могущественный волшебник на свете. Ой, сколько тут без тебя приключений
было! Я тебе сейчас все-все расскажу. Он тебя спас от Ляпуса, а еще раньше
меня спас...
-- Если он волшебник, -- перебила Алена, -- пусть мне наколдует чаек и
два яичка в мешочек. Я буду есть, а вы рассказывайте, только друг другу не
мешайте, а то мне непонятно.
Аленка наелась и услышала обо всем, что происходило без нее, включая и
историю Пиччи-Нюша и Гокко. Она долго молчала, а потом спросила просто, как
только маленькие дети могут говорить об этом:
-- А что, Морковкина и Мишку-Чемпиона убили, да?
Лиза изо всех сил стукнула себя кулаком по лбу.
-- Как же мы про друзей забыли?! -- воскликнула она. -- Их же там и
правда прикончат на площади, если уже не прикончили.
-- Да ты что! -- возмутился Печенюшкин. -- Если я Ляпуса упустил,
теперь обо мне все, что угодно можно думать? Смотри!
Он выхватил из буфета знакомое уже блюдечко, поставил на стол и
захлопал ящиками, не находя в них того, что искал. Наконец, пожав плечами,
извлек из одного жухлый абрикос и бросил на блюдце.
-- Совсем от фруктов отвык, -- пояснил он смущенно. -- Некогда запасы
пополнить. Хорошо, хоть этот завалялся. Ладно, на пару минут хватит.
Абрикос сам собой покатился по блюдечку и дал вполне приличное цветное
изображение, куда лучше, чем Лизина резинка...
Убогая запыленная комнатка. Грязные, разномастные занавески на окнах.
Круглый стол, скатерть в жирных пятнах. Вокруг стола два старых стула,
табуретка и ящик из-под овощей. На ящике сидит Федя, на табуретке -- Мишка,
на стульях -- Фантолетта и Морковкин. В углу комнаты клубком свернулась
кобра. На кровати, под серыми облупленными шарами, лежит связанная носатая
старушонка. ("Все ее мучают" -- всплакнула Аленка, узнав фею Мюрильду).
Сидящие у стола оживленно о чем-то спорят, особенно яростно жестикулирует
Морковкин.
Звука не было. Абрикос, по всей видимости, звука не давал.
-- А где троллейбус? -- не сдавалась Лиза.
-- А где Грызодуб Баюнович?
-- Грызодуб зализывает раны в своей пещере. Там его Ляпус не достанет.
А троллейбус, наверное, стоит у домика, возле крыльца, привязанный к
столбику.
-- Ну, хорошо. А нам теперь что делать?
-- Слушать, -- Печенюшкин убрал абрикос с блюдца. -- Ты ведь так хотела
узнать, что же случилось дальше с Пиччи-Нюшем и его названым братом --
маленьким индейцем Гокко...
Глава пятая
Все дальше и дальше от родного поселения уносило течение Паранапанемы
маленький плот. Бревнышки плота -- в руку толщиной -- были прочно связаны
лианами. Взрослого мужчину такое сооружение не выдержало бы, но худенький
двенадцатилетний мальчик мог находиться на нем без опаски. "Впрочем, какая
разница, если смерть все равно рядом", -- думал Гокко.
Он лежал совсем без сил, боль разрывала тело, но голова была ясной.
Мальчик заболел четыре дня назад. Утром, проснувшись, он почувствовал жжение
в животе, ядовитую горечь во рту, а руки и ноги невозможно было поднять.
Пришел знахарь Чимбу, осмотрел Гокко, расспросил, что тот ел вчера, и,
напоив дурно пахнущим настоем, ушел, покачивая головой. На другой день ноги
у больного распухли и покрылись мелкой синеватой сыпью. Знахарь появился
опять, дал новое лекарство, а потом пошел к вождю и долго шептался с ним о
чем-то.
Непонятно как разнеслись слухи, но на третий день все племя узнало:
тень колдуна Кутайры вернулась на землю и наслала порчу на маленького
индейца. Пока неизвестная болезнь не перекинулась на остальных, надо
избавиться от мальчика.
Законы индейцев тупинабама жестоки, и у сироты Гокко опять, как и два
года назад, не нашлось заступников. Так вот и получилось, что утром
четвертого дня двое рослых воинов оттолкнули от берега наспех сколоченный
плотик, и река подхватила его. А на берегу выкрикивал заклинания и махал
руками, отгоняя злые силы, знахарь.
Солнце палило беспощадно, речная свежесть уже не чувствовалась, а боль
становилась все нестерпимее. В ногах у мальчика лежал небольшой узелок с
запасом еды на несколько дней. Но ни есть, ни пить не хотелось.
Прошло два года с тех пор, как Гокко расстался со своим верным другом
Пиччи-Нюшем. Маленький индеец никогда не рассказывал о событиях той страшной
ночи, он и вообще был немногословным. Вернувшись домой тогда, он на
расспросы вождя отвечал просто. Сварил, мол, колдун похлебку из сушеных
грибов, съел, потом вскочил с воплем, схватился за живот, кинулся в костер и
сгорел. На рассвете Гокко удалось ослабить веревки, он развязал их,
освободился и вернулся, проплутав два дня в лесу. Радость от известия о
смерти Кутайры была так велика, что никто и не задумался, правду ли говорит
мальчик.
Гокко не мог забыть своего кровного брата, но старался вспоминать о нем
как можно реже. Суровая жизнь индейского племени занимала его время целиком,
а спал мальчик крепко и без сновидений. Да и было ли все это? Страшный хохот
колдуна, рев крокодила-оборотня с рогатиной в черной окровавленной пасти,
безжизненное тельце Пиччи за спиной, хижина богов, белая птица, пропавшая в
рассветном небе... Лучше считать, что не было, так спокойнее. Но порой его
охватывала непонятная тоска, тогда он уходил на знакомую поляну в гуще
зарослей и долго сидел на траве, глядя перед собой и обхватив руками колени.
Сейчас же маленький индеец мог думать только об одном, надо, стиснув
зубы, не ждать смерти, а смело шагнуть ей навстречу, как и подобает мужчине.
В его узелке с едой лежала крохотная высушенная тыква. Тыква была полая, и
отверстие в ней затыкала деревянная пробка. Это был прощальный подарок
знахаря Чимбу -- настойка корня чимиргеза. Один глоток, и душа покидает тело
мгновенно и безболезненно. Тяжело раненным в бою или на охоте воинам,
которых уже нельзя было спасти, яд позволял достойно перейти из этого мира в
другой.
Собрав всю свою волю, Гокко смог чуть приподняться и, дотянувшись до
узелка дрожащими пальцами, придвинуть его к себе. Не меньше получаса ушло на
то, чтоб распутать узел. Зажав в кулаке тыкву, он вытащил пробку зубами,
выплюнул ее, затем, с усилием, поднес горлышко тыквы к губам.
Страшный удар сотряс плот, мальчика отбросило вперед, к самому краю,
тыква, выскочив из его слабой руки, упала на тонкие бревнышки настила.
Сквозь щель между двумя бревнышками яд, булькая, пролился в реку.
