Беляев Владимир Павлович. Город у моря (Старая крепость - 3)

   Но когда линейка круто остановилась на тихой приморской улице, залитой лужами недавнего дождя, и мы, разминая ноги, нерешительно спрыгнули на влажную песчаную землю и когда Володька познакомил нас со своей тетушкой худой бабусей в длинной юбке, выяснилось, что у нее совсем пролетарский вид.
   Тетушку звали Агния Трофимовна Седоволосая, она была повязана простым, в черную горошинку, бумазейным платком.
   Она вышла к нам на улицу с блестящим заступом в руках - этим заступом "буржуйка" сама перекапывала в огороде грядки.
   - Вот, тетя, квартирантов тебе привез. Прошу любить и жаловать! сказал весело Володька, щелкая длинным кнутом.
   СТРАХИ МИНОВАЛИ
   "Двухэтажным собственным домом" оказалась на самом деле маленькая, крытая желтоватой черепицей хатка, стоящая в глубине засаженного цветами дворика. Дальше, за хаткой, виднелись деревья городского сада и голубая раковина для оркестра.
   Полутемная кухонька да выбеленная известкой чистенькая спальня с дверью, выходящей прямо в сени, - вот, собственно говоря, и был весь первый этаж "шикарного особняка".
   Прямо из сеней, заставленных корзинами, дубовыми кадками и кухонной утварью, тянулась наверх довольно скрипучая и крутая лесенка без всяких перил. Казалось, она ведет на чердак.
   Когда мы взбирались по этой лесенке вслед за хозяйкой, думалось, что вот-вот две косые балки, поддерживающие ступеньки, рухнут и мы впятером покатимся вниз, на всякую рухлядь.
   Верхняя - и единственная - комнатка второго этажа нам сразу понравилась. Давненько, видимо, ее переделали из самого обыкновенного чердака, потолок был косой, и оконная рама выходила прямо на крышу.
   Володька поставил в угол кнут и ловко, по-хозяйски, отщелкнул задвижки. Он с треском распахнул маленькое запыленное окошечко.
   - Сюда вылезайте - и экран видать, как из первого ряда, даже еще лучше. На прошлой неделе я здесь "Лесного зверя" смотрел. Никакой давки, бесплатно все, и ветерок продувает! Где еще такое удобство получите? - сказал Володя.
   И впрямь из окна хорошо виднелся белый холст киноэкрана в городском саду. Я высунулся в окошечко подальше, увидел под собой весь скат крыши, соседний сад за плетнем и еще дальше, за линией железной дороги, - море.
   Извозчик не соврал: самое настоящее, довольно грязное у берегов, Азовское море бушевало в какой-нибудь сотне шагов от хатки Агнии Трофимовны. Мне были отлично видны из окошечка белые гребешки волн. На них покачивался в бухте рыбачий баркас с голой и высокой мачтой.
   Старушка хозяйка с опасением следила, как мы разглядывали ее комнатку. Чувствовалось, что она сдаст ее охотно, и Саша Бобырь вел себя поэтому как заправский квартирант. Где он только этому научился - не знаю.
   Саша расхаживал важно по рассохшемуся полу, совал свой вздернутый нос в каждую щелку, открыл неизвестно зачем дверцу дымохода от низенькой печурки. Увидев на дверной притолоке накопченный восковой свечкой в пасхальную ночь крест, Бобырь сурово провел по нему пальцем и под конец глянул вниз: отсюда, сверху, сбегающая круто лестница казалась еще опаснее.
   - А почему перил нет? - спросил Саша сурово. - Здесь ночью, когда темно, спросонья себе голову можно сломать.
   - У меня внизу лампадка всю ночь горит, - услужливо сказала старушка.
   - Что?.. Лампадка? От лампадок пожары бывают! - веско сказал Бобырь.
   - Что ты, милый, упаси господь! - забеспокоилась старуха.
   - А топить зимой чем? - не унимался Бобырь. И он важно похлопал печной лежак.
   - Ну, если вы на заводе будете работать, - сказала хозяйка, - топливо у вас будет. Заводским уголь каждую зиму отпускают. Володя вам привезет, сложите в том сарайчике, где коза, и все.
