и электричество в дом, появляется из-под земли и пересекает залив. Я
перепрыгнул через железные прутья и приземлился обеими ногами на бетон,
потом пробежал по узкой верхушке трубы и спрыгнул на остров.
Дома я сразу пошел в свою комнату. Я оставил ружье, проверил Военный
Мешок и надел ремешок от него на голову, быстро закрепив другой на поясе. Я
опять запер комнату и пробежал трусцой до моста, восстанавливая дыхание.
Когда я миновал узкую калитку на середине моста, я ускорился.
На Кроличьих Землях все было так, как я оставил - кролик лежал
задушенный в сломанной катапульте, песок был взбит и перемешан там, где я
упал. Ветер по-прежнему шевелил траву и цветы, и вокруг не было животных,
даже чайки еще не заметили труп. Я тут же начал работать.
Сначала я достал двадцатисантиметровую бомбу для рытья траншей из
Военного Мешка. Я разрезал анус кролика. Я проверил бомбу, особенно сухость
белых кристаллов взрывчатой смеси, добавил соломину пластикового взрывателя
и заряд взрывчатки вокруг дыры, пробитой в черной трубке, и заклеил все
лентой. Я запихнул все внутрь еще теплого кролика и поставил его как бы
сидящим на корточках и смотрящим на норы. Потом я взял несколько меньших
бомб и поставил их внутри кроличьих нор, наступив на крыши туннелей так, что
они провались внутрь и оставив на поверхности только соломинки взрывателей.
Я наполнил пластиковые бутылки из-под растворителя и зажег зажигалку,
оставил ее лежать на вершине обрыва, в котором было большинство нор,
вернулся к первым обрушенным норам и зажег взрыватель своей одноразовой
зажигалкой. Запах горящего пластика оставался в моем носу, и яркий отсвет
горящей смеси плясал перед глазами, когда я торопился к следующей дыре,
взглянув на часы. Я поставил восемь бомб и смог зажечь их все за сорок
секунд.
Я сидел на вершине склона над норами, а зажигалка Огнемета слабо горела
в солнечном свете, когда, чуть больше чем через минуту, взорвался первый
туннель. Я почувствовал это задницей и улыбнулся. Остальные норы скоро тоже
взорвались, облако дыма от заряда вокруг каждой бомбы вырывалось из земли за
секунду до основного взрыва. Разбросанная земля выстрелила на Кроличьи
Земли, и звук взрывов прокатился по воздуху. Им я улыбнулся. Вообще-то шума
было немного. Вы не смогли бы услышать ни звука, если бы были в доме. Почти
вся энергия бомб ушла на выброс земли и воздуха в конце туннелей.
Первые оглушенные кролики вышли наружу, у двоих из них шла из носа
кровь, в остальном они казались неповрежденными, но шатались, почти падали.
Я сжал пластиковую бутылку и выдавил струю бензина над фитилем зажигалки,
которую я держал алюминиевым креплением от палатки в нескольких сантиметрах
от горлышка. Бензин загорелся, когда пролетал над фитилем в маленькой
стальной чашечке, зарычал в воздухе и со вспышкой упал вокруг и на кроликов.
Они загорелись и побежали, шатаясь и падая. Я поискал вокруг еще кроликов, а
первые два горели в центре Земель и, наконец, упали в траву, с негнущимися
лапами, но дергаясь и потрескивая на ветру. Небольшой язычок пламени лизнул
рот огнемета, я задул его. Появился другой, меньший кролик. Я задел его
струей огня, и он метнулся за пределы поражения, направляясь к воде около
холма, на котором сумасшедший самец атаковал меня. Я запустил руку в Военный
мешок, вытащил воздушный пистолет, взвел его и выстрелил одним движением. Я
промахнулся, и кролик утащил столбик дыма вокруг холма.
Я достал еще три кролика огнеметом до того, как я его загасил.
Последнее, что я сделал, это выстрелил пылающим потоком бензина на набитого
самца, до сих пор сидящего мертвым и сочащимся кровью на переднем плане
Земель. Пламя упало вокруг, и кролик исчез в катящемся оранжевом и
завивающемся черном. Через несколько секунд загорелся взрыватель, и после
приблизительно десяти секунд масса пламени выплеснулась вверх и наружу,
выбросив что-то черное и дымящееся больше чем на двадцать метров в вечерний
воздух и разбрасывая куски по Землям. Взрыв, намного больший, чем взрывы в
норах и при отсутствии чего-нибудь, что могло бы его приглушить, треснул над
дюнами как удар кнута, заставив уши зазвенеть, я даже подпрыгнул.
Остатки самца, упали далеко позади меня. Я шел по градиенту горелого
запаха до места, где они лежали. Большей частью это была голова и грязный
кусок позвоночника и ребер, а также около половины кожи. Я стиснул зубы и
поднял теплые останки, принес их на Земли и, размахнувшись, бросил их с
вершины обрыва.
Я стоял в косых солнечных лучах, теплых и желтых, в вони горящей плоти
и травы на ветру, в дыму, поднимавшемся в воздух из нор и от трупов, сером и
черном, в сладком запахе несгоревшего бензина, который шел от Огнемета,
лежащего там, где я его оставил; я дышал глубоко.
Остатками бензина я залил тело катапульты и пустую бутылку от Огнемета,
лежавших на песке, и поджег их. Я сидел со скрещенными ногами недалеко от
огня, уставившись на него с наветренной стороны, пока он догорел, и стали
видны только остатки Черного Разрушителя, потом я взял его испачканный сажей
скелет и закопал там, где он погиб, под холмом. У холма теперь будет имя -
Холм Черного Разрушителя.
Огонь везде погас, трава была слишком молодая и влажная, чтобы
загореться. Но я не был бы озабочен и если бы она загорелась. Я подумал, не
зажечь ли кусты дрока, но когда распускались цветы, они выглядели так
весело, и живые кусты пахли лучше, чем горелые, поэтому я не стал. Я решил,
что я устроил достаточно разрушений для одного дня. Катапульта была
отомщена, кролик - или то, что он означал, его дух, наверное - опозоренный и
разрушенный, получил жестокий урок, и я чувствовал себя хорошо. Если бы
ружье было чистым и внутри прицела или где-нибудь в другом месте трудном для
чистки не было песка, оно почти того бы стоило. Бюджет Обороны выдержит
покупку новой катапульты завтра, просто арбалету придется подождать до
следующей недели.
С этим прекрасным чувством удовлетворенности внутри, я собрал Военный
мешок и утомленно пошел домой, думая о случившемся, пытаясь вычислить, как и
почему, понять какие выводы должны быть сделаны и какие знаки прочитаны во
всем этом.
