Страница:
Час спустя маркиза де Вобадон в роскошной шали на плечах появилась в своей ложе на первом ярусе. Глаза сверкали от возбуждения, и она как никогда была уверена в своей красоте. Наступил антракт, в партере мужчины поднимались с мест, переговаривались между собой или же направлялись к ложам, чтобы приветствовать прекрасных подруг. Царил обычный для театра гул: радостные восклицания, шелест шелка, треск вееров. Шарлотта с наслаждением внимала ему, приняв картинную позу у бортика ложи и не сомневаясь в успехе. Она обожала театр, а в этот вечер собралась самая блестящая публика.
И действительно, ее вскоре заметили. Кто-то крикнул:
— Смотрите! Это же Вобадон!
Все зрители, словно один человек, повернулись к ложе. Мгновенно воцарилась полная тишина, и в этом безмолвии явственно чувствовалась угроза. Молодой женщине внезапно стало страшно, она побледнела и сделала шаг назад, чтобы ухватиться за обитую красным бархатом спинку своего кресла.
Тогда тишина взорвалась проклятиями. Кулаки яростно вздымались, и триста глоток вопили в едином порыве:
— Долой предательницу! Долой женщину в красной шали! Эта шаль в крови д'Аше…
Только теперь Шарлотта все поняла и безумно испугалась. Однако она попыталась овладеть собой. Это не может продлиться долго, эти крики стихнут. Нужно сохранять спокойствие и делать вид, будто все это относится вовсе не к ней. Толпа всегда склоняется перед мужеством! И молодая женщина, надменно вскинув голову, вновь уселась в свое кресло.
Но крики лишь усилились. От партера до райка весь театр ревел и рычал:
— Смерть убийце д'Аше! Смерть предательнице! Повесить ее!
В криках этих звучала такая ненависть, что Шарлотта похолодела от ужаса и словно застыла в своем кресле. Внезапно она поднялась с побелевшим лицом — внизу, среди тех, кто с особой яростью вздымал кулаки и проклинал ее, она узнала Альфреда де Форминьи.
Тогда, судорожно запахнув шаль, Шарлотта бросилась к выходу под улюлюканье всего зала. Добравшись до дверей своего дома почти без памяти, она дернула за шнурок звонка, но в доме никто не отозвался. Наверное, Бабетта легла спать… или сбежала! Шарлотта машинально толкнула дверь, которая оказалась незапертой. Она вошла и стала подниматься по лестнице, но на площадке замерла, охваченная безумным страхом: перед ней в луже крови лежал заколотый кинжалом д'Оландон.
Со стоном ухватившись за перила, Шарлотта закрыла глаза, а когда снова открыла их, вскрикнула от ужаса: на пороге спальни появился человек с обнаженной шпагой в руке. Это был шевалье де Брюслар. В его зеленых глазах полыхали молнии, а мужественное лицо выражало такую ненависть и презрение, что Шарлотта затрепетала. Она поняла, что он знает все. Он убил д'Оландона и сейчас убьет ее. Она не могла отвести глаз от его шпаги…
Однако Брюслар вложил шпагу в ножны и ногой подтолкнул к Шарлотте полотняный мешочек, в котором что-то звякнуло.
— Берите, это ваше! — сказал он с невыразимым отвращением. — Простите, что не подал вам его, но я не люблю пачкать руки.
— Робер! Умоляю тебя…
— О чем, мадам? Чтобы я убил вас и избавил тем самым от вечного позора? Признаюсь вам, что я так и хотел поступить, когда пришел сюда. Но тут явился этот господин… с этим мешком, и я подумал, что надо расплатиться с ним за труды. К несчастью, у меня был лишь один кинжал, который вы видите теперь в его груди. Осталась только шпага… но я слишком ею дорожу, чтобы замарать ее кровью такой женщины, как вы.
— Почему ты не хочешь меня выслушать? Кто тебе сказал, что я виновна?
— Кто? Да об этом говорит весь город, вся провинция до последнего крестьянина! В Нормандии не осталось клочка земли, который не взывал бы к мщению.
— Меня уверили, что д'Аше не убьют, а просто посадят в тюрьму, чтобы он больше никому не вредил… — жалобно пролепетала Шарлотта.
— С каких это пор Фуше проникся милосердием? — насмешливо бросил Брюслар. — Я не стану убивать вас, мадам, потому что вас ждет куда более суровое наказание. Жизнь вам будет сохранена, но я приказываю вам навсегда покинуть этот край. Если завтра я найду вас здесь, то выгоню из города у всех на глазах. Разумеется, вы можете обратиться к вашим новым друзьям, чтобы меня тоже зарезали… как д'Аше. Скажите им, пусть завтра устроят засаду в вашем доме, в этот же час!
Впервые маркиза осознала всю тяжесть своего преступления, ибо прочла приговор в глазах единственного мужчины, которого любила. В полном отчаянии она бросилась на колени перед шевалье и попыталась поймать его руку.
— Не осуждай меня, не выслушав, Робер! Вспомни, что я тебя люблю… и что ты тоже любил меня!
— На вашем месте, — процедил Брюслар, — я бы не стал напоминать о своей любви. Мне стыдно, что я внушил вам такую страсть. Что до меня… нет, мадам, я никогда, слава богу, не любил вас! Прочь с дороги!
Грубо оттолкнув с мольбой простертые к нему руки, он начал спускаться по лестнице, но на последней ступеньке остановился.
— Не забудьте: вы должны уехать не позднее завтрашнего утра! И считайте, что вы дешево отделались!
Через мгновение он исчез. Дверь с треском захлопнулась, и этот звук разнесся по дому, в котором остались только окровавленный труп и распростертая на полу женщина, напоминавшая надгробное изваяние…
На рассвете следующего дня Шарлотта де Вобадон навсегда покинула Кан. Она попыталась найти убежище в Париже, поскольку в большом городе было проще скрыть позорную тайну. Сняв небольшой домик в Бельвиле, она присвоила себе славное имя дяди, адмирала де Турвиля, в надежде, что все забудут о Вобадон. Однако секрет женщины в красной шали был в скором времени раскрыт, и вокруг Шарлотты образовалась пустота. Из ее двух сыновей младший умер в Кане несколько лет спустя, а старший доблестно служил Наполеону: он был капитаном драгунского полка Императорской гвардии и кавалером ордена Почетного легиона. Но Теодор де Вобадон ни разу не переступил порога парижского дома своей матери…
В одно зимнее утро 1848 года Шарлотту де Вобадон обнаружили мертвой в комнате, буквально заросшей грязью. Но мертвое лицо было нарумянено, как у деревянной куклы, и ни единого седого волоса не было в густых рыжих волосах. Она лежала с широко раскрытыми глазами, судорожно прижимая к груди наполовину истлевшую шаль из красного кашемира…
ИМПЕРАТРИЦА И ЧУЖЕЗЕМНЫЕ ДЬЯВОЛЫ (ЦЫ СИ)
И действительно, ее вскоре заметили. Кто-то крикнул:
— Смотрите! Это же Вобадон!