Толстенная коряга -- на нее-то и наткнулся плот, -- прочно зацепив
ненадежное сооружение, удерживала его на середине реки.
"Откуда коряга?! -- успел подумать Гокко. -- В этих местах всегда была
жуткая глубина. Такого просто не может быть!"
А навстречу, против ветра, против течения с бешеной скоростью неслась к
нему лодка с надутым в сторону плота, вопреки всем законам природы, парусом.
На верхушке мачты, чудом удерживаясь, сидела маленькая обезьянка. Ветер
раздувал ее длинную красновато-золотую шерсть.
-- Держись, братик!! -- кричала обезьянка. -- Держись...
Лодка пронеслась мимо плота, и мальчик, непонятно как, оказался на ее
корме. Коряга тут же пропала, а плотик, уже без человека, поплыл по течению
дальше. Обезьянка одним прыжком перемахнула с мачты на плечо Гокко, ласково
обмахнула его лицо длинным пушистым хвостом, вгляделась в глаза своими
голубыми, в темных ресницах, глазами.
-- Пиччи... -- прошептал маленький индеец, теряя сознание...
-- Вставай, вставай! Ишь, разлегся, маленький лежебока, -- вернул Гокко
из сна заботливый голос Пиччи. -- Тоже, надумал: яд, смерть, что за
глупости! А вашему знахарю я бы не позволил лечить даже дохлого тапира.
Лень, дедовские методы, отсутствие современного оборудования... По уровню
медицины, если хочешь знать, ваше племя тупинабама занимает семьдесят второе
место в мире. А на дворе шестнадцатый век -- надо идти ногу со временем!
Твой знахарь всех больных поит из одной и той же миски и никогда ее не моет.
Ладно, хватит об этом, а то я расстраиваюсь.
Мальчик открыл глаза. Удивительно, он чувствовал себя таким же здоровым
и сильным, как до болезни. Воды Паранапанемы по-прежнему текли вокруг, неся
лодку по течению, парус ее обвис, но на скамейке напротив Гокко сидел
ласково ворчавший Пиччи-Нюш. А это значило, что все опасности минули, и
жизнь победила снова.
-- Ты опять спас меня, Пиччи! Это колдовство?
-- Ну, как тебе сказать... -- смутилась обезьянка. -- Немного есть,
конечно. Но главное -- выдержка, быстрота реакции, точный расчет течения и
ветра. А вылечил тебя я, вообще, без всякого колдовства. Массаж, внушение и
чуть-чуть Тибетского бальзама.
-- Ты говоришь странные слова. Я не понимаю их.
-- Прости меня, братик. Я расхвастался, -- конечно, это очень
некрасиво. Понимаешь, за два года столько пришлось узнать, увидеть и
услышать -- во сне не приснится. А уж приключений было!.. Я потом расскажу
тебе. А пока надо отдохнуть и многому поучиться. Думаю, сейчас не стоит
возвращаться в родное племя. Сородичи решат, что злые духи спасли тебя, и
опять могут сделать какую-нибудь жестокую гадость. Или возьмутся лечить.
Бр-р-р! -- Пиччи передернуло от возмущения. -- Нет уж, поедем со мной. Там
тебе точно не придется скучать, -- загадочно прибавил он и, обернувшись,
крикнул вдруг, что было мочи: -- Ходу! Ходу!
Ветер выгнул паруса, Гокко схватился за скамью, лодка, чиркнув килем по
воде, оторвалась от реки и взмыла в небо. Пиччи-Нюш, важный и невозмутимый,
мечтательно смотрел перед собой, обкрутив хвост вокруг скамейки. Земля
уменьшалась с непостижимой скоростью, вот уже Паранапанема казалась не толще
крохотной серебристой змейки килимпуру. Воздух свистел в ушах, облака
приближались. Вытянув шею, леденея от веселого ужаса, Гокко глядел вниз.
Внезапно туман пропал, облака оказались внизу, и солнце встало над
лодкой в синем сверкающем небе. От холода и от величия окружающей его
картины индеец зябко дрожал...
В этом месте рассказа Алена не выдержала:
-- Лиза-а-а! -- заныла девочка, стесняясь обратиться к Печенюшкину. --
Он же замерзнет там совсем! Это в самолетах печки топят, а в лодке печки
нет. Лодка же деревянная, она же сгореть может...
-- Ну, Алена, -- зашипела Лиза на сестру, -- не перебивай!
-- Да, не перебивай! Я бы ему свою шубку отдала. Знаешь, какой там
зверь теплый. Он называется цигей.
-- Какой еще цигей? -- не поняла Лиза. -- А-а, вот ты о чем! Это из
баранов шубы называются цигейковыми.
-- Неправда! Мне мама говорила. Из баранов шубы называются
каракулевыми. Они очень много денег стоят. У мамы пока столько нету.
-- Печенюшкин! -- взмолилась Лиза. -- Ну объясни ты ей! И скорее дальше
рассказывай.
-- Ты что, Лиза! -- удивился Пиччи. -- Неужели никогда цигеев не
видела? И в зоопарке вашем их нет? Цигеи похожи на баранов, только мех у них
ровный, как бы подстриженный, а голова и хвост голые. К зиме они мехом
обрастают, а в конце весны его сбрасывают, как змея кожу. Потом снова
обрастают. А к шкуре сброшенной пришивают подклад, петли, пуговицы и готова
шуба. Маленький цигей -- детская шубка, большой -- взрослая.
-- Вот! -- обрадовалась Аленка. -- Слышала, Лизочкина?
Лиза, не мигая, смотрела на героя-спасителя-рассказчика, и ужасное
подозрение рождалось у нее в голове. Девочка вспомнила, что кричал ей на
прощанье Федя, улетая в башмаке по радуге из их квартиры.
"А Печенюшкина встретишь -- не верь! Он, зверь, тоже, душевный, но
приврать страсть как любит!.."
"Лучше выяснить сразу", -- решила Лиза и бросилась как в омут:
-- Пиччи! -- сказала она отважно. -- Я тебе во всем верила, до самой
капельки. А вот Федя говорил, что ты, уж извини, пожалуйста, приврать
любишь. Я думала, он шутит, но теперь... Я, можно сказать, девять лет на
свете живу, два раза на самолете летала, настоящий паровоз руками трогала.
Точно знаю, цигеев не бывает. Может, бывают в сказках, но это не считается.
Так что же в твоих рассказах правда, а что -- нет?
Глаза у Печенюшкина стали совсем виноватые. Некоторое время он молчал.
-- Знаешь, Лизочек, -- сказал герой наконец. -- Про Гокко, про свои
приключения я все рассказывал, как на самом деле было. Обманывать, хвастать
просто не могу, не получается. Но могу присочинить в двух случаях.
Во-первых, когда надо перехитрить злодея, для пользы дела. Неприятно, но
приходится. Хорошим людям вреда от этого нет. А во-вторых, просто шутки
ради. Алена же совсем еще маленькая. Пусть в ее мире будут добрые цигеи,
которых никто ради шубы не убивает. Успеет еще подрасти. Ну, как ты
считаешь, кто справедливее, я со своей шуткой или ты -- с правдой?
Теперь Лиза надолго задумалась, Аленка же тихо плакала -- жалела
несчастных баранов.
