Франсуа испытал сильнейшее разочарование. Его меланхолия обратилась в горечь, и теперь он помышлял только о мести — причем о мести весьма своеобразной. Он желал, чтобы королева научилась бояться принца де Марсийака!
   После короткой военной кампании во Фландрии, где Марсийак был ранен, он вновь появился в Париже и привлекал всеобщее внимание своей высокомерной задумчивостью — делиться своими помыслами он не считал нужным, ибо никто не казался ему достойным этого. Все знали силу его насмешливого ума и потому относились с уважением к опасному мизантропу, а многие красавицы подавляли вздох сожаления, ибо ни одной из них не удавалось привлечь этот мрачный взгляд.
   Однако нынешним вечером в доме мадам де Буйон взор Франсуа де Ларошфуко остановился на женщине, которая только что вошла в гостиную. Красота ее была воистину ослепительной. Высокая и стройная, как лиана, она обладала подлинно королевской статью, безупречными чертами лица, белоснежной кожей, громадными глазами редкостного цвета морской волны и массой шелковистых белокурых волос. По странному совпадению, она была в платье черного бархата, расшитом золотом, — очень похожем на камзол Франсуа. Марсийак не признавал других цветов и увидел в этом знак судьбы.
   В одно мгновение блистательную красавицу окружили со всех сторон, выказывая ей такие знаки внимания, что стало очевидно — именно она будет королевой сегодняшнего вечера. Но Марсийаку не было нужды представляться ей, ибо он ее хорошо знал. Это была герцогиня де Лонгвиль, Анна-Женевьева де Бурбон-Конде — одна из знатнейших дам королевства, почти равная по рождению государям. Примерно год назад она исчезла из Парижа, отправившись в Вестфалию вместе со своим мужем, который был на двадцать четыре года старше жены. Герцогу де Лонгвиль было поручено вести переговоры о знаменитом Вестфальском мире, положившем конец Тридцатилетней войне.
   Марсийак уже встречался с прекрасной герцогиней, но это случилось несколько лет тому назад — она была тогда совсем юной, — и он остался равнодушен к ее красоте, так поразившей его сегодня. Сейчас же ему показалось, что это белокурое видение явилось в ответ на те вопросы, которые он давно задавал себе…
   Франсуа знал, что эта женщина не только самая красивая и знатная, но также самая властолюбивая и самая пылкая. Он знал ее власть над мужчинами — ведь это из-за нее Морис де Колиньи ввязался в роковую дуэль и получил смертельную рану. Он знал, что она, подобно своему брату Конде и ему самому, больше всего грезит о славе. Именно такая женщина была ему нужна!
   Между тем вокруг него перешептывались:
   — Герцогиня еще красивее, чем прежде! Интересно, сколько сердец разбила она в Вестфалии?
   — Точно неизвестно, но есть достоверные сведения, что сразу по приезде она завлекла молодого Миоссанса, и тот готов умереть за нее.
   — Миоссанса? Какая странная мысль! Ведь он еще совсем мальчишка!
   — Зато он очень красив и очень знатен. Это настоящий паладин, а прекрасная герцогиня обожает паладинов! Смотрите, вот он к ней подходит и глядит на нее с такой нежностью, с таким смирением! А у нее засверкали глаза…
   Этого Марсийак вынести не смог. Нельзя было допустить, чтобы другой притягивал взор женщины, которую он твердо решил обольстить. Оставив двух болтунов пробавляться сплетнями, он пробрался сквозь толпу к герцогине и склонился перед ней, сняв шляпу. Длинные перья плюмажа коснулись паркета.
   — Осмелюсь ли я надеяться, что вы меня помните, мадам?
   Герцогиня улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя.
   — Принца де Марсийака забыть невозможно. Мне рассказывали о ваших подвигах во Фландрии, принц, и я порадовалась за вас.
   Слова были любезными, улыбка тоже, однако взгляд герцогини уже устремился к юному Миоссансу, который тут же приблизился. Франсуа сдвинул брови.
   — Еще больше я рад встрече с вами, мадам! Я счастлив, что вы меня не забыли, и, поверьте, я сделаю все, чтобы навеки остаться в вашей памяти.
   Она вновь взглянула на него, удивленная этим почти угрожающим тоном.
   — Что вы хотите сказать?
   — Что есть женщины, которые могут потребовать от своих друзей столько же, сколько могла требовать королева. Но они должны научиться тщательно выбирать их.
