Белошников Сергей. Полнолуние

   – Да, обнаружен на моем участке.
   – Вот и рой носом землю, чтоб аж дым пошел. А к старикану своему свозишь меня сегодня… Самолично. В обед, в пятнадцать ноль-ноль. Из уважения к старческим сединам не буду его в отдел таскать, на месте у него объяснение возьму. Но смотри, не ляпни ему, что я с тобой приеду. Ладушки?
   – Понял, товарищ майор.
   Послышалось надрывное завывание двигателя. Мы дружно обернулись. Визжа покрышками, у лощины затормозил потрепанный милицейский газик. Из него выскочил молодой сержант-кинолог со здоровенной овчаркой на брезентовом поводке. Он чертом подлетел к Терехину, но вякнуть ничего не успел, потому что Волкодав ледяным тоном осведомился:
   – Ты где это, Митьков, шляешься? Лычки мешают?
   – Товарищ майор, бак пустой, вчера столько мотались, всю горючку сожгли, – испуганно затараторил сержант. – Я к завгару, а он говорит: мол, все лимиты исчерпаны на бензин… А я ему говорю…
   И тут Волкодава наконец прорвало – все раздражение, накопившееся за это злосчастное утро, вылилось на враз сбледнувшего сержанта.
   – Чтоб у твоего завгара хрен на лбу вырос! – рявкнул он. – Вот я ему сегодня устрою лимит! На всю оставшуюся жизнь. И тебе тоже! Марш работать, Митьков!
   Парень поспешно козырнул и помчался следом за рвущейся с поводка псиной вниз, к ручью. Мы молча наблюдали за его действиями. Они подбежали к мосткам через ручей.
   У кромки берега овчарка шумно обнюхала траву. Труп все еще лежал в ручье, и она не могла до него добраться. Потом уткнулась носом в землю и завертелась, засопела, как пылесос.
   И вдруг она глухо зарычала. Шерсть на загривке встала дыбом, собака попятилась и так резко прижалась к сапогам сержанта, что едва не сбила его с ног.
   – Джина! – прикрикнул проводник. – Ты что?.. След!
   Но овчарка закинула морду к безоблачному утреннему небу и жалобно, протяжно завыла, не отходя от хозяина.
   Она выла так, что меня мороз по коже продрал.
   И вот тогда я понял, что это странное убийство – не последнее.
   Будут и другие.

Глава 4. ТЕРЕХИН

   Минут через тридцать после приезда кинолога с собакой, которая так и не взяла след, я уехал с места убийства. Но прежде чем отправиться к себе в райотдел, решил заскочить домой и перекусить: боль в желудке не проходила. Правда, и не усиливалась. И на том спасибо.
   Машину я не отпустил.
   Катя была уже дома, и на кухне меня ждал горячий завтрак. Меня всегда изумляло то обстоятельство, что, как правило, жена буквально с точностью до минуты предугадывает мой приход. Даже когда я не звоню и не предупреждаю. Телепатирует она, что ли?
   Услышав мои шаги, Катя с улыбкой повернулась ко мне, а сама продолжала накрывать на стол. Вид у нее был невозмутимо-спокойный. Но я точно знал: она уже поняла, что у меня проблемы по службе.
   Потому, едва переступив порог кухни, я ей сразу же объявил:
   – Знаешь, у меня убийство. И похоже, так просто с этим делом не разберешься. Поэтому если я чего не так ляпну – не обращай внимания. И заранее прости.
   Она подошла ко мне. Обняла и нежно погладила по щеке.
   – Хорошо. Я не обижусь, Петя.
   Я заглянул ей в глаза. Петей она меня называла в минуты близости. Обычно я для нее, впрочем как и для всех остальных, был просто Терехиным. Или товарищем майором. Или иногда – как, например, в разговоре с тем же Гуртовым – господином майором. В лучшем варианте – Петром Петровичем. А вот, гляди ж ты! Значит, действительно она все поняла. Впрочем, я и не сомневался.
