жирную, сочную собаку, мы с нею становимся друзьями, я отвожу ее в лес и
потом я ее убиваю и ем. Что может быть проще? Я люблю жизнь на свежем
воздухе.
- Ты их жаришь?
- Ну конечно я их жарю, - негодующе сказал Эрик. - Кто я по твоему
мнению?
- Это все, что ты ешь?
- Нет. Я краду. В магазинах. Очень легко. Я краду то, что не могу есть,
просто чтобы не скучать. Например, тампоны и пластиковые пакеты для мусора,
и пакеты чипсов для вечеринок, и сотню трубочек для коктейлей, и двенадцать
разноцветных свечек для торта, и рамки для фотографий, и чехлы для рулевого
колеса из искусственной кожи, и крючки для полотенец, и кондиционеры для
белья, и освежители для воздуха "два в одном" для уничтожения этих
навязчивых кухонных запахов, симпатичные ящички для мелочей, и упаковки
кассет, и запирающиеся крышечки для канистр с бензином, и телефонные
справочники, журналы для похудения, кашпо, упаковки табличек с именами,
искусственные ресницы, косметички, микстуру против курения, игрушечные
часы...
- Ты не любишь чипсы? - быстро прервал его я.
- А? - его голос звучал растерянно.
- Ты упомянул пакеты чипсов для вечеринок как что-то, чего не можешь
есть.
- Ради бога, Франк, ты можешь съесть пакет чипсов для вечеринок?
- И как твое здоровье? - быстро сказал я. - То есть ты же спишь на
земле. Ты не простудился или что-нибудь такое?
- Я не сплю.
- Ты не спишь?
- Конечно, нет. Спать необязательно. Это что-то, что они говорят тебе,
чтобы контролировать тебя. Никто не обязан спать. Тебя учат спать, когда ты
еще ребенок. Если ты по-настоящему хочешь, ты можешь это преодолеть. Теперь
я никогда не сплю. Так гораздо проще быть настороже, чтобы они не
подкрались, и продолжать идти. Нет ничего лучше, чем продолжать идти.
Становишься похожим на корабль.
- На корабль? - теперь я растерялся.
- Прекрати повторять все, что я говорю, Франк. - Я слышал, как он
бросил деньги в автомат. - Я тебя научу не спать, когда я вернусь.
- Спасибо. Когда ты будешь здесь?
- Раньше или позже. Ха-ха-ха-ха!
- Слушай, Эрик, зачем ты ешь собак, если ты можешь украсть всю эту
ерунду?
- Я уже тебе сказал, ты - идиот, это дерьмо нельзя есть.
- Но тогда почему не красть что-то, что можно есть и не трогать собак,
а красть что-то, что есть нельзя? - предложил я. И я уже знал, это была
плохая идея, я слышал, как тон моего голоса поднимается выше и выше, пока я
говорил, это всегда знак того, что я залезаю в что-то вроде словесного
мусорного ведра. Эрик закричал:
- Ты рехнулся? Что с тобой? Зачем? Это собаки, правда? Я же не убиваю
котов или полевых мышей, или золотых рыбок, или кого-то еще. Я говорю о
собаках, ты бешеный даун! О собаках!
- Ты можешь не кричать на меня, - сказал я ровным тоном, хотя и начиная
закипать. - Я только спросил, почему ты тратишь впустую так много времени,
воруя мусор, который не можешь есть, а потом опять тратишь время, похищая
собак, если ты мог бы красть и есть одновременно.
- Одновременно? Одновременно? О чем ты шепчешь? - закричал Эрик, его
сдерживаемый голос стал грубым контральто.
- О, не кричи, - застонал я, положил руку на лоб, провел ею сквозь
волосы и закрыл глаза.
- Я буду кричать, если захочу! - закричал Эрик. - Ты думаешь, почему я
это делаю? А? Это собаки, ты маленький безмозглый мешок дерьма! У тебя
совсем мозгов не осталось? Что случилось с твоими мозгами, Франки? Ты
прикусил язык? Я сказал, ты прикусил язык?
