Белошников Сергей. Полнолуние

   Это был дом Александра Полтева.
   Чудовище остановилось. Медленно поворачивая голову, оно вслушивалось в тишину. В недалеком лесу коротко и заполошно прокричала какая-то ночная птица. Нагревшаяся за день и теперь медленно остывающая земля легко, еле слышно потрескивала. Плотная пыль, ровным слоем устилавшая дорогу, мертвенно-тускло светилась в лунном сиянии.
   В этом доме ничто не предвещало опасности. Более того – монстр знал: за забором прячутся те, кто сейчас ему жизненно необходим.
   Жертвы.
   Решившись, чудовище быстро и бесшумно двинулось в сторону дома. Ведомое безошибочным инстинктом, нацеленным исключительно на убийство, оно осторожно приблизилось к ограде с подветренной стороны. И снова остановилось в подступающих к самому забору зарослях лебеды и крапивы, вслушиваясь и всматриваясь. Перестроенное зрение чудовища было идеально приспособлено к ночи: оно отчетливо видело все, даже мельчайшие детали. Зрелище, представшее его глазам, отчасти было похоже на картинку, которую видит человек, вооруженный инфракрасным прибором ночного видения. Но она, в отличие от изображения на экране такого прибора, была совсем четкая и ясная.
   Чудовище сделало пару скользящих шагов вперед и вплотную приблизилось к деревянному забору, за которым находился задний двор дома. Под его широкой когтистой ступней еле слышно хрустнула тонкая сухая ветка.
   И тут же во дворе, около стены большого коровника, пробудились два сгустка тьмы, неподвижно покоящиеся в траве. Они дружно вскочили и, стуча когтями лап по утрамбованной земле, не издав ни звука, ринулись в сторону подозрительного звука. Это были две огромные, под шестьдесят килограммов каждая, сторожевые собаки – чистокровные среднеазиатские овчарки. Жестко и даже жестоко выдрессированные исключительно для охранной службы, свирепые и безжалостные цепные псы умели делать только одно-единственное: защищать до последней капли крови дом и хозяев от посягательств любого чужака – человека или животного.
   Полтев купил псов по случаю и недорого – обоих за четыреста долларов. Купил через одного своего знакомого в московском клубе, еще двухмесячными щенками. У овчарок – братьев из одного помета – была длинная родословная и не менее длинные имена. Но Полтев тут же сократил их имена до удобоваримых вариантов – Джек и Валет.
   А собак он не раздумывая купил сразу после одного малоприятного случая. Когда Полтева чуть не грабанули. Дело было так. Однажды под вечер, когда Полтев вместе с женой и детьми еще был в поле, трое двадцатилетних крепко поддатых мальчишек – залетное хулиганье из Алпатова, – подъехав на угнанной легковушке, забрались в дом и стали шустро выносить вещи. Они уже выволокли и загрузили в машину два импортных телевизора, видак, двухкассетник и всякую мелочь, вроде одежды и мельхиоровых ложек, которые приняли за серебряные, когда возле дома внезапно появилась "пятерка" Полтева. Он потом и сам толком не смог объяснить следователю, почему ни с того ни с сего вдруг сорвался с места и поехал домой. И что ему там понадобилось. Просто какое-то неосознанное чувство тревоги сдернуло его с трактора и погнало с поля.
   Но дело было даже не в этом.
   Когда Полтев увидел в воротах опешивших от неожиданной встречи грабителей, то долго раздумывать не стал. Он выхватил из-под сиденья монтировку и без лишних слов ринулся на воров. Схватка была недолгой. Здоровьем и ростом Полтев был не обижен, да и монтировка помогла. Первому из парней, который выхватил из кармана модный нож-выкидушку и бросился на него, Полтев несколькими ударами монтировки раздробил обе руки. От дикой боли и шока тот мгновенно отрубился. Двое других не успели даже толком вступиться за товарища; только замахали кулаками, как немедленно и свирепо получили все той же монтировкой по зубам и головам. Полтев связал двух полуоглушенных парней, а третьего, который так и не пришел в сознание, даже не стал связывать. Покидал их как баранов в просторный багажник "пятерки" и отвез в село, к участковому. На суде парни получили от пяти до восьми. Полтева оправдали. Но сразу же после этого случая он купил щенков.