По пути я прошел мимо кролика, которого считал убежавшим, он лежал
недалеко от сверкающей чистой воды ручья, черный и перекошенный, зажатый в
странную искаженную позу, его сухие глаза обвиняюще уставились на меня.
Я спихнул его в воду.
Моего другого мертвого дядю со стороны матери Эрика звали Хармворс
Стоув. Он был бизнесменом в Белфасте, он и его жена смотрели за Эриком в
течение почти пяти лет, когда он был маленьким. В конце концов, Хармворс
совершил самоубийство с помощью электрической дрели и сверла в четверть
дюйма. Он вогнал сверло сквозь боковую кость черепа и, обнаружив что жив,
поехал в ближайшую больницу, где позже умер. На самом деле, я думаю, что я
немножко причастен к его смерти, она случилась меньше, чем через год после
того, как Стоувы потеряли своего единственного ребенка, Эсмерельду. Они не
знали - и никто не знал - она была одной из моих жертв.
Этой ночью я лежал в постели, ожидая возвращения моего отца и
телефонного звонка, думая о случившемся. Может быть, большой самец не с
Земель, а какое-нибудь дикое животное, которое пришло в норы извне, чтобы
терроризировать местных и сделаться главным, но погибло, встретив
превосходящее его существо, которое оно не могло понять.
Как хотите, но это был Знак. Я был уверен в этом. Весь пугающий эпизод
должен что-то значить. Моя автоматическая реакция может иметь общее с огнем,
предсказанным Фабрикой, но глубоко внутри я знал, это было не все, ягодки
ожидали впереди. Знак был во всем, не только в неожиданной ярости убитого
мной кролика, но также и в моем гневном, почти необдуманном ответе и в
судьбе невинных кроликов, принявших на себя тяжесть моего гнева.
Это также значило: я должен оглянуться назад и смотреть вперед. Первый
раз, когда я убил человека, это случилось из-за кроликов, встретивших
огненную смерть, а их огненная смерть от Огнемета была практически такая же,
как месть, обрушенная мной на норы. Всего слишком много, близкого и
совершенного. События развивались быстрее и были хуже, чем я ожидал. Я был в
опасности потерять контроль над ситуацией. Кроличьи Земли - теоретически
счастливые охотничьи угодья - показали, как это может произойти.
Тенденция всегда была от малого к большому, и Фабрика научила меня быть
настороже и уважать тенденции.
Свое первое убийство я совершил из-за того, что мой двоюродный брат
Блис Колдхейм сделал с нашими с Эриком кроликами. Эрик первым изобрел
Огнемет, и он лежал в том, что было велосипедным сараем (теперь это мой
сарай). Наш двоюродный брат, приехавший со своими родителями провести с нами
уик-энд, решил, что будет весело прокатиться на велике Эрика по мягкой грязи
на южном конце острова. Так он и сделал, пока мы запускали бумажных змеев.
Потом он вернулся и наполнил бензином Огнемет. Он сел с ним в саду,
спрятанный от окон веранды (где сидели его родители и наш отец) бельем,
раскачивающимся по ветру, он зажег огнемет и обрызгал пламенем две наши
клетки, сжигая всех наших красавцев.
Особенно был огорчен Эрик. Он плакал как девчонка. Я хотел убить Блиса
прямо на месте, порки, которую он получил от своего отца, Джеймса - брата
моего папы - было, по моему мнению, недостаточно за то, что он сделал с
Эриком, моим братом. Эрик был безутешен, в отчаянии, ведь он сделал вещь, с
помощью которой Блис уничтожил наших любимцев. Эрик всегда был немного
сентиментальным, чувствительным, умным, до того отвратительного случая все
были уверены: он пойдет далеко. В любом случае, это было начало Земель
Черепа, участка большой, старой, частично засыпанной землей дюны за домом,
куда отправлялись все наши домашние животные после своей смерти. Сгоревшие
кролики начали традицию. Старый Сол упокоился там до них, но это была
одноразовая акция.
О том, что я собирался сделать с Блисом, я никому ничего не сказал,
даже Эрику. Я был мудр в детстве, даже в нежном возрасте пяти лет, когда
большинство детей вечно говорят своим друзьям и родителям, что их ненавидят
и хотят, чтобы они умерли. Я молчал.
Когда Блис приехал в следующем году, он был даже еще неприятней, чем
раньше, потеряв свою левую ногу ниже колена в аварии на дороге (мальчик, с
которым он играл в ''слабо'', погиб). Блис презирал свою инвалидность, ему
тогда было десять, и он был очень активный. Он пробовал сделать вид, что
противная розовая штука, которую он вынужден был пристегивать, не
существует, что она не имеет с ним ничего общего. Он мог с трудом ездить на
велосипеде и любил бороться, играть в футбол, обычно голкипером. Мне тогда
только исполнилось шесть. И хотя Блис знал о каком-то маленьком случае,
произошедшем со мной, когда я был совсем маленьким, я определенно казался
ему более здоровым, чем был он сам. Он думал, это очень весело - помыкать
мной и бороться со мной, и бить, и пинать меня. Я убедительно сыграл радость
по поводу всех его грубых игр и, казалось, очень любил их с неделю, пока я
думал о том, как бы разделаться с нашим двоюродным братом.
Мой другой брат, родной брат Пол, был тогда еще жив. Он, Эрик и я
должны были развлекать Блиса. Мы приложили все усилия, водили Блиса по нашим
любимым местам, разрешали играть с нашими игрушками, играли с ним. Эрик и я
время от времени должны были останавливать его: когда он хотел бросить
маленького Пола в воду и посмотреть будет ли он держаться на поверхности или
когда он хотел срубить дерево на железнодорожные пути, которые идут через
Портнейл, но обычно мы ладили на удивление хорошо, хотя меня очень
раздражало, когда я видел как Эрик, который был того же возраста, что и
Блис, боится его.
В один прекрасный день, очень жаркий и полный гнуса, когда с моря дул
еле уловимым ветерок, мы все лежали на траве площадки к югу от дома. Пол и
Блис заснули, и Эрик лежал с руками под шеей, осовело уставившись в яркую
голубизну. Блис снял полую пластиковую ногу и оставил ее валяться в путанице
ремешков и длинных стеблей травы. Я следил, как Эрик медленно заснул, его
голова мягко склонилась в сторону, глаза закрылись. Я поднялся и пошел
погулять, в конце концов оказавшись у Бункера. Он еще не имел значения,
которое он приобрел в моей дальнейшей жизни, но место мне уже нравилось, и я
чувствовал себя как дома в его прохладе и темноте. Это был старый бетонный
блиндаж, построенный в конце последней войны для пушки, защищающей залив, и
он торчал как большой бетонный зуб. Я вошел внутрь и нашел змею. Это была
гадюка. Сначала я ее не видел, потому что был занят: просовывал старый
трухлявый столб от изгороди сквозь амбразуру, представляя, что это пушка, и
стрелял по воображаемым кораблям. Только после того, как я закончил это
делать, и пошел в угол, где лежала куча ржавых банок и старых бутылок, я
увидел там зигзагообразные полосы спящей змеи.