-- Все равно, -- промолвила через несколько минут Лиза. -- Голову
ломаю, ломаю, но твердо не могу решить, кто прав, ты или я...
-- Поверь, -- тихо сказал Печенюшкин. -- Я тоже не могу.
Гокко не знал, сколько времени летели они над облаками. Он успел
проголодаться, поесть, уснуть, а когда проснулся, облаков внизу не было.
Солнце косо светило ему в спину, а лодка быстро снижалась. Мальчик успел
заметить только зелень под ними и блеск воды среди зелени. В глазах у него
зарябило и, пока он протирал их, чудесный кораблик уже стоял на зеленой,
полной цветов поляне.
За поляной шел редкий невысокий лесок из неизвестных Гокко
белоствольных деревьев. А между поляной и лесом возвышался домик,
удивительно красивый и уютный даже снаружи, с желтой крышей из глазированной
черепицы. Дверь в доме была распахнута, и оттуда по траве бежала к ним
девочка. Таких детей маленький индеец никогда не видел. Ее густые волосы
напоминали цветом опавшие осенние листья, а глаза были синими-синими, как
бразильский цветок перипери.
Обезьянка прыгнула девочке на плечо и ласково потерлась головой об ее
щеку. Неприятное чувство ревности шевельнулось в душе Гокко, но тут же
пропало.
-- Здравствуй, Диана, сестричка, -- растроганно бормотал Пиччи девочке,
гладившей обезьянку.-- Это Гокко, мой кровный брат и спаситель. Я столько
рассказывал тебе о нем, что больше можно ничего не добавлять. Теперь,
вместе, вам будет веселее. Ты еще не завтракала? Мы проголодались с дороги.
За завтраком Гокко молчал, старался не поднимать глаз от тарелки. Ему
было стыдно за неумение так же ловко, как Диана и Пиччи, справляться с
ложкой, вилкой, ножом. Но никто, вроде бы, не обращал внимания на его
манеры, и постепенно маленький индеец успокоился. Он старался подолгу не
смотреть на прекрасную девочку, но не очень-то это получалось.
-- Не смущайся, братик! -- ободрял его Пиччи. -- Диана у нас красавица,
глаз не отвести, верно? Я и сам на нее любуюсь. Тебе, конечно же, интересно
узнать, кто она такая, как попала сюда и, вообще, что это за место -- мой
островок безопасности. Да?
Гокко покраснел, что, при его бронзовой коже, было почти незаметно, и
молча кивнул.
-- Это довольно длинная, но любопытная история, -- продолжала
обезьянка. -- Можно рассказать, Диана?
-- Для чего ты спрашиваешь? -- отозвалась девочка. -- Если он твой
названый брат, значит, и мой тоже. И я послушаю с удовольствием, как будто
это и не обо мне. Ты рассказываешь так красиво...
-- Так вот, -- начал Пиччи. -- В некотором царстве, в некотором
государстве жил-был глупый и очень смешливый король. А веселиться ему было
отчего. Здоровье прекрасное, страна большая, денег в казне -- за всю жизнь
не истратить. Ни войн, ни покушений, ни заговоров. Охота, балы, празднества,
всевозможные увеселения сменяли друг друга.
Придворные от всей души желали королю долгой жизни и счастливого
царствования. Еще бы! Он интересовался только своей персоной и своими
удовольствиями. Приближенные его грабили народ как хотели, богатели со
сказочной быстротой, возводили себе небывалые дворцы, полные сокровищ. А
король был совершенно уверен, что вся страна до последнего человека живет
так же, как он, -- сытно, беззаботно и весело.
Министры и пажи, конюхи и фрейлины, все, как один, между собой ласково
называли короля "наш хохотунчик". У властителя был друг. Больше чем друг,
молочный брат, вскормленный той же кормилицей, маркиз де Тримонтран. Король
любил маркиза, не отпускал от себя ни на шаг, и времени на свою семью у того
просто не оставалось. Да и какая семья? Жена маркиза умерла при родах, а
дочь -- малютку Диану -- воспитывали в старинном фамильном замке кормилицы и
няни.
Изредка, сопровождая короля и оказываясь неподалеку, де Тримонтран
наезжал в замок, всегда на считанные минуты. Он успевал только расцеловать
дочку, пощекотать изящно завитыми усами, надеть на детскую шейку новое
роскошное ожерелье и снова мчался к своему повелителю.
И вот, когда Диане было десять лет, случилось несчастье. Не плачь,
сестренка, что делать, это грустное место. На охоте свирепый вепрь кинулся
на короля, свалил его лошадь и уже готов был вонзить клыки в хозяина.
Маркиз, бывший всегда рядом, быстрее молнии соскочил с коня, прыгнул между
королем и разъяренным зверем и вонзил кинжал прямо в загривок кабана.
Издыхающий вепрь успел подмять смельчака под себя и пропороть ему грудь
клыками.
Все усилия врачей оказались бесполезны. Через двое суток, не приходя в
сознание, маркиз скончался. Диана осталась круглой сиротой.
Это был единственный случай, когда его величество опечалился. С утра и
до заката государь был мрачен. Министры и камергеры ходили на цыпочках,
никто не знал, как быть. Угодно ли королю пребывать и дальше в скорби или
можно попытаться его рассмешить.
Но вечером, за непривычно тихим ужином, ножка у стула, на котором сидел
один из королевских шутов, вдруг подломилась, и шут рухнул на пол. Шум
падения, звон бубенчиков, вопль несчастного нарушили тишину. Это так
возмутило второго шута, что он заехал первому тортом в физиономию. Первый
шут вскочил с лицом, заляпанным кремом, и, ничего не видя вокруг, отломанной
ножкой стула огрел по спине почтенную седую фрейлину, да так, что с нее упал
парик. Лысоватая фрейлина с воем вцепилась в перемазанного шута, и пошла
потасовка, да такая, что через минуту король уже громко, счастливо хохотал.
Так никто никогда и не узнал, было ли все это подстроено или произошло
нечаянно. Думаю, что нарочно.
На следующее утро министр двора явился к королю с докладом. Как всегда,
доклад состоял из приятных новостей и веселых пустяков. Затем министр
собирался откланяться, но повелитель жестом руки остановил его.
-- Вот что... -- произнес король. -- Там, кажется... у бедного
маркиза... был ребенок... сынок?
-- Дочка, ваше величество, -- почтительно поправил придворный. --
Диана. Десяти лет. Умница, красавица, очаровательная крошка.
-- Веселая?
-- Певунья, хохотунья! -- уверил царедворец, понятия не имевший о
характере Дианы. -- Да и кто в вашем королевстве, государь, под вашим
мудрым, счастливым правлением, может быть грустным? Нет таких! Это у них, на
проклятом Западе, где властители лишь о себе заботятся, народ плачет и
голодает.
-- Хорошо. Надо сделать для нее что-нибудь... Взять ко двору ... Да и у
меня сынок. Пусть вместе играют. -- Король облегченно расхохотался, свалив с
себя непривычное бремя размышлений. -- А как он его тортом вчера...
Ха-ха-ха! Ох, не могу! Помните?! Ну, все! Ха-ха-ха! Идите!