- Не начинай стучать тр... - сказал я, вообще-то не в трубку.
- Ииииииииияяяррргггххх Влллиииааагггррллиииоооууррггхх! - Эрик плюнул
и подавился воздухом, потом следовал звук трубки телефона-автомата,
разбиваемой о стенки будки. Я вздохнул и осторожно положил трубку. Кажется,
я просто не могу общаться с Эриком по телефону.
Я вернулся в свою комнату, пытаясь забыть моего брата, я хотел рано
лечь спать, чтобы подняться вовремя для церемонии присвоения имени новой
катапульте. Я подумаю о том, как лучше общаться с Эриком, когда я закончу
это.
...Как корабль. Какой сумасошлатый.
С десяти лет я думал о себе, как о государстве, о стране или, по
меньшей мере, как о городе. Мне казалось, что когда я иногда использовал
разные подходы к идеям, поступкам и тому подобному, это было похоже на
политические настроения, которые сменяют друг друга в стране. Мне всегда
казалось, что люди голосуют за новое правительство не потому, что на самом
деле согласны с его политикой, а потому, что хотят перемен. Они почему-то
думают: все будет лучше при новом правительстве. Да, люди глупы, но их
мнение основано скорее на настроении, капризе и атмосфере, чем на тщательно
продуманных аргументах. Я ощущаю сходные процессы в собственной голове.
Иногда мысли и чувства, которые у меня возникали, не совпадали друг с
другом, и я решил, что внутри моего мозга сидит много разных людей.
Например, часть меня всегда чувствовала вину за убийства Блиса, Пола и
Эсмерельды. Та же часть сейчас чувствует вину за месть невинным кроликам
из-за одного кролика-негодяя. Но я сравниваю эту часть меня с оппозицией в
парламенте или с критически настроенными газетами, которые действуют как
совесть и тормоз, но не имеют власти и маловероятно, что они когда-нибудь ее
получат. Другая часть меня - расист, вероятно, потому, что я почти не
встречал цветных и мое знание о них основано на газетах и телевидении, где о
черных всегда говорят во множественном числе и они виновны до тех пор, пока
не доказано обратное. Эта часть меня сильна до сих пор, хотя конечно же я
знаю об отсутствии логического объяснения расовой ненависти. Когда я вижу
цветных в Портнейле, покупающих сувениры или остановившихся перекусить, я
надеюсь, они спросят меня о чем-нибудь и я смогу показать, какой я вежливый
и мой разум сильнее грубых инстинктов и воспитания.
Более того, не было необходимости мстить кроликам. Ее никогда нет, даже
в большом мире. Я думаю, месть людям, которые лишь косвенно или в силу
обстоятельств со злодеями, служит только для того, чтобы мстящие чувствовали
себя лучше. То же и со смертной казнью: ты хочешь ее применения к кому-то,
потому что тогда ты чувствуешь себя лучше, а потому, что она предупреждает
преступления или тому подобный нонсенс.
По крайней мере, кролики не будут знать о Франке Колдхейме, который
сделал с ними то, что он сделал, как группа людей знала бы о том, что с ними
сделали плохиши, тогда бы месть, в конце концов, имела бы противоположный
задуманному эффект, провоцируя, а не подавляя сопротивление. По крайней
мере, я признаю: все, что я совершил, было сделано для поддержания моего
эго, восстановления гордости и получения удовольствия, а не для спасения
страны или восстановления справедливости или воздаяния почестей усопшим.
Так, были и части меня, смотревшие на церемонию присвоения имени
катапульте с удивлением и даже презрением. В моей голове как бы
интеллектуалы страны иронически посмеивались над религией, но не могли
отрицать того эффекта, который она имела на народ. В ходе церемонии я
размазал серу из ушей, соплю, кровь, мочу, пыль из пупка и грязь из-под
ногтей по металлу, резине и пластику новой катапульты; затем провел ее
боевое крещение холостым выстрелом по осе без Крыльев, ползающей по
циферблату Фабрики и выстрелом по моей голой ноге, в результате которого я
поставил себе синяк.
