Бенцони Жюльетта. В альковах королей

   — Ну что вы, что вы! Разве так можно?
   В конце концов Рудольф перестал обращать внимание на это бормотание и атаковал — грубо и быстро. Как ни странно, Стефи его бесцеремонность пришлась по душе, и к утру эрцгерцогиня поняла две вещи: что она влюблена в своего мужа и Что он совершенно не любит ее.
   И так будет всегда. Стефания пыталась что-то объяснить супругу, плакала, умоляла ее выслушать, но Рудольф только смеялся и говорил:
   — Глупенькая! Не хочу я понимать тебя! Да и что там понимать? Тебе нравится, как я обращаюсь с тобой по ночам? Вот и хорошо. А психология твоя меня не интересует. Я в ней женщинам вообще отказываю.
   Рудольф был от природы человеком грубым, неуравновешенным и жестоким. Он всегда любил убивать и именно поэтому так часто охотился. И ему претило все то, что было святым для его жены, то есть любовь к отечеству, долг перед подданными, строгие моральные принципы и приличия. Францу-Иосифу не нравилось поведение наследника престола, и он даже жалел о том, что так легко согласился на его брак со Стефанией. Слишком юная и боязливая принцесса не смогла благотворно подействовать на своего мужа и стала для него очередным развлечением, очередной любовницей. А некоторые пороки Рудольфа вызывали у императора отвращение и даже страх. Много раз он увещевал сына, грозил лишить его прав наследного принца и даже хватался за сердце, но эрцгерцог был неисправим.
   Спустя два года Стефания родила девочку, и после этого ее здоровье пошатнулось. Врачи заявили, что у эрцгерцогини не будет больше детей. Однако Рудольфа это не обеспокоило. Он редко бывал дома и предпочитал не появляться даже на официальных приемах. Обыкновенно его место на троне подле Стефании пустовало, потому что эрцгерцог или бывал слишком пьян, чтобы добраться до дворца, или пропадал в каком-нибудь притоне, или крепко спал у очередной любовницы. А Стефания мужественно несла груз государственных обязанностей, деля его со свекром. Она, подобно Францу-Иосифу, полагала, что не имеет права пренебрегать делами, и со временем император привязался к своей невестке. Стефания даже попробовала помирить Франца-Иосифа с сыном, но у нее ничего не получилось.
   Муж совершенно не считался с ее мнением, и супруги часто ссорились. А однажды, выслушав очередную жалобу жены, Рудольф — совершенно пьяный, с нездоровым блеском в глазах — сказал:
   — Все равно я ровным счетом ничего не понимаю из того, что ты тут толкуешь.. Наверное, ерунда какая-нибудь. Ты лучше меня послушай. Давай застрелимся, а? Оба! И прямо сейчас!
   С испугом отшатнувшись от мужа, Стефания убежала к себе и заперлась. Утром никто не поминал об этих страшных словах.
   Впрочем, иногда супруги находили общество друг друга приятным. Так было, например, в 1886 году, когда они вместе с Луизой и Филиппом открывали новый охотничий домик неподалеку от Вены в местечке Майерлинг. Все веселились в тот день. Филипп был сама любезность, Рудольф много смеялся и галантно ухаживал за собственной женой. Но такое случалось редко, очень редко…
   Луиза была по-прежнему привязана к Рудольфу и все больше боялась за него.
   — Правда ли, друг мой, что ты стал близок с баронессой Вецера? — спросила она как-то эрцгерцога.
   — Ревнуешь? — поинтересовался тот, оторвавшись от созерцания колечек табачного дыма.
   — Конечно, нет! Чем она лучше прочих твоих любовниц, до которых мне нет ровно никакого дела? Но об этой Марии Вецера ходят совершенно гнусные слухи. Если даже половина из них правда, то ты замараешь свое имя…
   — Да что ты? — хохотнул Рудольф. — Как можно замарать то, что и так уже запачкано? А Мария — изумительная женщина. Она способна выделывать такое, что просто голова кругом идет. Вообрази только…
   — О господи, избавь меня от подробностей, Рудольф! Уверяю тебя, я и без того знаю достаточно. Неужто ты забыл, как много в наших салонах сплетниц? И вот еще что… — Луиза помедлила, а потом твердо сказала: — Мне жаль мою сестру. Стефания страдает, потому что Мария ведет себя вызывающе. Отчего ты позволяешь унижать женщину, которая носит твое имя?
