Я без труда поймал осу. Она, можно сказать, пешком прошла в
церемониальную банку из-под джема, в которой я всегда держу заключенных для
Фабрики. Я поставил банку, закрытую крышкой с дырочками, и содержащую кроме
осы несколько листьев и кусочек кожуры апельсина, в тень берега реки и начал
строить плотину.
Я работал и потел в сете дня и раннего вечера, пока отец красил заднюю
часть дома, а оса осматривала внутреннюю стенку банки, шевеля антеннами.
Когда я наполовину построил плотину - не лучшее время для перемен - я
подумал, что было бы забавно взорвать ее, поэтому я позволил воде
переливаться и нашел самую маленькую бомбу с электрическим детонатором. Я
прикрепил детонатор к проводкам от фонарика, использовав оголенные концы
провода, выглядывающие из просверленной в черном металлическом корпусе
дырочки, и завернул бомбу в пару пластиковых мешков. Я заложил бомбу в
основание главной плотины, вывел провод за плотину, за неподвижную воду
позади плотины, почти туда, где ползала в своей банке оса. Я прикрыл песком
провода, чтобы все выглядело более естественно, а потом продолжил
строительство.
Система плотин получилась очень большой и сложной, там была не одна, а
две деревеньки, одна между двумя плотинами, и одна за последней плотиной.
Там были мосты и маленькие дороги, замок с четырьмя башнями и два дорожных
туннеля. Незадолго до часа, когда мы пьем чай, я вывел последний проводок из
фонарика и перенес банку с осой на вершину ближней дюны.
Я видел как отец красил вокруг окон холла. Я вспомнил узоры, которые он
когда-то нарисовал на парадной стене дома, которая повернута к морю; я их
помнил уже поблекшими, но они были классическими, вдохновленными глюками
искусства: огромные машущие мечи и жертвенники, которые прыгали по стене как
разноцветные яркие татуировки, изгибавшиеся над окнами и дверью. Реликт,
оставшийся от времен, когда отец был хиппи, сейчас они уже исчезли, стертые
ветром и морем, и дождем, и солнцем. Остались только очень нечеткие контуры,
еще различимые вместе с несколькими цветными пятнами, похожими на
отслаивающуюся кожу.
Я открыл фонарик, положил внутрь цилиндрические батарейки, закрепил их
и нажал кнопку включения на торце фонарика. Ток шел от девятивольтовой
упаковки батареек, примотанной изолентой к фонарику, по проводам идущим
через дырку, где была лампочка и в оболочку бомбы. Где-то около центра бомбы
стальная вата разгорелась сначала неярко, потом ослепительно и начала
плавиться, белая кристаллическая смесь взорвалась, разрывая металл - я еле
смог его согнуть, это стоило мне много пота, времени и сил - словно бумагу.
Бах! Передняя часть главной плотины вывалилась вперед и вверх, грязная
смесь пара и газа, воды и песка подпрыгнула в воздух и плюхнулась обратно.
Шум был замечательный, тупой, и дрожь земли я почувствовал задницей сквозь
штаны за секунду до звука взрыва, он был сильный.
Песок в воздухе остановился, упал, вызвал тысячу всплесков на воде и
застучал по дорогам и домам. Освобожденная вода вырвалась из пролома в
песчаной стене и покатилась вниз, засасывая песок с краев пролома, и
растеклась коричневым приливом до первой деревни, прошла сквозь нее,
наткнулась на вторую плотину, откатилась назад, разрушая песчаные дома,
наклонила замок и разметала треснувшие башни. Опоры моста подломились,
деревянный настил соскользнул и упал на сторону, затем вода начала
переливаться через плотину, и скоро вся верхняя часть ее была под водой и
размывалась потоком, несущимся из первой дамбы, фронт воды прошел пятьдесят
метров или больше. Замок исчез, развалился.
Я положил банку и сбежал с дюны, радуясь, а волна двигалась над
волнистой песчаной поверхностью ручья, ударила в дома, прокатилась по
дорогам, пробежала по тоннелям, натолкнулась на последнюю дамбу, быстро
расправилась с ней и продолжила разрушение еще целых домов второй деревни.
Плотины разрушались, дома соскальзывали в воду, мосты и туннели складывались
и падали, прекрасное чувство восторга поднялось волной из желудка и дошло до
горла, я был рад водному хаосу.
Я видел, как провода были смыты и откачены потоком в сторону, потом я
смотрел на передний край бегущей воды, быстро движущейся к морю по уже давно
высохшему песку. Я сел на землю напротив места, где была первая деревня,
там, где двигались, медленно наступая, коричневые горбы воды, и ждал, пока
шторм успокоится: ноги скрещены, локти на коленях и лицо на ладонях. Мне
было тепло, я был счастлив и хотел есть.
Наконец, когда ручей почти успокоился, и от нескольких часов моей
работы почти ничего не осталось, я заметил то, что искал: черный и
серебряный, разорванный и погнутый корпус бомбы, который выглядывал из песка
чуть впереди разрушенной плотины. Я не снимал ботинки, а встав на цыпочки на
сухом берегу, шел руками по песку, пока почти полностью растянулся и
оказался на середине ручья. Я поднял остатки бомбы со дна ручья, осторожно
зажал зазубренный корпус зубами и пошел на руках обратно, пока не смог
броситься на берег и встать.
Я вытер почти плоский кусок металла тряпкой из Военного Мешка, положил
бывшую бомбу внутрь мешка, потом забрал банку и пошел домой пить чай,
перепрыгнув через ручей чуть выше места, до которого доходила запертая
плотинами вода.
Любая из жизней - символ. Все, что мы делаем - часть узора, который мы
можем хотя бы немного изменить. Сильные создают свои собственные рисунки и
влияют на узоры остальных людей, слабые следуют курсами, которые для них
проложили другие. Слабые, несчастливые и глупые. Осиная Фабрика - часть
узора, следовательно она часть жизни, и более того, часть смерти. Фабрика
может отвечать на вопросы, ибо каждый вопрос - это начало, стремящееся к
концу, и Фабрика рассказывает о конце - смерти. Заберите себе внутренности
животных, жезлы, и кости, и книги, и птиц, и голоса, и все остальное дерьмо:
у меня есть Фабрика, она говорит о настоящем и будущем, а не о прошлом.
Той ночью я лежал в постели, зная, что Фабрика была готова и ждала осу,
которая ползала вокруг банки, стоявшей возле моей кровати, и искала свой
путь. Я думал о Фабрике на чердаке и ждал, когда зазвенит телефон.