Решение действовать пришло почти мгновенно. Я тихо вышел наружу и нашел
кусок плавника, подходящий по форме, вернулся в Бункер, куском дерева поймал
змею за шею и забросил ее в первую же найденную ржавую банку, у которой
сохранилась крышка.
Не думаю, что змея полностью проснулась, когда я поймал ее, я был
осторожен и старался ее не трясти, когда бежал назад к месту, где мои братья
и Блис лежали на траве. Эрик перекатился, и одна рука была под головой, а
другая на глазах. Его рот был слегка открыт, и его грудь слегка двигалась.
Пол лежал на солнце. Свернувшись в маленький комок, неподвижный Блис лежал
на животе, руки под щекой, культя его левой ноги в цветах и траве
высовывалась из шорт как чудовищная эрекция. Я подошел ближе, сжимая ржавую
банку в своей тени. Безоконная задняя стена дома смотрела на нас сверху вниз
с расстояния приблизительно пятидесяти метров. Белые простыни слабо
покачивались в саду. Мое сердце дико билось, и я облизал губы.
Я осторожно сел около Блиса, не дав моей тени упасть на его лицо. Я
приложил одно ухо к банке и держал ее неподвижно. Я не слышал и не
чувствовал движения змеи. Около поясницы, в его тени я взял искусственную
ногу Блиса, гладкую и розовую. Я приставил ногу к банке и снял крышку. Затем
я медленно перевернул банку и ногу так, что банка оказалась над ногой. Я
потряс банку и почувствовал, как змея упала в ногу. Сначала ей это не
понравилось. Она двигалась и билась о пластиковые стенки и край банки, пока
я держал ее и потел, слушая гул насекомых и шорох травы, уставясь на Блиса,
он лежал спокойно и молча, его темные волосы время от времени шевелил ветер.
Мои руки дрожали, и пот заливал глаза.
Змея перестала двигаться. Я продолжал держать ее, опять взглянув на
дом. Потом я поворачивал ногу и банку до тех пор, пока нога лежала на траве
позади Блиса под тем же углом, что и раньше. В последний момент я осторожно
убрал банку. Ничего не случилось. Змея по-прежнему была внутри, я ее даже не
видел. Я поднялся, дошел до ближайшей дюны, бросил банку высоко над ее
вершиной, потом вернулся, лег туда, где сидел раньше, и закрыл глаза.
Первым проснулся Эрик, потом я открыл глаза как бы заспанный, и мы
разбудили Пола и нашего двоюродного брата. Блис избавил меня от заботы
предложить поиграть в футбол, и сам сделал это. Эрик, Пол и я обозначали
ворота, а Блис торопливо пристегивал свою ногу.
Никто ничего не заподозрил. С первых секунд, когда мои братья и я
стояли ошеломленно, а Блис кричал и прыгал, и дергал свою ногу, и до
слезного прощания родителей Блиса и снятием показаний Диггсом (заметка даже
появилась в "Инвернесском Курьере", смерть была замечена из-за своей
курьезности парой писак из желтой прессы), никто даже не предположил, что
это могло бы быть чем-нибудь, кроме трагического и слегка странного случая.
Только я знал больше.
Я не сказал Эрику. Он был шокирован случившимся и искренне жалел Блиса
и его родителей. Я только сказал: думаю, это был Божий суд, что Блис сначала
потерял ногу, а потом ее замена стала орудием его падения. Все из-за
кроликов. Эрик, который тогда проходил религиозную фазу - кажется, я ему
немного подражал - думал, что это было ужасной мыслью, Бог не такой. Я
сказал: тот, в которого я верю, такой.
В любом случае, такова была причина названия того участка земли Парком
Змеи.
Я лежал в постели, думая обо всем этом. Отец до сих пор не вернулся.
Возможно, он собирался не ночевать дома, что совершенно необычно, даже
пугающе. Возможно, он сбит кем-нибудь или умер от сердечного приступа.
У меня всегда было и осталось до сих пор двойственное отношение к
возможному несчастному случаю с моим отцом. Смерть всегда бодрит, заставляет
тебя понять, насколько ты сам жив, насколько ты уязвим, но пока удачлив;
смерть кого-нибудь близкого предоставляет хороший повод стать ненадолго
немного сумасшедшим и делать штуки, которые в другой ситуации были бы
непростительными. Какое удовольствие плохо себя вести и все равно получать
кучу соболезнований!
Но я бы скучал по нему и не знаю, как с юридической точки зрения я бы
мог остаться здесь. Получил бы я все его деньги? Это было бы здорово, я смог
бы сразу купить себе мотоцикл вместо того, чтобы ждать. Господи, я бы много
чего мог бы сделать, я даже не знаю, с чего именно начать думать. Но это
было бы большой переменой и я не знаю, готов ли я к ней.
Я чувствовал, как соскальзываю в сон, я начал воображать и видеть
всякие необычные штуки перед глазами: формы лабиринтов и расползающиеся
пятна неизвестных цветов, затем фантастические здания и космические корабли,
и оружие, и ландшафты. Я хотел бы лучше помнить мои сны...
Через два года после того, как я прикончил Блиса, я убил моего младшего
брата Пола, по иным и более важным причинам, чем те, по которым я избавился
от Блиса; еще через год я сделала то же самое с моей двоюродной сестрой
Эсмерельдой, более или менее из-за каприза.
Вот мой счет до сего дня. Три. Я не убивал никого уже много лет и
никогда не собираюсь этого делать.
Это просто была стадия, через которую я проходил.
Мои главные враги - Женщины и Море. Я их ненавижу. Женщин потому что
они слабые и глупые и живут в тени мужчины, и ничего с ними не сравнится, а
Море потому, что оно всегда раздражает меня, разрушая построенное мной,
смывая покинутое мной, очищая следы, которые я оставил. И я не уверен в
невиновности Ветра.
Море - нечто вроде мифологического врага, и в душе я приношу ему то,
что можно назвать жертвами, немного боясь его, уважая его, как следует, но
часто обращаясь с ним как с равным. Оно воздействует на мир, и я тоже, нас
нужно бояться. Женщины...ну, если вам интересно мое мнение, женщины -
существа неприятные. Я не люблю, когда они есть на острове, даже если это
всего лишь миссис Клэмп, которая приходит по субботам убирать в доме и
приносит продукты. Она очень древняя и беспола как бесполы очень старые и
очень маленькие. Но она же была женщиной, и я презираю это по моим
собственным причинам.
