Страница:
– Если хотите, – улыбнулся государственный деятель.
Это был ее первый выход в свет. Первый раз она была в центре внимания, первый раз была королева. Первый раз она могла посмотреть королевским взглядом в глаза хотя бы тому симпатичному мальчику с такими темными от страсти глазами, посмотреть так, что тот неминуемо почувствует желание сделать все, что она попросит.
Авдеев выпил тоже. Глаза его сделались масляными. Он стал говорить, что давно не живет с женой, и всю жизнь мечтал встретить такую женщину как Дарья Павловна.
– Вы только посмотрите на меня по особенному, мягко, обещающе посмотрите, и мы сейчас же поедем с вами в Москву, и я отведу вас в Банк реконструкции и развития, и вас сделают пресс-секретарем с окладом десять тысяч долларов. Или поедемте на телевидение и поговорим там о вашей собственной программе. Вы хотите иметь собственную телепрограмму? Да, хотите, я вижу по вашим глазам. Но более вас этого хотят миллионы российских мужчин и женщин. Потому что вы – это не вы, – Даша усмехнулась, вспомнив Козлова с его "Матрицей", – вы – это национальное достояние, и каждый российский гражданин имеет прямое конституционное право видеть вас хотя бы на телеэкране...
– Ну хорошо, отведете вы меня сегодня в банк своей реконструкции или на телевидение, – скептически посмотрела Даша на преждевременно явившегося Деда Мороза. – И что мы там увидим? Мы там увидим такого же, как вы, человека. И он тоже будет смотреть на меня вашими глазами и обещать райские кущи...
– Ну, почему обещать...
– Будет, будет. Будет обещать полмира за некую маленькую услугу с моей стороны. И как вы меня делить станете?
– Нет, делить я вас не стану... Они и так сделают все, что я скажу.
Даша не ответила, и Авдеев, поев ее глазами, продолжил:
– Послушайте, Дарья Павловна! Мы же взрослые люди. Я видный и небедный мужчина, вы – красивейшая в мире женщина. Этим все сказано. Я предлагаю вам контракт – вы становитесь моей женой, а я устраиваю вам молниеносную карьеру...
Даша посмотрела скептически. Дед Мороз, не привыкший, видимо, к таким взглядам, переменился лицом и сказал неожиданно зло:
– Знаете, что, милая? Я должен вам кое-что сказать. Я должен вам сказать, что, на мой взгляд, вы глубоко заблуждаетесь, Вы думаете, красоты вам хватит, чтобы выбраться из ваших стоптанных сторублевых туфелек и этого платья? Да, хватит, но деньги на расходы вам будет давать не муж, а клиенты. И не прямо, а через сутенера.
У стола возник симпатичный мальчик с темными от страсти глазами.
– Девушка, – обратился он к Даше. – Если вам нехорошо, скажите мне, и я сделаю вам свежий воздух.
– Нет, нет, все в порядке, спасибо, – светло улыбнулась Даша. – И бога ради извините, у меня с этим господином деловой разговор. Вы настоящий рыцарь, всего вам доброго.
Мальчик попрощался офицерским кивком и не посмотрев на Авдеева, пошел к своему столику.
– Ну вот, вы видите, если бы не я, вы попали бы в руки этого торговца наркотиками, – глядя ему вслед, уже спокойно проговорил один из руководителей Счетной палаты. – Он, дабы навечно оставить вас при себе, посадил бы вас на иглу. И кончили бы вы на Ярославском вокзале, и цена вам была бы бутылка водки.
– Иногда вы так говорите, что мне по-женски вас жаль. Почему вы так жестоки и... и неблагородны?
Авдеев не обиделся.
– Работа такая... – помолчав, посмотрел он виновато. – Хотя нет, не в этом дело. Мне просто кажется, что отпусти я вас, то все у меня кончится. Все. Даже то, что называют жизнью...
– Вот так бы и говорили, а то бутылка водки, бутылка водки... Один мой знакомый как-то заметил, что не надо все осуществлять, надо хоть что-нибудь оставлять втуне, про запас. Это вожделение, этот запас счастья, он как фундамент, как взлетная полоса, которые всегда при тебе... Давайте и наши отношения так построим. Пусть они останутся нереализованными, пока останутся. Представьте, вы завтра утром просыпаетесь, вспоминаете меня, и вам становится хорошо. Хорошо, потому что вы не сделали мне ничего дурного, и хорошо, оттого, что вы почувствуете, что я когда-нибудь позвоню вам и скажу: "Коля, мне сейчас плохо, очень плохо, я вспомнила вас, и мне показалось, что вы сможете, вы захотите мне помочь"...
Да, вам будет хорошо, и мне тоже... Вечером я вернусь в свое скромное пустынное жилище, сварю чашечку кофе, утону в кресле и буду вас вспоминать... Буду вспоминать ваши мужские глаза, вашу совсем мальчишескую нервозность, буду сидеть и представлять себя пресс-секретарем очень крупного банка с огромным зимним садом, потом увижу себя на телеэкране, увижу, как восторженно статисты смотрят на меня... И мне станет немножечко грустно и я чуточку пожалею, что не умчалась с вами в самый центр Москвы...
– Вы действительно одиноки? – спросил Авдеев.
– Да, у меня никого нет, даже соседей. И на работу еще не устроилась...
– Об этом вы можете не беспокоиться, – махнул рукой Авдеев, думая о чем-то своем. – Ну, что, вперед, на Москву?
Она кивнула.
– Да, конечно, я уже опаздываю.
Один из руководителей Счетной палаты подозвал официанта, стал рассчитываться. Даша тем временем сходила в дамскую комнату. Вернулась она счастливой. Вернулась счастливой, увидев себя в большом, от пола до потолка зеркале в котором все ее лохмотья выглядели творениями Версаччи. Они с Авдеевым вышли, сели в машину. У первой же рощицы Авдеев резко свернул и на полной скорости покатил к ней.
Даша поняла, что жизнь для нее кончилась. И бросилась с кулаками на будущего своего убийцу.
Тот брызнул ей в лицо из баллончика. Даша обмякла.
68. Козлов, сын Козлова.
69. Это был другой человек, с другим лицом и голосом.
70. Вот сволочи!
* * *
Авдеев не пожадничал, заказал все самое лучшее, в том числе и любимый Дашей брусничный "Абсолют", и она напилась.Это был ее первый выход в свет. Первый раз она была в центре внимания, первый раз была королева. Первый раз она могла посмотреть королевским взглядом в глаза хотя бы тому симпатичному мальчику с такими темными от страсти глазами, посмотреть так, что тот неминуемо почувствует желание сделать все, что она попросит.
