Белозеров Андрей. Роскошь нечеловеческого общения

   - Вы что, с ним знакомы?
   - Да, - ответил хозяин "Мерседеса". - Знакомы. И давно, надо признаться. А вы - тоже?
   - Нет, лично не знаком, - сказал Журковский. - Просто вспомнил одно место из "Ожога".
   - "Ожог"... Знамя шестидесятников! В самиздате небось читали? Тайком? Под одеялом?
   - Ну, почти так.
   - Да... Были времена. А что за место вы хотели процитировать?
   - "Надо встать, товарищи, и, насвистывая главы из истории человечества, выйти на Невский. Еды и белья с собой не брать".
   Суханов хмыкнул.
   - Как вы, однако, все драматизируете. Страшно с вами, Анатолий Карлович. Вы уж так, пожалуйста, больше не делайте... Я вас уверяю, это далеко не тот момент истины, о котором писал Вася. Неприятно, конечно, но не смертельно.
   - Да я, в общем, и не привязывал это к данному случаю.
   - Знаем, знаем мы вас... "Не привязывал"... Что же - просто так вспомнили?
   - Скажите... - начал было Журковский, но Суханов громко кашлянул, недвусмысленно показывая собеседнику, что лучше обойтись без лишних комментариев.
   В машине, кроме них двоих, был третий - водитель, молчаливый парень, который не произнес ни слова с тех пор, как они сели в машину.
   "Что же он, шоферу собственному не доверяет, что ли?" - подумал Журковский, но спрашивать об этом не стал. Суханову виднее.
   На улице начало темнеть.
   Суханов вытащил из кармана радиотелефон.
   - Але, это я. Слушай, Костя, завтра с утра... - Он повернул голову к Журковскому. - Вы будете с утра дома, Анатолий Карлович?
   - Надеюсь, - улыбнулся Журковский.
   - Хорошо. Значит, завтра утром, пожалуйста, компьютер, ну тот, оперативный... Ты его, кстати, подготовь, чтобы сразу можно было работать. Так вот, машину и все бумаги по английскому проекту привезешь по адресу...
   Суханов вопросительно посмотрел на профессора, и тот продиктовал свой адрес прямо в протянутую ему трубку.
   - Понял, Костя? Меня сегодня не будет. Все, до связи.
   Когда машина Суханова подъехала к даче мэра, было уже совсем темно. Начиная с середины августа, дни стремительно сжимались, словно выдохшись после солнечного буйства, которое последние годы каждое лето обрушивалось на Город, путая все понятия о географии и климатических поясах, - вероятно, действительно начиналось то самое глобальное потепление, о котором столько говорили синоптики. Северный Город летом превращался в раскаленные каменные ущелья, жители задыхались от духоты и проклинали жару, которая долгими зимними месяцами казалась им желанной и в буквальном смысле слова спасительной.
   Каждый год горожане с нетерпением ждали лета, замерзая под нескончаемыми ледяными ветрами, которые, словно кусками рваной жести, хлестали по лицам пешеходов и мокрыми щупальцами сквозняков проникали в подъезды, квартиры и офисы. Трехмесячная темнота, в которую погружался Город зимой, изматывала, лишала сил и к весне доводила до состояния полной апатии.
   Но летом природа поистине начинала сходить с ума. Солнце заливало улицы удушающим зноем, воздух сгущался и замирал, даже ветер с моря не приносил живительной прохлады. Подошвы туфель вязли в плавящемся асфальте.
   В этом году с первыми днями осени летний зной как будто выключился, словно кто-то, сверившись с календарем, щелкнул клавишей кондиционера. Солнце потускнело, сумерки с каждым днем наступали на несколько минут раньше, а горожане в одночасье сменили рубашечки с короткими рукавами и "бермуды" на свитера и осенние плащи.
   Фары выхватили из темноты забор.
   "Новый, - отметил Журковский. - Прежде его не было".
   Машина въехала в распахнутые ворота и сразу же остановилась. Дачный участок у мэра был небольшой, но две машины впритык перед домом умещались. "Мерседес" Суханова замер, едва не клюнув бампером высокий джип, серой громадой преграждавший путь к крыльцу.