Осиная Фабрика прекрасна и убийственна, и совершенна. Она намекнет мне
на то, что произойдет, она поможет мне понять, что нужно делать, и после
того, как я посоветуюсь с ней, я опробую наладить контакт с Эриком через
череп Старого Сола. В конце концов, мы же братья, даже если и только
наполовину, мы оба мужчины, даже если я - только наполовину. Мы понимаем
друг друга на уровне подсознания, даже если он сумасшедший, а я нет. Еще у
нас есть связь, о которой я раньше не думал, но которая может быть
использована: мы оба убивали.
Тогда я подумал, как думал и раньше: мужчины созданы для этого. Каждый
пол может делать одно дело хорошо. Женщины - рожать, а мужчины - убивать. Мы
- себя я считаю почетным мужчиной - сильный пол. Мы прорываем, вводим и
захватываем. Факт, что я способен только на аналогии с сексуальной
терминологией, меня не обескураживает, я ощущаю это в моих костях, в моих
некастрированных генах. Эрик должен ответить
Одиннадцать, полночь и сигнал точного времени, я выключил радио и
уснул.
Ранним утром, когда отец еще спал и холодный свет сочился сквозь
закрывшее солнце молодое облако, я тихо встал, тщательно умылся и побрился,
вернулся в свою комнату, медленно оделся, взял банку с выглядевшей сонной
осой и отнес ее на чердак, где ждала Фабрика. Я поставил банку на маленький
алтарь под окном и сделал последние приготовления, которые требовала
Фабрика. После того, как они были закончены, я взял немного зеленого геля
для умывания из бутылки около алтаря и хорошенько втер в руки. Я посмотрел
на Таблицы Времени, Приливов и Расстояния - маленькую красную книжицу,
которая лежала у другого края алтаря, и запомнил время высокого прилива. Две
осиные свечки я поставил на лицевой стороне Фабрики, там, где остановились
бы кончики стрелок часов, если бы они показывали время высокого прилива,
потом я немного приподнял крышку банки и достал из нее листья и кожуру
апельсина, оставив внутри только осу.
Я поставил банку на алтарь, украшенный разными амулетами: черепом змеи,
убившей Блиса (найдена и разрублена пополам с помощью садовой лопаты его
отцом - переднюю половину змеи я поднял из травы и спрятал в песке до того,
как Диггс забрал ее как улику; осколок бомбы, разорвавшей Пола (самый
маленький, какой я только мог найти, их там было много); кусочек ткани
палатки от змея, который поднял Эсмерельду (конечно, не от самого змея, а
обрезок); и блюдечко со старыми стертыми зубами Старого Сола ( их было легко
вырвать).
Я взял в руки свою промежность, закрыл глаза и повторил тайный
катехизис. Я мог бы повторять его автоматически, но я попробовал вдуматься в
смысл вопросов и ответов при их повторении. В них были мои признания, мои
мечты и надежды, страхи, ненависть - я до сих пор дрожу, произнося все это,
на автомате или нет. Магнитофон поблизости и ужасная правда о трех убийствах
всплывет на поверхность. Молитва опасна хотя бы поэтому. Она говорит мне о
том, кто я, чего хочу, что чувствую, и это может очень даже вывести из
равновесия - слышать себя, описание, сделанное в самом честном и объективном
настроении, настолько же унизительно слышать описание, сделанное в самые
светлые и радостные моменты. Когда я произнес катехизис, я без дальнейшего
промедления поднес осу к нижней части Фабрики и впустил ее внутрь.
Осиная Фабрика - не правильная и выглядящая разрушающейся смесь
металла, дерева, стекла и пластика - занимает площадь в несколько квадратных
метров. Центром ее служит циферблат от старых часов, которые раньше висели
над дверью Шотландского Королевского Банка в Портнейле.
Циферблат - самая важная вещь, которую мне удалось достать на городской
свалке. Я нашел его там в Год Черепа и прикатил циферблат домой по дороге на
остров, прогрохотал им по мосту. Я хранил его в сарае, пока отец не уехал на
весь день, потом я целый день напрягался и потел, поднимая огромный круг на
чердак. Циферблат почти метр в диаметре и сделан из металла, он тяжелый и
почти не поврежден, цифры римские, он как и остальные части часов был
изготовлен в Эдинбурге в 1864, ровно за сто лет до моего рождения.
Определенно не совпадение.
Конечно, такие часы смотрят в две стороны, должен где-то быть второй
циферблат, другая сторона часов, но хотя после того, как я нашел мой
циферблат, я рыскал по свалке несколько недель, найти его мне не удалось, и
это тоже часть мистики Фабрики - маленькая легенда о Граале. Старый Камерон
из мастерской сказал мне, что слышал, будто сборщик вторчермета из
Инвернесса забрал механизм часов, скорее всего, второй циферблат был
расплавлен несколько лет тому назад или украсил стену какого-нибудь
элегантного дома на Блэк Айл, построенного на доходы от мертвых машин и
колеблющейся цены на свинец. Я предпочитаю второй вариант.
В циферблате, который я подобрал, было несколько дырочек, но я оставил
только одну в центре, где механизм соединялся со стрелками, и через нее оса
попадает внутрь Фабрики. Там оса может бродить по циферблату, сколько
захочет, исследуя свечки с мертвыми кузинами или игнорируя их, если захочет.
Но дойдя до края циферблата, где я оградил его стенкой из дерева в два
дюйма высотой и накрыл метровым кругом из стекла, который сделал по моему
заказу стекольщик из города, оса может войти в один из двенадцати коридоров
через маленькую, величиной с осу, дверцу напротив огромной - для осы -
цифры. Если так решит Фабрика, все осы опускают маленький пусковой механизм,
сделанный из кусочков консервной банки, нитки и булавок, крошечная дверца
закрывается за насекомым, запирая его в избранном коридоре. Не смотря на все
мои старания держать механизмы дверей хорошо смазанными и сбалансированными,
не смотря на то, что я постоянно чиню и проверяю их до тех пор, пока самое
слабое давление заставляет их сработать: мне приходиться ходить очень
осторожно, когда происходит медленная и убивающая работа Фабрики - иногда
Фабрика не хочет допустить осу в выбранный коридор и разрешает ей выползти
обратно на циферблат.
Иногда оса летает или ползает вверх ногами по стеклянному кругу, иногда
она долго сидит около закрытой центральной дыры, через которую оса вползает
внутрь, но рано или поздно все они выбирают отверстие и дверь, которая
срабатывает, и их судьба определена.
