– Ничего подобного. Если кто и прячется, пользуясь своим привилегированным положением, так это моя дичь. Лучше бы ему расплатиться со мной, все равно я дело так не оставлю. Так или иначе я получу с него то, что мне причитается.
   Он говорил негромко, но в его голосе звучала холодная убежденность. Кто же это его бедная жертва? – подумала Гинни. Не позавидуешь человеку, за которым охотится этот тип.
   Она легко могла представить в качестве дичи и себя. С дрожью, вызванной отнюдь не вечерней прохладой, она представила себе, как он хватает ее в объятия, с силой прижимает к себе и с улыбкой торжества наклоняется к ее губам.
   С изумлением обнаружив, что эта мысль ей вовсе не противна, Гинни выкинула ее из головы.
   Тем временем незнакомец вдруг шагнул к ней и спросил:
   – А вы что тут делаете? С чего это вдруг гордая Гиневра вздумала прятаться в кустах?
   – Я не пряталась. Вы отлично знаете, что я чесалась. Если бы вы были настоящим джентльменом, сэр, вы бы сделали вид, что ничего не заметили.
   – Но вы ведь уже решили, что я не джентльмен. Со мной не стоит церемониться! Чешитесь себе на здоровье.
   – Вы, кажется, надо мной насмехаетесь, сэр. Мы оба знаем, что леди так себя вести неприлично. От условностей никуда не денешься.
   – Очень жаль. – Он впился в нее взглядом. – Поменьше думайте об условностях и, может быть, станете себе больше нравиться.
   На какую-то минуту, словно загипнотизированная его взглядом, Гинни потеряла способность воспринимать его слова. Какие у него красивые глаза, думала она. Темные, глубокие, властные.
   И тут до нее дошел смысл его слов, и она поняла, что этот пьянящий взгляд всего лишь маскирует очередное оскорбление.
   – Я совершенно довольна собой, – отрезала она.
   Более воспитанный человек извинился бы, но этот молчал. Пауза становилась невыносимой. Гинни мучительно старалась придумать колкость, которая поставила бы его на место, но от близости этого человека, от его высокой фигуры, от исходящего от него запаха табака и лошадей, от покоряющего звука его голоса мысли мешались у нее в голове.
   – А все-таки скажите, – внезапно проговорил он, – с чего это вы вдруг вздумали подарить мне платок?
   Вопрос застал Гинни врасплох, и она не сразу нашлась что ответить. Вряд ли стоит сказать ему правду, такому человеку не понравится, что он оказался предметом спора. Гинни в растерянности раскрыла веер кузины и стала им обмахиваться, пытаясь придумать объяснение, которое помогло бы ей вернуть платок. Она легко могла представить себе реакцию Ланса, если незнакомец станет размахивать у него перед носом ее платком, да еще хвастаться, где, как и от кого он его получил.
   – Опять играете? – спросил «пират», не отводя глаз от ее лица. – Ваши слова о знаке благосклонности – это была просто уловка, чтобы вызвать ревность Бафорда?
   – Не говорите вздор! – Гинни еще быстрее замахала веером. – Мне нет нужды прибегать к подобным уловкам.
   – Нет? – Он опять вперил в нее взор. – Я наблюдал за вами обоими отсюда. По-моему, он обращает на вас слишком мало внимания. Я никогда бы не позволил своей даме сердца бродить одной в темноте.
   Своей даме сердца... Эти слова радостно взволновали ее, но он тут же все испортил, добавив:
   – Слишком уж вы склонны флиртовать с незнакомыми мужчинами.
   Гинни покраснела.
   – Вы хотите сказать, что, разговаривая с вами, я подвергаю себя опасности?
   Он пристально смотрел на ее губы.
   – Возможно. Кто знает, что может сделать проходимец.
   Гинни дернула головой, нет, она ему не покажет, как она напугана и одновременно взволнована его словами.
   – Лансу незачем стоять возле меня на страже, он знает, что я не дам себя в обиду.
   – Так уж и не дадите?
   Его взгляд опустился на глубокий вырез ее декольте.