Я проснулся следующим утром, думая о том, вернулся или нет отец. Не
тратя времени на одевание, я пошел в его комнату. Я собирался дернуть дверь,
но услышал его храп до того, как дотронулся до ручки двери и потому повернул
и пошел в ванную.
В ванной, после того, как я пописал, я начал ежедневный ритуал
омовения. Сначала я принял душ. В течение двадцати четырех часов только во
время душа я снимаю свои трусы. Я положил старую пару в мешок для грязного
белья в шкафчике. Я тщательно помылся, начав с волос и закончив пальцами ног
и ногтями. Иногда, когда я должен приготовить драгоценные вещества, такие
как грязь из-под ногтей или пыль из пупка, я вынужден не принимать ванну или
душ несколько дней, я ненавижу это, потому что я чувствую себя грязным, все
чешется и единственная стоящая штука в таком воздержании - чувство после
хорошего душа в конце.
После душа и короткого растирания сначала полотенцем для лица и потом
банным полотенцем я подстриг ногти. Потом я хорошо почистил зубы
электрической зубной щеткой. Потом бритье. Я всегда использую пену для
бритья и станки последней модели (последнее достижение на сегодняшний момент
- плавающая головка с двойным лезвием), удаляя мягкие волоски, выросшие за
вчерашний день и ночь, с умением и точностью. Подобно всем моим омовения, я
бреюсь, соблюдая точный и предопределенный ритуал, я делаю бритвой то же
самое количество движений равной длины в одной и той же последовательности
каждое утро. Как всегда, я почувствовал пощипывание приливающей энергии,
когда я внимательно разглядывал идеально выбритую поверхность моего лица.
Я высморкался и вычистил нос, вымыл руки, почистил бритву, щипчики для
ногтей, душ и раковину, сполоснул полотенце и причесал свои волосы. К
счастью, прыщиков не было. Так что ничего больше делать не потребовалось,
кроме заключительного мытья рук и чистых трусов. Я положил все мои
приспособления для мытья, полотенца, бритву и так далее в точности там, где
они должны лежать, вытер пар с зеркала ванного шкафчика и вернулся в свою
комнату.
Там я надел носки, в этот день полагались зеленые. Потом рубашку цвета
хаки с карманами. Зимой у меня была бы под рубашкой майка и зеленый
армейский свитер поверх нее, но не летом же. Затем последовали мои зеленые
вельветовые штаны, коричневые ботинки "Кикерс", лейблы с них были сорваны,
как и со всего, что я ношу, поскольку я отказываюсь быть ходячей рекламой.
Мой военный жакет, нож, сумки, катапульту и другое снаряжение я взял с собой
на кухню.
Было еще рано, собирался дождь, о котором говорили во вчерашнем
прогнозе погоды. Я слегка позавтракал и был готов.
Я вышел в свежее влажное утро, двигаясь быстро, чтобы было тепло и
чтобы успеть обойти остров до начала дождя. Холмы за городом были спрятаны
облаками, ветер усиливался, на море поднималось волнение. Трава была мокрая
от росы, капли склоняли бутоны цветов и цеплялись за мои Жертвенные Столбы,
роса была как прозрачная кровь на съежившихся головах и маленьких высохших
телах.
Пара самолетов закричала над островом, на высоте сто метров быстро шли
крыло к крылу два "Ягуара", они пересекли весь остров за время одного
движения ресниц и полетели над морем. Я взглянул на них и пошел своим путем.
Однажды, пару лет назад двое таких же заставили меня подпрыгнуть. Они шли на
запрещенной небольшой высоте после учебной бомбежки над дальним краем залива
и так внезапно заревели над островом, что я подпрыгнул во время тонкого
маневра ловли банкой осы, сидевшей на старом пне около поломанного загона
для овец. Оса укусила меня.
В тот же день я пошел в город, купил пластиковую модель Ягуара, после
обеда склеил ее и ритуально взорвал маленькой бомбой на крыше бункера. Через
две недели в море недалеко от Нэрна упал Ягуар, хотя пилоту и удалось
вовремя катапультировался. Мне бы хотелось думать, что это подействовала
сила, но я подозреваю совпадение, высокоскоростные самолеты падают так
часто, неудивительно, что символический и реальный взрывы случились в
течение двух недель.
Я сидел на земляном берегу над Мадди Крик <Грязный Залив> и ел
яблоко. Я опирался на молодое дерево, которое саженцем было Убийцей. Сейчас
оно выросло и стало намного выше меня, но когда я и оно были одного роста, я
использовал его как неподвижную катапульту, охраняющую южные подходы к
острову. Тогда, как и сейчас, оно смотрело над широким заливом и грязью
цвета ствола старого ружья, из которой торчали обломки старой рыбацкой
лодки.
После Истории со Старым Солом я использовал катапульту для другой цели,
и оно стало Убийцей, грозой хомяков, мышей и сусликов.
Я помню, оно могло послать камень с кулак величиной через весь залив и
больше, чем на двадцать метров в качающуюся почву Большой земли; однажды я
попал в естественный ритм раскачиваний дерева и стрелял каждые две секунды.
Я мог послать камни в любую точку внутри шестидесяти градусов, изменяя
направление, в котором я дергал саженец назад и вниз. Я не попадал в
грызунов каждые две секунды, они расходовались по несколько штук в неделю.
Шесть месяцев я был лучшим покупателем зоомагазина в Портнейле, каждую
субботу покупая пару грызунов, и приблизительно раз в месяц покупал коробку
воланов в магазине игрушек. Сомневаюсь, что кто-то кроме меня использовал их
вместе.
Конечно же, у меня была причина делать все это, я мало что делаю без
той или другой причины. Я искал череп Старого Сола.
Я бросил огрызок над заливом, он упал в грязь на дальней стороне с
приятным плюхом. Я решил, что настало время как следует осмотреть Бункер и
побежал трусцой по берегу в направлении старого блиндажа, огибая самую южную
дюну острова, . Я остановился посмотреть на берег моря. Кажется, ничего
интересного там не было, но я помнил вчерашний урок, когда я остановился
понюхать воздух и казалось, все было в порядке, а через десять минут я
боролся с кроликом-камикадзе, потому я протрусил по склону дюны и вдоль
линии мусора, выброшенного морем.
Там была бутылка. Третьестепенный враг, к тому же пустой. Я подошел к
линии прибоя и выбросил бутылку. Она пропрыгала десять метров горлышком
вверх. Прилив еще не закрыл гальку, я набрал полную горсть камешков и бросил
перепрыгнул через железные прутья и приземлился обеими ногами на бетон,
потом пробежал по узкой верхушке трубы и спрыгнул на остров.
Дома я сразу пошел в свою комнату. Я оставил ружье, проверил Военный
Мешок и надел ремешок от него на голову, быстро закрепив другой на поясе. Я
опять запер комнату и пробежал трусцой до моста, восстанавливая дыхание.
Когда я миновал узкую калитку на середине моста, я ускорился.
На Кроличьих Землях все было так, как я оставил - кролик лежал
задушенный в сломанной катапульте, песок был взбит и перемешан там, где я
упал. Ветер по-прежнему шевелил траву и цветы, и вокруг не было животных,
даже чайки еще не заметили труп. Я тут же начал работать.
Сначала я достал двадцатисантиметровую бомбу для рытья траншей из
Военного Мешка. Я разрезал анус кролика. Я проверил бомбу, особенно сухость
белых кристаллов взрывчатой смеси, добавил соломину пластикового взрывателя
и заряд взрывчатки вокруг дыры, пробитой в черной трубке, и заклеил все
лентой. Я запихнул все внутрь еще теплого кролика и поставил его как бы
сидящим на корточках и смотрящим на норы. Потом я взял несколько меньших
бомб и поставил их внутри кроличьих нор, наступив на крыши туннелей так, что
они провались внутрь и оставив на поверхности только соломинки взрывателей.
Я наполнил пластиковые бутылки из-под растворителя и зажег зажигалку,
оставил ее лежать на вершине обрыва, в котором было большинство нор,
вернулся к первым обрушенным норам и зажег взрыватель своей одноразовой
зажигалкой. Запах горящего пластика оставался в моем носу, и яркий отсвет
горящей смеси плясал перед глазами, когда я торопился к следующей дыре,
взглянув на часы. Я поставил восемь бомб и смог зажечь их все за сорок
секунд.
Я сидел на вершине склона над норами, а зажигалка Огнемета слабо горела
в солнечном свете, когда, чуть больше чем через минуту, взорвался первый
туннель. Я почувствовал это задницей и улыбнулся. Остальные норы скоро тоже
взорвались, облако дыма от заряда вокруг каждой бомбы вырывалось из земли за
секунду до основного взрыва. Разбросанная земля выстрелила на Кроличьи
Земли, и звук взрывов прокатился по воздуху. Им я улыбнулся. Вообще-то шума
было немного. Вы не смогли бы услышать ни звука, если бы были в доме. Почти
вся энергия бомб ушла на выброс земли и воздуха в конце туннелей.
Первые оглушенные кролики вышли наружу, у двоих из них шла из носа
кровь, в остальном они казались неповрежденными, но шатались, почти падали.
Я сжал пластиковую бутылку и выдавил струю бензина над фитилем зажигалки,
которую я держал алюминиевым креплением от палатки в нескольких сантиметрах
от горлышка. Бензин загорелся, когда пролетал над фитилем в маленькой
стальной чашечке, зарычал в воздухе и со вспышкой упал вокруг и на кроликов.
Они загорелись и побежали, шатаясь и падая. Я поискал вокруг еще кроликов, а
первые два горели в центре Земель и, наконец, упали в траву, с негнущимися
лапами, но дергаясь и потрескивая на ветру. Небольшой язычок пламени лизнул
рот огнемета, я задул его. Появился другой, меньший кролик. Я задел его
струей огня, и он метнулся за пределы поражения, направляясь к воде около
холма, на котором сумасшедший самец атаковал меня. Я запустил руку в Военный
мешок, вытащил воздушный пистолет, взвел его и выстрелил одним движением. Я
промахнулся, и кролик утащил столбик дыма вокруг холма.
Я достал еще три кролика огнеметом до того, как я его загасил.
Последнее, что я сделал, это выстрелил пылающим потоком бензина на набитого
самца, до сих пор сидящего мертвым и сочащимся кровью на переднем плане
Земель. Пламя упало вокруг, и кролик исчез в катящемся оранжевом и
завивающемся черном. Через несколько секунд загорелся взрыватель, и после
приблизительно десяти секунд масса пламени выплеснулась вверх и наружу,
выбросив что-то черное и дымящееся больше чем на двадцать метров в вечерний
воздух и разбрасывая куски по Землям. Взрыв, намного больший, чем взрывы в
норах и при отсутствии чего-нибудь, что могло бы его приглушить, треснул над
дюнами как удар кнута, заставив уши зазвенеть, я даже подпрыгнул.
Остатки самца, упали далеко позади меня. Я шел по градиенту горелого
запаха до места, где они лежали. Большей частью это была голова и грязный
кусок позвоночника и ребер, а также около половины кожи. Я стиснул зубы и
поднял теплые останки, принес их на Земли и, размахнувшись, бросил их с
вершины обрыва.
Я стоял в косых солнечных лучах, теплых и желтых, в вони горящей плоти
и травы на ветру, в дыму, поднимавшемся в воздух из нор и от трупов, сером и
черном, в сладком запахе несгоревшего бензина, который шел от Огнемета,
лежащего там, где я его оставил; я дышал глубоко.
Остатками бензина я залил тело катапульты и пустую бутылку от Огнемета,
лежавших на песке, и поджег их. Я сидел со скрещенными ногами недалеко от
огня, уставившись на него с наветренной стороны, пока он догорел, и стали
видны только остатки Черного Разрушителя, потом я взял его испачканный сажей
скелет и закопал там, где он погиб, под холмом. У холма теперь будет имя -
Холм Черного Разрушителя.
Огонь везде погас, трава была слишком молодая и влажная, чтобы
загореться. Но я не был бы озабочен и если бы она загорелась. Я подумал, не
зажечь ли кусты дрока, но когда распускались цветы, они выглядели так
весело, и живые кусты пахли лучше, чем горелые, поэтому я не стал. Я решил,
что я устроил достаточно разрушений для одного дня. Катапульта была
отомщена, кролик - или то, что он означал, его дух, наверное - опозоренный и
разрушенный, получил жестокий урок, и я чувствовал себя хорошо. Если бы
ружье было чистым и внутри прицела или где-нибудь в другом месте трудном для
чистки не было песка, оно почти того бы стоило. Бюджет Обороны выдержит
покупку новой катапульты завтра, просто арбалету придется подождать до
следующей недели.
С этим прекрасным чувством удовлетворенности внутри, я собрал Военный
мешок и утомленно пошел домой, думая о случившемся, пытаясь вычислить, как и
почему, понять какие выводы должны быть сделаны и какие знаки прочитаны во
всем этом.
По пути я прошел мимо кролика, которого считал убежавшим, он лежал
недалеко от сверкающей чистой воды ручья, черный и перекошенный, зажатый в
странную искаженную позу, его сухие глаза обвиняюще уставились на меня.
Я спихнул его в воду.
Моего другого мертвого дядю со стороны матери Эрика звали Хармворс
Стоув. Он был бизнесменом в Белфасте, он и его жена смотрели за Эриком в
течение почти пяти лет, когда он был маленьким. В конце концов, Хармворс
совершил самоубийство с помощью электрической дрели и сверла в четверть
дюйма. Он вогнал сверло сквозь боковую кость черепа и, обнаружив что жив,
поехал в ближайшую больницу, где позже умер. На самом деле, я думаю, что я
немножко причастен к его смерти, она случилась меньше, чем через год после
того, как Стоувы потеряли своего единственного ребенка, Эсмерельду. Они не
знали - и никто не знал - она была одной из моих жертв.
Этой ночью я лежал в постели, ожидая возвращения моего отца и
телефонного звонка, думая о случившемся. Может быть, большой самец не с
Земель, а какое-нибудь дикое животное, которое пришло в норы извне, чтобы
терроризировать местных и сделаться главным, но погибло, встретив
превосходящее его существо, которое оно не могло понять.
Как хотите, но это был Знак. Я был уверен в этом. Весь пугающий эпизод
должен что-то значить. Моя автоматическая реакция может иметь общее с огнем,
предсказанным Фабрикой, но глубоко внутри я знал, это было не все, ягодки
ожидали впереди. Знак был во всем, не только в неожиданной ярости убитого
мной кролика, но также и в моем гневном, почти необдуманном ответе и в
судьбе невинных кроликов, принявших на себя тяжесть моего гнева.
Это также значило: я должен оглянуться назад и смотреть вперед. Первый
раз, когда я убил человека, это случилось из-за кроликов, встретивших
огненную смерть, а их огненная смерть от Огнемета была практически такая же,
как месть, обрушенная мной на норы. Всего слишком много, близкого и
совершенного. События развивались быстрее и были хуже, чем я ожидал. Я был в
опасности потерять контроль над ситуацией. Кроличьи Земли - теоретически
счастливые охотничьи угодья - показали, как это может произойти.
Тенденция всегда была от малого к большому, и Фабрика научила меня быть
настороже и уважать тенденции.
Свое первое убийство я совершил из-за того, что мой двоюродный брат
Блис Колдхейм сделал с нашими с Эриком кроликами. Эрик первым изобрел
Огнемет, и он лежал в том, что было велосипедным сараем (теперь это мой
сарай). Наш двоюродный брат, приехавший со своими родителями провести с нами
уик-энд, решил, что будет весело прокатиться на велике Эрика по мягкой грязи
на южном конце острова. Так он и сделал, пока мы запускали бумажных змеев.
Потом он вернулся и наполнил бензином Огнемет. Он сел с ним в саду,
спрятанный от окон веранды (где сидели его родители и наш отец) бельем,
раскачивающимся по ветру, он зажег огнемет и обрызгал пламенем две наши
клетки, сжигая всех наших красавцев.
Особенно был огорчен Эрик. Он плакал как девчонка. Я хотел убить Блиса
прямо на месте, порки, которую он получил от своего отца, Джеймса - брата
моего папы - было, по моему мнению, недостаточно за то, что он сделал с
Эриком, моим братом. Эрик был безутешен, в отчаянии, ведь он сделал вещь, с
помощью которой Блис уничтожил наших любимцев. Эрик всегда был немного
сентиментальным, чувствительным, умным, до того отвратительного случая все
были уверены: он пойдет далеко. В любом случае, это было начало Земель
Черепа, участка большой, старой, частично засыпанной землей дюны за домом,
куда отправлялись все наши домашние животные после своей смерти. Сгоревшие
кролики начали традицию. Старый Сол упокоился там до них, но это была
одноразовая акция.
О том, что я собирался сделать с Блисом, я никому ничего не сказал,
даже Эрику. Я был мудр в детстве, даже в нежном возрасте пяти лет, когда
большинство детей вечно говорят своим друзьям и родителям, что их ненавидят
и хотят, чтобы они умерли. Я молчал.
Когда Блис приехал в следующем году, он был даже еще неприятней, чем
раньше, потеряв свою левую ногу ниже колена в аварии на дороге (мальчик, с
которым он играл в ''слабо'', погиб). Блис презирал свою инвалидность, ему
тогда было десять, и он был очень активный. Он пробовал сделать вид, что
противная розовая штука, которую он вынужден был пристегивать, не
существует, что она не имеет с ним ничего общего. Он мог с трудом ездить на
велосипеде и любил бороться, играть в футбол, обычно голкипером. Мне тогда
только исполнилось шесть. И хотя Блис знал о каком-то маленьком случае,
произошедшем со мной, когда я был совсем маленьким, я определенно казался
ему более здоровым, чем был он сам. Он думал, это очень весело - помыкать
мной и бороться со мной, и бить, и пинать меня. Я убедительно сыграл радость
по поводу всех его грубых игр и, казалось, очень любил их с неделю, пока я
думал о том, как бы разделаться с нашим двоюродным братом.
Мой другой брат, родной брат Пол, был тогда еще жив. Он, Эрик и я
должны были развлекать Блиса. Мы приложили все усилия, водили Блиса по нашим
любимым местам, разрешали играть с нашими игрушками, играли с ним. Эрик и я
время от времени должны были останавливать его: когда он хотел бросить
маленького Пола в воду и посмотреть будет ли он держаться на поверхности или
когда он хотел срубить дерево на железнодорожные пути, которые идут через
Портнейл, но обычно мы ладили на удивление хорошо, хотя меня очень
раздражало, когда я видел как Эрик, который был того же возраста, что и
Блис, боится его.
В один прекрасный день, очень жаркий и полный гнуса, когда с моря дул
еле уловимым ветерок, мы все лежали на траве площадки к югу от дома. Пол и
Блис заснули, и Эрик лежал с руками под шеей, осовело уставившись в яркую
голубизну. Блис снял полую пластиковую ногу и оставил ее валяться в путанице
ремешков и длинных стеблей травы. Я следил, как Эрик медленно заснул, его
голова мягко склонилась в сторону, глаза закрылись. Я поднялся и пошел
погулять, в конце концов оказавшись у Бункера. Он еще не имел значения,
которое он приобрел в моей дальнейшей жизни, но место мне уже нравилось, и я
чувствовал себя как дома в его прохладе и темноте. Это был старый бетонный
блиндаж, построенный в конце последней войны для пушки, защищающей залив, и
он торчал как большой бетонный зуб. Я вошел внутрь и нашел змею. Это была
гадюка. Сначала я ее не видел, потому что был занят: просовывал старый
трухлявый столб от изгороди сквозь амбразуру, представляя, что это пушка, и
стрелял по воображаемым кораблям. Только после того, как я закончил это
делать, и пошел в угол, где лежала куча ржавых банок и старых бутылок, я
увидел там зигзагообразные полосы спящей змеи.