   Катя поставила передо мной паровые котлеты с пюре, яйца всмятку и салат. Помидоры и огурцы в салате были с нашего огорода.
   – Желудок болит? – полуутвердительно проговорила она.
   Я молча кивнул и принялся за котлеты, время от времени поглядывая на хлопотавшую у плиты жену.
   Мы с ней женаты уже почти два десятка лет. Катя – коренная москвичка. Но настырный лейтенант Терехин, родом из Смоленска, когда-то чуть ли не с защиты диплома уволок ее в ЗАГС. И больше не отпустил. Сейчас она преподает английский язык в алпатовском техникуме, вбивает иноземную премудрость в головы местных балбесов. Екатерина моложе меня на семь лет – недавно ей стукнуло сорок два. Она у меня статная, высокая, со спокойным русским лицом и широко расставленными светлыми глазами. И выглядит по меньшей мере лет на десять моложе своего возраста. А еще с девичьих времен она носит роскошную, почти до пояса, толстенную косу. Она часто укладывает ее в корону. Это выглядит немного старомодно, но мне нравится. Видимо потому, что я и сам, наверное, человек не особенно современный, иногда не вписывающийся в это новое, сумасшедшее время.
   Детей у нас нет из-за тяжелой операции, которую Катя перенесла еще в молодости. Но я давно уже, хотя и с трудом, свыкся с тем, что у нас в доме не слышно детского ора. И всю свою нерастраченную отцовскую любовь я постепенно перенес на Катю. Хотя не часто проявляю ее – такой уж у меня нелегкий характер.
   На самом же деле никому и в голову не придет, что суровый милицейский майор по прозвищу Волкодав до сих пор как мальчишка влюблен в свою красавицу жену.
   Вот такие дела.
   Я сосредоточенно жевал котлету. Катя налила мне в чашку молока и, помедлив, осторожно спросила:
   – Кого убили?
   – Пахомова. Бывшего егеря из охотхозяйства.
   Катя отрицательно покачала головой:
   – Не знала его. А на чьем участке убийство произошло?
   – У Михайлишина. В академпоселке.
   – А-а… Этот… Тот еще парень. Себе на уме, – вдруг заявила жена.
   – А ты откуда знаешь? – удивился я.
   Катя усмехнулась, глядя мне прямо в глаза:
   – Видела его пару раз в твоей богоугодной конторе. Он такое впечатление производит… Как бы тебе поопределенней сказать… Ну, словно у него всегда стоит.
   – Екатерина! – Я чуть не подавился котлетой. – Где это ты, голубушка, набралась таких выражений? У своих бандитов в техникуме?
   – Именно стоит, – нисколько не смутилась моя жена. – И не изображай из себя майамскую полицию нравов, Терехин. Я ж не матерюсь, правда?
   На это мне действительно нечего было возразить. Катя тем временем невозмутимо продолжала:
   – Ты присмотрись к нему повнимательней: вроде как по всем статьям настоящий мужик. Симпатичный, морда невероятно мужественная. Ну, просто не участковый, а техасский рейнджер какой-то. А ведет себя с точностью до наоборот. Особенно с женщинами.
   – Много ты у нас в конторе женщин видела, – буркнул я.
   – Видела, не видела – не важно, – отмахнулась Катя. – Я о другом. Твой Михайлишин – просто сплошная обходительность и воспитанность. Я бы сказала даже – аристократизм. Откуда это у него, у провинциального милиционера?
   – Я, к твоему сведению, тоже провинциальный мент, – заметил я с легкой обидой.
   – Ты – другое дело. Ты – сыщик, – вне всякой логики возразила Катя. – Кстати, Петя, а почему это он до сих пор не женился? С такой-то внешностью? Сколько ему лет?
   – Двадцать девять, – припомнил я сведения из личного дела Михайлишина.
   – Вот-вот. Для мужика самый возраст жениться. А он не женится. Он откуда родом?
   – Из Краснодарского края.
   – Не местный, значит. А давно переехал сюда?
   – Еще до нас.
