Белозеров Андрей. Роскошь нечеловеческого общения

   Это Суханов узнал уже в процессе оформления сделки. Та часть сахара, которая не была проплачена, - это само собой, мертвый груз, зависший в складских ангарах на неопределенное время. Но, кроме этих сахарных Кордильер, были и другие - деньги за них давным-давно ушли поставщикам, и проблема заключалась в том, что серьезные ребята очень не рекомендовали обладателям сладкого богатства тащить его в город и отдавать оптовым торговцам.
   Вот из этой части Андрей Ильич и вырвал довольно приличный кусок. Точнее, не он даже, а фирма "Мак", с которой никто спорить не хотел.
   Через несколько дней сахар появился на оптовых рынках. Братва, контролирующая порт, скрипела зубами, но идти против "комитетчиков" не хотела.
   - Это все одна команда действует, - сказал Максименков Суханову, когда они обмывали сделку в кабинете генерального директора "Города".
   - В смысле - бандиты? - спросил Андрей Ильич.
   - Нет. Это само собой. Я имею в виду тех, кто наверху. Думаю, из Москвы идет инициатива. Саботаж сучары драные разводят в городе. Мэра подсиживают. Искусственный дефицит, голод, то, се... Провоцируют недовольство народных масс. Греч-то ваш, он не по правилам играет. Вот и неудобно с ним работать. Очень многим неудобно. В том числе и бандитам. Что, пожалуй, самое важное. С них ведь масса народу свою долю имеет. И в Москве - в том числе.
   - Да это ясно. Только - кто всем этим занимается?
   - Ха...
   Максименков намазал ломтик белого хлеба толстым слоем черной икры.
   - Знал бы прикуп, Андрей Ильич, жил бы в Сочи, как говорится....
   Максименков и Суханов просто красиво блефовали. Андрей Ильич, стараниями Вересова, уже знал, что никакой серьезной силы, кроме гэбешного авторитета, за Максименковым нет.
   А через день после того, как Суханов и глава фирмы "Мак" приятно выпивали и прикидывали варианты дальнейшего сотрудничества, Андрея Ильича вызвал Лукин.
   Собственно, он не был для Суханова начальником и не мог приказать ему явиться "на ковер" - Лукин находился в должности первого заместителя Греча и занимался внешнеэкономическими вопросами.
   Суханов не одобрял выбор мэра - Лукин был офицером КГБ, а Андрей Ильич относился к представителям этого ведомства с сильным предубеждением. Максименков не был исключением, но в случае с фирмой "Мак" Суханов понимал: у ее генерального директора рыльце в таком пуху, что он не будет строить козни тем, кто его фактически кормит. Лукин же был совершенно другого поля ягодой непроницаемый, непонятный, вещь в себе... Андрей Ильич не понимал, что прельстило Греча в выборе кандидатуры первого зама, почему он отдал этот пост незаметному, но явно опасному человеку, хотя выбирать было из кого - знакомых и друзей у Павла Романовича было множество, как в Городе, так и в столице. И многие из тех, с кем общался и кого хорошо знал мэр, были и профессионалами-хозяйственниками, и стратегами, и тактиками экономических реформ. Однако в один прекрасный день в кабинете, предназначенном первому заместителю мэра, возник Лукин да так в нем и остался.
   Игнорировать приглашения Сергея Сергеевича было среди городских бизнесменов не принято. Все знали, что если Лукин зовет, то ему есть что сказать, и предстоящая беседа не будет пустой - напротив, может оказаться для приглашенного жизненно важной.
   Суханов вошел в кабинет Сергея Сергеевича, не думая о теме предстоящей беседы. Лукин имел способность удивлять совершенно неожиданными поворотами разговора, вообще он был совершенно непредсказуем, и потому гадать, о чем поведет речь первый зам, было делом бессмысленным.
   - Добрый день. - Лукин не поднялся из-за стола, только сверкнул глазами на вошедшего в кабинет Суханова.
   - Здравствуйте... О! И вы здесь?
   - Да.
   Максименков, приютившийся в углу на небольшом диване для посетителей, кивнул вошедшему.