   Когда собаки подросли, Полтев отдал их на дрессуру через того же знакомого. И теперь псы признавали только его, Олю и детей, которым даже позволяли ездить на себе верхом. Но когда в дом к Полтеву кто-то приезжал, собак от греха подальше непременно сажали на толстые короткие цепи: для них не существовало понятия "друг". Так уж их воспитали.
   И сейчас они наперегонки мчались к забору, чтобы вцепиться смертельной хваткой в горло внезапно появившемуся врагу.
   Чудовище, возвышающееся над полутораметровой оградой, тут же увидело несущихся к нему по двору собак. И тогда оно сделало то, чего никогда не сделал бы ни один нормальный, даже хорошо вооруженный человек.
   Оно чуть пригнулось и без разбега, оттолкнувшись мощными задними лапами от земли, перепрыгнуло через забор. Сила прыжка была такова, что чудовище стремительно пролетело по воздуху более четырех метров, прежде чем приземлиться прямо перед овчарками. Когти его задних лап вспороли твердую землю, оставив в ней глубокие борозды. И, высоко вздев передние лапы и раскрыв огромную клыкастую пасть, чудовище молча ринулось на собак.
   Такого врага овчарки никак не ожидали встретить.
   Но отступать было поздно – чудовище было уже прямо перед ними. К тому же псов учили не отступать ни перед кем, хотя при виде гигантского непонятного существа, внезапно представшего перед ними в ночи, в свирепых собачьих душах возник отголосок страха. Псы коротко, яростно взвыли и, оттолкнувшись на бегу от земли, серыми вытянувшимися тенями взлетели в воздух, целясь зубами в горло пришельца.
   Чудовище легко уклонилось и, прерывая атаку собак, сделало едва уловимый глазом взмах передними лапами. Но этого взмаха почти хватило. Один из псов, отброшенный мощнейшим ударом в сторону, закувыркался по земле с разорванным, разломанным от шеи до паха боком. Черная кровь струями брызнула на землю, пес отчаянно заскулил, дергаясь всем телом. Долг продолжал звать его – пес инстинктивно попытался подняться на ноги, чтобы снова кинуться на врага. Но не смог – когти монстра разорвали ему все важнейшие артерии и перебили позвоночник.
   Лапы пса еще раз дернулись, и он умер.
   Его брату повезло чуть больше. В прыжке он каким-то чудом умудрился увернуться от лапы монстра и изо всех сил вцепился чудовищу в горло, сомкнув на нем клыки и с наслаждением почувствовав, как они прокусывают сквозь жесткий, вонючий мех толстую горячую кожу.
   Чудовище издало высокий, полный злобной ярости вопль – вопль боли. Извернувшись, оно с невероятной силой схватило пса одной лапой за загривок, а второй за заднюю ногу и отодрало от себя. И тут же неуловимо коротким движением разорвало собаку на две части.
   Потоки крови залили голову и пасть монстра. Оно отшвырнуло конвульсивно дергающиеся останки пса в стороны и издало еще один, уже торжествующий вопль. В ответ прозвучало испуганное мычание, доносящееся из коровника.
   Чудовище развернулось и молча ринулось к коровнику. Подбежав к воротам, закрытым снаружи на дубовый брус, чудовище, не останавливаясь, всем телом ударило в правую створку ворот. Раздался страшный грохот, эхом раскатившийся по округе. И дерево не выдержало: дюймовые доски разлетелись на куски, переломанные, словно спички. Чудовище, не останавливаясь, рвануло в проделанное отверстие навстречу топоту копыт, животному теплу и уже несмолкаемому реву перепуганных животных.