   — Я не хочу обижать Стефи, поверь! Но, видишь ли, ты тогда лукавила…
   — Когда?
   — Несколько лет назад ты сказала мне, что сестра твоя похожа на тебя, но это неправда. Она… пресная, что ли. С тобой или с Марией ее не сравнить.
   Луиза шутливо ударила его веером и перевела разговор на другое. Она не считала Марию серьезной соперницей и была уверена, что Рудольф очень скоро расстанется с ней.
   Но роман с баронессой затянулся. Он продолжался целых три года и закончился трагически.
   26 января 1889 года эрцгерцог, Мария Вецера, граф Койош и Филипп Кобургский отправились в охотничий домик в Майерлинге. Они собирались всего лишь поохотиться — однако через четыре дня Рудольф и Мария погибли. Трупы нашла прислуга. Любовники были застрелены — или же застрелились.
   Никто до сих пор не знает, что же произошло в Майерлинге на самом деле.
   …Едва лишь весть об этой двойной смерти достигла Вены, как все начали выдвигать самые невероятные предположения. Луиза еще лежала в постели, когда ее любимая горничная, заплаканная и растерянная, попросила позволения рассказать ей кое-что.
   — Что случилось, Жозефина? — рассеянно спросила принцесса, снимая свой нарядный ночной чепчик. — Погляди-ка, оборка оторвалась. Пришей, не забудь.
   — Слушаюсь, госпожа, да только что там чепчик, когда наш господин застрелил господина эрцгерцога и одну даму! — выпалила Жозефина и испуганно поглядела на хозяйку.
   — Что-что? Что ты болтаешь? Сон плохой видела или, может, заболела?
   — Да я и сама не верю, госпожа. Но вы же знаете, ваш супруг уехал охотиться, и господин эрцгерцог тоже. И вот нынче ночью из Майерлинга приехал этот… как его… автомобиль, а в нем — два мертвых тела. Господина эрцгерцога и госпожи баронессы. — Горничная поджала губы. — Ну, вы понимаете, о ком я говорю. И слуги, которые нашли покойников, твердят, будто убийца — это господин Филипп. Будто из ревности он господина эрцгерцога порешил. Вы уж меня извините, госпожа, но я вам все расскажу. Лучше я, чем от чужих людей такое услышать.
   Луиза молча кивнула. Ее лицо было белее мела, и горничная привычно растерла ей виски одеколоном.
   — Так вот, говорят, будто список там был, а в нем — все любовницы господина эрцгерцога. Ваше имя там тоже стояло.
   Горничная помолчала. Луиза слабо прошептала:
   — Продолжай.
   — Слушаюсь. Так вот, нашел наш господин эту бумажку, разъярился и схватился за револьвер. А дальше вы знаете. Что ему теперь будет? И что с вами станется? И с барышнями?..
   Прервав причитания служанки, Луиза велела подавать одеваться. Она собралась ехать к императору, чтобы все выяснить. И тут дверь открылась, и в спальню вошел принц Филипп. У него был усталый вид, под глазами темнели круги, но он, по обыкновению, был гладко выбрит, и пробор его выглядел безукоризненно.
   — Ты больше не нужна госпоже, — бросил он Жозефине и повернулся к жене: — Судя по тому, что ты уже одета, тебе все рассказали. Так вот: я не убийца, если, конечно, это тебя интересует. — И принц криво усмехнулся. — Впрочем, что это я. Конечно, интересует. Быть вдовой государственного преступника — участь незавидная. Но! — И он предостерегающе поднял палец. — Ничего — слышишь? — ничего я тебе не расскажу! Я прямо от императора, и он взял с меня слово, что я никому не раскрою тайну Майерлинга!
   И Филипп сдержал свое слово. Луиза так и не узнала, как же погиб ее возлюбленный.
   Спустя шесть лет Луиза, принцесса Саксен-Кобургская, встретила в доме своей сестры Стефании красавца гусара хорвата графа Маташича. Женщина без памяти влюбилась в него и попросила у мужа развод. Филипп резко отказал ей и начал бесчестную и безжалостную войну с матерью своих детей. В этой войне было все — погони, похищения, заточение Луизы в дом для умалишенных, несколько дуэлей… И все это время Филиппа поддерживал император Франц-Иосиф, который очень боялся, что. миру станет известна тайна гибели его сына.