Все зрители, словно один человек, повернулись к ложе. Мгновенно воцарилась полная тишина, и в этом безмолвии явственно чувствовалась угроза. Молодой женщине внезапно стало страшно, она побледнела и сделала шаг назад, чтобы ухватиться за обитую красным бархатом спинку своего кресла.
Тогда тишина взорвалась проклятиями. Кулаки яростно вздымались, и триста глоток вопили в едином порыве:
— Долой предательницу! Долой женщину в красной шали! Эта шаль в крови д'Аше…
Только теперь Шарлотта все поняла и безумно испугалась. Однако она попыталась овладеть собой. Это не может продлиться долго, эти крики стихнут. Нужно сохранять спокойствие и делать вид, будто все это относится вовсе не к ней. Толпа всегда склоняется перед мужеством! И молодая женщина, надменно вскинув голову, вновь уселась в свое кресло.
Но крики лишь усилились. От партера до райка весь театр ревел и рычал:
— Смерть убийце д'Аше! Смерть предательнице! Повесить ее!
В криках этих звучала такая ненависть, что Шарлотта похолодела от ужаса и словно застыла в своем кресле. Внезапно она поднялась с побелевшим лицом — внизу, среди тех, кто с особой яростью вздымал кулаки и проклинал ее, она узнала Альфреда де Форминьи.
Тогда, судорожно запахнув шаль, Шарлотта бросилась к выходу под улюлюканье всего зала. Добравшись до дверей своего дома почти без памяти, она дернула за шнурок звонка, но в доме никто не отозвался. Наверное, Бабетта легла спать… или сбежала! Шарлотта машинально толкнула дверь, которая оказалась незапертой. Она вошла и стала подниматься по лестнице, но на площадке замерла, охваченная безумным страхом: перед ней в луже крови лежал заколотый кинжалом д'Оландон.
Со стоном ухватившись за перила, Шарлотта закрыла глаза, а когда снова открыла их, вскрикнула от ужаса: на пороге спальни появился человек с обнаженной шпагой в руке. Это был шевалье де Брюслар. В его зеленых глазах полыхали молнии, а мужественное лицо выражало такую ненависть и презрение, что Шарлотта затрепетала. Она поняла, что он знает все. Он убил д'Оландона и сейчас убьет ее. Она не могла отвести глаз от его шпаги…
Однако Брюслар вложил шпагу в ножны и ногой подтолкнул к Шарлотте полотняный мешочек, в котором что-то звякнуло.
— Берите, это ваше! — сказал он с невыразимым отвращением. — Простите, что не подал вам его, но я не люблю пачкать руки.
— Робер! Умоляю тебя…
— О чем, мадам? Чтобы я убил вас и избавил тем самым от вечного позора? Признаюсь вам, что я так и хотел поступить, когда пришел сюда. Но тут явился этот господин… с этим мешком, и я подумал, что надо расплатиться с ним за труды. К несчастью, у меня был лишь один кинжал, который вы видите теперь в его груди. Осталась только шпага… но я слишком ею дорожу, чтобы замарать ее кровью такой женщины, как вы.
— Почему ты не хочешь меня выслушать? Кто тебе сказал, что я виновна?
— Кто? Да об этом говорит весь город, вся провинция до последнего крестьянина! В Нормандии не осталось клочка земли, который не взывал бы к мщению.
— Меня уверили, что д'Аше не убьют, а просто посадят в тюрьму, чтобы он больше никому не вредил… — жалобно пролепетала Шарлотта.
— С каких это пор Фуше проникся милосердием? — насмешливо бросил Брюслар. — Я не стану убивать вас, мадам, потому что вас ждет куда более суровое наказание. Жизнь вам будет сохранена, но я приказываю вам навсегда покинуть этот край. Если завтра я найду вас здесь, то выгоню из города у всех на глазах. Разумеется, вы можете обратиться к вашим новым друзьям, чтобы меня тоже зарезали… как д'Аше. Скажите им, пусть завтра устроят засаду в вашем доме, в этот же час!
Впервые маркиза осознала всю тяжесть своего преступления, ибо прочла приговор в глазах единственного мужчины, которого любила. В полном отчаянии она бросилась на колени перед шевалье и попыталась поймать его руку.
— Не осуждай меня, не выслушав, Робер! Вспомни, что я тебя люблю… и что ты тоже любил меня!
— На вашем месте, — процедил Брюслар, — я бы не стал напоминать о своей любви. Мне стыдно, что я внушил вам такую страсть. Что до меня… нет, мадам, я никогда, слава богу, не любил вас! Прочь с дороги!
Грубо оттолкнув с мольбой простертые к нему руки, он начал спускаться по лестнице, но на последней ступеньке остановился.
— Не забудьте: вы должны уехать не позднее завтрашнего утра! И считайте, что вы дешево отделались!
Через мгновение он исчез. Дверь с треском захлопнулась, и этот звук разнесся по дому, в котором остались только окровавленный труп и распростертая на полу женщина, напоминавшая надгробное изваяние…
На рассвете следующего дня Шарлотта де Вобадон навсегда покинула Кан. Она попыталась найти убежище в Париже, поскольку в большом городе было проще скрыть позорную тайну. Сняв небольшой домик в Бельвиле, она присвоила себе славное имя дяди, адмирала де Турвиля, в надежде, что все забудут о Вобадон. Однако секрет женщины в красной шали был в скором времени раскрыт, и вокруг Шарлотты образовалась пустота. Из ее двух сыновей младший умер в Кане несколько лет спустя, а старший доблестно служил Наполеону: он был капитаном драгунского полка Императорской гвардии и кавалером ордена Почетного легиона. Но Теодор де Вобадон ни разу не переступил порога парижского дома своей матери…
В одно зимнее утро 1848 года Шарлотту де Вобадон обнаружили мертвой в комнате, буквально заросшей грязью. Но мертвое лицо было нарумянено, как у деревянной куклы, и ни единого седого волоса не было в густых рыжих волосах. Она лежала с широко раскрытыми глазами, судорожно прижимая к груди наполовину истлевшую шаль из красного кашемира…
ИМПЕРАТРИЦА И ЧУЖЕЗЕМНЫЕ ДЬЯВОЛЫ (ЦЫ СИ)
(1852 год)
— Сегодня ко мне прислал сватов твой двоюродный брат Жон Люй, — сказал Муянга племяннице. — Он хочет взять тебя в свой дом в качестве первой жены. Что мне ответить Жон Люю?