Решение действовать пришло почти мгновенно. Я тихо вышел наружу и нашел
кусок плавника, подходящий по форме, вернулся в Бункер, куском дерева поймал
змею за шею и забросил ее в первую же найденную ржавую банку, у которой
сохранилась крышка.
Не думаю, что змея полностью проснулась, когда я поймал ее, я был
осторожен и старался ее не трясти, когда бежал назад к месту, где мои братья
и Блис лежали на траве. Эрик перекатился, и одна рука была под головой, а
другая на глазах. Его рот был слегка открыт, и его грудь слегка двигалась.
Пол лежал на солнце. Свернувшись в маленький комок, неподвижный Блис лежал
на животе, руки под щекой, культя его левой ноги в цветах и траве
высовывалась из шорт как чудовищная эрекция. Я подошел ближе, сжимая ржавую
банку в своей тени. Безоконная задняя стена дома смотрела на нас сверху вниз
с расстояния приблизительно пятидесяти метров. Белые простыни слабо
покачивались в саду. Мое сердце дико билось, и я облизал губы.
Я осторожно сел около Блиса, не дав моей тени упасть на его лицо. Я
приложил одно ухо к банке и держал ее неподвижно. Я не слышал и не
чувствовал движения змеи. Около поясницы, в его тени я взял искусственную
ногу Блиса, гладкую и розовую. Я приставил ногу к банке и снял крышку. Затем
я медленно перевернул банку и ногу так, что банка оказалась над ногой. Я
потряс банку и почувствовал, как змея упала в ногу. Сначала ей это не
понравилось. Она двигалась и билась о пластиковые стенки и край банки, пока
я держал ее и потел, слушая гул насекомых и шорох травы, уставясь на Блиса,
он лежал спокойно и молча, его темные волосы время от времени шевелил ветер.
Мои руки дрожали, и пот заливал глаза.
Змея перестала двигаться. Я продолжал держать ее, опять взглянув на
дом. Потом я поворачивал ногу и банку до тех пор, пока нога лежала на траве
позади Блиса под тем же углом, что и раньше. В последний момент я осторожно
убрал банку. Ничего не случилось. Змея по-прежнему была внутри, я ее даже не
видел. Я поднялся, дошел до ближайшей дюны, бросил банку высоко над ее
вершиной, потом вернулся, лег туда, где сидел раньше, и закрыл глаза.
Первым проснулся Эрик, потом я открыл глаза как бы заспанный, и мы
разбудили Пола и нашего двоюродного брата. Блис избавил меня от заботы
предложить поиграть в футбол, и сам сделал это. Эрик, Пол и я обозначали
ворота, а Блис торопливо пристегивал свою ногу.
Никто ничего не заподозрил. С первых секунд, когда мои братья и я
стояли ошеломленно, а Блис кричал и прыгал, и дергал свою ногу, и до
слезного прощания родителей Блиса и снятием показаний Диггсом (заметка даже
появилась в "Инвернесском Курьере", смерть была замечена из-за своей
курьезности парой писак из желтой прессы), никто даже не предположил, что
это могло бы быть чем-нибудь, кроме трагического и слегка странного случая.
Только я знал больше.
Я не сказал Эрику. Он был шокирован случившимся и искренне жалел Блиса
и его родителей. Я только сказал: думаю, это был Божий суд, что Блис сначала
потерял ногу, а потом ее замена стала орудием его падения. Все из-за
кроликов. Эрик, который тогда проходил религиозную фазу - кажется, я ему
немного подражал - думал, что это было ужасной мыслью, Бог не такой. Я
сказал: тот, в которого я верю, такой.
В любом случае, такова была причина названия того участка земли Парком
Змеи.
Я лежал в постели, думая обо всем этом. Отец до сих пор не вернулся.
Возможно, он собирался не ночевать дома, что совершенно необычно, даже
пугающе. Возможно, он сбит кем-нибудь или умер от сердечного приступа.
У меня всегда было и осталось до сих пор двойственное отношение к
возможному несчастному случаю с моим отцом. Смерть всегда бодрит, заставляет
тебя понять, насколько ты сам жив, насколько ты уязвим, но пока удачлив;
смерть кого-нибудь близкого предоставляет хороший повод стать ненадолго
немного сумасшедшим и делать штуки, которые в другой ситуации были бы
непростительными. Какое удовольствие плохо себя вести и все равно получать
кучу соболезнований!
Но я бы скучал по нему и не знаю, как с юридической точки зрения я бы
мог остаться здесь. Получил бы я все его деньги? Это было бы здорово, я смог
бы сразу купить себе мотоцикл вместо того, чтобы ждать. Господи, я бы много
чего мог бы сделать, я даже не знаю, с чего именно начать думать. Но это
было бы большой переменой и я не знаю, готов ли я к ней.
Я чувствовал, как соскальзываю в сон, я начал воображать и видеть
всякие необычные штуки перед глазами: формы лабиринтов и расползающиеся
пятна неизвестных цветов, затем фантастические здания и космические корабли,
и оружие, и ландшафты. Я хотел бы лучше помнить мои сны...
Через два года после того, как я прикончил Блиса, я убил моего младшего
брата Пола, по иным и более важным причинам, чем те, по которым я избавился
от Блиса; еще через год я сделала то же самое с моей двоюродной сестрой
Эсмерельдой, более или менее из-за каприза.
Вот мой счет до сего дня. Три. Я не убивал никого уже много лет и
никогда не собираюсь этого делать.
Это просто была стадия, через которую я проходил.
Мои главные враги - Женщины и Море. Я их ненавижу. Женщин потому что
они слабые и глупые и живут в тени мужчины, и ничего с ними не сравнится, а
Море потому, что оно всегда раздражает меня, разрушая построенное мной,
смывая покинутое мной, очищая следы, которые я оставил. И я не уверен в
невиновности Ветра.
Море - нечто вроде мифологического врага, и в душе я приношу ему то,
что можно назвать жертвами, немного боясь его, уважая его, как следует, но
часто обращаясь с ним как с равным. Оно воздействует на мир, и я тоже, нас
нужно бояться. Женщины...ну, если вам интересно мое мнение, женщины -
существа неприятные. Я не люблю, когда они есть на острове, даже если это
всего лишь миссис Клэмп, которая приходит по субботам убирать в доме и
приносит продукты. Она очень древняя и беспола как бесполы очень старые и
очень маленькие. Но она же была женщиной, и я презираю это по моим
собственным причинам.