   В окнах двухэтажного деревянного дома горел свет.
   - Коля, посидишь здесь, - полувопросительно, но с интонациями приказа сказал Суханов водителю.
   Тот молча кивнул.
   - Пойдемте, Анатолий Карлович.
   Дача, насколько Журковский мог разглядеть ее в свете фар, не изменилась с тех пор, как он был здесь в последний раз. Он ожидал увидеть обычный уже для середины девяностых "новорусский" дом - красный кирпич, башенки, стрельчатые окна, флигельки, теплицы, все, чем тешат себя мгновенно разбогатевшие или просто получившие доступ к "кормушке" простые русские люди, не отягощенные богатой фантазией и стремлением к оригинальности. Однако деревянная двухэтажная дача, которую супруги Греч приобрели в начале восьмидесятых, вовсе не походила на кричащие, заявляющие на всю округу о своей респектабельности и "крутости" постройки "новых русских".
   Скрипнула дверь, на крыльце показался человек. В темноте Журковский не мог ни разглядеть его лицо, ни угадать личность по фигуре. В то же время незнакомец определенно кого-то напоминал, но в том, что это был не Греч, Анатолий Карлович был совершенно уверен.
   "Охрана, должно быть", - подумал Журковский.
   - Суханов, ты, что ли? - спросил человек каким-то очень уж знакомым голосом.
   - Я, я. Кто же еще? Что, не ждали?
   - Ну здорово, здорово!
   Незнакомец протянул руку и шагнул с крыльца вниз. Последовало короткое рукопожатие, затем Суханов и тот, с узнаваемым голосом, обнялись.
   - Ну, пойдемте в дом... Вечер добрый!
   Незнакомец шагнул к Журковскому, и тут Анатолий Карлович наконец узнал обладателя голоса, будившего в нем какие-то странные, неопределенно-счастливые ассоциации. Вышедший им навстречу человек был не кем иным, как народным, заслуженным и еще бог знает каким артистом, но все титулы и звания бледнели перед его фантастической популярностью.
   Люсин был не просто эстрадником. Фразы из его миниатюр, а главное, его интонации использовались как минимум тремя поколениями не только зрителей и слушателей - десятки тысяч людей по всей стране повторяли его шутки, каламбуры и едкие замечания по самым разным поводам, части его монологов стали настоящим народным фольклором.
   Теперь, правда, Люсин больше выступал за границей - количество россиян, сменивших гражданство, было уже настолько велико, а эмиграция, прежде делившаяся на "волны", текла ныне такой полноводной, спокойной и мощной рекой, что аудитория у Люсина была практически в каждой из стран, относящихся к когорте "развитых".
   - Слава, - сказал Люсин, шагнув к Журковскому и протягивая ему руку.
   - Анатолий Карлович... Толя, - неожиданно для себя поправился Журковский, пожимая руку Люсина.
   - Ну, пошли, пошли в дом. Сыро здесь у вас... Сырой какой-то Город! Суханов! Ты почему тут порядок не можешь навести? Распорядился бы насчет погоды! И Греч тоже... Мэр, называется! Не может климат наладить. Несерьезно у вас как-то дело поставлено. На самотек все пускаете. Политбюро на вас нет. Моя бы воля...
   Они вошли в дом.
   - Моя бы воля, - продолжал Люсин, - я бы вообще перенес этот Город, скажем, в Севастополь. А Севастополь - сюда. А что? Выход к морю. Только к Черному. Куда как приятнее, чем эта ваша Балтика...Ездили бы на уик-энды не в Финляндию, а в Турцию прямым ходом. Как идея?
   Журковский огляделся. В просторном холле все было по-прежнему, как и почти пятнадцать лет назад, после того как Павел Романович Греч и Наташа, его жена, своими силами отремонтировали этот дом. Конечно, вдвоем они бы не справились, помогали друзья, Журковский тоже несколько раз приезжал, вытаскивал старый хлам со второго этажа, грузил в институтскую машину, чтобы отвезти на свалку, расчищал двор, даже на крышу залезал, помогал кровельщику менять черепицу, красил оконные рамы - работы было много, и работали все весело и легко.