* * *

   Через несколько минут все было кончено.
   Теперь коровник больше всего напоминал бойню в конце рабочего дня: неподвижные разодранные туши, выпученные мертвые глаза животных, деревянно вздернутые вверх ноги с раздвоенными копытами и – кровь. Повсюду кровь, кровь, кровь: на полу, на стенах и даже на беленой изнутри двускатной крыше. В лужах густеющей темно-красной жидкости тускло отражались лампочки, горящие под круглыми жестяными абажурами. Они все еще медленно раскачивались, задетые чудовищем во время смертоносного буйства.
   Сам монстр, с головы до пят залитый кровью, раскорякой склонился над одной из туш и жадно насыщался. Он кромсал когтями заднюю ногу коровы-двухлетки и торопливо запихивал в пасть огромные куски мяса, чавкая и рыгая. Организм человека, перестроенный и превратившийся в тело монстра, потратил за последние несколько часов невероятно много энергии. Особенно во время схватки с псами и последующего побоища в коровнике. Организм монстра, словно двигатель, работающий с максимальной нагрузкой, буквально сожрал ее. И теперь требовал немедленного возмещения. Поэтому чудовищу сейчас была необходима именно белковая быстроусваиваемая пища.
   И он ее получил.

* * *

   Александр Полтев в эти секунды безмятежно похрапывал под боком у жены, лежа на диване-кровати в гостиной дома гостеприимного Николаича. Оля Полтева тоже крепко спала.
   Но внезапно, словно ее толкнули в бок, она резко села на постели, широко открыв глаза.
   В комнате было темно и тихо, как в колодце. Чуть слышно мирно тикал будильник, стоящий в дальнем углу на комоде. Оля с трудом подняла затекшую во сне руку и потрогала лоб: он был мокрый от обильного холодного пота. Еще до конца не проснувшись, она поняла, что ее вырвал из объятий сна страх, какое-то кошмарное видение. Что конкретно она видела во сне, Оля, к счастью, вспомнить не могла. Но сон был просто ужасный – иначе бы она сейчас не сидела на постели, мокрая от пота как мышь. И еще: что-то действительно случилось, что-то очень страшное – в этом она была уверена. Это ей подсказывало сердце. Оля сразу подумала о детях, которых оставила до понедельника у мамы в Алпатове. Прислушалась к себе. Нет, с детьми было все в порядке. Случилось что-то другое.
   Оля осторожно сползла с кровати, прошла на цыпочках на кухню. На ощупь нашла на плите чайник и жадно выпила прямо из носика тепловатой, припахивающей известняком воды. Вернулась в комнату и, натянув простынку, забралась под бок к уютно сопящему мужу. Мелко перекрестилась и закрыла глаза, приказывая себе снова уснуть, хотя на сердце все равно давила непонятная тяжесть.
   Ей было страшно.