Я проснулся следующим утром, думая о том, вернулся или нет отец. Не
тратя времени на одевание, я пошел в его комнату. Я собирался дернуть дверь,
но услышал его храп до того, как дотронулся до ручки двери и потому повернул
и пошел в ванную.
В ванной, после того, как я пописал, я начал ежедневный ритуал
омовения. Сначала я принял душ. В течение двадцати четырех часов только во
время душа я снимаю свои трусы. Я положил старую пару в мешок для грязного
белья в шкафчике. Я тщательно помылся, начав с волос и закончив пальцами ног
и ногтями. Иногда, когда я должен приготовить драгоценные вещества, такие
как грязь из-под ногтей или пыль из пупка, я вынужден не принимать ванну или
душ несколько дней, я ненавижу это, потому что я чувствую себя грязным, все
чешется и единственная стоящая штука в таком воздержании - чувство после
хорошего душа в конце.
После душа и короткого растирания сначала полотенцем для лица и потом
банным полотенцем я подстриг ногти. Потом я хорошо почистил зубы
электрической зубной щеткой. Потом бритье. Я всегда использую пену для
бритья и станки последней модели (последнее достижение на сегодняшний момент
- плавающая головка с двойным лезвием), удаляя мягкие волоски, выросшие за
вчерашний день и ночь, с умением и точностью. Подобно всем моим омовения, я
бреюсь, соблюдая точный и предопределенный ритуал, я делаю бритвой то же
самое количество движений равной длины в одной и той же последовательности
каждое утро. Как всегда, я почувствовал пощипывание приливающей энергии,
когда я внимательно разглядывал идеально выбритую поверхность моего лица.
Я высморкался и вычистил нос, вымыл руки, почистил бритву, щипчики для
ногтей, душ и раковину, сполоснул полотенце и причесал свои волосы. К
счастью, прыщиков не было. Так что ничего больше делать не потребовалось,
кроме заключительного мытья рук и чистых трусов. Я положил все мои
приспособления для мытья, полотенца, бритву и так далее в точности там, где
они должны лежать, вытер пар с зеркала ванного шкафчика и вернулся в свою
комнату.
Там я надел носки, в этот день полагались зеленые. Потом рубашку цвета
хаки с карманами. Зимой у меня была бы под рубашкой майка и зеленый
армейский свитер поверх нее, но не летом же. Затем последовали мои зеленые
вельветовые штаны, коричневые ботинки "Кикерс", лейблы с них были сорваны,
как и со всего, что я ношу, поскольку я отказываюсь быть ходячей рекламой.
Мой военный жакет, нож, сумки, катапульту и другое снаряжение я взял с собой
на кухню.
Было еще рано, собирался дождь, о котором говорили во вчерашнем
прогнозе погоды. Я слегка позавтракал и был готов.
Я вышел в свежее влажное утро, двигаясь быстро, чтобы было тепло и
чтобы успеть обойти остров до начала дождя. Холмы за городом были спрятаны
облаками, ветер усиливался, на море поднималось волнение. Трава была мокрая
от росы, капли склоняли бутоны цветов и цеплялись за мои Жертвенные Столбы,
роса была как прозрачная кровь на съежившихся головах и маленьких высохших
телах.
Пара самолетов закричала над островом, на высоте сто метров быстро шли
крыло к крылу два "Ягуара", они пересекли весь остров за время одного
движения ресниц и полетели над морем. Я взглянул на них и пошел своим путем.
Однажды, пару лет назад двое таких же заставили меня подпрыгнуть. Они шли на
запрещенной небольшой высоте после учебной бомбежки над дальним краем залива
и так внезапно заревели над островом, что я подпрыгнул во время тонкого
маневра ловли банкой осы, сидевшей на старом пне около поломанного загона
для овец. Оса укусила меня.
В тот же день я пошел в город, купил пластиковую модель Ягуара, после
обеда склеил ее и ритуально взорвал маленькой бомбой на крыше бункера. Через
две недели в море недалеко от Нэрна упал Ягуар, хотя пилоту и удалось
вовремя катапультировался. Мне бы хотелось думать, что это подействовала
сила, но я подозреваю совпадение, высокоскоростные самолеты падают так
часто, неудивительно, что символический и реальный взрывы случились в
течение двух недель.
Я сидел на земляном берегу над Мадди Крик <Грязный Залив> и ел
яблоко. Я опирался на молодое дерево, которое саженцем было Убийцей. Сейчас
оно выросло и стало намного выше меня, но когда я и оно были одного роста, я
использовал его как неподвижную катапульту, охраняющую южные подходы к
острову. Тогда, как и сейчас, оно смотрело над широким заливом и грязью
цвета ствола старого ружья, из которой торчали обломки старой рыбацкой
лодки.
После Истории со Старым Солом я использовал катапульту для другой цели,
и оно стало Убийцей, грозой хомяков, мышей и сусликов.
Я помню, оно могло послать камень с кулак величиной через весь залив и
больше, чем на двадцать метров в качающуюся почву Большой земли; однажды я
попал в естественный ритм раскачиваний дерева и стрелял каждые две секунды.
Я мог послать камни в любую точку внутри шестидесяти градусов, изменяя
направление, в котором я дергал саженец назад и вниз. Я не попадал в
грызунов каждые две секунды, они расходовались по несколько штук в неделю.
Шесть месяцев я был лучшим покупателем зоомагазина в Портнейле, каждую
субботу покупая пару грызунов, и приблизительно раз в месяц покупал коробку
воланов в магазине игрушек. Сомневаюсь, что кто-то кроме меня использовал их
вместе.
Конечно же, у меня была причина делать все это, я мало что делаю без
той или другой причины. Я искал череп Старого Сола.
Я бросил огрызок над заливом, он упал в грязь на дальней стороне с
приятным плюхом. Я решил, что настало время как следует осмотреть Бункер и
побежал трусцой по берегу в направлении старого блиндажа, огибая самую южную
дюну острова, . Я остановился посмотреть на берег моря. Кажется, ничего
интересного там не было, но я помнил вчерашний урок, когда я остановился
понюхать воздух и казалось, все было в порядке, а через десять минут я
боролся с кроликом-камикадзе, потому я протрусил по склону дюны и вдоль
линии мусора, выброшенного морем.
Там была бутылка. Третьестепенный враг, к тому же пустой. Я подошел к
линии прибоя и выбросил бутылку. Она пропрыгала десять метров горлышком
вверх. Прилив еще не закрыл гальку, я набрал полную горсть камешков и бросил