Части меня думали, что все это нонсенс, но они были в абсолютном
меньшинстве. Остальной я знал - это работает. Дает силу, делает меня частью
моей собственной вещи и моего места в жизни. Из-за этого я чувствую себя
отлично.
Я нашел фотографию младенца Пола в одном из альбомов, которые я держу
на чердаке и после церемонии я написал имя новой катапульты на обратной
стороне фотографии, обернул ее вокруг железяки и закрепил кусочком изоленты,
потом спустился с чердака и вышел из дома в холодную морось нового дня.
Я пошел на растрескавшийся конец стапеля, который был на северном конце
острова. Я растянул резину катапульты почти до максимума и послал снаряд и
фотографию над морем. Всплеска я не увидел.
Катапульте ничего не угрожает, пока никто не знает ее имя. Определенно,
Черному Разрушителю это не помогло, но он умер из-за моей ошибки, а моя сила
настолько велика, что когда она ошибается - такое редко, но все же
случается, даже вещи, которые я наделил большой защитной силой, становятся
уязвимыми. Опять же, тогда я чувствовал гнев по поводу ошибки и решимость
предотвратить ее повторение. Это как наказать или расстрелять генерала,
который проиграл битву или отступил с важной территории.
Ну, я сделал, что мог для защиты катапульты и хотя мне было жалко, что
случившееся на Кроличьих Землях стоило мне оружия, которому я доверял,
которое побывало со мной во многих битвах (говоря о значительной сумме из
Бюджета Обороны, которое оно мне стоило), может быть, все к лучшему. Часть
меня, допустившая ошибку с кроликом, позволив ему на время одержать надо
мной верх, может по-прежнему быть где-то близко, если подробный самоанализ
не нашел ее. Некомпетентный или промахнувшийся генерал был отправлен в
отставку. Возвращение Эрика может потребовать от меня максимальных
эффективности, реакции и силы.
Было еще очень рано и хотя туман и морось должны были заставить меня
почувствовать себя размякшим, после церемонии я был в хорошем, уверенном
настроении.
Мне хотелось Бега, поэтому я оставил свитер около Столба, у которого я
был, когда Диггс принес новости, плотно затолкал катапульту между штанами и
ремнем. Я туго завязал ботинки, проверив перед этим носки, которые должны
быть без морщин, потом медленно протрусил по линии твердого песка между
линиями водорослей оставленных приливом. Мелкий дождик начинался и
прекращался, красный и нечеткий диск солнца иногда был виден сквозь туман и
облака. Я повернул по направлению слабого северного ветра. Я ускорялся
постепенно, входил в ритм легкого бега с широким шагом, который заставил мои
легкие правильно работать и подготовил мои ноги к более серьезной нагрузке.
Мои руки со сжатыми кулаками двигались в плавном ритме, посылая вперед
сначала кулак, потом противоположное ему плечо. Я глубоко дышал, топая по
песку. Добежав до распадавшейся на мелкие рукава перекатывающейся по песку
реки, я изменил ритм бега, чтобы легко перескочить через отдельные рукава.
Когда я закончил с ними, я опустил голову и увеличил скорость. Моя голова и
кулаки били по воздуху, ноги сгибались, летели, опирались и отталкивали.
Воздух хлестал меня, капли дождя кусали, когда я ударялся о них. Легкие
вдыхали, выдыхали, вдыхали, выдыхали; фонтаны влажного песка летели из-под
подошв, поднимаясь и падая на прежнее место, а я продолжал бежать. Я поднял
лицо и закинул голову назад, поставив шею ветру как любовник, дождю как
жертва. Мое дыхание дребезжало в горле, небольшое головокружение, которое я
начал чувствовать из-за гипервентиляции, прошло, когда мои мускулы взяли из
крови дополнительную силу. Я побежал быстрее, увеличивая скорость, вдоль
волнистой линии мертвых водорослей, я чувствовал себя как бусинка на нитке,
которую тянут по воздуху, так меня тянули горло, легкие и ноги, течение их
энергии. Я ускорялся, пока мог, а когда почувствовал, что больше не могу,
расслабился и вернулся к обычному быстрому бегу. Я пронесся по песку, дюны
слева от меня двигались мимо как трибуны на ипподроме. Впереди я видел
Воронку, где остановлюсь или где поверну. Я ускорился опять: голова опущена
вниз, я кричал внутри, мысленно орал изо всех сил, мой голос был как
завинчивающийся пресс, выжимающий последнее усилие из моих ног. Я летел над
песком, тело наклонено вперед как у ненормального, легкие горели, ноги
стучали.