* * *

   Спустя четверть часа нажравшееся до отвала чудовище неторопливо выбралось из разгромленного коровника, пересекло двор и, перепрыгнув через забор, пустилось в обратный путь, навстречу тонкой полоске зари, начинающей чуть заметно проявляться на восточном склоне небосвода. А на другой стороне неба застыла огромная луна.
   По пути домой в безлюдном месте чудовище переплыло речку Сутянку: вода смыла с него засохшую кровь, грязь и прилипшие к шкуре кусочки коровьей кожи и внутренностей. За несколько минут чудовище пробежало по лесу охотхозяйства два километра и остановилось в осиннике метрах в ста от штакетника, отделяющего лес от большого неухоженного сада. В саду виднелась крытая жестью крыша дома – его убежища. Дом стоял последним на улице академпоселка.
   Чудовище медленно опустилось на землю, предчувствуя уже начинающийся в нем процесс обратного превращения.
   Знакомая сияющая волна накатилась и с чудовищной болью, отозвавшейся во всем теле, захлестнула его. Морфирование началось и закончилось в считанные секунды: исчезла, растаяла лохматая шкура, когти и вытянутая зубастая морда. На траве лежал сжавшийся в комок обнаженный человек. Кожа его была покрыта капельками пота и вздрагивала от мелких частых судорог, сотрясавших мышцы тела. Взгляд еще был остекленевший, и зрачки расширились почти во всю радужку. Но радужке уже вернулся естественный цвет. Сдавленно всхлипнув, человек с трудом привстал на колени. Нашарил под кустом присыпанный листьями сверток – свою одежду – черный комбинезон, черные кожаные сапоги на мягкой подошве, шапочку и перчатки. Но не стал одеваться: и сил не было, да и до дома было уже рукой подать. К тому же вряд ли кто мог его сейчас заметить – пусть и на излете, но все еще царила ночь. Человек по-собачьи встряхнулся и медленно поднялся на ноги.
   Все еще скованно, механически двигаясь, он миновал осинник и перелез через штакетник в сад. Открыв скрипнувшую деревянную дверцу, человек исчез во мраке заброшенного погреба, над которым склонились траурно черные силуэты трех старых раскидистых кленов.

* * *

   За единственным, небольшим и очень узким окном, похожим на бойницу средневекового замка, виднелись верхушки деревьев, выделяющиеся на фоне уже начинающего светлеть небосвода. Окно по-прежнему было задернуто черными плотными шторами так, что оставалась лишь небольшая щель. И с фотографий, которыми были сплошь увешаны стены чердачной комнаты, щерились оскаленные пасти и сверкали узкие глаза волков.
   Человек вылез из люка и прикрыл за собой крышку. Швырнул в угол сверток с одеждой. Шатаясь от усталости, подошел к низкой тахте, возле которой стояла тумбочка с горящей настольной лампой под узким колпаком. Непослушными пальцами завел на восемь утра будильник, рухнул на покрывало из медвежьих шкур и тут же провалился в глубокий, без сновидений сон.
   Лампа скупо освещала лежащего ничком на кровати обнаженного человека. Лица человека не было видно. Он крепко спал.
   Но в самую последнюю секунду, когда он уже беспомощно проваливался в сон, в его еще полузверином сознании промелькнула мысль: в эту ночь с его разумом произошло что-то новое. Что-то очень плохое.
   И поэтому завтра ночью ему снова придется убивать.

* * *

   Но не стерпел, возгневался Господь милосердный, направил молнию со свода небесной сферы, ударила она и поразила чудовище. Распались чары, и разделилось богомерзкое противоестество волколака на душу живую и дьявольский морок. И восплакала безутешно душа грешника над злодеяниями зверя, и взмолилась, алкая покоя, о пощаде. И в своей неизмеримой милости внял Господь пресвятый наш мольбам несчастного. С той поры душа грешника пребывает в чистилище, а волчья сущность, словно чумное поветрие, словно змей неотдыхающий, ходит по грешной земле, ища новые жертвы своей ненасытной злобе.

Магнус Упсальский. Трактат "О вервольфах, мантихорах и иных порождениях Тьмы", 1338 год. Гл.XXXIX.