   – Понятно. Ну, в общем, есть в твоем Михайлишине нечто эдакое, скрытое, – закончила свой анализ Катя.
   – Ну и ну, – только и смог я прокомментировать сказанное женой. – Тебя, Екатерина, послушать, так мой Михайлишин – просто какой-то шпион.
   – Ага. Джеймс Бонд.
   – При чем здесь Джеймс Бонд? Михайлишин, между прочим, Афганистан прошел.
   – Ну и что? Один он прошел, что ли?
   – Может, он тебе просто не нравится?
   – Может быть, – легко согласилась Катя. – Я действительно не люблю красавчиков.
   – Да с чего ты взяла, что он красавчик? – возразил я.
   – И еще мне кажется, что он скрытый бабник, – продолжила Катя, явно меня не слыша.
   Тут я окончательно обалдел.
   – Михайлишин?! Да Бог с тобой, Екатерина, – сказал я. – Ты что – свечку держала?
   – Вот-вот! – весело засмеялась она. – А сам еще удивляется – откуда это я таких выражений набралась. От кого, как не от тебя, Терехин? Ну, ладно, ладно. Давай, ешь, Петя. А то все остынет.
   Я снова принялся за еду.
   Черт с ним, с Михайлишиным. Перед моими глазами снова возник жмурик, лежавший в ручье у Почтамтской.
   Все там было как-то не так.
   И убитый, и место убийства. И главное – способ. Такое ощущение, словно убийца собирался напрочь отчекрыжить Пахомову голову, да почему-то не довел дело до конца. Что-то его спугнуло? Но что?.. Четыре параллельных разреза до самого позвоночника. Произведены, как утверждает Алексеич, одновременно. И сделаны так аккуратно и профессионально, как другой и скальпелем сотворить не сможет. Может быть, медик? Хирург? Нет, не похоже. А мотивы? Где мотивы? Кому помешал бывший егерь, пенсионер, который уже давно не гоняется за удалыми браконьерами по бесконечным лесам охотхозяйства? И чем он его прикончил? Удар сбоку, по горлу, да еще сразу четырьмя опасными бритвами, зажатыми в руке? Бред. Я почувствовал, что иду не туда. Бритвы – это уж ни в какие ворота не лезет. Тогда чем? И кто он такой?
   А ведь судя по силе, с которой были нанесены удары, убийца наверняка не самый слабый человек в мире. Пожалуй, без ствола с таким парнем и здоровиле-каратисту Михайлишину не совладать, хоть у него и стоит все время… А если это все же маньяк? Кто он такой? Залетный? Местный? Раньше таился? Только своего доморощенного Чикатило нам в Алпатове не хватает. Хуже нет иметь дело с маньяком. Даже американцы, уж на что в этих делах доки, да и опыта у них больше, бывает, годами бегают за такими уродами. И не всегда находят.
   Вот и я начну бегать. Как Бутурлин, буду с этим маньяком заниматься джоггингом до самой пенсии. Если, конечно, дадут доработать до нее, а не выпрут до срока со службы. За профнепригодность, так сказать.
   Я хмуро подвел итог своим размышлениям и чисто автоматически, уже не замечая, что ем, закончил завтрак. Выпил подостывшее молоко. Потом встал из-за стола и пошел к дверям, на ходу влезая в рукава плаща. Но вовремя остановился. Повернулся к жене.
   – Спасибо, Катюша, – поцеловал я ее в щеку.
   – На здоровье, – улыбнулась она. – Обедать приедешь?
   – Не знаю. Я тебе позвоню.
   Я вышел из дома, уселся на переднее сиденье джипа рядом с молчаливым водителем Славой и велел ехать в отдел.
   Там я собрал своих ребят и – понеслось. Все, как обычно, все, что полагается делать в таких случаях: штаб по убийству, план на сегодня, телефонограммы по всем отделениям области. Потом я дал запрос в ЗИЦ – зональный информационный центр, в Москву. Затребовал информацию по центральным регионам России о аналогичных или подобных убийствах. Раздал своим молодцам задания. Они повздыхали-повздыхали и дружно разбежались. К этому времени прокуратура уже возбудила дело.
