Страница:
– Да ничего. Когда я поднялся, чтобы уйти, он пожал мне руку и тепло сказал, что я его достал и потому пожалею о своем решении. Я его довольно грубо охарактеризовал. Через неделю у меня умер безнадежный пациент, его родственники меня избили, намекнув потом, что сделали это по просьбе "одного большого человека". Потом главврач сказал, что мне лучше уволиться. Когда я уволился и вышел из больницы, у подъезда меня ждал "Мерседес" с Игорем Игоревичем. Увидев меня, он выскочил из машины, бросился с распростертыми объятиями, но я увернулся, охарактеризовал вторично, и ушел, не оборачиваясь...
– Странно что-то...
– Что странно?
– Большой человек в бутылку по мелочи полез...
– Странно, что из-за меня полез? – усмехнулся Хирург.
– Да. Большие люди, в общем, не тонут... А в частности, на косметических операциях он никак бы не выгреб.
– Ты не права... Лору я сделал на десять лет моложе. И не хирургически, а физиологически. А десять лет жизни бесценны.
– Понятно. А когда мы начнем? Точнее, когда ты начнешь?
– Сначала деньги, потом стулья... Я, пожалуй, еще выпью. Что-то я развоспоминался. Эта Лора... Я буду не я, если она не посинеет от зависти, когда тебя увидит.
– Вот почему ты хочешь меня переделать... Из-за Лоры... Ты ее по-прежнему любишь. И дочь у тебя от нее!
Хирург, помолчав, выдавил:
– Нет, не люблю. Это слово у меня с ней никак не связывается. Просто я – человек, и потому у меня есть прошлое, и еще я немножко мстительный. И Лора – одна из граней моего отношения к тебе, и пусть тебя это не беспокоит. Напротив, эта грань должна тебя радовать. Она добавит к твоей красоте несколько бесподобных черт.
Даша молчала. Хирург встал и пошел пить.
14. Утром она поняла...
15. Эти ужасные гидравлические ножницы.
16. Я буду стрелять. Я взорву, если надо.
17. Это в будущем пригодится.
18. Тата и Тома.
– Странно что-то...
– Что странно?
– Большой человек в бутылку по мелочи полез...
– Странно, что из-за меня полез? – усмехнулся Хирург.
– Да. Большие люди, в общем, не тонут... А в частности, на косметических операциях он никак бы не выгреб.
– Ты не права... Лору я сделал на десять лет моложе. И не хирургически, а физиологически. А десять лет жизни бесценны.
– Понятно. А когда мы начнем? Точнее, когда ты начнешь?
– Сначала деньги, потом стулья... Я, пожалуй, еще выпью. Что-то я развоспоминался. Эта Лора... Я буду не я, если она не посинеет от зависти, когда тебя увидит.
– Вот почему ты хочешь меня переделать... Из-за Лоры... Ты ее по-прежнему любишь. И дочь у тебя от нее!
Хирург, помолчав, выдавил:
– Нет, не люблю. Это слово у меня с ней никак не связывается. Просто я – человек, и потому у меня есть прошлое, и еще я немножко мстительный. И Лора – одна из граней моего отношения к тебе, и пусть тебя это не беспокоит. Напротив, эта грань должна тебя радовать. Она добавит к твоей красоте несколько бесподобных черт.
Даша молчала. Хирург встал и пошел пить.
14. Утром она поняла...
Получив деньги в середине мая, Дарья Павловна несколько дней не отдавала их Хирургу. Лишь когда пришла пора съезжать с дачи, она протянула ему свою старую кожаную сумку, набитую долларами так, что замок не закрывался. Выложив деньги на стол, он разделил их на две части. Одну – тысяч десять – отдал Дарье, другую уложил в старенький кейс, найденный на чердаке.
– Завтра поеду покупать инструменты, оборудование и медикаменты, – сказал он, закрывая чемоданчик. А ты езжай на Валдай, нет в... в Орехово-Зуево, и купи рядом со станцией недорогую дачку где-нибудь на отшибе. Я каждый день буду звонить; как купишь, сразу же приеду.
Вечером они устроили банкет. Продуктов оставалось много, везти с собой их не было смысла, и Даша наготовила столько, что на столе не хватило места. Вино она купила самое лучшее и много купила – гулять, так гулять.
Посидели они на славу. Все выпили, почти все съели. Убравшись, легли врозь.
Утром явился новый хозяин, и они уехали. Он в Москву, она в Орехово-Зуево. Ехать туда ей было неприятно – в окрестностях города была дача той самой подружки. Подружки, которая увела близорукого Диму. Увела по-свински, отняв, может быть, единственный шанс стать счастливой, шанс, посланный ей Богом.
Даша нередко вспоминала, как им было хорошо. Как она чувствовала, как знала, что телесная оболочка – это вовсе не главное, это, скорее всего, маскировочный халат. Самое главное – это возможность единения душ, единения, при котором глаза уходят вслед за сердцами в особое пространство, в котором все пронизывает трепет совместившихся жизней...
Дачка нашлась быстро. Выйдя из вагона, Даша тут же увидела на столбе рукописное объявление:
«Продается домик с обстановкой, яблоневый сад. 4 500 у/е».
Позвонив по указанному в объявлении телефону, она встретилась с серьезным и смешно курносым молодым человеком. Он сказал, что продает дом, так как его родители напуганы сильными прошлогодними торфяными пожарами. Даша сделала кислое лицо, и парень, к неудовольствию появившейся матери, сбавил пятьсот долларов.
От станции до дачки ехать было на автобусе минут двадцать пять, потом столько же пешком. Участок оказался небольшим – соток пять, домик тоже, но чистенький и в хорошем состоянии. Сосед, недружелюбный глуховатый мужчина лет шестидесяти пяти, прочитав записку молодого человека, отдал ключи, не открыв калитки, и тут же ушел.
Войдя в дом, Даша обрадовалась – по всему было видно, что в нем жили хорошие, трудолюбивые люди. Состоял он из узенькой кухни-прихожей с раковиной в глубине, большой комнаты и спаленки. Удобства были во дворе. Два дня Дарья Павловна ждала и устраивалась – переставляла мебель, сеяла цветы, ездила на старую дачу за бельем и посудой.
Проснувшись утром третьего дня, она вдруг поняла, что Хирург ее обманул.
– Завтра поеду покупать инструменты, оборудование и медикаменты, – сказал он, закрывая чемоданчик. А ты езжай на Валдай, нет в... в Орехово-Зуево, и купи рядом со станцией недорогую дачку где-нибудь на отшибе. Я каждый день буду звонить; как купишь, сразу же приеду.
