Страница:
Воплощением силы и мужества стал генерал Кочет, появившись впервые на экранах телевизоров в репортажах о Приднестровском конфликте. Густым рыком отдавал он приказания, тут же, в кадре, спасал женщин и детей, краснел неподвижной шеей на заданный журналистом дилетантский вопрос и отвечал так, что никак потом эти ответы нельзя было вставить в репортаж — в нормы русского языка не вписывались потому что.
Прибавило Кочету очков и удачное участие в президентских выборах девяносто шестого. Действующий президент походил на ожившего мертвеца и особых симпатий не вызывал. Ближайший его соперник из коммунистов смотрел букой, призывал к невозможному и на роль первого руководителя бывшей империи тоже как-то не тянул.
И тут появился Кочет. Суровый и немногословный, что подразумевало особую его деловитость и призрение к пустой болтовне. С печатью ненависти на лице, сходящую за непримиримость к врагам отечества. Подчеркнуто афористичный, со штатным набором казарменных шуточек, в ореоле свежей военной славы, он вышел, печатая шаг, на авансцену большой российской политики точно в срок и пришелся по сердцу многим. Герой. Защитник. Настоящий русский мужик.
За него голосовали те, кто не хотел возврата к власти «левых». Голосовали те, кто разуверился в действующей власти, но все еще верил в некие демократические идеалы. Кто жаждал «сильной руки» и тосковал по армейской дисциплине. Экзальтированные интеллигенты, задумавшиеся о необходимости вливания в правящие круги «свежей крови». Тоскующие домохозяйки, уставшие от беспомощных и вялых мужей и видящие в сокровенных снах именно такого вот — грубого и могучего — мужика. Рабочий люд, заподозривший в нем простого, из народа, парня. Родители никчемных пьющих сыновей и подростки-сироты, военные, таксисты, продавцы помидоров и беженцы.
Словом, без лишних усилий собрал Кочет сердца всех, кого ушлые политологи именуют протестным электоратом. Занял в первом туре третье место, «оттянув» немало голосов у главного соперника действующего президента. Послушал литавры, собрал лавровые венки — и, тем же безукоризненным строевым шагом удалился с дистанции, строго наказав избирателям отдать свои голоса не за бородавчатого коммуниста, но за нынешнего главу государства, который хоть и со странностями, но все ж человек прогрессивный.
Никому из голосовавших за него — голосовавших истово, искренне, и, как водится в России, не разумом, но сердцем — в голову не пришло бы, что бравый генерал, бесстрашный вояка и спаситель-всех-на-свете, изначально был взят в большую политическую игру на роль разменной фигуры. Что приход его на выборы продиктован был сугубо потребностями действующей власти, боявшейся потерять свое место в борьбе с лидером крайних левых. Поверить в то, что вот этот могучий и уважаемый именно за волю свою несгибаемый воин на деле оказался тряпочным Петрушкой, управляемым чужими руками, люди не хотели, да и не могли.
Потому и встретили радостно вскоре после выборов назначение Кочета главой Совета безопасности России. В новой должности Кочет подписал знаменитое соглашение с мятежным кавказцем, с позором для государства завершив первую чеченскую кампанию. Впрочем, про позор стало ясно позднее, тогда же генерал Кочет выглядел на фоне грозненских развалин голубем мира, принесшим покой голодной мятежной стране, окончательно утвердившись в роли всенародного любимца, национального героя и штатного спасителя отечества от любых злопыхательств.
А еще через два года объявлены были губернаторские выборы сразу в нескольких регионах страны, среди которых весьма аппетитно выглядел просторный Белогорский край, богатый лесами, реками и полезными ископаемыми. Завоевать сердца доверчивых белогорцев труда не составило: своего предшественника, мямлю-профессора в круглых очочках, Кочет обошел в первом же туре с громадным перевесом.
Злые языки утверждали, впрочем, что с такими деньгами, какие вложены были в Кочета легальными, полулегальными и вовсе уж нелегальными структурами, победить было несложно. Лучшие гуманитарные технологи страны работали в его команде. До мелочей выверен был каждый шаг генерала, каждое его слово — вплоть до знаменитых казарменных афоризмов («У меня система управления простая: упал-отжался!»). И вот уже третий год пошел с того момента, как генерал Кочет сделался губернатором Белогорского края.
Край— то был большой, потенциально богатый. Но запущенный до чрезвычайности -это даже Кочету, не имевшему представления о региональном хозяйстве, с первых же дней стало ясно. Большинство предприятий как впали в кому на заре либеральных реформ, так и оставались недвижимы. Те же, что работали, работали исключительно на своих хозяев.
Таких предприятий, зарабатывающих довольно, чтоб не только себя прокормить, но и дотировать кой-что на обветшавшее краевое хозяйство, в регионе, собственно говоря всего два и было.
Первое — Белогорский алюминиевый завод — худо-бедно к рукам прибрать удалось. Хозяин БАЗа, бывший криминальный авторитет из спортсменов-отморозков по имени Андрей Цыпин и по кличке Цыпа, сидел сейчас в следственном изоляторе Бутырки.
Всего два года назад Цыпа был одним из тех, кто помог Кочету прийти к власти в крае — его деньги составляли немалую долю в бюджете генеральской предвыборной компании. Однако, уже через полгода после воцарения Кочета в Белогорске, новый губернатор рассорился с Цыпой насмерть. Причины тому были веские — слишком много требовал криминальный царек от легального правителя, слишком нагло себя держал и слишком сильно верил в собственную непобедимость.
Оно, конечно — против лома нет приема. Грубая сила и большие деньги многое могут. Если, конечно, не найдется против них другого лома — большей силы и больших денег. А они нашлись.
Образумить бывшего сподвижника, мозолившего губернатору глаза, помогли РАКовцы. Российская алюминиевая компания — не чета местному беспредельщику. Покумекали, заплатили, кому следует — и Цыпа, сухим выходивший из любых кровавых войн, был взят с поличным за организацию заказного убийства другого местного авторитета по кличке Паша-Апельсин.
РАКовцы напрягались, конечно, не за ради ясных губернаторских глаз, имели в данном проекте свой определенный интерес: именно в управление Российской алюминиевой компании и отошел с арестом Цыпы Белогорский алюминиевый завод. С Кочетом договорились четко: доят себе завод, в управление краем, как это делал Цыпа, носа не суют, налоги платят исправно, а заодно пополняют черную кассу губернатора — залог того, что будет, на какие шиши избираться на новый срок.