Обратившись с таким вопросом к будущей невесте, Муянга, бывший знаменосец императора, принадлежавший к древнему и благородному маньчжурскому роду, нарушил китайские обычаи, согласно которым девушку выдавали замуж, не спрашивая ее согласия. Однако у маньчжуров дело обстояло иначе, а старику очень хотелось увидеть улыбку на губах Е Хо Нала. Но эта семнадцатилетняя девушка уже давно научилась не показывать свои истинные чувства, поэтому она лишь низко склонилась перед дядей, спрятав ладони в рукавах синего шелкового платья, и прошептала:
— Твои желания станут моими, высокочтимый! Если ты хочешь отдать меня в дом Жон Люя, я безропотно подчинюсь твоей воле.
Муянга удовлетворенно вздохнул и протянул руку за янтарной трубкой, лежавшей возле него на серебряном блюде. Непроницаемое лицо Е Хо Нала внушало ему опасения: она могла и отказаться, ведь это такая странная девушка! Его племянница была слишком умна и чересчур упряма — любой разумный человек постарался бы побыстрее спровадить подобную девушку из своего дома, невзирая на ее поразительную красоту. Бывший знаменосец императора очень ценил спокойную жизнь и ничуть не возражал, чтобы Е Хо Нала попала в руки молодого и сильного мужа, который сумеет внушить ей должные понятия. Он широко улыбнулся, показав все свои зубы — точнее, те, что у него остались, а было их уже совсем немного.
— Ты славная девушка, Е Хо Нала… Завтра я пошлю сказать Жон Люю, что согласен, а потом обратимся к астрологам, чтобы узнать, какой день наиболее благоприятен для свадьбы. Теперь ступай к себе.
Е Хо Нала удалилась быстрым и легким шагом, почти скользя по выщербленным плитам старого дома, ибо ноги ее никогда не ведали пытки перетяжками — маньчжурских девушек не подвергали этому варварскому китайскому обычаю. Она направилась на кухню, где хлопотала дряхлая служанка — единственная в доме. Муянга принадлежал к знатному роду, но богатства не нажил, и обосноваться ему пришлось на аллее Прудов — в одном из самых бедных кварталов Пекина.
Прелестное личико Е Хо Нала оставалось по-прежнему бесстрастным, но сердце ее пело от радости. Она уже давно любила Жон Люя и много-много лун ждала этого дня, когда он попросит дядю отдать ее ему. Как она трепетала и боялась, что любовь другой женщины отнимет у нее этого красивого офицера Императорской гвардии!
Вскоре она покинет эту жалкую лачугу и переселится в небольшой, но очень изящный домик Жон Люя, расположенный прямо у стен Запретного Города . У нее будет по меньшей мере две служанки, а главное — она станет женой самого красивого мужчины во всем Пекине! Несомненно, этот апрельский день 1852 года следовало отметить белым камешком…
Снимая кожуру с громадной тыквы, предназначенной для супа, Е Хо Нала вдруг принялась мурлыкать себе под нос песенку. Старая служанка, занятая чисткой котла, рассмеялась.
— Твое сердце веселится, молодая госпожа. Значит, скоро будет твоя свадьба.
— Откуда ты знаешь?
— Старухам многое известно. А любовь видно издалека.
Е Хо Нала ничего не ответила, но на губах ее заиграла улыбка.
Внезапно снаружи, с маленького двора перед входной дверью, послышался глухой звук гонга. Старуха, бросив котел, поспешила на зов, подгоняемая не столько долгом, сколько любопытством.
— Недолго пришлось Муянге отдыхать после обеда, — пробормотала она сквозь зубы.
Вернувшись через несколько минут на кухню, старуха уже не смеялась. Бросив на Е Хо Нала быстрый взгляд из-под своих морщинистых век, она произнесла дрожащим голосом:
— Молодая госпожа, в дом наш приходил евнух из дворца с распоряжением от Сына Неба. Кажется, нашему императору пришла пора выбрать себе супругу и наложниц… Приказ этот относится и к тебе тоже. Завтра ты должна пойти в Запретный Город и дожидаться там, пока тебя вместе с другими знатными маньчжурскими девушками не представят нашему владыке.
Е Хо Нала замерла с ножом в одной руке и с наполовину очищенной тыквой в другой. На ее гладком лице, как всегда, не отразилось ничего, но сердце бешено забилось от внезапно подступившей тревоги. Думая только о своей любви к Жон Люю, она совсем забыла о молодом императоре и об этом древнем обычае выбирать жену из какого-нибудь знатного маньчжурского рода. И вот ее приглашают в императорский дворец! Она знала, что Муянга держит сейчас в своих высохших руках свиток с желтой печатью — императорский приказ, которого нельзя ослушаться под страхом смерти.
Старуха тревожно вглядывалась в юное лицо, опасаясь увидеть на нем выражение муки. Но ничего не заметила — разве что крохотные капельки пота выступили на нежном лбу, у самых корней густых черных волос.
Опустив глаза, чтобы скрыть слезы, девушка вновь принялась чистить тыкву. Привычные к труду руки не дрожали, но сердце ныло от первой и такой тяжкой раны.
— Быть может, тебя не выберут, — пробормотала старуха, желая утешить ее.
Е Хо Нала ничего не ответила, только бросила на служанку суровый взгляд. В душе ее происходила странная борьба. Она страдала при мысли, что ей придется отказаться от своей любви… и вместе с тем ее безграничная гордость восставала при одном лишь намеке на то, что другая девушка может стать избранницей Сына Неба.
Через несколько дней Е Хо Нала и еще двадцать семь девушек вошли в зал Престола Дракона, где их ожидал император Хиен Фон со своей матерью. Согласно установленному церемониалу, девушки должны были следовать друг за другом гуськом, не поднимая глаз: смотреть на Сына Неба было запрещено — за подобное преступление полагалась тяжкая кара.
У бронзовых дверей зала стояла императорская стража, и когда Е Хо Нала увидела Жон Люя, сердце у нее упало. По правде говоря, после прихода во дворец она почти забыла о своей любви. Все здесь было так ново и так чудесно! Вокруг нее суетились прислужницы, ей подарили великолепные наряды и драгоценности, а еда здесь была такой восхитительной, о какой прежде она и помыслить не могла. Во дворце было столько цветов и шелковых занавесей, столько резных столиков и изящных статуэток! Разумеется, Муянга был не в состоянии обеспечить племяннице столь изысканное существование, и Е Хо Нала отдала бы все, чтобы не возвращаться в жалкий дом на аллее Прудов.