Вечером они устроили банкет. Продуктов оставалось много, везти с собой их не было смысла, и Даша наготовила столько, что на столе не хватило места. Вино она купила самое лучшее и много купила – гулять, так гулять.
Посидели они на славу. Все выпили, почти все съели. Убравшись, легли врозь.
Утром явился новый хозяин, и они уехали. Он в Москву, она в Орехово-Зуево. Ехать туда ей было неприятно – в окрестностях города была дача той самой подружки. Подружки, которая увела близорукого Диму. Увела по-свински, отняв, может быть, единственный шанс стать счастливой, шанс, посланный ей Богом.
Даша нередко вспоминала, как им было хорошо. Как она чувствовала, как знала, что телесная оболочка – это вовсе не главное, это, скорее всего, маскировочный халат. Самое главное – это возможность единения душ, единения, при котором глаза уходят вслед за сердцами в особое пространство, в котором все пронизывает трепет совместившихся жизней...
Дачка нашлась быстро. Выйдя из вагона, Даша тут же увидела на столбе рукописное объявление:
«Продается домик с обстановкой, яблоневый сад. 4 500 у/е».
Позвонив по указанному в объявлении телефону, она встретилась с серьезным и смешно курносым молодым человеком. Он сказал, что продает дом, так как его родители напуганы сильными прошлогодними торфяными пожарами. Даша сделала кислое лицо, и парень, к неудовольствию появившейся матери, сбавил пятьсот долларов.
От станции до дачки ехать было на автобусе минут двадцать пять, потом столько же пешком. Участок оказался небольшим – соток пять, домик тоже, но чистенький и в хорошем состоянии. Сосед, недружелюбный глуховатый мужчина лет шестидесяти пяти, прочитав записку молодого человека, отдал ключи, не открыв калитки, и тут же ушел.
Войдя в дом, Даша обрадовалась – по всему было видно, что в нем жили хорошие, трудолюбивые люди. Состоял он из узенькой кухни-прихожей с раковиной в глубине, большой комнаты и спаленки. Удобства были во дворе. Два дня Дарья Павловна ждала и устраивалась – переставляла мебель, сеяла цветы, ездила на старую дачу за бельем и посудой.
Проснувшись утром третьего дня, она вдруг поняла, что Хирург ее обманул.
15. Эти ужасные гидравлические ножницы.
Все утро она не знала, куда себя деть. "Наверное, ему были нужны деньги, – подумала она, готовя себе завтрак. – Задолжал кому-нибудь крупную сумму, и расплатился с моей помощью. Теперь придется жить здесь и ездить в Москву на работу".
На всю дорогу до службы у нее уходило почти три часа. Это была, конечно, не жизнь, но что делать? На то и дура.
Ночью ей снились кошмары. Хирург отрезал Даше ногу, отходил к окну, проводил рукой по синей ее голени, почему-то недовольно качал головой, затем зло отбрасывал ампутированную конечность в угол, хватал сумку с деньгами и уходил. Когда за ним с грохотом закрывалась дверь, Даша просыпалась в холодном поту, несчастная и безнадежная.
Однажды утром, после того, как Хирург ушел в очередной раз, Даша проснулась вовсе не в страхе, а полная энергии, поднялась и засобиралась в дорогу. Она знала, что будет делать. Знала, потому что, уходя на этот раз, Хирург бросил ей упрек, укоризненно качая головой: "И как ты могла подумать, как ты могла?.."
Даша поехала искать Лору. Поехала на телевидение. Сунула пятьсот рублей охраннику, сказала твердо: "Мне надо!" и пошла ледоколом.
Это надо было видеть, как они встретились. Лора и Даша, удивительные раскосые глаза и глаза взбесившегося кролика, ослепительная улыбка и гримаса решимости, смешанная с желанием немедленно обратиться в бегство, ноги от ушей и кривые ходули, которых не скрыть и под брюками, туфельки и платье из Парижа и позапрошлогодние сапоги в ансамбле с потерявшем форму костюмом из серого советского трикотажа...
Убрав с лица дежурную улыбку, Лора посмотрела с презрением. "Ты кто такая?! Кто тебя сюда пустил? И как ты, моль залетная, осмелилась ко мне приблизиться?"
Если бы Даша не знала, что эта конфетка, на которую уже облизнулись четверо молодых людей, проскользнувших мимо, в прошлом была ей ровня, она бы ушла. Спрятала бы намокшие глаза и ушла, красня нос платочком. Но она знала, она видела ее дурнушкой, умоляюще смотрящей на Хирурга, она заметила в глазах соперницы, да соперницы (именно в качестве таковой она воспринимала бывшую жену Хирурга), не истребившуюся еще связь с семейством несчастных, заметила, приблизила лицо и прошипела:
– Мне нужен Хирург. Ты знаешь, где он... – И, превратив глаза в скальпели, приблизилась вплотную и воткнула их в лицо бедной женщины:
– Ты посмотри на меня внимательно. Не стоит со мной связываться... Умоляю, не надо.
Если бы Даша была не на телевидении, у нее бы не получилось. Но она была в Останкинском телецентре, и он стал для нее сценой. Или съемочной площадкой. И она сыграла. Нет, не сыграла. Она выплеснула чувства, доселе сидевшие в ней неподвижно.
Лора испугалась. Тот, кто метался по дну пропасти отчаяния, боится даже упоминания о ней. В глазах Даши она увидела серную кислоту, она увидела, как ее Лорочку, всеобщую любимицу, извлекают, обожженную из искореженной взрывом машины. С помощью этих ужасных гидравлических ножниц. Извлекают и везут в хирургию на перепуганной визжащей реанимашке. Когда колени женщины подогнулись, Даша схватила ее за осиную талию и тряхнула, как сухое деревце:
– Говори, стерва! Говори, где он!
Это тоже Останкино. Употребленное оскорбление Даша слышала по телевидению многократно, но сама за всю свою жизнь не употребила ни разу.
– В Болшево... В гаражах...
– Ты, что издеваешься!?
Пальцы Даши сделались стальными. Мимо, стараясь не смотреть, прошел хорошо одетый мужчина со стеариновой улыбкой. У Лоры ноги сделались ватными.
– Нет, что ты! Гараж двести сорок шесть. Ты его сразу увидишь. Он последний перед станцией...
– Ну, если обманешь, я тебя из-под земли вытащу.
– Не надо из-под земли. Если что не так получится, просто позвоните мне. Вот моя визитная карточка.
Подошел охранник. Посмотрел неодобрительно.
– У нее муж умер, – сообщила ему Даша доверительно. – Я не хотела ей по телефону говорить, и вот, жалею.
Прислонив к стене сломленную соперницу, Даша пошла к лифту. Какая-то ее часть была довольна и чувствовала себя если не Любовью Орловой, то Никитой. Она чувствовала, что Останкино – это для нее.
