---------------------------------------------------------------
© Copyright Сергей Белоусов
Email: lizaveta42(a)hotmail.com
Date: 16 Apr 2004
---------------------------------------------------------------
Оглавление
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Злодей в серебряном капюшоне
Глава 1. Чудеса только начинаются
Глава 2. Суматоха с балабончиками
Глава 3. Прогулка в ступе
Глава 4. История Волшебной страны
Глава 5. Ваше Капюшонство
Глава 6. Таблетки Фантолетты
Глава 7. Ловушка для волшебников
Глава 8. Королева пустыни
Глава 9. Воспоминания злодея
Глава 10. Печенюшкин. История первая
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сестры-спасительницы
Глава 1. Принимаю вызов
Глава 2. Схватка в тюрьме
Глава 3. Главная площадь
Глава 4. Партия в куклы
Глава 5. Печенюшкин. История вторая
Глава 6. Признание Мануэлы
Глава 7. Тайна Драконьей пещеры
Глава 8. Печенюшкин. История третья
Глава 9. Последний бой
Глава 10. Перед антрактом
Злодей в серебряном капюшоне
Глава первая
На берегах великой сибирской реки беспорядочно и живописно раскинулся
огромный город. В этом городе, в квартире 77 дома номер 7 по улице Весенней
сидела на стуле второклассница Лиза Зайкина, сильно тосковала и смотрела в
стену. Родители ее были на работе, а сестра Алена -- в детском саду. Уроки
сделаны с вечера, в школу -- к часу тридцати, а времени -- лишь начало
двенадцатого.
Только что прошел дождь, тучи разогнало, небо сияло, голубое и чистое,
а если встать на спинку дивана у окна на цыпочки, можно полюбоваться
радугой. Один конец ее исчезал за домами, а другой как бы упирался в балкон
Зайкиных. Впрочем, в окно Лиза не смотрела.
Завтрак, оставленный мамой, съеден, обед на плите, постель Лиза убрала,
зарядку сделала. На столе заманчиво раскрыт толстенный том сказок Джанни
Родари. Хочешь -- читай, хочешь -- играй, живи и радуйся. Был вторник, 17
мая.
И тем не менее Лиза не радовалась ничему. Она смотрела в стену и угрюмо
перебирала одну за другой все свои неприятности. На обоях розовело пятно от
гуаши, похожее на башмак с полуоторванной подошвой. Это была память об их с
Аленой давнишней ссоре из-за красок. Тоже неприятность. Но старая. Хватало и
новых. Основной же неприятностью, как говорили папа с мамой, была Лизина
неорганизованность.
Ненормально, если девочка восьми с половиной лет не умеет сама себе
толком приготовить завтрак, а делая уроки дома, пропускает буквы в словах и
цифры в примерах. Ненормально, что она постоянно теряет в школе то чешки, то
варежки, то шарфик. А разве можно где попало оставлять свои очки, а потом по
часу искать их по всей квартире? Конечно, такой человек не может
пользоваться ни уважением одноклассников, ни любовью родителей, ни даже
доверием пятилетней сестры Алены. Так, примерно, говорил Лизе вчера вечером
папа, проверяя ее домашнее задание.
Когда папа с мамой отчитывали Лизу особенно долго, происходила странная
вещь. Где-то в середине нотации чувство вины у нее как будто съеживалось, а
в голове начинали звенеть тоненькие фарфоровые колокольчики... Лиза вдруг
представляла себя то ли принцессой сказочной страны, то ли маленькой
королевой эльфов на весеннем празднике фей, то ли отличницей Женей Шмелевой,
гордой и недоступной, когда она у доски, всегда спокойно и без ошибок,
отвечает любой урок.
Родители, чувствуя, что Лиза не слышит их, сердились особенно. Им
хотелось, чтобы дочка пообещала исправиться, и на этом можно было бы
закончить выговор -- всегда ведь неприятно ругать любимого ребенка.
Но когда мама, устав, спрашивала: "Ну как, ты все поняла, Лиза?", -- то
Лиза быстро отвечала ей что-нибудь вроде этого: "Да, мамочка, я все-все
поняла, а как ты думаешь, у кого было красивее бальное платье, у Золушки или
у Дюймовочки?"
И все начиналось сначала... Но не подумайте, что Лиза была двоечницей.
Училась она на "четыре" и "пять", а уж по чтению была, точно, первой
ученицей в классе.
Больше всего девочка любила повести-сказки и самую толстую книгу могла
прочесть за день. Если книга была особенно интересной, Лиза потом
перечитывала ее во второй раз, но и после первого прочтения способна была
пересказать почти дословно.
Она и гулять любила, и по физкультуре была отличницей, хоть и не
блистала особенными спортивными талантами. А еще Лизе нравилось рисовать.
Когда она задумывалась о чем-то над листом бумаги с ручкой в руке, то лист
быстро покрывался большеглазыми принцессами в изящных платьях и маленькими
смешными человечками в живых и неожиданных позах.
Изредка родителям выпадала возможность забежать домой в утреннее
неурочное время. Порой они и в одиннадцать часов могли обнаружить Лизу,
застывшую в ванной с щеткой в руке, неубранную постель и несъеденный
завтрак. Громыхали радио ни кухне, проигрыватель в детской и телевизор в
гостиной. Поэтому папа с мамой справедливо считали, что Лизины успехи в
школе держатся только на их контроле и неустанной бдительности.
Неприятностью второй была Лизина особенность задавать в самую
неожиданную минуту кучу самых ненужных и, как, опять же, говорили родители,
бестактных вопросов.
Вечером папа приходил с работы. Он снимал пальто, туфли в коридоре,
плюхался на табурет в кухне и какое-то время сидел молча и неподвижно. Потом
они с мамой начинали медленно рассказывать друг другу дневные новости.
Тут-то Лиза с Аленой врывались на кухню, и -- прощай покой!
Лиза честно старалась не мешать маме с папой, не разговаривать за едой,
не перебивать старших. Но ничего не получалось. Вопросы сыпались из нее,
стучали градом, прежде чем она успевала подумать, можно спросить или нельзя.
Были еще мелкие неприятности в школе, с ребятами. Лиза, как и все дети,
постоянно находилась со своими сверстниками в отношениях сложных. Они
ссорились, мирились, менялись куклами, бантиками и завтраками. А уж спорили
на темы самые разные -- от фасонов кукольных платьев до проблем внутренней и
международной политики.
И последней, постоянной неприятностью был Лизин длинноватый нос. Лиза
рассматривала его в зеркале каждый день, когда была дома одна. Девочка очень
боялась, что после школы ее с таким носом не примут в артистки.
Папа уверял Лизу, что нос выправится, а в крайнем случае можно будет
сделать потом пластическую операцию, но тут она папе не верила. У сестры
Алены нос был курносый, и поэтому Лиза считала ее красавицей.
Итак, Лиза смотрела в стену, думала о своей невеселой жизни, но вдруг,
непонятно как, в ее руке оказался фломастер. Появилось ощущение, что, если
обвести розовый башмак на стене фломастером и посадить в него смешного
человечка с маленькими голубыми глазками и растрепанной рыжей бородой, то
получится очень интересная картинка...