Через минуту я сбросил скорость до трусцы, приблизился к Воронке и
почти упал в нее. Я бросил себя на песок внутри Воронки и лежал среди
камней, раскинув руки и ноги, тяжело дыша, уставившись на серое небо и
невидимую морось. Моя грудь поднималась и опадала, сердце колотилось внутри
своей клетки. В ушах был глухой рев, и все мое тело гудело, его покалывало.
Мускулы ног были в каком-то изумленном, дрожащем напряжении. Голова
откатилась на сторону, щека прижалась к прохладному мокрому песку.
Интересно, как себя чувствует умирающий.
Воронка, хромая нога моего отца и его палка, вероятно, его отказ купить
мне мотоцикл, свечи в черепе, легионы мертвых мышей и хомяков - все это вина
Агнесс, второй жены моего отца и моей матери.
Я не помню моей матери, потому что если бы я ее помнил, я бы ненавидел
ее. А так я ненавижу ее имя, саму мысль о ней. Она разрешила Стоувам забрать
Эрика в Белфаст, забрать с острова, забрать от того, о чем он знал. Стоувы
думали, что отец - плохой воспитатель, ведь он одевал Эрика в платьица и
разрешал ему бегать без присмотра, а моя мать разрешила им увезти его,
потому что не любила детей в целом и Эрика в частности, она думала, что он
каким-то образом отягощает ее карму. Вероятно, та же нелюбовь к детям
заставила ее оставить меня сразу же после рождения и была причиной ее
единственного после этого посещения острова, когда она стала, по меньшей
мере, частично ответственной за то, что случилось со мной. Я лежал здесь, в
Воронке, где убил ее второго сына и надеялся, что она тоже мертва.
Я опять побежал, медленно, полон энергии, и чувствуя себя даже лучше,
чем в начале Бега. Я уже ждал вечера в "Гербе" - пиво, треп с моим другом
Джеми и какая-нибудь энергичная музыка, от которой звенит в ушах. Я пробежал
стометровку, просто чтобы помотать головой и вытрясти из волос песок., потом
расслабился и побежал трусцой.
Камни Воронки обычно наводят меня на размышления, и этот раз не стал
исключением, особенно если вспомнить, как я лежал в позе распятого Христа,
открытый небу, думая о смерти. Ну, Пол умер так быстро, как только возможно,
в тот раз я определенно был гуманен. У Блиса было достаточно времени понять,
что происходит, пока он прыгал по песку Парка Змеи, крича как буйно
помешанный, а разъяренная змея кусала его культю; да и маленькая Эсмерельда
должна была подозревать, что с ней будет, когда ее медленно относило от
острова.
Моему брату Полу было пять лет, когда я его убил. Мне было восемь.
Убийство произошло через два с лишним года после того, как я избавился от
Блиса, это время мне понадобилось, чтобы найти способ упокоить и Пола. Не
то, чтобы у меня были к нему претензии, простоя знал - он не должен жить. Я
никогда не смог бы освободиться от пса, пока Пол не исчез (Эрик, бедный,
добрый, умный, но неосведомленный Эрик думает, что я не освободился от нее
до сих пор, и я не могу ему рассказать, почему я свободен).
Пол и я шли в северном направлении вдоль побережья в тихий, ясный
осенний день, который установился после яростного шторма предыдущей ночью.
Шторм сорвал куски шифера с крыши нашего дома, вырвал несколько деревьев
около овечьего сарая и даже порвал один из кабелей подвесного моста. Отец
взял Эрика убирать и чинить, а я убрал себя и Пола из-под их ног.