   Андрей Ильич не был хорошим физиономистом, но, чтобы понять состояние Максименкова, этого и не требовалось. Лицо его было в красных пятнах.
   - Андрей Ильич, я вас долго не задержу, - сухо начал Лукин. - Он склонил голову над бумагами, разложенными на столе. - С вашим партнером по бизнесу мы уже побеседовали... А вам, Андрей Ильич, я хочу сказать ровно то же, что сказал только что ему.
   Лукин кивнул в сторону Максименкова, лицо которого окаменело.
   - Это был первый и последний раз, Андрей Ильич, когда ваши игры в металлолом прошли для вас безболезненно. Эту лавочку мы закрываем. Больше никакой левый металл через наш порт не пойдет. И по железной дороге - тоже. И по шоссейной. Все ясно?
   Суханов пожал плечами.
   - Мы говорили с Гречем по вашему поводу, - продолжил после паузы Лукин. Скажите ему спасибо... Я, впрочем, тоже считаю вас человеком для города полезным... Ошибиться может каждый. Так что... - Он резко вскинул голову и снова взглянул на Максименкова. - Так что я вас просто убедительно прошу - все операции с металлом забудьте, как страшный сон. В противном случае второго разговора не будет. Вы меня поняли, Андрей Ильич? Лавочка закрыта.
   Суханов хотел было ответить, что он не привык разговаривать в таком тоне и не желает выслушивать подобные выволочки, но что-то остановило его. Что-то, блеснувшее в глазах Лукина, необъяснимое и тяжелое.
   - Понял, да... Я вас понял, Сергей Сергеевич...
   - Думаю, нет, - сказал Лукин. - Я не о тех отморозках говорю, которые вашего приятеля замочили. С ними разберутся... Я говорю принципиально - и понимать меня нужно ровно так, как я сказал. Никакого подтекста. Мы очень серьезно будем заниматься отслеживанием контрабанды металла. И пресечением этого дела. Это касается всех. Вот что я имел в виду. А с сахаром у вас, впрочем, удачно получилось, - неожиданно закончил он. - С этим, впрочем, мы тоже разберемся. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать, Считайте, что это такая... как бы сказать... дружеская беседа. Всего доброго.
   ...От воспоминаний Андрея Ильича отвлек телефонный звонок.
   Звонили по мобильному.
   - Да? - сказал Суханов, поднеся трубку к уху.
   - Андрей Ильич, добрый день. Гендель беспокоит. Хотел бы с вами встретиться. Найдете время?
   - Когда? - спросил Суханов, не ответив на приветствие.
   - А когда вам удобно. Мне все равно. Я своему времени хозяин.
   - Ну-ну... Ладно. Чтобы не откладывать, можно сейчас.
   - Сейчас? Дело.
   - Ну что, подъедешь?
   Гендель замялся. Видимо, переход на "ты" его несколько покоробил.
   - Нет. Подъезжайте вы ко мне, Андрей Ильич. И не волнуйтесь. Можете с охраной, можете без... У меня безопасно. Нужно просто поговорить.
   - Я не волнуюсь, - спокойно ответил Суханов. - Что мне волноваться-то? Так где?
   - Знаете автомастерскую на Серебряной улице?..
   - Эта развалюха, что ли? Старая твоя точка?
   - Ну.
   - И что? Там предлагаешь стрелку?
   - Это не стрелка, Андрей Ильич...
   - Ладно, ладно. Когда? Через полчаса устроит?
   - Устроит. Жду вас, Андрей Ильич. Поговорим, по шашлычку съедим.
   - Все. Буду.
   Суханов отключил канал и набрал номер Вересова.
   Глава 4
   После ночи, проведенной в седьмой камере, для Бекетова не оставалось сомнений, какой из вариантов он выберет.
   Когда он шел по коридору после второго допроса, Бекетову казалось, что у него есть два варианта действий. Первый - дать показания на Греча, подписать протокол, повествующий о невероятных злоупотреблениях, взяточничестве, растрате государственного имущества и прочих страшных грехах, имеющихся на совести мэра, и тем самым подтвердить свою причастность к уголовным преступлениям начальства. Второй - продолжать, сколько хватит сил, сидеть в изоляторе в ожидании того, как повернутся события.