   Долгие годы принц Кобургский не давал своей жене развода. Он надеялся получить огромное наследство бельгийского короля Леопольда II, ставшего после захвата Бельгией Конго одним из самых богатых людей в мире. И несчастная Луиза смогла воссоединиться с преданно ждавшим ее графом только после того, как принц Кобургский узнал, что старый король лишил свою старшую дочь наследства.
   Вот так закончилась история, начавшаяся когда-то в уютной оранжерее бельгийского замка Лэкен. К сожалению, историю эту никак нельзя назвать счастливой…

А ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ С БОГОВ НОЧЬ В ВАВИЛОНЕ

   Вавилон, главный город в стране царя Навуходоносора II, шумно и весело праздновал наступление нового года. Стоял весенний месяц нисан, и солнечный бог Шамаш щедро одарял землю своим теплом. Днем воздух был раскаленным, как в печи, и город почти пустел, но сейчас уже смеркалось, так что на улицы высыпали людские толпы, устремившиеся к храму Мардука. Мардук был владыкой всех богов. Каждый год на рассвете двенадцатого дня месяца нисана он соединялся с Иштар — богиней любви и плодородия, дочерью Сина, лунного бога, и сестрой Шамаша. Происходило это в храме Мардука, а храм этот был так высоко над землей, что зевакам, стоявшим внизу, у подножия знаменитой башни Э-темен-анка, он казался не больше орлиного гнезда.
   Э-темен-анка, величественная вавилонская башня! Как же потрясала она воображение всех, кто хотя бы раз видел ее! Геродот, например, был настолько изумлен ее размерами, что даже приписал ей один лишний этаж: он утверждал, что их восемь, на самом же деле этажей было семь. Трудно поверить, но башня имела в высоту целых девяносто метров; столько же метров насчитывала и ширина ее основания. (Недаром ее называли Храмом краеугольного камня неба и земли!) Так вот, из этих девяноста метров высоты тридцать три приходились на первый этаж, восемнадцать — на второй и по шесть метров на следующие четыре. А самый верхний этаж высотой в пятнадцать метров как раз и занимал храм бога Мардука.
   В лучах заходящего солнца разноцветные этажи башни сияли все ярче, слепя глаза. Основание Э-темен-анки было белого цвета — любимого цвета богини Иштар. Следующий ярус был черным — цвета бога Адада; его сменял пурпур Мардука. Затем следовали цвета: голубой — бога Набу, огненно-оранжевый — бога Нергала, нежно-серебристый — бога Сина и, наконец, сияюще-золотой — бога Шамаша.
   Именно здесь, возле огромной башни, и проходили все двенадцать праздничных дней удивительные по пышности церемонии — это боги, покровительствовавшие тому или иному городу огромной империи Междуречья, воздавали почести Мардуку: «созидателю и разрушителю, полному жалости и умеющему сострадать, и во всех приказаниях своих исполненному благорасположения к богам…»
   Довольно часто богам приходилось добираться в Вавилон издалека. Они горделиво покоились на носилках, которые несли на плечах многочисленные изможденные рабы. Ах, как же ненавидели носильщики этих золотых истуканов, эти тяжелейшие статуи!
   — Мы тащим их в такую даль лишь для того, чтобы через несколько дней вернуть обратно! — бормотали пересохшими губами недовольные, и горе было тем из них, кого слышали надсмотрщики. Бичевание было самым легким для них наказанием, но обычно провинившимся тут же отрубали голову. Если же дело происходило в самом Вавилоне, то упиравшихся рабов под радостное улюлюканье толпы волокли на крепостную стену и сбрасывали с нее в глубокий и полный воды ров.
   — Утонет? — спорили любопытные. — Разобьется о воду?
   — Да нет, его сожрет та тварь, что живет там, — уверенно заявлял какой-нибудь прохожий, и все начинали пристально смотреть вниз, ожидая с замиранием сердца, как несчастного проглотит чудовище.
   Никто не знал, откуда взялись слухи о том, что во рву некоторое время назад поселилась какая-то исполинская гадина. Ров появился уже при Навуходоносоре, так что знаменитый вавилонский дракон никак не мог обосноваться там — разве что у него родился детеныш, который в отличие от самого дракона умел плавать и дышать под водой.
   Дракона, жившего в одном из храмов вавилонской башни, звали Сирруш, и им издавна пугали всех городских детей. Для того чтобы увидеть его, было вовсе необязательно идти к жрецам, которые иногда указывали на неясный силуэт в полутьме храма и восклицали:
   — Вот он, Сирруш, дракон, которому покровительствует сам Мардук! Поклонитесь же ему!