И было бы все хорошо и ладно, и жили б они в мире и согласии много-много лет, да случились у кочетовских спонсоров неприятности. Проклятый Чубайс взял да и поднял тарифы на электроэнергию, которая шла с Белогорской ГЭС на алюминиевый завод. А здесь арифметика простая: алюминий — производство энергоемкое, и чем выше тарифы на электроэнергию, тем ниже навар. Те же цены, что установило РАО ЕЭС, завод поставили на грань выживания.
Посему алюминщики губернатору выдвинули ультиматум, простой и внятный: до тех пор, пока он проблему с энергией не решит, денег ему не видать.
Электроэнергию Кочету взять было неоткуда. Белогорская ГЭС, хотя и под боком, а ему не подчиняется, других источников в крае попросту нет. Закупать со стороны — еще дороже выйдет. Вот сиди теперь и думай, что тут делать…
И не только электроэнергии, денег взять тоже неоткуда. Есть, конечно, в крае еще одно предприятие, избыточное в смысле финансовых средств — Снежнинская горная компания, окопавшаяся далеко на севере, на чужой, денисовской территории, но подконтрольная все же Белогорску. Однако же, там, на богатой снежнинской «горке», сидели люди ушлые и прижимистые. Налоги платили, не без этого. Но делить эти налоги приходилось и с городом Снежным, и с Нганасанским округом. И хотя то, что доходило из Снежного до Белогорска, и так составляло больше половины краевого бюджета, Кочет подозревал, что доходит мало, что можно было бы и поболе брать с зажравшихся снежнинцев. Да ведь — поди, возьми! — когда там, в округе, вся власть своя, «Росинтером» поставленная — что снежнинский мэр, что губернатор округа Денисов.
Да тут еще слухи бродят — темные, невнятные, нехорошей дрожью отзывающиеся в истомленном губернаторском сердце. Будто через два года, как придет время новых выборов в крае, с ним, с Кочетом, за губернаторское кресло Денисов станет сражаться. Тут, если логически рассуждать, есть «Росинтеру» свой прямой резон: раз уж Снежнинская компания подчиняется краю, неплохо было бы в крае своего человека у власти иметь. И если уж так сложится, корпорация в своего, родного деньги вкладывать будет, не в Кочета. Словом, не союзники они со снежнинцами. Нет, не союзники…
Александр Иванович Кочет виски допил и закурил сигару. Мрачное лицо губернатора стало еще более мрачным. Глаза окончательно скрылись в густых подбровных тенях, легли через лоб резкие морщины. По всем статьям незавидный для Кочета расклад получался.
А тут еще совершенно непонятно, чего ждать от встречи, ради которой, он, собственно, и приехал среди рабочего дня в загородную резиденцию. Человек, который с минуты на минуту должен был войти в кабинет, был Кочету незнаком. То есть, знал его губернатор заочно — еще бы, один из крупнейших бизнесменов страны, мать его… Но никаких дел в визитером у главы Белогорского края до сих пор не было. Чего ж он хочет-то? Чего на разговор напросился?…
Дверь кабинета открылась и просунулся внутрь помощник:
— Александр Иванович…
Тяжелым взглядом посмотрел на референта Кочет.
— Александр Иванович, приехал господин Фрайман!
Шевелев выложил перед Малышевым аккуратно распечатанный листок.
— Не густо, — пробурчал банкир, — За десять-то дней — одну страничку наковырял…
Бесстрастное лицо Шевелева реакции не изобразило. Малышев углубился в текст.
Одна фамилия чего стоит. Ха! Петухов! Анастасия Петухова — она что, всерьез собирается замуж за парня с такой фамилией?… Двадцать восемь лет… Гм… Ладно, и мне не пятьдесят пока что. Аспирант химико-технологического. Ну-ну! Так и думал! Этот Максик-то как раз из тех научных мальчиков с прыщавыми мордочками.
Следящий за выражением лица шефа, Шевелев выложил на стол несколько фотографий. Точно! Точно таким Малышев и представлял себе соперника: заношенная куртешка, хохолок на макушке, очки от деда, видно, достались, времен Великой Отечественной. Нефтехимик долбаный!
Малышев с раздражением листок от себя отодвинул, фотографии тоже.
— Ну и что мне делать с этим малохольным? — спросил — не то у Шевелева, не то у себя.
— Мешает? — сдержанно поинтересовался Шевелев.
— Еще как! — вздохнул Малышев.
— Тогда надо его нейтрализовать.
Малышев уставился на Шевелева с ужасом:
— Ты чего, Жора? Какое еще «нейтрализовать»?!
— Ничего плохого не имел в виду, Сергей Константинович. Нейтрализовать можно по-разному. Можно припугнуть, можно откупиться… — он переждал досадливый малышевский жест, — а можно и по-умному сделать.
— А по-умному — это как? — нахмурился Малышев.
— Он нефтехимик, — терпеливо, как ребенку, взялся разъяснять Шевелев. — Достаточно высокая квалификация у парня. А живет на гроши. Почему бы не предложить мальчику приличное место?… Ну, не в московской лаборатории, а где-нибудь в регионе. В Ярком, например. Нам что, в «Ярнефте» не нужны толковые специалисты?
Чистый лоб банкира, перечеркнутый косой белокурой прядью, расправился. Взгляд посветлел. Черт, дело говорил Шевелев!
— Судя по всему, — голос Шевелева зазвучал тише, интимней, — Толка большого из него не будет. Девушка эта, Артемьева, по-настоящему талантливая. Звездочка такая у них на кафедре. Руководитель на нее большие надежды возлагает. А парнишка… — Шевелев развел с сожалением руками, — калибром помельче. Способности средние, всего добивается исключительно усердием. Зато амбиции!… — он выразительно закатил глаза, — Познакомились они еще в школе, дружили, но пошли в разные вузы. Она, судя по всему, никого другого и разглядеть вокруг не успела — не до того ей было, жизнь такая, сами понимаете. В восемнадцать лет без родителей остаться, собственной сестре вместо мамки быть — тут не до свиданий с мальчиками… Получается, что она всего сама в жизни добивается, а он — просто при ней трется. Еще лет десять пройдет — она расти будет, карьеру делать, а он за ней не успеет. И начнется — обиды, ревность… Она всю жизнь его за собой тянуть будет, как телка на веревочки. Разве ж это счастье для такой девушки…
Малышев смотрел на руководителя Службы безопасности с изумление. Вот ведь, психолог выискался! Все-то он знает, что там у них через десять лет будет…
Но слова Шевелева грели, грели банкиру душу! И в самом деле, как не крути — не пара Насте этот Максик, совсем не пара! От такого подарка судьбы девушку надо спасать. Срочно.