Пятясь задом, кланяясь, с приклеенной улыбкой на лице, министр спиной
распахнул двери и растворился в дворцовых покоях.
Вечером того же дня Диану увезли из родного дома. От придворных,
приехавших за ней, девочка впервые узнала о гибели отца. Это известие так
потрясло несчастную, что у нее не оказалось сил противиться отъезду.
Карета чуть подпрыгивала на ухабах, слезы текли у девочки из глаз, и
толстая расфуфыренная дама, сидящая рядом, то и дело вытирала их надушенным
платком.
-- Бедная моя птичка! -- говорила дама басом. -- Я так понимаю тебя,
так понимаю... Когда умер мой обожаемый папочка -- подавился телячьей ногой,
-- я от горя бросилась в колодец. Счастье, что колодец сужался внизу, а я и
в детстве была пышечкой, и застряла посередине. С каким трудом меня
вытаскивали, обвязав канатом, до сих пор помню, как исцарапалась тогда и в
клочки изорвала платье... А теперь, вот видишь, я счастлива, богата, супруга
первого министра короля. И тебя наш милостивый повелитель берет под свое
покровительство. Ты будешь жить при дворе, среди роскоши и утонченных манер,
получишь прекрасное воспитание. У государя есть сын, принц Лютик, а ты
прекрасна, словно ангелочек. Кто знает, хо-хо-хо, вдруг он обратит на тебя
внимание. Конечно, он скучен и некрасив, его, между нами говоря, зовут за
глаза "принц Хлюпик", но это королевский сын и будущий король. Кроме того,
он сочиняет чудесные, ну, просто, чу-дес-ные стихи, а это так изысканно...
Почему ты даже не смотришь на меня, птичка?
-- Это ваш противный проклятый король должен был погибнуть, --
бормотала девочка, плача. -- Он, а не бедный мой отец. За всю мою жизнь,
говорила няня, мы с папой и десяти дней не провели вместе. Я так любила его,
так любила... Зачем он спасал этого вечно хохочущего дурака? Папочка
признавался мне недавно, что не любит короля, что хочет жить все время в
нашем замке со мной вместе. Он просто боялся поссориться с королем, боялся,
что тот отомстит не только ему, но и мне. Ох, лучше бы мы убежали...
-- Что ты говоришь! -- перепугалась жена министра. -- Я даже слышать
этого не должна! Теперь мне придется донести на тебя.
-- Нет! -- хмуро ответила Диана. -- Не придется! И я до поры никому
больше не открою свои мысли...
Она взяла пухлую ладонь толстухи, медленно погладила своими тонкими
пальчиками один раз, другой, третий, и глаза у жены министра начали
затуманиваться. Вот веки ее сомкнулись, голова упала на грудь, рот
приоткрылся, и легкое похрапывание послышалось в карете.
Внезапно спутница Дианы коротко свистнула носом, голова ее вскинулась
вверх, и резко открылись круглые совиные глаза. Девочка сидела напротив,
спокойно сложив руки на коленях.
-- Жара-то какая, -- проговорила толстая дама. -- Я, кажется,
вздремнула. О ком же я рассказывала тебе, крошка?.. Ах, да, о принце.
-- Вы говорили, сударыня, о дивных стихах, что сочиняет этот юноша, --
тоненьким музыкальным голоском прощебетала Диана. Слезы на ее щеках высохли.
-- Как много отдала бы я, чтоб услышать хоть одно из них.
-- Услышишь, непременно, -- закивала супруга министра. -- Он их всем
читает. Жаль, я никак не могу запомнить ни строчки. Но очень, очень
трогательно... Смотри, мы подъезжаем! Уже виден королевский замок! Да нет,
не сюда, гляди в это окно!..
Гокко посмотрел на Диану с уважением и некоторым страхом.
-- Так ты колдунья? -- спросил он робко, воспользовавшись паузой. Пиччи
поглощал пирожное и ненадолго отвлекся от рассказа.
-- Ну, что ты! -- ответила девочка. -- Это старая няня научила меня
прикосновением снимать у людей боль и заставлять забыть дурные и печальные
мысли. Они засыпают, совсем на чуть-чуть, а потом проснутся, и настроение
сразу поднимается. Няня говорила, что я способная. Но это все, больше ничего
чудесного не умею. Правда, и за это, узнай кто недобрый, меня сожгли бы на
костре.
-- Сначала пусть сожгут меня, -- выпалил Гокко.
-- Ну-ну, ребята! -- вмешался Пиччи, стряхивая сладкие крошки с
мордочки. -- Хватит с вас. Давайте, не будем ни гореть, ни тонуть. Лучше
жить долго и счастливо. Слушайте-ка дальше...
-- Девчонка всего неделю во дворце, -- раздраженно говорил жене первый
министр, -- а успела очаровать всех без исключения. Я надеялся, что она
быстро надоест королю. Тогда я сделал бы ее одной из фрейлин, а лет через
пять-шесть выдал замуж за бедного, но храброго дворянина.
-- Чем же она мешает вам, дорогой? -- не понимала министерша. -- Я вот
гляжу на нее и вспоминаю свои детские годы. Так же вот бегала, скакала,
толстушечка, нюхала цветочки, подпевала птичкам. Ах, невозвратное время!..
-- Прекрасно помню, -- перебил министр. -- Вы бегали с сачком за
бабочками, вытаптывая целые лужайки своими слоновьими ножками. Но дело в
другом. Принц, наш четырнадцатилетний остолоп, не сводит с нее глаз,
таскается по пятам целыми днями. А я собираюсь женить его этой осенью на
принцессе Филифлюк.
-- Зачем? Она же уродина!
-- Ну, принц тоже не красавец. Да еще его дурацкие стихи! От них зевают
даже королевские борзые и вместо луны воют на солнце. Нет, я знаю, что
делаю. Принцесса сирота. Королевство Филифлюк сольется с нашим и станет
именоваться вице-королевством. А вице-королем буду я, ваш супруг! Хотите
стать вице-королевой?
-- Ах, еще бы! Конечно! Боже мой, все так неожиданно!
-- Кроме того, я втайне уже обо всем договорился. Если откажусь от
своего слова, Филифлюк нападет на нас. И война будет страшной.
-- Я все понимаю теперь. Но что же делать с девочкой?
-- Сложный вопрос. Вы знаете, любовь моя, я человек не злой. С радостью
упрятал бы ее в дальний монастырь. Но теперь просто исчезнуть она не может.
Принц поднимет такой крик!..
-- Представляю себе! Так что же?
-- Посмотрим. Лестницы замка круты, башни высоки, подвалы глубоки.
Помните, в прошлом году министр двора выпал из окна Восточной башни.
Разбился насмерть, бедняга. Рядом, в башне никого не было, ну и решили, что
у него просто закружилась голова. А новым министром двора стал ваш
племянник, человек нам преданный... В общем, что-нибудь придумаем. Я,
дорогая моя, обожаю действовать по вдохновению.
Скамейка в дворцовом парке покачивалась на золоченых цепях, приделанных
к каменным столбикам. Солнечные пятна прыгали по скамейке, по платью сидящей
на ней Дианы, по букету роз на ее коленях. Цветы были так велики, что
казались ненастоящими.