На всю дорогу до службы у нее уходило почти три часа. Это была, конечно, не жизнь, но что делать? На то и дура.
Ночью ей снились кошмары. Хирург отрезал Даше ногу, отходил к окну, проводил рукой по синей ее голени, почему-то недовольно качал головой, затем зло отбрасывал ампутированную конечность в угол, хватал сумку с деньгами и уходил. Когда за ним с грохотом закрывалась дверь, Даша просыпалась в холодном поту, несчастная и безнадежная.
Однажды утром, после того, как Хирург ушел в очередной раз, Даша проснулась вовсе не в страхе, а полная энергии, поднялась и засобиралась в дорогу. Она знала, что будет делать. Знала, потому что, уходя на этот раз, Хирург бросил ей упрек, укоризненно качая головой: "И как ты могла подумать, как ты могла?.."
Даша поехала искать Лору. Поехала на телевидение. Сунула пятьсот рублей охраннику, сказала твердо: "Мне надо!" и пошла ледоколом.
Это надо было видеть, как они встретились. Лора и Даша, удивительные раскосые глаза и глаза взбесившегося кролика, ослепительная улыбка и гримаса решимости, смешанная с желанием немедленно обратиться в бегство, ноги от ушей и кривые ходули, которых не скрыть и под брюками, туфельки и платье из Парижа и позапрошлогодние сапоги в ансамбле с потерявшем форму костюмом из серого советского трикотажа...
Убрав с лица дежурную улыбку, Лора посмотрела с презрением. "Ты кто такая?! Кто тебя сюда пустил? И как ты, моль залетная, осмелилась ко мне приблизиться?"
Если бы Даша не знала, что эта конфетка, на которую уже облизнулись четверо молодых людей, проскользнувших мимо, в прошлом была ей ровня, она бы ушла. Спрятала бы намокшие глаза и ушла, красня нос платочком. Но она знала, она видела ее дурнушкой, умоляюще смотрящей на Хирурга, она заметила в глазах соперницы, да соперницы (именно в качестве таковой она воспринимала бывшую жену Хирурга), не истребившуюся еще связь с семейством несчастных, заметила, приблизила лицо и прошипела:
– Мне нужен Хирург. Ты знаешь, где он... – И, превратив глаза в скальпели, приблизилась вплотную и воткнула их в лицо бедной женщины:
– Ты посмотри на меня внимательно. Не стоит со мной связываться... Умоляю, не надо.
Если бы Даша была не на телевидении, у нее бы не получилось. Но она была в Останкинском телецентре, и он стал для нее сценой. Или съемочной площадкой. И она сыграла. Нет, не сыграла. Она выплеснула чувства, доселе сидевшие в ней неподвижно.
Лора испугалась. Тот, кто метался по дну пропасти отчаяния, боится даже упоминания о ней. В глазах Даши она увидела серную кислоту, она увидела, как ее Лорочку, всеобщую любимицу, извлекают, обожженную из искореженной взрывом машины. С помощью этих ужасных гидравлических ножниц. Извлекают и везут в хирургию на перепуганной визжащей реанимашке. Когда колени женщины подогнулись, Даша схватила ее за осиную талию и тряхнула, как сухое деревце:
– Говори, стерва! Говори, где он!
Это тоже Останкино. Употребленное оскорбление Даша слышала по телевидению многократно, но сама за всю свою жизнь не употребила ни разу.
– В Болшево... В гаражах...
– Ты, что издеваешься!?
Пальцы Даши сделались стальными. Мимо, стараясь не смотреть, прошел хорошо одетый мужчина со стеариновой улыбкой. У Лоры ноги сделались ватными.
– Нет, что ты! Гараж двести сорок шесть. Ты его сразу увидишь. Он последний перед станцией...
– Ну, если обманешь, я тебя из-под земли вытащу.
– Не надо из-под земли. Если что не так получится, просто позвоните мне. Вот моя визитная карточка.
Подошел охранник. Посмотрел неодобрительно.
– У нее муж умер, – сообщила ему Даша доверительно. – Я не хотела ей по телефону говорить, и вот, жалею.
Прислонив к стене сломленную соперницу, Даша пошла к лифту. Какая-то ее часть была довольна и чувствовала себя если не Любовью Орловой, то Никитой. Она чувствовала, что Останкино – это для нее.
16. Я буду стрелять. Я взорву, если надо.
В электричке Даша думала, смотря в окно невидящим взглядом.
"Значит, он в гаражах... Скорее всего, в подвале. Связанный, избитый, голодный. А почему тогда я еду в обратном направлении? Правильно еду. Чтобы все получилось как надо, в начале надо отъехать подальше от цели.
Господи, неужели это я!? Неужели это я взяла за грудки эту бедную женщину? И я, Даша Сапрыкина, серая конторская мышь, собираюсь вырвать его из рук бандитов?
Да, собираюсь... Я, не убившая и таракана. Разве дюжину мух. Черт! Эта решимость! Откуда она? Я же буду стрелять и взорву машину, если это будет нужно для его освобождения!
Значит, это было во мне. Та прежняя Даша была беременна мною. И она родила.
Родила от Хирурга. Он запустил в меня маленькие юркие мысли, и они сделали свое дело.
Сделали, потому что я – здоровая женщина. Женщина, способная родить. Женщина, способная на поступки.
Я буду стрелять. Я взорву, если надо. Я – женщина.
Ну конечно. Я взорву, я буду стрелять... Из чего?
Так... Надо все продумать, все разложить по полочкам. Значит, он – в гараже. В подвале. Его стерегут. Охранник этот сидит и не высовывается. К нему приезжают. Привозят еду. Ночью он наверняка выходит подышать и посмотреть на звезды...
А если его уже убили?!
Нет! Он им нужен. Им нужны его руки.
И потому его не убьют, а попытаются сломать. И потому время у меня есть. Он, его мучитель, выйдет подышать под Большой Медведицей, и я что-нибудь с ним сделаю.
Ой, сделаю!
"Значит, он в гаражах... Скорее всего, в подвале. Связанный, избитый, голодный. А почему тогда я еду в обратном направлении? Правильно еду. Чтобы все получилось как надо, в начале надо отъехать подальше от цели.
Господи, неужели это я!? Неужели это я взяла за грудки эту бедную женщину? И я, Даша Сапрыкина, серая конторская мышь, собираюсь вырвать его из рук бандитов?
Да, собираюсь... Я, не убившая и таракана. Разве дюжину мух. Черт! Эта решимость! Откуда она? Я же буду стрелять и взорву машину, если это будет нужно для его освобождения!
Значит, это было во мне. Та прежняя Даша была беременна мною. И она родила.