   Я, естественно, заглянул и к начальству, к Виталию. Рассказал ему все как есть. И уговорил обойтись пока собственными силами. Подполковник для приличия поворчал, но с моими доводами в конце концов согласился.
   Вернувшись к себе в кабинет, я до обеда зарылся в текущие дела, которых и без этого загадочного убийства было под завязку. А без четверти три за мной заехал Михайлишин.

Глава 5. МИХАЙЛИШИН

   Терехин, покряхтывая, втиснулся ко мне в машину, устроился поудобнее, положил на колени тонкую кожаную папку. И вдруг спросил:
   – Слушай, сынок, а ты знаешь, кто такой Джеймс Бонд?
   Я ничуть не удивился такому дурацкому, на первый взгляд, вопросу: от Волкодава чего угодно можно ожидать. И в любой момент, учтите.
   – Конечно, – ответил я. – Герой романов Яна Флемминга. Я читал. А недавно по телевизору фильм про Бонда показывали. Правда, старый. "Никогда не говори никогда" называется. А что, товарищ майор?
   – Да так. Вспомнилось случайно, – без улыбки сказал Терехин. – Поехали.
   Я по опыту прекрасно знал, что Волкодав ничего никогда случайно не вспоминает. Но не стал особо распространяться по этому поводу: он по-прежнему был, мягко говоря, не в духе.
   И мы отправились к Бутурлину.

* * *

   Солнце уже стояло высоко в небе, жаря, как где-нибудь на Синайском полуострове. Я там никогда не был, но жарища была и вправду чумовая.
   Поселок обезлюдел.
   Спасаясь от послеполуденной жары, все живое попряталось в тень, которая тоже не особо спасала от жары – столбик термометра показывал в тени тридцать два градуса и явно не собирался опускаться до самого вечера.
   Мои красные "Жигули", подпрыгивая на выбоинах и ямках, пылили по улице поселка. Я сидел за рулем в одной летней форменной рубашке с короткими рукавами, а рядом сердито сопел набычившийся майор Терехин. Казалось, он заполнил собой больше половины салона. Несмотря на нестерпимо жаркий, душный летний день, Волкодав так и не расстался с пиджаком и кепкой. И это, кажется, совсем ему не мешало. Правда, плащ он скинул. В уголке рта Терехина торчала незажженная сигарета. Мы все знали, что, уступая настойчивым просьбам жены, майор Терехин курить старался как можно реже. Вот и сейчас он сидел с изжеванной сигаретой во рту и внимательно меня слушал. А я рассказывал ему о Бутурлине.
   – Живет здесь постоянно, на Сиреневой улице, пятнадцать, – говорил я, вертя баранку. – Он местный, коренной алпатовец. Раньше, до выхода на пенсию, работал директором детского дома.
   – Какого детского дома? – буркнул Терехин. – Того самого, где Гуртовой воспитывался?
   Я не удивился тому, что Терехин располагает такой информацией о Гуртовом. И не удивлюсь, если у Волкодава целое досье на него оформлено.
   – Да. Детдом был в старой усадьбе. Барской. Его лет семь назад закрыли, еще до того, как вы стали здесь работать. Перевели в другой район, – пояснил я Терехину, внимательно глядя на дорогу. – Теперь в этой усадьбе Гуртовой пансионат для миллионеров строит. Уже, считай, достроил.
   – Знаю, – буркнул Терехин. – А ты сколько здесь участковым, Михайлишин?
   Он точно меня за дурачка считает. Проверяет, что ли? А чего меня проверять. Я уверен: он и так все про меня знает. Потому что Волкодаву достаточно разок полистать чье-нибудь личное дело, чтобы потом каждую строчку всю жизнь помнить. Память у него не хуже, чем у персонального компьютера последнего поколения. И быстродействие такое же, по-моему.
   – Шестой год, товарищ майор, – спокойно ответил я.
   – Ладушки. Валяй дальше.