было! Я тебе сейчас все-все расскажу. Он тебя спас от Ляпуса, а еще раньше
меня спас...
-- Если он волшебник, -- перебила Алена, -- пусть мне наколдует чаек и
два яичка в мешочек. Я буду есть, а вы рассказывайте, только друг другу не
мешайте, а то мне непонятно.
Аленка наелась и услышала обо всем, что происходило без нее, включая и
историю Пиччи-Нюша и Гокко. Она долго молчала, а потом спросила просто, как
только маленькие дети могут говорить об этом:
-- А что, Морковкина и Мишку-Чемпиона убили, да?
Лиза изо всех сил стукнула себя кулаком по лбу.
-- Как же мы про друзей забыли?! -- воскликнула она. -- Их же там и
правда прикончат на площади, если уже не прикончили.
-- Да ты что! -- возмутился Печенюшкин. -- Если я Ляпуса упустил,
теперь обо мне все, что угодно можно думать? Смотри!
Он выхватил из буфета знакомое уже блюдечко, поставил на стол и
захлопал ящиками, не находя в них того, что искал. Наконец, пожав плечами,
извлек из одного жухлый абрикос и бросил на блюдце.
-- Совсем от фруктов отвык, -- пояснил он смущенно. -- Некогда запасы
пополнить. Хорошо, хоть этот завалялся. Ладно, на пару минут хватит.
Абрикос сам собой покатился по блюдечку и дал вполне приличное цветное
изображение, куда лучше, чем Лизина резинка...
Убогая запыленная комнатка. Грязные, разномастные занавески на окнах.
Круглый стол, скатерть в жирных пятнах. Вокруг стола два старых стула,
табуретка и ящик из-под овощей. На ящике сидит Федя, на табуретке -- Мишка,
на стульях -- Фантолетта и Морковкин. В углу комнаты клубком свернулась
кобра. На кровати, под серыми облупленными шарами, лежит связанная носатая
старушонка. ("Все ее мучают" -- всплакнула Аленка, узнав фею Мюрильду).
Сидящие у стола оживленно о чем-то спорят, особенно яростно жестикулирует
Морковкин.
Звука не было. Абрикос, по всей видимости, звука не давал.
-- А где троллейбус? -- не сдавалась Лиза.
-- А где Грызодуб Баюнович?
-- Грызодуб зализывает раны в своей пещере. Там его Ляпус не достанет.
А троллейбус, наверное, стоит у домика, возле крыльца, привязанный к
столбику.
-- Ну, хорошо. А нам теперь что делать?
-- Слушать, -- Печенюшкин убрал абрикос с блюдца. -- Ты ведь так хотела
узнать, что же случилось дальше с Пиччи-Нюшем и его названым братом --
маленьким индейцем Гокко...
Глава пятая
Все дальше и дальше от родного поселения уносило течение Паранапанемы
маленький плот. Бревнышки плота -- в руку толщиной -- были прочно связаны
лианами. Взрослого мужчину такое сооружение не выдержало бы, но худенький
двенадцатилетний мальчик мог находиться на нем без опаски. "Впрочем, какая
разница, если смерть все равно рядом", -- думал Гокко.
Он лежал совсем без сил, боль разрывала тело, но голова была ясной.
Мальчик заболел четыре дня назад. Утром, проснувшись, он почувствовал жжение
в животе, ядовитую горечь во рту, а руки и ноги невозможно было поднять.
Пришел знахарь Чимбу, осмотрел Гокко, расспросил, что тот ел вчера, и,
напоив дурно пахнущим настоем, ушел, покачивая головой. На другой день ноги
у больного распухли и покрылись мелкой синеватой сыпью. Знахарь появился
опять, дал новое лекарство, а потом пошел к вождю и долго шептался с ним о
чем-то.
Непонятно как разнеслись слухи, но на третий день все племя узнало:
тень колдуна Кутайры вернулась на землю и наслала порчу на маленького
индейца. Пока неизвестная болезнь не перекинулась на остальных, надо
избавиться от мальчика.
Законы индейцев тупинабама жестоки, и у сироты Гокко опять, как и два
года назад, не нашлось заступников. Так вот и получилось, что утром
четвертого дня двое рослых воинов оттолкнули от берега наспех сколоченный
плотик, и река подхватила его. А на берегу выкрикивал заклинания и махал
руками, отгоняя злые силы, знахарь.
Солнце палило беспощадно, речная свежесть уже не чувствовалась, а боль
становилась все нестерпимее. В ногах у мальчика лежал небольшой узелок с
запасом еды на несколько дней. Но ни есть, ни пить не хотелось.
Прошло два года с тех пор, как Гокко расстался со своим верным другом
Пиччи-Нюшем. Маленький индеец никогда не рассказывал о событиях той страшной
ночи, он и вообще был немногословным. Вернувшись домой тогда, он на
расспросы вождя отвечал просто. Сварил, мол, колдун похлебку из сушеных
грибов, съел, потом вскочил с воплем, схватился за живот, кинулся в костер и
сгорел. На рассвете Гокко удалось ослабить веревки, он развязал их,
освободился и вернулся, проплутав два дня в лесу. Радость от известия о
смерти Кутайры была так велика, что никто и не задумался, правду ли говорит
мальчик.
Гокко не мог забыть своего кровного брата, но старался вспоминать о нем
как можно реже. Суровая жизнь индейского племени занимала его время целиком,
а спал мальчик крепко и без сновидений. Да и было ли все это? Страшный хохот
колдуна, рев крокодила-оборотня с рогатиной в черной окровавленной пасти,
безжизненное тельце Пиччи за спиной, хижина богов, белая птица, пропавшая в
рассветном небе... Лучше считать, что не было, так спокойнее. Но порой его
охватывала непонятная тоска, тогда он уходил на знакомую поляну в гуще
зарослей и долго сидел на траве, глядя перед собой и обхватив руками колени.
Сейчас же маленький индеец мог думать только об одном, надо, стиснув
зубы, не ждать смерти, а смело шагнуть ей навстречу, как и подобает мужчине.
В его узелке с едой лежала крохотная высушенная тыква. Тыква была полая, и
отверстие в ней затыкала деревянная пробка. Это был прощальный подарок
знахаря Чимбу -- настойка корня чимиргеза. Один глоток, и душа покидает тело
мгновенно и безболезненно. Тяжело раненным в бою или на охоте воинам,
которых уже нельзя было спасти, яд позволял достойно перейти из этого мира в
другой.
Собрав всю свою волю, Гокко смог чуть приподняться и, дотянувшись до
узелка дрожащими пальцами, придвинуть его к себе. Не меньше получаса ушло на
то, чтоб распутать узел. Зажав в кулаке тыкву, он вытащил пробку зубами,
выплюнул ее, затем, с усилием, поднес горлышко тыквы к губам.
Страшный удар сотряс плот, мальчика отбросило вперед, к самому краю,
тыква, выскочив из его слабой руки, упала на тонкие бревнышки настила.
Сквозь щель между двумя бревнышками яд, булькая, пролился в реку.
Толстенная коряга -- на нее-то и наткнулся плот, -- прочно зацепив
ненадежное сооружение, удерживала его на середине реки.