Родила от Хирурга. Он запустил в меня маленькие юркие мысли, и они сделали свое дело.
Сделали, потому что я – здоровая женщина. Женщина, способная родить. Женщина, способная на поступки.
Я буду стрелять. Я взорву, если надо. Я – женщина.
Ну конечно. Я взорву, я буду стрелять... Из чего?
Так... Надо все продумать, все разложить по полочкам. Значит, он – в гараже. В подвале. Его стерегут. Охранник этот сидит и не высовывается. К нему приезжают. Привозят еду. Ночью он наверняка выходит подышать и посмотреть на звезды...
А если его уже убили?!
Нет! Он им нужен. Им нужны его руки.
И потому его не убьют, а попытаются сломать. И потому время у меня есть. Он, его мучитель, выйдет подышать под Большой Медведицей, и я что-нибудь с ним сделаю.
Ой, сделаю!
17. Это в будущем пригодится.
Дома, ужиная, она пришла к мысли, что о работе не может быть и речи. "Какая работа? – думала она, не чувствуя ни вкуса, ни запаха сосисок, сваренных на скорую руку. – Я же беременна! Беременна чем-то неизъяснимым. Великим. Ну, значимым. Разве может беременная женщина рекламировать бетоносмесители? Нет! Беременные женщины идут в декретный отпуск.
Я должна решить, что делать с человеком, который в двенадцать часов ночи выйдет из гаража номер двести сорок шесть.
Что? Залезть на крышу? И сбросить кирпич?
Смешно. Детский детектив, да и только.
Сыграть проститутку?
Я? Увидев меня, он закроется изнутри. И будет дрожать от страха.
Надо ударить сразу. Железным прутом. Стать у двери и ударить, как только она откроется. Чтобы не увидеть глаз.
А Лора? Она наверняка уже позвонила своему любовнику. Своему хозяину. И меня уже ждут! Или не ждут, а просто перевезли его в другое место!!
Даша вскочила, схватила мобильник, позвонила Лоре.
– Да, вас слушают? – раздался чарующий голос.
– Я завтра поеду в гараж. И если его там не будет, или со мной что-нибудь случится, то тебе...
– Не беспокойтесь, милая, – прервал ее чарующий голос. – Я подумала, что если... если вы сможете его освободить, то это мне на руку. Я сообщу вам кое-что интересное, может быть, даже сногсшибательное, если вы на следствии пообещаете не упоминать меня ни коим образом...
– На следствии? Никакого следствия не будет. Мне от властей ничего не нужно.
– Не будет!? Жаль... Тогда не будет и интересного.
Человек, который собирается убить другого человека, вправе выражаться и Даша выразилась:
– "Вот сука! – выцедила она, опустив трубку. – А впрочем, если бы она была порядочной женщиной, то мне пришлось бы туго. Мы все непорядочны, потому что это практично...
Хватит слов.
Чем я его ударю? Штырем".
Штырь Даша подобрала на улице года три назад. Он лежал на дороге, откровенный и тяжеловесный. Сантиметров сорок длиной. Как раз в сумочку поместился. Она увидела его и подняла, удивляясь своему поступку.
Теперь понятно, почему подняла. Хирург говорил, что на свете все связано. И если вы, задумавшись на улице, падаете в канализационный люк, то это впрок. Это в будущем пригодится.
Где он, этот штырь? В сарае, на полке. Заржавел, небось. Надо пойти, посмотреть.
Даша пошла в сарай. Штырь был покрыт струпьями ржавчины. Но внушал уважение. "Я не подведу, – говорила его уверенная тяжесть. – Ты только вдарь мною по чему-нибудь твердому, разбуди меня. И себя тоже".
Даша вдарила по полке. Березовой. Мягкой. Удар получился. Дерево вскрикнуло, оскорбилось. Что-то вошло в Дашину кровь. Что-то способное помочь ей действовать жестко.
"А может, не надо? – сжалось сердце. – Может, лучше не бить, а биться о жизнь? Не стучать железом, но сердцем? Сажать цветы и проникаться ими? Быть уродиной, чтобы красивое было краше?
Нет! – Я же не ради себя! Я же ради него собираюсь ударить железом. Ради него".
Поверить себе не получилось. Даша сникла, улеглась на диван. На диван, на котором жил он.
На экране телевизора мужчина сказал милой женщине: "Я хочу жить с тобой!"
Сердце Даши приятно сжалось. "Я хочу жить с тобой!" Это было так красиво сказано! "Я хочу жить с тобой!" Я хочу ходить, чувствуя твою руку в своей руке, я хочу смотреть в голубое небо, зная, что ты смотришь в него же. Я хочу дышать с тобой одним воздухом. "Я хочу жить с тобой!" В этом выражении светилась вечность жизни, поднявшейся над сексом.
Даша счастливо заулыбалась. "Да, я не ради себя ударю. Ради него. Точнее, ради всего. Ради меня, ради себя, ради всех женщин, которым Хирург не достался.
Я должна решить, что делать с человеком, который в двенадцать часов ночи выйдет из гаража номер двести сорок шесть.
Что? Залезть на крышу? И сбросить кирпич?
Смешно. Детский детектив, да и только.
Сыграть проститутку?
Я? Увидев меня, он закроется изнутри. И будет дрожать от страха.
Надо ударить сразу. Железным прутом. Стать у двери и ударить, как только она откроется. Чтобы не увидеть глаз.
А Лора? Она наверняка уже позвонила своему любовнику. Своему хозяину. И меня уже ждут! Или не ждут, а просто перевезли его в другое место!!
Даша вскочила, схватила мобильник, позвонила Лоре.
– Да, вас слушают? – раздался чарующий голос.
– Я завтра поеду в гараж. И если его там не будет, или со мной что-нибудь случится, то тебе...
– Не беспокойтесь, милая, – прервал ее чарующий голос. – Я подумала, что если... если вы сможете его освободить, то это мне на руку. Я сообщу вам кое-что интересное, может быть, даже сногсшибательное, если вы на следствии пообещаете не упоминать меня ни коим образом...
– На следствии? Никакого следствия не будет. Мне от властей ничего не нужно.
– Не будет!? Жаль... Тогда не будет и интересного.
Человек, который собирается убить другого человека, вправе выражаться и Даша выразилась:
– "Вот сука! – выцедила она, опустив трубку. – А впрочем, если бы она была порядочной женщиной, то мне пришлось бы туго. Мы все непорядочны, потому что это практично...
Хватит слов.
Чем я его ударю? Штырем".
Штырь Даша подобрала на улице года три назад. Он лежал на дороге, откровенный и тяжеловесный. Сантиметров сорок длиной. Как раз в сумочку поместился. Она увидела его и подняла, удивляясь своему поступку.