   Изображения Сирруша, наряду с изображениями священных быков бога грома и дождя Адада, украшали ворота Вавилона и внушали трепет всем путникам, собиравшимся ступить на мощенную известняковыми плитами главную улицу столицы Вавилонии. У Сирруша была голова змеи с высунутым из пасти длинным раздвоенным языком и с рогом на плоском черепе. Все его тело покрывала чешуя, а на задних ногах, таких же высоких, как и передние, красовались острые птичьи когти.
   Он был очень страшным, и немудрено, что время от времени по Вавилону начинали бродить слухи о том, что Сирруш выбрался из храма и полакомился коровой, бараном или человеком. Иные даже утверждали, что чудовищ было несколько и что жили они в разных частях города.
   В крепостном рву, правда, дракона пока никто не видел, но вавилоняне были уверены, что рано или поздно стража непременно заметит его и бросит ему на съеденье какого-нибудь провинившегося раба.
   …А погубил Сирруша библейский пророк Даниил, который, хотя и был еще отроком, не захотел поклоняться чудищу как богу и накормил его лепешкой из жира, смолы и волос, отчего дракон немедленно издох.
   …Изваяния богов медленно плыли по знаменитой Дороге Процессий, а вокруг звучала музыка, под которую танцевали жрецы и священные куртизанки. Лучи заходящего солнца освещали яркие праздничные одеяния горожан — желтые, белоснежные, красные. Все они были украшены тончайшей вышивкой, секрет которой знали только вавилонские мастерицы. Сверкали золотые и серебряные драгоценности, а на доспехи солдат, облаченных в пурпур и гордо поглаживавших свои черные курчавые бороды, было больно глядеть.
   Город лихорадочно праздновал, ликовал, веселился, благоухал духами и разнообразнейшими яствами, которые готовились прямо под открытым небом. Столица с нетерпением ждала наступления этой последней торжественной ночи, чтобы после божественной церемонии упиться любовью и… финиковым вином.
   Солнце склонялось к горизонту, и взоры вавилонян все чаще обращались к башне, к самой ее вершине, где в святилище бога Мардука ожидала его появления прекрасная девственница. Комната, где она дрожала сейчас от страха, была почти пуста — там стояли лишь широкое ложе слоновой кости с шелковыми подушками и позолоченный стол (как известно, все знатные люди на Востоке, а также греческая и римская элита трапезничали лежа). Разумеется, народ не имел доступа в это святилище, где иногда бывал сам Мардук: ведь лицезрение бога грозило простому смертному гибелью.
   Девушка появилась, когда солнце было в самом зените. Жрицы принесли ее на носилках, точно статую богини Иштар. Никто не мог бы разглядеть ее лица, ибо красота этой девственницы предназначалась одному лишь Мардуку. С ног до головы она была закутана в разноцветные покрывала.
   Она покинула носилки у подножия огромного храма и стала медленно подниматься по лестнице, которая вела с первого — белого — на второй этаж. Она шла очень медленно и величаво и сбросила свое верхнее, белого цвета, покрывало, когда достигла последней ступени. Потом она ступила на черную лестницу Адада и на верхней ее ступеньке освободилась от черного покрывала. Пурпурное покрывало упало к ногам красавицы, едва она миновала третий ярус храма и принялась подниматься по голубой лестнице, посвященной богу мудрости и письма Набу. Голубое же покрывало осталось возле входа на оранжевую террасу — там, где бывал порой сам Нергал, владыка подземного царства. Затем настал черед пятого покрывала… Девушка поднялась уже очень высоко — людям, смотревшим на нее снизу, она казалась крохотным серебряным, а потом золотым пятнышком на фоне синего неба.
   На самой верхней террасе избранницу Мардука ожидали жрецы. Они подвели ее ко входу в святилище, она сбросила с себя последнее покрывало и, обнаженная, ступила в свои брачные покои. Теперь ей предстояло дождаться того, кто явится овладеть ею.
   Эта совсем юная девушка была выбрана из сотен других только потому, что оказалась красивее их. Ее красота была безупречна. Никого не интересовало, к какому сословию принадлежала девственница до того, как стала невестой Мардука.. Она могла быть знатной вавилонянкой, а могла быть простой крестьянкой, или пленницей, или даже рабыней. Ей не удастся вернуться туда, где проходила прежде ее жизнь, ибо нынешним вечером с ней возляжет бог, и никогда больше она уже не познает ни одного мужчины. Она не была обречена на священную проституцию, как все жрицы богини Иштар; ей предстояло превратиться в жрицу Мардука и хранить ему верность до конца своих дней. Во всяком случае, простолюдины верили, что дело обстояло именно так.