Когда картинка была окончена, и человечек глянул на Лизу из башмака,
словно подмигивал хитро голубым глазом, девочка опомнилась. Она поняла, что
стена испорчена безвозвратно. Теперь мама не будет с ней разговаривать весь
вечер, а папа... Папа опять, как в два-три месяца раз, закричит, вытащит из
брюк ремень, постоит над ней минуту, потом скажет горестно: "Эх, Лизка...",
махнет рукой и уйдет в спальню.
Несколько слезинок выползли из-под очков, скатились на губы, оставив во
рту соленый тепловатый привкус, и башмак с человечком на стене расплылся и
задрожал.
А потом произошло нечто непонятное и ошеломительное. Медленными,
плавными толчками башмак с человечком стал сползать со стены вниз и вбок,
увеличиваясь при этом в размерах. Вот он достиг края большой полки стеллажа,
служившей столом Лизе и Алене, вывалился на полку и застыл, прочно встав на
полуоторванную подошву. Теперь это был настоящий, грубый, розовый,
клоунский, наверное, башмак сорок пятого, приблизительно, размера.
Кряхтя и потирая поясницу, маленький человечек выбрался из башмака и
уставился на Лизу. На нем была ситцевая рубаха навыпуск с пояском, усыпанная
мелкими черными горошинами, и черные шаровары, заправленные в рыжие
скрипучие сапоги. Росту в нем было сантиметров пятнадцать.
-- Вот спасибо, доченька, -- степенно произнес он, поклонившись Лизе в
пояс, -- я-то и выбраться не чаял.
Стал разгибаться, опять закряхтел, схватился за поясницу и, тихо ойкая,
осторожно присел на томик Гайдара, лежащий на столе.
-- Радикулит, проклятый, замучил, -- пояснил он Лизе, как будто все
остальное было ей понятно. -- Об эту, значит, самую пору в тысяча восемьсот
третьем году весной в сенях прилег, ночь сырая была, с ветром, вот из угла и
просквозило.
-- Нор-маль-но... -- только и прошептала Лиза, крепко держась обеими
руками за сиденье стула, чтоб не свалиться от изумления.
В свои без трех месяцев девять лет она уже почти потеряла веру в
чудеса. И хоть порой страшно, неудержимо хотелось, чтобы произошло
что-нибудь волшебное, сказочное, веры в такой вот случай оставалось все
меньше и меньше. Ну, совсем капелька, где-то на донышке сознания. И от этого
ей, особенно по вечерам, перед сном, в постели, часто становилось грустно, и
слезы подступали к глазам.
-- Ой, это кто ты?.. Кто вы? -- поправилась Лиза.
Глаза ее уже совсем высохли, округлились, и человечка она разглядывала
с жадным интересом, даже рот приоткрылся. Вопросов же было так много, и все
подступали сразу, что она вновь замолчала, не решив, о чем же спросить
сначала.
-- Фея я, -- тихо сказал человечек, смутился и стал разглядывать
пятнышко на переплете Гайдара, зачем-то даже поколупал его ногтем.
-- Ничего себе! -- возмутилась Лиза такому заявлению. -- Уж если я даже
действительно не сплю, так феи, во-первых, тетеньки, во-вторых, красавицы,
как мама, а в-третьих, всегда в нарядных платьях.
Теперь человечек обиделся.
-- Ну уж, ежели по порядку, -- сказал он и стал загибать корявые
пальцы, -- так, во-первых, бывают феи злые и потому уродины. Во-вторых, у
меня справка есть, что я фея, да вот в столе она, в пне то есть, на работе
осталась. А в-третьих, меня до осени назначили, временно. Феи, вишь, в
отпуска пошли -- лето на носу, вот и сказало мне начальство, мол, надо,
Федя. Песенку слышала? И я тоже Федя. Федя -- фея, вроде даже как похоже. А
вообще, из домовых мы, да дом-то наш снесли. Строительство идет, значит.
Квартиры всем дают с удобствами. Что за удобство, коли печки нет?! Где
домовому жить? Дали домик отдельный, а зачем он мне, одинокому? Эх, ерш тебе
в печень!..
-- Ой! -- спохватился он и закрыл рот ладошкой. -- Ты меня, гриба
старого, девонька, не слушай. Мне и начальство говорит, мол, тезаурус у
тебя, Федя, сильно засоренный.
-- А что это: теза.. .терюза?.. -- выпалила Лиза, хоть спросить ей
хотелось совсем другое.
-- Это, понимать надо, слова так все, что в голове, по-умному
называются, -- туманно объяснил Федя и продолжил свой рассказ: --
Фантолетта, фея такая есть, ну ничего не скажешь, взаправдашняя. И
красавицей была, да только пожилые они сильно стали. Вот она в отпуск и
уйди. Отправилась к себе в Тень-Фонтанию, а корзинку с балабончиками и
забыла. Назад вертаться ей туда-сюда здоровья нет, телеграмму отбила, меня
начальство вызывает, так, мол, и так, Федя, отвези в Фонтанию балабончики.
Ну, я мужичок еще крепкий, шестисот нет! Отправился в башмаке-самолете, да
перевертелку номер одиннадцать в дороге подзабыл, вот и авария -- в стену
твою врос. Это еще удача, что ты дома одна. Я тебя прямо из стены заколдовал
маленько, ты меня нарисовала -- из неволи вызволила. А на взрослых
колдовство наше не действует, -- огорчился Федя. -- Какая-то штука в мозгах
к годам шестнадцати зарастает, и все тут.
-- Ой, ой, подождите, -- взмолилась Лиза, -- я так не успеваю! Вы
расскажите, пожалуйста, кто это -- начальство, что за Фонтания, что за
балабончики? И что это значит -- перевертелка?
Похоже было, что Федя не торопился. Он удобнее устроился на книжке,
руку запустил в башмак, извлек два желтых леденца. Один, потерев рукавом,
домовой протянул Лизе, аппетитно захрустел вторым и, прожевав и
откашлявшись, продолжил:
-- Начальство у нас, Лизавета, строгое, но понимающее. Название ему --
Дракошкиус Мурлыка Баюнович. Должность -- Великий Маг. Три головы у него
кошачьи и хвост кошачий, пушистый. Размером со слона будет, а крылья, как у
Змея Горыныча, но шерстяные, полосатые. А сам ангорской породы. Левая голова
у него за население отвечает, правая -- за достояние народное: мечи, там,
кладенцы, скатерти-самобранки, шапки-невидимки. Ну, а средняя, главная
голова -- за высоту моральную всей нашей силы волшебной.
Теперь, опять же, Тень-Фонтания. Солнце там, понимаешь, жаркое, потому
везде фонтанчики бьют, какой с газировкой, какой с пепси-колой, какой с
"Ессентуками", семнадцатым номером. А как попадешь туда, над тобой зонтик из
перьев павлиньих раскрывается, летает за тобой, тень дает и обмахивает. А
ежели, к примеру, загорать желаешь, хлопнешь в ладошки три раза, он и
отлетит в сторонку. Потом опять хлопнешь, он снова прилетит. Феи там,
видишь, отдыхают,-- рассердился Федя. -- А нам, нечистой силе, путевки в
Берендеев лес полагаются. Я этот лес на дух не переношу, там, хоть
разорвись, "Ессентуков" вовсе не достанешь. Люблю, грешным делом, поставить
этак бутылочек с дюжину около себя, да и выкушать вечерком под ведьмин
корень. Уж лет с полста, как на минеральную водичку перешел. Раньше-то я...