Часть третья
БРАТ

Глава 1. СТАСЯ

   Больше со мной ничего не произошло – по крайней мере за сегодняшний день, который сейчас вполне благополучно догорал в пламени теплого безветренного заката.
   А начался день очень рано. Все потому, что неутомимый дед поднял нас на завтрак, приготовленный пришедшей спозаранку тетей Аней, ни свет ни заря – в половине восьмого утра. Он летом всегда завтракает в это время. И всех своих гостей неукоснительно заставляет соблюдать этот распорядок – во сколько бы ты вчера ни лег и сколько бы ты накануне ни выпил. Дед вообще считает, что дрыхнуть летом после семи – это сибаритство и первый признак внутренней распущенности. В этом отношении дед – сущий тиран. Итак, вернувшись со своей традиционной пробежки, дед принял душ и, свеженький как огурчик, безжалостно выгнал нас из нагретых постелек. И мы, бедные невыспавшиеся девушки, постанывая и тайком поругивая деда, поднялись, умылись, привели себя в более или менее пристойный вид и уселись за сервированный стол.
   Тетя Аня накрыла стол к завтраку в саду, в старой круглой беседке, решетчатые стены которой были сплошь увиты побегами дикого винограда, создавая приятную прохладную тень. Хотя было еще раннее (по моим меркам) утро, солнце уже припекало вовсю. Так что беседка – это было именно то, что надо.
   Что же касается завтрака…
   Завтрак – это было мягко сказано: большой стол просто ломился от салатов, домашних закусок, гренков, варений, разнообразных пирожков и печений.
   Но не прошло и пяти минут – я только-только успела приняться за второе яйцо всмятку, как с улицы донеслось урчание мотора и к дедову дому подкатил Андрюша Скоков на отцовских "Жигулях". Его раннее появление меня совершенно не удивило: Андрюша прекрасно знает, во сколько завтракают летом у деда. А когда я заметила, что Алена тоже ничуть не удивлена его визитом, то мне стало окончательно ясно: они еще с вечера сговорились – и либо она ему успела с утра позвонить, либо он ей.
   Ну и черт с ними, с любовничками.
   Андрюша вылез из машины, открыл калитку и подошел к нам, не забыв со всеми вежливо поздороваться. Вид у моего воздыхателя-перебежчика был изрядно смущенный. Как Андрюша ни отнекивался, дед, естественно, тут же усадил его завтракать вместе с нами.
   И несчастный мальчик очутился прямо напротив меня.
   Он все время пытался спрятать глаза, в основном занимаясь (не очень успешно) намазыванием масла и варенья на хлеб, старался не встречаться со мной взглядом и в застольной беседе участия практически не принимал: так, время от времени, если к нему обращались, мычал в ответ что-то нечленораздельное. А как ему не смущаться после вчерашнего секс-заплыва по Марьину озеру. Меня, честно говоря, слегка покусывала досада (чисто по-женски – я не люблю проигрывать, даже любимой подруге). Но чтобы мальчишка (да и Алена тоже) не возомнил о своей персоне слишком много, я и виду не подала, что раздосадована: разговаривала с ним так, словно знать не знаю об их с Аленой водно-сексуальных упражнениях.
   После завтрака мои московские гости стали потихоньку собираться. Долго судили-рядили, кто как поедет, и в результате Андрюша на отцовской машине повез в Москву девочек, а парням пришлось довольствоваться электричкой. На прощание Алена пообещала приехать в Алпатово на следующей неделе. Я, естественно, не преминула поинтересоваться – к кому именно? Она смущенно – что на нее совершенно не похоже – захихикала и прошептала мне на ухо, что настоящую женскую дружбу не разрушит ни один любовник, пусть даже и экстра-класса. "Что к Андрюше никак не относится", – добавила она с ухмылкой и плюхнулась на переднее сиденье – рядом со своим новым приобретением.
   Я проводила взглядом удалявшуюся по безлюдной улочке машину и вместе с дедом вернулась за стол в беседку. Дед налил мне в чашку из фамильного серебряного кофейника свежезаваренного кофе.