Но при виде Жон Люя в красном офицерском облачении она вдруг ощутила страшную тоску, и роскошь дворца потеряла для нее всякое очарование. Теперь она видела только этого высокого стройного юношу с горделивой осанкой и прекрасным лицом. И от всего сердца вознесла мольбу богине милосердия Гуань Инь, чтобы ее не выбрали…
Жон Люй не смотрел на нее: он не имел на это права. Впрочем, двери затворились сразу же, как только девушки гуськом прошли в зал. Теперь следовало подчиниться воле судьбы, а судьба повелевала преклонить колени у подножия трона.
Опустив голову и уткнувшись взглядом в пол, Е Хо Нала почти ничего не видела — только золотые лакированные ступени трона, покрытые многоцветным ковром, и две пары желтых туфель, расшитых изумрудами и жемчугом. Туфли императора и его матери.
Между тем девушке очень хотелось взглянуть на молодого властелина. Интересно, как он выглядит? Разумеется, во всем городе возносили хвалу его мудрости, красоте и храбрости, но Е Хо Нала за свою недолгую жизнь уже успела убедиться, что так говорят о любом императоре, каким бы он ни был. Лесть входила в обя-, занности придворных. Нынешнему владыке исполнился двадцать один год — это было все, что она знала.
Распростершись на полу в своем атласном платье персикового цвета и молясь всем богам, чтобы не упала надетая на голову непрочная тиара, Е Хо Нала услышала, как главный евнух называет ее имя, возраст и род. В ней нарастал внутренний протест, и она вдруг ощутила безумное желание бежать из этого дворца, в котором внезапно начала задыхаться…
Однако вечером Е Хо Нала приняла императорский вердикт с обычным своим бесстрастием. Вместе с тремя другими девушками ее выбрали в качестве наложницы, тогда как супругой императора должна была стать ее дальняя родственница Сакота. Лишь когда прислужницы и евнухи удалились, принеся ей свои поздравления, она закрыла глаза. Рана в сердце ныла все сильнее. Отныне она будет вечной узницей Запретного Города…
Менее стойкая душа, быть может, преисполнилась бы отчаяния: участь императорской наложницы была не такой уж завидной. Случалось, что их никогда не призывали разделить ложе повелителя, поскольку император предпочитал других женщин. Заброшенные девушки незаметно старились и седели. Они оставались женами без мужа и детей, а единственным их развлечением были гаремные сплетни и свары…
Однако Е Хо Нала решила во что бы то ни стало избежать подобной судьбы. Если звездам было угодно поместить ее в этот дворец и навсегда отнять у нее мужчину, которого она любила больше всего на свете, то пусть эта жертва не окажется напрасной. Конечно, она не будет счастлива, но зато станет могущественной… самой могущественной! Потеряв надежду на счастье, Е Хо Нала вознамерилась получить престол. На меньшее она была не согласна!
Переселившись во дворец, Е Хо Нала сразу поняла, что прежде всего нужно избежать забвения, ибо это означало жизненный крах. Во дворце всем заправляли евнухи: они были повсюду, все видели и все знали — стоило им шепнуть императору словечко, как судьба женщины могла круто перемениться. Е Хо Нала поставила своей целью обрести среди них союзников.
В той части дворца, куда поселили новую наложницу, распоряжался евнух по имени Ли Лиен Ин. Это был молодой человек с хитрым лицом и умными глазами. Несколько скромных подарков и обещание гораздо большего в случае успеха превратили его в верного и незаменимого друга честолюбивой девушки. Будучи одним из любимцев главного евнуха ан Те Хая, он знал обо всем, что происходит в гареме и в спальне императора.
Со своей стороны, Ли Лиен Ин разглядел в этой восхитительной Е Хо Нала недюжинный ум и жажду власти, а потому решил всячески помогать ей. Он надеялся, что император скоро пресытится несколько блеклой красотой своей слишком робкой супруги Сакоты, и тогда ее заменит новая наложница.
В ожидании этого события молодая женщина посвятила себя занятию разнообразными науками. В то время как другие женщины проводили свои дни за болтовней, поглощая неимоверное количество сладостей, Е Хо Нала внимала учителям, стараясь запомнить как можно больше. В глубине души она понимала, что императрице, в отличие от наложницы, нужны обширные познания. Желая стать идеальной супругой императора, она не жалела ни времени, ни сил. Кроме того, это помогало ей забыться и отвлечься от тяжелых мыслей: ведь по ночам она часто металась без сна, вспоминая прекрасное лицо и сильную фигуру Жон Люя…
С момента своего избрания Е Хо Нала ни разу не видела красавца-офицера, которому доступ в гарем был закрыт. Она знала: чтобы вновь встретиться с ним, ей нужно вознестись на самый верх и стать всемогущей.
И вот наконец настал долгожданный момент. Однажды вечером Ли Лиен Ин возвестил, что сегодня ночью ей будет оказана великая честь разделить ложе с императором.
На Сына Неба не позволялось смотреть и в спальне — точно так же, как в тронном зале. Но Е Хо Нала, переступив порог императорских апартаментов, не устояла перед искушением: она решила, что должна увидеть лицо человека, которому была принесена в жертву. Подняв свои большие черные глаза, девушка взглянула на молодого властелина, который ожидал ее, сидя на краю громадной постели, застланной желтым покрывалом с вышитыми золотыми драконами.
Его облик поверг ее в отчаяние. В двадцать один год Хиен Фон выглядел так, как только и мог выглядеть несчастный дегенерат, до времени изношенный слишком ранними утехами плоти и курением опиума. Его затянутое в желтый шелк тело было костлявым и худым, в длинном печальном лице с запавшими глазами и реденькой бородкой не было ничего императорского. Но взгляд его не был злым, и Е Хо Нала, слегка испуганная собственной дерзостью, быстро успокоилась.
Увидев поднятые на него прекрасные черные глаза, Хиен Фон улыбнулся.
— Подойди, — произнес он мягким певучим голосом. — Разве ты не знаешь, что не должна смотреть в лицо своему императору? Тебя об этом не предупредили?
— Меня об этом предупредили, о Всемогущий и Высокочтимый. Но, боюсь, я похожа на ребенка, который не может удержаться от искушения взглянуть на солнце, даже если и знает, что это для него плохо кончится.
Вероятно, ответ понравился Хиен Фону, потому что он от души рассмеялся.