— Я уж и переговорил кое с кем, — сладким голосом продолжал Шевелев, — Через недельку можно будет приглашение на работу оформить. Окладик приличный предложить, контракт — пока на год, там видно будет. А год, Сергей Константинович, срок большой. Особенно для девушки.
Уверенность вдруг покинула Малышева. Только что выход представлялся таким простым и однозначным — убрать парня с глаз подальше — хоть и на год, этого достаточно будет, — освободить поле боя и действовать по собственному усмотрению. А теперь…
— А ты думаешь, без этого я никак не справлюсь? — прервал он Шевелева.
Специалист по безопасности всмотрелся в лицо банкира. Банкир супил левую бровь, смотрел из-под колючих ресниц холодно и решительно.
— Я этого не говорил, — отрекся Шевелев немедленно.
— И не говори! — отрезал Малышев, — Спасибо за помощь, Жора, но дальше я сам как-нибудь разберусь. Ладно?
Коротко мотнув головой, Шевелев поспешил покинуть кабинет.
Что ж я, в самом деле, сам не справлюсь с такой мокрицей? — обиженно подумал Малышев, изучая на фото незначительно лицо соперника. Ну, Шевелев… Нянька выискалась… Без тебя разберусь, заботливый ты мой!
Малышев перевернул фотографию вниз лицом. Да как у Шевелева вообще язык повернулся такое предложить? Да за кого он его держит?…
А ведь еще пару месяцев назад я бы на такое предложение клюнул, подумал вдруг Малышев с удивлением. И воспользовался бы им, как миленький.
Но два месяца назад, до встречи с Настей, многое в его жизни было по-другому.
Что— то она изменила в нем. Незаметно, подспудно. Не она сама, а всего лишь мысли о ней день за днем меняли жизнь Сергея Малышева. Ее нельзя обманывать. С ней нельзя легко попрощаться, нельзя расстаться без сожаления, как расставался он с другими. Потому что ее нельзя забыть.
Что бы он не делал отныне, все каким-то странным образом соотносилось с ней. Все на свете имело к ней отношение. Любой его поступок совершался теперь с оглядкой — не на ее мнение даже, а на тот уголочек души, доселе не обитаемый, что принадлежал теперь ей.
Это усложняло жизнь. Это заставляло искать непривычные для него решения, примеряя на себя совсем другую судьбу. Это напрягало. И впервые в жизни Сергею Малышеву такой напряг нравился.
Но насладиться в полной мере неожиданным открытием ему не дали. Зазвонил телефон, и голос Старцева сообщил следующее:
— Только что из Белогорска звонили. Сегодня у Кочета был Фрайман.
Малышев помолчал немного, усваивая сказанное:
— О чем говорили?
— Пока неизвестно. Я попросил своих людей навести справки, но шансов немного. Встреча была неформальная, тет-атет, за городом. И черт его знает, о чем они там договаривались.
— Да уж не о том, чтобы нам приятный сюрприз сделать…
— Вот именно. Переговори с Денисовым, может, ему удастся что-то разузнать. Я тоже попытаюсь. Но в любом случае пора ждать от Кочета какой-нибудь гадости…
11
Прибавило Кочету очков и удачное участие в президентских выборах девяносто шестого. Действующий президент походил на ожившего мертвеца и особых симпатий не вызывал. Ближайший его соперник из коммунистов смотрел букой, призывал к невозможному и на роль первого руководителя бывшей империи тоже как-то не тянул.
И тут появился Кочет. Суровый и немногословный, что подразумевало особую его деловитость и призрение к пустой болтовне. С печатью ненависти на лице, сходящую за непримиримость к врагам отечества. Подчеркнуто афористичный, со штатным набором казарменных шуточек, в ореоле свежей военной славы, он вышел, печатая шаг, на авансцену большой российской политики точно в срок и пришелся по сердцу многим. Герой. Защитник. Настоящий русский мужик.
За него голосовали те, кто не хотел возврата к власти «левых». Голосовали те, кто разуверился в действующей власти, но все еще верил в некие демократические идеалы. Кто жаждал «сильной руки» и тосковал по армейской дисциплине. Экзальтированные интеллигенты, задумавшиеся о необходимости вливания в правящие круги «свежей крови». Тоскующие домохозяйки, уставшие от беспомощных и вялых мужей и видящие в сокровенных снах именно такого вот — грубого и могучего — мужика. Рабочий люд, заподозривший в нем простого, из народа, парня. Родители никчемных пьющих сыновей и подростки-сироты, военные, таксисты, продавцы помидоров и беженцы.
Словом, без лишних усилий собрал Кочет сердца всех, кого ушлые политологи именуют протестным электоратом. Занял в первом туре третье место, «оттянув» немало голосов у главного соперника действующего президента. Послушал литавры, собрал лавровые венки — и, тем же безукоризненным строевым шагом удалился с дистанции, строго наказав избирателям отдать свои голоса не за бородавчатого коммуниста, но за нынешнего главу государства, который хоть и со странностями, но все ж человек прогрессивный.
Никому из голосовавших за него — голосовавших истово, искренне, и, как водится в России, не разумом, но сердцем — в голову не пришло бы, что бравый генерал, бесстрашный вояка и спаситель-всех-на-свете, изначально был взят в большую политическую игру на роль разменной фигуры. Что приход его на выборы продиктован был сугубо потребностями действующей власти, боявшейся потерять свое место в борьбе с лидером крайних левых. Поверить в то, что вот этот могучий и уважаемый именно за волю свою несгибаемый воин на деле оказался тряпочным Петрушкой, управляемым чужими руками, люди не хотели, да и не могли.
Потому и встретили радостно вскоре после выборов назначение Кочета главой Совета безопасности России. В новой должности Кочет подписал знаменитое соглашение с мятежным кавказцем, с позором для государства завершив первую чеченскую кампанию. Впрочем, про позор стало ясно позднее, тогда же генерал Кочет выглядел на фоне грозненских развалин голубем мира, принесшим покой голодной мятежной стране, окончательно утвердившись в роли всенародного любимца, национального героя и штатного спасителя отечества от любых злопыхательств.