"Откуда коряга?! -- успел подумать Гокко. -- В этих местах всегда была
жуткая глубина. Такого просто не может быть!"
А навстречу, против ветра, против течения с бешеной скоростью неслась к
нему лодка с надутым в сторону плота, вопреки всем законам природы, парусом.
На верхушке мачты, чудом удерживаясь, сидела маленькая обезьянка. Ветер
раздувал ее длинную красновато-золотую шерсть.
-- Держись, братик!! -- кричала обезьянка. -- Держись...
Лодка пронеслась мимо плота, и мальчик, непонятно как, оказался на ее
корме. Коряга тут же пропала, а плотик, уже без человека, поплыл по течению
дальше. Обезьянка одним прыжком перемахнула с мачты на плечо Гокко, ласково
обмахнула его лицо длинным пушистым хвостом, вгляделась в глаза своими
голубыми, в темных ресницах, глазами.
-- Пиччи... -- прошептал маленький индеец, теряя сознание...
-- Вставай, вставай! Ишь, разлегся, маленький лежебока, -- вернул Гокко
из сна заботливый голос Пиччи. -- Тоже, надумал: яд, смерть, что за
глупости! А вашему знахарю я бы не позволил лечить даже дохлого тапира.
Лень, дедовские методы, отсутствие современного оборудования... По уровню
медицины, если хочешь знать, ваше племя тупинабама занимает семьдесят второе
место в мире. А на дворе шестнадцатый век -- надо идти ногу со временем!
Твой знахарь всех больных поит из одной и той же миски и никогда ее не моет.
Ладно, хватит об этом, а то я расстраиваюсь.
Мальчик открыл глаза. Удивительно, он чувствовал себя таким же здоровым
и сильным, как до болезни. Воды Паранапанемы по-прежнему текли вокруг, неся
лодку по течению, парус ее обвис, но на скамейке напротив Гокко сидел
ласково ворчавший Пиччи-Нюш. А это значило, что все опасности минули, и
жизнь победила снова.
-- Ты опять спас меня, Пиччи! Это колдовство?
-- Ну, как тебе сказать... -- смутилась обезьянка. -- Немного есть,
конечно. Но главное -- выдержка, быстрота реакции, точный расчет течения и
ветра. А вылечил тебя я, вообще, без всякого колдовства. Массаж, внушение и
чуть-чуть Тибетского бальзама.
-- Ты говоришь странные слова. Я не понимаю их.
-- Прости меня, братик. Я расхвастался, -- конечно, это очень
некрасиво. Понимаешь, за два года столько пришлось узнать, увидеть и
услышать -- во сне не приснится. А уж приключений было!.. Я потом расскажу
тебе. А пока надо отдохнуть и многому поучиться. Думаю, сейчас не стоит
возвращаться в родное племя. Сородичи решат, что злые духи спасли тебя, и
опять могут сделать какую-нибудь жестокую гадость. Или возьмутся лечить.
Бр-р-р! -- Пиччи передернуло от возмущения. -- Нет уж, поедем со мной. Там
тебе точно не придется скучать, -- загадочно прибавил он и, обернувшись,
крикнул вдруг, что было мочи: -- Ходу! Ходу!
Ветер выгнул паруса, Гокко схватился за скамью, лодка, чиркнув килем по
воде, оторвалась от реки и взмыла в небо. Пиччи-Нюш, важный и невозмутимый,
мечтательно смотрел перед собой, обкрутив хвост вокруг скамейки. Земля
уменьшалась с непостижимой скоростью, вот уже Паранапанема казалась не толще
крохотной серебристой змейки килимпуру. Воздух свистел в ушах, облака
приближались. Вытянув шею, леденея от веселого ужаса, Гокко глядел вниз.
Внезапно туман пропал, облака оказались внизу, и солнце встало над
лодкой в синем сверкающем небе. От холода и от величия окружающей его
картины индеец зябко дрожал...
В этом месте рассказа Алена не выдержала:
-- Лиза-а-а! -- заныла девочка, стесняясь обратиться к Печенюшкину. --
Он же замерзнет там совсем! Это в самолетах печки топят, а в лодке печки
нет. Лодка же деревянная, она же сгореть может...
-- Ну, Алена, -- зашипела Лиза на сестру, -- не перебивай!
-- Да, не перебивай! Я бы ему свою шубку отдала. Знаешь, какой там
зверь теплый. Он называется цигей.
-- Какой еще цигей? -- не поняла Лиза. -- А-а, вот ты о чем! Это из
баранов шубы называются цигейковыми.
-- Неправда! Мне мама говорила. Из баранов шубы называются
каракулевыми. Они очень много денег стоят. У мамы пока столько нету.
-- Печенюшкин! -- взмолилась Лиза. -- Ну объясни ты ей! И скорее дальше
рассказывай.
-- Ты что, Лиза! -- удивился Пиччи. -- Неужели никогда цигеев не
видела? И в зоопарке вашем их нет? Цигеи похожи на баранов, только мех у них
ровный, как бы подстриженный, а голова и хвост голые. К зиме они мехом
обрастают, а в конце весны его сбрасывают, как змея кожу. Потом снова
обрастают. А к шкуре сброшенной пришивают подклад, петли, пуговицы и готова
шуба. Маленький цигей -- детская шубка, большой -- взрослая.
-- Вот! -- обрадовалась Аленка. -- Слышала, Лизочкина?
Лиза, не мигая, смотрела на героя-спасителя-рассказчика, и ужасное
подозрение рождалось у нее в голове. Девочка вспомнила, что кричал ей на
прощанье Федя, улетая в башмаке по радуге из их квартиры.
"А Печенюшкина встретишь -- не верь! Он, зверь, тоже, душевный, но
приврать страсть как любит!.."
"Лучше выяснить сразу", -- решила Лиза и бросилась как в омут:
-- Пиччи! -- сказала она отважно. -- Я тебе во всем верила, до самой
капельки. А вот Федя говорил, что ты, уж извини, пожалуйста, приврать
любишь. Я думала, он шутит, но теперь... Я, можно сказать, девять лет на
свете живу, два раза на самолете летала, настоящий паровоз руками трогала.
Точно знаю, цигеев не бывает. Может, бывают в сказках, но это не считается.
Так что же в твоих рассказах правда, а что -- нет?
Глаза у Печенюшкина стали совсем виноватые. Некоторое время он молчал.
-- Знаешь, Лизочек, -- сказал герой наконец. -- Про Гокко, про свои
приключения я все рассказывал, как на самом деле было. Обманывать, хвастать
просто не могу, не получается. Но могу присочинить в двух случаях.
Во-первых, когда надо перехитрить злодея, для пользы дела. Неприятно, но
приходится. Хорошим людям вреда от этого нет. А во-вторых, просто шутки
ради. Алена же совсем еще маленькая. Пусть в ее мире будут добрые цигеи,
которых никто ради шубы не убивает. Успеет еще подрасти. Ну, как ты
считаешь, кто справедливее, я со своей шуткой или ты -- с правдой?
Теперь Лиза надолго задумалась, Аленка же тихо плакала -- жалела
несчастных баранов.