   – Директором детского дома Бутурлин стал где-то году в семидесятом. А до этого был географом-картографом. По работе много путешествовал, часто бывал за границей. Составлял карты, исследовал всякие там труднодоступные районы. В Индии, в Африке. Потом подцепил какую-то непонятную тропическую болезнь, в очень тяжелой форме. Но сумел выкарабкаться. И жаркие страны для него сразу же закрылись. А вот жена его умерла. От той же болезни. Остался сын. И тогда он сменил профессию, пошел в директора детдома и занялся воспитанием сирот. Да, еще он воевал. Имеет награды.
   – Где это ты все умудрился раскопать? Да еще так быстро? – подозрительным тоном спросил Терехин.
   – Вы же знаете, товарищ майор, у меня в поселке есть кое-какие источники, – уклончиво ответиля.
   Как же, стану я ему своих информаторов раскрывать. Только по письменному приказу. Или в случае крайней необходимости. А тем более того, кто мне все это поведал.
   – Источники, – хмыкнул Терехин. – Скрытный ты, оказывается, Михайлишин.
   – Я не скрытный, товарищ майор. Но это мои источники. Лично мои.
   – Ты что, обиделся? – слегка удивился Волкодав.
   – Нет.
   – Правильно – за шутку не сердись, в обиду не вдавайся. На начальство обижаться нельзя, сынок. Его только можно про себя материть. Или тайком подсиживать. Но ты вроде не по этому делу, верно?
   – Верно.
   – А вообще – что он за человек, Бутурлин?
   Я на минуту задумался. И продолжил, по-прежнему глядя не на майора, а на дорогу:
   – Не очень общительный. Ведет довольно замкнутый образ жизни. Умный. Гордец. Живет один. Жена, как я говорил, умерла очень давно, после этого он так и не женился. Правда, в поселке летом живут близкие родственники – сын с женой и дочкой. То есть – внучкой Бутурлина. Внучка большую часть времени, по крайней мере последнюю неделю, проводит у деда. Они очень дружны. Сын – членкор, занимается наукой. Насколько я понял, исследованиями в области лазерных технологий. Деньги зарабатывает большие. Его жена – доктор медицинских наук, гинеколог. Тоже работает – в частной клинике в Москве. Совместное предприятие.
   – А эти данные откуда? Тоже личные источники? – перебил меня Терехин.
   – Тоже.
   – Дальше.
   – Они живут отдельно от Бутурлина. У них здесь тоже дача. Большая. Построили пять лет назад. Скорее даже загородный дом, чем дача. Сам Бутурлин, я уже говорил, тщательно следит за здоровьем: регулярно бегает по утрам, зимой ходит на лыжах.
   – Еще что?
   – Бутурлин – заядлый охотник. Они с Пахомовым, ну, с убитым, каждый год сезон открывали…
   В это время, по случайному совпадению, мы как раз проезжали мимо конторы охотхозяйства, где до выхода на пенсию трудился покойный Пахомов. На кирпичной стене висело что-то красно-белое, выцветшее, бывшее раньше радостным лозунгом. Теперь от него осталась китайская грамота: "Товари…..раним род… природу!"
   – Охотник, говоришь? – сказал Терехин, мельком взглянув на остатки лозунга.
   – Да, товарищ майор.
   – Оружие у него есть?
   – Да. Зарегистрировано, все по закону, товарищ майор.
   – Какое оружие?
   Я решил слегка отыграться на Терехине за все его сегодняшние наезды. И ответил коротко, хотя здорово рисковал, потому что Волкодав – человек злопамятный:
   – Увидите, товарищ майор.
   При этом я не сдержался и невольно улыбнулся. Чуть-чуть улыбнулся, но он сразу это засек.
   – Что значит – "увидите"? – тут же заледенел Волкодав. – Ну-ка, сынок, объясни.
   – Трудно объяснить, товарищ майор. Да вы сами все на месте поймете.
   – Все темнишь, Михайлишин. Ладушки, увидим.
   Я промолчал. Волкодав постучал пальцем по передней панели машины:
   – По доверенности водишь?