А еще через два года объявлены были губернаторские выборы сразу в нескольких регионах страны, среди которых весьма аппетитно выглядел просторный Белогорский край, богатый лесами, реками и полезными ископаемыми. Завоевать сердца доверчивых белогорцев труда не составило: своего предшественника, мямлю-профессора в круглых очочках, Кочет обошел в первом же туре с громадным перевесом.
Злые языки утверждали, впрочем, что с такими деньгами, какие вложены были в Кочета легальными, полулегальными и вовсе уж нелегальными структурами, победить было несложно. Лучшие гуманитарные технологи страны работали в его команде. До мелочей выверен был каждый шаг генерала, каждое его слово — вплоть до знаменитых казарменных афоризмов («У меня система управления простая: упал-отжался!»). И вот уже третий год пошел с того момента, как генерал Кочет сделался губернатором Белогорского края.
Край— то был большой, потенциально богатый. Но запущенный до чрезвычайности -это даже Кочету, не имевшему представления о региональном хозяйстве, с первых же дней стало ясно. Большинство предприятий как впали в кому на заре либеральных реформ, так и оставались недвижимы. Те же, что работали, работали исключительно на своих хозяев.
Таких предприятий, зарабатывающих довольно, чтоб не только себя прокормить, но и дотировать кой-что на обветшавшее краевое хозяйство, в регионе, собственно говоря всего два и было.
Первое — Белогорский алюминиевый завод — худо-бедно к рукам прибрать удалось. Хозяин БАЗа, бывший криминальный авторитет из спортсменов-отморозков по имени Андрей Цыпин и по кличке Цыпа, сидел сейчас в следственном изоляторе Бутырки.
Всего два года назад Цыпа был одним из тех, кто помог Кочету прийти к власти в крае — его деньги составляли немалую долю в бюджете генеральской предвыборной компании. Однако, уже через полгода после воцарения Кочета в Белогорске, новый губернатор рассорился с Цыпой насмерть. Причины тому были веские — слишком много требовал криминальный царек от легального правителя, слишком нагло себя держал и слишком сильно верил в собственную непобедимость.
Оно, конечно — против лома нет приема. Грубая сила и большие деньги многое могут. Если, конечно, не найдется против них другого лома — большей силы и больших денег. А они нашлись.
Образумить бывшего сподвижника, мозолившего губернатору глаза, помогли РАКовцы. Российская алюминиевая компания — не чета местному беспредельщику. Покумекали, заплатили, кому следует — и Цыпа, сухим выходивший из любых кровавых войн, был взят с поличным за организацию заказного убийства другого местного авторитета по кличке Паша-Апельсин.
РАКовцы напрягались, конечно, не за ради ясных губернаторских глаз, имели в данном проекте свой определенный интерес: именно в управление Российской алюминиевой компании и отошел с арестом Цыпы Белогорский алюминиевый завод. С Кочетом договорились четко: доят себе завод, в управление краем, как это делал Цыпа, носа не суют, налоги платят исправно, а заодно пополняют черную кассу губернатора — залог того, что будет, на какие шиши избираться на новый срок.
И было бы все хорошо и ладно, и жили б они в мире и согласии много-много лет, да случились у кочетовских спонсоров неприятности. Проклятый Чубайс взял да и поднял тарифы на электроэнергию, которая шла с Белогорской ГЭС на алюминиевый завод. А здесь арифметика простая: алюминий — производство энергоемкое, и чем выше тарифы на электроэнергию, тем ниже навар. Те же цены, что установило РАО ЕЭС, завод поставили на грань выживания.
Посему алюминщики губернатору выдвинули ультиматум, простой и внятный: до тех пор, пока он проблему с энергией не решит, денег ему не видать.
Электроэнергию Кочету взять было неоткуда. Белогорская ГЭС, хотя и под боком, а ему не подчиняется, других источников в крае попросту нет. Закупать со стороны — еще дороже выйдет. Вот сиди теперь и думай, что тут делать…
И не только электроэнергии, денег взять тоже неоткуда. Есть, конечно, в крае еще одно предприятие, избыточное в смысле финансовых средств — Снежнинская горная компания, окопавшаяся далеко на севере, на чужой, денисовской территории, но подконтрольная все же Белогорску. Однако же, там, на богатой снежнинской «горке», сидели люди ушлые и прижимистые. Налоги платили, не без этого. Но делить эти налоги приходилось и с городом Снежным, и с Нганасанским округом. И хотя то, что доходило из Снежного до Белогорска, и так составляло больше половины краевого бюджета, Кочет подозревал, что доходит мало, что можно было бы и поболе брать с зажравшихся снежнинцев. Да ведь — поди, возьми! — когда там, в округе, вся власть своя, «Росинтером» поставленная — что снежнинский мэр, что губернатор округа Денисов.
Да тут еще слухи бродят — темные, невнятные, нехорошей дрожью отзывающиеся в истомленном губернаторском сердце. Будто через два года, как придет время новых выборов в крае, с ним, с Кочетом, за губернаторское кресло Денисов станет сражаться. Тут, если логически рассуждать, есть «Росинтеру» свой прямой резон: раз уж Снежнинская компания подчиняется краю, неплохо было бы в крае своего человека у власти иметь. И если уж так сложится, корпорация в своего, родного деньги вкладывать будет, не в Кочета. Словом, не союзники они со снежнинцами. Нет, не союзники…
Александр Иванович Кочет виски допил и закурил сигару. Мрачное лицо губернатора стало еще более мрачным. Глаза окончательно скрылись в густых подбровных тенях, легли через лоб резкие морщины. По всем статьям незавидный для Кочета расклад получался.
А тут еще совершенно непонятно, чего ждать от встречи, ради которой, он, собственно, и приехал среди рабочего дня в загородную резиденцию. Человек, который с минуты на минуту должен был войти в кабинет, был Кочету незнаком. То есть, знал его губернатор заочно — еще бы, один из крупнейших бизнесменов страны, мать его… Но никаких дел в визитером у главы Белогорского края до сих пор не было. Чего ж он хочет-то? Чего на разговор напросился?…
Дверь кабинета открылась и просунулся внутрь помощник:
— Александр Иванович…
Тяжелым взглядом посмотрел на референта Кочет.
— Александр Иванович, приехал господин Фрайман!
* * *
Два часа спустя, в МосквеШевелев выложил перед Малышевым аккуратно распечатанный листок.
