизоне под Калугой. Машина, естественно, была уже не новая. На новый грузовик денег пока не хватало, хотя дела у Полтева, в отличие от остальных немногочисленных фермеров в их районе, шли хорошо: долгов у него не было, за прошлый год он вполне прилично заработал, продав на мясо выращенный скот, и через год планировал даже вернуть взятый кредит.
Пробег у грузовика был ерундовый, всего двенадцать тысяч, но "газон" простоял законсервированным на армейском складе почти четыре года. То есть давненько не был в хозяйских руках. Полтев решил не скупиться и сразу же отдал его на профилактический ремонт друганам – знакомым механикам с колхозной автобазы. Втроем они, кстати, и порешили купленное пиво в холодке, на заднем дворе автобазы, заросшем крапивой и заставленном ржавой раскуроченной сельхозтехникой. Пили, сидя за вкопанным в землю деревянным столом под старым кряжистым кленом, дававшим плотную густую тень. Хотя сначала Полтев хотел отвезти пиво домой: день выдался на редкость жаркий, душный, и он мечтал вечерком посидеть в саду с кружечкой пива под воблу. Но ремонт грузовика практически был закончен, оставалась лишь кое-какая мелочевка, и грех было не обмыть с хорошими мужиками славно проделанную работу. Тем более что дело было в пятницу, в хозяйстве у Полтева был полный порядок: дети – пятилетний Александр-младший и семилетняя Леночка – гостили в Алпатове у тещи, скотина была напоена-накормлена, и до утра никаких срочных дел не предвиделось. А если бы они и возникли, то жена Оля вполне могла управиться на ферме и без него. Так решил для себя Полтев, когда, прикончив пиво под домодельную вяленую плотву, механики дружно предложили повысить градус. То есть перейти на родимую водочку.
Но сначала Полтев стал было для приличия отнекиваться: дескать, жена ждет, да и Люська-продавщица уже закрыла магазин. На что старший из механиков, Николаич, резонно возразил, что жена никуда не убежит, на то она и жена, а беленькая у них в селе не только в магазине водится.
Сначала мухой слетал домой белобрысый Ленька. Приволок поллитровку "Перцовки" и закуску. Поскольку Ленька еще ходил в холостяках – только недавно вернулся из армии, – то и закуску принес холостяцкую: венгерские консервированные огурцы, банку гомельской тушенки, початый каравай вчерашней выпечки и двухлитровую пластиковую бутылку кока-колы. Тем не менее под мадьярские огурчики водка пошла на диво хорошо и быстро. Так что уже через полчаса второй механик, Николаич, приволок из дома заначенную бутылку немецкого "Распутина" – аж целый литр. И, соответственно, матерчатую сумку, которую жена набила домашней закусью: шмат сала, пара селедок, помидоры, зелень, квашеная капуста и горячая еще картошечка в мундире. В сумке же оказались и рюмочки на пятьдесят граммов. Жена Николаича за пятнадцать лет замужества дело свое изучила на ять.
Вторую бутылку распивали уже не торопясь, вдумчиво, с беседами про хреновое политическое положение в стране и лирическими отступлениями на тему тяжкой семейной жизни. Водка, помноженная на пиво, и жаркий, душный день сделали свое дело. Мужики сидели уже изрядно пьяные. Но спокойно и мирно, без закидонов и выяснения отношений. Нормальная мужская компания, нормальные дружеские посиделки.
За водочкой и неспешными разговорами время пролетело совершенно незаметно, и друзья даже не заметили, как наступил вечер, а за ним и ночь. Разве что Ленька сходил в гараж, врубил электричество, и теперь они спокойно посиживали при свете шестидесятисвечовой лампочки, вокруг которой слепо роилась мошкара.
Вот именно там, на заднем дворе автобазы, и нашла Полтева жена – уже в половине первого ночи. Обеспокоенная незапланированно долгим отсутствием мужа, она быстро собралась, на попутке проехала шесть километров от хутора Полтевых до села и принялась разыскивать мужа. В поисках ей помогла жена Николаича, к которой, зная про ремонт грузовика, заглянула Оля. Несмотря на поздний час, Николаичева жена не спала и терпеливо поджидала загулявшего после трудовой недели благоверного. Она-то и рассказала Оле, что Полтев вместе с Николаичем и Ленькой вовсю оттягивается на автобазе.
Оля была женщина мудрая, замужем за Полтевым состояла уже двенадцатый год и прекрасно знала, что и как говорить мужу, когда он выпивает с друзьями.
Поэтому, внезапно появившись из темноты перед опешившими, с рюмками в руках, крепко поддатыми мужиками, она не стала укорять мужа, вопить про свою загубленную жизнь и устраивать скандал, как сделало бы на ее месте добрых девяносто процентов жен.
Ничего подобного.
Для начала Оля вежливо поздоровалась и пожелала всем присутствующим приятного аппетита. Рюмки были мгновенно отставлены, жена товарища усажена за стол, и Николаич осторожно поинтересовался – не употребит ли она рюмочку за компанию? Олин ответ: "Отчего же и нет с хорошими людьми", – привел в состояние тихого восторга Леньку и Николаича. А Полтев, с достоинством приобняв жену за плечи, гордо оглядел сотоварищей – дескать, вот как надо жен воспитывать!
Умная Оля хорошо понимала: мужа надо было как можно скорее увести спать, потому что с утра ждали неотложные дела по хозяйству и недоенные коровы. И речи не было ехать домой: Полтев был вдрызг пьян и вряд ли бы различил, где в машине находится руль, а где рычаг переключения передач. Поэтому Оля еще до прихода к собутыльникам на автобазу договорилась с женой Николаича, с которой была давно и хорошо знакома, что они с мужем останутся ночевать у них. А рано утром, когда муж хоть немного проспится, поедут к себе на ферму. И Оля так ловко повела разговор, что ничего не подозревающий Николаич сам предложил Полтевым остаться на ночлег. Естественно, приглашение было принято с благодарностью.
Друзья подняли по последней – на посошок, – и через пару минут пошатывающийся Полтев, поддерживаемый верной женой, поплелся следом за еще крепко стоящим на ногах Николаичем по ночной улице села к Николаичеву дому.