ну, это тебе не интересно, -- спохватился Федя и надолго, почему-то,
замолчал.
-- Дядя Федя, дядя Федя! -- заторопилась Лиза. -- А откуда же вы сейчас
прилетели? И про фей побольше расскажите! А Золушку вы знаете? А Кота в
сапогах? А про перевертелку-то?..
-- Ну-т, егоза, однако, девка! -- крякнул Федя. Он с видимым трудом
отвлекся от воспоминаний, привстал осторожненько, погладил поясницу,
прислушиваясь к себе, и вдруг заспешил. -- Лететь, значит, надо, -- объявил
он решительно. Заболтался я тут, пень болотный.
-- Не улетайте! -- закричала Лиза. -- Вы улетите, и все пройдет, и
сказка кончится, а я так больше ничего не узнаю никогда.
-- Ну, это ты брось, милая, -- ответил Федя, подкручивая что-то с
мелким дребезгом внутри башмака. -- Уж ежели зацепила тебя сказка, так до
шестнадцати, стало быть, лет, до закостенения мозгового тебе от нее не
спрятаться. А я с утра не евши, не пивши. -- Он опять замолчал, сурово и
выразительно посмотрев на девочку.
-- Может, чашечку кофе? -- робко спросила Лиза, вспомнив, как говорят
гостям родители, если те отказываются посидеть еще.
-- Выпью! -- быстро сказал Федя. -- Выпью кофе и борща, что у тебя в
холодильнике стоит, съем тарелочку.
Он мигом спрыгнул на пол и потрусил в кухню вместе с обрадованной
девочкой, не доставая ей даже до колена.
Лиза уложила стопку книжек на высокий стул, налила Феде борща в
просторную кукольную мисочку, нарезала хлеб, налила кофе, насыпала овсяного
печенья в вазочку -- откуда только сноровка бралась. Если бы папа посмотрел
на дочь в эти минуты, наверное, сильно бы удивился. Лиза и сама поела за
компанию с удивительным домовым и, хотя ее подбивало задать еще не меньше
тысячи вопросов, сидела за столом тихо и благонравно.
Федя борщ доел, досуха вытер мисочку коркой хлеба, собрал в горсть и
закинул в рот крошки со стола. Все так же строго глядя перед собой, он молча
выпил две чашки кофе из кукольного сервиза, съел пару штук печений, потом
вытер рот ладошкой, ладошку о салфетку и стал благодарить и прощаться.
-- Ты, Лизавета, помни, -- говорил он, уже забравшись на полку и
прилаживаясь залезть в башмак, -- встретимся еще с тобой. Федя добра не
забывает. Расскажу и про перевертелки, и про Страж-мухомора, и про Великого
Мага. А то и прокатимся до Кудыкиной горы, хомяков-смехунов проведаем. Да!--
спохватился он. -- Балабончики-то, вот они!
В руке у Феди была хрустальная корзиночка с крышкой, чуть побольше
грецкого ореха. Она светилась мягким голубовато-розовым светом, а внутри нее
что-то не то попискивало, не то позванивало, и слушать было удивительно
весело и приятно. Домовой крышечку приподнял, Лиза осторожно заглянула
внутрь, чуть не коснувшись корзинки носом, и увидела, что почти до самого
верха там грудой лежат светящиеся шарики. Они были совсем малюсенькие --
меньше половины спичечной головки каждый, и Лиза вдруг поняла, непонятно
как, что они живые, озорные и непослушные.
Федя запустил пальцы в корзинку, набрал щепотку балабончиков и, широко
размахнувшись, бросил их под потолок. Шарики засверкали в воздухе,
прозвенели, пропищали и пропали, будто их и не было.
-- Спрятались,-- пояснил Федя. -- Теперь тебе без меня не скучно будет.
Как пойдут балабончики лопаться, так и начнутся чудеса. Маленькие чудеса-то,
пустяковые, а все с ними жить веселей.
-- Федя! -- не на шутку взмолилась Лиза. -- Ну, расскажи, все-таки,
какие чудеса будут, и когда ты опять прилетишь, и почему ты в нашу квартиру
попал, а не в другую какую-нибудь?!
-- Лизок, -- ответил домовой. -- Балабончики по одному, по два
раскрываться станут, тебе потехи теперь на месяц хватит, сама разберешь, как
начнется. Когда я прилечу?.. Когда и где рука твоя сама карандаш возьмет и
против воли начнет рисовать, там и жди -- объявлюсь. А что попал я к вам,
так у тебя ж на стене клякса была башмаковая, а башмак башмака видит
издалека и действие, значит, оказывает.
Последнюю фразу Лиза не поняла, но переспросить забыла, захваченная
Федиными действиями.
Он лихо перемахнул с полки на подоконник, подпрыгнул, повис на ручке
окна, с нее перебрался на форточку, все это ловко и умело, как бывалый юнга
лезет на мачту. Затем Федя отворил чуть приоткрытую форточку настежь и стал
манить, подманивать к себе сияющую за окном радугу.
-- И учти, Лизавета, -- бормотал он, подводя край радуги к форточке, а
башмак к радуге, -- учти, чудеса только начинаются...
Наконец, самый кончик радуги завис у форточки, помедлил мгновение и
вошел в нее, как надувшийся под ветром бахромчатый краешек махрового
полотенца. Вошел и отразился в Лизиных глазах нежно и разноцветно.
Башмак уже стоял в форточке на радуге. Федя кувыркнулся в воздухе и
оказался в башмаке. Опять только рыжая всклокоченная голова его с
маленькими, как у улитки, рожками торчала снаружи. Он помахал Лизе рукой и
вдруг закричал:
-- А Печенюшкина встретишь -- не верь! Он зверь, тоже, душевный, но
приврать страсть как любит! Пока! Пишите письма, значит, мелким почерком,
поскольку места мало в башмаке!
Лиза махала рукой, кричала: "Пока!.. Пока!..", башмак с невероятной
скоростью заскользил вверх по радуге, превратился в розовую точку, слился
с радугой и пропал.
Тут только девочка догадалась взглянуть на часы. Стрелки показывали 13
часов с четвертью. До первого урока оставалось пятнадцать минут.
Глава вторая
В школу Лиза не опоздала: прибежала в класс со звонком, запыхавшись и
тараща глаза. Зато она забыла очки, дневник и расческу. Самое обидное, что
оправдываться было бесполезно. Ну кто бы поверил, что из стены у Лизы возник
маленький домовой в башмаке, ел борщ, пил кофе, а потом улетел по радуге?..
Лиза в свою учительницу Инну Васильевну, ну, прямо, влюблена была,
слушалась ее больше, чем родителей. Но если рассказать такое Инне
Васильевне, она вначале улыбнется, потом рассердится, а потом пошлет девочку
к врачу.
Несмотря на возраст и романтический характер, Лиза прекрасно понимала,
что без доказательств ей не поверит никто. Значит, надо ждать доказательств.