Теперь понятно, почему подняла. Хирург говорил, что на свете все связано. И если вы, задумавшись на улице, падаете в канализационный люк, то это впрок. Это в будущем пригодится.
Где он, этот штырь? В сарае, на полке. Заржавел, небось. Надо пойти, посмотреть.
Даша пошла в сарай. Штырь был покрыт струпьями ржавчины. Но внушал уважение. "Я не подведу, – говорила его уверенная тяжесть. – Ты только вдарь мною по чему-нибудь твердому, разбуди меня. И себя тоже".
Даша вдарила по полке. Березовой. Мягкой. Удар получился. Дерево вскрикнуло, оскорбилось. Что-то вошло в Дашину кровь. Что-то способное помочь ей действовать жестко.
"А может, не надо? – сжалось сердце. – Может, лучше не бить, а биться о жизнь? Не стучать железом, но сердцем? Сажать цветы и проникаться ими? Быть уродиной, чтобы красивое было краше?
Нет! – Я же не ради себя! Я же ради него собираюсь ударить железом. Ради него".
Поверить себе не получилось. Даша сникла, улеглась на диван. На диван, на котором жил он.
На экране телевизора мужчина сказал милой женщине: "Я хочу жить с тобой!"
Сердце Даши приятно сжалось. "Я хочу жить с тобой!" Это было так красиво сказано! "Я хочу жить с тобой!" Я хочу ходить, чувствуя твою руку в своей руке, я хочу смотреть в голубое небо, зная, что ты смотришь в него же. Я хочу дышать с тобой одним воздухом. "Я хочу жить с тобой!" В этом выражении светилась вечность жизни, поднявшейся над сексом.
Даша счастливо заулыбалась. "Да, я не ради себя ударю. Ради него. Точнее, ради всего. Ради меня, ради себя, ради всех женщин, которым Хирург не достался.
18. Тата и Тома.
Приехав в Москву, Даша пошла на работу и оформила отпуск. Начальник отпускать не хотел – в конторе отпуска предоставляли строго по графику.
– Тогда увольняйте, – равнодушно сказала она.
Начальник, посмотрев внимательно, отпустил, – и Даша поехала в Болшево.
Гаражи начались сразу после Подлипок. Поезд остановился у переезда, и гараж с аккуратной белой надписью "246" оказался перед ее глазами. У его ворот стояли, разговаривая, два человека, такие большие, что Даша озадачилась.
"Вот дура, – подумала он, разглядывая потенциальных противников. – Я ведь в мыслях представляла, что охранник такой же комплекции, что и Хирург. А тут такие битюги. Что же делать? Как что? Хотя бы присмотрюсь, а там посмотрим".
Напротив гаражей через железную дорогу тоже тянулись гаражи, и там ее сразу бы заметили. Но Даше повезло. Когда она проходила по тропинке, тянувшейся вдоль путей, мужчины пожали друг другу руки и разошлись. Один, оглядываясь, пошел на станцию, другой заперся в гараже.
Было уже девять, темнело, и Даша растерялась. "Что делать? До утра стоять под дверью, дожидаясь пока этому битюгу вздумается покурить или пописать на свежем воздухе? Стоять под дверью на виду у автолюбителей, ставящих машины на прикол? Ставящих, а потом неторопливо распивающих на троих? Нет, это глупо. Надо что-то придумать. Надо подойти с задов и послушать. Может, его услышу?"
Даша перешла железную дорогу, обошла здание многоярусной автостоянки, и стала в зарослях кустарника у задней стенки гаража №246. Приставив ухо к подвальной вентиляционной трубе, она услышала невнятные звуки речи. Кто-то, вероятно, закрывшийся в гараже битюг, читал кому-то (Хирургу?) мораль.
Дашу схватила дрожь, она сердцем поняла, что за бетонными стенами сидит он. Связанный, униженный, побитый, ни на что уже не надеющийся. И Даша, насквозь прострелянная состраданием, закричала фальцетом. Закричала первую пришедшую в голову фразу: "Привет Хаокину Мурьетте, пароходу и человеку!" И побежала прочь от гаража, не сомневаясь, что Хирург ее слышал и теперь надеется.
За кустарником был сосновый лесочек, в котором располагалась детская площадка. Усевшись на скамейку, Даша задумалась, как освободить Мурьетту. Да, Мурьетту. Прозвище Хирург ей никогда не нравилось. Хирург – это скальпель, это кровь, хирург – это между жизнью и смертью. Пусть пока будет Мурьеттой.
"Как же его вытащить?"
Даша пыталась думать, но ничего в голову не приходило. И она стала смотреть на мальчика и девочку, раз за разом скатывавшихся с железной горки, отполированной до блеска.
Она любила смотреть на детей. Мальчик был серьезным и заботливым, его звали Ваня; он помогал младшей сестренке Лене подняться на горку и следил, чтобы она не покатилась кубарем. Та благоговейно посматривала на брата. Когда Даша принялась воображать себя их матерью, на площадке появились две раскрашенные девицы. Обе на шпильках и в коротких малиновых кожаных юбочках. Они, явно выпившие, подошли к скамейке. Даша подвинулась, освобождая им место.
– Ты что здесь делаешь? Это наш пятачок, – усевшись, сказала беловолосая, поправляя левую чашечку бюстгальтера. Груди у нее были необъятными и колебались при каждом движении.
Даша не ответила – из подъезда выскочила молодая женщина в домашнем халатике, схватила детей за руки, потащила с площадки. Мальчик, оглядываясь, смотрел любопытно.
– Ты чего милицией не пугаешь!? – хохотнув, крикнула ей вслед красноволосая.
Женщина, никак не отреагировав, увела детей в дом.
– Вчера эта дамочка участкового вызывала, – сказала Даше беловолосая. – Но он так лыбился и лысину чесал, что она поняла, на чьем лужку он пасется. Так что ты тут делаешь? Смотри, привяжется кто – не отвяжешься.
– Ко мне привяжутся? – порозовела Даша.
– А что? Передок, задок, все у тебя на месте. И вон какая белокожая. В темное время суток самое то.
– Да кто на меня позарится... – смущенно посмотрела Даша.
– Это ты зря. Мужики они все разные. Нашему Вовику один финн заказ на той неделе выдал – говорил, что хочет с кривыми ногами и чтобы зубы наружу, потому что жена у него такая была. Хочешь к нам?
– Отстань ты от нее, – проговорила красноволосая. – Не видишь, тоскует она.
– Что, кошелек на рынке увели?
– Нет, мужика...
– Мужика?! – красноволосая посмотрела завистливо.
– Да. Он в подвале вон того гаража сидит, – указала подбородком Даша.