Авдеев выпил тоже. Глаза его сделались масляными. Он стал говорить, что давно не живет с женой, и всю жизнь мечтал встретить такую женщину как Дарья Павловна.
– Вы только посмотрите на меня по особенному, мягко, обещающе посмотрите, и мы сейчас же поедем с вами в Москву, и я отведу вас в Банк реконструкции и развития, и вас сделают пресс-секретарем с окладом десять тысяч долларов. Или поедемте на телевидение и поговорим там о вашей собственной программе. Вы хотите иметь собственную телепрограмму? Да, хотите, я вижу по вашим глазам. Но более вас этого хотят миллионы российских мужчин и женщин. Потому что вы – это не вы, – Даша усмехнулась, вспомнив Козлова с его "Матрицей", – вы – это национальное достояние, и каждый российский гражданин имеет прямое конституционное право видеть вас хотя бы на телеэкране...
– Ну хорошо, отведете вы меня сегодня в банк своей реконструкции или на телевидение, – скептически посмотрела Даша на преждевременно явившегося Деда Мороза. – И что мы там увидим? Мы там увидим такого же, как вы, человека. И он тоже будет смотреть на меня вашими глазами и обещать райские кущи...
– Ну, почему обещать...
– Будет, будет. Будет обещать полмира за некую маленькую услугу с моей стороны. И как вы меня делить станете?
– Нет, делить я вас не стану... Они и так сделают все, что я скажу.
Даша не ответила, и Авдеев, поев ее глазами, продолжил:
– Послушайте, Дарья Павловна! Мы же взрослые люди. Я видный и небедный мужчина, вы – красивейшая в мире женщина. Этим все сказано. Я предлагаю вам контракт – вы становитесь моей женой, а я устраиваю вам молниеносную карьеру...
Даша посмотрела скептически. Дед Мороз, не привыкший, видимо, к таким взглядам, переменился лицом и сказал неожиданно зло:
– Знаете, что, милая? Я должен вам кое-что сказать. Я должен вам сказать, что, на мой взгляд, вы глубоко заблуждаетесь, Вы думаете, красоты вам хватит, чтобы выбраться из ваших стоптанных сторублевых туфелек и этого платья? Да, хватит, но деньги на расходы вам будет давать не муж, а клиенты. И не прямо, а через сутенера.
У стола возник симпатичный мальчик с темными от страсти глазами.
– Девушка, – обратился он к Даше. – Если вам нехорошо, скажите мне, и я сделаю вам свежий воздух.
– Нет, нет, все в порядке, спасибо, – светло улыбнулась Даша. – И бога ради извините, у меня с этим господином деловой разговор. Вы настоящий рыцарь, всего вам доброго.
Мальчик попрощался офицерским кивком и не посмотрев на Авдеева, пошел к своему столику.
– Ну вот, вы видите, если бы не я, вы попали бы в руки этого торговца наркотиками, – глядя ему вслед, уже спокойно проговорил один из руководителей Счетной палаты. – Он, дабы навечно оставить вас при себе, посадил бы вас на иглу. И кончили бы вы на Ярославском вокзале, и цена вам была бы бутылка водки.
– Иногда вы так говорите, что мне по-женски вас жаль. Почему вы так жестоки и... и неблагородны?
Авдеев не обиделся.
– Работа такая... – помолчав, посмотрел он виновато. – Хотя нет, не в этом дело. Мне просто кажется, что отпусти я вас, то все у меня кончится. Все. Даже то, что называют жизнью...
– Вот так бы и говорили, а то бутылка водки, бутылка водки... Один мой знакомый как-то заметил, что не надо все осуществлять, надо хоть что-нибудь оставлять втуне, про запас. Это вожделение, этот запас счастья, он как фундамент, как взлетная полоса, которые всегда при тебе... Давайте и наши отношения так построим. Пусть они останутся нереализованными, пока останутся. Представьте, вы завтра утром просыпаетесь, вспоминаете меня, и вам становится хорошо. Хорошо, потому что вы не сделали мне ничего дурного, и хорошо, оттого, что вы почувствуете, что я когда-нибудь позвоню вам и скажу: "Коля, мне сейчас плохо, очень плохо, я вспомнила вас, и мне показалось, что вы сможете, вы захотите мне помочь"...
Да, вам будет хорошо, и мне тоже... Вечером я вернусь в свое скромное пустынное жилище, сварю чашечку кофе, утону в кресле и буду вас вспоминать... Буду вспоминать ваши мужские глаза, вашу совсем мальчишескую нервозность, буду сидеть и представлять себя пресс-секретарем очень крупного банка с огромным зимним садом, потом увижу себя на телеэкране, увижу, как восторженно статисты смотрят на меня... И мне станет немножечко грустно и я чуточку пожалею, что не умчалась с вами в самый центр Москвы...
– Вы действительно одиноки? – спросил Авдеев.
– Да, у меня никого нет, даже соседей. И на работу еще не устроилась...
– Об этом вы можете не беспокоиться, – махнул рукой Авдеев, думая о чем-то своем. – Ну, что, вперед, на Москву?
Она кивнула.
– Да, конечно, я уже опаздываю.
Один из руководителей Счетной палаты подозвал официанта, стал рассчитываться. Даша тем временем сходила в дамскую комнату. Вернулась она счастливой. Вернулась счастливой, увидев себя в большом, от пола до потолка зеркале в котором все ее лохмотья выглядели творениями Версаччи. Они с Авдеевым вышли, сели в машину. У первой же рощицы Авдеев резко свернул и на полной скорости покатил к ней.
Даша поняла, что жизнь для нее кончилась. И бросилась с кулаками на будущего своего убийцу.
Тот брызнул ей в лицо из баллончика. Даша обмякла.
68. Козлов, сын Козлова.
Лихоносов был спокоен. Он даже казался заторможенным. Сердце его билось ровно. Козлов-младший смотрел на него изумленно, "Прямо Шварценнегер, – думал он. – Его бабу насиловать собираются, а он облака рассматривает".
Как только "Мерседес" скрылся в лесочке, Лихоносов приказал себе действовать хладнокровно, действовать как на сложной хирургической операции. К машине он кинулся лишь после того, как Авдеев положил Дашу лицом вниз на капот, снял с нее колготки и принялся спускать с себя брюки.
Авдеев потерял сознание от несильного тычка пистолетным дулом. Хирург знал, куда бить. В институте между делом рассказывали и куда, в случае чего, бить, и куда колоть.
Пока он переносил Дашу в машину Козлова-младшего, тот изучал документы Авдеева. Вернувшись к "Мерседесу", Лихоносов нашел его чернее тучи.
– В чем дело, Андрей? – испугался он.
За Дашей они следили час и успели познакомиться и перейти на "ты".