   Геродот же был куда менее доверчив. Вот что писал он, когда услышал рассказы про храм Мардука: «Некоторые утверждают, будто сам бог посещает этот храм и отдыхает на этом ложе, но мне сие представляется весьма сомнительным».
   И действительно — вряд ли Мардук находил время совокупляться со своей земной невестой. Чаще всего его заменял верховный жрец — если, конечно, он не был слишком уж стар и немощен. Ведь мужское семя непременно должно было излиться в лоно женщины — иначе год для всей страны выдался бы неурожайным. Иногда же роль Мардука исполнял сам царь, который отнюдь не считал эту обязанность неприятной.
   Часто бывало так, что божья невеста приходилась владыке Вавилонии по душе, и тогда он забирал ее в женскую часть своего дворца. А иногда она становилась любовницей верховного жреца, и он с удовольствием развлекался с ней в огромном храме, полном укромных уголков. Если рождался ребенок, то считалось, что Мардук проявил таким образом свою благосклонность и повелел сделать мальчика служителем в своем святилище.
   …Девушка то замирала в уголке высокой комнаты, то боязливо подходила к двери на террасу, то приближалась к красивому столу и жадно смотрела на чашу с водой. Девушке было очень жарко, от страха у нее вспотели ладони и по спине, умащенной благовониями, стекали горячие струйки пота. Она хотела пить, но не знала, можно ли зачерпнуть воды из сосуда, предназначенного для бога.
   — Чего тебе? — коротко спросил ее один из тех двоих жрецов, что по-прежнему оставались на террасе. Они не подходили к ее краю и могли не опасаться, что народ снизу заметит, как вольно ведут они себя в храме — жуют, потягивают вино, смеются… — Так чего тебе? — уже громче повторил он, когда девушка в очередной раз выглянула из комнаты.
   — Пить… — прошелестела она, стесняясь своей наготы. Жрец понимающе кивнул и снисходительно улыбнулся:
   — У тебя же там есть вода.
   — Но разве она не для… не для моего повелителя?
   — Пей, — разрешил жрец. — Мы еще нальем. И повторяй слова. — Он глянул на небо и озабоченно нахмурился: — Вот-вот появится звезда Иштар.
   Девушка испуганно ойкнула и скрылась, а жрец крикнул ей вслед:
   — Не забудь: ты должна быть ласкова с богом, иначе он разгневается! Если ты поддашься страху и окажешься неловкой, наш господин Мардук покарает тебя.
   И жрец с улыбкой переглянулся со своим сотоварищем. Они не ждали нынче Мардука. Сегодня сюда должен был пожаловать сам Навуходоносор, который сначала немного помедлит, дабы дать время богу решить, являться ли ему к смертной, а потом охотно овладеет этой робкой красавицей.
   …Девушка знала, как ей следует встречать своего супруга. Заметив на пороге высокого, облаченного в пурпур человека, она тут же простерлась ниц, приветствуя его. Ее длинные волосы разметались по полу, и выглядела она так соблазнительно, что у царя приятно заныли чресла. Затем девственница поднялась и подошла к нему. Ее губы шевелились, произнося священную песнь любви, а руки ласкали мужское тело. Вот что говорила невеста Мардука:
   Муж, моим сердцем любимый, -
   Хороша твоя краса и сладостна как мед.
   Покорил меня ты, пред тобой пусть трепещу я -
   Муж, да отведешь ты меня на ложе.
   Муж, дай окажу тебе я ласку,
   Мои ласки могучие сладостней меда.
   Девушка была прекрасно обучена науке любви, и потому уже очень скоро твердая плоть вошла в ее нетронутое лоно. «Священный бодрствующий», тот самый жрец, что недавно беседовал с невестой бога, внимательно прислушивался к доносившимся из брачных покоев звукам, а однажды даже подкрался на цыпочках и заглянул внутрь. Когда он понял, что таинство свершилось, он шагнул к самому краю террасы и семь раз воздел руки к небу. Это было знаком для толпы, собравшейся у подножья храма. Тут же поднялся невероятный шум: люди поздравляли друг друга с тем, что бог вновь даровал Вавилону урожайный год, а его женщинам — плодовитость. После этого горожане предались веселью и буйствовали до самого утра.