Неясно было все же, когда прилетит Федя: может, завтра, может, через месяц,
а может, вовсе через год. Поэтому вся надежда была на балабончики. Хотя,
когда они начнут раскрываться, Федя ей точно не сообщил.
"Значит, надо терпеть, -- сказала себе Лиза, -- и научиться жить так,
словно ничего не было. Надо кончать четверть и попытаться заработать по
математике "пять", чтобы мама была довольна". Ночью Лиза спала плохо, а под
утро ей приснилось, что на уроке физкультуры она бежит по дорожке
спортплощадки и видит: на ногах у нее не чешки, а розовые клоунские башмаки
45-го размера с полуоторванными подошвами. А наверху, в баскетбольной
"корзинке" сидит учитель физкультуры Ростислав Николаевич с рыжей, как у
Феди, бородой и кричит ужасную чепуху:
-- Ты на бегу-то кувыркайся, кувыркайся, Лизок! А будешь падать, очки
надень, а то радугу не увидишь!..
Прошли три дня. Лиза уже ни на что не надеялась. Наступил вечер
пятницы, и родители собирались в театр.
Папа стоял в дверях в плаще, мама пудрилась перед зеркалом в коридоре и
давала девочкам последние наставления. Сестра Алена хныкала в детской -- не
хотела, чтобы папа с мамой уходили. Лиза стояла в коридоре и угрюмо чертила
по полу носком тапка. Ей тоже было тоскливо остаться на весь вечер вдвоем с
сестрой, но хныкать ведь несолидно.
Наконец, дверь захлопнулась, и Алена заревела в голос.
-- Аленка, -- хмуро сказала Лиза, -- хочешь, я тебе почитаю?
-- А-а-а-а-а-а-а! -- захлебывалась сестренка. -- А ты не знаешь, не
знаешь, Лизочкина, что я хочу почитать-то! А-а-а-а-а-а!
-- А ты выбери книгу, какую хочешь, -- ответила Лиза, безрадостно
смиряясь с ролью няньки.
Алена, успокаиваясь понемногу, но все еще пыхтя, влезла на стул и
достала с полки толстую затрепанную книгу -- сборник сказок, где были и
"Приключения Буратино".
-- Вот, -- протянула она книгу сестре. -- Я хочу про Буратино, только,
чур, опять сначала.
-- Ладно, сначала, только сперва умойся: руки грязные, рожа зареванная
-- смотреть противно, -- сказала Лиза с папиной интонацией.
Алена недоверчиво оглядела руки, потом в зеркало -- физиономию с карими
припухшими глазами и тугими розовыми щеками в грязноватых подтеках и,
бормоча что-то ворчливо себе под нос, пошла в ванную. Слышно было, как она
подтаскивает табуретку к выключателю, как щелкает им, включая свет, как
сопит, поворачивая тугой кран, и вдруг...
-- Лиза, Лиза!! -- на пронзительной ноте кричала Аленка. -- Скорее!
Гляди! Ой!!
В три прыжка подскочив к двери, Лиза глянула в ванную и застыла, открыв
рот.
Шипучей коричневой струей, наполняя комнату ни с чем не сравнимым
ароматом, хлестала из крана пепси-кола.
Лиза стояла, не в силах сдвинуться с места, и мысль: "Неужели!" --
металась в ее разом опустевшей голове, как синица под потолком.
Хозяйственная Алена уже притащила из кухни большую красную кастрюлю и
подставила под кран.
Пепси-кола текла еще минуты три, девочки только успевали менять посуду,
потом кран фыркнул, замолчал, и сам собой повернулся обратно вентиль.
Раздалось ниоткуда тоненькое хихиканье, и чей-то задорный голос сказал:
-- Ну, хватит, девчонки, лопнете еще.
Набралось чудесного напитка вот сколько: большая кастрюля, трехлитровый
бидон и стеклянная трехлитровая банка из-под сока. Когда Лиза снова
отвернула кран, оттуда лилась обычная вода.
Они пили пепси-колу чашками, черпая прямо из кастрюли, пили сопя,
отдуваясь, потом дружно начали икать, поставили чашки на стол, и Алена с
трудом спросила:
-- Лиза-ик! А кто ее-ик! ик! в кран налил? ... ик! ик! ик!
-- Аленка-ик! -- торжественно ответила Лиза. -- Это-ик! балабончики-ик!
ик! ик!
Лиза глубоко вздохнула, не выдыхая воздух, зажала нос, посидела так,
сколько смогла, с шумом выдохнула и, избавившись на время от икоты, начала
рассказывать:
-- Во вторник днем ко мне прилетал домовой Федя, который фея из сказки,
и рассыпал здесь балабончики. А это такие маленькие шарики, и они светятся.
А когда они лопаются, происходят чудеса. Я уже думала, что не начнется, но
вот, началось-ик! -- она закрыла рот ладошкой и сияющими глазами уставилась
на Аленку.
Тут тихо начала распахиваться дверь в коридор. Аленка открыла рот,
чтобы закричать, одной рукой схватилась за Лизу, а другой прижала к себе
бидон с пепси-колой. В кухню сама собой въехала белая кукольная коляска, на
сиденье которой мягким розово-голубоватым цветом мерцал малюсенький шарик.
Если б он не светился, переливаясь, девочки, наверное, и не заметили бы его.
Коляска остановилась посреди кухни, шарик подпрыгнул на сиденье раз,
другой, третий, все выше и выше, мягко перелетел на стол и начал расти. Он
стал величиной с апельсин, потом с арбуз и продолжал увеличиваться.
-- Хватит! -- закричала Аленка, вдруг испугавшись по-настоящему.
Шар как будто только этого и ждал. Он со звоном лопнул, мелкие брызги
взлетели под потолок и застыли на нем голубыми и розовыми звездами, а на
столе, на месте шара возвышался торт невероятной красоты.
Он был весь из мороженого, залитого блестящим шоколадом и украшенного
маленькими фигурками зверюшек, сделанных из кусочков дыни, персика, арбуза,
ананаса и еще каких-то неизвестных фруктов. На торте печатными буквами
нежно-желтоватого крема была сделана надпись: "Ешь хоть сколько -- не беда.
Не простынешь никогда!"
Два огромных куска отделились от торта, сами легли на взявшиеся
ниоткуда тарелочки и оказались перед Лизой и Аленкой. Возле каждой тарелочки
появилась ложка с ручкой в виде попугая.
Вкус торта не поддавался описанию. "Это -- как праздник в животе", --
думала Лиза, расправляясь со вторым куском.
-- Аленка, -- спросила Лиза вдруг, -- зачем ты орала: "Хватит!", --
может, он бы еще рос?
-- А если бы там был кто-то злой? -- невнятно ответила Алена с полным
ртом. -- Он как закричит на меня толстым голосом, и я забоюсь.
-- Хи-хи-хи-хи-хи-хи! -- засмеялись где-то в углу под батареей. Оттуда
выкатились два балабончика, не переставая хихикать, раздулись каждый до
размеров хорошего яблока и затанцевали в воздухе, пытаясь стукнуть друг
друга, как боксеры на ринге.