Мы всегда хорошо ладили с Полом. Вероятно. Я давно знал, что он
ненадолго в нашем мире, и я пытался, чтобы он повел отпущенное ему время по
возможности приятно, обращаясь с ним лучше, чем большинство парней ведут
себя со своими младшими братьями.
Мы увидели большие изменения, вызванные штормом, как только мы дошли до
реки, обозначающей конец острова. Она сильно раздулась, прорыв в песке
огромные ущелья, коричневые потоки воды продолжали вырывать куски из берегов
и уносить их. Нам с Полом пришлось дойти почти до моря при отливе, пока мы
смогли ее перейти. Мы пошли дальше, я держал Пола за руку, в душе моей не
было зла. Пол пел себе под нос и задавал вопросы вроде тех, которые обычно
задают дети, например, почему всех птиц не унесло во время шторма и почему
море не наполнилось водой до краев, если река течет так быстро.
Мы медленно шли по песку, останавливаясь посмотреть на интересные
штуки, которые вымыло из песка, так постепенно закончился пляж. Там, где
раньше песок непрерывной золотой линией тянулся до горизонта, в тот день мы
заметили, как появлялись камни, их становилось больше и больше, пока дюны не
стали смотреть на каменный берег. Ночной шторм смыл весь песок от реки и
дальше мест, названия которых я знал, дальше тех, где я когда-нибудь бывал.
Выглядело это все впечатляюще, я сначала даже немного испугался, очень уж
большое изменение в облике острова. Но я вспомнил, как отец рассказывал мне
о подобном, песок всегда возвращается обратно за несколько недель или
месяцев.
Пол радостно бегал, прыгал с камня на камень и бросал гальку в лужи
между камнями. Озерца среди камней были для него новинкой. Мы шли по
разоренному пляжу, находя интересные куски плавника и в конце концов пришли
к заржавевшей штуке, я издалека принял за цистерну для воды или
полузасыпанное каноэ. Штука выглядывала на полтора метра из кучи песка,
поднимаясь из нее почти под прямым углом. Пол пытался поймать рыбку в луже,
а я рассматривал находку.
Недоумевая, я дотронулся до тонкого цилиндра, чувствуя в ней что-то
очень спокойное и сильное, хотя и не зная, почему. Потом я отступил назад и
посмотрел на цилиндр. Его форма стала мне понятна, и я смог грубо прикинуть,
какая часть цилиндра еще погребена в песке. Это была стоящая на хвосте
бомба.
Я осторожно вернулся к бомбе, стал ее осторожно поглаживать и издавать
утешающие звуки. Она была красная от ржавчины и черная от разложения, пахла
сыростью и отбрасывала конусовидную тень. Я пошел вдоль линии тени по песку,
через камни и обнаружил себя смотрящим на маленького Пола, счастливо
плескавшегося в луже, бьющего по воде большим плоским куском дерева размером
почти с него самого. Я улыбнулся и позвал его:
- Видишь эту штуку? - спросил я. Это был риторический вопрос. Пол
кивнул, уставившись на меня большими глазами. - Это колокол. Такой, как в
городской церкви. Звук, который мы слышим по воскресеньям, понимаешь?
- Да. Слазу после завтрака, Фланк?
- Что?
- Звон слазу после восклесного завтлака, Фланк. - Пол слегка ударил
меня по колену своей пухлой ручкой. Я кивнул:
- Да, правильно. Колокола звенят. Они большие пустые внутри куски
металла, наполненные звоном и они выпускают его воскресным утром после
завтрака. Вот что это.
- Завтлак? - Пол посмотрел на меня снизу вверх, сильно нахмурив бровки.
Я терпеливо покачал головой.
- Нет, колокол.
- К - это колокол, - спокойно сказал Пол, кивая, и уставился на ржавый
цилиндр, вероятно, вспомнив старую азбуку. Пол был умный мальчик, отец
собирался послать его в школу, когда придет время, и уже начал учить с ним
алфавит.