-- Все равно, -- промолвила через несколько минут Лиза. -- Голову
ломаю, ломаю, но твердо не могу решить, кто прав, ты или я...
-- Поверь, -- тихо сказал Печенюшкин. -- Я тоже не могу.
Гокко не знал, сколько времени летели они над облаками. Он успел
проголодаться, поесть, уснуть, а когда проснулся, облаков внизу не было.
Солнце косо светило ему в спину, а лодка быстро снижалась. Мальчик успел
заметить только зелень под ними и блеск воды среди зелени. В глазах у него
зарябило и, пока он протирал их, чудесный кораблик уже стоял на зеленой,
полной цветов поляне.
За поляной шел редкий невысокий лесок из неизвестных Гокко
белоствольных деревьев. А между поляной и лесом возвышался домик,
удивительно красивый и уютный даже снаружи, с желтой крышей из глазированной
черепицы. Дверь в доме была распахнута, и оттуда по траве бежала к ним
девочка. Таких детей маленький индеец никогда не видел. Ее густые волосы
напоминали цветом опавшие осенние листья, а глаза были синими-синими, как
бразильский цветок перипери.
Обезьянка прыгнула девочке на плечо и ласково потерлась головой об ее
щеку. Неприятное чувство ревности шевельнулось в душе Гокко, но тут же
пропало.
-- Здравствуй, Диана, сестричка, -- растроганно бормотал Пиччи девочке,
гладившей обезьянку.-- Это Гокко, мой кровный брат и спаситель. Я столько
рассказывал тебе о нем, что больше можно ничего не добавлять. Теперь,
вместе, вам будет веселее. Ты еще не завтракала? Мы проголодались с дороги.
За завтраком Гокко молчал, старался не поднимать глаз от тарелки. Ему
было стыдно за неумение так же ловко, как Диана и Пиччи, справляться с
ложкой, вилкой, ножом. Но никто, вроде бы, не обращал внимания на его
манеры, и постепенно маленький индеец успокоился. Он старался подолгу не
смотреть на прекрасную девочку, но не очень-то это получалось.
-- Не смущайся, братик! -- ободрял его Пиччи. -- Диана у нас красавица,
глаз не отвести, верно? Я и сам на нее любуюсь. Тебе, конечно же, интересно
узнать, кто она такая, как попала сюда и, вообще, что это за место -- мой
островок безопасности. Да?
Гокко покраснел, что, при его бронзовой коже, было почти незаметно, и
молча кивнул.
-- Это довольно длинная, но любопытная история, -- продолжала
обезьянка. -- Можно рассказать, Диана?
-- Для чего ты спрашиваешь? -- отозвалась девочка. -- Если он твой
названый брат, значит, и мой тоже. И я послушаю с удовольствием, как будто
это и не обо мне. Ты рассказываешь так красиво...
-- Так вот, -- начал Пиччи. -- В некотором царстве, в некотором
государстве жил-был глупый и очень смешливый король. А веселиться ему было
отчего. Здоровье прекрасное, страна большая, денег в казне -- за всю жизнь
не истратить. Ни войн, ни покушений, ни заговоров. Охота, балы, празднества,
всевозможные увеселения сменяли друг друга.
Придворные от всей души желали королю долгой жизни и счастливого
царствования. Еще бы! Он интересовался только своей персоной и своими
удовольствиями. Приближенные его грабили народ как хотели, богатели со
сказочной быстротой, возводили себе небывалые дворцы, полные сокровищ. А
король был совершенно уверен, что вся страна до последнего человека живет
так же, как он, -- сытно, беззаботно и весело.
Министры и пажи, конюхи и фрейлины, все, как один, между собой ласково
называли короля "наш хохотунчик". У властителя был друг. Больше чем друг,
молочный брат, вскормленный той же кормилицей, маркиз де Тримонтран. Король
любил маркиза, не отпускал от себя ни на шаг, и времени на свою семью у того
просто не оставалось. Да и какая семья? Жена маркиза умерла при родах, а
дочь -- малютку Диану -- воспитывали в старинном фамильном замке кормилицы и
няни.
Изредка, сопровождая короля и оказываясь неподалеку, де Тримонтран
наезжал в замок, всегда на считанные минуты. Он успевал только расцеловать
дочку, пощекотать изящно завитыми усами, надеть на детскую шейку новое
роскошное ожерелье и снова мчался к своему повелителю.
И вот, когда Диане было десять лет, случилось несчастье. Не плачь,
сестренка, что делать, это грустное место. На охоте свирепый вепрь кинулся
на короля, свалил его лошадь и уже готов был вонзить клыки в хозяина.
Маркиз, бывший всегда рядом, быстрее молнии соскочил с коня, прыгнул между
королем и разъяренным зверем и вонзил кинжал прямо в загривок кабана.
Издыхающий вепрь успел подмять смельчака под себя и пропороть ему грудь
клыками.
Все усилия врачей оказались бесполезны. Через двое суток, не приходя в
сознание, маркиз скончался. Диана осталась круглой сиротой.
Это был единственный случай, когда его величество опечалился. С утра и
до заката государь был мрачен. Министры и камергеры ходили на цыпочках,
никто не знал, как быть. Угодно ли королю пребывать и дальше в скорби или
можно попытаться его рассмешить.
Но вечером, за непривычно тихим ужином, ножка у стула, на котором сидел
один из королевских шутов, вдруг подломилась, и шут рухнул на пол. Шум
падения, звон бубенчиков, вопль несчастного нарушили тишину. Это так
возмутило второго шута, что он заехал первому тортом в физиономию. Первый
шут вскочил с лицом, заляпанным кремом, и, ничего не видя вокруг, отломанной
ножкой стула огрел по спине почтенную седую фрейлину, да так, что с нее упал
парик. Лысоватая фрейлина с воем вцепилась в перемазанного шута, и пошла
потасовка, да такая, что через минуту король уже громко, счастливо хохотал.
Так никто никогда и не узнал, было ли все это подстроено или произошло
нечаянно. Думаю, что нарочно.
На следующее утро министр двора явился к королю с докладом. Как всегда,
доклад состоял из приятных новостей и веселых пустяков. Затем министр
собирался откланяться, но повелитель жестом руки остановил его.
-- Вот что... -- произнес король. -- Там, кажется... у бедного
маркиза... был ребенок... сынок?
-- Дочка, ваше величество, -- почтительно поправил придворный. --
Диана. Десяти лет. Умница, красавица, очаровательная крошка.
-- Веселая?
-- Певунья, хохотунья! -- уверил царедворец, понятия не имевший о
характере Дианы. -- Да и кто в вашем королевстве, государь, под вашим
мудрым, счастливым правлением, может быть грустным? Нет таких! Это у них, на
проклятом Западе, где властители лишь о себе заботятся, народ плачет и
голодает.
-- Хорошо. Надо сделать для нее что-нибудь... Взять ко двору ... Да и у
меня сынок. Пусть вместе играют. -- Король облегченно расхохотался, свалив с
себя непривычное бремя размышлений. -- А как он его тортом вчера...
Ха-ха-ха! Ох, не могу! Помните?! Ну, все! Ха-ха-ха! Идите!