Вот они столкнулись, пропали, зазвенели тонкие колокольчики и отовсюду
© Copyright Сергей Белоусов
Email: lizaveta42(a)hotmail.com
Date: 16 Apr 2004
---------------------------------------------------------------
Оглавление
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Злодей в серебряном капюшоне
Глава 1. Чудеса только начинаются
Глава 2. Суматоха с балабончиками
Глава 3. Прогулка в ступе
Глава 4. История Волшебной страны
Глава 5. Ваше Капюшонство
Глава 6. Таблетки Фантолетты
Глава 7. Ловушка для волшебников
Глава 8. Королева пустыни
Глава 9. Воспоминания злодея
Глава 10. Печенюшкин. История первая
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сестры-спасительницы
Глава 1. Принимаю вызов
Глава 2. Схватка в тюрьме
Глава 3. Главная площадь
Глава 4. Партия в куклы
Глава 5. Печенюшкин. История вторая
Глава 6. Признание Мануэлы
Глава 7. Тайна Драконьей пещеры
Глава 8. Печенюшкин. История третья
Глава 9. Последний бой
Глава 10. Перед антрактом
Злодей в серебряном капюшоне
Глава первая
На берегах великой сибирской реки беспорядочно и живописно раскинулся
огромный город. В этом городе, в квартире 77 дома номер 7 по улице Весенней
сидела на стуле второклассница Лиза Зайкина, сильно тосковала и смотрела в
стену. Родители ее были на работе, а сестра Алена -- в детском саду. Уроки
сделаны с вечера, в школу -- к часу тридцати, а времени -- лишь начало
двенадцатого.
Только что прошел дождь, тучи разогнало, небо сияло, голубое и чистое,
а если встать на спинку дивана у окна на цыпочки, можно полюбоваться
радугой. Один конец ее исчезал за домами, а другой как бы упирался в балкон
Зайкиных. Впрочем, в окно Лиза не смотрела.
Завтрак, оставленный мамой, съеден, обед на плите, постель Лиза убрала,
зарядку сделала. На столе заманчиво раскрыт толстенный том сказок Джанни
Родари. Хочешь -- читай, хочешь -- играй, живи и радуйся. Был вторник, 17
мая.
И тем не менее Лиза не радовалась ничему. Она смотрела в стену и угрюмо
перебирала одну за другой все свои неприятности. На обоях розовело пятно от
гуаши, похожее на башмак с полуоторванной подошвой. Это была память об их с
Аленой давнишней ссоре из-за красок. Тоже неприятность. Но старая. Хватало и
новых. Основной же неприятностью, как говорили папа с мамой, была Лизина
неорганизованность.
Ненормально, если девочка восьми с половиной лет не умеет сама себе
толком приготовить завтрак, а делая уроки дома, пропускает буквы в словах и
цифры в примерах. Ненормально, что она постоянно теряет в школе то чешки, то
варежки, то шарфик. А разве можно где попало оставлять свои очки, а потом по
часу искать их по всей квартире? Конечно, такой человек не может
пользоваться ни уважением одноклассников, ни любовью родителей, ни даже
доверием пятилетней сестры Алены. Так, примерно, говорил Лизе вчера вечером
папа, проверяя ее домашнее задание.
Когда папа с мамой отчитывали Лизу особенно долго, происходила странная
вещь. Где-то в середине нотации чувство вины у нее как будто съеживалось, а
в голове начинали звенеть тоненькие фарфоровые колокольчики... Лиза вдруг
представляла себя то ли принцессой сказочной страны, то ли маленькой
королевой эльфов на весеннем празднике фей, то ли отличницей Женей Шмелевой,
гордой и недоступной, когда она у доски, всегда спокойно и без ошибок,
отвечает любой урок.
Родители, чувствуя, что Лиза не слышит их, сердились особенно. Им
хотелось, чтобы дочка пообещала исправиться, и на этом можно было бы
закончить выговор -- всегда ведь неприятно ругать любимого ребенка.
Но когда мама, устав, спрашивала: "Ну как, ты все поняла, Лиза?", -- то
Лиза быстро отвечала ей что-нибудь вроде этого: "Да, мамочка, я все-все
поняла, а как ты думаешь, у кого было красивее бальное платье, у Золушки или
у Дюймовочки?"
И все начиналось сначала... Но не подумайте, что Лиза была двоечницей.
Училась она на "четыре" и "пять", а уж по чтению была, точно, первой
ученицей в классе.
Больше всего девочка любила повести-сказки и самую толстую книгу могла
прочесть за день. Если книга была особенно интересной, Лиза потом
перечитывала ее во второй раз, но и после первого прочтения способна была
пересказать почти дословно.
Она и гулять любила, и по физкультуре была отличницей, хоть и не
блистала особенными спортивными талантами. А еще Лизе нравилось рисовать.
Когда она задумывалась о чем-то над листом бумаги с ручкой в руке, то лист
быстро покрывался большеглазыми принцессами в изящных платьях и маленькими
смешными человечками в живых и неожиданных позах.
Изредка родителям выпадала возможность забежать домой в утреннее
неурочное время. Порой они и в одиннадцать часов могли обнаружить Лизу,
застывшую в ванной с щеткой в руке, неубранную постель и несъеденный
завтрак. Громыхали радио ни кухне, проигрыватель в детской и телевизор в
гостиной. Поэтому папа с мамой справедливо считали, что Лизины успехи в
школе держатся только на их контроле и неустанной бдительности.
Неприятностью второй была Лизина особенность задавать в самую
неожиданную минуту кучу самых ненужных и, как, опять же, говорили родители,
бестактных вопросов.
Вечером папа приходил с работы. Он снимал пальто, туфли в коридоре,
плюхался на табурет в кухне и какое-то время сидел молча и неподвижно. Потом
они с мамой начинали медленно рассказывать друг другу дневные новости.
Тут-то Лиза с Аленой врывались на кухню, и -- прощай покой!
Лиза честно старалась не мешать маме с папой, не разговаривать за едой,
не перебивать старших. Но ничего не получалось. Вопросы сыпались из нее,
стучали градом, прежде чем она успевала подумать, можно спросить или нельзя.
Были еще мелкие неприятности в школе, с ребятами. Лиза, как и все дети,
постоянно находилась со своими сверстниками в отношениях сложных. Они
ссорились, мирились, менялись куклами, бантиками и завтраками. А уж спорили
на темы самые разные -- от фасонов кукольных платьев до проблем внутренней и
международной политики.
И последней, постоянной неприятностью был Лизин длинноватый нос. Лиза
рассматривала его в зеркале каждый день, когда была дома одна. Девочка очень
боялась, что после школы ее с таким носом не примут в артистки.
Папа уверял Лизу, что нос выправится, а в крайнем случае можно будет
сделать потом пластическую операцию, но тут она папе не верила. У сестры
Алены нос был курносый, и поэтому Лиза считала ее красавицей.
Итак, Лиза смотрела в стену, думала о своей невеселой жизни, но вдруг,
непонятно как, в ее руке оказался фломастер. Появилось ощущение, что, если
обвести розовый башмак на стене фломастером и посадить в него смешного
человечка с маленькими голубыми глазками и растрепанной рыжей бородой, то
получится очень интересная картинка...