– Это не наши... – посмотрела беловолосая на красноволосую.
– Поможем?
– Как? Вовику скажем?
– Он не захочет в чужие дела лезть. Это у тебя что?
Красноволосая ткнула детским пальчиком в штырь, торчавший из Дашиной сумки. Он был завернут в пестрый рекламно-газетный лист.
Даша растерялась, прикрыла штырь рукой.
– А ты – штучка... – одобрительно сказала красноволосая. – Давай знакомиться. Меня Татой зовут, я из Ярославля.
– А я Тома, я местная, – Давай, мы у ворот гаража подеремся, он выйдет, и ты нам покажешь, зачем у тебя эта железка?
– Давай, – ответила Даша.
– А мужик-то стоящий? – спросила Тата, вынимая штырь из сумки.
Даша покивала.
– Из крутых?
– Нет, пьяница...
Татьяна, сделав кислое лицо, вернула штырь на место.
– За пьяницу мы не пойдем....
– Да нет, он недавно спился. Он хирург великий... По косметологии и прочее.
Тамара ощупала глазами лицо Даши. В свете фонаря, светившего над подъездом, оно выглядело еще более некрасивым, чем при дневном свете.
– Понятно. Недавно, значит, с ним...
– Да.
– Красивый?
– Да... Был.
– А за что его спрятали?
– Не знаю... Точно не знаю. Мы хотели уехать, я квартиру, дачу продала...
– А он деньги взял и смылся?
– Я думала, что смылся... Но потом мне сон приснился, он меня попрекал за эти мысли...
– Сны – правильная штука... – посерьезнела Татьяна. – Мне месяц назад, я только работать начала, приснилась мама; она на коленях рыдала, просила меня домой ехать... Я расстроилась, отгул взяла, а в тот день подружку мою насмерть порвали, она вместо меня встала...
– Нет, не из-за денег его взяли, точно, – переменила тему Тамара. – Враги у него были?
– Да... Один состоятельный человек хотел золотую уздечку на него набросить. Хотел, чтобы всех подряд миллионерш красавицами делал... А он на рога встал.
Даша удивлялась себе. Она никогда так не разговаривала. Не разговаривала так в прошлой жизни.
– Ну и правильно, что отказался. В натуре мужик. Им, что ли, все, а нам в "воронках" у ментов отсасывать? Ну, ладно, пойдем, посмотрим, что у нас выйдет. Получится – скажешь ему груди мне надуть. Чтобы как у Тамары были. Поняла?
– Да...
– И живот пусть надует, если красивый, – рассмеялась Тамара.
– Скажу... Давайте, покурим сначала, что-то мне не по себе.
Татьяна вынула из сумочки пачку "Парламента", раскрыла и протянула Даше. Та потянулась, но увидев, что с сигаретами соседствуют пакетики с презервативами, отдернула руку. Подружки рассмеялись.
Как только они закурили, на площадке появилось четверо мужчин.
– Черт, вот, не вовремя, – выцедила Тамара, в сердцах выбросив сигарету.
Мужчины подошли. Трое из них принялись рассматривать женщин, четвертый, это был Вовик – напряженный и до желтизны высохший мужчина лет двадцати пяти – уставился на Дашу глазами-отверстиями и спросил:
– Ты чья?
Она поднялась со скамейки.
– Ничья...
– А что здесь тогда делаешь?
– Сижу. Кошелек на рынке украли.
– Понятно, – расслабился Вовик. – Хочешь на обратный билет заработать? Вряд ли это у тебя получится.
Даша готова была расплакаться. Сутенер, поморщившись, достал бумажник, вынул из него пятьдесят рублей и протянул ей:
– Вот тебе бабки, вали, давай, отсюда.
К нему шагнул один из мужчин. Это был угловато-плотный смуглый человек с цепкими глазами.
– Спрячь свой полтинник, я ее беру за пятьдесят баксов.
Даша ополоумела. Смятение и тьма вокруг, заполнили ее всю, она, озиралась, смотрела ничего не видящими глазами, смотрела, пытаясь найти путь к бегству.
Татьяна взяла Вовика за локоть, увела в сторону. Минуты две она что-то сдавленно ему говорила. Послушав, Вовик подошел к смуглому мужчине.
– Слушай, она случайная здесь, я тебе другую дам, самую лучшую.
– Я хочу эту, – поморщился мужчина, как от головной боли.
– У меня целка за сто есть, возьми! Цветочек крашеный, губки бантиком, удочеришь, клянусь!
– Я хочу эту, – сузил глаза мужчина.
– Да не блядь она, ты что, не понимаешь? Заблудилась она, понимаешь!
– За полтинник она не блядь. Спроси у нее, за сколько она е...тся Вовик обратился к Татьяне.
– Спроси, сколько она хочет.
Татьяна спросила. Даша не могла говорить. Татьяна посадила ее на скамейку.
– Послушай, этот человек, Чихай его зовут, большой человек. И он стал на рога. Он случайно сюда пришел – его гости с Кавказа попросили, чтобы он экскурсию им устроил, потому что ресторанные бабы им разонравились. Они уже весь наш контингент обошли и все не то. Тебе, что, трудно с ним раз трахнуться? Он порядочный, анала и минета не любит и не садист. Прикажет тебе лечь на спину, попросит ноги раздвинуть, и все дела. И член у него знаменитый, – бабы хвастались, – так пропашет, что сама потом его искать станешь.
– Я... я не могу... – выдавила Даша.
– Знаешь, что он сделает, когда я ему скажу, что ты отказалась? Он скажет нам уйти, потом уведет в сосновый лес на той стороне дороги и там изнасилует без всякого комфорта, ля-ля и шампанского. А согласишься – в ресторан отведет, накормит, напоит и выдрючит так, что мычать будешь. И не от страха, как сейчас, а от кайфа.
– Я... я не могу... – пролепетала Даша, недоуменно посмотрев на Тамару, хихикавшую с мужчинами.
– Послушай, – сузив глаза, положила Татьяна руку ей на плечо. – Я тебе забыла сказать, что после того, как он тебя выдрючит, и ты выйдешь на улицу вся из себя довольная, то там тебя будет ждать вольвак с твоим хирургом. Это я тебе обещаю. И еще я тебе обещаю, что те люди, которые до него докапывались и докапываются, написают в штаны и долго-долго их будут сушить, причем не ближе ста километров он него. Сечешь масть?
Глаза Даши остановились. Она смотрела на Татьяну и... и понемногу приходила в себя.