   "А если не будем на заводе работать? - подумал я. - А вдруг нас не примут и надо будет уезжать совсем из этого города?"
   - Мне, товарищи, этот мезонин определенно нравится! - сказал Саша очень солидно, так, словно его мнение было решающим. - Беда, конечно, что пустовато здесь.
   - Да я же вам сказал, молодые, - вмешался поспешно извозчик, - купите себе на первое время тропическую мебель, а там дальше, к зиме, коль денежки заведутся, и всякую роскошь можно будет привезти.
   - Ну, а спать на чем? - возразил Бобырь. - На ящиках из-под апельсинов много не поспишь!
   - "Дачки" купите, раскладушки. Только они уже подороже обойдутся! сказал не так уверенно Володя.
   - А просто на полу разве нельзя? - спохватился Маремуха. - Я очень люблю летом спать на полу. Это полезно. У вас, бабуся, соломы нет?
   - Сена могу дать. Я для козы прошлый год купила, так с зимы еще немного осталось.
   - От сена блохи пойдут, - сказал, морщась, Бобырь. - В сене и в древесных опилках блохи сами по себе, произвольно рождаются. На сене пусть Деникин спит, а мы себе лучше "дачки" купим. Но вот...
   - Погоди, Саша, - остановил я Бобыря. - Хватит тебе голову морочить! И, обращаясь к хозяйке, спросил: - Если вы согласны, мы, пожалуй, поселимся у вас. Но как вам: задаток сейчас или после?
   - Право, не знаю... - Старуха замялась. - Вот, может, Володя скажет.
   - Слушайте меня, хлопцы! - сказал Володя, стукнув кнутовищем о деревянный пол. - Мы ведь свои люди, правда? Никто вас тут обманывать не собирается. Познакомил я вас с тетей - держитесь теперь за нее крепко. Она вам как мать будет: что постирать, что пищу приготовить. Забот у вас никаких, руки свободны, а тетушке тоже перепадет от вас на кусок хлеба. Правда? А о цене столкуетесь после. Слушайте меня, я человек бывалый. Бегите-ка быстренько на завод, покажите там путевки ваши от товарища Дзержинского и поскорее определяйтесь. А то сейчас для вас как бы затмение. Разве вы знаете, какой разряд вам положат? Сколько зарабатывать будете? Не знаете! Верно говорю? А когда на заводе побываете, враз образования прибавится. Да и тетушка тут тем часом мозгами пошевелит да и прикинет, как бы это побольше с вас запросить, чтобы и себе не обидно было, да и племянничку Володе на магарыч досталось. Ну, тронулись, что ли, на грешную землю?..
   Конечно, надо было дорожить каждой минутой в этот первый день нашего приезда в незнакомый еще город. Следовало послушаться совета Володи и немедленно мчаться на завод. Но нам очень хотелось взглянуть, как выглядит вблизи настоящее море. Никогда мы его не видели, разве что на картинках.
   Самая большая река, которую нам довелось видеть у себя на родине, был Днестр, да и то, чтобы добраться до него из города, надо было шагать проселочными шляхами добрых верст шестнадцать. И купаться в том Днестре можно было лишь у берега - иначе мог пальнуть в тебя, заплывающего на середину реки, румынский жандарм.
   Выйдя со двора, мы завернули в переулочек, ведущий к морю, пересекли портовые железнодорожные пути и остановились у каменного парапета набережной.
   Не виданное нами раньше море бросалось на берег. Волны ярились пеной, бились с грохотом в каменную грудь парапета и, обессиленные, откатывались обратно, унося с собой мелкую гальку, гнилые водоросли, ракушки, уступая место новым бегущим на берег волнам. Все море ходило ложбинами и буграми, неспокойное и злое.
   Холодные брызги долетали до нас. Бобырь, недовольно поморщившись, потер ладонью веснушчатое лицо и сделал шаг назад.
   Признаться, не таким я представлял себе раньше море! Думалось: выйдешь на берег - и далеко-далеко, до самого небосклона, будет простираться перед тобою широкая и тихая равнина голубоватой чистой воды.