   — Полагаю, что я выбирать умею, — возразила прекрасная Анна с надменной улыбкой.
   — Вам придется доказать мне это, мадам!
   Вновь перья скользнули по паркету, высокая фигура склонилась, но перед этим черные глаза с вызовом встретили взгляд бирюзовых. Когда Марсийак растворился в толпе, Анна-Женевьева уже не смотрела на Миоссанса. Прикрывшись веером, она задумчиво следила, как удаляется этот мужчина, чья стать, тон и даже наряд показались ей собственным отражением. В течение всего вечера мадам де Лонгвиль выглядела необыкновенно рассеянной.
   На следующий день г-н де Миоссанс желал узнать только одно: в котором часу и в каком месте суждено ему сойтись в смертельной схватке с принцем де Марсийаком. Юноше казалось, что он упал с облаков на грешную землю. Он послал к принцу своих секундантов и ближе к вечеру оказался со шпагой в руке под голыми деревьями сада Маре.
   Миоссанс получил легкую рану, и, пока ее перевязывали, его противник, вкладывая шпагу в ножны, объявил, что намерен задавать ему такую же трепку каждый раз, когда он осмелится подойти к мадам де Аонгвиль ближе чем на три шага.
   — Я скорее умру, чем подчинюсь вам, сударь! — в бешенстве вскричал будущий маршал д'Альбре, делая героические усилия, чтобы подняться и продолжить бой.
   — Именно это с вами и случится, если вы будете упорствовать! Вы молоды, смелы, благородны, а на свете тысячи молодых и красивых женщин.
   — Сударь!.. — воскликнул раненый.
 
   К несчастью, обморок помешал ему договорить. Его поспешно отнесли домой, а Марсийак тем временем спокойно направился во дворец де Аонгвиль и предстал перед герцогиней.
   — Мадам, — объявил он с порога, — я только что ранил господина де Миоссанса, поскольку он вам нравится, а я не могу этого допустить. И я предупредил его, что так будет каждый раз, когда потребуется повторить урок.
   Анна-Женевьева не отличалась терпением, зато гордостью вполне могла сравниться с Марсийаком. Она почувствовала себя крайне задетой.
   — Сударь, по какому праву вы вмешиваетесь в мои личные дела?! Да знаете ли вы…
   Жестом остановив ее, он преклонил перед ней колено.
   — Я знаю о вас все. Что касается права, то оно принадлежит мне как мужчине, который любит вас, готов всем для вас пожертвовать и вынести все, кроме вашего равнодушия. Позвольте мне служить вам, любить вас — и вы станете королевой этой страны! Поверьте, я достоин вас, и вдвоем мы сможем перевернуть весь мир.
   Пока он говорил, герцогиня пристально вглядывалась в этого человека, который стоял перед ней на коленях, но излучал властность. Как сумел он догадаться о сжигающем ее честолюбии? Несомненно, его обуревала такая же страсть повелевать и править!
   — Вы хотите служить мне… против всех? Даже против королевы или Мазарини?
   — Этого мерзавца в сутане? Против него в первую очередь!
   — Однако же мой брат служит ему…
   Да, так оно и было! Именно это послужило причиной ненависти прекрасной мадам де Аонгвиль к Мазарини: принц де Конде, ее любимый брат, ее герой служил презренному итальянцу, и смириться с этим она не могла. Ослепленная гордостью герцогиня не понимала, что Конде служит прежде всего монарху, тогда как Мазарини — всего лишь королевский министр, которому пришлось управлять страной в необычайно сложных обстоятельствах. С точки зрения мадам де Лонгвиль все выглядело иначе: Мазарини сумел привлечь Конде на свою сторону — и Мазарини должен расплатиться за подобное оскорбление.
   В конце концов Анна-Женевьева подала руку Франсуа де Ларошфуко.
   — Что ж, дорогой принц, попытайтесь теперь завоевать мою любовь, ибо службу вашу я принимаю, — заявила она.
   — Вы полюбите меня, мадам, или я перестану быть самим собой!