— Не густо, — пробурчал банкир, — За десять-то дней — одну страничку наковырял…
Бесстрастное лицо Шевелева реакции не изобразило. Малышев углубился в текст.
Одна фамилия чего стоит. Ха! Петухов! Анастасия Петухова — она что, всерьез собирается замуж за парня с такой фамилией?… Двадцать восемь лет… Гм… Ладно, и мне не пятьдесят пока что. Аспирант химико-технологического. Ну-ну! Так и думал! Этот Максик-то как раз из тех научных мальчиков с прыщавыми мордочками.
Следящий за выражением лица шефа, Шевелев выложил на стол несколько фотографий. Точно! Точно таким Малышев и представлял себе соперника: заношенная куртешка, хохолок на макушке, очки от деда, видно, достались, времен Великой Отечественной. Нефтехимик долбаный!
Малышев с раздражением листок от себя отодвинул, фотографии тоже.
— Ну и что мне делать с этим малохольным? — спросил — не то у Шевелева, не то у себя.
— Мешает? — сдержанно поинтересовался Шевелев.
— Еще как! — вздохнул Малышев.
— Тогда надо его нейтрализовать.
Малышев уставился на Шевелева с ужасом:
— Ты чего, Жора? Какое еще «нейтрализовать»?!
— Ничего плохого не имел в виду, Сергей Константинович. Нейтрализовать можно по-разному. Можно припугнуть, можно откупиться… — он переждал досадливый малышевский жест, — а можно и по-умному сделать.
— А по-умному — это как? — нахмурился Малышев.
— Он нефтехимик, — терпеливо, как ребенку, взялся разъяснять Шевелев. — Достаточно высокая квалификация у парня. А живет на гроши. Почему бы не предложить мальчику приличное место?… Ну, не в московской лаборатории, а где-нибудь в регионе. В Ярком, например. Нам что, в «Ярнефте» не нужны толковые специалисты?
Чистый лоб банкира, перечеркнутый косой белокурой прядью, расправился. Взгляд посветлел. Черт, дело говорил Шевелев!
— Судя по всему, — голос Шевелева зазвучал тише, интимней, — Толка большого из него не будет. Девушка эта, Артемьева, по-настоящему талантливая. Звездочка такая у них на кафедре. Руководитель на нее большие надежды возлагает. А парнишка… — Шевелев развел с сожалением руками, — калибром помельче. Способности средние, всего добивается исключительно усердием. Зато амбиции!… — он выразительно закатил глаза, — Познакомились они еще в школе, дружили, но пошли в разные вузы. Она, судя по всему, никого другого и разглядеть вокруг не успела — не до того ей было, жизнь такая, сами понимаете. В восемнадцать лет без родителей остаться, собственной сестре вместо мамки быть — тут не до свиданий с мальчиками… Получается, что она всего сама в жизни добивается, а он — просто при ней трется. Еще лет десять пройдет — она расти будет, карьеру делать, а он за ней не успеет. И начнется — обиды, ревность… Она всю жизнь его за собой тянуть будет, как телка на веревочки. Разве ж это счастье для такой девушки…
Малышев смотрел на руководителя Службы безопасности с изумление. Вот ведь, психолог выискался! Все-то он знает, что там у них через десять лет будет…
Но слова Шевелева грели, грели банкиру душу! И в самом деле, как не крути — не пара Насте этот Максик, совсем не пара! От такого подарка судьбы девушку надо спасать. Срочно.
— Я уж и переговорил кое с кем, — сладким голосом продолжал Шевелев, — Через недельку можно будет приглашение на работу оформить. Окладик приличный предложить, контракт — пока на год, там видно будет. А год, Сергей Константинович, срок большой. Особенно для девушки.
Уверенность вдруг покинула Малышева. Только что выход представлялся таким простым и однозначным — убрать парня с глаз подальше — хоть и на год, этого достаточно будет, — освободить поле боя и действовать по собственному усмотрению. А теперь…
— А ты думаешь, без этого я никак не справлюсь? — прервал он Шевелева.
Специалист по безопасности всмотрелся в лицо банкира. Банкир супил левую бровь, смотрел из-под колючих ресниц холодно и решительно.
— Я этого не говорил, — отрекся Шевелев немедленно.
— И не говори! — отрезал Малышев, — Спасибо за помощь, Жора, но дальше я сам как-нибудь разберусь. Ладно?
Коротко мотнув головой, Шевелев поспешил покинуть кабинет.
Что ж я, в самом деле, сам не справлюсь с такой мокрицей? — обиженно подумал Малышев, изучая на фото незначительно лицо соперника. Ну, Шевелев… Нянька выискалась… Без тебя разберусь, заботливый ты мой!
Малышев перевернул фотографию вниз лицом. Да как у Шевелева вообще язык повернулся такое предложить? Да за кого он его держит?…
А ведь еще пару месяцев назад я бы на такое предложение клюнул, подумал вдруг Малышев с удивлением. И воспользовался бы им, как миленький.
Но два месяца назад, до встречи с Настей, многое в его жизни было по-другому.
Что— то она изменила в нем. Незаметно, подспудно. Не она сама, а всего лишь мысли о ней день за днем меняли жизнь Сергея Малышева. Ее нельзя обманывать. С ней нельзя легко попрощаться, нельзя расстаться без сожаления, как расставался он с другими. Потому что ее нельзя забыть.
Что бы он не делал отныне, все каким-то странным образом соотносилось с ней. Все на свете имело к ней отношение. Любой его поступок совершался теперь с оглядкой — не на ее мнение даже, а на тот уголочек души, доселе не обитаемый, что принадлежал теперь ей.
Это усложняло жизнь. Это заставляло искать непривычные для него решения, примеряя на себя совсем другую судьбу. Это напрягало. И впервые в жизни Сергею Малышеву такой напряг нравился.
Но насладиться в полной мере неожиданным открытием ему не дали. Зазвонил телефон, и голос Старцева сообщил следующее:
— Только что из Белогорска звонили. Сегодня у Кочета был Фрайман.
Малышев помолчал немного, усваивая сказанное:
— О чем говорили?
— Пока неизвестно. Я попросил своих людей навести справки, но шансов немного. Встреча была неформальная, тет-атет, за городом. И черт его знает, о чем они там договаривались.
— Да уж не о том, чтобы нам приятный сюрприз сделать…
— Вот именно. Переговори с Денисовым, может, ему удастся что-то разузнать. Я тоже попытаюсь. Но в любом случае пора ждать от Кочета какой-нибудь гадости…
11
28 июля 2000 года, пятница. Москва.