   Когда-то я подарил Гале Кушнир свою фотографическую карточку с надписью: "Мою любовь, широкую, как море, вместить не могут жизни берега". Это я слышал в театре во время представления драмы о семи узниках, повешенных царскими полицейскими. Я запомнил и частенько повторял это. Помнится, Галя еще спросила меня:
   - Ты это сам сочинил, а, Василь?
   Соврать, прямо сказать "я" было неудобно. Авторитет ронять также не хотелось, пришлось ответить уклончиво:
   - А что, разве плохо?
   Сейчас, глядя на море, я вспомнил те недавние дни, когда мы были еще мальчишками, вспомнил Галю и стишки о любви, "широкой, как море", и невольно возвратился мыслями в далекий наш город.
   Я огорчился, что здесь, в новом городе, море было вовсе не таким уж широким. Слева его огибала узкая песчаная коса. Она была похожа на длинный рог, загнутый слегка к юго-западу. На самом конце косы, прямо перед нами, чернели какие-то постройки, и в стороне от них, на отшибе, виднелся, подымаясь довольно высоко над водой, конусообразный столбик. Позже мы узнали, что это маяк.
   Вход в порт справа от нас прикрывал серый каменный волнорез. Он как бы продолжал линию портового мола и казался отсюда очень низким. Лишь изредка над гранитными глыбами волнореза вспыхивали белые барашки: это волны из открытого моря, более грозные, чем те, что подкатывались к берегу, силились перепрыгнуть через волнорез.
   Обдуваемые влажным морским ветром и мелкими брызгами соленой воды, оглушенные шумом бегущих на берег волн, мы не услышали, как к нам подошла девушка.
   Мы увидели ее лишь тогда, когда она вскочила с разбегу на парапет. Полы ее синего с крупными белыми цветами халатика прижало ветром к ногам, обутым в розовые резиновые туфельки.
   Мы все трое уставились на незнакомку.
   Не обращая на нас внимания, она стояла на бетонном парапете, стройная и гибкая, и жадно вдыхала в себя штормовой воздух. Постояв так немного, она обернулась и, внимательно оглядев нас троих, громко спросила:
   - Вы здесь еще побудете, молодые люди?
   - Немного побудем, - смущенно отозвался Бобырь.
   - В таком случае покараульте, пожалуйста, мои вещи! - сказала девушка и, не дожидаясь нашего согласия, быстро вынула из густых волос роговую гребенку с блестящими камешками, сунула ее в кармашек халатика, провела рукой по волосам и бросила халатик на каменный барьер, как раз перед Сашкой.
   Оставшись в купальнике, девушка поставила ногу на лесенку и стала спускаться вниз.
   Мы думали, девушка окунется несколько раз у берега, держась за пеньки старых свай, а потом, дрожа от холода, вылезет обратно. Ведь именно так купались многие женщины у нас в Смотриче. Но эта, как заправская морячка, сильно оттолкнув ногами ржавую лесенку, нырнула под гребень идущей на берег волны. Не прошло и минуты, как мы увидели незнакомку далеко в море. Желтый ее костюм то показывался на уровне белых барашков, то снова исчезал. Девушка не отворачивалась от набегающих волн, а, наоборот, зарывалась в них головой. Огромные стены воды вырастали внезапно перед нею, но она уверенно ныряла под них, чтобы, получив малюсенькую передышку, опять встретить удар разбушевавшегося моря. Лишь изредка, поворачиваясь к нам лицом, незнакомка высовывала из-под воды загорелую руку и лениво отбрасывала назад волосы. Мокрые, густые, они все время лезли ей на глаза.
   - Смотри ты, принцесса цирка! - сказал восхищенно Бобырь. - Как ныряет!.. Ты бы смог так, а, Маремуха? - И Сашка, не отрывая глаз от моря, сел рядом с халатиком девушки на парапет.
   - Надо попробовать сперва, что за вода, - уклончиво ответил Петро. Если настоящая соленая, то отчего же! В соленой воде, говорят, легко плавать: она сама человека держит.