– Ну, вот, и молодец! – похвалила ее девушка и, похлопав по плечу, пошла к Вовику. Тот стоял рядом с Чихаем. Друг на друга они не смотрели. Татьяна отвела сутенера в сторону и рассказала о деле, ради которого Даша приехала в Болшево. Вовик тихо выругался, с ненавистью глянул в сторону Даши и направился к авторитету. Минуту он передавал ему рассказ Татьяны. Тот сначала слушал, оставаясь непроницаемым, затем лицо его скривила неживая улыбка, он достал из кармана мобильный телефон и набрал номер. Когда ему ответили, он спросил:
– Послушай, дорогой, двести сорок шестой гараж у переезда за кем числится?.. Точно?.. Ну, пока.
Подумав, глядя в сторону, он позвонил еще.
– Савик? Найди Виктора с Вахой, пусть они достанут Соплю, – сказал он дождавшись ответа. – У него в гараже человек сидит. В общем, я хочу, чтобы к часу ночи этот человек сидел вместе с тобой в твоем вольваке, а вольвак пусть стоит у дверей моего ресторана. Ну, пока. Да, вот еще что. Возьми в машину пару бутылок портвейна получше и жареную курицу – пусть этому человеку будет хорошо, как в теплом сортире.
– Тогда увольняйте, – равнодушно сказала она.
Начальник, посмотрев внимательно, отпустил, – и Даша поехала в Болшево.
Гаражи начались сразу после Подлипок. Поезд остановился у переезда, и гараж с аккуратной белой надписью "246" оказался перед ее глазами. У его ворот стояли, разговаривая, два человека, такие большие, что Даша озадачилась.
"Вот дура, – подумала он, разглядывая потенциальных противников. – Я ведь в мыслях представляла, что охранник такой же комплекции, что и Хирург. А тут такие битюги. Что же делать? Как что? Хотя бы присмотрюсь, а там посмотрим".
Напротив гаражей через железную дорогу тоже тянулись гаражи, и там ее сразу бы заметили. Но Даше повезло. Когда она проходила по тропинке, тянувшейся вдоль путей, мужчины пожали друг другу руки и разошлись. Один, оглядываясь, пошел на станцию, другой заперся в гараже.
Было уже девять, темнело, и Даша растерялась. "Что делать? До утра стоять под дверью, дожидаясь пока этому битюгу вздумается покурить или пописать на свежем воздухе? Стоять под дверью на виду у автолюбителей, ставящих машины на прикол? Ставящих, а потом неторопливо распивающих на троих? Нет, это глупо. Надо что-то придумать. Надо подойти с задов и послушать. Может, его услышу?"
Даша перешла железную дорогу, обошла здание многоярусной автостоянки, и стала в зарослях кустарника у задней стенки гаража №246. Приставив ухо к подвальной вентиляционной трубе, она услышала невнятные звуки речи. Кто-то, вероятно, закрывшийся в гараже битюг, читал кому-то (Хирургу?) мораль.
Дашу схватила дрожь, она сердцем поняла, что за бетонными стенами сидит он. Связанный, униженный, побитый, ни на что уже не надеющийся. И Даша, насквозь прострелянная состраданием, закричала фальцетом. Закричала первую пришедшую в голову фразу: "Привет Хаокину Мурьетте, пароходу и человеку!" И побежала прочь от гаража, не сомневаясь, что Хирург ее слышал и теперь надеется.
За кустарником был сосновый лесочек, в котором располагалась детская площадка. Усевшись на скамейку, Даша задумалась, как освободить Мурьетту. Да, Мурьетту. Прозвище Хирург ей никогда не нравилось. Хирург – это скальпель, это кровь, хирург – это между жизнью и смертью. Пусть пока будет Мурьеттой.
"Как же его вытащить?"
Даша пыталась думать, но ничего в голову не приходило. И она стала смотреть на мальчика и девочку, раз за разом скатывавшихся с железной горки, отполированной до блеска.
Она любила смотреть на детей. Мальчик был серьезным и заботливым, его звали Ваня; он помогал младшей сестренке Лене подняться на горку и следил, чтобы она не покатилась кубарем. Та благоговейно посматривала на брата. Когда Даша принялась воображать себя их матерью, на площадке появились две раскрашенные девицы. Обе на шпильках и в коротких малиновых кожаных юбочках. Они, явно выпившие, подошли к скамейке. Даша подвинулась, освобождая им место.
– Ты что здесь делаешь? Это наш пятачок, – усевшись, сказала беловолосая, поправляя левую чашечку бюстгальтера. Груди у нее были необъятными и колебались при каждом движении.
Даша не ответила – из подъезда выскочила молодая женщина в домашнем халатике, схватила детей за руки, потащила с площадки. Мальчик, оглядываясь, смотрел любопытно.
– Ты чего милицией не пугаешь!? – хохотнув, крикнула ей вслед красноволосая.
Женщина, никак не отреагировав, увела детей в дом.
– Вчера эта дамочка участкового вызывала, – сказала Даше беловолосая. – Но он так лыбился и лысину чесал, что она поняла, на чьем лужку он пасется. Так что ты тут делаешь? Смотри, привяжется кто – не отвяжешься.
– Ко мне привяжутся? – порозовела Даша.
– А что? Передок, задок, все у тебя на месте. И вон какая белокожая. В темное время суток самое то.
– Да кто на меня позарится... – смущенно посмотрела Даша.
– Это ты зря. Мужики они все разные. Нашему Вовику один финн заказ на той неделе выдал – говорил, что хочет с кривыми ногами и чтобы зубы наружу, потому что жена у него такая была. Хочешь к нам?
– Отстань ты от нее, – проговорила красноволосая. – Не видишь, тоскует она.
– Что, кошелек на рынке увели?
– Нет, мужика...
– Мужика?! – красноволосая посмотрела завистливо.
– Да. Он в подвале вон того гаража сидит, – указала подбородком Даша.
– Это не наши... – посмотрела беловолосая на красноволосую.
– Поможем?
– Как? Вовику скажем?
– Он не захочет в чужие дела лезть. Это у тебя что?
Красноволосая ткнула детским пальчиком в штырь, торчавший из Дашиной сумки. Он был завернут в пестрый рекламно-газетный лист.
Даша растерялась, прикрыла штырь рукой.
– А ты – штучка... – одобрительно сказала красноволосая. – Давай знакомиться. Меня Татой зовут, я из Ярославля.
– А я Тома, я местная, – Давай, мы у ворот гаража подеремся, он выйдет, и ты нам покажешь, зачем у тебя эта железка?
– Давай, – ответила Даша.
– А мужик-то стоящий? – спросила Тата, вынимая штырь из сумки.
Даша покивала.
– Из крутых?
– Нет, пьяница...
Татьяна, сделав кислое лицо, вернула штырь на место.
– За пьяницу мы не пойдем....
– Да нет, он недавно спился. Он хирург великий... По косметологии и прочее.