Старцев рассуждал так.
Что может связывать Фраймана с Кочетом? В данный момент — ничего. Никаких общих дел у них, наверняка — или почти наверняка — нет. Стало быть, на негласной встрече в Белогорском пригороде обсуждалось что-то новенькое. Некое предложение, которое могло быть сделано а) Кочетом Фрайману, б) Фрайманом — Кочету.
Стоп! Если б инициатором выступил Белогорский губер — с чего бы Фрайман, все дела бросив, прикатил к нему по первому зову? Нет. Если б инициатива встречи принадлежала генералу-губернатору, встречались бы на нейтральной территории в Москве. Стало быть, на встречу напросился Фрайман. Стало быть, и предложение какое-то делал Кочету он.
Что это может быть за предложение? Не может же, в самом деле, Фрайман прийти к губернатору края, с которым и двух слов еще не сказал, и шепнуть интимно: а давайте, Александр Иваныч, мы с вами Снежнинскую «горку» завалим? Нет, не может. Фрайман — мужик воспитанный, в политесе толк знает и понимает, что за так Кочет на него горбатиться не станет, а денег не возьмет — Фрайман ему человек чужой, и чужим губернатор не доверяет.
Значит, должен был Фрайман принести белогорскому правителю свой леденец на палочке. Такую конфетку предложить, чтобы Кочет за нее не то что недружественную снежнинскую компанию, а мать родную продал бы. Но что такого, спрашивается, есть у Фраймана, чтобы Кочет ему вот так, с бухты-барахты доверился?…
Много чего есть у Фраймана. Взять хоть последние приобретения — крупный пакет акций «Байкалэнерго». И, хотя предприятие целиком Фрайман пока не контролирует, но, по слухам, не далеко до этого. Вроде и договоренность у главы «Альтаира» с руководством Байкальской области имеется — о приобретении недостающих до контрольного пакета акций.
«Байкалэнерго» не входит в РАО ЕЭС. Таких компаний по всей России — всего-то пара-тройка. И из этих компаний «Байкалэнерго» — единственная избыточная, не просто весь регион обеспечивает, но и торгует энергией. И тарифы у нее, кстати говоря, самые низкие.
Эти низкие тарифы самому Фрайману по горло нужны. У него пара заводиков алюминиевых — хоть и не крупных, но энергии потребляющих изрядно. Да и кому, скажите, не нужна дешевая энергия? Всем нужна! Вот хоть и Кочету тому же…
Старцев потер переносицу, поглубже устроился в шоколадном кожаном кресле. Косые лучи, пробиваясь сквозь жалюзи, ложились на стену кабинета, на крышку стола. Он потрогал пальцем золотистую полоску. Теплая.
Кочету энергия нужна до зарезу. Больше, чем когда-либо. Свои люди — из администрации края, из краевой думы — утверждают, что нет в данный момент для генерала-губернатора вопроса насущней, чем энергия и цены на нее. Из-за взлета тарифов на Белогорской ГЭС сильно испортились у Кочета отношения с РАК, которая до сей поры исправно платила губернатору все мыслимые белые и черные подати. А теперь — перестала, мотивируя тем, что платить не с чего: доходы с Белогорского алюминиевого завода тем ниже, чем выше тариф. Вроде, и ультиматум губернатору поставлен: надумаешь, где энергию дешевую взять — будут тебе деньги, не надумаешь — извиняй.
Вот что Фрайман предлагал Кочету. Энергию по сниженным тарифам с «Байкалэнерго».
И словно в подтверждение его мыслям зазвонил телефон, и, умноженный эхом «междугородки» голос проговорил:
— Узнал, Олег Андреевич. Правы вы были, сделал московский гость нашему папе предложение.
— Какое?
Старцев подобрался в кресле, сел прямее.
— Хм… — голос был обескуражен, — Судя по тому, что сегодня папа запросил данные о потреблении электроэнергии алюминиевым заводом…
— Я понял, — никакого бархата не осталось в густом баритоне Старцева, сух и резок сделался голос, — На каких условиях?
— Чего не знаю, Олег Андреевич, того не знаю, — даже по телефону слышно было, что говорящий прямо руками развел, демонстрируя свою беспомощность, — Может, позже понятно станет… Я попробую еще разузнать…
— Очень меня обяжете, — пообещал Старцев и попрощался почти тепло.
Все правильно, все сходится, ребеночек наш… Откуда фраза? А кто ее знает… Но все действительно сходится: Кочет получил самое нужное и своевременное предложение. И теперь землю будет рыть, чтобы выполнить условия Фраймана. А вот какие это условия — будем посмотреть.
В то время, как в Первопрестольной только еще начиналось рабочее утро, за четыре тысячи верст от нее, в Снежном, в разгаре был день. И день этот не сулил ничего хорошего.
Спустя всего двое суток должна была разразиться в Снежном забастовка рабочих Снежнинской горной компании.
Планировалось, что «ляжет» для начала один только цех. Но цех-то ключевой, плавильный — на крупнейшем из заводов компании.
Третий день напролет заседал забастовочный комитет. Вокруг столов, заваленных бумагами вперемежку с чайными чашками и огрызками бутербродов, сидели и бродили люди. Переговаривались, орали на кого-то по телефону. На лицах была написана тревога.
И объяснялось это легко. Переговоры с администрацией компании заглохли два дня назад, плотно зайдя в тупик. Немченко наотрез отказался идти на уступки, швырнул папочку с профсоюзными требованиями Пупкову под ноги и обложил забастовщиков непотребными словами — большей частью, знакомыми и понятными, за исключением загадочного «шибенники бисовы».
Председатель профсоюзного объединения СГК, и председатель забасткома по совместительству, Валерий Иванович Пупков, пребывал в крайнем замешательстве: события выходили из берегов сценария, и решить, что, собственно, следует предпринять дальше, было трудно.
Ведь как все хорошо задумывалось! По традиции профсоюзы должны были исполнить ритуальный танец войны, выдвинув заведомо непомерные требования и пригрозив забастовкой. В ответ администрация компании должна была поупираться для виду, постучать кулаком с высокой трибуны, да и согласиться на выполнение десяти из ста пунктов требований. Как в детской игре, стенка на стенку: «А мы просо сеяли, сеяли» — «А мы его вытопчем, вытопчем!»…
Большего никто и не ждал. Стороны с недовольными лицами подписывают договор перед объективами телекамер, после — фуршет с непременным братанием противоборствующих классов… Все довольны.