   И действительно, всего лишь через две недели Анна-Женевьева уже не мыслила себе жизни без Франсуа де Ларошфуко. Он стал ее любовником, и оба они настолько безоглядно отдались своей любви, словно отступать им было некуда — как во время войны. Впрочем, война не заставила себя ждать…
   Фронда! Сквозь даль веков и призму бесчисленных романтических историй она представляется войной в кружевах, в ходе которой разряженные дамы гарцевали, словно амазонки, на породистых лошадях, удивляя мир своими подвигами и любовными приключениями. Высшая знать, которая помышляла только о своих личных выгодах, отчаянно боролась с королевской властью, тогда как монарх все более и более становился воплощением национальных интересов. Смерть Ришелье французские вельможи встретили вздохом облегчения. Наконец-то поле битвы покинул этот ужасный деспот, этот страшный человек, который заботился лишь о благе страны и мешал грандам предаваться их излюбленным забавам — заговорам и мятежам! Теперь нужно было срочно отвоевать сданные позиции, воспользовавшись регентством излишне чувственной женщины, несовершеннолетием короля и непопулярностью чужеземного министра. Самое худшее состояло в том, что часть народа последовала за знатью. В результате всего лишь за пять лет королевство оказалось на краю гибели…
   Что касается Анны-Женевьевы и Франсуа, то они слепо ринулись в эту войну, которая стала достойным украшением их пылкой страсти. Увлекаемая чудовищной гордостью, прекрасная герцогиня нанесла королевской партии мастерский удар: ей удалось привлечь на сторону мятежников своего прославленного брата. Впрочем, добилась она этого без особого труда, ибо Конде жаждал власти больше, чем Анна-Женевьева и Марсийак вместе взятые. А кроме того, он так любил свою красавицу-сестру! Злые языки даже поговаривали, что он любит ее несколько сильнее, чем следует. Вскоре Париж покрылся баррикадами, воздвигнутыми лишь для удовлетворения частных амбиций, и герцогиня решила, что победа уже близка.
   Однако у войны есть свои правила, и любовникам пришлось расстаться. Юный король, которому не было еще и десяти лет, бежал из восставшего Парижа, найдя убежище в замке Сен-Жермен вместе со своим немногочисленным двором. Марсийак последовал за королем — но не в качестве верного слуги. Нужно было выяснить, что происходит в стане неприятеля, и во имя любви к своей красавице принц не погнушался мерзким ремеслом шпиона.
   Что касается Анны-Женевьевы, то она попросту переселилась в Ратушу, практически возглавив парижское восстание. Здесь она плела разнообразные интриги и почти уверилась в том, что уже стала королевой. Впрочем, парижане радовались ее присутствию, ибо великий Конде неожиданно совершил очередной кульбит: он предпочел находиться при особе маленького короля, нуждавшегося в защите.
   Утром 28 января 1649 года Анна-Женевьева просматривала целую кипу донесений вместе с Полем де Гонди — беспокойным коадъютором при парижском епископе. Внезапно она вскрикнула и, откинувшись на спинку кресла, побледнела настолько, что к ней тут же устремилась ее камеристка Луиза де Верпильер.
   — Что с вами, госпожа герцогиня, вам нехорошо?
   — Да! Страшная боль… Мне кажется, настал срок!
   Мадам де Лонгвиль была беременна, но вовсе не от старого мужа. Никто не сомневался, что счастливым отцом является принц де Марсийак.
   Поль де Гонди, будущий кардинал де Рец, с гневным изумлением смотрел на молодую женщину, которая задыхалась, словно больное животное. Он любил ее, страстно желал обладать ею и служил ей скорее во имя любви, чем по искреннему убеждению. Близкие роды ошеломили и одновременно оскорбили его.
   — Мы сейчас доставим носилки. Вам, мадам, следует немедленно перебраться во дворец!
   Неожиданно герцогиня так разгневалась, что на щеках ее снова проступил румянец, а в голубых глазах заполыхало пламя.
   — Как я могу покинуть Ратушу, если поклялась принцу де Марсийаку оставаться здесь до конца? Никогда, господин коадъютор! Раз нашему ребенку не терпится, пусть он родится в Ратуше, на глазах у всех. Королевы разрешаются от бремени в присутствии двора — я сделаю это перед всем Парижем! Мое дитя этого вполне заслуживает!
   Через несколько часов герцогиня де Лонгвиль действительно произвела на свет сына — прямо в зале заседаний, где поспешно установили кровать, на глазах у ошеломленных магистратов и ликующих рыночных торговок. Коадъютор совершил обряд крещения посреди всеобщего восторга и веселья; крестным отцом младенца стал купеческий старшина Парижа. Измученная, но счастливая Анна-Женевьева смотрела на окруживших ее радостных людей, но думала только о своем возлюбленном, с которым намеревалась разделить этот великолепный триумф и отпраздновать грядущую блистательную победу.