   - Держит-то держит, но волны какие! Разве не видишь? - сказал я. Такой волной как шарахнет, мигом забудешь все на свете... Как она вылезет только?
   - Худо ей будет к берегу пробиваться, - согласился Бобырь.
   - Где же она, хлопцы? - закричал вдруг Маремуха. - Я ее не вижу.
   Девушки в самом деле нигде в море видно не было.
   - А может быть, она уже на волнорезе? - неуверенно протянул Саша.
   - Туда не так-то скоро доплывешь! - сказал я и тотчас же облегченно крикнул: - Да вон она, чудаки!
   Цепляясь за якорную цепь, незнакомка лезла на раскачивающийся на волнах баркас. Всплеск волны подбросил ее вверх, и она рывком выскочила на палубу. Схватив одной рукой мачту, другой она поправила волосы и потом, как это обычно делают извозчики на морозе, охлопала себя руками по телу, как бы обнимая себя. Хорошо ей, видно, было отдыхать там! Мне уже начинало не нравиться ее купанье. Сказала, чтобы "немного" покараулили ее вещи, а сама, глядишь, и в самом деле к волнорезу махнет!
   - Ты тоже, Сашка, чудак! - сказал я Бобырю. - Кто, скажи, тянул тебя за язык говорить, что мы тут стоять будем! Она себе развлекается там, а нам на завод идти надо. Вызвался тоже, караульщик!..
   - Ну, так давай пошли! - предложил Бобырь, оглядываясь.
   - Мы пойдем, а халат ее украдут. Она подумает, что мы жулики, - резонно заметил Маремуха.
   - Мы вот с Петрусем пойдем, а тебя оставим здесь... кавалера! припугнул я Бобыря.
   - Один я не останусь! И не думай! - буркнул Бобырь и поспешно отодвинулся от халата.
   Словно чуя наши опасения, незнакомка ловко, головой вниз, пригнула с баркаса в кипящую воду. Появившись на волнах снова, она вразмашку, по-мужски, поплыла к берегу. Волны помогали ей плыть, подталкивали ее. Но вот возле самого берега девушка попала в мертвую зыбь. Пловчиха почти не двигалась с места. Совсем грязная, с накипью из мусора, шипящая вода, откатываясь от парапета, то чуть-чуть отгоняла девушку в море, то сразу же возвращала ее обратно. Незнакомка, видно, устала. Лениво плавая, она собирала силы.
   Но вот с грохотом и ревом понесся на берег высокий водяной вал. Он подхватил девушку. Незнакомка с силой уцепилась за железную лестницу, чуть не сорвав ее с петель.
   Кое-как девушка вылезла на бетонную набережную. Ее пошатывало. Волосы были липкие, свисали, как намоченная пакля. На загорелых ногах чернели крупинки сора.
   - Мерси, что покараулили, - сказала девушка, тяжело дыша. И, схватив халатик, она побежала в сторону, оставляя на парапете маленькие мокрые следы.
   - Двинулись, хлопцы! - позвал я друзей, поворачиваясь спиной к парапету.
   Извозчик Володя, прощаясь с нами, показал вдали, под горой, высокую кирпичную трубу с красным флагом, развевающимся на громоотводе.
   - Это и есть Первомайский завод имени лейтенанта Шмидта, - сказал Володя. - Держите курс на трубу - и попадете прямехонько в контору!
   Город был повсюду чистый и на редкость ровный, не в пример нашему родному городку, изборожденному оврагами и пропастями. Теперь, когда мы шли пешком от берега моря к центру, поглядывая на трубу, стало понятно, что мутная вода, заполняющая почти доверху облицованные камнем-песчаником канавки вдоль улиц, загоняется ветром с моря и благодаря ей в городе нет пыли.
   - Да, товарищи, ничего не скажешь - здорово плавает эта принцесса! - с завистью в голосе признался Бобырь. - Я бы не полез в такую бурю в море. Аж до сих пор в ушах шумит!..
   - Тебе с непривычки кажется страшно, - сказал Маремуха. - Вот погоди, устроимся здесь, станем целое лето купаться - и еще не в такой шторм поплывем. До того маяка доберемся, что на косе виднеется!