— Мне говорили, что ты умна. Значит, ты меня не боишься?
— Почему я должна тебя бояться? Ведь ты отец всего нашего народа и ты сам позвал меня.
— Иди сюда и ляг рядом со мной. Я начинаю думать, что у тебя на все готов ответ…
Так Е Хо Нала взошла на ложе императора Хиен Фона.
С той ночи началось ее стремительное возвышение, которое привело в смятение двор: никто никогда не видел, чтобы владыки настолько привязывались к одной женщине. Вскоре Е Хо Нала уже безраздельно царила в сердце Хиен Фона. Когда он призвал ее в первый раз, то не отпускал от себя три дня и три ночи, запретив кому бы то ни было входить в его покои, чтобы полностью насладиться счастьем. А потом он призывал ее каждый раз, когда ему позволяли слабеющие день ото дня силы и предсказания астрологов. Е Хо Нала получила самые роскошные апартаменты и самых ловких прислужниц, у нее было множество платьев и несметное количество драгоценностей. А Ли Лиен Ин отныне был приставлен к ней одной.
Подобные милости вызвали бешеную ревность у других женщин — и прежде всего у императрицы Сакоты. Но лишь одна Е Хо Нала знала, какую горькую цену ей пришлось заплатить! Первый любовный опыт не просто разочаровал ее, а пробудил сильнейшее отвращение — и это еще мягко сказано. Молодой император был тяжело болен и вел себя соответственно, а между тем пробудившаяся чувственность сильной и здоровой девушки требовала своего. Ей нужен был совсем другой муж! И теперь, когда Е Хо Нала оставалась по ночам одна, она уже не металась без сна, а горько плакала при мысли о Жон Люе. Инстинкт подсказывал ей, что только с ним, с ним одним могла бы она познать полноту счастья и совершенство любви, которая преображает грубую похоть в высокое наслаждение. Но Жон Люй был недоступен для нее, и ей суждено было оставаться пленницей этого жалкого мужчины, навязанного судьбой…
Первую радость Е Хо Нала испытала, когда поняла, что ждет ребенка. Охваченная счастьем и гордостью, она на какое-то время забыла о своих сожалениях, ибо надеялась родить Хиен Фону сына и тем самым возвыситься до положения супруги. Е Хо Нала не сомневалась, что станет императрицей на равных правах с этой глупой Сакотой, которая только что разрешилась от бремени, но сумела произвести на свет всего лишь дочь. Она чувствовала в себе достаточно сил, чтобы подарить наследника Престолу Дракона.
Действительно, в третью луну весны нового 1856 года Е Хо Нала родила крепкого мальчика, которого торжественно провозгласили наследником трона, устроив по этому поводу пышные празднества. Торжествующая мать увидела свое имя, начертанное огненными буквами в черном небе Пекина, посреди множества разноцветных шутих. Жизнь улыбалась ей. Рана в ее сердце болела по-прежнему, но теперь она могла быть довольна собой: всего лишь за четыре года ей удалось добиться намеченной цели.
Через несколько дней Е Хо Нала была возведена в сан императрицы Западного дворца, тогда как Сакота получила титул императрицы Восточного дворца. Отныне никто не должен был называть Е Хо Нала прежним именем — она стала императрицей Цы Си.
Благодаря своему высокому рангу и пылкой любви Хиен Фона, Цы Си смогла наконец изведать горькую и вместе с тем пленительную радость власти. Занимаясь со своими учителями, она два года посвятила изучению нынешнего положения Китая, и, по правде сказать, положение это оказалось далеко не блестящим. Мало-помалу Цы Си прониклась ненавистью к тем, кого называли «чужеземными дьяволами»; ей не приходило в голову, что китайцы несут свою долю ответственности за ухудшение отношений с Западом. Хиен Фон был никудышным правителем, однако Цы Си из гордости отказывалась признавать это. Она свято чтила традиционные ценности и не могла допустить даже намека на то, что Сын Неба допустил ошибку. Нет, вся вина лежала на проклятых европейцах! Поэтому, несмотря на заключенные договоры, Западу чинили всяческие препятствия в торговле и смотрели сквозь пальцы на зверские расправы с многочисленными миссионерами. На китайской земле свирепствовали никому не подчинявшиеся банды, и страна все больше скатывалась в бездну средневекового варварства.
Наполеон III и королева Виктория, не желая более мириться с подобным коварством, в 1858 году послали к берегам Китая экспедиционный корпус, который 30 мая захватил Тяньцзинь. Местный губернатор, следуя советам Цы Си, чья политика всегда сводилась к четырем словам: «терпеливо выжидать, чтобы напасть», немедленно капитулировал, согласился на все условия и подписал Тяньцзинский договор. Вполне удовлетворенные этим англичане и французы вывели свои войска; между тем в императорском эдикте их уход получил следующее, в высшей степени китайское толкование: «Варвары посмели подойти на своих кораблях к Тяньцзиню, но после любовно-сурового увещевания наших посланцев сочли за лучшее удалиться». В Китае опять начались убийства миссионеров. Когда союзники поняли, что их одурачили, они решили вновь оккупировать Тяньцзинь, но не смогли захватить форт Дагу и временно отступили, чтобы дождаться подкреплений.
Цы Си пришла в восторг от этой победы, приписав успех собственной мудрости. Однако главные испытания были впереди. 1 августа 1860 года англо-французский корпус численностью в шестнадцать тысяч человек высадился на берег, захватил форт Дагу и вступил в Тяньцзинь. В Пекин были посланы парламентеры с целью вразумить жалкого императора. Посланцы союзников не вернулись. По приказу Цы Си, уверенной в своем всемогуществе, их подвергли страшным пыткам в очаровательном Летнем дворце, который императрица очень любила.
После гибели послов месть европейцев не заставила себя ждать. 21 сентября 1860 года французский генерал Кузен-Монтобан разгромил маньчжурскую кавалерию на мосту Императорского канала, а затем англо-французские войска двинулись на Пекин. Императору и Цы Си пришлось бежать со всем двором…
Сидя в паланкине, который слуги несли по продуваемой ветрами пустыни дороге в Монголию, Цы Си плакала от ярости. Это стремительное постыдное бегство означало крах ее политики, и она знала, что император сердится на нее. Хиен Фон слабел на глазах, и его окружение пользовалось этим, пытаясь устранить слишком могущественную императрицу Западного дворца. Главными врагами Цы Си были три принца, укрывавшиеся за спиной безвольной Сакоты: И, Чжэн и Су Шунь. Из всей императорской семьи только мудрый принц Гун поддерживал Цы Си — именно он в свое время и занимался ее политическим образованием. Но мужественный Гун остался в Пекине, чтобы встретить захватчиков и попытаться вступить с ними в переговоры.