- Правильно. Ну, наверно, этот колокол упал с корабля или его принесло
наводнением. Я знаю, что мы сделаем. Я пойду в дюны, а ты ударишь по
колоколу своей деревяшкой, и мы посмотрим, смогу ли я его услышать. Сделаем
так? Хочешь? Звон будет очень громкий, и ты можешь испугаться. - Я нагнулся,
чтобы мое лицо было на одном уровне с лицом Пола. Он яростно потряс головой
и задрал нос:
- Нет! Не испугаюсь! - закричал он. - Я... - он уже собрался обойти
меня и ударить по бомбе куском дерева, он уже поднял его над головой и
замахнулся, когда я протянул руку и обхватил его за талию.
- Не сейчас, - сказал я. - Подожди, пока я отойду подальше. Это старый
колокол и в нем мог остаться только один хороший звук. Ты же не хочешь
потратить его впустую?
Пол рванулся, выражение его лица, казалось, говорило: он не против
потратить впустую что угодно, если при этом он ударит колокол своим куском
дерева.
- Холосо, - сказал он и прекратил вырываться. Я его отпустил.
- Но я могу удалить оцень, оцень сильно?
- Изо всех сил. Когда я махну с верхушки дюны. Хорошо?
- Мозно мне поплобовать?
- Пробуй, ударив по песку.
- Мозно бить по лузам?
- Да, бей по воде. Хорошая мысль.
- Мозно бить по этой лузе? - Он указал палкой на круглое озерцо около
бомбы. Я покачал головой:
- Нет, колокол может рассердиться.
Он нахмурился:
- Колокола умеют селдиться?
- Да. Я ухожу. Ты очень сильно ударишь, а я буду очень внимательно
слушать, хорошо?
Он потряс головой:
- Холосо.
- Отлично. Я быстро. - Я повернулся и медленно побежал в дюны. Спина
моя чувствовала себя странно, Я посмотрел вокруг, нет ли кого поблизости.
Никого не было, только несколько чаек кружилось в небе, по которому плыли
рваные облака. Когда я обернулся и посмотрел через плечо, я увидел Пола. Он
все еще стоял около бомбы, держал палку обеими руками и изо всех сил шлепал
ею по песку, подпрыгивая и крича. Я побежал быстрее, перепрыгивая через
камни на твердый песок, через линию прилива на сухой золотой песок, потом на
траву ближайшей дюны. Я взобрался на ее верхушку и посмотрел туда, где стоял
Пол, маленькая фигурка на фоне зеркал луж и влажного песка, выделяясь на
фоне наклоненного металлического корпуса. Я постоял, подождал, пока он
заметит меня, последний раз посмотрел по сторонам, помахал высоко поднятыми
над головой руками и упал на землю.
Пол выглядел как далекая куколка, которая дергалась, прыгала и
размахивала руками, настойчиво стуча по боку бомбы. Я слышал его крики над
шепотом травы на ветру. "Черт", - сказал я и подпер рукой щеку, и тут Пол
после быстрого взгляда в мою сторону начал атаковать нос бомбы. Он влупил по
бомбе, я убрал руку из-под щеки, приготовившись прижаться к земле, когда
Пол, бомба, маленькое озерцо вокруг нее и все остальное внутри круга
диаметром приблизительно десять метров внезапно исчезло внутри растущей
колонны песка, пара и летящих камней, на мгновение, на ослепительно короткую
первую секунду освещенную изнутри вспышкой взрывчатки.
Поднимающаяся колонна расцвела и поплыла в сторону, начиная опадать,
ударная волна качнула дюну подо мной. Краем глаза я заметил множество мелких
песчаных лавин, сходящих с высыхающих склонов ближних дюн. Звуковая волна
пошла дальше, похожая на треск и ворчание грома. Я смотрел на постепенное
расширение от центра взрыва круга всплесков на лужах, когда поднятый песок
вернулся на землю. Колонна газа и пыли, зачернив песок под собою, была
развеяна ветром, у ее основания появилась дымка, похожая на ту, которую
иногда можно видеть под тучей в начале дождя. Я увидел воронку.
Я сбежал к подножию дюны. Я стоял в приблизительно пятидесяти метрах от
еще дымившейся воронки. Я не стал внимательно рассматривать обломки, которые
валялись вокруг нее, косясь на них краем глаза, желая и не желая увидеть
кровавое мясо или рваную одежду. Звук взрыва вернулся неясным эхом,
отразившись от холмов за городом. Край воронки был отмечен большими
осколками камня, вырванными из материнской породы под песком, они стояли
вокруг воронки как сломанные зубы, указывающие в небо или покосившиеся. Я
видел, как далекое облако, рожденное взрывом, плыло по ветру над заливом,
исчезая, потом я повернулся и побежал к дому изо всех сил.
Теперь я уже знаю, что это была немецкая пятисоткилограммовая бомба,
сброшенная подбитым "Хейнкелем 111", который пытался вернуться на норвежский
аэродром после неудачной атаки на базу летающих лодок, располагавшуюся на
берегу залива. Мне нравится думать, что зенитка из моего бункера попала в
самолет, заставила пилота отступить, сбросив бомбы.
Верхние края тех больших обломков камня до сих пор выглядывают над
поверхностью давно вернувшегося песка, и они составляют Воронку, самый
удачный монумент бедному мертвому Полу: проклятый каменный круг, где играют
тени.
Мне опять повезло. Никто ничего не видел, и никто не мог поверить, что
я сделал это. Тогда я был полон горя, раздавлен виной, Эрику пришлось
постоянно наблюдать за мной, так мастерски я играл свою роль (хотя это
только мое мнение). Мне нравилось обманывать Эрика, но я знал - это
необходимо, я не мог сказать ему, что я сделал, он бы не понял почему я это
совершил. Он бы ужаснулся и, очень вероятно, мы бы никогда больше не были бы
друзьями. Поэтому мне пришлось играть убитого горем, обвиняющего себя
ребенка, а Эрику пришлось меня утешать, пока отец был мрачен и задумчив.
На самом деле мне не понравилось, как Диггс задавал мне вопросы о
случившемся, я даже подумал, что он мог и догадаться, но кажется, мои ответы
его удовлетворили. Дело не облегчалось тем, что я должен был называть моего
отца "дядя", а Эрика и Пола "кузен", поскольку отец хотел обмануть
полицейского относительно моего происхождения на случай, если Диггс решит
навести справки и обнаружит, что я не существую официально. Легенда была
такая. Я - сирота, сын давно погибшего младшего брата отца и на острове
провожу затянувшиеся каникулы, а вообще я перехожу от родственника к
родственнику, пока решается моя дальнейшая судьба.
В любом случае, я пережил трудный период, и даже море помогло мне,
придя сразу после взрыва и смыв все следы, которые я мог оставить, за час до
того, как Диггс прибыл из деревни.
Когда я вернулся домой, там была миссис Клэмп, она разгружала огромную
корзину на багажнике ее старого велосипеда, который был прислонен к
кухонному столу. Миссис Клэмп заполняла наши шкафчики, холодильник и
морозилку едой, которую она привезла из города.
- Доброе утро, миссис Клэмп, - вежливо сказал я, когда зашел на кухню.
Старушка повернулась и посмотрела на меня. Миссис Клэмп очень старая и
потом я ее убиваю и ем. Что может быть проще? Я люблю жизнь на свежем
воздухе.
- Ты их жаришь?
- Ну конечно я их жарю, - негодующе сказал Эрик. - Кто я по твоему
мнению?
- Это все, что ты ешь?
- Нет. Я краду. В магазинах. Очень легко. Я краду то, что не могу есть,
просто чтобы не скучать. Например, тампоны и пластиковые пакеты для мусора,
и пакеты чипсов для вечеринок, и сотню трубочек для коктейлей, и двенадцать
разноцветных свечек для торта, и рамки для фотографий, и чехлы для рулевого
колеса из искусственной кожи, и крючки для полотенец, и кондиционеры для
белья, и освежители для воздуха "два в одном" для уничтожения этих
навязчивых кухонных запахов, симпатичные ящички для мелочей, и упаковки
кассет, и запирающиеся крышечки для канистр с бензином, и телефонные
справочники, журналы для похудения, кашпо, упаковки табличек с именами,
искусственные ресницы, косметички, микстуру против курения, игрушечные
часы...