   "Молодые были", - подумал Журковский, но уйти в воспоминания ему не удалось.
   - О! Толя!
   Павел Романович Греч, сидевший на диване с книгой в руке, при виде гостей пружинисто поднялся на ноги и быстро шагнул к вошедшим.
   - Как я рад вас видеть, если бы вы знали! Суханов! Ты молодец, что Толю привез! Как удачно! А мы сидим тут со Славой в гордом одиночестве, не знаем уже - то ли спать ложиться, то ли ужин готовить... Ну теперь-то точно отужинаем. Толя! Ты куда же вчера подевался? Я с тобой хотел поговорить... Ты исчез...
   - Да там, Паша, такая суета была вокруг тебя, что я решил... Пойду, думаю, восвояси... Все равно не пообщаться.
   - Да. Тем более что я сразу после лекции улетел в Москву. И только вот два часа назад вернулся. Вместе со Славой прилетели.
   - Ну что, ужинать будем или как? - спросил Люсин.
   - Да, да, конечно!
   Греч широко улыбнулся.
   - Конечно, поужинаем.
   - Я займусь тогда. У меня уже ноги сводит от голода. - Люсин направился в сторону кухни.
   - Ну что, Толя, как живешь? - спросил Греч.
   Журковский пожал плечами и посмотрел на Суханова.
   - Что-то случилось? - спросил Греч, в свою очередь переведя взгляд на Андрея Ильича.
   - Еще нет, - сказал тот. - Но может. Проблема у нас, Павел Романович.
   - Что еще?
   Журковский увидел, как лицо Греча, только что сияющее искренней, широкой улыбкой, словно сжалось, осунулось, глаза загорелись странным, лихорадочным огнем.
   - По мою душу? - спросил он.
   - Да.
   - Что же на этот раз?
   - Проблема серьезная, Павел Романович. Приходил ко мне сейчас один персонаж...
   - Что за персонаж?
   Греч теперь говорил резко, внимательно глядя в глаза Суханову. Журковский еще раз отметил ту быстроту, с которой менялось выражение лица Павла Романовича, Пашки Греча, - прежде он всегда был для него открытой книгой, а теперь казался совершенно чужим, непредсказуемым и загадочным.
   - Вроде из Комитета. Молодой.
   - И что же?
   - Говорит, что бывший твой студент. Иванов Михаил. Не помнишь такого?
   - Ну что ты, Андрюша! Нет, конечно.
   - Так вот, он просил тебе передать, что очень тебя уважает, мол, он честный студент, хоть и в органах работает... И считает своим долгом пойти на должностное преступление...
   - Провокация, - покачал головой Греч.
   - Подожди. Дослушай. Хочет предупредить тебя о том, что у тебя дома будет обыск.
   - Ну конечно, провокация, - снова сказал Греч.
   - И найдут при обыске незарегистрированное оружие.
   - Что? Что ты сказал? Оружие? Откуда у меня оружие? Или они собираются подбросить? Так понятые ведь... Нет, это вряд ли. Провокация, Андрюша. Подлая провокация. И тебя втянули в это дело.
   - Паша, у тебя точно оружия нет?
   - Слушай, ты меня что, первый день знаешь? Сам подумай - на кой черт мне оружие? Да еще незарегистрированное. Я что, наемный убийца? Или на продажу держу?
   - Паша, ты понимаешь, насколько это серьезно? Если это правда, то какие могут быть последствия - ты отдаешь себе отчет?
   - Я отдаю себе отчет, - ответил Греч. - Юридическое образование у меня как-никак есть.
   - Вот именно. Поэтому мне странно, что ты так легкомысленно к этому относишься.
   - Ты знаешь, Паша, - сказал Журковский, с удовольствием проговаривая это "ты". В машине, в присутствии шофера и охраны, у него как-то само собой получалось обращаться к старому другу Пашке Гречу на "вы". Здесь же, что называется, обстановка располагала. - Ты знаешь, я верю этому парню. Я присутствовал при разговоре. Мне кажется, он не врал.
   - Толя... Анатолий Карлович! Вы же взрослый человек!