Большинство смертей, которые предлагает Фабрика, автоматические, но
некоторые требуют моего вмешательства для coup de grace <удар милосердия
(фр.)> и это, конечно же, влияет на послание Фабрики. Я должен нажать на
спусковой крючок старого духового ружья, если оса ползет внутри его ствола;
я должен включить воду, если она упадет в Кипящее Озеро. Если оса заползет в
Гостиную Паука или Грот Венеры, или Муравейник, тогда могу сидеть спокойно и
наблюдать как природа берет свое. Если путь осы лежит в Кислотную Пропасть
или в Ледовый Дворец, или в шутливо названный Мужской Клуб (орудие смерти -
моя моча, обычно свежая), тогда я тоже могу только наблюдать. Если насекомое
упадет на многочисленные металлические стержни, к которым подведен ток, в
Комнате Вольта, я вижу как оса мгновенно умирает, если оно опрокинет мертвый
Груз, и я вижу как оно раздавлено; если оса забредет в Коридор Лезвий, я
вижу его разрубленным. Наблюдения за предоставленными осе альтернативными
смертями включает зрелище осы, переворачивающей на себя расплавленный воск,
пробующей отравленный джем или пришпиленной булавкой, которую притянула и
обрушила на жертву резиновая полоска; насекомое даже может запустить цепочку
событий, которая закончится для осы замкнутой камерой, заполненной
углекислым газом из баллончика для газирования воды в сифоне; но если она
выбирает между горячей водой и Поворотом Судьбы, мне приходится принять
непосредственное участие в ее смерти. Если оса направляется к Огненному
Озеру, я нажимаю на рычаг, который щелкает зажигалкой, поджигаеющей бензин.
Смерть в огне всегда была на Двенадцати, она - один из концов, которые
нельзя заменить Альтернативами. Огонь всегда символизировал смерть Пола,
который умер около полудня; смерть Блиса от яда представлена Гостиной Паука
в четыре часа. Эсмерельда, вероятно, утонула (Мужской Клуб), и для симметрии
я решил, что время ее смерти - восемь.
Я смотрел, как оса вышла их банки под фотографией Эрика, которую я
положил картинкой вниз на стекло. Насекомое не теряло времени даром, через
несколько секунд оно было на циферблате. Оса проползла по имени изготовителя
часов, совершенно не обратив внимания на осиные свечи, и почти сразу прошла
к большой цифре ХII, над ней и сквозь дверь напротив, дверь тихо
захлопнулась за ней. Оса быстро проследовала по коридору через воронку от
ловушки для ловли лобстеров, в которой нитка не позволяла бы ей вернуться
обратно, затем вошла в отполированную до блеска стальную трубку и
соскользнула в стальную камеру, где ей предстояло умереть.
Я сел, вздыхая. Я провел рукой по волосам и нагнулся вперед, наблюдая
за упавшей осой, она кружилась по местами почерневшему, окрашенному всеми
цветами радуги стальному ситечку, которое предназначалось для процеживания
чая, но здесь висело над емкостью с бензином. Я грустно улыбнулся. Камера
хорошо вентилировалась, в ней было множество дырочек - в металлическом дне и
верхушке стеклянной трубки - чтобы оса не задохнулась от паров бензина,
слабый запах которого обычно чувствовался, когда Фабрика была готова к
работе. Я чувствовал запах бензина и когда смотрел на осу, к нему
примешивался, вероятно, и запах сохнущей краски, но я не был до конца
уверен. Я пожал плечами и нажал на кнопку, кусочек железа соскользнул по
направляющей - алюминиевому колышку от палатки - и соприкоснулся с колесиком
и механизмом, выпускающим газ, на верхней части одноразовой зажигалки,
которая была около лужи бензина. Не понадобилось даже второй попытки,
зажигалка и лужа загорелись с первого раза, тонкие язычки пламени, яркие в
утреннем полумраке чердака, вились вокруг ситечка. Пламя не прошло внутрь,
но жар заставил осу взлететь, сердито жужжа, стучать по стеклу, падать на
дно, биться о край ситечка, перелететь через него; оса начала падать в
огонь, потом опять взлетела вверх, ударилась несколько раз о стальную
трубку, но наконец упала в ловушку железного ситечка. Она подпрыгнула в
последний раз, безнадежно замахала крылышками, но они, должно быть, были
обожжены, потому что ее полет был хаотичен, как у сумасшедшей, и она быстро
упала вниз и умерла, сначала шевелясь, потом сжимаясь, и наконец застыла,
слегка дымя.
Я сидел и смотрел, как обуглившееся насекомое испеклось до хруста, как
спокойное пламя поднялось до ситечка и обняло его как рука, как отражение
язычков пламени дрожало на задней стенке стеклянной трубки. Потом я наконец
потянулся, отстегнул основание трубки, подвинул к себе миску с бензином,
накрыл металлической крышкой и задул пламя. Я открыл камеру и достал из нее
тело пинцетом. Труп я положил в спичечный коробок и поставил коробок на
алтарь.
Фабрика не всегда отдает своих мертвецов: кислота и муравьи не
оставляют после себя ничего, Венерина мухоловка <насекомоядное
растение> и паук отдают только хитин. Но опять у меня было сгоревшее
тело, опять мне нужно было избавиться от него. Я положил голову на руки,
качаясь на стульчике. Меня окружала Фабрика, позади был алтарь. Я смотрел на
хаос участков Фабрики, на ее разнообразные пути к смерти, ее переходы,
коридоры и камеры, лампочки в конце туннелей, контейнеры, спусковые крючки,
батареи и нити, опоры и плоскости, трубки и провода. Я щелкнул парой
выключателей, и крохотные пропеллеры зашумели в коридорах, посылая к моему
лицу воздух, засосанный в колодцах, где был положен джем. Я прислушивался к
ним, пока не почувствовал запах джема, но он был для привлечения осторожных
ос к их смерти, а не для меня. Я отключил моторы.
Я начал выключать все подряд, отсоединяя, опорожняя и выливая. За окном
разгоралось утро, я слышал крики нескольких ранних птиц. Когда ритуал
выключения Фабрики был завешен, я вернулся к алтарю, осмотрел все, стоявшее
на нем: набор миниатюрных баночек, моих сувениров, вещей, которые я нашел и
сохранил. Фотографии всех моих мертвых родственников - и тех, кого убил я, и
тех, которые умерли сами по себе. Фотографии живых - Эрика, моего отца, моей
матери. Фотографии вещей - BSA 500, к сожалению, не того самого мотоцикла,
думаю, отец все их уничтожил; нашего дома, когда он был еще ярким от красок
и даже фотография самого алтаря.