   Сидеть, как недвусмысленно дал понять Панков, можно было сколь угодно долго. Конечно, рано или поздно это закончилось бы, но "седьмая" произвела на Бекетова такое впечатление, что второй вариант отпал сам собой.
   Впрочем, "произвела впечатление" - это не то выражение, которое подходило сейчас к состоянию Гавриила Семеновича.
   Казалось, он вообще не имел никаких впечатлений, кроме жуткого, стальными обручами охватившего все его существо ужаса от мысли о том, что он может опять хотя бы на несколько минут оказаться в "семерке", снова почувствовать на своем теле руки этого... как же его?..
   Бекетов вздрагивал от омерзения, вспоминая лицо одного из сокамерников, его гнилое дыхание, его остановившиеся серые глаза с булавочными точками зрачков. Игла его звали, Игла...
   И не в унижении дело, плевать он хотел на унижения. После ночи в камере это слово вообще перестало для него существовать. Господи, да пусть унижение, пусть. Какая ерунда! Что угодно, как хотите и сколько хотите! Это же мелочь.. А вот боль! Гавриил Семенович никогда даже не подозревал, что боль - понятие не просто физическое. Настоящей боли он, оказывается, никогда прежде в жизни и не испытывал! Зубные врачи, хирурги (мальчишкой он два раза ломал ногу футбол, хоккей, золотые денечки детства), радикулит - все это чушь собачья, игрушки, бытовые мелкие неприятности, вроде насморка или зевоты. То, что он испытал в камере, не поддавалось никакой логике, было безмерно далеко от каких бы то ни было кодексов морали и поведения. Любые кодексы распадались в прах уже после начальной стадии пыток, на которые заключенный по кличке Игла оказался таким мастером.
   "Пресс-хата".
   Слышал об этом Бекетов, слышал и, как ему казалось, был даже готов к побоям.
   Но теперь, идя по коридору, направляемый едва заметными толчками конвойного, он понимал, что слово "побои" никоим образом не соответствует сути происходящего в пресс-хате.
   На его теле не было практически никаких признаков избиений. Единственный след, который при желании можно было зафиксировать, - это желвак на затылке. Гавриил Семенович рухнул на бетонный пол после того, как Игла перерезал леску, притягивающую мизинцы распятого в проходе Бекетова к верхним нарам.
   В голове гремело. Словно десяток духовых оркестров играли марши, и мелькали, мелькали перед глазами странные фигуры - в военной форме, в спортивных костюмах, почему-то в белых халатах...
   Бекетов с трудом воспринимал происходящее, он даже нечетко понимал, куда идет и зачем. Единственное, что он помнил явственно, - это лицо Иглы, полное, розовощекое, какое-то даже ухоженное. И запах. Хороший лосьон после бритья.
   Впрочем, лосьон ладно, лосьон могут и в передаче прислать, хотя Бекетов не знал, что можно передавать заключенным, а что нельзя. Но героин уж точно к передаче запрещен, тут и раздумывать нечего. А Игла, судя по его поведению в камере, нужды в этом зелье не испытывал. Что бы это значило? Печальные выводы напрашивались, очень печальные...
   Перед дверью кабинета следователя Бекетов на миг замер и неожиданно для себя начал бормотать слова молитвы.
   Старый коммунист (в свое время он не выбросил, как многие, не сжег и не порвал в клочки свой партийный билет), Гавриил Семенович молился неуклюже, неумело, не зная, как принято обращаться к Богу, и с трудом находя нужные слова. Он вдруг почувствовал, что в молитве его единственный шанс, ибо других не осталось.
   "Господи, Боже ты мой, направь меня и вразуми, не дай пропасть здесь, в этом кошмаре, дай выйти отсюда, Господи, всю жизнь я тебя благодарить буду, Господи, помоги мне это выдержать, помоги мне выжить, Господи, помоги... Грешен я, грешен во всем... Во всем, что делал, грешен, только помоги мне сейчас, Господи, я понял, Господи, я все понял, я все буду делать теперь по-другому, только сейчас помоги мне..."