   – Ты что-то сегодня странно молчалива, Станислава, – сказал он. – На тебя это совершенно не похоже.
   И замолчал, ожидая от меня ответа.
   А что, скажите на милость, я ему могла ответить? Что проходя назад по участку, я внезапно вспомнила о таинственном ночном шевелении саду и слегка затряслась от страха? Нет, нечего деда пугать. Да и было ли там что-то?.. Или мне попросту все померещилось?.. В общем, мне совершенно не хотелось говорить об этом деду. Даже мысль о том, что ночью кто-то зловещий прятался в саду, я постаралась поскорее выкинуть из головы. И никому об этом рассказывать не собиралась. Разве что Антону Михайлишину. И то… Неизвестно, как он отреагирует на мое повествование. Еще, чего доброго, поднимет на смех – что это девице привидения на каждом углу мерещатся?..
   А деду я ответила вот что:
   – Я не молчалива. Просто немного притомилась после вчерашних приключений. Потом еще гости… Я не выспалась, откровенно говоря. Так что, если ты не возражаешь, я прилягу: может быть, удастся немного подремать. Хорошо?
   – Ради бога, – пожал дед плечами, явно не поверив моему ответу. – Делай что хочешь, Станислава. Ты у себя дома.
   Я отправилась в дом и переоделась. Натянула шорты и майку. Прихватила неизменного, читаного-перечитаного Жапризо (он на меня почему-то всегда действует чрезвычайно успокаивающе) и направила свои стопы в уютный и с детства любимый тенистый уголок сада. И залезла в гамак. В кустах малины трудолюбиво гудели пчелы, листва шептала что-то свое, чуть слышное и задумчивое. Я устроилась в гамаке поудобнее, обложилась подушками-думками и раскрыла книжку. То ли я действительно не выспалась, то ли обильный завтрак так на меня подействовал, но очень скоро я действительно крепко уснула, уронив в траву раскрытую книжку.
   Проснулась я, когда жаркое солнце, еле проглядывающее сквозь плотную листву яблонь, уже миновало зенит и стало потихоньку скатываться по западной части небосклона. Я вытерла сладкую слюнку, вытекшую из уголка рта во время сна, и вылезла из гамака, потягиваясь, как кошка. От дома снова тянуло вкусными-превкусными запахами, которые недвусмысленно говорили о том, что пробил адмиральский, то бишь обеденный час. Я похлопала себя по пузу и поняла, что снова проголодалась. Я вообще у деда непозволительно много лопаю, причем все подряд. Воздух у него здесь, что ли, какой-то особенный, нагоняющий аппетит? Впрочем, мне еще рано думать о сохранности фигуры – с ней у меня, тьфу-тьфу, полный порядок.
   Заскочив по дороге на кухню, я ловко стащила прямо из-под руки тети Ани трубочку салата, фаршированную сыром с чесноком в майонезе, и отправилась искать деда. Он уже наверняка вернулся.
   Я снова нашла его в кабинете.
   Он расположился за своим необъятным столом и опять с помощью лупы внимательно изучал свои старые фотографии. Сидел над снимками, сутуло вздернув плечи, напоминая мне то ли древнего астролога, то ли алхимика. У деда был такой вид, словно он и не уходил отсюда с самой ночи. У кабинета – тоже. Только плотные шторы были теперь раздвинуты и в комнату лился рассеянный (окна дедова кабинета выходят на северную, теневую сторону) мягкий дневной свет.
   Увидев меня, дед невольно (и недовольно) поморщился: он терпеть не может, когда его отвлекают от работы. Но мне это позволительно. Мне единственной.
   – У тебя ко мне какое-то дело, Станислава? – спросил он.
   Честно говоря, мне и самой толком не было понятно – с какой это стати я сюда приперлась? Наверное, после событий последних суток мне подсознательно не хотелось оставаться одной. Даже при дневном свете. А может быть, мне просто стало одиноко. Не знаю.
   – Да в общем-то нет, – ответила я, привычно забираясь с ногами на диван. – Просто соскучилась по тебе. Вот и все дела, дед.