   Греч заходил по комнате.
   - Ты что, вчера родился? Эти люди способны на все. Поверь мне, я уж, к сожалению моему, все это знаю. Такого навидался!.. Продадут, наврут в глаза и не то что не поморщатся, а забудут через минуту. У них это в порядке вещей. Вранье поставлено на поток. На конвейер. Понимаешь? А ты покупаешься на это, как ребенок. Мне только одно непонятно - для чего они эту информацию нам запустили? Просто еще один камень, чтобы жизнь мне отравить? Просто гадость очередная? Так, что ли?
   - Толя! - Люсин стоял на пороге кухни, вытирая руки полотенцем. - Толя! А у тебя ведь есть в доме оружие.
   Греч застыл посреди комнаты, глядя на Люсина, который спокойно продолжал вытирать руки.
   - Что ты имеешь в виду, Слава? Какое оружие? Это не тема для шуток!
   - Я и не шучу. Ты мне сам показывал.
   - Что показывал?
   - Ружье. Которое тебе после выборов президент подарил. С дарственной надписью.
   - О, Господи! Да я и забыл про это... Так оно же... Вот дьявол!
   Греч бросился к лестнице, ведущей на второй этаж.
   - Приехали, - сказал Суханов. - Вот тебе и на! Значит, прав был эфэсбешник... Студент. Надо же. Есть еще порядочные люди в наше время. И среди молодежи. Что приятно.
   Исчезнувший наверху Греч появился на лестнице с длинной картонной коробкой в руках.
   - Вот оно.
   - Покажи!
   Суханов взял коробку, положил ее на диван и открыл.
   Журковский увидел массивное, с резьбой по всему прикладу темного дерева, с матовым толстым стволом охотничье ружье.
   - Павлу Романовичу Гречу, дорогому другу в память о нашей общей победе. Президент Российской Федерации... Солидно, - произнес Суханов, прочитав вслух слова, что были выгравированы на металлической табличке, привинченной к прикладу. - Это все звучит очень убедительно и замечательно, только ведь табличка - не документ. А настоящие документы есть на это ружье?
   - Нет, - Греч отрицательно покачал головой. - Не до того было тогда. Да вы же знаете нашего президента. Широкая душа. Подарки любит раздаривать. Подарил и забыл. А потом, вечером, - уже никакой... Какие там документы! Да ведь и я был в ту пору народным депутатом. Неприкосновенность. Кто бы посмел ко мне сунуться? Тем более тогда. Мы были победителями. Тогда нас не судили. И мы себя, надо признаться, тоже...
   - Нужно оформить документы. Срочно.
   - Где? Прийти в милицию - вот, мол, президент подарил ружьецо? Оформите, пожалуйста? Как ты себе это представляешь?
   Суханов пожал плечами.
   - Нет, не успеем мы ничего сделать. Если они задумали накрыть тебя с оружием, то мы ничего не оформим. Нужно просто от него избавиться, и все.
   - В каком смысле - "избавиться"? - спросил Греч и внимательно посмотрел на Суханова. - Что ты имеешь в виду? Выбросить, что ли? В море утопить?
   - Ну нет, конечно... Но держать это дома в любом случае нельзя. Если они решили пришить тебе незаконное хранение оружия, значит, у них все уже продумано. И все на мази.
   - А кто это - "они"? - спросил Греч.
   Суханов усмехнулся.
   - Они - это они. Они всегда были, есть и будут. И они всегда не персонифицированы. Хотя для меня кое-что уже вполне ясно. Некоторые фамилии назвать могу.
   - А цель-то какая? Цель? - Журковский неожиданно для себя начал кипятиться. И чем большее раздражение им овладевало, тем спокойнее становились Суханов и Греч.
   - Цель? - спросил Греч. - Цель у них одна. Все под себя. Ну ладно, сейчас незачем об этом думать.
   - Да. Сейчас нужно что-то решать с этой артиллерией.
   - Пусть у меня полежит, - просто сказал Журковский. - Про меня эти ваши "они", вероятно, не знают?
   Суханов прищурился:
   - У тебя? То есть у вас?