Обратившись с таким вопросом к будущей невесте, Муянга, бывший знаменосец императора, принадлежавший к древнему и благородному маньчжурскому роду, нарушил китайские обычаи, согласно которым девушку выдавали замуж, не спрашивая ее согласия. Однако у маньчжуров дело обстояло иначе, а старику очень хотелось увидеть улыбку на губах Е Хо Нала. Но эта семнадцатилетняя девушка уже давно научилась не показывать свои истинные чувства, поэтому она лишь низко склонилась перед дядей, спрятав ладони в рукавах синего шелкового платья, и прошептала:
— Твои желания станут моими, высокочтимый! Если ты хочешь отдать меня в дом Жон Люя, я безропотно подчинюсь твоей воле.
Муянга удовлетворенно вздохнул и протянул руку за янтарной трубкой, лежавшей возле него на серебряном блюде. Непроницаемое лицо Е Хо Нала внушало ему опасения: она могла и отказаться, ведь это такая странная девушка! Его племянница была слишком умна и чересчур упряма — любой разумный человек постарался бы побыстрее спровадить подобную девушку из своего дома, невзирая на ее поразительную красоту. Бывший знаменосец императора очень ценил спокойную жизнь и ничуть не возражал, чтобы Е Хо Нала попала в руки молодого и сильного мужа, который сумеет внушить ей должные понятия. Он широко улыбнулся, показав все свои зубы — точнее, те, что у него остались, а было их уже совсем немного.
— Ты славная девушка, Е Хо Нала… Завтра я пошлю сказать Жон Люю, что согласен, а потом обратимся к астрологам, чтобы узнать, какой день наиболее благоприятен для свадьбы. Теперь ступай к себе.
Е Хо Нала удалилась быстрым и легким шагом, почти скользя по выщербленным плитам старого дома, ибо ноги ее никогда не ведали пытки перетяжками — маньчжурских девушек не подвергали этому варварскому китайскому обычаю. Она направилась на кухню, где хлопотала дряхлая служанка — единственная в доме. Муянга принадлежал к знатному роду, но богатства не нажил, и обосноваться ему пришлось на аллее Прудов — в одном из самых бедных кварталов Пекина.
Прелестное личико Е Хо Нала оставалось по-прежнему бесстрастным, но сердце ее пело от радости. Она уже давно любила Жон Люя и много-много лун ждала этого дня, когда он попросит дядю отдать ее ему. Как она трепетала и боялась, что любовь другой женщины отнимет у нее этого красивого офицера Императорской гвардии!
Вскоре она покинет эту жалкую лачугу и переселится в небольшой, но очень изящный домик Жон Люя, расположенный прямо у стен Запретного Города . У нее будет по меньшей мере две служанки, а главное — она станет женой самого красивого мужчины во всем Пекине! Несомненно, этот апрельский день 1852 года следовало отметить белым камешком…
Снимая кожуру с громадной тыквы, предназначенной для супа, Е Хо Нала вдруг принялась мурлыкать себе под нос песенку. Старая служанка, занятая чисткой котла, рассмеялась.
— Твое сердце веселится, молодая госпожа. Значит, скоро будет твоя свадьба.
— Откуда ты знаешь?
— Старухам многое известно. А любовь видно издалека.
Е Хо Нала ничего не ответила, но на губах ее заиграла улыбка.
Внезапно снаружи, с маленького двора перед входной дверью, послышался глухой звук гонга. Старуха, бросив котел, поспешила на зов, подгоняемая не столько долгом, сколько любопытством.
— Недолго пришлось Муянге отдыхать после обеда, — пробормотала она сквозь зубы.
Вернувшись через несколько минут на кухню, старуха уже не смеялась. Бросив на Е Хо Нала быстрый взгляд из-под своих морщинистых век, она произнесла дрожащим голосом:
— Молодая госпожа, в дом наш приходил евнух из дворца с распоряжением от Сына Неба. Кажется, нашему императору пришла пора выбрать себе супругу и наложниц… Приказ этот относится и к тебе тоже. Завтра ты должна пойти в Запретный Город и дожидаться там, пока тебя вместе с другими знатными маньчжурскими девушками не представят нашему владыке.
Е Хо Нала замерла с ножом в одной руке и с наполовину очищенной тыквой в другой. На ее гладком лице, как всегда, не отразилось ничего, но сердце бешено забилось от внезапно подступившей тревоги. Думая только о своей любви к Жон Люю, она совсем забыла о молодом императоре и об этом древнем обычае выбирать жену из какого-нибудь знатного маньчжурского рода. И вот ее приглашают в императорский дворец! Она знала, что Муянга держит сейчас в своих высохших руках свиток с желтой печатью — императорский приказ, которого нельзя ослушаться под страхом смерти.
Старуха тревожно вглядывалась в юное лицо, опасаясь увидеть на нем выражение муки. Но ничего не заметила — разве что крохотные капельки пота выступили на нежном лбу, у самых корней густых черных волос.
Опустив глаза, чтобы скрыть слезы, девушка вновь принялась чистить тыкву. Привычные к труду руки не дрожали, но сердце ныло от первой и такой тяжкой раны.
— Быть может, тебя не выберут, — пробормотала старуха, желая утешить ее.
Е Хо Нала ничего не ответила, только бросила на служанку суровый взгляд. В душе ее происходила странная борьба. Она страдала при мысли, что ей придется отказаться от своей любви… и вместе с тем ее безграничная гордость восставала при одном лишь намеке на то, что другая девушка может стать избранницей Сына Неба.
Через несколько дней Е Хо Нала и еще двадцать семь девушек вошли в зал Престола Дракона, где их ожидал император Хиен Фон со своей матерью. Согласно установленному церемониалу, девушки должны были следовать друг за другом гуськом, не поднимая глаз: смотреть на Сына Неба было запрещено — за подобное преступление полагалась тяжкая кара.
У бронзовых дверей зала стояла императорская стража, и когда Е Хо Нала увидела Жон Люя, сердце у нее упало. По правде говоря, после прихода во дворец она почти забыла о своей любви. Все здесь было так ново и так чудесно! Вокруг нее суетились прислужницы, ей подарили великолепные наряды и драгоценности, а еда здесь была такой восхитительной, о какой прежде она и помыслить не могла. Во дворце было столько цветов и шелковых занавесей, столько резных столиков и изящных статуэток! Разумеется, Муянга был не в состоянии обеспечить племяннице столь изысканное существование, и Е Хо Нала отдала бы все, чтобы не возвращаться в жалкий дом на аллее Прудов.