Я прошел мимо спичечного коробка с мертвой осой, помахал им перед
алтарем, перед баночкой с песком с пляжа, бутылочками с моими драгоценными
жидкостями, стружками от палки моего отца, другим спичечным коробком с
ватой, на которой лежала пара молочных зубов Эрика, коробочкой с волосами
моего отца, другой с ржавчиной и краской, которые я соскреб с моста на
большую землю. Я зажег осиные свечи, закрыл глаза, держа коробочку-гроб
перед лбом, чтобы почувствовать осу внутри моей головы - щекочущее ощущение
внутри черепа. После того, как я задул свечи и накрыл алтарь, я поднялся,
отряхнул штаны, взял фото Эрика, которое я положил на стекло Фабрики,
завернул в нее гробик, закрепил фотографию резинкой и положил сверток в
карман жакета.
Я медленно шел вдоль пляжа к бункеру, руки в карманах, голова опущена
вниз, глаза смотрят на песок и ноги, но не видят их. Куда бы я ни посмотрел,
везде был огонь. Фабрика сказала о нем дважды, я инстинктивно применил его,
когда злобный самец напал на меня, оно было втиснуто во все незанятые уголки
моей памяти. И Эрик приближал его.
Я подставил лицо свежему ветру, видя пастельную голубизну и розовое
неба, ощущая влажный бриз, слыша шипение далекого отлива. Где-то заблеяла
овца.
Я должен был использовать Старого Сола, я должен был попытаться
наладить контакт с моим сумасшедшим братом до того, как все эти источники
огня объединятся и уничтожат Эрика или уничтожат мою жизнь на острове. Я
пытался внушить себе, что все не так уж серьезно, но я костьми чувствовал
обратное, Фабрика не лжет, хотя бы один раз она предсказала будущее
буквально. Я был озабочен.
В Бункере, когда гроб осы был возложен перед черепом Старого Сола, а из
глазниц его давно высохших глаз исходил свет, с опущенной головой я встал на
колени в остро пахнущей темноте перед алтарем. Я думал об Эрике, вспоминал
его таким, каким он был до того неприятного происшествия, до него, хотя он и
не жил на острове, он оставался его частью. Я вспомнил его как умного,
доброго, веселого мальчика и подумал о том, кем он стал сейчас: цунами огня
и разрушения, приближающееся к пескам острова подобно сумасшедшему ангелу, в
голове которого кишат крики безумия.
С закрытыми глазами я наклонился вперед и положил правую руку ладонью
вниз на верхушку черепа старого пса. Свеча была только что зажжена, кость
была только теплая. Какая-то неприятная, циничная часть моего мозга сказала
мне, что я выглядел как мистер Спок из "Звездного следа" во время слияния
разумов или чего-то подобного, но я ее проигнорировал. Я глубоко дышал и был
погружен в еще более глубокие размышления. Лицо Эрика - веснушки, светлые
волосы и застенчивая улыбка - появилось передо мной. Молодое лицо, тонкое,
интеллигентное, таким я помнил его, когда он был счастлив, во время нашего с
ним лета на острове.
Я сконцентрировался, сжал свои внутренности и задержал дыхание, как
будто я собирался вытолкнуть мешавший дышать комок, кровь ревела у меня в
ушах. Указательным и большими пальцами свободной руки я вдавил мои закрытые
глаза внутрь моего черепа, другая рука нагревалась на черепе Старого Сола. Я
увидел светлячки, беспорядочные движущиеся узоры, похожие на отпечатки
огромных пальцев.
Мой живот непроизвольно сжался, я ощутил волну огненной радости,
поднявшейся из него. Просто кислота и железы, знаю, но поток нес меня от
одного черепа к другому. Эрик! Я пробивался к нему! Я его чувствовал,
чувствовал боль в ногах, мозоли на подошвах, дрожащие мускулы, покрытые
потом грязные руки, немытую, чешущуюся кожу головы, я обонял его запах как
свой собственный, видел через его почти не закрывающиеся, горящие, красные
от крови, мигающие, сухие глаза. Я чувствовал остатки ужасного мяса, камнем
лежащего в моем желудке, вкус сожженной плоти и костей, и шерсти на моем
языке: я был там! Я был...
Столб огня ударил в меня. Я был отброшен, откинут от алтаря как осколок
мягкой шрапнели, отскочил от покрытого землей бетона и остановился у дальней
стены, голова жужжит, правая рука болит. Я упал на бок и свернулся в комок.
Я немного полежал, глубоко дыша, руками я обхватил бока и немного
качался из стороны в сторону, скребя головой по полу бункера. У правой кисти
было чувство, будто она размером и цветом с боксерскую перчатку. С каждым
ударом успокаивающегося сердца кисть посылала вверх по руке импульс боли. Я
тихо говорил сам с собой, медленно поднялся, потер глаза и слегка
покачнулся, немного притянул колени к голове и слегка отклонился назад. Я
попробовал лечить мое раненое эго.
Когда неясное изображение сфокусировалось, я увидел все еще светящийся
череп, внутри него продолжало гореть пламя. Я посмотрел на него, поднял
правую руку и начал ее лизать. Я огляделся, не поломал ли я что-нибудь на
полу во время своего внезапного бегства, но казалось, все было в порядке,
пострадал только я. Я вдохнул со всхлипом и расслабился, моя голова лежала
на прохладном бетоне стены.
Через несколько минут я наклонился и положил пульсирующую руку на пол
Бункера - охладиться. Подержал ее там, потом поднял, стер с руки часть
земли, пытаясь увидеть, есть ли на ней какое-нибудь повреждение, но свет был
слишком тусклым. Я медленно поднялся на ноги и пошел к алтарю. Зажег
трясущимися руками боковые свечи, положил осу к другим осам в пластиковый
штатив и сжег ее временный гроб на металлической плите перед Старым Солом.
Фото Эрика загорелось, мальчишечье лицо исчезло в огне. Я дунул в глазницу
Старого Сола и погасил свечу.
Я постоял, собираясь с мыслями, потом подошел к металлической двери
Бункера и открыл ее. Шелковый свет облачного, но яркого утра ворвался внутрь
и заставил меня поморщиться. Я вернулся внутрь, погасил остальные свечи и
опять осмотрел руку. Ладонь была красная и воспаленная. Я опять ее лизнул.
Я почти победил. Я был уверен: Эрик был уже в моих руках, его разум был
здесь, под моей ладонью, и я был его частью, видел мир его глазами, ощущал
движение крови по сосудам в его голове, чувствовал землю под его ногами, его
тело и его последний ужин. Но это было чересчур. Хаос в его голове слишком
силен для любого нормального человека. В нем была лунатическая сила полной
сосредоточенности, на которую способны только сумасшедшие, а самые неистовые
солдаты и самые агрессивные спортсмены могут имитировать короткое время.