   - Можно на "ты", - спокойно ответил Журковский. - Раз уж все здесь на "ты", давайте и мы... Идет?
   - Конечно, идет. Только... Ты представляешь, насколько это опасно?
   - Представляю.
   - Слышите? Он представляет!
   Суханов посмотрел на Павла Романовича.
   - Ну скажите ему, - Суханов неожиданно обратиляся к Гречу на "вы". Скажите же ему, куда он лезет.
   - Ничего ты не представляешь, - произнес Греч.
   В руках у него появился мобильный телефон, он быстро набрал номер.
   - Алло. Это я. Сергей Сергеич, вы не могли бы приехать ко мне?.. Да, на дачу. Сейчас.
   - Лукина, что ли, вызываете? - неприязненно спросил Суханов.
   - Да. А что?
   - Да нет... Знаете, я всегда считал, что кагебист кагебисту глаз не выклюет. Напрасно вы его в это дело... посвящаете, - после короткого замешательства закончил Суханов.
   - Лукин - честный человек. Я с ним работаю, я его знаю. Он меня не продавал. И не продаст, - резко сказал Греч. - А если насчет кагебистов, то эта дискуссия сейчас неуместна.
   - Может быть, может быть...
   - Так что же? - спросил Журковский.
   - Поехали, - сказал Люсин. - Поехали. На моем джипе доедем, никто и не поймет, что происходит. Мало ли, ваши машины ведь могут пасти. А я - что с меня возьмешь? Артист - он и есть артист. У меня проблем не будет. Я только думаю, что это нужно быстро делать. Бог его знает, когда им придет в голову нагрянуть. Ну, поехали, Толя?
   - Поехали, - ответил Журковский.
   - На одну ночь, - сказал Греч. - Завтра мы что-нибудь придумаем. Спасибо тебе, Толя.
   - А, ерунда, - махнул рукой Журковский. - Ерунда...
   - Скажите, Слава, - заговорил Журковский, когда джип выскочил с проселка, ведущего к даче мэра, на шоссе и мягко - не поехал даже, а поплыл сторону Города. - Скажите, что же, у него на даче и охраны нет? Так и живет мэр, как простой смертный? Не опасно?
   - Ну как же - нет? - ответил вместо Люсина его шофер, средних лет мужичок в кепочке и кожаной куртке. - Есть там охрана. Просто вы не заметили. Машину Суханова-то они знают, Андрей Ильич часто тут бывает. И нас знают. Потому и пропустили без звука. А так - есть охрана. Как же?! Конечно, все под контролем.
   - Да, - подтвердил Люсин. - Павел Романович не любит, чтобы охрана глаза мозолила. Да и шофер его, кроме всего прочего... И Виктор Василич... - Он кивнул на спину мужичка в кепочке. - А что? Волнуетесь?
   - Конечно, - ответил Журковский. - Мы же с Павлом дружим. Уже много лет.
   - Да, хороший дядька Павел Романович, - после минутного молчания сказал Люсин. - Хороший. Не похож совсем на нынешних политиков. Хотя это как посмотреть. Может быть, наоборот, это они не похожи. А Греч-то как раз политик настоящий. Мирового уровня человек. Махина!
   - Только слишком уж он увлекается делами глобального масштаба, неожиданно заговорил водитель. - А частности не замечает.
   - Чего? - удивленно спросил Люсин.
   - Ну частности мимо него проходят, вот что я имею в виду, - рассудительно продолжал водитель.
   - Имею в виду, - передразнил его Люсин. - Нет, Виктор Василич, ты не прав. Это ты не замечаешь, а он работает как надо. Только действительно много на себя нагрузил, все хочет успеть. Не надорвался бы. Я иногда боюсь за него. Все на себе тащит.
   - Он всегда таким был, - усмехнулся Журковский. - Еще в Институте. Лидер.
   - Да, лидер, - подтвердил Люсин. - Это точно. Только сдюжил бы. Хотя могу сказать следующее. Что касается нас, то есть, так сказать, творческих работников, - Люсин хмыкнул, наигранно-пафосно выделив последние два слова, здесь Греч, конечно, как Божий дар. Все делает. Он понимает то, чего не видят и даже знать не хотят остальные наши небожители. Политики... Что культура это очень экономически выгодная вещь. И не просто выгодная, а прибыльная. И может быть сверхприбыльной. Только... Что там, Виктор Василич?