   – Нет, товарищ майор. – Я невольно засмущался. – В лотерею выиграл. Давно уже.
   – Ну-у! – удивился Терехин. И внезапно, без перехода поинтересовался:
   – А родители у тебя живы-здоровы?
   – Да. В Кропоткине живут, у меня на родине. Есть такой город в Краснодарском крае. Кропоткин.
   – Везунчик ты, Михайлишин, – подозрительно ласковым тоном сказал Волкодав, и я сразу насторожился. – Родители, слава богу, живы, машина есть, крыша над головой есть… Здоровья хоть отбавляй, молодой, перспективный… А чего в холостяках ходишь?
   Вместо ответа я крутанул баранку и притормозил возле выкрашенного белой краской штакетника, за которым на аккуратных клумбах цвели пионы, розы и еще множество разнообразных цветов. Над ухоженной лужайкой с легким шорохом вращался разбрызгиватель, посылая вокруг себя веер сверкающих на солнце тонких водяных струек и создавая некую иллюзию прохлады. В изумрудной траве сияли капельки воды. Чуть слышно гудел моторчик разбрызгивателя.
   А дальше, за кустами сирени и жасмина виднелся большой, послевоенной, насколько я знал, постройки двухэтажный особняк с мезонином. Он стоял в самом конце Сиреневой улицы. С левой стороны к ограде большого сада вплотную подступал лес. За домом и садом виднелся некошеный пойменный луг, речка Сутянка и за ней – снова лес. Чистые стволы березок светились на фоне темно-зеленого ельника.
   – Здесь, товарищ майор.
   Я заглушил двигатель и поставил машину на ручной тормоз. Обойдя "Жигули", я толкнул калитку, пропуская Терехина вперед. И громко позвал:
   – Хозяин!..
   Никто не отозвался.
   – Николай Сергеич! – снова крикнул я.
   И опять ни звука. Только шелестела под слабым ветерком скукожившаяся от жары листва.
   – Как же так? Дома его, что ли, нет? – Я невольно растерялся. – Я ж ему звонил, предупреждал!
   – Ох, Михайлишин, – презрительно сплюнул Волкодав, вытащив из рта неприкуренную сигарету. – Ни хрена, я чувствую, тебе доверить нельзя. Ни хрена!
   – Но, товарищ майор…
   Но я не успел закончить.
   – Ба-а-а! Какие у нас гости! – раздался невесть откуда молодой, веселый голос.

Глава 6.ТЕРЕХИН

   Мы с Михайлишиным разом обернулись.
   От ухоженной клумбы с розовыми пионами поднялась стройная высокая девица лет двадцати, не более.
   Я невольно крякнул.
   На ней были шорты, сделанные из обрезанных выше колена вылинявших джинсов и фирменная желтая майка Йельского, насколько я смог прочитать, университета на тонких бретельках. Майка открывала загорелые округлые плечи и плотно обтягивала высокую полную грудь. Судя по нахально проглядывающим сквозь ткань соскам, под майкой больше ничего не было. Выгоревшие добела волосы девицы стягивала эластичная зеленая лента под цвет чуть раскосых глаз. А глаза были хитрющие и ехидные, особенно когда она смотрела на меня.
   Кто она Бутурлину? Для дочки слишком молода. Значит, скорее всего внучка. Явно приехала из Москвы – раньше я ее не встречал. Хотя в академпоселок на лето приезжают сотни таких барышень.
   На руках у нее были длинные резиновые перчатки, перепачканные землей. Эта соплячка задумчиво покачивалась на носках, переводя бесцеремонный взгляд с Михайлишина на меня и обратно. Я, как мог приветливее, улыбнулся наглой девице. Потому что мгновенно решил держать с ней ухо востро. Я сразу понял – стопроцентная гарантия, что в этом пруду водятся черти. Потом я услышал легкий, еле слышный вздох и покосился на Михайлишина.