И тут — на тебе! — историей освященная традиция поругана, ритуал не соблюден, Немченко кажет профсоюзом козью морду и даже на звонки забастовщиков не отвечает. И что прикажете делать? Неужто и правда придется цех «положить»?
Пупков даже голову в плечи втянул и зажмурился. Представить себе, что в понедельник крупнейший плавильный цех компании перестанет — пусть даже на короткое время — работать… Невозможно! Немыслимо!
Но невозможно и вот так просто взять и отказаться от всех требований. Немченко уже заявил всему миру, что на поводу у бунтарей не пойдет и никаких послаблений не сделает. После этого делать вид, что переговорный процесс продолжается, никак невозможно. Значит, придется либо отступиться с позором, либо действительно бастовать.
И Ручкин, сука такая, застрял в Москве. Позвонил, сказал — ногу сломал, вылететь никак не может. Сам ведь кашу заварил, сам под локоть подпихивал: «Давай, Иваныч, давай, за тобой коллектив стотысячный, не останавливайся, налегай!…» И теперь — в кусты…
В кабинет к Пупкову заглянул растерянная секретарша.
— Телефонограмму только что приняла, Валерий Иванович…
Тот поднял брови:
— Что за?… От кого? А ну…
Корявеньким ученическим почерком на листе было написано:
«Сергей Малышев прибывает в Снежный 28 июля в 10 часов московского времени для встречи с забастовочным комитетом. Просьба собрать забастком к 10:30 в конференц-зале Дворца культуры. Секретариат Президента „Росинтербанка“.
От сердца отлегло. Прибывает, значит. Неясно, правда, почему Малышев, какое он имеет касательство к снежнинским делам. Ну, да ладно. Все же из высших сфер человек, а значит — шевелится Москва, беспокоится. Пойдут, пойдут они на уступки!…
И, довольно улыбаясь, Пупков отдал приказ собирать людей.
… В тесноватый зал Дворца культуры Малышев ворвался, как Петр Первый: долговязый, стремительный, в парусившем пиджаке. В руке то ли трость, то ли жезл императорский. Прямо по Пушкину: Его глаза Сверкают. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь — как божия гроза.
Какие-то люди поспешали за ним — он не обращал на них внимания. Остановился. Повел этими своими сверкающими глазами. Скривился — до того не понравились набыченные лица собравшихся.
Еще в самолете продумал речь — жесткую, убедительную, аргументированную. Но, вглядевшись в забастовщиков, понял — речь пройдет мимо ушей. Не услышат, потому что слушать не настроены вовсе, а настроены на очередную подачку. Ну, будет вам подачка!…
Он оглянулся на низенький подиум, где за полированным столом президиума пылились ветхие драпировочки, а рядом — белая глянцевая доска, нелепо смотрящаяся в совковых декорациях.
Повинуясь мгновенному порыву, Малышев, не здороваясь, и не утруждая себя приветственным словом, метнулся к доске, «жезл» свой бросил на стол — и стало ясно, что никакой это не жезл, а в трубку скрученная бумага, тотчас с мягким шелестом и развернувшаяся. Выловил в ложбинке толстый маркер и вывел крупно на доске:
Старцев рассуждал так.
Что может связывать Фраймана с Кочетом? В данный момент — ничего. Никаких общих дел у них, наверняка — или почти наверняка — нет. Стало быть, на негласной встрече в Белогорском пригороде обсуждалось что-то новенькое. Некое предложение, которое могло быть сделано а) Кочетом Фрайману, б) Фрайманом — Кочету.
Стоп! Если б инициатором выступил Белогорский губер — с чего бы Фрайман, все дела бросив, прикатил к нему по первому зову? Нет. Если б инициатива встречи принадлежала генералу-губернатору, встречались бы на нейтральной территории в Москве. Стало быть, на встречу напросился Фрайман. Стало быть, и предложение какое-то делал Кочету он.
Что это может быть за предложение? Не может же, в самом деле, Фрайман прийти к губернатору края, с которым и двух слов еще не сказал, и шепнуть интимно: а давайте, Александр Иваныч, мы с вами Снежнинскую «горку» завалим? Нет, не может. Фрайман — мужик воспитанный, в политесе толк знает и понимает, что за так Кочет на него горбатиться не станет, а денег не возьмет — Фрайман ему человек чужой, и чужим губернатор не доверяет.
Значит, должен был Фрайман принести белогорскому правителю свой леденец на палочке. Такую конфетку предложить, чтобы Кочет за нее не то что недружественную снежнинскую компанию, а мать родную продал бы. Но что такого, спрашивается, есть у Фраймана, чтобы Кочет ему вот так, с бухты-барахты доверился?…
Много чего есть у Фраймана. Взять хоть последние приобретения — крупный пакет акций «Байкалэнерго». И, хотя предприятие целиком Фрайман пока не контролирует, но, по слухам, не далеко до этого. Вроде и договоренность у главы «Альтаира» с руководством Байкальской области имеется — о приобретении недостающих до контрольного пакета акций.
«Байкалэнерго» не входит в РАО ЕЭС. Таких компаний по всей России — всего-то пара-тройка. И из этих компаний «Байкалэнерго» — единственная избыточная, не просто весь регион обеспечивает, но и торгует энергией. И тарифы у нее, кстати говоря, самые низкие.
Эти низкие тарифы самому Фрайману по горло нужны. У него пара заводиков алюминиевых — хоть и не крупных, но энергии потребляющих изрядно. Да и кому, скажите, не нужна дешевая энергия? Всем нужна! Вот хоть и Кочету тому же…
Старцев потер переносицу, поглубже устроился в шоколадном кожаном кресле. Косые лучи, пробиваясь сквозь жалюзи, ложились на стену кабинета, на крышку стола. Он потрогал пальцем золотистую полоску. Теплая.
Кочету энергия нужна до зарезу. Больше, чем когда-либо. Свои люди — из администрации края, из краевой думы — утверждают, что нет в данный момент для генерала-губернатора вопроса насущней, чем энергия и цены на нее. Из-за взлета тарифов на Белогорской ГЭС сильно испортились у Кочета отношения с РАК, которая до сей поры исправно платила губернатору все мыслимые белые и черные подати. А теперь — перестала, мотивируя тем, что платить не с чего: доходы с Белогорского алюминиевого завода тем ниже, чем выше тариф. Вроде, и ультиматум губернатору поставлен: надумаешь, где энергию дешевую взять — будут тебе деньги, не надумаешь — извиняй.