   – Может, вы и можете справиться с мальчиками и разряженными хлыщами, но что вы знаете о тайных желаниях настоящего мужчины?
   Тайных желаниях. Все тело Гинни загорелось жарким пламенем. Рассудок говорил ей, что от этого человека надо бежать, и одновременно ей хотелось подставить ему губы для поцелуя.
   – Настоящего мужчины, – повторила она, стараясь скрыть волнение. – Уж не себя ли вы считаете настоящим мужчиной?
   Эти слова подействовали на него как удар хлыстом. Правда, он не отшатнулся, но глаза его угрожающе сузились.
   – Да нет, моя прекрасная дама. Вы ясно показали, что в ваших глазах я не только не настоящий мужчина, но даже не вполне человек.
   – Ничего подобного...
   Он положил ей на губы два мозолистых пальца.
   – Не отрицайте. Будьте честной хотя бы сами с собой. А не то кто-нибудь скажет, что вы достойны стать женой Бафорда.
   – Я ничего другого и не хочу!
   – В самом деле? – Его взгляд вдруг смягчился, и он поднял пальцами ее подбородок. – Неужели уж не найдется никого получше?
   Он пытливо вглядывался ей в глаза, заставляя ее осознать свои собственные тайные желания. Как ей хотелось упасть к нему в объятия! Казалось, он прочитал у нее в глазах, что больше всего на свете ей нужен человек, который полюбил бы ее до конца своих дней.
   – Я люблю Ланса, – деревянным голосом проговорила она, не в силах оторвать от него свой взгляд.
   – Любите? Тогда скажите, дает ли он вам колдовское упоение?
   – Колдовское упоение?
   Тихонько обняв ее, он коснулся губами ее лба, потом поцеловал ее между глаз, в кончик носа и наконец приник к губам. Он поцеловал ее с такой нежностью, что она не смогла сдержать стон наслаждения.
   – Это я и имею в виду, – хрипло повторил он. – Когда вас целует Бафорд, вы тоже так стонете?
   Потрясенная до глубины души, она размахнулась и дала ему пощечину.
   Он отступил и потер щеку.
   – Это был всего лишь поцелуй, моя прекрасная дама. Из-за него не стоит драться на пистолетах.
   Опять он вывел ее из равновесия, опять заставил говорить и делать такое... Господи, неужели она в самом деле позволила ему себя поцеловать?
   Тяжело дыша, Гинни глядела в насмешливо улыбающееся лицо и жаждала одного – дать ему еще одну пощечину.
   Он посмотрел на ее сжатые кулаки и покачал головой.
   – Извините, но, если вы действительно намерены вызвать меня на дуэль, мне придется отказаться, так же как я отказался принять вызов Бафорда.
   – Вы не имеете права даже произносить имя Ланса, – бросила она ему в лицо. – Вы ему в подметки не годитесь.
   – Безупречный Ланцелот? – Улыбка исчезла с его лица. Он нахмурился. – Он знал, что я дал зарок не драться на дуэлях, моя прекрасная дама. Только поэтому он меня и вызвал.
   – Вы лжете!
   – Я никогда не лгу. – Незнакомец скрестил на груди руки. – По крайней мере своему слову я хозяин. Никто в Луизиане не посмеет утверждать, что я когда-нибудь его нарушил. Если я говорю, что Бафорд знал о моем зароке, можете Мне поверить. Спросите, кого хотите. Иначе он был бы утром мертв.
   – Никто не может победить Ланса. Он чемпион округи.
   – Чемпион? А вы его самого спросите, не побеждал ли его кто-нибудь? – И он кивнул в сторону дома.
   Гинни поглядела в окно и увидела, что Ланс идет через танцевальную залу, разыскивая кого-то взглядом.
   – Это он меня ищет, – с огромным облегчением сказала она. Нет, этот человек слишком... слишком легко выбивает ее из колеи. – Лучше идите, – сказала она. – Я его сейчас позову.
   – Зовите, – спокойно сказал незнакомец. – Но послушайте моего совета, моя прекрасная дама. Может быть, Бафорд и кажется идеальным рыцарем, но женщине лучше поискать такого, который сможет подарить ей колдовское упоение.
   Он перепрыгнул через балюстраду и скрылся в темноте. «Черт бы тебя побрал», – сердито подумала Гинни, трогая пальцами губы. Они все еще горели, словно одним легким поцелуем он навсегда поставил на нее свое тавро.
   Все это ерунда, сказала она себе. Я люблю Ланса и всегда буду его любить.
   Какое отношение имеет колдовское упоение к браку? Главное, чтобы было доверие и взаимопонимание, а лучше Ланса Бафорда ее не понимает никто. И Гинни пошла к нему, говоря себе, что Ланс настоящий джентльмен и более обаятельного и заботливого мужа и пожелать нельзя.
   Так почему она все еще ощущает на губах сладостное колдовство того поцелуя?
   Джервис Маклауд тихонько спускался по лестнице. Ему было очень жаль самого себя. Дойти до того, чтобы, как вор, пробираться по дому в поисках спиртного! Хоть бы дочка спала – ему не хотелось увидеть горькое разочарование на ее лице. Он поклялся ей бросить пить и играть в карты и обещал помогать вести хозяйство в Розленде. Но Эдита-Энн не знала – и он не собирался ее об этом извещать, – что его обещания так же пусты, как и его счет в банке.
   Ну и что, сердито подумал он. Девчонка чересчур похожа на мать, вечно за ним следит и вечно всем недовольна. Да разве можно выполнить все ее требования? И вообще – кто она такая, чтобы указывать отцу, что ему можно, а что нельзя? Крышу над головой он ей обеспечивает, еду тоже, и не ее дело, как он проводит время. Как говорил его отец, мужчина должен быть хозяином в доме и никому не отвечать за свои поступки, кроме Бога и, может быть, самопхсебя.
   Джервис выпрямился и прошел в гостиную, старательно избегая взглядом портрет своего брата над камином. Ему хочется выпить, и он выпьет! И пусть они все катятся к чертям собачьим!
   Наливая себе виски, он с огорчением заметил, что в бутылке осталось очень мало. Неужели он все уже выпил? Хорошо, что завтра они уедут в Розленд.
   Хорошо во многих смыслах.
   При воспоминании о тон, как он чуть не влип в историю, у него пробежал холодок по спине. Надо же было Латуру явиться к Фостерам! Сидел бы у себя в болоте! Сколько он мог бы наделать неприятностей, если бы у Ланса не хватило присутствия духа выставить его за дверь!
   Джервис задумал нечто такое, о чем его племянница ни в коем случае не должна узнать раньше времени. Гинни надо вести на заклание осторожно и медленно, чтобы она ничего не заподозрила, иначе все его планы рухнут.
   Джервис поднял рюмку и улыбнулся портрету брата.
   – Будь ты проклят, Джон, – прошептал он, одним глотком осушая виски. – На этот раз я таки возьму над тобой верх.

Глава 4

   Гинни стояла на носу парохода, разглядывая великолепные особняки плантаторов, которые тянулись вдоль берега Миссисипи. Некоторые из них были ей хорошо знакомы, другие построили за пять лет ее отсутствия. Ей не хотелось думать о том, что Аллентоны продали дом и уехали и что даже Самнеры с трудом держатся за свою плантацию.
   Жизнь похожа на реку, решила Гинни. Плывешь себе по течению, и кажется, что все благополучно, ан глянь – свернул не в ту протоку и оказался в незнакомых рукавах дельты. У Гинни было ощущение, что сама она плывет по узкому, заросшему ряской рукаву и вот-вот попадет в болото нежелательных сюрпризов. Ей хотелось, чтобы все было по-прежнему, но вот пожалуйста – дядя Джервис носит на поясе фляжку и плохо держится на ногах уже в десять часов утра. А Эдита-Энн строит глазки Лансу, и, что самое ужасное, он ей в этом потворствует!
   Скорее бы приехать в уютный родной Розленд!
   – А, вот ты где, – раздался у нее за спиной голос Ланса. Он подошел и встал рядом с ней у борта. Гинни совсем испеклась в своем шерстяном платье, и ее разозлило, что Лансу, видимо, совсем не жарко и что у него такой самоуверенный вид. На нем была накрахмаленная белая рубашка и костюм из льняной ткани, его сапоги были начищены до блеска, а в руке он держал соломенную шляпу. Прямо воплощение холеного плантатора. Даже волосы аккуратно лежат на голове, не поддаваясь порывам речного ветерка.
   – Гинни, дорогая, что это ты так тяжело вздыхаешь? Она попыталась улыбнуться, но ей было ужасно жаль себя.
   – А тебя никогда не пугает мысль о будущем, Ланс? Он нахмурился.
   – Ну знаешь, Гинни, если ты будешь упорствовать в своей меланхолии, я лучше пойду поговорю с твоей кузиной.
   Гинни постаралась сдержать вспышку гнева.
   – Я вовсе не упорствую в меланхолии, просто смотрю на новые дома и вижу, как много изменилось за то время, что меня здесь не было.
   – Извини, дорогая, но, когда убегаешь из родного гнезда, этого надо ожидать.
   – Вовсе я не убегала, – взъерошилась Гинни. – Родители требовали, чтобы я поехала в Бостон. А когда мама... – У нее встал клубок в горле. – Ты же знаешь, что у меня не оставалось выбора.
   Ланс пожал плечами.
   – Я одно только знаю, мы должны были пожениться, а вместо этого я тут ждал тебя пять долгих лет, один-одинешенек, не зная, увижу ли тебя когда-нибудь.
   Вместо того чтобы порадовать Гинни – ведь она так хотела их услышать, – эти слова почему-то вызвали у нее только раздражение.
   – А откуда мне было знать, что ты меня ждешь? Я считала, что ты и думать про меня забыл.
   – Это обидно слышать. – Ланс отвернулся и стал смотреть на воду. – Неужели я мог забыть нашу клятву никогда не расставаться?
   Гинни смотрела на его мрачный профиль, вспоминая клятву... и еще кое-что.
   – Но ты же уехал из Нового Орлеана, как только папа отказал тебе. Это я сидела и ждала одна-одинешенька, уверенная, что ты махнул на меня рукой.
   Он повернулся к ней.
   – Ну что ты, дорогая, откуда такие мысли?
   – Все говорили, что ты не можешь себе позволить жениться на бесприданнице.
   – Если бы приданое имело для меня такое значение, зачем бы я ждал тебя все эти годы? Я сто раз мог найти богатую невесту, но я ждал свою Гиневру-Элизабет, надеясь, что когда-нибудь она вернется домой. Ко мне.
   – Ну вот я и вернулась, Ланс.
   Он смотрел на нее именно таким страстным взглядом, о каком она мечтала. «Перестань осторожничать, – мысленно взмолилась Гинни, – обними меня и разгони поцелуями все мои страхи и сомнения».
   Но Ланс только вздохнул и взял ее за руки.
   – А теперь, когда ты вернулась, я постараюсь получить согласие твоего отца. Надо только набраться терпения. В конце концов он согласится на наш брак.
   Гинни смотрела на Ланса, но ей виделось другое лицо, красивое властное лицо человека, поцелуй которого она не могла забыть. Этот «пират», может быть, груб и неотесан, но он знает, чего хочет, и умеет добиваться своего. Если бы он решил на ней жениться, он бы так и сделал, и папа никак не смог бы этому помешать.
   Какой вздор ей мерещится! Она ему вовсе не нужна. Ведь он ясно дал ей понять, что считает ее дурочкой.
   – Ты увидишь, что твой отец тоже сильно изменился, – сказал Ланс, прерывая ход ее мыслей. – И взгляды его за это время тоже изменились.
   Что он этим хочет сказать? Но Гинни не успела потребовать разъяснения – к ним подплыла Эдита-Энн, крутя на плече зонтик от солнца. Ей тоже, видимо, не было жарко в серебристо-голубом льняном платье. Рядом с ней Гинни почувствовала себя бедно одетой дурнушкой. «Подожди же, – подумала она, – вот приедем в Розленд, и папа позаботится, чтобы у меня все было».
   – Скоро остановка в Белль-Оукс, – сказала Эдита-Энн и тронула Ланса за руку. – Твоя мама, наверно, будет рада, что ты вернулся домой. А нам будет очень тебя не хватать.
   Ланс широко улыбнулся.
   – Надеюсь, ты это говоришь искренно, потому что я вовсе не собираюсь сходить на берег в Белль-Оукс. Твой отец пригласил меня поужинать в Розленде. Разве я мог ему отказать? Не каждый день человеку выпадает счастье сопровождать сразу двух очаровательных дам.
   Хотя Ланс улыбался им обеим, Эдита-Энн сделала вид, что его слова предназначены ей одной. Гинни было противно смотреть, как ее кузина строит глазки Лансу. В другое время она бы ей этого не спустила, но сейчас ей было слишком жарко и она слишком устала, чтобы бороться с ней за внимание Ланса.
   «Это все от жары, – сказала она себе. – После прохлады Бостона трудно приспособиться к палящему солнцу Луизианы. Вот надену легкое платье, из тех что носила раньше, – а ее ждет полный шкаф платьев из хлопка и муслина, – тогда тоже начну строить глазки».
   Она вздохнула при мысли о Розленде. Как давно она его не видела! Гинни вспомнила счастливое время, когда мама еще была жива. Какие они устраивали праздники! Дом освещали тысячи свечей, и приезжавшие по реке гости говорили, что он сверкает, как хрустальный дворец.
   Даже на следующее утро, когда свечи были погашены, а гости еще лежали в постелях, дом все равно казался Гинни сказочным дворцом. Такое величественное здание с такими стройными колоннами казалось ей достойным королевской семьи. Королем был папа, мама была королевой, а Гинни всегда была и будет их драгоценной любимой принцессой.
   Гинни представила себе возвращение домой. Еще рано, и свечи зажигать не будут, но ее умница папа придумает, как отметить возвращение дочери. Она наверняка увидит на пристани его высокую прямую фигуру. Он будет сгорать от нетерпения обнять любимую дочь И всю дорогу до дома будет рассказывать ей о своих планах. Вечером в честь ее приезда он, конечно, даст бал, на котором она появится в таком красивом и дорогом новом платье, что все девчонки умрут от зависти.
   Когда они подойдут к дому, папа хлопнет в ладоши, и наружу высалят слуги и будут ее приветствовать веселым гомоном. Папа со снисходительной улыбкой прикажет им отнести наверх ее сундуки – ну не сундуки, так саквояж – и проводить ее в ее комнату, чтобы она могла отдохнуть перед ужином.
   А на ужин Лавиния приготовит ее любимое «гамбо» – рагу из креветок и крабов со стручковым перцем, о котором она мечтала все эти годы в Бостоне. При одной мысли о «гамбо» у Гинни потекли слюнки. А на десерт Лавиния испечет пирог с только что собранной с грядки крупной сочной клубникой.
   Гинни так увлеклась своими фантазиями, что даже не заметила, как пароход остановился около пристани Розленда. Она очнулась только, когда Эдита-Энн толкнула ее в бок.
   – Совсем ты у нас без царя в голове, Гиневра-Элизабет, – заявила та, – ничего вокруг себя не видишь.
   Они с Лансом засмеялись, а Гинни сердито вспыхнула. Но тут к ним подошел дядя Джервис, и Ланс мгновенно посерьезнел, повернулся к Гинни и предложил ей руку.
   – Давай я помогу тебе спуститься на берег, – сказал он со своей самой подкупающей улыбкой. – Нехорошо будет, если наша Гиневра-Элизабет спотыкнется и ушибется в первый же день возвращения домой.
   Гинни все еще была на него сердита, но предложенную руку взяла и даже была рада на нее опереться. Папа на пристани ее не встретил, да и сама пристань как-то покосилась и несколько досок в ней провалились. Видимо, ее потрепало недавним штормом, но почему же рабы ее не починили? Скоро ведь начнут съезжаться гости на бал по случаю ее возвращения – стыдно будет перед ними за такую ветхую пристань. Разговоров об этом хватит на несколько недель.
   Гинни еще больше расстроилась, увидев, что не только пристань была в запущенном состоянии. Проходя через сад, она увидела, что драгоценные мамины розы заросли сорняками. За ними явно уже несколько лет никто не ухаживал, и большинство кустов погибли, а те, что остались, тоже недолго протянут.
   Сколько перемен! Гинни вдруг вспомнила предупреждение миссис Тиббс, что ее ждут трудности. Нет, отчаянно спорила она сама с собой, для всего этого запустения должны быть причины, и, как только она увидит папу, он ей все объяснит. Наверно, он был так занят посадкой тростника, что забыл про другие дела – те, которыми обычно занималась мама.
   Она положит этому конец. «Я вернулась домой, чтобы тебе помогать», – заверит она папу. Она представила себя молодой хозяйкой, которая распоряжается рабами и всюду успевает, оставаясь при этом, как и Аманда Маклауд, настоящей леди.
   Гинни решительно шла к дому, стараясь не замечать заросли сорняков по обе стороны подъездной аллеи. Она два раза споткнулась о торчащие из земли корни, но уверила себя, что все это пустяки, что все станет на свое место, как только она поговорит с папой.
   Ее оптимизм слегка поубавился, когда они подошли к дому и она увидела, что папа вовсе не ждет ее на крыльце. Пароход давно дал гудок, извещая о своем прибытии. Что с Джоном Маклаудом – оглох и ослеп? Как еще объяснить, что он вроде не подозревает о приезде дочери?
   Но может быть, ждать ее на крыльце было не совсем разумна ступеньки крыльца казались еще более ненадежными, чем настил пристани. К ее удивлению, дядя Джервис спокойно перешагнул через отсутствующую нижнюю ступеньку и вошел в дом, не сказав по этому поводу ни слова.
   Что же случилось с ее любимым Розлендом? Дом, видимо, уже несколько лет не красили снаружи, и краска сильно облупилась. В одном из окон второго этажа уныло свисала на одной петле ставня. Наверно, когда дует ветер, она стучит об стену, однако почему-то никто и не подумал или починить ее, или снять совсем.
   И ветви дубов надо подрезать, думала Гинни,-а то они сдирают с крыши дранку. А глициния забралась по столбам веранды на второй этаж. Так и кажется, что ее лианы вот-вот задушат дом. Надо бы их обрезать.
   Невозмутимо переступив через сломанную ступеньку, Эдита-Энн вслед за отцом прошла в дом. Судя по спокойствию дяди Джервиса и его дочери, дом впал в это запущенное состояние уже давно. «Папа, как ты позволил такому случиться?» – с тоской подумала Гинни.
   Ланс погладил ее по руке.
   – Мужайся, милая, – сказал он, – я с тобой. Вместе мы со всем справимся.
   Его слова звучали пугающе – Гинни на секунду померещилось, что в доме ее ждет страшный людоед. Но в прихожей стоял только камердинер ее отца Гомер. Как же он сгорбился и постарел! Как и сам дом, негр состарился гораздо больше, чем ему полагалось бы за пять лет. Гинни смотрела на великолепную парадную лестницу, которой когда-то так гордилась мама. Дубовые перила уже давно не покрывали лаком, и на всем лежал слой пыли. Гинни казалось, что, если она остановится, пыль покроет ее как саваном.
   Дядя Джервис разбирал почту на столике возле входной двери, а Эдита-Энн исподтишка заглядывала ему через плечо. Потом оба нахмурились, по-видимому увидев письмо, которого опасались.
   – Что, еще один счет? – раздался скрипучий голос. Они повернулись к вошедшему, очевидно, захваченное врасплох. Если бы Джервис не воскликнул: «Джон!» – Гинни никогда не узнала бы в нем отца.
   При виде этого сгорбившегося и опиравшегося на трость старика у нее мучительно перехватило дыхание. Папа всегда держался так прямо и гордо. Годы изменили его даже больше, чем дядю Джервиса, Если Джервис располнел, то Джош усох. Грязная белая рубашка висела у него на плечах, как помятый белый флаг капитуляции, а в туго стянутых в поясе брюках свободно поместился бы еще один человек. Помятое лицо говорило о злоупотреблении алкоголем, но, если у Джервиса морщины скрывались в жирных подушках щек, у Джона они, казалось, были высечены в черепных костях.
   Он совсем не был похож на человека, которого помнила Гинни, на человека, которого она предполагала увидеть на пристани. Ей даже показалось, что это вовсе не папа, что сейчас кто-нибудь рассмеется я скажет: «Ловко мы тебя разыграли!»
   Но никто ничего не говорил никто даже не пошевелился. Все ждали, что скажет Джон.
   Тяжело опершись на трость, он обвел всех по очереди внимательным взглядом. Под этим взглядом присутствующие ерзали, как ожидающие наказания, нашалившие дети. Когда отец поглядел на Гинни, Ланс отпустил ее руку, оставив ее один на один с его изучающим взглядом.
   Гинни робко улыбнулась, но на лице отца не появилось ответной улыбки. Он смотрел на нее так, словно она была одной из накрытых чехлами статуй в прихожей.
   – Привезли, значит, – проскрипел он наконец, поворачиваясь к брату. – Только гляди, чтобы она еще чего-нибудь не натворила.
   После этого он сказал Гомеру, чтобы тот принес бутылку виски, и заковылял в свой кабинет.
   «Он не хочет меня знать!» – беззвучно воскликнула Гинни. Вопреки всем ее надеждам папа все еще не простил ее.
   Она вспомнила ту ночь, когда они смотрели друг на друга над бездыханным телом мамы. Тогда-то у него на глаза и опустилась эта завеса, точно он навсегда закрыл для нее свой ум и свое сердце.
   – Папа! – воскликнула Гинни вслед отцу, так же, как она воскликнула той ночью, но он, как и тогда, остался глух к ее мольбе. Дверь в кабинет закрылась, отец словно захлопнул ее перед носом Гинни.
   Этот звук вывел дядю Джервиса из оцепенения.
   – Я смотрю, Джон опять в дурном настроении.
   Опять в дурном настроении? Гинни стояла, закусив губу и изо всех сил удерживаясь от слез. Она с радостью ухватилась за это объяснение. Конечно, человек может быть в дурном настроении! Может, его тяготит эта жара, и он плохо себя чувствует? Но это же пройдет! Вот отдохнет папа и обязательно прижмет ее к груди. В конце концов она его единственный ребенок, не может быть, чтобы он не был рад ее видеть! Дядя Джервис повернулся к Лансу.
   – Надеюсь, грубость моего брата не помешает тебе остаться к ужину?
   Ланс опять взял Гинни под руку и улыбнулся ей.
   – Да я не уеду ни за что на свете!
   – Вот и прекрасно.
   Дядя Джервис хлопнул в ладоши и облизнулся, словно уже садился за обеденный стол.
   – Собираемся в гостиной в семь часов. Ужин будет в восемь. Мы с тобой тем временем поболтаем, – сказал он, улыбаясь Лансу и показывая рукой на дверь библиотеки, – а девочки поднимутся наверх. Нашей Гиневре-Элизабет наверняка хочется передохнуть с дороги.
   Оба мужчины с таким ожиданием воззрились на Гинни, что у нее не хватило сердца возразить. Да она и в самом деле устала. Ей будет нелегко даже подняться по лестнице, тем более что она, видимо, должна это сделать в сопровождении кузины.
   Эдита-Энн пошла вперед как хозяйка дома.
   – Ты будешь теперь спать здесь, – предупредила она Гинни, останавливаясь перед первой же дверью на втором этаже.