   Бекетов переступил порог кабинета.
   - Добрый день, Гавриил Семенович, - приветствовал его Панков.
   Бекетов, казалось, не расслышал. Он стоял, уставившись в пол и слабо шевеля губами.
   - Что, устали? - спросил следователь. - Да, тюрьма это вам не курорт. Но вы помните, о чем мы вчера с вами...
   Бекетов поднял голову. Перед глазами снова все закрутилось, поплыло, фигура следователя вдруг раздулась и заполнила собой все пространство кабинета. Бекетов сделал шаг назад, его качнуло, но он удержался на ногах.
   - Да вы присаживайтесь, Гавриил Семенович, в ногах правды нет....
   Бекетов опустился на стул.
   "Как они его, однако, - подумал следователь. - Серьезно поработали. Ну, теперь, видно, дело пойдет".
   - Так как, Гавриил Семенович, вспомнили, о чем я вас спрашивал давеча? Про Греча?
   Бекетов поежился. Его стало знобить. Греч... Да-да... Мэр... Демократ... Дерьмократ... Конечно, конечно, он сделает все, подпишет любую ахинею, только бы выйти отсюда, пусть в другую камеру, только не туда, не к Игле...
   Гавриил Семенович вспомнил, сколько раз он мысленно клял этого выскочку, этого пустомелю, который походя, не поворачивая даже головы, топтал и ломал все, что было для Бекетова святым, что казалось нерушимым и вечным, что составляло основу его существования.
   "Тридцать седьмого года на тебя нет, - думал он тогда. - Поплясал бы, сволочь, поговорил бы на допросах, гнида..."
   - Что с вами, Гавриил Семенович?
   Панков опустил глаза и осмотрел себя - на лацканах пиджака ни соринки, рубашка глаженая, галстук в порядке. В чем дело?
   Бекетов смотрел на следователя, вытаращив глаза, и смеялся.
   "Вот оно... Господи, я понял, я понял тебя! Всем по заслугам! Что желаешь врагу своему, то сам и получишь! Вот тебе, идиот, тридцать седьмой год! Вот тебе! Сам накликал! Я понял тебя, Господи!"
   Гавриил Семенович вдруг понял смысл времени. Конечно, тридцать седьмой год никогда не кончался, как и все годы, и война, и революция, и то, что было раньше... Для каждого человека, рано или поздно, приходит, наступает то время, которое ему предназначено, то, ради которого он и был рожден на свет... Только никому не дано знать, в какой роли окажется человек, когда придет его Настоящее время, - палачом он будет или жертвой, благородным мстителем или подлым злодеем. Но оно приходит обязательно, оно здесь, всегда, сейчас...
   "Что хотел, то и получил, - думал Гавриил Семенович и смеялся все громче. - Что хотел..."
   - Эй, Бекетов! А ну кончайте тут цирк мне устраивать!
   Панков рванулся вперед, пытаясь схватить валящееся со стула на пол, бьющееся в судорогах тело, но ему удалось только чуть задержать падение, уцепив Бекетова за рукав пиджака.
   - Врача! Быстро! - рявкнул следователь возникшему в дверях дежурному. Вот черт...
   Дежурный исчез.
   Панков вытащил из кармана радиотелефон и быстро потыкал в клавиши.
   - Это я... Дела? Плохо... Переборщили... Вырубился. Кажется, серьезно... Понял, понял... Хорошо. Я все сделаю, Николай...
   Отчество он выговорить не успел. В трубке раздались презрительные короткие гудки.
   Врач ощупал тело лежавшего без сознания Бекетова, оттянул веки, посветил маленьким фонариком в зрачки, раздвинул ложечкой челюсти, прошелся пальцами по затылку.
   - Ну что? - спросил Панков.
   - Как он дошел-то сюда? - спросил врач.
   - Дошел, - ответил следователь. - Нормально дошел. Что с ним?