Вот что Фрайман предлагал Кочету. Энергию по сниженным тарифам с «Байкалэнерго».
И словно в подтверждение его мыслям зазвонил телефон, и, умноженный эхом «междугородки» голос проговорил:
— Узнал, Олег Андреевич. Правы вы были, сделал московский гость нашему папе предложение.
— Какое?
Старцев подобрался в кресле, сел прямее.
— Хм… — голос был обескуражен, — Судя по тому, что сегодня папа запросил данные о потреблении электроэнергии алюминиевым заводом…
— Я понял, — никакого бархата не осталось в густом баритоне Старцева, сух и резок сделался голос, — На каких условиях?
— Чего не знаю, Олег Андреевич, того не знаю, — даже по телефону слышно было, что говорящий прямо руками развел, демонстрируя свою беспомощность, — Может, позже понятно станет… Я попробую еще разузнать…
— Очень меня обяжете, — пообещал Старцев и попрощался почти тепло.
Все правильно, все сходится, ребеночек наш… Откуда фраза? А кто ее знает… Но все действительно сходится: Кочет получил самое нужное и своевременное предложение. И теперь землю будет рыть, чтобы выполнить условия Фраймана. А вот какие это условия — будем посмотреть.
* * *
В этот же час. Город Снежный.В то время, как в Первопрестольной только еще начиналось рабочее утро, за четыре тысячи верст от нее, в Снежном, в разгаре был день. И день этот не сулил ничего хорошего.
Спустя всего двое суток должна была разразиться в Снежном забастовка рабочих Снежнинской горной компании.
Планировалось, что «ляжет» для начала один только цех. Но цех-то ключевой, плавильный — на крупнейшем из заводов компании.
Третий день напролет заседал забастовочный комитет. Вокруг столов, заваленных бумагами вперемежку с чайными чашками и огрызками бутербродов, сидели и бродили люди. Переговаривались, орали на кого-то по телефону. На лицах была написана тревога.
И объяснялось это легко. Переговоры с администрацией компании заглохли два дня назад, плотно зайдя в тупик. Немченко наотрез отказался идти на уступки, швырнул папочку с профсоюзными требованиями Пупкову под ноги и обложил забастовщиков непотребными словами — большей частью, знакомыми и понятными, за исключением загадочного «шибенники бисовы».
Председатель профсоюзного объединения СГК, и председатель забасткома по совместительству, Валерий Иванович Пупков, пребывал в крайнем замешательстве: события выходили из берегов сценария, и решить, что, собственно, следует предпринять дальше, было трудно.
Ведь как все хорошо задумывалось! По традиции профсоюзы должны были исполнить ритуальный танец войны, выдвинув заведомо непомерные требования и пригрозив забастовкой. В ответ администрация компании должна была поупираться для виду, постучать кулаком с высокой трибуны, да и согласиться на выполнение десяти из ста пунктов требований. Как в детской игре, стенка на стенку: «А мы просо сеяли, сеяли» — «А мы его вытопчем, вытопчем!»…
Большего никто и не ждал. Стороны с недовольными лицами подписывают договор перед объективами телекамер, после — фуршет с непременным братанием противоборствующих классов… Все довольны.
И тут — на тебе! — историей освященная традиция поругана, ритуал не соблюден, Немченко кажет профсоюзом козью морду и даже на звонки забастовщиков не отвечает. И что прикажете делать? Неужто и правда придется цех «положить»?
Пупков даже голову в плечи втянул и зажмурился. Представить себе, что в понедельник крупнейший плавильный цех компании перестанет — пусть даже на короткое время — работать… Невозможно! Немыслимо!
Но невозможно и вот так просто взять и отказаться от всех требований. Немченко уже заявил всему миру, что на поводу у бунтарей не пойдет и никаких послаблений не сделает. После этого делать вид, что переговорный процесс продолжается, никак невозможно. Значит, придется либо отступиться с позором, либо действительно бастовать.
И Ручкин, сука такая, застрял в Москве. Позвонил, сказал — ногу сломал, вылететь никак не может. Сам ведь кашу заварил, сам под локоть подпихивал: «Давай, Иваныч, давай, за тобой коллектив стотысячный, не останавливайся, налегай!…» И теперь — в кусты…
В кабинет к Пупкову заглянул растерянная секретарша.
— Телефонограмму только что приняла, Валерий Иванович…
Тот поднял брови:
— Что за?… От кого? А ну…
Корявеньким ученическим почерком на листе было написано:
«Сергей Малышев прибывает в Снежный 28 июля в 10 часов московского времени для встречи с забастовочным комитетом. Просьба собрать забастком к 10:30 в конференц-зале Дворца культуры. Секретариат Президента „Росинтербанка“.
От сердца отлегло. Прибывает, значит. Неясно, правда, почему Малышев, какое он имеет касательство к снежнинским делам. Ну, да ладно. Все же из высших сфер человек, а значит — шевелится Москва, беспокоится. Пойдут, пойдут они на уступки!…
И, довольно улыбаясь, Пупков отдал приказ собирать людей.
… В тесноватый зал Дворца культуры Малышев ворвался, как Петр Первый: долговязый, стремительный, в парусившем пиджаке. В руке то ли трость, то ли жезл императорский. Прямо по Пушкину: Его глаза Сверкают. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь — как божия гроза.
Какие-то люди поспешали за ним — он не обращал на них внимания. Остановился. Повел этими своими сверкающими глазами. Скривился — до того не понравились набыченные лица собравшихся.
Еще в самолете продумал речь — жесткую, убедительную, аргументированную. Но, вглядевшись в забастовщиков, понял — речь пройдет мимо ушей. Не услышат, потому что слушать не настроены вовсе, а настроены на очередную подачку. Ну, будет вам подачка!…
Он оглянулся на низенький подиум, где за полированным столом президиума пылились ветхие драпировочки, а рядом — белая глянцевая доска, нелепо смотрящаяся в совковых декорациях.
Повинуясь мгновенному порыву, Малышев, не здороваясь, и не утруждая себя приветственным словом, метнулся к доске, «жезл» свой бросил на стол — и стало ясно, что никакой это не жезл, а в трубку скрученная бумага, тотчас с мягким шелестом и развернувшаяся. Выловил в ложбинке толстый маркер и вывел крупно на доске: