«Мой спаситель», – подумала Гинни. Мерлин таки взмахнул своей волшебной палочкой и прислал ей на помощь отважного рыцаря.
   – Ко мне пристали хулиганы мальчишки, – проговорила она, тяжело дыша.
   Ее спаситель сделал шаг назад, и Гинни вдруг осознала, что он держал ее в объятиях чересчур долго и прижимал к себе чересчур крепко. Но все равно ей было покойно и уютно на его крепкой теплой груди, и казалось, что он отпустил ее слишком рано.
   Однако, подняв глаза и увидев заплатанную рубаху из грубого полотна, она поняла, что ее спас вовсе не Ланс и не другой подходящий кавалер. Перед ней, глядя горящими глазами ей в лицо, стоял тот самый «пират».
   Вблизи он показался ей еще опаснее, чем издали.
   Он велел мальчишкам убираться, и Гинни не удивилась тому, что они беспрекословно его послушались. Увидев такую оскаленную физиономию, она тоже, наверное, убралась бы подобру-поздорову, бурча возражения под нос, как делали мальчишки. Когда мальчишки оказались за пределами слышимости, «пират» обратил лицо к Гинни. Удивительно, сколько разных чувств может выражать одна и та же физиономия, подумала она. Тут был и гнев, и подозрение, и негодование. Гинни в страхе попятилась.
   Но тут у нее за спиной раздался голос:
   – Гиневра Элизабет Маклауд, это ты?
   Сердце Гинни подпрыгнуло от радости. Она повернулась на знакомый голос. Это был Ланс Бафорд, ее отважный и преданный Ланцелот, который опять пришел ей на помощь в трудную минуту.
   Появление Ланса не произвело на «пирата» особого впечатления. Он посмотрел на них обоих с плохо скрытым презрением. Стараясь забыть о том впечатлении, которое он на нее поначалу произвел, Гинни бросилась к Лансу.
   Тот обнял ее так осторожно и нежно, словно она была слишком хрупким созданием, чтобы ее можно было сжать в объятиях.
   – Что это с тобой? – смеясь, спросил он. – Ты и вправду так рада меня видеть?
   – Ланс, ты и не представляешь, что мне пришлось вытерпеть. Стою тут одна, безо всякой защиты, а ко мне пристают незнакомые люди.
   Ланс замер, и, взглянув ему в лицо, Гинни увидела, что он смотрит на незнакомца гневным взглядом. Господи, еще не хватало, чтобы он из-за нее подрался на дуэли, пролил кровь в дурацкой попытке защитить ее честь.
   – Нет-нет, не он, – торопливо сказала она и показала на удаляющихся мальчишек. – Вон те хулиганы. Это они ко мне приставали.
   – Разрешите не согласиться, – сказал незнакомец густым басом. – Мне показалось, что это вы к ним приставали.
   Ланс опять нахмурился и отодвинул Гинни в сторону.
   – Если мисс Маклауд утверждает, что она была пострадавшей стороной, я не могу ей не верить.
   – He можете?
   – Конечно, нет. Настоящий джентльмен всегда верит даме.
   – Возможно, – сказал незнакомец с саркастической улыбкой. – Но, поскольку меня еще ни разу не обвинили в том, что я джентльмен, мне позволительно говорить правду.
   Ланс положил руку на бедро, словно берясь за рукоятку меча. Этот жест он часто делал, когда они играли в рыцарей Круглого стола. Гинни испугалась, что чувство чести может завести его слишком далеко, и тронула его рукой.
   – Ланс, пожалуйста, не устраивай сцены. Ланс с явным усилием взял себя в руки.
   – Я не желаю устраивать публичную перебранку, – холодно проговорил он. – Мне по крайней мере не хочется подвергать мисс Маклауд новым неприятностям.
   – Разумеется. Даму надо щадить.
   Гинни удивило и почему-то обеспокоило, с какой горечью сказал это незнакомец.
   – Ланс, пойдем, – попросила она.
   Он предложил ей руку, и она с радостью положила на нее свою. Какое счастье! Сейчас ее отсюда увезут. Однако когда они подошли к карете, Гинни не удержалась и оглянулась.
   Незнакомец нагло ей улыбнулся, словно он и не сомневался, что она оглянется. Он все еще стоял на том же месте, скрестив на груди руки и глядя на нее холодным оценивающим взглядом, от которого у нее возникло чувство, будто у нее что-то не в порядке с одеждой.
   Гинни крепче взялась за руку Ланса и устремила взгляд вперед, решив, что не позволит этому ужасному человеку испортить ей радостную минуту возвращения домой. Она забудет и про него, и про вызов, который она прочитала в его темных глазах. Теперь она дома и рядом с ней Ланс Бафорд.
   Гинни посмотрела на него, и его красота успокоила ей душу. Это был все тот же человек, которого она всегда любила, та же золотистая голова и начищенные до блеска сапоги, тот же герой, который фигурировал во всех ее грезах. Теперь же, когда она стала взрослой, Гиневра и Ланцелот будут править в Розленде, соединившись до конца своих дней.
   Как хорошо, что он приехал ее встретить! Может быть, папа передумал? Да если даже нет, разве она не поклялась выйти замуж за первого, кто ее встретит в порту?
   Первого джентльмена, поправилась Гинни, еще раз с беспокойством оглядываясь на «пирата».

Глава 2

   Ланс подсадил недоумевавшую Гинни в ожидавшую их карету и сам сел рядом. Надо полагать, он знает, что делает, но Гинни не могла понять, зачем им карета, им ведь надо просто сесть на пароход, который идет вверх по Миссисипи. Заметив, что кучер направил лошадей в город, она спросила, удивленно глядя по сторонам:
   – Ланс, куда ты меня везешь? Разве нам не надо купить билеты на пароход, если мы хотим добраться до Розленда засветло?
   – Не торопись, – ответил Ланс со своей обвораживающей улыбкой. – Я не могу тебе сказать, куда мы едем. Это сюрприз.
   Гинни вообще-то обожала сюрпризы, но сейчас ей больше всего хотелось добраться до Розленда.
   – Это очень мило с твоей стороны, – медленно сказала она, не желая его обидеть, – но мне надо домой. Я так долго отсутствовала... я хочу увидеть папу. У меня неспокойно на душе.
   – Джон в полном порядке, – сказал Ланс, успокаивающе похлопывая ее по руке.
   Это, может быть, и успокоило бы Гинни, если бы Ланс не отводил глаза.
   – В чем дело? – спросила она, отнимая руку. – Что случилось?
   – Да ничего не случилось, – ответил Ланс с не совсем естественным смехом. – Твой отец... – Он замолчал, потом вздохнул. – Знаешь что, Гиневра-Элизабет Маклауд, ты все испортила. Какое же удовольствие от сюрприза, если ты отказываешься спокойно его дожидаться?
   У Гинни заколотилось сердце. Может быть, Ланс не хочет ей говорить, что папа здесь, что это он придумал сюрприз?
   – Я бы, может, и согласилась спокойно ждать, – сказала она, бросив на Ланса кокетливый взгляд, – если бы ты сказал мне, куда мы едем.
   – Ох, я вижу, ты не отстанешь. Ну ладно, мы едем в ваш городской дом. Удовлетворена?
   – В городской дом? – Насколько было известно Гинни, в этом доме никто не жил с тех пор, как... с тех пор, как мама... – Но почему?
   Ланс повернулся к ней и сказал с явным раздражением:
   – Господи! Да просто мы считали, что после такого долгого и утомительного путешествия тебе захочется провести вечер в городе.
   – Мы?
   – Мы все заночуем в городском доме. Твой дядя Джервис, Эдита-Энн и я. Ну чего ты скуксилась? Что в этом плохого?
   – Ты же знаешь, что бывает, когда вы с моей кузиной оказываетесь под одной крышей.
   Ланс покачал головой.
   – Я тоже сомневался, сможем ли мы поладить, но последнее время она ведет себя совершенно прилично, просто таки мила.
   Гинни улыбнулась.
   – Трудно поверить. Помнишь, когда мы раньше играли в Камелот, вы с ней беспрерывно сцеплялись? Никто не умудрялся выводить мою воспитанную кузину из себя так, как ты. Порой мне казалось, что она того и гляди вцепится тебе в волосы.
   – И все эти схватки провоцировала ты.
   Это было так несправедливо, что Гинни потеряла дар речи.
   – Я терпеть не могла эти ваши перепалки, – обиженно сказала она. – Зачем бы мне вас провоцировать?
   – Ну-ну, не сердись. – Ланс шутливо поднял руки. – Я просто тебя поддразнил. Обожаю, когда ты начинаешь сверкать глазами.
   – Ты вообще обожаешь дразнить людей, Ланс Бафорд. Я бы даже сказала, что Эдита-Энн так бесилась, потому что ты ее без конца дразнил. Мне и самой не раз хотелось вцепиться тебе в волосы.
   – Надо мне об этом помнить. – Ланс улыбнулся ей своей особой нежной улыбкой, словно напоминая, что долго на него она сердиться не может. – Все это было и быльем поросло. Мы с Эдитой-Энн пообещали друг другу забыть свои разногласия и постараться, чтобы тебе было хорошо.
   У Гинни потеплело на душе – наконец-то она почувствовала, что ее ждут, что ее любят. Жуткое морское путешествие и стычка в порту быстро забывались, как страшный сон. На Ланса можно положиться, он умеет все уладить.
   – Знаешь, – со вздохом сказала она, – я беспокоилась, как меня встретит папа, но раз он постарался устроить мне такой прием, то, видимо, он забыл о том... о том, что случилось. – Даже разговаривая с Лансом, она не могла произнести вслух слова «мама умерла».
   – Вообще-то Джона сегодня с нами не будет. Гинни словно обдало холодом.
   – Не будет?
   Ланс погладил ее по руке.
   – Только не воображай ничего страшного. Я же говорил тебе, что все в порядке. Просто у него столько дел в Розленде, что он не смог вырваться.
   Вечно папа занят на своей проклятой плантации! Сколько Гинни себя помнила, сахарный тростник всегда был для него важнее всего. Важнее единственной дочери. Даже важнее жены.
   – Не надо кукситься, – ласково сказал Ланс. – Гляди, мы приехали.
   Карета остановилась перед воротами из витого чугуна. За ними виднелся городской дом Маклаудов. У их более практичных соседей дома стояли близко к улице, но резиденция Маклаудов находилась в глубине и была скрыта густыми зарослями бугенвиллии. Посреди города, состоящего в основном из камня и железа, их двор казался оазисом. Войдя в ворота, человек словно оказывался в другом мире: в окружении цветов и вьющихся растений, перед прохладным фонтаном.
   Вместо того чтобы построить себе новый дом на Кенел-стрит, как делали все вновь приехавшие в Новый Орлеан американцы, родители Гинни купили дом во французском квартале. На этом настояла Аманда Маклауд, которая обожала все французское, за что ее полюбили и приняли в свой круг даже самые избранные креольские[3] семьи. «Все любили маму», – со вздохом подумала Гинни.
   Ланс сошел на землю и подал ей руку.
   – Не беспокойся, милая, мы постараемся, чтобы тебе было сегодня весело.
   Гинни покачала головой.
   – Зная дядю Джервиса, я уверена, что он собирается меня увеселять бесконечными визитами к знакомым.
   – Ничего подобного. Сейчас ты будешь отдыхать, а вечером мы все поедем к Фостерам, которые дают свой традиционный «последний бал лета».
   Гинни чуть не застонала. Эмили Фостер столько лет навязывала ей в женихи своего жирного сына Чарли. Но все же идея бала была очень соблазнительна.
   – Говорят, чтобы украсить танцевальный зал, они скупили все камелии в городе, – продолжал Ланс. – Хотят, чтобы бал запомнился всем, как лучший в году. Эдита-Энн все уши прожужжала мне о том, что она собирается на него надеть...
   «Бедная Эдита-Энн, что бы она ни надела, тощее тело и некрасивое лицо ничем не украсишь. Может быть, одолжить ей голубое шелковое платье, которое тетя Агата...»
   Гинни ахнула, вспомнив о собственном гардеробе, и схватила Ланса за рукав.
   – Ланс, быстрей поехали назад!
   – Куда назад?
   – В порт. Эти чертенята так заморочили мне голову, что я забыла в порту свой саквояж.
   – Не волнуйся, дорогая, я кого-нибудь пошлю за ним.
   – Дело не только в саквояже. Там остались и мои сундуки. В них все мои вещи. Платья, шляпки, драгоценности. – Она вспомнила о медальоне с маминым портретом, который она положила в саквояж. Если он потерялся, у нее не останется никакой памяти о маме.
   –До чего же вы, женщины, любите поднимать шум из-за пустяков! – Ланс покачал головой со снисходительной улыбкой. – Стюард наверняка сдал твои вещи на склад багажа.
   «Какой стюард?» – чуть не спросила Гинни, но ее мысли были заняты не столько неудобствами путешествия, сколько потерей багажа.
   – Мне нужно сейчас же найти саквояж, – дрогнувшим голосом сказала она. – Поехали назад.
   – Никуда ты не поедешь, – твердо сказал Ланс. – Порт – не место для леди. К тебе опять привяжутся какие-нибудь босяки.
   Гинни вовсе не хотелось опять встретиться с теми нахальными мальчишками, но надо же найти медальон.
   – Ланс, для меня это очень важно. Если кто-нибудь украл мои вещи...
   Ланс крепко сжал ее руки.
   – Ладно, пошли в дом, а когда ты там устроишься, я поеду в порт и привезу твой багаж.
   – Я войду в дом и без твоей помощи. Пожалуйста, поезжай сейчас же.
   Ланс посмотрел на чугунные ворота.
   – Но дядя Джервис хотел...
   – С дядей Джервисом я сама договорюсь. – Она чуть ли не подтолкнула его к карете. – Если я потеряю багаж, папа жутко рассердится. Тебе же не хочется, чтобы он опять на меня сердился?
   Этот аргумент пронял Ланса. Он выпрямился и улыбнулся ей.
   – Ты права. Не беспокойся, найду я твой багаж, дорогая, и все прочее. – Его ослепительная улыбка согрела ее, как теплое одеяло. – Разве я когда-нибудь тебе отказывал? Я же твой Ланцелот!
   В эту минуту Гинни позавидовала ему. Какой Ланс молодец – всегда уверен в себе! Он и не сомневается, что вернется с ее вещами.
   – Твое желание – закон для меня. – Ланс склонился в элегантном поклоне и поцеловал ей руку. – Я всегда к твоим услугам, моя прекрасная дама.
   – Да ну тебя, – сказала Гинни, пытаясь скрыть удовольствие, которое ей доставило его поклонение. – Поспеши, Ланс, а не то кто-нибудь стащит мои вещи.
   – В бой!
   Размахивая воображаемым мечом, он впрыгнул в карету и велел кучеру ехать обратно в порт.
   – Но по возвращении с победой я жду награду – поцелуя.
   – Найди только мой саквояж, – тихо сказала Гинни, когда карета, грохоча по булыжникам, скрылась за поворотом. – А награду мы обсудим потом.
   – Если объявлена награда, надеюсь, ее может получить любой, вернувший саквояж? – раздался у нее за спиной густой бас.
   Гинни обернулась. Перед ней стоял «пират» из порта.
   – А вы откуда взялись? – резко спросила она, несколько напуганная его появлением на этой тихой улице. – Что вы здесь делаете?
   – Я считал, что по улице ходить можно всем. – Он кивнул в сторону соседних домов, окна которых были закрыты ставнями от полуденной жары. Там никому не было дела до того, что происходит на улице. – Оказывается, это ваше царство, моя прекрасная дама.
   Страх испарился из сердца Гинни, уступив место негодованию. «Моя прекрасная дама»! Как смеет этот грубиян с насмешкой произносить романтическое имя, которое ей придумал Ланс?
   – Вы правы, по дороге может ходить каждый. Не осмеливаюсь вас задерживать – идите, куда шли.
   Приподняв юбки, она направилась к воротам, ей хотелось скрыться от него во дворе, который уже казался не только оазисом, но и убежищем.
   – А это вас нисколько не интересует?
   – Не могу себе представить, сэр, чтобы вы могли меня чем-то заинтересовать.
   – Мне некогда играть с вами в игрушки, моя прекрасная дама, – сказал он с явным раздражением. – Вам нужен ваш саквояж или нет?
   Гинни круто повернулась и только сейчас заметила, что незнакомец держит в руке ее саквояж. Из-под полуоткрытой крышки свисал угол ее голубого платья.
   – Да, это мои вещи. Как вы смели...
   – Я ничего у вас не украл, – перебил он ее. – Вы бросили саквояж в порту.
   – Я вовсе не имела в виду...
   – Так уж и не имели? – Он вперил в нее пронзительный взгляд, и Гинни вдруг стало стыдно. Она и вправду чуть не обвинила его в воровстве.
   – Я пришел сюда не для того, чтобы с вами переругиваться, – сказал незнакомец нарочито терпеливым тоном. – Берите свой саквояж, и я оставлю вас в покое.
   Гинни медленно подошла к нему, с подозрением глядя на голубую ткань.
   – Что вы с ним сделали?
   Посмотрев на саквояж, он пожал плечами.
   – Дети его открыли. Им было интересно. Гинни выхватила саквояж у него из рук.
   – Вы позволили этим... этим портовым крысятам разграбить мои вещи? – воскликнула она, открывая саквояж.
   – Никто ничего не грабил. Им просто хотелось заглянуть внутрь. Детям трудно сдержать любопытство, когда они видят такие красивые вещи, особенно детям, которые к ним не привыкли.
   – Я не вижу медальона. – Она с ужасом заметила, что почти кричит. – Эти оборванцы украли мой медальон!
   – Не спешите с обвинениями, – спокойно сказал незнакомец. – Никто ничего не брал. Вот он.
   Он раскачивал медальон за цепочку, словно дразня ее. Гинни хотелось вырвать медальон у него из рук, но она сдержалась, не желая показывать незнакомцу, как важен для нее этот медальон.
   Но что-то у нее в лице, видимо, выдало ее, потому что незнакомец стал рассматривать медальон. Он открыл защелку, и его резкие черты смягчились.
   – Теперь я понимаю, почему вы так расстроились. Конечно, вам не хочется потерять портрет своей матери.
   – Вы знали маму? – удивленно спросила Гинни.
   – Все знали Аманду Маклауд. Это была настоящая леди.
   – Вы хотите сказать, что я не настоящая. Он пронзил ее взглядом.
   – Ваша матушка никогда не стала бы разбрасываться бездоказательными обвинениями. А если бы даже такое вдруг случилось, убедившись в своей ошибке, она тут же извинилась бы.
   – Кто вы такой поучать меня? – То, что он был прав, только еще больше разозлило ее. – Вы, видимо, принесли саквояж в надежде на вознаграждение. – Она смерила его презрительным взглядом. – Но как бы вы ни нуждались в деньгах, должна вас разочаровать. Никакого вознаграждения вам не будет – слишком грубо вы со мной разговаривали. Отдавайте медальон и убирайтесь.
   Он словно бы не заметил ее протянутую руку. Еще раз взглянув на портрет ее матери, а потом на нее, он защелкнул медальон.
   – Далеко вам до нее, моя прекрасная дама, – сказал он, отдавая ей медальон, круто развернулся и пошел прочь.
   – Как вы смеете? – крикнула Гинни ему в спину. Нет, подумать только – бросил ей между прочим обвинение и уходит. – Да как вы смеете говорить мне такие вещи, вы... вы...
   Она замолчала, отчасти потому, что не могла придумать для него достаточно оскорбительного названия, но главным образом потому, что он ее все равно не услышал бы. Еще ни один мужчина не обращался с ней с таким пренебрежением, и это ей вовсе не понравилось.
   Еще меньше ей понравилось то, о чем он ей напомнил. Посмотрев на медальон, она внутренне съежилась от стыда. Она так старалась все эти годы и все же не стала такой, какой хотелось бы маме.
   – Прости, мамочка, – сказала она, открыв медальон. – Мне, наверно, никогда не удастся стать достойной тебя.
   В голубых глазах Аманды Маклауд ей чудилось разочарование. «Не грызи ногти, Гинни, – говорила ей мама. – Сколько раз тебе повторять, что леди не вступает в препирательства?»
   Эти воспоминания причиняли боль. Закрыв медальон и сунув его обратно в саквояж, Гинни решила, что лучше эти воспоминания загнать подальше вглубь, откуда они не смогут ее ранить.
   – Гинни, детка, это ты? Подняв глаза, она увидела дядю Джервиса, который был так похож на ее отца, что она чуть не бросилась ему в объятия.
   – Но что ты делаешь здесь одна? – непонимающе спросил он. – Где Ланс?
   Гинни посмотрела вдоль улицы: незнакомец исчез.
   – Ланс – эээ – поехал за моим багажом, – проговорила она, стараясь не показать дяде своего беспокойства. – Я так спешила домой, что не стала ждать, пока разгрузят мои сундуки.
   – Ну дай-ка я на тебя погляжу. Как же ты выросла в Бостоне! Ты стала просто красавицей, Гиневра-Элизабет.
   Она не могла сказать, чтобы прошедшие годы были так же снисходительны к нему. Русая шевелюра, которой он так гордился, не только поседела, но и значительно поредела. Глядя на его иссеченное морщинами красное лицо и оплывшую фигуру, она с трудом верила, что этот человек на десять лет моложе ее отца.
   Дядя Джервис взял ее саквояж и прошел в ворота. Оказавшись во внутреннем дворике, Гинни заметила, что постарел не только ее дядя. Стены дома были облуплены, а растения нуждались в секаторе.
   – А что случилось с фонтаном? – подавленно спросила она. – Почему в нем нет воды?
   Дядя Джервис откашлялся.
   – Не забывай, что здесь давно никто не жил.
   – Я знаю. Просто мне... все помнится иначе. Раньше этот двор казался таким великолепным.
   Он вздохнул.
   – Так всегда бывает, когда уезжаешь из дома. Ничто не остается таким, как нам хотелось бы. За пять лет твоего отсутствия, дорогая, многое изменилось.
   Гинни попыталась внушить себе, что перемены неизбежны, но слова дяди обеспокоили ее. Она не любила перемен, она не хотела сюрпризов. Она отдала бы все, чтобы вернуться в то время, когда папа ее обожал и когда была жива мама.
   «Хочу в Камелот», – опять подумала она.
   Но сегодня ей не было суждено туда сбежать. На крыльце появилась Эдита-Энн, улыбаясь гостеприимной улыбкой хозяйки дома.
   – Наконец-то ты вернулась домой, Гиневра-Элизабет, – вполне дружелюбно сказала она, но Гинни, как всегда, почувствовала скрытую недоброжелательность. Что она себе воображает? Принимает Гинни в ее собственном доме как хозяйка.
   С напряженной улыбкой Гинни поднялась по ступенькам и ответила Эдите-Энн только, когда оказалась на одном с ней уровне:
   – Ты хорошо выглядишь. – Ничего другого ей в голову не пришло.
   К сожалению, это было правдой. Пять лет тому назад голубое муслиновое платье висело бы на Эдите-Энн, как на вешалке, но теперь ее формы округлились. Даже цвет лица у нее стал лучше. Никто бы не назвал ее первой красавицей Луизианы, но эта девушка с русыми волосами и янтарными глазами совсем не была похожа на того гадкого утенка, которого помнила Гинни.
   Позади в дверях показался Гамильтон Колби, их сосед и друг.
   – Как я рад тебя видеть, Гинни! – радостно сказал он и начал трясти ей руку. – Мы с Эдитой-Энн как раз недавно говорили, что без тебя в Луизиане стало скучно.
   На этот раз Гинни улыбнулась от всего сердца. Как и Ланс, Гамильтон в детстве проводил много времени у Маклаудов, и они всегда хорошо к нему относилась. Он был длинный и нескладный и часто говорил невпопад, но он был добрый человек и надежный друг. Заметив, как он не сводит глаз с Эдиты-Энн, Гинни подумала, что за время ее отсутствия Гамильтон, кажется, проникся к ее кузине больше чем дружескими чувствами.
   Та, впрочем, этого, по-видимому, не замечала. Оставив его в гостиной с отцом, она сказала, что проводит Гинни в ее комнату.
   Гинни прекрасно могла бы подняться по лестнице и одна, присутствие кузины создавало у нее ощущение, будто она гостья в своем собственном доме. А впрочем, нет, это дом заставлял ее чувствовать себя здесь чужой. В нем стоял затхлый дух помещения, в котором никто не живет, и во многих комнатах мебель была накрыта чехлами. Может быть, дядя Джервис собирается провести здесь только одну ночь, но мог же он привезти из Розленда пару служанок, чтобы за ними было кому ухаживать. Как она будет одеваться к балу, если ей никто не будет помогать?
   Оказавшись одна в своей комнате, Гинни принялась ходить по ней взад и вперед, дожидаясь, когда же Ланс привезет ее вещи. Надо их вынуть, проветрить, решить, какое платье надеть на бал. И тут к воротам подъехала карета.
   Она побежала навстречу Лансу вниз по лестнице. Но, увидев огорченное выражение его лица, остановилась на нижней ступеньке и оглядела прихожую. Она была пуста.
   – Где же мои сундуки?
   – Произошло небольшое осложнение.
   – Осложнение?
   Гинни ухватилась за перила лестницы, и у нее закружилась голова.
   Ланс шагнул к ней с успокаивающей улыбкой.
   – Дело в том, что твой пароход отплыл в Аргентину. Но не огорчайся. Он вернется в декабре.
   – Что, мои вещи плывут в Южную Америку? – Гинни чувствовала, что срывается на крик, но ничего не могла с собой поделать. В этих сундуках были все ее бальные платья и туфельки, ее ленточки, веера и фижмы.
   – Я и саквояж не смог найти. Говорят, что его унес какой-то человек.
   Гинни махнула рукой: что там саквояж, когда она лишилась всех своих нарядов.
   – Он мне его вернул. Саквояж у меня в комнате. Лицо Ланса прояснилось.
   – Вот и прекрасно. Значит, ты сможешь пойти на бал к Фостерам.
   Но у Гинни осталось только три платья – зеленое, которое было на ней, и еще два. Но ни под одно у нее не было фижм, и оба были слишком теплыми для жаркого Нового Орлеана. Мало того, что она в них запарится, не может же она пойти на бал в старом, немодном платье!
   И тут в прихожую вышла ее кузина в своем изящном муслиновом платье. Ланс кинул на нее восхищенный взгляд, от которого Гинни стало нехорошо.
   – Что-нибудь случилось? – спросила Эдита-Энн, подходя к Лансу. – Надеюсь, твоя мама не велит тебе возвращаться в Белль-Оукс?
   Гинни знала, что, если бы требующая беспрекословного повиновения мать Ланса велела ему возвращаться домой, его бы тут уже не было. «Не говори глупостей!» – чуть не сказала она кузине, но тут Ланс взял Эдиту-Энн за руку и успокаивающе по ней похлопал.
   – Не волнуйся, – сказал он ей. – Просто мы с Гинни обсуждали потерю ее сундуков. Она считает, что теперь не сможет пойти на бал к Фостерам.
   – Ну как же, Гинни, там будет так весело! – воскликнула Эдита-Энн, явно думая не столько о Гинни, сколько о том, как ей самой будет весело в ее отсутствие. И она стала перечислять развлечения, которые их ожидали у Фостеров, обращаясь при этом к одному Лансу, точно Гинни вовсе не было рядом.