   - Похоже, серьезное сотрясение мозга. Нужен рентген. Несколько часов назад получена травма. - Врач дотронулся до затылка Гавриила Семеновича. - Или удар тупым предметом, или в результате падения... Требуется срочная госпитализация.
   - В больницу, значит?.. - Панков посмотрел на дежурного. - Хорошо, давайте в больницу.
   - В нашу? - спросил дежурный, покосившись на врача.
   - Кой черт в нашу?! На хера он тут нужен? Везите в городскую! Вызывай "скорую". Вот! - Панков сунул в руки дежурному подписанное постановление об освобождении из-под стражи.
   - Давай! И чтобы все тихо было, понял? Отвечаешь!
   - М-м-м... - неопределенно промычал дежурный. - Ну...
   - Без "ну" тут у меня! - рявкнул следователь. - Все! Чтобы духу его через десять минут здесь не было!
   Дежурный отвел глаза и отправился звонить в "скорую".
   "Понаехали тут из Москвы, - со злостью думал он, крутя диск телефона. Свои порядки наводят... Сопля соплей, а перед ним сам Батя навытяжку... Что делается? Откуда только эти волчары молодые берутся?.."
   Когда Бекетова унесли, Панков снова уселся на стул и, глядя в серую стену, тихо сказал: "Суки".
   Суханов, в общем, понимал, откуда у Генделя эта страсть к помойкам. Он ведь и вырос на помойке, обыкновенный гопник, которому повезло. Казалось бы, фамилия Гендель обязывала к чему-то исключительному, но, скорее всего, ее обладатель - Алешка, сын простого работяги с Пролетарского завода - и не знал ничего о своем великом однофамильце, даже не догадывался о его существовании.
   Потом, конечно, люди добрые подсказали, что, мол, был такой композитор, даже пытались Алешке повесить кликуху - Композитор, но не прижилась кликуха, и остался Алешка просто Генделем.
   Потом, когда наступила эпоха перестройки, когда Гендель поднялся и пересел со своей первой "девятки" на "Ауди", фамилия-кличка пришлась очень даже кстати. Иностранное такое звучание, прикольное, крутое... Западное, одним словом.
   Алешка Гендель не любил Запад, Америку так просто не терпел, однако квасной патриотизм, вошедший в моду среди молодых бандитов, чудесным образом уживался в нем, как, впрочем, и во всех его товарищах, с любовью к западной одежде, западным машинам и прочим приятным, полезным и необходимым для молодого бандита вещам, производимым явно не из родных осин.
   Алексей Гендель был белокур, имел прямой римский нос и голубые глаза. Возможно, он был по крови евреем, но сам себя привык считать немцем. Так и повелось. А кто думал иначе - ему же хуже.
   Сейчас Гендель представлял в городе вполне серьезную силу, и на встречу с ним Суханов отправился в сопровождении трех машин. В джипе ехали Вересов, Петля и Петр Петрович, как уважительно называл сам начальник службы безопасности одного из своих мужичков. В двух "фордах" сидели парни типичного "охранного" вида - здоровяки, с бритыми затылками, в кожанках. С ними Суханову было как-то проще, чем с молчаливыми дедками Вересова.
   Место встречи было выбрано Генделем, вероятно, в приступе сентиментальной ностальгии.
   Городской район под названием "Пашни" был занят неопрятными заводскими складами, мелкими ремонтными мастерскими, гигантскими пустырями, огороженными покосившимися бетонными или металлическими заборами. В советские времена здесь то начиналось, то замораживалось какое-то большое строительство. Разговоры о реконструкции и "освоении" огромных "Пашен" велись постоянно, однако дальше заборов и штабелей бетонных плит дело так и не пошло.
   Дороги к несостоявшемуся строительству тоже были недоасфальтированы, но грунтовые их участки порой были удобнее для езды, чем те, где некогда в порыве непылкого энтузиазма безмятежные работники клали асфальт прямо на жидкую грязь.