   Вот как чествовал Вавилон ту девственницу, на которую пал выбор бога Мардука. Она была очень молода, и ее тело только-только начало приобретать женственные изгибы, а груди — полнеть и наливаться. Жители Двуречья плохо разбирались в анатомии и сильно опасались злых демонов, которые почти наверняка обитали во влажной и теплой темноте девственного лона. Именно поэтому девственность почти всегда приносилась в дар богам. Едва лишь дочери достигали половой зрелости, как отцы отводили их в храм и просили жрецов, облаченных тайной силой, лишить девочек невинности. Таким образом жрец отводил опасность от будущего мужа, который мог смело ступать по проторенной другим дороге.
   Насколько пугали древних запечатанные девичьи лона, можно судить вот по этим стихам:
   Четыре вещи недоступны моему пониманию.
   Четырех вещей я не знаю:
   Путь орла в небесах,
   Путь змеи по камням,
   Путь корабля в открытом море,
   Путь, по которому идет мужчина в теле девушки.
   Итак, сначала были жрецы или божества, которые лишали девственниц невинности; с появлением же христианства их место заняли другие. Воин, ставший господином, потому что проявил чудеса храбрости (или хитрости), получал так называемое «право первой ночи» — право рисковать собой, овладевая своей юной рабыней. Но время шло, и тяжкая обязанность древних превратилась в приятную привилегию. Многие средневековые властители пользовались «правом первой ночи» только в том случае, если речь шла о настоящей красавице. Женихи, разумеется, бывали недовольны, но их или запугивали, или щедро награждали.
   Однако далеко не всем древним богам везло так, как вавилонскому Мардуку, которому дарили великолепную свадебную ночь. К примеру, суровая Ассирия вовсе не баловала своего бога Набна в тот день месяца иджиар, когда ему предстояло свидание со жрицей. Никаких оргий, никакой девственницы, с готовностью утолявшей любое желание божества или же того, кто его замещает. Ни один смертный — даже царь! — не смел представлять бога на земле. Только золотое изваяние, украшенное эмалью, появлялось в покоях жрицы, которая на другой же день провожала бога, спешившего обратно на небо.
   «В этот день в городе Ниневия освящали постель жрицы, и бог приходил к ней в опочивальню. Назавтра он возвращался к себе, в свои небесные чертоги…» На земле, к сожалению, он успевал сделать очень мало.
   Освятив свою постель и поднеся божеству положенные богатые дары, жрица брала мягкую камышинку и почтительно смазывала ноги изваяния душистым маслом. Потом она трижды приближалась к постели и трижды смачивала этим же маслом и ее. Затем женщина кланялась богу, целовала его ноги и какое-то время — совсем недолго! — сидела рядом со статуей.
   Очень скоро появлялись жрецы. Они приносили богу жертву, сжигая благоуханный кусок дерева. Потом они размешивали пепел в вине и выпивали его. После этого для новобрачных устраивалось пиршество. Длинные столы покрывались нарядными скатертями, и за них усаживали золотые и серебряные изваяния богов — самых сердитых и злобных из всего ассирийского пантеона. Жрецы, выказывая всевозможные знаки почтения, прислуживали этим безмолвным гостям. Заканчивалась же «ночь страсти» всеобщей молитвой за царя и просьбами к богам даровать победу его оружию.
   На восходе солнца беднягу Набна возвращали в его мрачный храм. Статую устанавливали на повозке и провозили по окрестностям. Затем он ненадолго задерживался в священной роще, где хмурые бородатые жрецы опять воздавали ему почести и приносили жертвы. Набн принимал подношения, но ему, наверное, было невыносимо скучно, потому что во всей роще не было ни одной девственницы, которая подарила бы ему ласки и свою невинность.
   А затем Набна везли в его святилище, и он не покидал его весь долгий год. И никаких развлечений! Только вечно серьезные жрецы, певшие свои гимны, возжигание ароматных палочек да омовение ног. Правда, иногда в храм приводили пленников или непокорных рабов, и Набн с удовольствием наблюдал за тем, как льется к его подножию горячая человеческая кровь.
   Любой народ заслужил своих богов. Набн был не слишком-то веселым и добрым божеством, и Ассирия, страна, поклонявшаяся ему, пала под ударами мидийцев и вавилонян. Она оставила после себя статуи крылатых быков с человеческими лицами да знаменитые барельефы из дворца Саргона в Хорсабаде…