Но при виде Жон Люя в красном офицерском облачении она вдруг ощутила страшную тоску, и роскошь дворца потеряла для нее всякое очарование. Теперь она видела только этого высокого стройного юношу с горделивой осанкой и прекрасным лицом. И от всего сердца вознесла мольбу богине милосердия Гуань Инь, чтобы ее не выбрали…
Жон Люй не смотрел на нее: он не имел на это права. Впрочем, двери затворились сразу же, как только девушки гуськом прошли в зал. Теперь следовало подчиниться воле судьбы, а судьба повелевала преклонить колени у подножия трона.
Опустив голову и уткнувшись взглядом в пол, Е Хо Нала почти ничего не видела — только золотые лакированные ступени трона, покрытые многоцветным ковром, и две пары желтых туфель, расшитых изумрудами и жемчугом. Туфли императора и его матери.
Между тем девушке очень хотелось взглянуть на молодого властелина. Интересно, как он выглядит? Разумеется, во всем городе возносили хвалу его мудрости, красоте и храбрости, но Е Хо Нала за свою недолгую жизнь уже успела убедиться, что так говорят о любом императоре, каким бы он ни был. Лесть входила в обя-, занности придворных. Нынешнему владыке исполнился двадцать один год — это было все, что она знала.
Распростершись на полу в своем атласном платье персикового цвета и молясь всем богам, чтобы не упала надетая на голову непрочная тиара, Е Хо Нала услышала, как главный евнух называет ее имя, возраст и род. В ней нарастал внутренний протест, и она вдруг ощутила безумное желание бежать из этого дворца, в котором внезапно начала задыхаться…
Однако вечером Е Хо Нала приняла императорский вердикт с обычным своим бесстрастием. Вместе с тремя другими девушками ее выбрали в качестве наложницы, тогда как супругой императора должна была стать ее дальняя родственница Сакота. Лишь когда прислужницы и евнухи удалились, принеся ей свои поздравления, она закрыла глаза. Рана в сердце ныла все сильнее. Отныне она будет вечной узницей Запретного Города…
Менее стойкая душа, быть может, преисполнилась бы отчаяния: участь императорской наложницы была не такой уж завидной. Случалось, что их никогда не призывали разделить ложе повелителя, поскольку император предпочитал других женщин. Заброшенные девушки незаметно старились и седели. Они оставались женами без мужа и детей, а единственным их развлечением были гаремные сплетни и свары…
Однако Е Хо Нала решила во что бы то ни стало избежать подобной судьбы. Если звездам было угодно поместить ее в этот дворец и навсегда отнять у нее мужчину, которого она любила больше всего на свете, то пусть эта жертва не окажется напрасной. Конечно, она не будет счастлива, но зато станет могущественной… самой могущественной! Потеряв надежду на счастье, Е Хо Нала вознамерилась получить престол. На меньшее она была не согласна!
Переселившись во дворец, Е Хо Нала сразу поняла, что прежде всего нужно избежать забвения, ибо это означало жизненный крах. Во дворце всем заправляли евнухи: они были повсюду, все видели и все знали — стоило им шепнуть императору словечко, как судьба женщины могла круто перемениться. Е Хо Нала поставила своей целью обрести среди них союзников.
В той части дворца, куда поселили новую наложницу, распоряжался евнух по имени Ли Лиен Ин. Это был молодой человек с хитрым лицом и умными глазами. Несколько скромных подарков и обещание гораздо большего в случае успеха превратили его в верного и незаменимого друга честолюбивой девушки. Будучи одним из любимцев главного евнуха ан Те Хая, он знал обо всем, что происходит в гареме и в спальне императора.
Со своей стороны, Ли Лиен Ин разглядел в этой восхитительной Е Хо Нала недюжинный ум и жажду власти, а потому решил всячески помогать ей. Он надеялся, что император скоро пресытится несколько блеклой красотой своей слишком робкой супруги Сакоты, и тогда ее заменит новая наложница.
В ожидании этого события молодая женщина посвятила себя занятию разнообразными науками. В то время как другие женщины проводили свои дни за болтовней, поглощая неимоверное количество сладостей, Е Хо Нала внимала учителям, стараясь запомнить как можно больше. В глубине души она понимала, что императрице, в отличие от наложницы, нужны обширные познания. Желая стать идеальной супругой императора, она не жалела ни времени, ни сил. Кроме того, это помогало ей забыться и отвлечься от тяжелых мыслей: ведь по ночам она часто металась без сна, вспоминая прекрасное лицо и сильную фигуру Жон Люя…
С момента своего избрания Е Хо Нала ни разу не видела красавца-офицера, которому доступ в гарем был закрыт. Она знала: чтобы вновь встретиться с ним, ей нужно вознестись на самый верх и стать всемогущей.
И вот наконец настал долгожданный момент. Однажды вечером Ли Лиен Ин возвестил, что сегодня ночью ей будет оказана великая честь разделить ложе с императором.
На Сына Неба не позволялось смотреть и в спальне — точно так же, как в тронном зале. Но Е Хо Нала, переступив порог императорских апартаментов, не устояла перед искушением: она решила, что должна увидеть лицо человека, которому была принесена в жертву. Подняв свои большие черные глаза, девушка взглянула на молодого властелина, который ожидал ее, сидя на краю громадной постели, застланной желтым покрывалом с вышитыми золотыми драконами.
Его облик поверг ее в отчаяние. В двадцать один год Хиен Фон выглядел так, как только и мог выглядеть несчастный дегенерат, до времени изношенный слишком ранними утехами плоти и курением опиума. Его затянутое в желтый шелк тело было костлявым и худым, в длинном печальном лице с запавшими глазами и реденькой бородкой не было ничего императорского. Но взгляд его не был злым, и Е Хо Нала, слегка испуганная собственной дерзостью, быстро успокоилась.
Увидев поднятые на него прекрасные черные глаза, Хиен Фон улыбнулся.
— Подойди, — произнес он мягким певучим голосом. — Разве ты не знаешь, что не должна смотреть в лицо своему императору? Тебя об этом не предупредили?
— Меня об этом предупредили, о Всемогущий и Высокочтимый. Но, боюсь, я похожа на ребенка, который не может удержаться от искушения взглянуть на солнце, даже если и знает, что это для него плохо кончится.
Вероятно, ответ понравился Хиен Фону, потому что он от души рассмеялся.
— Мне говорили, что ты умна. Значит, ты меня не боишься?
— Почему я должна тебя бояться? Ведь ты отец всего нашего народа и ты сам позвал меня.
— Иди сюда и ляг рядом со мной. Я начинаю думать, что у тебя на все готов ответ…
Так Е Хо Нала взошла на ложе императора Хиен Фона.
С той ночи началось ее стремительное возвышение, которое привело в смятение двор: никто никогда не видел, чтобы владыки настолько привязывались к одной женщине. Вскоре Е Хо Нала уже безраздельно царила в сердце Хиен Фона. Когда он призвал ее в первый раз, то не отпускал от себя три дня и три ночи, запретив кому бы то ни было входить в его покои, чтобы полностью насладиться счастьем. А потом он призывал ее каждый раз, когда ему позволяли слабеющие день ото дня силы и предсказания астрологов. Е Хо Нала получила самые роскошные апартаменты и самых ловких прислужниц, у нее было множество платьев и несметное количество драгоценностей. А Ли Лиен Ин отныне был приставлен к ней одной.
Подобные милости вызвали бешеную ревность у других женщин — и прежде всего у императрицы Сакоты. Но лишь одна Е Хо Нала знала, какую горькую цену ей пришлось заплатить! Первый любовный опыт не просто разочаровал ее, а пробудил сильнейшее отвращение — и это еще мягко сказано. Молодой император был тяжело болен и вел себя соответственно, а между тем пробудившаяся чувственность сильной и здоровой девушки требовала своего. Ей нужен был совсем другой муж! И теперь, когда Е Хо Нала оставалась по ночам одна, она уже не металась без сна, а горько плакала при мысли о Жон Люе. Инстинкт подсказывал ей, что только с ним, с ним одним могла бы она познать полноту счастья и совершенство любви, которая преображает грубую похоть в высокое наслаждение. Но Жон Люй был недоступен для нее, и ей суждено было оставаться пленницей этого жалкого мужчины, навязанного судьбой…
Первую радость Е Хо Нала испытала, когда поняла, что ждет ребенка. Охваченная счастьем и гордостью, она на какое-то время забыла о своих сожалениях, ибо надеялась родить Хиен Фону сына и тем самым возвыситься до положения супруги. Е Хо Нала не сомневалась, что станет императрицей на равных правах с этой глупой Сакотой, которая только что разрешилась от бремени, но сумела произвести на свет всего лишь дочь. Она чувствовала в себе достаточно сил, чтобы подарить наследника Престолу Дракона.
Действительно, в третью луну весны нового 1856 года Е Хо Нала родила крепкого мальчика, которого торжественно провозгласили наследником трона, устроив по этому поводу пышные празднества. Торжествующая мать увидела свое имя, начертанное огненными буквами в черном небе Пекина, посреди множества разноцветных шутих. Жизнь улыбалась ей. Рана в ее сердце болела по-прежнему, но теперь она могла быть довольна собой: всего лишь за четыре года ей удалось добиться намеченной цели.
Через несколько дней Е Хо Нала была возведена в сан императрицы Западного дворца, тогда как Сакота получила титул императрицы Восточного дворца. Отныне никто не должен был называть Е Хо Нала прежним именем — она стала императрицей Цы Си.
Благодаря своему высокому рангу и пылкой любви Хиен Фона, Цы Си смогла наконец изведать горькую и вместе с тем пленительную радость власти. Занимаясь со своими учителями, она два года посвятила изучению нынешнего положения Китая, и, по правде сказать, положение это оказалось далеко не блестящим. Мало-помалу Цы Си прониклась ненавистью к тем, кого называли «чужеземными дьяволами»; ей не приходило в голову, что китайцы несут свою долю ответственности за ухудшение отношений с Западом. Хиен Фон был никудышным правителем, однако Цы Си из гордости отказывалась признавать это. Она свято чтила традиционные ценности и не могла допустить даже намека на то, что Сын Неба допустил ошибку. Нет, вся вина лежала на проклятых европейцах! Поэтому, несмотря на заключенные договоры, Западу чинили всяческие препятствия в торговле и смотрели сквозь пальцы на зверские расправы с многочисленными миссионерами. На китайской земле свирепствовали никому не подчинявшиеся банды, и страна все больше скатывалась в бездну средневекового варварства.
Наполеон III и королева Виктория, не желая более мириться с подобным коварством, в 1858 году послали к берегам Китая экспедиционный корпус, который 30 мая захватил Тяньцзинь. Местный губернатор, следуя советам Цы Си, чья политика всегда сводилась к четырем словам: «терпеливо выжидать, чтобы напасть», немедленно капитулировал, согласился на все условия и подписал Тяньцзинский договор. Вполне удовлетворенные этим англичане и французы вывели свои войска; между тем в императорском эдикте их уход получил следующее, в высшей степени китайское толкование: «Варвары посмели подойти на своих кораблях к Тяньцзиню, но после любовно-сурового увещевания наших посланцев сочли за лучшее удалиться». В Китае опять начались убийства миссионеров. Когда союзники поняли, что их одурачили, они решили вновь оккупировать Тяньцзинь, но не смогли захватить форт Дагу и временно отступили, чтобы дождаться подкреплений.
Цы Си пришла в восторг от этой победы, приписав успех собственной мудрости. Однако главные испытания были впереди. 1 августа 1860 года англо-французский корпус численностью в шестнадцать тысяч человек высадился на берег, захватил форт Дагу и вступил в Тяньцзинь. В Пекин были посланы парламентеры с целью вразумить жалкого императора. Посланцы союзников не вернулись. По приказу Цы Си, уверенной в своем всемогуществе, их подвергли страшным пыткам в очаровательном Летнем дворце, который императрица очень любила.
После гибели послов месть европейцев не заставила себя ждать. 21 сентября 1860 года французский генерал Кузен-Монтобан разгромил маньчжурскую кавалерию на мосту Императорского канала, а затем англо-французские войска двинулись на Пекин. Императору и Цы Си пришлось бежать со всем двором…
Сидя в паланкине, который слуги несли по продуваемой ветрами пустыни дороге в Монголию, Цы Си плакала от ярости. Это стремительное постыдное бегство означало крах ее политики, и она знала, что император сердится на нее. Хиен Фон слабел на глазах, и его окружение пользовалось этим, пытаясь устранить слишком могущественную императрицу Западного дворца. Главными врагами Цы Си были три принца, укрывавшиеся за спиной безвольной Сакоты: И, Чжэн и Су Шунь. Из всей императорской семьи только мудрый принц Гун поддерживал Цы Си — именно он в свое время и занимался ее политическим образованием. Но мужественный Гун остался в Пекине, чтобы встретить захватчиков и попытаться вступить с ними в переговоры.