   "Форды" с молодыми охранниками сопровождали "Мерседес" Суханова до самой мастерской, где его должен был ожидать Гендель. Машина с начальником службы безопасности и его верными бойцами остановилась раньше - Вересов предупредил шефа, что диспозицию он продумал заранее, поскольку география места "стрелки" ему хорошо известна.
   Суханов тоже знал автомастерскую, в которой была назначена встреча.
   Это была первая точка Генделя, точка отсчета его криминальной биографии, отсюда начинался его долгий и кровавый путь.
   Одноэтажное здание из серого кирпича, дощатый, сколоченный лет пятнадцать назад забор с надписью "Развал колес" огромными белыми буквами - все было так же, как и в те годы, когда Гендель обосновал здесь свою первую штаб-квартиру. В этом "Развале колес" у молодого бандита был и офис, и ресторан, и гостиница для заезжих дружков или, как он говорил, партнеров по бизнесу. Баня, публичный дом, камера пыток... - все совмещал в себе таинственный "Развал колес", расположенный на индустриальных задворках большого города, среди вечно серых тополей.
   За открытыми воротами, створки которых вросли в землю и, видимо, несколько лет не сдвигались с места, Суханов увидел гору старых автомобильных покрышек. Они лежали здесь ровно столько, сколько стояла мастерская. Ничего похожего на производственный процесс "развала колес" на этой территории не наблюдалось.
   Суханов вылез из машины и в сопровождении трех молодцов из охраны вошел в распахнутые ворота.
   "Музей устроил, гаденыш, - думал он, перепрыгивая через лужи. Музей-квартира "Гендель в молодости"".
   Сразу после новогодних праздников в Городе наступила оттепель, и пейзаж вокруг выглядел черно-белым - жирная антрацитовая грязь, черные покрышки, мышиного цвета небо, грязные островки не стаявшего снега
   Хозяин этих мест вышел из здания, распахнув ногой низенькую железную дверцу. Невысокому Генделю пришлось нагнуть голову, чтобы не задеть макушкой стальную раму.
   - День добрый, Андрей Ильич. Честно говоря, не ожидал, что сам сюда пожалуешь... Но, смотрю, конкретно все у тебя...
   - Да, - согласился Суханов. - Конкретно.
   - Ну, заходи. Охрану можешь здесь оставить. Я тебя сам пригласил, все в порядке, - сказал Гендель, мазнув взглядом по парням в кожанках.
   - Да, пожалуй, - кивнул Суханов. - Подождите здесь.
   Пройдя следом за хозяином по тускло освещенному коридору, Суханов очутился в небольшой комнатке, где размещались вполне приличный кожаный диван, кожаное же кресло, круглый обеденный стол, дорогой, старинной работы шкаф с посудой, несколько стульев и большой телевизор на тумбочке.
   - Присаживайся, Андрей Ильич. - Гендель указал гостю на единственное кресло.
   Суханов взглянул на стол.
   Гендель подготовился к приему гостя. Взору Суханова предстали несколько бутылок водки и коньяка, тарелки с зеленью, сыром, сырокопченой колбасой, ветчиной и холодным мясом, блюда с огурцами и помидорами - всего был много, но сервировка выглядела слишком хаотично, чтобы придать угощению Генделя аппетитный вид. Как-то все было не так нарезано, не так уложено, не так расставлено.
   Впрочем, Генделя подобные мелочи не смущали, видимо, это был как раз его стиль.
   Суханов опустился в предложенное ему кресло.
   - Ну что, со свиданьицем? - спросил Гендель, разливая водку по рюмкам.
   - Что, Леша, сегодня у тебя нерабочий день? - в свою очередь спросил Суханов, не в силах спрятать в голосе нотку ехидства.
   - Да, - просто сказал Гендель. - Да. Ухожу отсюда. Последний день на своей... как бы это сказать... малой родине.
   - Мне кажется, давно пора, - покачал головой Суханов. - Ты вроде вырос уже из всего этого.
   Гендель внимательно посмотрел на гостя, но не стал комментировать его замечание.
   - Знаешь, Андрей Ильич, тянет меня сюда. Хотя последнее время я здесь редко бываю. Раз в год, может, два... Ностальгия. Сколько тут всякого было, в этих стенах... И хорошего, и плохого... Я ведь тут начинал.