   Мой бравый участковый стал похож на вареного судака. Я ухмыльнулся и незаметно толкнул Михайлишина локтем в бок. Участковый очнулся и весьма неуверенно промямлил:
   – Привет, а это я…
   – Добрый день, Антон, – вежливо ответила девушка. – Вы к дедушке, насколько я понимаю? Сейчас я его позову.
   Нахально покачивая задницей, девица пересекла аккуратно подстриженную лужайку. Она остановилась напротив двух ступеней, ведущих к широкому, во всю стену, французскому открытому окну. И заорала:
   – Дед! За тобой пришли! Выходи сдаваться!..
   Я не ошибся. Внучка.
   Послышались неторопливые шаги, и на ступенях в проеме окна появился человек.
   Он был высок и подтянут. На загорелом худощавом лице под густыми пшеничного цвета бровями выделялся чуть длинноватый, с горбинкой нос. Квадратный, без старческой дряблости подбородок и четко очерченные губы. Тонкая полоска светлых усов. Слегка выцветшие ярко-синие глаза глядели совершенно по-молодому. Честно говоря, во всем облике этого человека не было и намека на то, что я подразумевал под "стариканом". Если бы не седая, ухоженная, без единого намека на лысину шевелюра да мелкая сеть морщин у глаз и на шее, то Бутурлин вполне мог бы сойти за моего ровесника.
   То, что это именно Бутурлин, мне стало понятно с первого взгляда.
   Широкие и костистые плечи Бутурлина облегала бежевая коттоновая рубашка, заправленная в идеально выглаженные фланелевые брюки. На ногах были легкие летние туфли. Завершал его стильный и не совсем дачный наряд цветастый шейный платок в тон рубашке. На мой взгляд, Бутурлин выглядел чистой воды московским пижоном, и мне это сразу не понравилось. Слишком уж элегантен был этот старик, слишком уж был из другого, чужого для меня мира. К тому же – и это я тоже отметил – в том, как Бутурлин стоял, как спокойно смотрел на нас с Михайлишиным, чувствовалась порода, которую не приобретешь никакими деньгами и даже воспитанием, пусть и очень хорошим. Порода и уверенность: от Бутурлина – я это ощущал всей кожей – мощной волной исходила внутренняя сила.
   У меня возникло странное и не слишком приятное ощущение, что я, взрослый пятидесятилетний мужик, профессионал, сыщик, рядом с этим человеком выгляжу сопливым мальчишкой. Даже не мальчишкой – неотесанным увальнем, деревенщиной. К тому же я интуитивно почувствовал, что этот человек не уступает мне по части упорства. Это меня сразу же насторожило. По характеру моей профессии мне всегда надо занимать главенствующее положение по отношению к людям, связанным с очередным расследованием. Я к этому привык и по-другому думать и действовать не могу. И сейчас уступать тоже не собирался. Конечно, в данный момент я не собирался подробно анализировать свои первые впечатления от Бутурлина; время для этого наступит позже. Сейчас надо было действовать. И поэтому я мысленно ограничился привычно-стандартной формулировкой, сводимой примерно к трем фразам: "Крепкий орешек. Придется повозиться. Но все равно никуда не денется".
   В общем, разодетый в пух и прах хозяин дома сразу же и категорически мне не понравился.
   Бутурлин спустился со ступенек и по усыпанной толченым кирпичом дорожке подошел к нам. Не сдержавшись, я раздраженно повел носом: от Бутурлина пахло дорогой туалетной водой.
   – Добрый день, – с легким полупоклоном сказала Бутурлин. – Антон мне звонил, предупреждал, что заедет ко мне на разговор. Чем могу служить, майор?
   В глазах – ни любопытства, ни тревоги. Это я тоже сразу почувствовал. От него шло ровное, открытое спокойствие, и я, опять же с чувством смутной неприязни, снова для себя это отметил.
   Скажем прямо, это было довольно странно. Человек десять часов назад обнаружил труп своего приятеля, с которым накануне встречался, разговаривал, выпивал. И надо же – невозмутим до безобразия. Такой выдержке можно только позавидовать. А может, он просто хороший артист? Или…