Каждая частица мозга Эрика была сконцентрирована на его задаче - вернуться и
поджигать - и ни один нормальный мозг, даже мой, который так далек от
церемониальную банку из-под джема, в которой я всегда держу заключенных для
Фабрики. Я поставил банку, закрытую крышкой с дырочками, и содержащую кроме
осы несколько листьев и кусочек кожуры апельсина, в тень берега реки и начал
строить плотину.
Я работал и потел в сете дня и раннего вечера, пока отец красил заднюю
часть дома, а оса осматривала внутреннюю стенку банки, шевеля антеннами.
Когда я наполовину построил плотину - не лучшее время для перемен - я
подумал, что было бы забавно взорвать ее, поэтому я позволил воде
переливаться и нашел самую маленькую бомбу с электрическим детонатором. Я
прикрепил детонатор к проводкам от фонарика, использовав оголенные концы
провода, выглядывающие из просверленной в черном металлическом корпусе
дырочки, и завернул бомбу в пару пластиковых мешков. Я заложил бомбу в
основание главной плотины, вывел провод за плотину, за неподвижную воду
позади плотины, почти туда, где ползала в своей банке оса. Я прикрыл песком
провода, чтобы все выглядело более естественно, а потом продолжил
строительство.
Система плотин получилась очень большой и сложной, там была не одна, а
две деревеньки, одна между двумя плотинами, и одна за последней плотиной.
Там были мосты и маленькие дороги, замок с четырьмя башнями и два дорожных
туннеля. Незадолго до часа, когда мы пьем чай, я вывел последний проводок из
фонарика и перенес банку с осой на вершину ближней дюны.
Я видел как отец красил вокруг окон холла. Я вспомнил узоры, которые он
когда-то нарисовал на парадной стене дома, которая повернута к морю; я их
помнил уже поблекшими, но они были классическими, вдохновленными глюками
искусства: огромные машущие мечи и жертвенники, которые прыгали по стене как
разноцветные яркие татуировки, изгибавшиеся над окнами и дверью. Реликт,
оставшийся от времен, когда отец был хиппи, сейчас они уже исчезли, стертые
ветром и морем, и дождем, и солнцем. Остались только очень нечеткие контуры,
еще различимые вместе с несколькими цветными пятнами, похожими на
отслаивающуюся кожу.
Я открыл фонарик, положил внутрь цилиндрические батарейки, закрепил их
и нажал кнопку включения на торце фонарика. Ток шел от девятивольтовой
упаковки батареек, примотанной изолентой к фонарику, по проводам идущим
через дырку, где была лампочка и в оболочку бомбы. Где-то около центра бомбы
стальная вата разгорелась сначала неярко, потом ослепительно и начала
плавиться, белая кристаллическая смесь взорвалась, разрывая металл - я еле
смог его согнуть, это стоило мне много пота, времени и сил - словно бумагу.
Бах! Передняя часть главной плотины вывалилась вперед и вверх, грязная
смесь пара и газа, воды и песка подпрыгнула в воздух и плюхнулась обратно.
Шум был замечательный, тупой, и дрожь земли я почувствовал задницей сквозь
штаны за секунду до звука взрыва, он был сильный.
Песок в воздухе остановился, упал, вызвал тысячу всплесков на воде и
застучал по дорогам и домам. Освобожденная вода вырвалась из пролома в
песчаной стене и покатилась вниз, засасывая песок с краев пролома, и
растеклась коричневым приливом до первой деревни, прошла сквозь нее,
наткнулась на вторую плотину, откатилась назад, разрушая песчаные дома,
наклонила замок и разметала треснувшие башни. Опоры моста подломились,
деревянный настил соскользнул и упал на сторону, затем вода начала
переливаться через плотину, и скоро вся верхняя часть ее была под водой и
размывалась потоком, несущимся из первой дамбы, фронт воды прошел пятьдесят
метров или больше. Замок исчез, развалился.
Я положил банку и сбежал с дюны, радуясь, а волна двигалась над
волнистой песчаной поверхностью ручья, ударила в дома, прокатилась по
дорогам, пробежала по тоннелям, натолкнулась на последнюю дамбу, быстро
расправилась с ней и продолжила разрушение еще целых домов второй деревни.
Плотины разрушались, дома соскальзывали в воду, мосты и туннели складывались
и падали, прекрасное чувство восторга поднялось волной из желудка и дошло до
горла, я был рад водному хаосу.
Я видел, как провода были смыты и откачены потоком в сторону, потом я
смотрел на передний край бегущей воды, быстро движущейся к морю по уже давно
высохшему песку. Я сел на землю напротив места, где была первая деревня,
там, где двигались, медленно наступая, коричневые горбы воды, и ждал, пока
шторм успокоится: ноги скрещены, локти на коленях и лицо на ладонях. Мне
было тепло, я был счастлив и хотел есть.
Наконец, когда ручей почти успокоился, и от нескольких часов моей
работы почти ничего не осталось, я заметил то, что искал: черный и
серебряный, разорванный и погнутый корпус бомбы, который выглядывал из песка
чуть впереди разрушенной плотины. Я не снимал ботинки, а встав на цыпочки на
сухом берегу, шел руками по песку, пока почти полностью растянулся и
оказался на середине ручья. Я поднял остатки бомбы со дна ручья, осторожно
зажал зазубренный корпус зубами и пошел на руках обратно, пока не смог
броситься на берег и встать.
Я вытер почти плоский кусок металла тряпкой из Военного Мешка, положил
бывшую бомбу внутрь мешка, потом забрал банку и пошел домой пить чай,
перепрыгнув через ручей чуть выше места, до которого доходила запертая
плотинами вода.
Любая из жизней - символ. Все, что мы делаем - часть узора, который мы
можем хотя бы немного изменить. Сильные создают свои собственные рисунки и
влияют на узоры остальных людей, слабые следуют курсами, которые для них
проложили другие. Слабые, несчастливые и глупые. Осиная Фабрика - часть
узора, следовательно она часть жизни, и более того, часть смерти. Фабрика
может отвечать на вопросы, ибо каждый вопрос - это начало, стремящееся к
концу, и Фабрика рассказывает о конце - смерти. Заберите себе внутренности
животных, жезлы, и кости, и книги, и птиц, и голоса, и все остальное дерьмо:
у меня есть Фабрика, она говорит о настоящем и будущем, а не о прошлом.
Той ночью я лежал в постели, зная, что Фабрика была готова и ждала осу,
которая ползала вокруг банки, стоявшей возле моей кровати, и искала свой
путь. Я думал о Фабрике на чердаке и ждал, когда зазвенит телефон.