   - Да я знаю, - кивнул Суханов и поднял рюмку, не протягивая ее, однако, для того, чтобы чокнуться с хозяином. Тот оценил жест и ответил тем же приподнял рюмку на уровень глаз, потом быстро опрокинул в рот и поставил на стол. Закусывать Гендель пока что не спешил.
   - Я до сих пор не представляю, что ты тут делал, Леша. - Суханов осмотрелся. - Колеса менял, что ли?
   - Ха, колеса... Были у нас и колеса, - улыбнулся Гендель, явно имея в виду не детали автомобилей. - Были и колеса. Марафетом баловались. А как же? Малина ведь была, не жизнь, а просто молоко с медом. Все в шоколаде... Сейчас бы так, а, Андрей Ильич? Все менты куплены, прокуратура носу не сует, ни тебе налоговой полиции, ни какой другой гадости... Только своя шобла. Перестройка, одно слово. Как вспомню, так вздрогну. Веселое время было, да, Андрей Ильич?
   - Не без того. Так что ты хотел мне сказать, Леша?
   - Погоди. Давай закусим... Спешить некуда.
   Последнюю фразу Гендель произнес с нажимом, подчеркивая какой-то тайный смысл, в ней заложенный.
   - Ну это как сказать, - спокойно ответил Суханов.
   - Да ладно, Андрей Ильич, видимся-то раз в пять лет... Хотя тебе, поди, и не хочется со мной видеться? А?
   - Леша, к чему все эти разговоры? Ты меня пригласил о деле говорить? Я приехал. Чего тянуть?
   - О деле, да.
   Гендель снова налил водки - себе и гостю. Лицо его посерьезнело, взгляд приобрел обычную, знакомую многим в городе, уверенность. "Отмороженный", говорили одни. "Словно из могилы смотрит", - соглашались другие.
   - Ты, Андрей Ильич, бизнесмен правильный. В наши дела не лезешь. Братва тебя уважает...
   - Ой ли? - хмыкнул Суханов.
   - Да не смейся, я верно говорю. Уважает.
   Гендель приподнял свою рюмку, обозначая тост. Суханов ответил тем же жестом и быстро проглотил ледяную жидкость.
   - Ты - мужик, Андрей Ильич. Правильный мужик. Сила у тебя, не шугаешься никого. За это и уважают. И другим дышать даешь...
   - Спасибо.
   - Ты чего, иронизируешь?
   - Да господь с тобой. Доброе слово и кошке приятно.
   - А-а.. Конечно. Так ты слышал, Андрей Ильич, что твой человечек из порта отъехал?
   - Слышал, - равнодушно ответил Суханов.
   - А знаешь, кто на его место встал?
   - Знаю.
   - И что?
   Гендель впился взглядом в глаза Суханова.
   - А ничего, - спокойно ответил тот и сунул в рот крохотный маринованный огурчик.
   - То есть как это - ничего?
   - Да так.
   - Погоди, погоди... - Гендель вдруг засуетился, стал двигать по столу пустую рюмку, как говорят актеры, захлопотал лицом.
   "Как был уркой дешевой, так и остался, - подумал Суханов, наблюдая за собеседником. - Никакой выдержки. Привык только силой решать вопросы. А чтобы блефануть - не умеет. Не тянет Гендель, не тянет. И как только его в городе терпят? Я бы давно такого идиота убрал. А он еще считается в силе... Чудны дела твои, Господи!"
   - Что значит - ничего? - снова спросил Гендель.
   - Слушай, у тебя ко мне дело было? Давай, Леша. Ей-богу, я тебя уважаю, конфликтов у нас с тобой не было. Ты сказал, что-то серьезное, да? Я приехал, Я трачу время. Только из уважения к тебе, Леша. Мои дела - это мои дела. Ты уж извини. И я не совсем понимаю, почему они тебя так интересуют. С чего это вдруг? Это ведь, ты сам понимаешь, вопрос очень скользкий. Я не понимаю тебя, Леша.