Когда картинка была окончена, и человечек глянул на Лизу из башмака,
словно подмигивал хитро голубым глазом, девочка опомнилась. Она поняла, что
стена испорчена безвозвратно. Теперь мама не будет с ней разговаривать весь
вечер, а папа... Папа опять, как в два-три месяца раз, закричит, вытащит из
брюк ремень, постоит над ней минуту, потом скажет горестно: "Эх, Лизка...",
махнет рукой и уйдет в спальню.
Несколько слезинок выползли из-под очков, скатились на губы, оставив во
рту соленый тепловатый привкус, и башмак с человечком на стене расплылся и
задрожал.
А потом произошло нечто непонятное и ошеломительное. Медленными,
плавными толчками башмак с человечком стал сползать со стены вниз и вбок,
увеличиваясь при этом в размерах. Вот он достиг края большой полки стеллажа,
служившей столом Лизе и Алене, вывалился на полку и застыл, прочно встав на
полуоторванную подошву. Теперь это был настоящий, грубый, розовый,
клоунский, наверное, башмак сорок пятого, приблизительно, размера.
Кряхтя и потирая поясницу, маленький человечек выбрался из башмака и
уставился на Лизу. На нем была ситцевая рубаха навыпуск с пояском, усыпанная
мелкими черными горошинами, и черные шаровары, заправленные в рыжие
скрипучие сапоги. Росту в нем было сантиметров пятнадцать.
-- Вот спасибо, доченька, -- степенно произнес он, поклонившись Лизе в
пояс, -- я-то и выбраться не чаял.
Стал разгибаться, опять закряхтел, схватился за поясницу и, тихо ойкая,
осторожно присел на томик Гайдара, лежащий на столе.
-- Радикулит, проклятый, замучил, -- пояснил он Лизе, как будто все
остальное было ей понятно. -- Об эту, значит, самую пору в тысяча восемьсот
третьем году весной в сенях прилег, ночь сырая была, с ветром, вот из угла и
просквозило.
-- Нор-маль-но... -- только и прошептала Лиза, крепко держась обеими
руками за сиденье стула, чтоб не свалиться от изумления.
В свои без трех месяцев девять лет она уже почти потеряла веру в
чудеса. И хоть порой страшно, неудержимо хотелось, чтобы произошло
что-нибудь волшебное, сказочное, веры в такой вот случай оставалось все
меньше и меньше. Ну, совсем капелька, где-то на донышке сознания. И от этого
ей, особенно по вечерам, перед сном, в постели, часто становилось грустно, и
слезы подступали к глазам.
-- Ой, это кто ты?.. Кто вы? -- поправилась Лиза.
Глаза ее уже совсем высохли, округлились, и человечка она разглядывала
с жадным интересом, даже рот приоткрылся. Вопросов же было так много, и все
подступали сразу, что она вновь замолчала, не решив, о чем же спросить
сначала.
-- Фея я, -- тихо сказал человечек, смутился и стал разглядывать
пятнышко на переплете Гайдара, зачем-то даже поколупал его ногтем.
-- Ничего себе! -- возмутилась Лиза такому заявлению. -- Уж если я даже
действительно не сплю, так феи, во-первых, тетеньки, во-вторых, красавицы,
как мама, а в-третьих, всегда в нарядных платьях.
Теперь человечек обиделся.
-- Ну уж, ежели по порядку, -- сказал он и стал загибать корявые
пальцы, -- так, во-первых, бывают феи злые и потому уродины. Во-вторых, у
меня справка есть, что я фея, да вот в столе она, в пне то есть, на работе
осталась. А в-третьих, меня до осени назначили, временно. Феи, вишь, в
отпуска пошли -- лето на носу, вот и сказало мне начальство, мол, надо,
Федя. Песенку слышала? И я тоже Федя. Федя -- фея, вроде даже как похоже. А
вообще, из домовых мы, да дом-то наш снесли. Строительство идет, значит.
Квартиры всем дают с удобствами. Что за удобство, коли печки нет?! Где
домовому жить? Дали домик отдельный, а зачем он мне, одинокому? Эх, ерш тебе
в печень!..
-- Ой! -- спохватился он и закрыл рот ладошкой. -- Ты меня, гриба
старого, девонька, не слушай. Мне и начальство говорит, мол, тезаурус у
тебя, Федя, сильно засоренный.
-- А что это: теза.. .терюза?.. -- выпалила Лиза, хоть спросить ей
хотелось совсем другое.
-- Это, понимать надо, слова так все, что в голове, по-умному
называются, -- туманно объяснил Федя и продолжил свой рассказ: --
Фантолетта, фея такая есть, ну ничего не скажешь, взаправдашняя. И
красавицей была, да только пожилые они сильно стали. Вот она в отпуск и
уйди. Отправилась к себе в Тень-Фонтанию, а корзинку с балабончиками и
забыла. Назад вертаться ей туда-сюда здоровья нет, телеграмму отбила, меня
начальство вызывает, так, мол, и так, Федя, отвези в Фонтанию балабончики.
Ну, я мужичок еще крепкий, шестисот нет! Отправился в башмаке-самолете, да
перевертелку номер одиннадцать в дороге подзабыл, вот и авария -- в стену
твою врос. Это еще удача, что ты дома одна. Я тебя прямо из стены заколдовал
маленько, ты меня нарисовала -- из неволи вызволила. А на взрослых
колдовство наше не действует, -- огорчился Федя. -- Какая-то штука в мозгах
к годам шестнадцати зарастает, и все тут.
-- Ой, ой, подождите, -- взмолилась Лиза, -- я так не успеваю! Вы
расскажите, пожалуйста, кто это -- начальство, что за Фонтания, что за
балабончики? И что это значит -- перевертелка?
Похоже было, что Федя не торопился. Он удобнее устроился на книжке,
руку запустил в башмак, извлек два желтых леденца. Один, потерев рукавом,
домовой протянул Лизе, аппетитно захрустел вторым и, прожевав и
откашлявшись, продолжил:
-- Начальство у нас, Лизавета, строгое, но понимающее. Название ему --
Дракошкиус Мурлыка Баюнович. Должность -- Великий Маг. Три головы у него
кошачьи и хвост кошачий, пушистый. Размером со слона будет, а крылья, как у
Змея Горыныча, но шерстяные, полосатые. А сам ангорской породы. Левая голова
у него за население отвечает, правая -- за достояние народное: мечи, там,
кладенцы, скатерти-самобранки, шапки-невидимки. Ну, а средняя, главная
голова -- за высоту моральную всей нашей силы волшебной.
Теперь, опять же, Тень-Фонтания. Солнце там, понимаешь, жаркое, потому
везде фонтанчики бьют, какой с газировкой, какой с пепси-колой, какой с
"Ессентуками", семнадцатым номером. А как попадешь туда, над тобой зонтик из
перьев павлиньих раскрывается, летает за тобой, тень дает и обмахивает. А
ежели, к примеру, загорать желаешь, хлопнешь в ладошки три раза, он и
отлетит в сторонку. Потом опять хлопнешь, он снова прилетит. Феи там,
видишь, отдыхают,-- рассердился Федя. -- А нам, нечистой силе, путевки в
Берендеев лес полагаются. Я этот лес на дух не переношу, там, хоть
разорвись, "Ессентуков" вовсе не достанешь. Люблю, грешным делом, поставить
этак бутылочек с дюжину около себя, да и выкушать вечерком под ведьмин
корень. Уж лет с полста, как на минеральную водичку перешел. Раньше-то я...