   - Да КПП же. В Город въезжаем...
   Журковский почувствовал, как задрожали руки. КПП. Значит, сейчас могут обыскать машину. Найдут ружье. Что будет дальше, Журковский представлял себе очень смутно, но в том, что ничего хорошего из этого не выйдет, был уверен.
   - Спокойно, Толя, - бросил Люсин. - Нет проблем. Да не нервничай так-то уж, от тебя прямо поле идет. Адреналином в машине пахнет - не продохнуть. Успокойся. Ты со мной.
   К остановившемуся джипу подошли двое в камуфляже, с короткими автоматами на ремнях, перекинутых через широкие, квадратные плечи.
   - Документы, - сурово сказал один из них, подойдя сбоку, со стороны водителя.
   Второй зашел с другой стороны и стал сквозь поднятые стекла разглядывать пассажиров.
   Виктор Васильевич опустил стекло и протянул документы, одновременно сказав несколько тихих слов.
   Журковский решил сесть поудобнее и задел коленом коробку с ружьем, которая неловко лежала у него в ногах.
   - Вячеслав Борисович, опустите, пожалуйста, стекло, - повернулся к пассажирам шофер.
   - Слушаюсь, - весело ответил Люсин и выполнил просьбу водителя.
   - Э-э-э...
   Парень в камуфляже наклонился к образовавшейся щели.
   - Э-э-э... Это вы, Вячеслав... Простите, отчества не знаю... Все говорят Слава Люсин, Слава Люсин...
   - Ничего страшного, - улыбнулся Люсин.
   - Простите, а можно автограф ваш?
   Солдат был совсем молодым парнем, крепким, здоровенным, высоким, но с детским лицом и такими же детскими, наивными, круглыми глазами.
   - Конечно.
   Люсин вытащил из кармана авторучку.
   - Где вам?
   Парень протянул клочок бумаги, и Люсин быстро, размашисто написал несколько слов. Для того, чтобы было удобнее, он наклонился и использовал вместо подставки ту же коробку с ружьем.
   - Спасибо!
   Лицо парня расплылось широкой улыбкой. В свете фар соседних машин блеснули его ровные, крепкие зубы.
   - Спасибо, Вячеслав... Э-э-э...
   - Не за что! Как служба? - спросил Люсин.
   - Нормально. Вы извините уж...
   - Все в порядке.
   - У вас джип чисто бандитский, - сказал второй парень, который уже оставил в покое водителя и, обогнув машину, подошел к своему напарнику.
   - Да уж, вот на чем приходится ездить! - с сожалением кивнул Люсин. - Беда просто!
   Солдаты хмыкнули и отдали честь.
   - Счастливой дороги! Смотрите осторожнее, там строительство впереди... Дорога мокрая. Всего доброго!
   Машина тронулась, Люсин закрыл окно и посмотрел на своего соседа.
   - Ну вот и все. А ты боялась!
   Журковский вытер мелкие капельки пота, выступившие на лбу.
   - Не надо так нервничать, Анатолий Карлович! Ничего страшного. Я бы вообще эту штуку взял к себе, да только я в гостинице. Там с этим делом можно влипнуть в историю.
   - Ну да, конечно, - ответил Журковский. - А как вы с ними быстро, Слава....
   - Дело привычное. Популярность, знаете, часто помогает. Особенно с ГАИ. Да.
   Водитель сбросил скорость. Дорога, прежде идеально ровная, теперь пошла ямами, ухабами, мощная машина преодолевала их с легкостью, но тем не менее пассажиры вынуждены были хвататься за спинки переднего сиденья, за рукоятки над дверцами, за коробку с ружьем.
   - На "жигулях" по такой дороге не особенно погоняешь, - сказал Виктор Васильевич.