   - Хватил тоже! До того маяка добрых десять верст, - заметил я неуверенно.
   - А хорошо, правда, что мы у самого моря устроились! - едва поспевая за нами, сказал Петро. - Подумайте, как это здорово: утречком побежали разом на берег - и бух-бух в море! А потом - на завод. И умываться не надо. Пожалеет Тиктор, что откололся от нашей компании.
   - Ой, не кажи гоп, Петро, пока не перепрыгнешь! - сказал я, вспоминая слова извозчика о безработных, которых много в городе. - "И бух-бух в море"! Не пробухайся, смотри! Еще неизвестно, как нас встретят на заводе.
   - Как могут встретить! Странно! - удивился Бобырь. - У нас же путевки.
   - Нечего гадать попусту! - скомандовал я. - Быстрее давай пошли! - И тут же поймал себя на том, что перед глазами у меня маячит эта девушка в цветастом халатике. Смелая девушка!
   КАК ПОЛУЧИТЬ КОВКИЙ ЧУГУН
   Стало понятно, что завод уже близко, когда к нам донесся запах курного угля. Так же пахло в нашей фабзавучной кузнице.
   Где-то поблизости посапывал двигатель. Улочка, усаженная вдоль тротуаров желтыми акациями, упиралась в другую, лежащую перпендикулярно. Мы свернули в эту новую улочку и сразу же за углом увидели, что она вся перегорожена высоким створчатым забором из зеленых брусков. В центре забора были такие же створчатые ворота. Над ними висела красивая полукруглая вывеска из железных букв, прикрепленных к проволочной сетке:
   ПЕРВОМАЙСКИЙ
   МАШИНОСТРОИТЕЛЬНЫЙ ЗАВОД
   имени
   ЛЕЙТЕНАНТА П.П.ШМИДТА
   В ту минуту, как мы стояли на углу, возле стены завода, ворота неожиданно раскрылись, и оттуда, с заводской территории, выехал целый обоз жаток-самоскидок. Возницы, погоняя лошадей, сидели сбоку, на пружинных сиденьях. Похожие на крылья маленьких ветряных мельниц грабли были выключены и не двигались. Жатки проезжали новенькие, видно, только что выкрашенные черной и красной эмалевой краской.
   Слушая, как тарахтят на покрытой жестким диабазом мостовой широкие чугунные колеса жаток, видя, как подпрыгивают на изогнутых сиденьях загорелые возницы в жестких брезентовых куртках, я невольно вспомнил далекий пограничный совхоз над Днестром, в котором довелось мне работать три года назад. Вот такими же примерно жатвенными машинами убирали там совхозную пшеницу.
   Но те совхозные жатки были старые, разболтанные, с иностранными надписями, они достались совхозу еще от панской экономии. Эти же, перед нами, были новенькие, советские. Хоть солнце пряталось еще в тучах, но они блестели. Широкие их ладьи лоснились. Острые ножи ходили сейчас вхолостую, как в машинке для стрижки волос, и чувствовалось: попадись им навстречу колосья пшеницы либо ржи - они враз перегрызут их и положат первый слой колосьев ровной бороздкой на просторный и гладкий щит.
   - Здесь такие машины делают? - протянул восторженно Петр. - Смотри, деталей сколько! Это не наши соломорезки!
   - Конечно, здесь. Смотри, вон надпись. - И остроглазый Бобырь показал Маремухе на боку жатки фабричную марку: "УТСМ. Первомайский машиностроительный завод имени лейтенанта П.П.Шмидта".
   - А что значит УТСМ? - не унимался Петро. - Это, наверно, станция, куда их направляют.
   - Какой недогадливый! - сказал я, вспомнив эту же надпись в наших путевках. - УТСМ означает: Украинский трест сельскохозяйственного машиностроения.
   - Какие машины! - восторгался Бобырь. - Собрать их чего стоит! Посложнее, чем мотор от мотоциклетки. Здорово, что нас сюда направили!..
   Вахтер послал нас к маленькому одноэтажному домику в глубине заводского двора. Мы остановились в нерешительности перед дверью, обтянутой черной клеенкой. На двери было написано: "Отдел рабочей силы".
   - Кто же будет говорить? - спросил Бобырь, оглядывая нас. Видно было, что в эту решительную минуту он волновался.
   - Василь - наш бригадир, он пускай и говорит, - поспешно буркнул Маремуха.
   - Давайте путевки! - сказал я.
   В длинной комнате с низеньким потолком трещала машинка. Около завитой светловолосой машинистки, жуя в зубах папиросу, стоял, диктуя, высокий молодой парень в клетчатом сером костюме. Волосы его были напомажены. Сразу бросались в глаза его огромные туфли лимонного цвета с длинными острыми носами. Черный галстук в твердом воротнике его крахмальной рубашки был завязан бантиком. Брюки на парне модные, в дудочку, хорошо выутюженные и короткие - выше щиколотки.
   "Вот пижон!" - подумал я.
   - "...Таким образом, контингент рабочих завода постепенно растет", диктовал сквозь зубы напомаженный парень и, завидя нас, удивленно спросил: По какому делу?
   - Здравствуйте! - Я шагнул к франту ближе. - Вот! - и протянул ему путевки.
   Он нахмурился, вынул изо рта изжеванную папироску, молча прочитал одну за другой все путевки и, возвращая их мне, сказал глухим баском:
   - Аут!
   - Что? - переспросил я.
   - Не требуется, - с презрительной миной ответил франт.
   - Нам их в школе выдали. От ВСНХ, - быстро затараторил Бобырь.
   - Я грамотный, - косясь на Бобыря, сказал парень в "дудочках". Повторяю: рабочие данных квалификаций нам не требуются.
   - Товарищ, но мы же направлены на ваш завод! - сказал я, глядя прямо в серые глаза франта.
   - А я вас не приглашал! - И он, как в театре, развел руками. - Какие могут быть претензии, странно! К тому же каких-нибудь полчаса назад я принял на завод уже одного вашего выпускника... Леокадия Андреевна, как фамилия того блондина? Ну, того, что, вы сказали, похож на вашего знакомого товарища Крючкова.
   - Тиктор, Яков Денисович! - глянув в какую-то бумажку, вяло сказала машинистка. - И не на моего знакомого, а на донского казака Кузьму Крючкова! - С этими словами машинистка отвернулась от франта и скучающим взглядом посмотрела в окно.
   - Видите. Было одно место - Тиктора принял. И, кстати сказать, на свой страх и риск принял, ибо, если об этом узнает городская биржа труда, мне могут хорошую вздрючку дать! Своих, местных, на очереди хватает. Даже футболисты есть... Вот! А вас, молодые люди, к сожалению... Увы! - И франт опять развел руками.
   - Мы же пятые разряды имеем! - воскликнул Петро. - Столько учились...
   - Знаю и понимаю, - прервал Петра франт и выбросил в форточку окурок. Сам происхожу из рабочего сословья и вполне понимаю ваше затруднительное положение, но сплошной апсайт!
   Тронутый участливым тоном, который послышался в словах франта, я спросил:
   - Что же нам делать?
   - Поезжайте в Харьков. Ночь езды. Пусть ВСНХ вас перенаправит на другие заводы. В Донбасс, что ли. Вам же все равно.
   - Что значит "все равно"? - возмутился Маремуха. - Откуда у нас деньги еще и в Харьков ехать? Мы на последнюю стипендию сюда кое-как добрались.
   - А я здесь ни при чем, - сказал франт и поглядел в окно, видимо, желая, чтобы этот неприятный для него разговор был окончен побыстрее.
   Я смотрел на выутюженные лацканы его тесного пиджачка, на загорелую, сильную, ну прямо бычью его шею, на старательно вывязанный бантик и думал: "Что же делать? Что сказать ему еще, этому нарядному дылде, который не хочет понять страшного нашего положения?"
   Однако, чувствуя всю глупость и бесцельность таких действий, я сказал друзьям тихо:
   - Ну что ж... Тронулись, раз такое дело...
   - Оревуар, - буркнул франт и подошел поближе к машинистке, чтобы диктовать дальше.