Тамара ощупала глазами лицо Даши. В свете фонаря, светившего над подъездом, оно выглядело еще более некрасивым, чем при дневном свете.
– Понятно. Недавно, значит, с ним...
– Да.
– Красивый?
– Да... Был.
– А за что его спрятали?
– Не знаю... Точно не знаю. Мы хотели уехать, я квартиру, дачу продала...
– А он деньги взял и смылся?
– Я думала, что смылся... Но потом мне сон приснился, он меня попрекал за эти мысли...
– Сны – правильная штука... – посерьезнела Татьяна. – Мне месяц назад, я только работать начала, приснилась мама; она на коленях рыдала, просила меня домой ехать... Я расстроилась, отгул взяла, а в тот день подружку мою насмерть порвали, она вместо меня встала...
– Нет, не из-за денег его взяли, точно, – переменила тему Тамара. – Враги у него были?
– Да... Один состоятельный человек хотел золотую уздечку на него набросить. Хотел, чтобы всех подряд миллионерш красавицами делал... А он на рога встал.
Даша удивлялась себе. Она никогда так не разговаривала. Не разговаривала так в прошлой жизни.
– Ну и правильно, что отказался. В натуре мужик. Им, что ли, все, а нам в "воронках" у ментов отсасывать? Ну, ладно, пойдем, посмотрим, что у нас выйдет. Получится – скажешь ему груди мне надуть. Чтобы как у Тамары были. Поняла?
– Да...
– И живот пусть надует, если красивый, – рассмеялась Тамара.
– Скажу... Давайте, покурим сначала, что-то мне не по себе.
Татьяна вынула из сумочки пачку "Парламента", раскрыла и протянула Даше. Та потянулась, но увидев, что с сигаретами соседствуют пакетики с презервативами, отдернула руку. Подружки рассмеялись.
Как только они закурили, на площадке появилось четверо мужчин.
– Черт, вот, не вовремя, – выцедила Тамара, в сердцах выбросив сигарету.
Мужчины подошли. Трое из них принялись рассматривать женщин, четвертый, это был Вовик – напряженный и до желтизны высохший мужчина лет двадцати пяти – уставился на Дашу глазами-отверстиями и спросил:
– Ты чья?
Она поднялась со скамейки.
– Ничья...
– А что здесь тогда делаешь?
– Сижу. Кошелек на рынке украли.
– Понятно, – расслабился Вовик. – Хочешь на обратный билет заработать? Вряд ли это у тебя получится.
Даша готова была расплакаться. Сутенер, поморщившись, достал бумажник, вынул из него пятьдесят рублей и протянул ей:
– Вот тебе бабки, вали, давай, отсюда.
К нему шагнул один из мужчин. Это был угловато-плотный смуглый человек с цепкими глазами.
– Спрячь свой полтинник, я ее беру за пятьдесят баксов.
Даша ополоумела. Смятение и тьма вокруг, заполнили ее всю, она, озиралась, смотрела ничего не видящими глазами, смотрела, пытаясь найти путь к бегству.
Татьяна взяла Вовика за локоть, увела в сторону. Минуты две она что-то сдавленно ему говорила. Послушав, Вовик подошел к смуглому мужчине.
– Слушай, она случайная здесь, я тебе другую дам, самую лучшую.
– Я хочу эту, – поморщился мужчина, как от головной боли.
– У меня целка за сто есть, возьми! Цветочек крашеный, губки бантиком, удочеришь, клянусь!
– Я хочу эту, – сузил глаза мужчина.
– Да не блядь она, ты что, не понимаешь? Заблудилась она, понимаешь!
– За полтинник она не блядь. Спроси у нее, за сколько она е...тся Вовик обратился к Татьяне.
– Спроси, сколько она хочет.
Татьяна спросила. Даша не могла говорить. Татьяна посадила ее на скамейку.
– Послушай, этот человек, Чихай его зовут, большой человек. И он стал на рога. Он случайно сюда пришел – его гости с Кавказа попросили, чтобы он экскурсию им устроил, потому что ресторанные бабы им разонравились. Они уже весь наш контингент обошли и все не то. Тебе, что, трудно с ним раз трахнуться? Он порядочный, анала и минета не любит и не садист. Прикажет тебе лечь на спину, попросит ноги раздвинуть, и все дела. И член у него знаменитый, – бабы хвастались, – так пропашет, что сама потом его искать станешь.
– Я... я не могу... – выдавила Даша.
– Знаешь, что он сделает, когда я ему скажу, что ты отказалась? Он скажет нам уйти, потом уведет в сосновый лес на той стороне дороги и там изнасилует без всякого комфорта, ля-ля и шампанского. А согласишься – в ресторан отведет, накормит, напоит и выдрючит так, что мычать будешь. И не от страха, как сейчас, а от кайфа.
– Я... я не могу... – пролепетала Даша, недоуменно посмотрев на Тамару, хихикавшую с мужчинами.
– Послушай, – сузив глаза, положила Татьяна руку ей на плечо. – Я тебе забыла сказать, что после того, как он тебя выдрючит, и ты выйдешь на улицу вся из себя довольная, то там тебя будет ждать вольвак с твоим хирургом. Это я тебе обещаю. И еще я тебе обещаю, что те люди, которые до него докапывались и докапываются, написают в штаны и долго-долго их будут сушить, причем не ближе ста километров он него. Сечешь масть?
Глаза Даши остановились. Она смотрела на Татьяну и... и понемногу приходила в себя.
– Ну, вот, и молодец! – похвалила ее девушка и, похлопав по плечу, пошла к Вовику. Тот стоял рядом с Чихаем. Друг на друга они не смотрели. Татьяна отвела сутенера в сторону и рассказала о деле, ради которого Даша приехала в Болшево. Вовик тихо выругался, с ненавистью глянул в сторону Даши и направился к авторитету. Минуту он передавал ему рассказ Татьяны. Тот сначала слушал, оставаясь непроницаемым, затем лицо его скривила неживая улыбка, он достал из кармана мобильный телефон и набрал номер. Когда ему ответили, он спросил:
– Послушай, дорогой, двести сорок шестой гараж у переезда за кем числится?.. Точно?.. Ну, пока.
Подумав, глядя в сторону, он позвонил еще.
– Савик? Найди Виктора с Вахой, пусть они достанут Соплю, – сказал он дождавшись ответа. – У него в гараже человек сидит. В общем, я хочу, чтобы к часу ночи этот человек сидел вместе с тобой в твоем вольваке, а вольвак пусть стоит у дверей моего ресторана. Ну, пока. Да, вот еще что. Возьми в машину пару бутылок портвейна получше и жареную курицу – пусть этому человеку будет хорошо, как в теплом сортире.