ну, это тебе не интересно, -- спохватился Федя и надолго, почему-то,
замолчал.
-- Дядя Федя, дядя Федя! -- заторопилась Лиза. -- А откуда же вы сейчас
прилетели? И про фей побольше расскажите! А Золушку вы знаете? А Кота в
сапогах? А про перевертелку-то?..
-- Ну-т, егоза, однако, девка! -- крякнул Федя. Он с видимым трудом
отвлекся от воспоминаний, привстал осторожненько, погладил поясницу,
прислушиваясь к себе, и вдруг заспешил. -- Лететь, значит, надо, -- объявил
он решительно. Заболтался я тут, пень болотный.
-- Не улетайте! -- закричала Лиза. -- Вы улетите, и все пройдет, и
сказка кончится, а я так больше ничего не узнаю никогда.
-- Ну, это ты брось, милая, -- ответил Федя, подкручивая что-то с
мелким дребезгом внутри башмака. -- Уж ежели зацепила тебя сказка, так до
шестнадцати, стало быть, лет, до закостенения мозгового тебе от нее не
спрятаться. А я с утра не евши, не пивши. -- Он опять замолчал, сурово и
выразительно посмотрев на девочку.
-- Может, чашечку кофе? -- робко спросила Лиза, вспомнив, как говорят
гостям родители, если те отказываются посидеть еще.
-- Выпью! -- быстро сказал Федя. -- Выпью кофе и борща, что у тебя в
холодильнике стоит, съем тарелочку.
Он мигом спрыгнул на пол и потрусил в кухню вместе с обрадованной
девочкой, не доставая ей даже до колена.
Лиза уложила стопку книжек на высокий стул, налила Феде борща в
просторную кукольную мисочку, нарезала хлеб, налила кофе, насыпала овсяного
печенья в вазочку -- откуда только сноровка бралась. Если бы папа посмотрел
на дочь в эти минуты, наверное, сильно бы удивился. Лиза и сама поела за
компанию с удивительным домовым и, хотя ее подбивало задать еще не меньше
тысячи вопросов, сидела за столом тихо и благонравно.
Федя борщ доел, досуха вытер мисочку коркой хлеба, собрал в горсть и
закинул в рот крошки со стола. Все так же строго глядя перед собой, он молча
выпил две чашки кофе из кукольного сервиза, съел пару штук печений, потом
вытер рот ладошкой, ладошку о салфетку и стал благодарить и прощаться.
-- Ты, Лизавета, помни, -- говорил он, уже забравшись на полку и
прилаживаясь залезть в башмак, -- встретимся еще с тобой. Федя добра не
забывает. Расскажу и про перевертелки, и про Страж-мухомора, и про Великого
Мага. А то и прокатимся до Кудыкиной горы, хомяков-смехунов проведаем. Да!--
спохватился он. -- Балабончики-то, вот они!
В руке у Феди была хрустальная корзиночка с крышкой, чуть побольше
грецкого ореха. Она светилась мягким голубовато-розовым светом, а внутри нее
что-то не то попискивало, не то позванивало, и слушать было удивительно
весело и приятно. Домовой крышечку приподнял, Лиза осторожно заглянула
внутрь, чуть не коснувшись корзинки носом, и увидела, что почти до самого
верха там грудой лежат светящиеся шарики. Они были совсем малюсенькие --
меньше половины спичечной головки каждый, и Лиза вдруг поняла, непонятно
как, что они живые, озорные и непослушные.
Федя запустил пальцы в корзинку, набрал щепотку балабончиков и, широко
размахнувшись, бросил их под потолок. Шарики засверкали в воздухе,
прозвенели, пропищали и пропали, будто их и не было.
-- Спрятались,-- пояснил Федя. -- Теперь тебе без меня не скучно будет.
Как пойдут балабончики лопаться, так и начнутся чудеса. Маленькие чудеса-то,
пустяковые, а все с ними жить веселей.
-- Федя! -- не на шутку взмолилась Лиза. -- Ну, расскажи, все-таки,
какие чудеса будут, и когда ты опять прилетишь, и почему ты в нашу квартиру
попал, а не в другую какую-нибудь?!
-- Лизок, -- ответил домовой. -- Балабончики по одному, по два
раскрываться станут, тебе потехи теперь на месяц хватит, сама разберешь, как
начнется. Когда я прилечу?.. Когда и где рука твоя сама карандаш возьмет и
против воли начнет рисовать, там и жди -- объявлюсь. А что попал я к вам,
так у тебя ж на стене клякса была башмаковая, а башмак башмака видит
издалека и действие, значит, оказывает.
Последнюю фразу Лиза не поняла, но переспросить забыла, захваченная
Федиными действиями.
Он лихо перемахнул с полки на подоконник, подпрыгнул, повис на ручке
окна, с нее перебрался на форточку, все это ловко и умело, как бывалый юнга
лезет на мачту. Затем Федя отворил чуть приоткрытую форточку настежь и стал
манить, подманивать к себе сияющую за окном радугу.
-- И учти, Лизавета, -- бормотал он, подводя край радуги к форточке, а
башмак к радуге, -- учти, чудеса только начинаются...
Наконец, самый кончик радуги завис у форточки, помедлил мгновение и
вошел в нее, как надувшийся под ветром бахромчатый краешек махрового
полотенца. Вошел и отразился в Лизиных глазах нежно и разноцветно.
Башмак уже стоял в форточке на радуге. Федя кувыркнулся в воздухе и
оказался в башмаке. Опять только рыжая всклокоченная голова его с
маленькими, как у улитки, рожками торчала снаружи. Он помахал Лизе рукой и
вдруг закричал:
-- А Печенюшкина встретишь -- не верь! Он зверь, тоже, душевный, но
приврать страсть как любит! Пока! Пишите письма, значит, мелким почерком,
поскольку места мало в башмаке!
Лиза махала рукой, кричала: "Пока!.. Пока!..", башмак с невероятной
скоростью заскользил вверх по радуге, превратился в розовую точку, слился
с радугой и пропал.
Тут только девочка догадалась взглянуть на часы. Стрелки показывали 13
часов с четвертью. До первого урока оставалось пятнадцать минут.
Глава вторая
В школу Лиза не опоздала: прибежала в класс со звонком, запыхавшись и
тараща глаза. Зато она забыла очки, дневник и расческу. Самое обидное, что
оправдываться было бесполезно. Ну кто бы поверил, что из стены у Лизы возник
маленький домовой в башмаке, ел борщ, пил кофе, а потом улетел по радуге?..
Лиза в свою учительницу Инну Васильевну, ну, прямо, влюблена была,
слушалась ее больше, чем родителей. Но если рассказать такое Инне
Васильевне, она вначале улыбнется, потом рассердится, а потом пошлет девочку
к врачу.
Несмотря на возраст и романтический характер, Лиза прекрасно понимала,
что без доказательств ей не поверит никто. Значит, надо ждать доказательств.