   Я не лукавила – на меня временами накатывает вполне объяснимое желание немедленно увидеть деда. Объяснимое потому, что первые двенадцать лет моей жизни он практически заменял мне отца и мать. В детстве я не отличалась хорошим здоровьем: меня все время мучили затяжные простуды, бронхиты и ангины. Поэтому, как только дни удлинялись и зима начинала катится к Масленице, меня отправляли в Алпатово, к деду – дышать свежим воздухом, пить парное молоко и вести здоровый деревенский образ жизни. На весну, лето и осень. Возвращалась я в Москву только с первым снегом. И кстати, у деда я практически ничем не болела.
   Естественно, что помимо профилактики моих болячек дед активно занимался моим воспитанием. Дедово воспитание сводилось к трем основополагающим спартанским принципам, более подходящим для мальчишки: не врать, не хныкать и ничего не бояться. И дед своего добился: вру я мало, никогда не ною и почти ничего не боюсь. Про вчерашнюю ночь я не говорю – тут кто угодно бы в штаны наложил.
   Полгода – в Москве, полгода – у деда в Алпатове. И так вплоть до пятого класса. Даже училась у него в детдоме. Вместе с его воспитанниками. Ничего, не померла, выжила. Хотя мама поначалу и ужасалась: как же так? Ее ненаглядная домашняя доченька-куколка будет сидеть за одной партой с хулиганами-беспризорниками?! Но дед быстренько поставил маму на место. А в детдоме, кстати, мне очень нравилось – и учиться, и просто туда ходить. Хотя, естественно, были и слезы, и обиды, да и с мальчишками приходилось выяснять отношения. Причем часто с помощью кулаков, зубов и ногтей. Но зато очень скоро я стала там своей в доску. Тем более, что для меня дед не делал никаких поблажек – я была в детдоме одной из многих, такой же, как все остальные. А вовсе не блатной директорской внучкой.
   Дед отвернулся от меня и снова уставился на свои фотографии. Я некоторое время молча наблюдала за ним. Потом любопытство пересилило, и я задала вопрос, который так и вертелся на кончике языка:
   – А что это ты второй день с этими снимками возишься?
   – Разве вожусь? – рассеянно переспросил дед, поднося лупу к одной из фотографий.
   – А что же ты делаешь? Семейный альбом?
   – И альбом тоже, – улыбнулся дед. – Активно готовлюсь к твоему дню рождения.
   – Ну, ладно, ладно, дед. Давай выкладывай все без утайки. Я ведь ночью тебе все рассказала про свои приключения. А ты от меня шуточками отделываешься. Так не пойдет. Мы друзья или нет? Рассказывай.
   Дед неторопливо положил лупу на снимки. Стащил с носа очки и внимательно посмотрел на меня.
   – Ты действительно хочешь узнать, чем я занимаюсь? – спросил он, сделав ударение на слове "действительно".
   – Да.
   – Помнишь, о чем я говорил тебе сегодня ночью? По поводу прошлого и настоящего?
   – Подземная грибница преступлений? – тут же вспомнила я дедовы слова.
   – Именно, Станислава.
   – И что?
   – А то, что эти старые снимки наводят меня на кое-какие предварительные выводы. Пока что смутные, но не очень приятные. Впрочем, можешь сама посмотреть.
   Я неохотно оторвалась от дивана и, облокотившись на стол, стала разглядывать пожелтевшие от времени черно-белые фотографии.
   Ничего особенного, а тем более криминального я на снимках не разглядела. Снимки как снимки. На них были запечатлены воспитанники дедова детдома. То, что это именно его воспитанники, было понятно по тому, что ребята стояли либо на фоне нашей усадьбы, либо внутри нее. Лица, лица, лица: в основном мальчишки – судя по их одежде и чему-то еще, на первый взгляд неуловимому, снимки эти были как минимум пятнадцатилетней давности. Конец семидесятых или начало восьмидесятых. На некоторых снимках присутствовал дед. На двух я разглядела дядю Ваню Пахомова. Покойного дядю Ваню. Ныне тоже покойного дяди Игоря Шаповалова на снимках не было.