   Выйдя во двор первым, я присел на холодную каменную ступеньку.
   Двое рабочих в брезентовых куртках, выпачканных ржавчиной, катили по рельсам вагонетку, полную мелкого, но почему-то поржавевшего литья. Я с большой завистью смотрел на рабочих, хотя они были заняты работой черной, не требующей большого умения.
   - Что же будем делать, а, Василь? Чего ты уселся? Слышишь! - стоя надо мной, пробубнил Маремуха.
   - Мы дураки, что связались с тем извозчиком! Это я виноват! Надо было с Тиктором идти. А теперь он уже зачислен, а мы на улице! - признался растерянно Бобырь.
   Слова Бобыря, его испуганное, жалкое лицо, покрытое россыпью веснушек, вернули мне хладнокровие.
   - Извозчик тут совершенно ни при чем, Саша. Ну ладно, прибежали бы сразу вчетвером сюда, а место одно. Что дальше? Тебя, допустим, приняли бы, а мы что?
   - Ты не сердись, Вася! Посоветуй лучше. Ты же и в Харькове был, путевки эти доставал... - очень миролюбиво сказал Бобырь.
   Внезапно в мозгу моем пронеслись напутственные слова директора нашего фабзавуча Полевого: "Не отходите в сторону, когда на вашем пути встретятся неудачи. Не пасуйте. Зубы стисни - и снова вперед!"
   Эти слова, да и вся прощальная речь Полевого, наполнили меня еще больше яростью к напомаженному бюрократу.
   - Надо идти к самому главному, кто здесь есть... Вот! К директору... А он не поможет - в партийный комитет! - отрезал я твердо.
   ...Директор завода оказался низеньким седым человеком в синей спецовке. Мы сперва даже не поверили, что это именно он и есть хозяин светлого кабинета, заставленного частями машин, пропашниками, какими-то деталями, пробирками с песком и медными опилками.
   Кабинет директора скорее всего напоминал лабораторию или сборочную мастерскую. Если бы не диаграммы на стенах и небольшой дубовый стол с телефонами, чернильным прибором и кожаным удобным креслом, мы бы подумали, что ошиблись дверью. Когда мы гуськом вошли в кабинет, директор стоял у тисков с зубилом и молотком в руках. Тиски были привернуты к подоконнику. В них виднелась зажатая деталь, покрытая ржавой, красноватой пылью.
   Сжав в левой руке зубило, директор уверенно, не глядя под руки, как заправский слесарь, наотмашь бил по расплющенному концу зубила тяжелым ручником, разрубая деталь пополам.
   - Чем могу быть полезен, молодые люди? - заметив нас, спросил он и, положив на подоконник ручник, потер ладони. Был он похож на старого мастерового.
   Уже в самом звучании его голоса мы почувствовали, что директор человек спокойный, внимательный. Правда, он не стал читать всех путевок. Прочел только первую и, когда я рассказал ему, в каком положении мы очутились, спросил:
   - Все подоляне?
   - Да, из одного города, - сказал Маремуха.
   - Издалека же вам принесло к нам! Считай, почти из-под самых Карпат да в Таврию! Я знаю ваш город немножко. На австрийский фронт проходили через него. Пропасти там такие, скал много, и какая-то крепость на тех скалах стоит.
   - То Старая крепость, она и сейчас стоит! - сказал радостно Бобырь, да и все мы повеселели.
   - Но вот не припоминаю, - сказал директор, - разве была там промышленность?.. Откуда же у вас фабзавуч взялся?
   - Фабзавуч есть, а промышленности большой пока нет, - ответил я директору, мимоходом обижая рабочих "Мотора", которые всерьез считали свой заводик крупным предприятием. - Оттого и прислали нас к вам, что пока дома разместить негде было. Нам секретарь Центрального Комитета партии Украины говорил, что такие молодые рабочие скоро повсюду нужны будут - и в Донбассе, и в Екатеринославе, и... здесь!.. - добавил я.
   Директор поднял свои мохнатые брови и посмотрел на меня внимательно, словно проверить хотел: а не вру ли я?