   К несчастью для нее, король сохранил достаточно сторонников и верных слуг. Почти повсеместно развернулись тяжелые бои. Париж сражался, Париж клокотал, но Париж вместе с тем начинал задумываться — многие понимали, что из создавшегося тупика нет выхода. 19 февраля в окрестностях Корбея произошла ожесточенная битва между войсками короля и фрондеров. Франсуа де Ларошфуко получил огнестрельную рану в горло. Истекающего кровью, его принесли к герцогине, которая едва не сошла с ума от горя.
   — Они убили его! Королева и Мазарини дорого мне заплатят за это! За каждую каплю этой крови падет вражеская голова!
   Однако все обошлось. Разумеется, состояние раненого оставалось тяжелым, но Анна-Женевьева окружила его самой нежной заботой, а приставленный к нему врач оказался не таким уж коновалом. Через несколько недель Франсуа начал поправляться. Париж тоже — на свой манер…
   Пока мадам де Лонгвиль ухаживала за своим раненым возлюбленным с пылом, присущим ей во всех делах, Фронда вступила в фазу затишья. И с той и с другой стороны велись переговоры, обсуждались взаимные уступки, обговаривались выгодные условия. Обе партии жаждали достичь соглашения: все устали от бесконечных сражений, и дело явно шло к миру.
   Впрочем, если кто-нибудь и устал, то только не мадам де Лонгвиль. Упиваясь своими недавними успехами, она не желала сдаваться и намеревалась отомстить за своего дорогого Марсийака. А тот всячески ободрял ее, поскольку оба они лишь в войне могли удовлетворить страсть к приключениям.
   — Мы победим, мадам! — заявил он. — Победим или умрем — но только вместе!
   — И будущие поколения будут вечно помнить нашу героическую любовь! Мы обретем величие и станем легендой!
   Однако славные парижские буржуа, которым подобные романтические порывы были чужды, оценивали положение дел иначе: между грядущей славой и пустым желудком выбрать было нетрудно. 19 августа регентша, юный король и кардинал совершили торжественный въезд в Париж, и город встретил их с таким неожиданным энтузиазмом, что герцогиня де Лонгвиль пришла в страшное негодование.
   — Что можно сделать с этим трусливым простонародьем?! Нашу благородную войну следует вести руками благородных людей…
   И обольстительная Анна-Женевьева вновь ринулась в схватку. Ей казалось, что стоит лишь дунуть на тлеющие угли, и все вокруг заполыхает огнем.
   — Если Париж не пожелает нас поддержать, — сказал ей Марсийак, — мы поднимем Францию.
   — Париж приползет ко мне, едва лишь я щелкну пальцами! — ответила самонадеянная мятежница.
   Однако она ошибалась: Париж не только не приполз к ней, но со своим обычным непостоянством бурно приветствовал сокрушительный удар, нанесенный регентшей Фронде. 18 января, ровно через год после рождения маленького Шарля, Анна Австрийская пригласила под благовидным предлогом в Дувр принца де Конде, его брата принца де Конти и его зятя герцога де Аонгвиля. Когда они явились, мать короля распорядилась всех арестовать и заточить в Венсенском замке. Одновременно во дворец де Лонгвиль был отправлен гвардейский капитан с приказом захватить герцогиню…
   Карета Анны-Женевьевы с опущенными занавесками медленно двигалась по улицам ликующего Парижа, который устроил празднество и иллюминацию в связи с тем, что трое знатнейших вельмож королевства очутились в тюрьме по обвинению в государственной измене. Герцогиня была в маске и за всю дорогу не произнесла ни слова. Сопровождала ее только Луиза де Верпильер.
   За полчаса до этого к ней явилась ее подруга, принцесса Пфальцская, которой стало известно о готовящемся аресте.
   — Бегите! — воскликнула принцесса. — Вы знаете мой домик в предместье Сен-Жермен? Он в вашем распоряжении. Вы можете укрыться там и вызвать туда друзей, которым угрожает наибольшая опасность.