– Это Гога Красный, авторитет здешний... Странно, что он один в машине и без сопровождения...
– Ну и бог с ним, мы же ему практически ничего не сделали. Поехали отсюда быстрее, он через несколько минут очухается.
– Нет, так дела не делаются! – покачал головой Козлов-младший. У меня жена и трое детишек. Мочить его, однако, надо. Наверняка кто-нибудь, видел, как мы его пасли.
– Нельзя его убивать! Его же видели с Дашей! А такую, как она, найти раз плюнуть.
– Ничего страшного, – подмигнул Козлов. – Вернешь ей физию, и все дела.
Хирург посмотрел недоуменно.
– Я шучу, – успокоил его Козлов-младший. – Но убить его надо. Может, ты ему приступ какой устроишь, вы ведь на это большие специалисты?
– Не могу, я клятву давал.
– Это клятву Гиппократа, что ли? – Козлов-младший не спешил, он ждал сумерек.
– Да.
– А если Дашу, меня, моих короедов убьют, как будет чувствовать себя твоя клятва?
– Не знаю, – буркнул Лихоносов.
Козлов посмотрел на Красного и сказал:
– Слушай, ударь его еще раз, а то сейчас очнется. Не хочу, чтобы меня видел.
Лихоносов ударил.
– Ну и как? – спросил его Козлов.
– Что как?
– Как клятва твоя? Ты ведь больному повредил?
– Да как-то мягче стала и аморфнее... А что ты предлагаешь?
– Давай подумаем. Нас видели люди. Видели, как ты в машину мою садился, как у ресторана битый час стояли. Следы машины нашей на грязи...
– Ночью снег пойдет.
– Это конечно, хорошо. Снег для нашего брата самое то. Теперь давай даму твою проанализируем. Люди видели, как она в "Мерс" садилась. В ресторане ее видели. Если Гога пропадет без остатка, то ей хана, возьмут за шерсть.
Хирург поморщился.
– А ствол этот откуда? – показал Козлов на пистолет подбородком.
Хирург рассказал.
– Значит, если его рядом с телом оставить, две банды передерутся... – задумался Козлов. – Да нет... Без вопросов к нам все равно не обойдется. Вот ведь я дурак, сидел бы дома, а теперь такой геморрой на голову! Ударь его еще. Видишь, очухивается.
Хирург ударил. Затем, походив взад-вперед, подошел к Козлову-младшему и сказал:
– Я придумал, как совесть свою утихомирить...
– Причем тут твоя совесть, – поморщился Андрей.
– Понимаешь, я могу попытаться его вылечить, от его дурных наклонностей...
– От каких наклонностей?
– Он жажды насилия, от жадности, от дурных детских переживаний, сделавших его преступником...
– И как ты это сделаешь?
– Очень просто. Во-первых, нужны деньги, две, три тысячи долларов.
– У него в машине есть наверное. Сейчас посмотрю.
Через три минуты на капоте машины лежала стопка зеленых бумажек. Нервничавший Андрей, сам не зная, зачем, положил их туда и придавил замасленной гайкой, найденной там же, где и деньги.
– А зачем они? – спросил он, повернувшись к Лихоносову. – Там почти четыре тысячи.
– Сегодня отправим его на Канарские острова, – заулыбался тот, представляя лицом жаркое тропическое солнце.
– "Меня нет дома", – ваша крыша, – отреагировал Козлов-младший.
– Но для этого еще нужна дрель и сверло диаметром с карандаш.
Козлов посмотрел недоуменно прищурившись.
– Так есть у вас дрель и сверло? – повторил вопрос Лихоносов.
– Есть, у меня в машине все есть. А зачем они тебе?
– Мы сейчас просверлим ему череп в определенном месте, то есть месте, под которым, так сказать, человеческая оперативная память, потыкаем в это место прокаленной проволочкой, можно разогнутой скрепкой, если найдется, и он забудет и про мать родную, вырастившую его без любви, и про отца, сделавшего его трусливым и жестоким, и про нас с вами забудет. Когда он это сделает, то есть забудет, мы его приведем в чувство и расскажем ему, что он есть преуспевающий торговец книгами из Сыктывкара по имени... по имени Владимир Константинович Владимиров...
– Не Владимир Константинович Владимиров, а Василий Васильевич Комаров из Суздаля, – поняв мысль, поправил Козлов. – На имя Владимира Константиновича Владимирова из Сыктывкара у него паспорта нет...
– Да, расскажем ему, что он Василий Васильевич Комаров из Суздаля и отправим на все деньги на Канарские острова.
– И все так просто?
– И все так просто. Если, конечно, есть водка и будет врачебная удача.
– Водка у меня есть. Выпить, что ли, хочешь?
– Нет, я уже не пью. А этого надо напоить до отвращения, чтобы не буянил.
– Сейчас принесу. А где сверлить будем?
– В "Мерсе", конечно. Там светло и кондиционер от нетипичной пневмонии. Только сидения надо откинуть. Откидываются они в "Мерсах"? Или немцы в машинах не спят?
– Откидываются, конечно. Потому что немцы в машинах не спят, они в них е...тся.
– Замечательно! Знаешь, сейчас Даша должна очнуться... Я думаю, ей не надо всего это видеть. Сам понимаешь, буду ей потом с дрелью жужжащей в руках снится. Так что, пожалуйста, и ее напои. Тем более, после газа это полезно. А я тем временем руки помою.
– Послушайте, – порой Козлов от уважения переходил на "Вы", – а зачем скрепкой в мозгах ковыряться? Я читал, это электричеством делают?
– А откуда у нас электричество, коллега?
– У нас же машина, доктор! – снисходительно скривился Козлов-младший. – Сорока вольт тебе хватит?
– Хватит.
– Ну тогда смотри!
Через пять минут Козлов протянул Хирургу два свитых звонковых провода. Концы их были оголены и зачищены. Хирург взял "инструмент" и ткнул в запястье. И вскрикнул от боли.
– Просто замечательно, – сказал он, придя в себя. – Можно, однако, начинать.
Пока Хирург три раза мыл руки из канистры, его "коллега" напоил водкой Дашу и будущего Комарова из Суздаля, а также старательно вымыл бензином ручную дрель.
– А ты не промахнешься? – спросил он подошедшего напарника, заправляя в нее сверло.
– Нет, исключено. Понимаешь, у меня руки особенные – я ладонями все участки мозга чувствую. Даже на расстоянии. Вот смотри.
Несколько секунд Хирург водил ладонями над головой Козлова. Затем мягко улыбнулся и сказал:
– Ты ведь в детстве переболел легкой формой менингита, да?
– Да... До сих пор голова побаливает. И внимание не могу сосредоточить... Потому и не выучился.
– Знаю, все знаю. Хочешь, я и тебя просверлю?
Хирург почувствовал себя Лихоносовым, которого когда-то совершенно напрасно засадили в психушку.
– Нет, не надо, я уже привык собой быть. Его, давай, сверли!
И протянул дрель Хирургу. Тот не взял, помотал головой. Козлов удивился:
– Ты что?
– Сначала, Андрей, точку найти надо, я же говорил. Сиди тихо, не дыши и не думай.
Козлов замер, и Лихоносов, прикусив шариковую ручку, извлеченную из бардачка, стал водить ладонями по голове уже почти бывшего Авдеева. Найдя приблизительное расположение нужной области мозга, он начал ее детализировать. Делал он это указательным и средним пальцам правой руки, время от времени смачивая их слюной.
"Псих да и только", – нарушил Козлов-младший приказ не думать. Но это не помешало Хирургу – точка сверления была уже найдена и отмечена синим шариком.
Надев резиновые перчатки (походный набор хирурга маньяк-Лихоносов взял с собой, он всегда брал его с собой, куда бы ни шел), он обработал место сверления йодом и, положив бандитскую голову на колени Козлова-младшего, взялся за дрель.
Сверлил Лихоносов красиво. "Умеет, псих, работать", – подумал Козлов, любуясь его механически плавными движениями.
Просверлив голову уже почти совсем бывшего Гоги Красного, видного подмосковного бандита, Хирург взял в руку провод и ровным движением вогнал его концы в мозг будущего Василия Васильевича Комарова из славного русского города Суздаля. Когда из отверстия пошел дым, тот дернулся и раскрыл глаза, смотревшие с надеждой.
– Привет, Вася! – залился смехом Козлов-младший. – Возьмешь меня на Канары?
Комаров не ответил, веки его медленно опустились, и он вновь провалился в пьяный сон.
Когда он вернулся в машину, Василий Васильевич Комаров, нанюхавшийся нашатырного спирта, находился в сознании и добром физическом здравии. Психическое же здравие лилось в него как бензин из заправочного пистолета. Сидя с ним лицом к лицу, Лихоносов, покачивался из стороны в сторону и монотонно бубнил:
– Мама ваша была прекрасным человеком, она любила вас больше жизни, она научила вас уважать женщин и прощать слабость...
Повторив это пятнадцать раз, Лихоносов затянул другую песню:
– Папа ваш была хорошим человеком, он любил вас больше жизни, он научил вас быть сильным, честным и справедливым.
Потом он повторял: – "Ты сын родины России, и ты любишь ее беззаветно и готов защищать до последней капли крови". Закончив с воспитанием и идеологией (не забыв Курильские острова), Лихоносов принялся за насущное.
"Две недели ты не будешь ни расчесывать головы, ни мыть ее, ни касаться. Ты никогда не видел ни меня, ни этого человека, ни удивительно красивой женщины по имени Даша. Ты никогда не был в Орехово-Зуево, и никогда не был преступным авторитетом. Вот тебе командировочные, – зеленые бумажки Авдеева перешли в руки Комарова, – Сегодня же ты поедешь в Шереметьево, и улетишь на Канарские острова".
Последнее заклинание Лихоносов повторил лишь раз. Его остановил насмешливо-металлический голос Козлова:
– Послушай, не отправляй его на Канары. Отправь его туда, куда папаню моего отправил.
* * *
Даша скрылась за углом, и сердце у Лихоносова заболело. Он вернулся в дом, взял пистолет, зажившийся в большой алюминиевой кастрюле, и последовал за ней. Когда она уехала в "Мерседесе", он остановил первую попавшуюся машину. В ней сидел Козлов-младший. У него были дела, но, увидев человека, к которому отец был неравнодушен, он пренебрег ими.Как только "Мерседес" скрылся в лесочке, Лихоносов приказал себе действовать хладнокровно, действовать как на сложной хирургической операции. К машине он кинулся лишь после того, как Авдеев положил Дашу лицом вниз на капот, снял с нее колготки и принялся спускать с себя брюки.
Авдеев потерял сознание от несильного тычка пистолетным дулом. Хирург знал, куда бить. В институте между делом рассказывали и куда, в случае чего, бить, и куда колоть.
Пока он переносил Дашу в машину Козлова-младшего, тот изучал документы Авдеева. Вернувшись к "Мерседесу", Лихоносов нашел его чернее тучи.
– В чем дело, Андрей? – испугался он.
За Дашей они следили час и успели познакомиться и перейти на "ты".
– Это Гога Красный, авторитет здешний... Странно, что он один в машине и без сопровождения...
– Ну и бог с ним, мы же ему практически ничего не сделали. Поехали отсюда быстрее, он через несколько минут очухается.
– Нет, так дела не делаются! – покачал головой Козлов-младший. У меня жена и трое детишек. Мочить его, однако, надо. Наверняка кто-нибудь, видел, как мы его пасли.
– Нельзя его убивать! Его же видели с Дашей! А такую, как она, найти раз плюнуть.
– Ничего страшного, – подмигнул Козлов. – Вернешь ей физию, и все дела.
Хирург посмотрел недоуменно.
– Я шучу, – успокоил его Козлов-младший. – Но убить его надо. Может, ты ему приступ какой устроишь, вы ведь на это большие специалисты?
– Не могу, я клятву давал.
– Это клятву Гиппократа, что ли? – Козлов-младший не спешил, он ждал сумерек.
– Да.
– А если Дашу, меня, моих короедов убьют, как будет чувствовать себя твоя клятва?
– Не знаю, – буркнул Лихоносов.
Козлов посмотрел на Красного и сказал:
– Слушай, ударь его еще раз, а то сейчас очнется. Не хочу, чтобы меня видел.
Лихоносов ударил.
– Ну и как? – спросил его Козлов.
– Что как?
– Как клятва твоя? Ты ведь больному повредил?
– Да как-то мягче стала и аморфнее... А что ты предлагаешь?
– Давай подумаем. Нас видели люди. Видели, как ты в машину мою садился, как у ресторана битый час стояли. Следы машины нашей на грязи...
– Ночью снег пойдет.
– Это конечно, хорошо. Снег для нашего брата самое то. Теперь давай даму твою проанализируем. Люди видели, как она в "Мерс" садилась. В ресторане ее видели. Если Гога пропадет без остатка, то ей хана, возьмут за шерсть.
Хирург поморщился.
– А ствол этот откуда? – показал Козлов на пистолет подбородком.
Хирург рассказал.
– Значит, если его рядом с телом оставить, две банды передерутся... – задумался Козлов. – Да нет... Без вопросов к нам все равно не обойдется. Вот ведь я дурак, сидел бы дома, а теперь такой геморрой на голову! Ударь его еще. Видишь, очухивается.
Хирург ударил. Затем, походив взад-вперед, подошел к Козлову-младшему и сказал:
– Я придумал, как совесть свою утихомирить...
– Причем тут твоя совесть, – поморщился Андрей.
– Понимаешь, я могу попытаться его вылечить, от его дурных наклонностей...
– От каких наклонностей?
– Он жажды насилия, от жадности, от дурных детских переживаний, сделавших его преступником...
– И как ты это сделаешь?
– Очень просто. Во-первых, нужны деньги, две, три тысячи долларов.
– У него в машине есть наверное. Сейчас посмотрю.
Через три минуты на капоте машины лежала стопка зеленых бумажек. Нервничавший Андрей, сам не зная, зачем, положил их туда и придавил замасленной гайкой, найденной там же, где и деньги.
– А зачем они? – спросил он, повернувшись к Лихоносову. – Там почти четыре тысячи.
– Сегодня отправим его на Канарские острова, – заулыбался тот, представляя лицом жаркое тропическое солнце.
– "Меня нет дома", – ваша крыша, – отреагировал Козлов-младший.
– Но для этого еще нужна дрель и сверло диаметром с карандаш.
Козлов посмотрел недоуменно прищурившись.
– Так есть у вас дрель и сверло? – повторил вопрос Лихоносов.
– Есть, у меня в машине все есть. А зачем они тебе?
– Мы сейчас просверлим ему череп в определенном месте, то есть месте, под которым, так сказать, человеческая оперативная память, потыкаем в это место прокаленной проволочкой, можно разогнутой скрепкой, если найдется, и он забудет и про мать родную, вырастившую его без любви, и про отца, сделавшего его трусливым и жестоким, и про нас с вами забудет. Когда он это сделает, то есть забудет, мы его приведем в чувство и расскажем ему, что он есть преуспевающий торговец книгами из Сыктывкара по имени... по имени Владимир Константинович Владимиров...
– Не Владимир Константинович Владимиров, а Василий Васильевич Комаров из Суздаля, – поняв мысль, поправил Козлов. – На имя Владимира Константиновича Владимирова из Сыктывкара у него паспорта нет...
– Да, расскажем ему, что он Василий Васильевич Комаров из Суздаля и отправим на все деньги на Канарские острова.
– И все так просто?
– И все так просто. Если, конечно, есть водка и будет врачебная удача.
– Водка у меня есть. Выпить, что ли, хочешь?
– Нет, я уже не пью. А этого надо напоить до отвращения, чтобы не буянил.
– Сейчас принесу. А где сверлить будем?
– В "Мерсе", конечно. Там светло и кондиционер от нетипичной пневмонии. Только сидения надо откинуть. Откидываются они в "Мерсах"? Или немцы в машинах не спят?
– Откидываются, конечно. Потому что немцы в машинах не спят, они в них е...тся.
– Замечательно! Знаешь, сейчас Даша должна очнуться... Я думаю, ей не надо всего это видеть. Сам понимаешь, буду ей потом с дрелью жужжащей в руках снится. Так что, пожалуйста, и ее напои. Тем более, после газа это полезно. А я тем временем руки помою.
– Послушайте, – порой Козлов от уважения переходил на "Вы", – а зачем скрепкой в мозгах ковыряться? Я читал, это электричеством делают?
– А откуда у нас электричество, коллега?
– У нас же машина, доктор! – снисходительно скривился Козлов-младший. – Сорока вольт тебе хватит?
– Хватит.
– Ну тогда смотри!
Через пять минут Козлов протянул Хирургу два свитых звонковых провода. Концы их были оголены и зачищены. Хирург взял "инструмент" и ткнул в запястье. И вскрикнул от боли.
– Просто замечательно, – сказал он, придя в себя. – Можно, однако, начинать.
Пока Хирург три раза мыл руки из канистры, его "коллега" напоил водкой Дашу и будущего Комарова из Суздаля, а также старательно вымыл бензином ручную дрель.
– А ты не промахнешься? – спросил он подошедшего напарника, заправляя в нее сверло.
– Нет, исключено. Понимаешь, у меня руки особенные – я ладонями все участки мозга чувствую. Даже на расстоянии. Вот смотри.
Несколько секунд Хирург водил ладонями над головой Козлова. Затем мягко улыбнулся и сказал:
– Ты ведь в детстве переболел легкой формой менингита, да?
– Да... До сих пор голова побаливает. И внимание не могу сосредоточить... Потому и не выучился.
– Знаю, все знаю. Хочешь, я и тебя просверлю?
Хирург почувствовал себя Лихоносовым, которого когда-то совершенно напрасно засадили в психушку.
– Нет, не надо, я уже привык собой быть. Его, давай, сверли!
И протянул дрель Хирургу. Тот не взял, помотал головой. Козлов удивился:
– Ты что?
– Сначала, Андрей, точку найти надо, я же говорил. Сиди тихо, не дыши и не думай.
Козлов замер, и Лихоносов, прикусив шариковую ручку, извлеченную из бардачка, стал водить ладонями по голове уже почти бывшего Авдеева. Найдя приблизительное расположение нужной области мозга, он начал ее детализировать. Делал он это указательным и средним пальцам правой руки, время от времени смачивая их слюной.
"Псих да и только", – нарушил Козлов-младший приказ не думать. Но это не помешало Хирургу – точка сверления была уже найдена и отмечена синим шариком.
Надев резиновые перчатки (походный набор хирурга маньяк-Лихоносов взял с собой, он всегда брал его с собой, куда бы ни шел), он обработал место сверления йодом и, положив бандитскую голову на колени Козлова-младшего, взялся за дрель.
Сверлил Лихоносов красиво. "Умеет, псих, работать", – подумал Козлов, любуясь его механически плавными движениями.
Просверлив голову уже почти совсем бывшего Гоги Красного, видного подмосковного бандита, Хирург взял в руку провод и ровным движением вогнал его концы в мозг будущего Василия Васильевича Комарова из славного русского города Суздаля. Когда из отверстия пошел дым, тот дернулся и раскрыл глаза, смотревшие с надеждой.
– Привет, Вася! – залился смехом Козлов-младший. – Возьмешь меня на Канары?
Комаров не ответил, веки его медленно опустились, и он вновь провалился в пьяный сон.
* * *
Герметизация отверстия не заняла много времени. Убрав провод, Козлов-младший вышел из машины, закурил и направился к своей машине глянуть на Дашу. Она крепко спала, ибо водки выпила не меньше стакана.Когда он вернулся в машину, Василий Васильевич Комаров, нанюхавшийся нашатырного спирта, находился в сознании и добром физическом здравии. Психическое же здравие лилось в него как бензин из заправочного пистолета. Сидя с ним лицом к лицу, Лихоносов, покачивался из стороны в сторону и монотонно бубнил:
– Мама ваша была прекрасным человеком, она любила вас больше жизни, она научила вас уважать женщин и прощать слабость...