Осиная Фабрика прекрасна и убийственна, и совершенна. Она намекнет мне
на то, что произойдет, она поможет мне понять, что нужно делать, и после
того, как я посоветуюсь с ней, я опробую наладить контакт с Эриком через
череп Старого Сола. В конце концов, мы же братья, даже если и только
наполовину, мы оба мужчины, даже если я - только наполовину. Мы понимаем
друг друга на уровне подсознания, даже если он сумасшедший, а я нет. Еще у
нас есть связь, о которой я раньше не думал, но которая может быть
использована: мы оба убивали.
Тогда я подумал, как думал и раньше: мужчины созданы для этого. Каждый
пол может делать одно дело хорошо. Женщины - рожать, а мужчины - убивать. Мы
- себя я считаю почетным мужчиной - сильный пол. Мы прорываем, вводим и
захватываем. Факт, что я способен только на аналогии с сексуальной
терминологией, меня не обескураживает, я ощущаю это в моих костях, в моих
некастрированных генах. Эрик должен ответить
Одиннадцать, полночь и сигнал точного времени, я выключил радио и
уснул.
Ранним утром, когда отец еще спал и холодный свет сочился сквозь
закрывшее солнце молодое облако, я тихо встал, тщательно умылся и побрился,
вернулся в свою комнату, медленно оделся, взял банку с выглядевшей сонной
осой и отнес ее на чердак, где ждала Фабрика. Я поставил банку на маленький
алтарь под окном и сделал последние приготовления, которые требовала
Фабрика. После того, как они были закончены, я взял немного зеленого геля
для умывания из бутылки около алтаря и хорошенько втер в руки. Я посмотрел
на Таблицы Времени, Приливов и Расстояния - маленькую красную книжицу,
которая лежала у другого края алтаря, и запомнил время высокого прилива. Две
осиные свечки я поставил на лицевой стороне Фабрики, там, где остановились
бы кончики стрелок часов, если бы они показывали время высокого прилива,
потом я немного приподнял крышку банки и достал из нее листья и кожуру
апельсина, оставив внутри только осу.
Я поставил банку на алтарь, украшенный разными амулетами: черепом змеи,
убившей Блиса (найдена и разрублена пополам с помощью садовой лопаты его
отцом - переднюю половину змеи я поднял из травы и спрятал в песке до того,
как Диггс забрал ее как улику; осколок бомбы, разорвавшей Пола (самый
маленький, какой я только мог найти, их там было много); кусочек ткани
палатки от змея, который поднял Эсмерельду (конечно, не от самого змея, а
обрезок); и блюдечко со старыми стертыми зубами Старого Сола ( их было легко
вырвать).
Я взял в руки свою промежность, закрыл глаза и повторил тайный
катехизис. Я мог бы повторять его автоматически, но я попробовал вдуматься в
смысл вопросов и ответов при их повторении. В них были мои признания, мои
мечты и надежды, страхи, ненависть - я до сих пор дрожу, произнося все это,
на автомате или нет. Магнитофон поблизости и ужасная правда о трех убийствах
всплывет на поверхность. Молитва опасна хотя бы поэтому. Она говорит мне о
том, кто я, чего хочу, что чувствую, и это может очень даже вывести из
равновесия - слышать себя, описание, сделанное в самом честном и объективном
настроении, настолько же унизительно слышать описание, сделанное в самые
светлые и радостные моменты. Когда я произнес катехизис, я без дальнейшего
промедления поднес осу к нижней части Фабрики и впустил ее внутрь.
Осиная Фабрика - не правильная и выглядящая разрушающейся смесь
металла, дерева, стекла и пластика - занимает площадь в несколько квадратных
метров. Центром ее служит циферблат от старых часов, которые раньше висели
над дверью Шотландского Королевского Банка в Портнейле.
Циферблат - самая важная вещь, которую мне удалось достать на городской
свалке. Я нашел его там в Год Черепа и прикатил циферблат домой по дороге на
остров, прогрохотал им по мосту. Я хранил его в сарае, пока отец не уехал на
весь день, потом я целый день напрягался и потел, поднимая огромный круг на
чердак. Циферблат почти метр в диаметре и сделан из металла, он тяжелый и
почти не поврежден, цифры римские, он как и остальные части часов был
изготовлен в Эдинбурге в 1864, ровно за сто лет до моего рождения.
Определенно не совпадение.
Конечно, такие часы смотрят в две стороны, должен где-то быть второй
циферблат, другая сторона часов, но хотя после того, как я нашел мой
циферблат, я рыскал по свалке несколько недель, найти его мне не удалось, и
это тоже часть мистики Фабрики - маленькая легенда о Граале. Старый Камерон
из мастерской сказал мне, что слышал, будто сборщик вторчермета из
Инвернесса забрал механизм часов, скорее всего, второй циферблат был
расплавлен несколько лет тому назад или украсил стену какого-нибудь
элегантного дома на Блэк Айл, построенного на доходы от мертвых машин и
колеблющейся цены на свинец. Я предпочитаю второй вариант.
В циферблате, который я подобрал, было несколько дырочек, но я оставил
только одну в центре, где механизм соединялся со стрелками, и через нее оса
попадает внутрь Фабрики. Там оса может бродить по циферблату, сколько
захочет, исследуя свечки с мертвыми кузинами или игнорируя их, если захочет.
Но дойдя до края циферблата, где я оградил его стенкой из дерева в два
дюйма высотой и накрыл метровым кругом из стекла, который сделал по моему
заказу стекольщик из города, оса может войти в один из двенадцати коридоров
через маленькую, величиной с осу, дверцу напротив огромной - для осы -
цифры. Если так решит Фабрика, все осы опускают маленький пусковой механизм,
сделанный из кусочков консервной банки, нитки и булавок, крошечная дверца
закрывается за насекомым, запирая его в избранном коридоре. Не смотря на все
мои старания держать механизмы дверей хорошо смазанными и сбалансированными,
не смотря на то, что я постоянно чиню и проверяю их до тех пор, пока самое
слабое давление заставляет их сработать: мне приходиться ходить очень
осторожно, когда происходит медленная и убивающая работа Фабрики - иногда
Фабрика не хочет допустить осу в выбранный коридор и разрешает ей выползти
обратно на циферблат.
Иногда оса летает или ползает вверх ногами по стеклянному кругу, иногда
она долго сидит около закрытой центральной дыры, через которую оса вползает
внутрь, но рано или поздно все они выбирают отверстие и дверь, которая
срабатывает, и их судьба определена.