Пятясь задом, кланяясь, с приклеенной улыбкой на лице, министр спиной
распахнул двери и растворился в дворцовых покоях.
Вечером того же дня Диану увезли из родного дома. От придворных,
приехавших за ней, девочка впервые узнала о гибели отца. Это известие так
потрясло несчастную, что у нее не оказалось сил противиться отъезду.
Карета чуть подпрыгивала на ухабах, слезы текли у девочки из глаз, и
толстая расфуфыренная дама, сидящая рядом, то и дело вытирала их надушенным
платком.
-- Бедная моя птичка! -- говорила дама басом. -- Я так понимаю тебя,
так понимаю... Когда умер мой обожаемый папочка -- подавился телячьей ногой,
-- я от горя бросилась в колодец. Счастье, что колодец сужался внизу, а я и
в детстве была пышечкой, и застряла посередине. С каким трудом меня
вытаскивали, обвязав канатом, до сих пор помню, как исцарапалась тогда и в
клочки изорвала платье... А теперь, вот видишь, я счастлива, богата, супруга
первого министра короля. И тебя наш милостивый повелитель берет под свое
покровительство. Ты будешь жить при дворе, среди роскоши и утонченных манер,
получишь прекрасное воспитание. У государя есть сын, принц Лютик, а ты
прекрасна, словно ангелочек. Кто знает, хо-хо-хо, вдруг он обратит на тебя
внимание. Конечно, он скучен и некрасив, его, между нами говоря, зовут за
глаза "принц Хлюпик", но это королевский сын и будущий король. Кроме того,
он сочиняет чудесные, ну, просто, чу-дес-ные стихи, а это так изысканно...
Почему ты даже не смотришь на меня, птичка?
-- Это ваш противный проклятый король должен был погибнуть, --
бормотала девочка, плача. -- Он, а не бедный мой отец. За всю мою жизнь,
говорила няня, мы с папой и десяти дней не провели вместе. Я так любила его,
так любила... Зачем он спасал этого вечно хохочущего дурака? Папочка
признавался мне недавно, что не любит короля, что хочет жить все время в
нашем замке со мной вместе. Он просто боялся поссориться с королем, боялся,
что тот отомстит не только ему, но и мне. Ох, лучше бы мы убежали...
-- Что ты говоришь! -- перепугалась жена министра. -- Я даже слышать
этого не должна! Теперь мне придется донести на тебя.
-- Нет! -- хмуро ответила Диана. -- Не придется! И я до поры никому
больше не открою свои мысли...
Она взяла пухлую ладонь толстухи, медленно погладила своими тонкими
пальчиками один раз, другой, третий, и глаза у жены министра начали
затуманиваться. Вот веки ее сомкнулись, голова упала на грудь, рот
приоткрылся, и легкое похрапывание послышалось в карете.
Внезапно спутница Дианы коротко свистнула носом, голова ее вскинулась
вверх, и резко открылись круглые совиные глаза. Девочка сидела напротив,
спокойно сложив руки на коленях.
-- Жара-то какая, -- проговорила толстая дама. -- Я, кажется,
вздремнула. О ком же я рассказывала тебе, крошка?.. Ах, да, о принце.
-- Вы говорили, сударыня, о дивных стихах, что сочиняет этот юноша, --
тоненьким музыкальным голоском прощебетала Диана. Слезы на ее щеках высохли.
-- Как много отдала бы я, чтоб услышать хоть одно из них.
-- Услышишь, непременно, -- закивала супруга министра. -- Он их всем
читает. Жаль, я никак не могу запомнить ни строчки. Но очень, очень
трогательно... Смотри, мы подъезжаем! Уже виден королевский замок! Да нет,
не сюда, гляди в это окно!..
Гокко посмотрел на Диану с уважением и некоторым страхом.
-- Так ты колдунья? -- спросил он робко, воспользовавшись паузой. Пиччи
поглощал пирожное и ненадолго отвлекся от рассказа.
-- Ну, что ты! -- ответила девочка. -- Это старая няня научила меня
прикосновением снимать у людей боль и заставлять забыть дурные и печальные
мысли. Они засыпают, совсем на чуть-чуть, а потом проснутся, и настроение
сразу поднимается. Няня говорила, что я способная. Но это все, больше ничего
чудесного не умею. Правда, и за это, узнай кто недобрый, меня сожгли бы на
костре.
-- Сначала пусть сожгут меня, -- выпалил Гокко.
-- Ну-ну, ребята! -- вмешался Пиччи, стряхивая сладкие крошки с
мордочки. -- Хватит с вас. Давайте, не будем ни гореть, ни тонуть. Лучше
жить долго и счастливо. Слушайте-ка дальше...
-- Девчонка всего неделю во дворце, -- раздраженно говорил жене первый
министр, -- а успела очаровать всех без исключения. Я надеялся, что она
быстро надоест королю. Тогда я сделал бы ее одной из фрейлин, а лет через
пять-шесть выдал замуж за бедного, но храброго дворянина.
-- Чем же она мешает вам, дорогой? -- не понимала министерша. -- Я вот
гляжу на нее и вспоминаю свои детские годы. Так же вот бегала, скакала,
толстушечка, нюхала цветочки, подпевала птичкам. Ах, невозвратное время!..
-- Прекрасно помню, -- перебил министр. -- Вы бегали с сачком за
бабочками, вытаптывая целые лужайки своими слоновьими ножками. Но дело в
другом. Принц, наш четырнадцатилетний остолоп, не сводит с нее глаз,
таскается по пятам целыми днями. А я собираюсь женить его этой осенью на
принцессе Филифлюк.
-- Зачем? Она же уродина!
-- Ну, принц тоже не красавец. Да еще его дурацкие стихи! От них зевают
даже королевские борзые и вместо луны воют на солнце. Нет, я знаю, что
делаю. Принцесса сирота. Королевство Филифлюк сольется с нашим и станет
именоваться вице-королевством. А вице-королем буду я, ваш супруг! Хотите
стать вице-королевой?
-- Ах, еще бы! Конечно! Боже мой, все так неожиданно!
-- Кроме того, я втайне уже обо всем договорился. Если откажусь от
своего слова, Филифлюк нападет на нас. И война будет страшной.
-- Я все понимаю теперь. Но что же делать с девочкой?
-- Сложный вопрос. Вы знаете, любовь моя, я человек не злой. С радостью
упрятал бы ее в дальний монастырь. Но теперь просто исчезнуть она не может.
Принц поднимет такой крик!..
-- Представляю себе! Так что же?
-- Посмотрим. Лестницы замка круты, башни высоки, подвалы глубоки.
Помните, в прошлом году министр двора выпал из окна Восточной башни.
Разбился насмерть, бедняга. Рядом, в башне никого не было, ну и решили, что
у него просто закружилась голова. А новым министром двора стал ваш
племянник, человек нам преданный... В общем, что-нибудь придумаем. Я,
дорогая моя, обожаю действовать по вдохновению.
Скамейка в дворцовом парке покачивалась на золоченых цепях, приделанных
к каменным столбикам. Солнечные пятна прыгали по скамейке, по платью сидящей
на ней Дианы, по букету роз на ее коленях. Цветы были так велики, что
казались ненастоящими.