Повторив это пятнадцать раз, Лихоносов затянул другую песню:
– Папа ваш была хорошим человеком, он любил вас больше жизни, он научил вас быть сильным, честным и справедливым.
Потом он повторял: – "Ты сын родины России, и ты любишь ее беззаветно и готов защищать до последней капли крови". Закончив с воспитанием и идеологией (не забыв Курильские острова), Лихоносов принялся за насущное.
"Две недели ты не будешь ни расчесывать головы, ни мыть ее, ни касаться. Ты никогда не видел ни меня, ни этого человека, ни удивительно красивой женщины по имени Даша. Ты никогда не был в Орехово-Зуево, и никогда не был преступным авторитетом. Вот тебе командировочные, – зеленые бумажки Авдеева перешли в руки Комарова, – Сегодня же ты поедешь в Шереметьево, и улетишь на Канарские острова".
Последнее заклинание Лихоносов повторил лишь раз. Его остановил насмешливо-металлический голос Козлова:
– Послушай, не отправляй его на Канары. Отправь его туда, куда папаню моего отправил.
69. Это был другой человек, с другим лицом и голосом.
Хирург испугался. Он и подумать не мог, что Козлов-младший запишет на него поступок своего папаши.
– Ты что, думаешь, что я и ему голову сверлил? – забыл Лихоносов о Василии Васильевиче из Суздаля.
– Сверлил, это точно. Но чем? Сверлом или словами?
Неизвестно, как развилась бы создавшаяся ситуация, если бы дверь "Мерседеса" не распахнулась, и мужчины не увидели бы Дашу.
Она была навеселе, даже покачивалась. Но как только она заглянула в салон и облик застенчиво улыбавшегося Авдеева, бывшего Авдеева, разумеется, разместился в ее сознание, хмель из нее улетучился, как ветром сдутый.
– Вы что, подружились!? Он же меня изнасиловал? – засверкала она глазами.
– Хотел изнасиловать, – двусмысленно усмехнулся Лихоносов максимализму подруги. И вообще это не Авдеев Николай Федорович, в миру авторитет Гога Красный, а Василий Васильевич Комаров, рыботорговец из славного русского города Суздаля.
Василий Васильевич Комаров, рыботорговец из славного русского города Суздаля, его не слушал. Он восхищенно, во все глаза смотрел на Дашу, смотрел, раскрыв рот, и ничего и никого кроме нее не видя.
– Хватит дурака валять, – поморщилась потерпевшая этому взгляду. – Что вы собираетесь с ним делать? Убивать его нельзя, он меня видел.
– Уважаемый Василий Васильевич! – обратился Лихоносов к Комарову. – Эта прелестная дама утверждает, что вы с ней довольно близко знакомы. Это правда?
– К сожалению, я вижу ее в первый и, видимо, в последний раз, – грустно улыбаясь, ответил Комаров, продолжая поглядывать на женщину, глубоко его поразившую.
Даша удивилась. Перед ней был не Авдеев, это она поняла ясно. Это был другой человек, с другим лицом, другими взглядом, даже другим голосом.
– К сожалению, я сейчас же должен ехать в Шереметьево, – продолжил Комаров.
– Не, не в Шереметьево, – отчаянно ревнуя Дашу, покачал головой Лихоносов. – В Воронеж поедете. Найдете там фанклуб под названием "Матрица", представитесь его руководителю и скажете, что вы из реального мира от подполковника Козлова. Но ничего не помните, кроме больших колб, опутанных проводами, в которых сидят биологические генераторы с дисководами на три дюйма в затылочной части. Потом дайте исследовать вашу голову, пусть найдут отверстие. Вам все ясно?
– Ясно, – грустно улыбнулся Комаров, не в силах отвести глаз от Даши, уже сидевшей в машине.
Оторвал его от этого приятного занятия зазвонивший мобильник Гоги Красного. Комаров вынул его из кармана пиджака и понес к уху. Козлов-младший остановил это движение неуловимым движением хорошего боксера.
– Скажите, что вы завязываете с прежней жизнью, – сказал Лихоносов, когда будущий член "Матрицы" недоуменно посмотрел сначала на Козлова, а потом на него. – Завязываете и идете в монастырь...
– Женский – хихикнул Козлов-младший.
– Нет, в мужской. Еще скажите, что вам ничего не нужно. Убедительно скажите.
– А кто это звонит?
– Нехорошие люди. Они отняли у вас суздальскую рыботорговлю, каменный дом семнадцатого века с обширными винными подвалами и ресторан "Восток" с танцами и шашлыками по-карски.
Комаров сказал все слово в слово. Голосом Авдеева.
– Молодец, – похвалил его Козлов-младший. – А теперь на пять минут вспомни всех знакомых преступного авторитета Гоги Красного, он же Авдеев, позвони им и скажи то же самое.
Василий Васильевич Комаров задумался. Лихоносов с интересом на него смотрел.
– Нет, не могу ничего вспомнить, – наконец пожал плечами Комаров. – Я не знаю никакого Гоги Красного. И Авдеева не знаю.
– Ты забыл, что мы делали двадцать минут назад, – сказал Лихоносов Козлову-младшему. – Нет у него в голове никаких Гог Красных. А вы, – обратился он к Комарову, поезжайте в Воронеж и на все звонки отвечайте так, как только что ответили. Попутного вам ветра!
Они вышли. Комаров пересел на водительское кресло, поискал во внутренних карманах пиджака водительские права, нашел два экземпляра, один в правом, другой в левом. Права на имя Георгия Александровича Красного бросил в бардачок, к лежавшему там пистолету, а свои вернул в карман. Машина завелась с пол-оборота. Помахав мужчинам на прощание и задержав взгляд на Даше, он уехал в Воронеж.
На Рязанском шоссе его догнали соратники Гоги Красного. Комаров им сказал, что ему ничего не нужно, и что он решил окончить свои дни в ближайшем мужском монастыре. Бандиты не верили, пока Василий Васильевич не отдал им ключи от "Мерседеса", пистолет и мобильник и не ушел прочь, заложив руки в карманы.
Денег он не отдал. Это были его законные командировочные, выданные на поездку в Воронеж.
– Ты что, думаешь, что я и ему голову сверлил? – забыл Лихоносов о Василии Васильевиче из Суздаля.
– Сверлил, это точно. Но чем? Сверлом или словами?
Неизвестно, как развилась бы создавшаяся ситуация, если бы дверь "Мерседеса" не распахнулась, и мужчины не увидели бы Дашу.
Она была навеселе, даже покачивалась. Но как только она заглянула в салон и облик застенчиво улыбавшегося Авдеева, бывшего Авдеева, разумеется, разместился в ее сознание, хмель из нее улетучился, как ветром сдутый.
– Вы что, подружились!? Он же меня изнасиловал? – засверкала она глазами.
– Хотел изнасиловать, – двусмысленно усмехнулся Лихоносов максимализму подруги. И вообще это не Авдеев Николай Федорович, в миру авторитет Гога Красный, а Василий Васильевич Комаров, рыботорговец из славного русского города Суздаля.
Василий Васильевич Комаров, рыботорговец из славного русского города Суздаля, его не слушал. Он восхищенно, во все глаза смотрел на Дашу, смотрел, раскрыв рот, и ничего и никого кроме нее не видя.
– Хватит дурака валять, – поморщилась потерпевшая этому взгляду. – Что вы собираетесь с ним делать? Убивать его нельзя, он меня видел.
– Уважаемый Василий Васильевич! – обратился Лихоносов к Комарову. – Эта прелестная дама утверждает, что вы с ней довольно близко знакомы. Это правда?
– К сожалению, я вижу ее в первый и, видимо, в последний раз, – грустно улыбаясь, ответил Комаров, продолжая поглядывать на женщину, глубоко его поразившую.
Даша удивилась. Перед ней был не Авдеев, это она поняла ясно. Это был другой человек, с другим лицом, другими взглядом, даже другим голосом.
– К сожалению, я сейчас же должен ехать в Шереметьево, – продолжил Комаров.
– Не, не в Шереметьево, – отчаянно ревнуя Дашу, покачал головой Лихоносов. – В Воронеж поедете. Найдете там фанклуб под названием "Матрица", представитесь его руководителю и скажете, что вы из реального мира от подполковника Козлова. Но ничего не помните, кроме больших колб, опутанных проводами, в которых сидят биологические генераторы с дисководами на три дюйма в затылочной части. Потом дайте исследовать вашу голову, пусть найдут отверстие. Вам все ясно?
– Ясно, – грустно улыбнулся Комаров, не в силах отвести глаз от Даши, уже сидевшей в машине.
Оторвал его от этого приятного занятия зазвонивший мобильник Гоги Красного. Комаров вынул его из кармана пиджака и понес к уху. Козлов-младший остановил это движение неуловимым движением хорошего боксера.
– Скажите, что вы завязываете с прежней жизнью, – сказал Лихоносов, когда будущий член "Матрицы" недоуменно посмотрел сначала на Козлова, а потом на него. – Завязываете и идете в монастырь...
– Женский – хихикнул Козлов-младший.
– Нет, в мужской. Еще скажите, что вам ничего не нужно. Убедительно скажите.
– А кто это звонит?
– Нехорошие люди. Они отняли у вас суздальскую рыботорговлю, каменный дом семнадцатого века с обширными винными подвалами и ресторан "Восток" с танцами и шашлыками по-карски.
Комаров сказал все слово в слово. Голосом Авдеева.
– Молодец, – похвалил его Козлов-младший. – А теперь на пять минут вспомни всех знакомых преступного авторитета Гоги Красного, он же Авдеев, позвони им и скажи то же самое.
Василий Васильевич Комаров задумался. Лихоносов с интересом на него смотрел.
– Нет, не могу ничего вспомнить, – наконец пожал плечами Комаров. – Я не знаю никакого Гоги Красного. И Авдеева не знаю.
– Ты забыл, что мы делали двадцать минут назад, – сказал Лихоносов Козлову-младшему. – Нет у него в голове никаких Гог Красных. А вы, – обратился он к Комарову, поезжайте в Воронеж и на все звонки отвечайте так, как только что ответили. Попутного вам ветра!
Они вышли. Комаров пересел на водительское кресло, поискал во внутренних карманах пиджака водительские права, нашел два экземпляра, один в правом, другой в левом. Права на имя Георгия Александровича Красного бросил в бардачок, к лежавшему там пистолету, а свои вернул в карман. Машина завелась с пол-оборота. Помахав мужчинам на прощание и задержав взгляд на Даше, он уехал в Воронеж.
На Рязанском шоссе его догнали соратники Гоги Красного. Комаров им сказал, что ему ничего не нужно, и что он решил окончить свои дни в ближайшем мужском монастыре. Бандиты не верили, пока Василий Васильевич не отдал им ключи от "Мерседеса", пистолет и мобильник и не ушел прочь, заложив руки в карманы.
Денег он не отдал. Это были его законные командировочные, выданные на поездку в Воронеж.
70. Вот сволочи!
На площади перед рестораном, в котором Даша обедала с Авдеевым, стояли скорая помощь и несколько милицейских машин. В скорую помощь санитары заправляли носилки с зарезанным симпатичным мальчиком с темными от страсти глазами, смотревшие теперь в никуда. Но ни, Козлов, ни Даша, ни Хирург не заметили этой сцены, поставленной Гогой Красным за полтора часа до своей знаменательной гибели. Они смотрели, прищурившись, вперед и думали об одном и том же.
Козлов думал об отце. Перед его исчезновением они поговорили.
Отец сказал, что один человек, этот самый Лихоносов, открыл ему глаза, и он понял, что живет, жил не своей жизнью.
Не жил своей жизнью, потому что в милицию попал ради московской прописки, сейчас ненужной, хотя мечтал стать моряком, морским офицером в черной шинели с золоченым кортиком, мечтал стать моряком и жить в солнечном городе Севастополе или живописном Владивостоке, изобилующем стройными спокойными женщинами.
Не жил своей жизнью, потому что брал взятки, брал, потому что не брать их было нельзя.
Не жил своей жизнью, потому что занимался милицейской работой, хотя все эти жулики, хулиганы и бандиты ему всегда были противны до тошноты.
Не жил своей жизнью, потому что убивал, убивал в Чечне, убивал, потому что все убивали, и не убивать было нельзя.
Не жил своей жизнью, потому что женился на дочери начальника, женился чтобы стать полковником без Высшей школы милиции.
И так далее.
И теперь все кругом не свое, ничего не трогает души, ничего кроме водки. И все, оказывается, объясняется просто, просто ларчик раскрывается – кто-то там, в реально существующем мире набрал от балды его жизнь, бесталанно, с ошибками, наскоро набрал, без учета особенностей набрал, потом всунул дискету с этой самой жизнью в голову с биркой "Козел" и заставил жить.
Козлов-младший многое понял из слов отца, хотя с менингитом ему было жить проще, потому что с менингитом почти нет лишних мыслей и совсем отсутствуют ветвистые, и потому жизнь проста, как жизнь кабанчика. Козлов-младший многое понял и со слезами на глазах благословил отца на уход в себя.
А теперь все изменилось. Козлов видел, как легко изменился Гога Красный. И сделал вывод, что если он так легко изменился, то, значит, и не был в натуре Гогой Красным.
Значит, не сидел этот Гога Красный у него в яйцах, печенках, в сердце. Лишь в крохотно-миллиметровом участке мозга сидел, и от одного электрического пшика полностью улетучился.
Значит, и правда, весь человек – это не человек, а искусственная намагниченность, сидящая в этих черных плоских коробочках, которые суют в мертвое "железо" и называют командными или инсталляционными дискетами.
Значит, прав Хирург, что кто-то где-то вставляет эту искусственную намагниченность в обритую голову и человек начинает думать, что он человек...
А как быстро он сделал Комарова! Пять минут поболтал, и человек готов! Толк в рыботорговле познал, ничего, кроме Воронежа, в голове нет и Курилы японцам никогда не отдаст.
И отца он сделал.
Может, он действительно оттуда? Из того мира, в котором из человека получают электричество? Топят его намагниченностью, как углем, и получают?
Козлов-младший искоса посмотрел на Хирурга, сидевшего рядом. Потом посмотрел в зеркальце и увидел сидевшую сзади Дашу.
"Точно оттуда. Как он эту женщину перелопатил! Хорошо еще в поселке не знают, что эта красавица есть прежняя новоселица Дарья Павловна – недружелюбная замкнутая Дарья Павловна, которая почти никогда ни на кого не смотрела. Если узнают – шум пойдет по всему району, и сожжет кто-нибудь ее халупу, точно сожжет. Назовут бесовским гнездом и сожгут. А он ведь точно бес, по-прежнему выражаясь. Но человек серьезный и вреда особого никому не желает. А потому пусть пока живет".
У Козлова-младшего от мыслей заболела голова, и он прекратил думать.
"Что же он такое сделал с этим Авдеевым? – думала все еще хмельная Даша. – Дискету другую всунул? Смешно, а ведь похоже. Раз, два и вместо крестиков нолики.
Да... Что-то мне не по себе. Хоть и избавились от бандита, но противно. Лицо мне изменил, вон какая красавица, даже собаки смотрят. Лицо поменял, а потом программу поменяет. Ночью, когда спать буду. И какую программу он мне вставит? Понятно, какую. Завтрак, обед, ужин, как в ресторане, вечером в постель бегом и чтобы улыбка счастливая и на лице, и там, между ног.
Козлов думал об отце. Перед его исчезновением они поговорили.
Отец сказал, что один человек, этот самый Лихоносов, открыл ему глаза, и он понял, что живет, жил не своей жизнью.
Не жил своей жизнью, потому что в милицию попал ради московской прописки, сейчас ненужной, хотя мечтал стать моряком, морским офицером в черной шинели с золоченым кортиком, мечтал стать моряком и жить в солнечном городе Севастополе или живописном Владивостоке, изобилующем стройными спокойными женщинами.
Не жил своей жизнью, потому что брал взятки, брал, потому что не брать их было нельзя.
Не жил своей жизнью, потому что занимался милицейской работой, хотя все эти жулики, хулиганы и бандиты ему всегда были противны до тошноты.
Не жил своей жизнью, потому что убивал, убивал в Чечне, убивал, потому что все убивали, и не убивать было нельзя.
Не жил своей жизнью, потому что женился на дочери начальника, женился чтобы стать полковником без Высшей школы милиции.
И так далее.
И теперь все кругом не свое, ничего не трогает души, ничего кроме водки. И все, оказывается, объясняется просто, просто ларчик раскрывается – кто-то там, в реально существующем мире набрал от балды его жизнь, бесталанно, с ошибками, наскоро набрал, без учета особенностей набрал, потом всунул дискету с этой самой жизнью в голову с биркой "Козел" и заставил жить.
Козлов-младший многое понял из слов отца, хотя с менингитом ему было жить проще, потому что с менингитом почти нет лишних мыслей и совсем отсутствуют ветвистые, и потому жизнь проста, как жизнь кабанчика. Козлов-младший многое понял и со слезами на глазах благословил отца на уход в себя.
А теперь все изменилось. Козлов видел, как легко изменился Гога Красный. И сделал вывод, что если он так легко изменился, то, значит, и не был в натуре Гогой Красным.
Значит, не сидел этот Гога Красный у него в яйцах, печенках, в сердце. Лишь в крохотно-миллиметровом участке мозга сидел, и от одного электрического пшика полностью улетучился.
Значит, и правда, весь человек – это не человек, а искусственная намагниченность, сидящая в этих черных плоских коробочках, которые суют в мертвое "железо" и называют командными или инсталляционными дискетами.
Значит, прав Хирург, что кто-то где-то вставляет эту искусственную намагниченность в обритую голову и человек начинает думать, что он человек...
А как быстро он сделал Комарова! Пять минут поболтал, и человек готов! Толк в рыботорговле познал, ничего, кроме Воронежа, в голове нет и Курилы японцам никогда не отдаст.
И отца он сделал.
Может, он действительно оттуда? Из того мира, в котором из человека получают электричество? Топят его намагниченностью, как углем, и получают?
Козлов-младший искоса посмотрел на Хирурга, сидевшего рядом. Потом посмотрел в зеркальце и увидел сидевшую сзади Дашу.
"Точно оттуда. Как он эту женщину перелопатил! Хорошо еще в поселке не знают, что эта красавица есть прежняя новоселица Дарья Павловна – недружелюбная замкнутая Дарья Павловна, которая почти никогда ни на кого не смотрела. Если узнают – шум пойдет по всему району, и сожжет кто-нибудь ее халупу, точно сожжет. Назовут бесовским гнездом и сожгут. А он ведь точно бес, по-прежнему выражаясь. Но человек серьезный и вреда особого никому не желает. А потому пусть пока живет".
У Козлова-младшего от мыслей заболела голова, и он прекратил думать.
"Что же он такое сделал с этим Авдеевым? – думала все еще хмельная Даша. – Дискету другую всунул? Смешно, а ведь похоже. Раз, два и вместо крестиков нолики.
Да... Что-то мне не по себе. Хоть и избавились от бандита, но противно. Лицо мне изменил, вон какая красавица, даже собаки смотрят. Лицо поменял, а потом программу поменяет. Ночью, когда спать буду. И какую программу он мне вставит? Понятно, какую. Завтрак, обед, ужин, как в ресторане, вечером в постель бегом и чтобы улыбка счастливая и на лице, и там, между ног.