Большинство смертей, которые предлагает Фабрика, автоматические, но
некоторые требуют моего вмешательства для coup de grace <удар милосердия
(фр.)> и это, конечно же, влияет на послание Фабрики. Я должен нажать на
спусковой крючок старого духового ружья, если оса ползет внутри его ствола;
я должен включить воду, если она упадет в Кипящее Озеро. Если оса заползет в
Гостиную Паука или Грот Венеры, или Муравейник, тогда могу сидеть спокойно и
наблюдать как природа берет свое. Если путь осы лежит в Кислотную Пропасть
или в Ледовый Дворец, или в шутливо названный Мужской Клуб (орудие смерти -
моя моча, обычно свежая), тогда я тоже могу только наблюдать. Если насекомое
упадет на многочисленные металлические стержни, к которым подведен ток, в
Комнате Вольта, я вижу как оса мгновенно умирает, если оно опрокинет мертвый
Груз, и я вижу как оно раздавлено; если оса забредет в Коридор Лезвий, я
вижу его разрубленным. Наблюдения за предоставленными осе альтернативными
смертями включает зрелище осы, переворачивающей на себя расплавленный воск,
пробующей отравленный джем или пришпиленной булавкой, которую притянула и
обрушила на жертву резиновая полоска; насекомое даже может запустить цепочку
событий, которая закончится для осы замкнутой камерой, заполненной
углекислым газом из баллончика для газирования воды в сифоне; но если она
выбирает между горячей водой и Поворотом Судьбы, мне приходится принять
непосредственное участие в ее смерти. Если оса направляется к Огненному
Озеру, я нажимаю на рычаг, который щелкает зажигалкой, поджигаеющей бензин.
Смерть в огне всегда была на Двенадцати, она - один из концов, которые
нельзя заменить Альтернативами. Огонь всегда символизировал смерть Пола,
который умер около полудня; смерть Блиса от яда представлена Гостиной Паука
в четыре часа. Эсмерельда, вероятно, утонула (Мужской Клуб), и для симметрии
я решил, что время ее смерти - восемь.
Я смотрел, как оса вышла их банки под фотографией Эрика, которую я
положил картинкой вниз на стекло. Насекомое не теряло времени даром, через
несколько секунд оно было на циферблате. Оса проползла по имени изготовителя
часов, совершенно не обратив внимания на осиные свечи, и почти сразу прошла
к большой цифре ХII, над ней и сквозь дверь напротив, дверь тихо
захлопнулась за ней. Оса быстро проследовала по коридору через воронку от
ловушки для ловли лобстеров, в которой нитка не позволяла бы ей вернуться
обратно, затем вошла в отполированную до блеска стальную трубку и
соскользнула в стальную камеру, где ей предстояло умереть.
Я сел, вздыхая. Я провел рукой по волосам и нагнулся вперед, наблюдая
за упавшей осой, она кружилась по местами почерневшему, окрашенному всеми
цветами радуги стальному ситечку, которое предназначалось для процеживания
чая, но здесь висело над емкостью с бензином. Я грустно улыбнулся. Камера
хорошо вентилировалась, в ней было множество дырочек - в металлическом дне и
верхушке стеклянной трубки - чтобы оса не задохнулась от паров бензина,
слабый запах которого обычно чувствовался, когда Фабрика была готова к
работе. Я чувствовал запах бензина и когда смотрел на осу, к нему
примешивался, вероятно, и запах сохнущей краски, но я не был до конца
уверен. Я пожал плечами и нажал на кнопку, кусочек железа соскользнул по
направляющей - алюминиевому колышку от палатки - и соприкоснулся с колесиком
и механизмом, выпускающим газ, на верхней части одноразовой зажигалки,
которая была около лужи бензина. Не понадобилось даже второй попытки,
зажигалка и лужа загорелись с первого раза, тонкие язычки пламени, яркие в
утреннем полумраке чердака, вились вокруг ситечка. Пламя не прошло внутрь,
но жар заставил осу взлететь, сердито жужжа, стучать по стеклу, падать на
дно, биться о край ситечка, перелететь через него; оса начала падать в
огонь, потом опять взлетела вверх, ударилась несколько раз о стальную
трубку, но наконец упала в ловушку железного ситечка. Она подпрыгнула в
последний раз, безнадежно замахала крылышками, но они, должно быть, были
обожжены, потому что ее полет был хаотичен, как у сумасшедшей, и она быстро
упала вниз и умерла, сначала шевелясь, потом сжимаясь, и наконец застыла,
слегка дымя.
Я сидел и смотрел, как обуглившееся насекомое испеклось до хруста, как
спокойное пламя поднялось до ситечка и обняло его как рука, как отражение
язычков пламени дрожало на задней стенке стеклянной трубки. Потом я наконец
потянулся, отстегнул основание трубки, подвинул к себе миску с бензином,
накрыл металлической крышкой и задул пламя. Я открыл камеру и достал из нее
тело пинцетом. Труп я положил в спичечный коробок и поставил коробок на
алтарь.
Фабрика не всегда отдает своих мертвецов: кислота и муравьи не
оставляют после себя ничего, Венерина мухоловка <насекомоядное
растение> и паук отдают только хитин. Но опять у меня было сгоревшее
тело, опять мне нужно было избавиться от него. Я положил голову на руки,
качаясь на стульчике. Меня окружала Фабрика, позади был алтарь. Я смотрел на
хаос участков Фабрики, на ее разнообразные пути к смерти, ее переходы,
коридоры и камеры, лампочки в конце туннелей, контейнеры, спусковые крючки,
батареи и нити, опоры и плоскости, трубки и провода. Я щелкнул парой
выключателей, и крохотные пропеллеры зашумели в коридорах, посылая к моему
лицу воздух, засосанный в колодцах, где был положен джем. Я прислушивался к
ним, пока не почувствовал запах джема, но он был для привлечения осторожных
ос к их смерти, а не для меня. Я отключил моторы.
Я начал выключать все подряд, отсоединяя, опорожняя и выливая. За окном
разгоралось утро, я слышал крики нескольких ранних птиц. Когда ритуал
выключения Фабрики был завешен, я вернулся к алтарю, осмотрел все, стоявшее
на нем: набор миниатюрных баночек, моих сувениров, вещей, которые я нашел и
сохранил. Фотографии всех моих мертвых родственников - и тех, кого убил я, и
тех, которые умерли сами по себе. Фотографии живых - Эрика, моего отца, моей
матери. Фотографии вещей - BSA 500, к сожалению, не того самого мотоцикла,
думаю, отец все их уничтожил; нашего дома, когда он был еще ярким от красок
и даже фотография самого алтаря.
Я прошел мимо спичечного коробка с мертвой осой, помахал им перед
алтарем, перед баночкой с песком с пляжа, бутылочками с моими драгоценными
жидкостями, стружками от палки моего отца, другим спичечным коробком с
ватой, на которой лежала пара молочных зубов Эрика, коробочкой с волосами
моего отца, другой с ржавчиной и краской, которые я соскреб с моста на
большую землю. Я зажег осиные свечи, закрыл глаза, держа коробочку-гроб
перед лбом, чтобы почувствовать осу внутри моей головы - щекочущее ощущение
внутри черепа. После того, как я задул свечи и накрыл алтарь, я поднялся,
отряхнул штаны, взял фото Эрика, которое я положил на стекло Фабрики,
завернул в нее гробик, закрепил фотографию резинкой и положил сверток в
карман жакета.
Я медленно шел вдоль пляжа к бункеру, руки в карманах, голова опущена
вниз, глаза смотрят на песок и ноги, но не видят их. Куда бы я ни посмотрел,
везде был огонь. Фабрика сказала о нем дважды, я инстинктивно применил его,
когда злобный самец напал на меня, оно было втиснуто во все незанятые уголки
моей памяти. И Эрик приближал его.
Я подставил лицо свежему ветру, видя пастельную голубизну и розовое
неба, ощущая влажный бриз, слыша шипение далекого отлива. Где-то заблеяла
овца.
Я должен был использовать Старого Сола, я должен был попытаться
наладить контакт с моим сумасшедшим братом до того, как все эти источники
огня объединятся и уничтожат Эрика или уничтожат мою жизнь на острове. Я
пытался внушить себе, что все не так уж серьезно, но я костьми чувствовал
обратное, Фабрика не лжет, хотя бы один раз она предсказала будущее
буквально. Я был озабочен.
В Бункере, когда гроб осы был возложен перед черепом Старого Сола, а из
глазниц его давно высохших глаз исходил свет, с опущенной головой я встал на
колени в остро пахнущей темноте перед алтарем. Я думал об Эрике, вспоминал
его таким, каким он был до того неприятного происшествия, до него, хотя он и
не жил на острове, он оставался его частью. Я вспомнил его как умного,
доброго, веселого мальчика и подумал о том, кем он стал сейчас: цунами огня
и разрушения, приближающееся к пескам острова подобно сумасшедшему ангелу, в
голове которого кишат крики безумия.
С закрытыми глазами я наклонился вперед и положил правую руку ладонью
вниз на верхушку черепа старого пса. Свеча была только что зажжена, кость
была только теплая. Какая-то неприятная, циничная часть моего мозга сказала
мне, что я выглядел как мистер Спок из "Звездного следа" во время слияния
разумов или чего-то подобного, но я ее проигнорировал. Я глубоко дышал и был
погружен в еще более глубокие размышления. Лицо Эрика - веснушки, светлые
волосы и застенчивая улыбка - появилось передо мной. Молодое лицо, тонкое,
интеллигентное, таким я помнил его, когда он был счастлив, во время нашего с
ним лета на острове.
Я сконцентрировался, сжал свои внутренности и задержал дыхание, как
будто я собирался вытолкнуть мешавший дышать комок, кровь ревела у меня в
ушах. Указательным и большими пальцами свободной руки я вдавил мои закрытые
глаза внутрь моего черепа, другая рука нагревалась на черепе Старого Сола. Я
увидел светлячки, беспорядочные движущиеся узоры, похожие на отпечатки
огромных пальцев.
Мой живот непроизвольно сжался, я ощутил волну огненной радости,
поднявшейся из него. Просто кислота и железы, знаю, но поток нес меня от
одного черепа к другому. Эрик! Я пробивался к нему! Я его чувствовал,
чувствовал боль в ногах, мозоли на подошвах, дрожащие мускулы, покрытые
потом грязные руки, немытую, чешущуюся кожу головы, я обонял его запах как
свой собственный, видел через его почти не закрывающиеся, горящие, красные
от крови, мигающие, сухие глаза. Я чувствовал остатки ужасного мяса, камнем
лежащего в моем желудке, вкус сожженной плоти и костей, и шерсти на моем
языке: я был там! Я был...
Столб огня ударил в меня. Я был отброшен, откинут от алтаря как осколок
мягкой шрапнели, отскочил от покрытого землей бетона и остановился у дальней
стены, голова жужжит, правая рука болит. Я упал на бок и свернулся в комок.
Я немного полежал, глубоко дыша, руками я обхватил бока и немного
качался из стороны в сторону, скребя головой по полу бункера. У правой кисти
было чувство, будто она размером и цветом с боксерскую перчатку. С каждым
ударом успокаивающегося сердца кисть посылала вверх по руке импульс боли. Я
тихо говорил сам с собой, медленно поднялся, потер глаза и слегка
покачнулся, немного притянул колени к голове и слегка отклонился назад. Я
попробовал лечить мое раненое эго.
Когда неясное изображение сфокусировалось, я увидел все еще светящийся
череп, внутри него продолжало гореть пламя. Я посмотрел на него, поднял
правую руку и начал ее лизать. Я огляделся, не поломал ли я что-нибудь на
полу во время своего внезапного бегства, но казалось, все было в порядке,
пострадал только я. Я вдохнул со всхлипом и расслабился, моя голова лежала
на прохладном бетоне стены.
Через несколько минут я наклонился и положил пульсирующую руку на пол
Бункера - охладиться. Подержал ее там, потом поднял, стер с руки часть
земли, пытаясь увидеть, есть ли на ней какое-нибудь повреждение, но свет был
слишком тусклым. Я медленно поднялся на ноги и пошел к алтарю. Зажег
трясущимися руками боковые свечи, положил осу к другим осам в пластиковый
штатив и сжег ее временный гроб на металлической плите перед Старым Солом.
Фото Эрика загорелось, мальчишечье лицо исчезло в огне. Я дунул в глазницу
Старого Сола и погасил свечу.
Я постоял, собираясь с мыслями, потом подошел к металлической двери
Бункера и открыл ее. Шелковый свет облачного, но яркого утра ворвался внутрь
и заставил меня поморщиться. Я вернулся внутрь, погасил остальные свечи и
опять осмотрел руку. Ладонь была красная и воспаленная. Я опять ее лизнул.
Я почти победил. Я был уверен: Эрик был уже в моих руках, его разум был
здесь, под моей ладонью, и я был его частью, видел мир его глазами, ощущал
движение крови по сосудам в его голове, чувствовал землю под его ногами, его
тело и его последний ужин. Но это было чересчур. Хаос в его голове слишком
силен для любого нормального человека. В нем была лунатическая сила полной
сосредоточенности, на которую способны только сумасшедшие, а самые неистовые
солдаты и самые агрессивные спортсмены могут имитировать короткое время.
Каждая частица мозга Эрика была сконцентрирована на его задаче - вернуться и
поджигать - и ни один нормальный мозг, даже мой, который так далек от