   Анна-Женевьева не стала терять ни минуты. Она лишь попросила виконта де Сент-Ибара, одного из своих приближенных дворян, послать принцу де Марсийаку Библию в красном переплете и сообщить ему о доме в предместье Сен-Жермен. Красная Библия гласила, что все погибло, — таков был условленный между ними знак. Библия же в зеленом переплете означала бы, что опасность миновала…
   Теперь закутанная в меха герцогиня предавалась бессильной ярости. Через год после своего триумфа она стала беглянкой, вынужденной прятаться в карете с закрытыми окнами. Ей пришлось покинуть собственный дом и искать убежища у подруги — ей, урожденной Конде! Братья же ее и супруг оказались пленниками ненавистной власти. Проезжая по городу, она слышала громкие песни, угадывала сквозь плотные кожаные занавески, что везде горят праздничные огни и парижане танцуют фарандолу.
   Герцогиня скрипела зубами, а грудь ее вздымалась от того неистового гнева, который превращает даже самое мирное и разумное существо в беснующегося зверя. Среди адских мук лишь мысль об одном человеческом существе согревала ее и одновременно заставляла сердце сжиматься от тревоги. Франсуа… любимый Франсуа! Успел ли предупредить его Сент-Ибар? Удалось ли ему ускользнуть от агентов Мазарини? А если приспешники итальянца все же ворвались к нему, то что могло там произойти? Анна-Женевьева слишком хорошо знала вспыльчивый характер своего возлюбленного и потому безмерно боялась за него. Она была уверена, что Франсуа не пожелает сдаться этой гнусной своре и обнажит шпагу… Быть может, его сейчас уже нет в живых!
   Карета пересекла Сену по Новому мосту, пустынному в этот поздний час. На другом берегу было темно; сквозь кожаные занавески внутрь проникал лютый холод, поскольку в спешке жаровню захватить забыли. От мороза не спасал даже густой мех, и герцогине казалось, что сама душа у нее заледенела. Вот миновали еще несколько переулков, затем начались пустыри, лишь иногда мелькала колокольня монастыря или высокая садовая стена. Тишина была такой жуткой, что у мадам де Лонгвиль звенело в ушах. Что это, отдаленный гром или стук копыт преследующих ее всадников? Нет, это ветер теребит оголенные ветви деревьев…
   Сидя в карете, Анна-Женевьева пыталась мысленно представить зловещие башни Венсенского замка, его громадную башню и мощные стены, однако ей никак не удавалось вообразить своего брата в роли узника. Это ему совсем не подходило! И она повторяла про себя, что в один прекрасный день презренный Мазарини расплатится за все зло, которое причинил ее семье. Анна-Женевьева не могла дождаться, когда же они доберутся до Сен-Жермена. В эту минуту надменная герцогиня чувствовала себя всего лишь слабой испуганной женщиной.
   Внезапно раздался спокойный голос мадемуазель де Верпильер:
   — Мы подъезжаем, госпожа герцогиня! Вот этот дом.
   Действительно, карета, миновав железную ограду, уже катилась по мягкому песку аллеи. В темноте блеснул луч света, и отворилась дверь. Прекрасная мятежница не знала, чем станет для нее дом: надежным убежищем или последним этапом на пути к тюрьме, местом долгожданной встречи или жесточайшего разочарования… Пока же на пороге возникла женщина, которая приветствовала гостью низким поклоном.
   — Не угодно ли госпоже герцогине войти?
   Как невыносимо долго тянулись часы ожидания в эту ночь с 18 на 19 января 1650 года! Сидя перед очагом в крошечной спальне, герцогиня де Лонгвиль смотрела на пламя и вздрагивала при малейшем шорохе. Уже прошло два часа с тех пор, как она оказалась в маленьком доме предместья Сен-Жермен, предоставленном в ее распоряжение подругой. Но время тянется вдвое медленнее, когда любишь и ждешь любимого. Анна-Женевьева могла бы поклясться, что провела здесь целую вечность. Где же Франсуа? Почему он до сих пор не появился?
   Она задавала себе эти вопросы, наверное, в сотый раз, когда песок аллеи заскрипел под копытами нескольких лошадей. Подбежав к окну, герцогиня увидела, как всадники спешиваются, и ей показалось, что она узнает высокую фигуру своего любовника. Тогда, подобрав юбку фиолетового бархата, она выбежала из спальни и устремилась вниз по лестнице.
   Анна-Женевьева вылетела в прихожую в тот самый момент, когда туда вошел предводитель всадников, и бросилась к нему в объятия.
   — Вы! Наконец-то! Я так перепугалась… Я думала, что вас тоже арестовали!