   - Точно. Ну, слава Богу, хоть делают дорогу-то. А то прежде и намека не было на то, чтобы что-то исправить. Дорога и дорога. Катайся как хочешь. А лучше - на автобусе. Или еще проще - на электричке. Но если машину купил, сам и разбирайся. Богатей, понимаешь, - прокомментировал Люсин. - Богатей, только знай меру.
   - Ну, сейчас-то все по-другому, - сказал Журковский, просто чтобы что-то сказать.
   Страх, сковавший его при виде омоновцев, не отпускал.
   - Да, по-другому... В определенных случаях. А в массе своей все осталось по-прежнему. Народ-то не переделать за пять лет. И за десять. И за двадцать. Опыт Моисея, мне кажется, для России не подойдет. У советских - собственная гордость. И путь свой. Павел Романович это умом-то понимает, а как начинает действовать, сразу забывает. Хочется ему, чтобы все было как у цивилизованных людей. А это, если хотите знать, Анатолий Карлович... - Чтобы подчеркнуть важность своей мысли, Люсин опять перешел на "вы". - Если хотите знать, для России это даже вредно. Так идеализировать собственный народ, так его переоценивать - за это и побить могут. "Интеллигент" ведь совсем недавно было таким, как бы полуругательным, словом. А Павел Романович этого "интеллигента" внедряет ну просто очертя голову. Повсюду. Везду ему порядок нужен, чистота, культура, понимашь... - Последнюю фразу Люсин проговорил с интонацией президента. - С таким подходом народной любви дождаться трудно. Опять-таки - в баню не ходит. Что это за начальник, который в баню не ходит, а? Водку там, понимашь, не пьет? Голый по снегу не бегает, красной попой, понимашь, девок не пугает? А?
   - Ну да, конечно, - кивнул Журковский.
   Ему стало немного легче. А что страшного, в самом деле, произошло? Если разобраться, то ничего. КПП - там ведь всех проверяют. А у Люсина действительно крутая машина - грех такую не остановить да внутрь не взглянуть. На таких авто и вправду только бандиты ездят. Ну не только, но большей частью...
   - Так что в народные любимцы Павлу Романовичу трудно выбиться. Нет у него, понимаешь, подхода... Да... А интеллигенция - это ведь, к сожалению... Интонации Люсина стали серьезными. Журковский вдруг услышал в его словах какую-то настоящую, давнишнюю и тяжелую тоску. - К сожалению, это далеко не весь народ. К большому моему сожалению...
   Он помолчал несколько мгновений. Машина въехала в Город.
   - Вам куда? - спросил Люсин.
   - На Корабельную.
   - Где это? Я не знаю...
   - Я знаю, - откликнулся с переднего сиденья Виктор Васильевич. - Недалеко. Минут пятнадцать - и там.
   - Да, да, тут близко, - сказал Журковский.
   - Да, - продолжил Люсин. - Если бы все было так, как хочет Павел... рай был бы, право слово... Я, знаете, Анатолий Карлович, последнее время чаще за границей работаю, чем дома. Здесь, бывает, за две недели концерты отменяются. Звонят администраторы, говорят, билеты плохо продаются. Снимаем концерт. Мол, денег у народа нет. А я думаю, не в деньгах дело. Не знаю только в чем. Не могу себе сказать, признаться себе, что народ меня разлюбил. Что я ему надоел. Нет, не в этом дело. То ли ленивые стали люди, не хотят просто идти на концерт - у всех видео дома, по телевизору десять программ... То ли юмор стал не тот.
   - А за границей хорошо принимают?
   - Сказка! Что вы... Такая благодарная публика... Как у нас в лучшие годы. То есть, я имею в виду, для нас, для артистов, лучшие. Это когда каждый концерт был как всенародный праздник. Когда в Москве, в Лужниках - по два, по три концерта в день делали. Что вы!.. Такая была популярность. А сейчас люди стали как-то меньше внимания уделять... Искусству вообще, не только мне. Я что, я себе цену знаю. И место свое в искусстве осознаю. Не такое оно, впрочем, и маленькое. Но и не слишком уж значимое, если объективно на вещи смотреть. Это я к чему все? Не знаю... Что-то последнее время тоска какая-то нападать стала. Может быть, старость приближается? А?