Неясно было все же, когда прилетит Федя: может, завтра, может, через месяц,
а может, вовсе через год. Поэтому вся надежда была на балабончики. Хотя,
когда они начнут раскрываться, Федя ей точно не сообщил.
"Значит, надо терпеть, -- сказала себе Лиза, -- и научиться жить так,
словно ничего не было. Надо кончать четверть и попытаться заработать по
математике "пять", чтобы мама была довольна". Ночью Лиза спала плохо, а под
утро ей приснилось, что на уроке физкультуры она бежит по дорожке
спортплощадки и видит: на ногах у нее не чешки, а розовые клоунские башмаки
45-го размера с полуоторванными подошвами. А наверху, в баскетбольной
"корзинке" сидит учитель физкультуры Ростислав Николаевич с рыжей, как у
Феди, бородой и кричит ужасную чепуху:
-- Ты на бегу-то кувыркайся, кувыркайся, Лизок! А будешь падать, очки
надень, а то радугу не увидишь!..
Прошли три дня. Лиза уже ни на что не надеялась. Наступил вечер
пятницы, и родители собирались в театр.
Папа стоял в дверях в плаще, мама пудрилась перед зеркалом в коридоре и
давала девочкам последние наставления. Сестра Алена хныкала в детской -- не
хотела, чтобы папа с мамой уходили. Лиза стояла в коридоре и угрюмо чертила
по полу носком тапка. Ей тоже было тоскливо остаться на весь вечер вдвоем с
сестрой, но хныкать ведь несолидно.
Наконец, дверь захлопнулась, и Алена заревела в голос.
-- Аленка, -- хмуро сказала Лиза, -- хочешь, я тебе почитаю?
-- А-а-а-а-а-а-а! -- захлебывалась сестренка. -- А ты не знаешь, не
знаешь, Лизочкина, что я хочу почитать-то! А-а-а-а-а-а!
-- А ты выбери книгу, какую хочешь, -- ответила Лиза, безрадостно
смиряясь с ролью няньки.
Алена, успокаиваясь понемногу, но все еще пыхтя, влезла на стул и
достала с полки толстую затрепанную книгу -- сборник сказок, где были и
"Приключения Буратино".
-- Вот, -- протянула она книгу сестре. -- Я хочу про Буратино, только,
чур, опять сначала.
-- Ладно, сначала, только сперва умойся: руки грязные, рожа зареванная
-- смотреть противно, -- сказала Лиза с папиной интонацией.
Алена недоверчиво оглядела руки, потом в зеркало -- физиономию с карими
припухшими глазами и тугими розовыми щеками в грязноватых подтеках и,
бормоча что-то ворчливо себе под нос, пошла в ванную. Слышно было, как она
подтаскивает табуретку к выключателю, как щелкает им, включая свет, как
сопит, поворачивая тугой кран, и вдруг...
-- Лиза, Лиза!! -- на пронзительной ноте кричала Аленка. -- Скорее!
Гляди! Ой!!
В три прыжка подскочив к двери, Лиза глянула в ванную и застыла, открыв
рот.
Шипучей коричневой струей, наполняя комнату ни с чем не сравнимым
ароматом, хлестала из крана пепси-кола.
Лиза стояла, не в силах сдвинуться с места, и мысль: "Неужели!" --
металась в ее разом опустевшей голове, как синица под потолком.
Хозяйственная Алена уже притащила из кухни большую красную кастрюлю и
подставила под кран.
Пепси-кола текла еще минуты три, девочки только успевали менять посуду,
потом кран фыркнул, замолчал, и сам собой повернулся обратно вентиль.
Раздалось ниоткуда тоненькое хихиканье, и чей-то задорный голос сказал:
-- Ну, хватит, девчонки, лопнете еще.
Набралось чудесного напитка вот сколько: большая кастрюля, трехлитровый
бидон и стеклянная трехлитровая банка из-под сока. Когда Лиза снова
отвернула кран, оттуда лилась обычная вода.
Они пили пепси-колу чашками, черпая прямо из кастрюли, пили сопя,
отдуваясь, потом дружно начали икать, поставили чашки на стол, и Алена с
трудом спросила:
-- Лиза-ик! А кто ее-ик! ик! в кран налил? ... ик! ик! ик!
-- Аленка-ик! -- торжественно ответила Лиза. -- Это-ик! балабончики-ик!
ик! ик!
Лиза глубоко вздохнула, не выдыхая воздух, зажала нос, посидела так,
сколько смогла, с шумом выдохнула и, избавившись на время от икоты, начала
рассказывать:
-- Во вторник днем ко мне прилетал домовой Федя, который фея из сказки,
и рассыпал здесь балабончики. А это такие маленькие шарики, и они светятся.
А когда они лопаются, происходят чудеса. Я уже думала, что не начнется, но
вот, началось-ик! -- она закрыла рот ладошкой и сияющими глазами уставилась
на Аленку.
Тут тихо начала распахиваться дверь в коридор. Аленка открыла рот,
чтобы закричать, одной рукой схватилась за Лизу, а другой прижала к себе
бидон с пепси-колой. В кухню сама собой въехала белая кукольная коляска, на
сиденье которой мягким розово-голубоватым цветом мерцал малюсенький шарик.
Если б он не светился, переливаясь, девочки, наверное, и не заметили бы его.
Коляска остановилась посреди кухни, шарик подпрыгнул на сиденье раз,
другой, третий, все выше и выше, мягко перелетел на стол и начал расти. Он
стал величиной с апельсин, потом с арбуз и продолжал увеличиваться.
-- Хватит! -- закричала Аленка, вдруг испугавшись по-настоящему.
Шар как будто только этого и ждал. Он со звоном лопнул, мелкие брызги
взлетели под потолок и застыли на нем голубыми и розовыми звездами, а на
столе, на месте шара возвышался торт невероятной красоты.
Он был весь из мороженого, залитого блестящим шоколадом и украшенного
маленькими фигурками зверюшек, сделанных из кусочков дыни, персика, арбуза,
ананаса и еще каких-то неизвестных фруктов. На торте печатными буквами
нежно-желтоватого крема была сделана надпись: "Ешь хоть сколько -- не беда.
Не простынешь никогда!"
Два огромных куска отделились от торта, сами легли на взявшиеся
ниоткуда тарелочки и оказались перед Лизой и Аленкой. Возле каждой тарелочки
появилась ложка с ручкой в виде попугая.
Вкус торта не поддавался описанию. "Это -- как праздник в животе", --
думала Лиза, расправляясь со вторым куском.
-- Аленка, -- спросила Лиза вдруг, -- зачем ты орала: "Хватит!", --
может, он бы еще рос?
-- А если бы там был кто-то злой? -- невнятно ответила Алена с полным
ртом. -- Он как закричит на меня толстым голосом, и я забоюсь.
-- Хи-хи-хи-хи-хи-хи! -- засмеялись где-то в углу под батареей. Оттуда
выкатились два балабончика, не переставая хихикать, раздулись каждый до
размеров хорошего яблока и затанцевали в воздухе, пытаясь стукнуть друг
друга, как боксеры на ринге.
Вот они столкнулись, пропали, зазвенели тонкие колокольчики и отовсюду