   — Как видите, нет, но ваше предупреждение пришло вовремя. Пока еще слуги Мазарини до нас не добрались. Пойдемте, нам нужно многое обсудить.
   Швырнув на сундук фетровую шляпу, украшенную длинным пушистым пером, принц де Марсийак обнял за талию свою возлюбленную и повел ее в гостиную, приказав спутникам подождать. Едва лишь за ними закрылась дверь, как Анна-Женевьева припала к его груди.
   — У вас есть план, Франсуа? Вы уже что-нибудь придумали?
   — По правде говоря, нет… Быть может, нам лучше уехать вдвоем в мою провинцию Пуату?
   — Это слишком далеко. Кажется, у меня появилась идея получше.
   — Какая же?
   — Нормандия! Не забывайте, что это провинция моего мужа. Мы отправимся туда и поднимем там восстание. Сторонников у Мазарини немного, а Нормандия богата и сильна. Опираясь на нее, мы сможем бросить вызов кардиналу и возобновить войну!
   На лице Франсуа отразилось сомнение.
   — Вы уверены, что сумеете поднять целую провинцию?
   — Конечно! Разве вы не знаете, что герцог де Лонгвиль заключен в Венсенский замок? Я буду действовать от его имени!
   — Вот это-то и будет ошибкой. Вряд ли нормандцы возьмутся за оружие, чтобы вызволить его оттуда.
   На это не слишком лестное для своего супруга замечание герцогиня надменно ответила:
   — В таком случае они сделают это ради меня. Все, кто любит меня, последуют за мной! Так вы едете или не едете?
   Вместо ответа Франсуа поцеловал ее. Он любил эту женщину так сильно, как никого прежде, и в эту минуту она казалась ему еще красивее, чем всегда, ибо лицо ее светилось страстью, воспламенявшей его сердце.
   — Разумеется, я еду! — воскликнул он. — Вы же знаете, Анна, за вами я последую даже в ад. Но нужно действовать быстро. Агенты Мазарини очень скоро обнаружат наше временное убежище. Прикажите закладывать карету.
   — Не сейчас. Ворота закрыты, и никто их для нас не откроет. Полагаю, что в данный момент мы здесь в полной безопасности. Министр дважды подумает, прежде чем попытается захватить дом иностранной принцессы. Мы отправимся в путь завтра вечером, с наступлением темноты, когда ворота еще будут открыты. А пока…
   Анна не договорила, но взгляд ее досказал остальное. Им предстояли долгие часы любви — быть может, последние. Они были молоды и пылки. Маленький уединенный дом превратился на эту ночь в обитель страсти.
   Однако и в это убежище к мадам де Лонгвиль и принцу де Марийаку стекались сторонники. На следующий вечер несколько карет без гербов выехали из городских ворот по направлению к Понтуазу. В них сидели женщины в масках и мужчины, переодетые в женское платье. Закутанный в широкий плащ Франсуа занял место кучера на облучке кареты, предназначенной для герцогини. Все решили, что можно будет навести лоск и позаботиться о более элегантных нарядах, когда Париж останется далеко позади.
   Едва стены столицы растворились во мраке, Анна-Женевьева откинула кожаную занавеску и высунула в окошко свою белокурую голову.
   — Мы перехитрили их! — крикнула она навстречу ветру. — И мы вернемся во главе целой армии! Мазарини отдаст мне братьев и супруга!
   Затем, поскольку январский мороз пробирал до самых костей, она вновь задернула занавеску, закуталась в свое меховое манто и, положив голову на плечо Луизы де Верпильер, заснула таким безмятежным сном, словно находилась в собственной постели.
   Мадам де Лонгвиль уверяла, что нормандские города распахнут ворота при одном известии о ее скором появлении. Но, когда после изнурительной ночи, проведенной в пути, она оказалась перед воротами Руана, ее ожидало первое разочарование. Она думала, что губернатор торжественно вручит ей ключи от города, ведь ему было послано специальное уведомление через виконта де Сент-Ибара, который выехал вперед на разведку. Однако губернатора уже успели сменить, а Анна-Женевьева об этом не знала. Мазарини разгадал ее намерение укрыться в Нормандии и принял необходимые меры. Поэтому мадам де Лонгвиль встретил маркиз де Бев-рон, ее заклятый враг. Увидев его в полном боевом облачении, она поняла, что дело проиграно.