Белозеров Андрей. Роскошь нечеловеческого общения

   Гоша налил по второй.
   - Ну где же ваш муж, Галя? Так ведь и пробегает все торжество. Меж тем народная мудрость гласит - как Новый год встретишь, так его и проведешь.
   Галина Сергеевна почувствовала нарастающее раздражение. В самом деле - без четверти полночь, а Толя не появился, даже не позвонил, чтобы объяснить, предупредить...
   - Что делать, - вздохнула Журковская. - В каждой работе свои плюсы и свои минусы... Давайте выпьем... За все хорошее, что было в этом году...
   - А у меня ни хрена хорошего в этом году не было.
   - Что вы, Гоша, что вы! Как можно так говорить? Когда провожаешь старый год, нужно все хорошее вспоминать, не может так быть, чтобы ничего хорошего... - зачастила Карина Назаровна. - Так не бывает. Это не дело, Гошенька, не дело...
   - Дело! - отрезал Крюков. - Чего тут разводить бодягу. За Новый выпьем, конечно, с более оптимистическим настроем, а за старый я могу пить только с радостью, что он наконец закончился. Пройдет зима, будет весна, будет тепло... Вот за что нужно пить. А все остальное... - Гоша досадливо махнул рукой.
   - Крюков, если будешь портить нам праздник, я обижусь, - сказала Галина Сергеевна.
   - Да ладно... Извини уж, Галя... Просто у меня действительно полная тоска была в этом году. Нечего вспомнить... Вернее, есть что, но лучше бы не вспоминать.
   - Пил бы ты поменьше, - сказала Журковская. - И все было бы по-другому.
   - Да? - Крюков с интересом взглянул на хозяйку.
   - Да, - подтвердила она. - Именно так. В этом твоя главная проблема.
   - Нет, Галя, ты ошибаешься. Моя проблема в другом. Ну да ладно. Не будем. Не будем омрачать вечер.
   - Ночь, - поправила Карина Назаровна. - Ночь уже. Сейчас куранты будут бить... Галя, сделай звук побольше... Давайте быстренько... За старый...
   Карина Назаровна, перехватив инициативу, чокнулась с Галиной Сергеевной и писателем, быстро опрокинула в рот рюмку и потянулась к блюду с маринованными огурчиками.
   На экране телевизора появилось лицо президента. Крюков, увидев его, сморщился.
   - Не кривляйся, - наставительно произнесла Журковская. - Давай, шампанское быстро открывай. Все уже, время...
   Крюков ухватился пальцами за горлышко бутылки (Галина Сергеевна отметила, что ногти писатель, видимо, давно не стрижет и не чистит - черные полосы грязи особенно контрастировали с блестящей фольгой), крутанул, потянул, и пробка выскочила, издав легкий хлопок.
   - Россияне! - сказал с экрана президент.
   Крюков прикрыл глаза, и на лице его снова появилась гримаса отвращения.
   - Россияне! - повторил президент. - Я... - Он сделал свою обычную паузу.
   В этот момент в дверь начали звонить.
   - Слава Богу! - воскликнула Галина Сергеевна и, поставив на стол бокал, бросилась открывать. Звонки не прекращались, пока она бежала в прихожую, пока гремела цепочками и замками.
   - Ишь ты, забаррикадировались, - пробормотал Крюков, с ненавистью продолжая вглядываться в лицо президента.
   - Я хочу... - словно перевалив через невидимое препятствие, продолжил глава государства.
   Из прихожей донеслись крики, ахи, охи и мужские голоса, среди которых выделялись тенор Журковского и еще один, очень знакомый.
   - Я хочу поздравить вас, дорогие мои... - говорил президент.
   Крюков повернул голову и увидел, что в гостиную из коридора валит целая толпа.
   Первой вошла Галина Сергеевна, затем в дверь одновременно протиснулись ее муж и господин Суханов, за ними - двое молодых людей, держащих в руках большие картонные коробки, потом в комнату ступил мэр города Павел Романович Греч, следом - его жена Наталья Георгиевна Островская, звезда отечественной эстрады Вячеслав Люсин и еще двое парней в кожаных куртках, которые они не посчитали нужным снять.
   Лица прибывших были мрачны и сосредоточенны.
   - С Новым годом, дорогие мои! - сказал президент.
   Журковский схватил пульт дистанционного управления и выключил телевизор.
   Глядя в потухшие глаза профессора, Крюков понял, что случилось что-то очень нехорошее.
   Суханов молча подошел к столу, взял бутылку "Абсолюта", плеснул из нее в фужер и быстро выпил.
   - Ну, рассаживайтесь, гости дорогие... - заговорила Галина Сергеевна, поглядывая на мужа.
   - Да, прошу, что называется, к столу, - сказал он. - Паша, давайте, давайте... Новый год, однако... Который час? Ах, да...
   Суханов снова налил, выпил и, повернувшись к мэру, сказал:
   - Я поехал, Паша.
   - Куда?
   - Как это - "куда"? Разбираться.
   - Может, не стоит? - Павел Романович взял его за рукав. - Подожди... С кем там разбираться? Что это даст?
   - Даст. Я сейчас все выясню. Ребята!
   Он кивнул парням, замершим у дверей с коробками в руках.
   - Ребята, быстро за мной!
   Парни аккуратно поставили коробки на пол и вышли из комнаты.
   - Ты вернешься? - спросил Журковский.
   - Не знаю, - сказал Андрей Ильич. - Не знаю. Буду звонить, держать вас в курсе. Все, пока.
   Он уже вышел было в коридор, но, повернувшись, посмотрел на всю компанию, продолжавшую стоять вокруг стола, и бросил:
   - С Новым годом. С новым счастьем!
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   БИЗНЕСМЕН
   Глава 1
   Сегодня я не буду вас ни о чем спрашивать, - сказал следователь.
   Бекетов печально вздохнул. Не будет спрашивать - значит, какую-то гадость приготовил ему этот молодой человек с прилизанными волосами.
   - Да, не буду. Просто расскажу кое-что. Вам это покажется интересным.
   Бекетов всячески избегал смотреть молодому человеку в глаза. Очень уж честными были эти глаза, очень уж душевно говорил молодой следователь. Не обмануться бы, не дать слабину... Пусть этот голос звучит где-то там, вне его, Бекетова, сознания. Как это называется? А, ну конечно, - даю установку... Вот этой установке и будет следовать Гавриил Семенович Бекетов и ни на шаг от нее не отступит. Слишком глубоко можно увязнуть, стоит только начать давать показания. Слишком далеко тянутся ниточки. Интересы слишком больших людей затрагивает эта паутина неформальных отношений, сплетенная бог знает когда, задолго до Бекетова.
   Гавриил Семенович пришел в горком партии в 1979 году, и его сразу бросили на решение жилищных проблем населения, на удовлетворение его назревших, а главное, черт бы это население подрал, растущих потребностей.
   Потребности мало-помалу удовлетворялись, и всем, ну почти всем, было хорошо. Гавриил Семенович прошел хорошую комсомольскую школу и знал, как нужно работать с населением. Особенно на таком ответственном посту как тот, который ему доверила партия. Такой пост не доверят кому попало. Чтобы "сесть" на жилплощадь, нужно себя проявить. Доказать, что ты свой, что с тобой можно иметь дело и что интересы партии для тебя превыше всего. А партия - это совершенно конкретные люди. Значит, интересы этих конкретных людей и нужно блюсти в первую очередь. Да в какую там первую! Превыше всего они должны стоять, вне всяких очередей, вне сомнений и раздумий. Сказано - должно быть исполнено, а как - это уже твоя задача, твоя работа, поставили тебя на ответственный пост - значит, шевели мозгами, крутись, решай, из кожи выскочи, а результат должен быть. И не какой-нибудь, а тот, который устраивает партию. В лице ее конкретных представителей.
   Как хорошо тогда было, какая была ясность в отношениях, каждый знал свое место, не существовало в обиходе этого отвратительного, иноземного слова "коррупция" которое теперь лепят куда попало по любому случаю. И взяточников не было. Ну то есть, конечно, были, но Гавриил Семенович и все, с кем он работал, общался, дружил даже, все они относились к этим ловчилам с брезгливым презрением, а то и с долей юмора. От понятия "взяточник" веяло чем-то карикатурным, крокодильско-фельетонным. Нет, Гавриил Семенович никогда не имел дела ни со взятками, ни с теми, кто их раздавал или брал. В те годы. В те счастливые годы, столь отличные от проклятых теперешних, столь отличные от этой адовой эпохи, которую открыл самый ненавистный Гавриилу Семеновичу плешивый человечек с сатанинской отметиной на высоком, блестящем лбу.
   Это он принес с собой анархию. Это он позволил всякому быдлу пролезть наверх и начать - "нАчать"! - шуровать по-своему, ломать десятилетиями отлаженную систему, работавшую прежде как хорошие часы, как те самые часы, которые это быдло теперь выставляло напоказ, обнажая запястья, не стесняясь, не боясь, что их спросят - а откуда, братец, у тебя денежки на такие часики, а ну-ка, товарищ дорогой, расскажите нам, сколько вы зарабатываете в месяц?..
   Так ведь они и скажут, и язык не отсохнет цифры называть, цифры, от которых у Бекетова стыла кровь в жилах, на лбу выступали капельки пота, начинали дрожать руки и грудь распирала едкая, словно желчь, ненависть.
   Как тогда было хорошо! Казалось, это будет продолжаться вечно. И, конечно, никаких взяток. Гавриил Семенович считал себя вполне честным человеком. Просто он умел жить, то есть понимал свое место в Системе, трезво оценивал свои возможности и соизмерял их с желаниями. Зачем взятки, если и так можно существовать совершенно безбедно? Государство - настоящее государство, не эта клоунада, которую сейчас называют "демократической Россией", а истинное, единственно правильное и справедливое - Союз! - заботилось о тех, кто верно ему служил.
   Квартирный вопрос Бекетова был решен легко и просто - в порядке общей очереди, что подтверждали соответствующие бумаги. В порядке общей очереди решали свои проблемы и все те, кто принадлежал к числу Посвященных, к числу Достойных, к числу Поистине Нуждающихся.
   Очередь - священная корова Системы - снимала все вопросы. Бекетов лишь занимался регулированием этого социального образования, тоже очень правильного и чрезвычайно справедливого, не замершего, не закостеневшего в какой-то одной форме, а чрезвычайно гибкого, меняющегося в соответствии с веяниями времени, отвечающего на малейшие изменения политической или экономической ситуации. Бекетов не знал более совершенного социального организма, чем Очередь.
   Человек, стоящий в Очереди, имел возможность приблизиться к желанной цели вне всякой зависимости от того, на каком физическом расстоянии он от нее находился. Физическая форма Очереди, ее внешний вид мало что говорили о сути этого организма. А суть заключалась в том, что человек, стоящий в Очереди, за чем бы она не выстраивалась, - за колбасой, черной икрой, авиабилетами, машинами или квартирами, - прежде всего должен был посмотреть на себя и прикинуть, достоин он продвижения вперед или нет.
   Бекетов считал, что это было справедливо. Если человек не заботится о самом себе, не пытается организовать свою жизнь подобающим образом, чтобы достичь уважения, веса в обществе и, конечно же, семейного благополучия, то есть если он наплевательски относится к себе, - достоин ли он заботы со стороны государства? Вряд ли. Государство будет тратить деньги, время и силы, чтобы сделать этому человеку что-то хорошее, а он все равно либо разбазарит все это, либо просто пропьет и уж, во всяком случае, не поймет, что о нем заботятся. Точно так же он не поймет смысла происходящего, если для него вообще ничего не делать. Ну и пусть себе стоит в "хвосте", ждет у моря погоды.
   Так Гавриил Семенович относился к обычным "очередникам", простым гражданам, из которых на девяносто девять процентов и состояла та самая великая Очередь.
   А вот если кто-то решил проявить инициативу, причем разумную, ибо дикая инициатива наказуема в первую очередь, если кто-то взглянул на свою жизнь повнимательнее и начал ее приводить в порядок, подстраивать под Систему, если кто-то стремится стать для этой Системы полезным - тогда и внимание к нему со стороны государства совсем другое.
   Тогда можно и в Очереди его передвинуть вперед на несколько человек, на несколько месяцев или даже лет. А можно просто перевести его в другую Очередь, так что он и сам того не заметит, а глядь - оказывается, он стоит уже совсем у другого окошка, где раздают совсем другие блага. Нужно только правильно себя вести. Заниматься общественной работой. Двигаться по комсомольской линии, например. Или по профсоюзной. По партийной - это уже высший пилотаж.
   Правильный подход к распределению - вот источник благосостояния. И никаких тебе взяток, никакого криминала. Да и слово-то такое - "криминал" применительно к своей работе Гавриил Семенович услышал впервые лишь после прихода к власти Горбачева.
   И началось. Стройная схема взаимоотношений затрещала по всем швам. Правда, одно хорошо - люди, заведующие всеобщим распределением, остались все те же. Не демократов же нечесаных туда пускать! Они вмиг все развалят, и распределять уже будет нечего. Перестанут строить новые дома и ремонтировать старые, перепутают все списки, которые составлялись годами и постоянно менялись - ведь фамилии "очередников" едва ли не ежемесячно переносились из одного списка в другой, и всю структуру Очереди знали только высочайшие профессионалы своего дела, к каковым относился, в частности, и Бекетов.
   Схема работает, только если соблюдать правила. То есть если полностью исключить такое понятие, как равноправие, оставив его для газетных статей, а блага распределять согласно партийным и общественным заслугам каждого отдельно взятого гражданина.
   Вот эти правила и были попраны в первую очередь. Новая власть хотела изменить все - даже саму Коммунистическую партию начали поливать грязью.
   Ну и пусть их, посмеивались в аппарате Города. Пусть их, Значит, так надо. Пусть замутят как следует, а в мутной воде привольней будет жить, легче распределять блага, да и себя не забудем, под шумок можно очень даже неплохо продвинуться в Очереди - из двухкомнатного кооператива, скажем, в новостройке быстренько перебраться в пятикомнатную в центре. И - никто, ничего, никому... Тишь, гладь и божья благодать. Чем мутнее, тем спокойнее. А партия... партия никуда не денется. Партия свое дело знает туго.
   Бекетов, однако, чувствовал тревогу. Он хорошо усвоил основной принцип, гарантировавший его благополучие и спокойную жизнь на протяжении многих лет, принцип первенства общественного перед личным. Не нужно стремиться хапнуть лично для себя, это не умно, а в большинстве случаев даже опасно. И уж точно почти всегда связано с нарушением закона.
   Законы в России - вещь очень специфическая. И то, нарушил ты закон или нет, зависит вовсе не от буквы, прописанной в кодексе, а от личного мнения того, кто хочет тебя наказать, от его прочтения этого закона.
   Бекетов все это отлично знал и всю жизнь играл по правилам Системы.
   Первое дело - удовлетворить нужды тех, кто находится чуть выше или даже наравне с тобой. И весь фокус в том, что эти нужды необходимо предугадывать, никто ведь не придет к тебе и не скажет - мне, мол, нужна новая квартира. Сам должен понимать, что к чему, что кому и сколько, и соответственно вести себя, строить свою деятельность сообразно ситуации.
   И все - никаких взяток, никаких конвертов.
   Впрочем, конверты были, как же без конвертов. Но разве это взятки? Это что-то вроде официальной государственной зарплаты - смешно ведь существовать на оклад в сто пятьдесят советских рублей, даже если в буфете можно купить твердокопченую колбасу и икру, не говоря уже о молочных сосисках, индийском чае, бананах раз в неделю, мандаринах и - к Новому году - ананасах.
   Конверты, конечно, были. Только при чем здесь взятки? То были обычные подарки - от друзей, от товарищей, от сослуживцев, от коллектива. На день рождения, на годовщину свадьбы, на Новый год, на 23 февраля, на 7 ноября... Кто может за это наказать? Подарок - он подарок и есть. А то, что размер суммы, вложенной в конверт, был привязан к размеру и сложности оказанной Гавриилом Семеновичем услуги, так это вообще никого не должно волновать. Потому как об этой услуге знали всего два-три надежных товарища, и только.
   Гавриил Семенович искренне считал такую схему работы полезной для государства. Поощрялись преданные кадры, сомнительные, ненадежные оказывались в хвосте Очереди, вот она - истинная справедливость. Да и представители так называемого "простого народа" не оставались в накладе. Гавриил Семенович помог очень многим - и в смысле обмена, и в смысле получения причитающейся по закону отдельной жилплощади. Он знал, что некий процент неподконтрольного ему распределения обязательно должен быть, нельзя все забирать себе - это было следствие все того же главного жизненного принципа. Не борзей, не жадничай - и все будет тихо и спокойно, а главное, тебя всегда прикроют, всегда помогут вышестоящие товарищи, которые тебя знают и ценят, которые считают, что ты на своем месте и которые уверены, что без тебя им будет жить гораздо сложнее, чем с тобой. Даже если время от времени ты и допускаешь ошибки.
   Перестройка...
   Гавриил Семенович сразу понял, что добром это не кончится. Он очень быстро распознал главную опасность. Она таилась не в идиотских, наглых и бесстыдных газетных статьях, не в демагогах, болтающих на митингах и расхаживающих по зданию горкома в старых свитерах и джинсах, не в этих пустомелях, отрастивших неопрятные бороденки и критикующих всех и вся. Бог с ними. Видел он, Бекетов, за свою долгую жизнь разных людей. Эти демократические балбесы не представляли собой серьезной угрозы.
   Основная опасность, настоящая мина, подведенная под основание партийно-хозяйственной пирамиды, заключалась в том, что люди переставали делиться. Каждый начинал работать исключительно на себя, а забота о благе ближнего теперь определялась лишь степенью соответствия этого ближнего собственным шкурным интересам.
   Раньше Бекетов лишь презрительно усмехался, когда к нему на прием прорывался кто-нибудь из так называемых "цеховиков" - причем прорваться он мог лишь в том случае, если принадлежал к числу "аккуратных", поддерживающих контакты с руководством и не зарывающихся, не конфликтующих с всесильным ОБХСС. В любом случае для Гавриила Семеновича этот стяжатель был мелкой сошкой. А он, Бекетов, был для подпольного миллионера если не царем и богом, то кем-то вроде министра и архангела одновременно. Теперь же ситуация вывернулась наизнанку.
   Люди без прошлого, без заслуг, без хорошей, крепкой биографии вдруг полезли наверх, распихивая локтями партийных товарищей, еще вчера казавшихся железными и неколебимыми. Многие товарищи, конечно, удержались в своих креслах - не так просто в одночасье развалить то, что строилось десятилетиями и было сцементировано страхом, кровью и трудом сотен миллионов простых людей, - но потесниться все-таки пришлось.
   И самое страшное, что партийные кадры, сплоченные, профессиональные, в мгновение ока приняли новые правила и стали играть в этот доморощенный капитализм с азартом, поистине достойным лучшего применения.
   Каждый в отдельности вроде бы стал жить лучше, каждый, кто пошел в этот проклятый бизнес, очень быстро обогатился, так обогатился, что по сравнению с нынешними доходами все прежние казались жалкими копейками, но при этом кажущемся благополучии отдельных бойцов чиновничьей армии. Система начала шататься.
   Чем больше богатели и укреплялись на своих позициях чиновники, тем слабее становилась Система.
   "Как же они этого не видят? - кричал Бекетов. Про себя, конечно, кричал. Не хватало еще прилюдной истерики. - Как же не понимают, что если жить по принципу "после нас - хоть потоп", то этот самый потоп непременно хлынет! А может случиться так, что потопов будет много. Для каждого - свой отдельный маленький потопик. Маленький, но такой, что одного незащищенного, оставшегося вне системы чиновника поглотит с легкостью..."
   К ужасу Бекетова, горбачевская перестройка была только началом.
   Гавриил Семенович терпел все, терпел даже этого Греча, пролезшего в народные депутаты, в мэры, умудрившегося во время путча околдовать все руководство штаба военного округа, завоевавшего огромную популярность и считавшегося уже политиком мирового масштаба.
   Гавриил Семенович знал, что, пока цела Система, грош цена этой популярности. В одну минуту, конечно, смести всех этих говорунов не удастся, особенно после бездарной попытки 19 августа, но постепенно их вполне можно нейтрализовать, дискредитировать - по этой части у Системы такой богатый опыт, какого, наверное, в мире нет ни у кого - ни у отдельных политиков, ни у целых государств.
   Однако ситуация ухудшалась. И Система, которая должна была обеспечить Гавриилу Семеновичу спокойную жизнь, как ему казалось, до глубокой старости, менялась самым непредсказуемым образом.
   Сначала он думал, что она просто разваливается под натиском дикого, пещерного капитализма, в который погрузилась страна. Но потом Гавриил Семенович с искренним ужасом увидел, что Система цела, все ключевые фигуры остались на своих местах, но все вывернулось наизнанку, и люди, которых он знал не один десяток лет, словно оборотни из детских сказок, грянувшись оземь, вдруг превратились в совершенно непонятных, агрессивных и жутких монстров, живущих по каким-то своим, неведомым Бекетову, законам.
   Никто не заглядывал хотя бы на полгода вперед, никого не волновало, что может случиться завтра - а в России, как справедливо считал Бекетов, может случиться все что угодно. Каждый тянул на себя, тащили все, что попадалось под руку, в мэрии, где теперь было новое место работы Бекетова, появлялись какие-то странные фигуры совершенно бандитской наружности, персонажи, с которыми прежде ни он, ни его коллеги ни за что не стали бы иметь дела, а нынче - с ними едва не раскланивались.
   Бекетов продолжал заниматься жилищными вопросами, правда, теперь правила были совсем другими. Купля-продажа, приватизация, расселение коммуналок - от всего этого голова могла пойти кругом. Не от самих процедур - для профессионала это не вопрос, но от возможностей, открывающихся перед чиновниками.
   Теперь все - Бекетов мог сказать это с абсолютной уверенностью - все чиновники старой школы (о "новых" он говорить не хотел, на них просто клейма было негде ставить) были повязаны прямым криминалом. Повязаны теми самыми взятками, которые прежде маскировались столь изящно, что никакая проверка, никакой ОБХСС, никакая милиция не в силах были даже вообразить, будто чиновника можно взять с поличным на получении "левых" денег. Сейчас же деньги (да не просто деньги, а суммы, по меркам Бекетова, совершенно фантастические и все больше в долларах) свободно передавались из рук в руки, а чиновники, следуя негласно утвержденному и постоянно корректируемому прейскуранту, просто сообщали клиенту, сколько он должен положить на стол, чтобы его вопрос был решен положительно и (за дополнительную плату) в кратчайшие сроки.
   Взяточничество стало нормой жизни и никого уже не пугало. Эта новая система взаимоотношений включала в себя как необходимое звено и представителей правоохранительных органов, и над тем, что прежде было солидной и твердой, непоколебимой Системой, засияло странно-горделивое слово "коррупция".
   Конечно же: скажешь "взяточник" - и сразу на ум приходит что-то мерзкое, мелкое, потливо-боязливо-стыдливое. "Коррупционер" - совсем иное. "Коррупционер" звучит солидно и гордо. Современно, во всяком случае. В духе времени. В духе всех этих "Мерседесов" и "БМВ", в которых теперь носились по Городу чиновники с окладами чуть выше тех, что получают учителя средних школ.
   Теперь вся чиновничья масса, каждый отдельный член которой стал в тысячу раз более важным, чем прежде, когда являлся пусть необходимым, пусть находящимся на своем месте, пусть довольно дорогим, но все-таки винтиком общей Системы, - теперь вся эта армия, неожиданно разросшаяся, лавировала между контролирующими организациями - налоговиками, милицией, прокуратурой, с одной стороны, откровенными бандитами, с которыми им все чаще и чаще приходилось иметь дело, - с другой и непосредственно аппаратом мэра - с третьей.
   Ненавистный Бекетову мэр был отличным стратегом, однако в вопросах тактики несколько терялся. Пока он еще только входил в курс дела, все шло хорошо, но потом господин Греч понял, что ему нужна собственная команда профессионалов, нужны свои люди, способные решать узкоспециальные вопросы городского хозяйства, и у "винтиков" старой Системы начались проблемы.
   До поры до времени чиновники старой школы работали в прежнем режиме, то есть без оглядки, машина распределения и торговли жильем неслась в непонятное капиталистическое будущее, оставляя за собой на обочинах всех окрестных дорог особняки из красного кирпича - двух-, трех-, а кое-где и четырехэтажные, с башенками, подземными гаражами и бассейнами. Город и его ближайшие окрестности преображались на глазах.
   В центре Города во множестве появились двухэтажные квартиры, оборудованные в соответствии с фантазией архитекторов-дизайнеров, освободившейся от оков ГОСТа и надзора жилищных товариществ. В связи с этим нужно было в срочном порядке расселить десятки семей из купленных новыми хозяевами Города коммуналок, которые трансформировались в высококлассные апартаменты.
   Работа кипела. Десятки частных фирм, самые надежные и респектабельные из которых были "завязаны" на мэрию, то есть обладали покровителями в лице ответственных и сильных в своих полномочиях чиновников, делили Город по-своему, покупали, сносили или ремонтировали целые дома, подкачивали деньги в замороженное строительство, и оно оживало - с той же интенсивностью, с какой расселялись коммуналки, стали расти высотные дома на окраинах.
   Впрочем, стоимость жилья в этих свежепостроенных красавцах была такова, что мало кто из бывших обитателей городского центра мог попасть в светлые комнаты с видом на лес или реку, в квартиры с улучшенной планировкой, в дома, оборудованные специальными площадками для парковок машин и вместительными бесшумными лифтами.