- Ты не любишь чипсы? - быстро прервал его я.
- А? - его голос звучал растерянно.
- Ты упомянул пакеты чипсов для вечеринок как что-то, чего не можешь
есть.
- Ради бога, Франк, ты можешь съесть пакет чипсов для вечеринок?
- И как твое здоровье? - быстро сказал я. - То есть ты же спишь на
земле. Ты не простудился или что-нибудь такое?
- Я не сплю.
- Ты не спишь?
- Конечно, нет. Спать необязательно. Это что-то, что они говорят тебе,
чтобы контролировать тебя. Никто не обязан спать. Тебя учат спать, когда ты
еще ребенок. Если ты по-настоящему хочешь, ты можешь это преодолеть. Теперь
я никогда не сплю. Так гораздо проще быть настороже, чтобы они не
подкрались, и продолжать идти. Нет ничего лучше, чем продолжать идти.
Становишься похожим на корабль.
- На корабль? - теперь я растерялся.
- Прекрати повторять все, что я говорю, Франк. - Я слышал, как он
бросил деньги в автомат. - Я тебя научу не спать, когда я вернусь.
- Спасибо. Когда ты будешь здесь?
- Раньше или позже. Ха-ха-ха-ха!
- Слушай, Эрик, зачем ты ешь собак, если ты можешь украсть всю эту
ерунду?
- Я уже тебе сказал, ты - идиот, это дерьмо нельзя есть.
- Но тогда почему не красть что-то, что можно есть и не трогать собак,
а красть что-то, что есть нельзя? - предложил я. И я уже знал, это была
плохая идея, я слышал, как тон моего голоса поднимается выше и выше, пока я
говорил, это всегда знак того, что я залезаю в что-то вроде словесного
мусорного ведра. Эрик закричал:
- Ты рехнулся? Что с тобой? Зачем? Это собаки, правда? Я же не убиваю
котов или полевых мышей, или золотых рыбок, или кого-то еще. Я говорю о
собаках, ты бешеный даун! О собаках!
- Ты можешь не кричать на меня, - сказал я ровным тоном, хотя и начиная
закипать. - Я только спросил, почему ты тратишь впустую так много времени,
воруя мусор, который не можешь есть, а потом опять тратишь время, похищая
собак, если ты мог бы красть и есть одновременно.
- Одновременно? Одновременно? О чем ты шепчешь? - закричал Эрик, его
сдерживаемый голос стал грубым контральто.
- О, не кричи, - застонал я, положил руку на лоб, провел ею сквозь
волосы и закрыл глаза.
- Я буду кричать, если захочу! - закричал Эрик. - Ты думаешь, почему я
это делаю? А? Это собаки, ты маленький безмозглый мешок дерьма! У тебя
совсем мозгов не осталось? Что случилось с твоими мозгами, Франки? Ты
прикусил язык? Я сказал, ты прикусил язык?
- Не начинай стучать тр... - сказал я, вообще-то не в трубку.
- Ииииииииияяяррргггххх Влллиииааагггррллиииоооууррггхх! - Эрик плюнул
и подавился воздухом, потом следовал звук трубки телефона-автомата,
разбиваемой о стенки будки. Я вздохнул и осторожно положил трубку. Кажется,
я просто не могу общаться с Эриком по телефону.
Я вернулся в свою комнату, пытаясь забыть моего брата, я хотел рано
лечь спать, чтобы подняться вовремя для церемонии присвоения имени новой
катапульте. Я подумаю о том, как лучше общаться с Эриком, когда я закончу
это.
...Как корабль. Какой сумасошлатый.
С десяти лет я думал о себе, как о государстве, о стране или, по
меньшей мере, как о городе. Мне казалось, что когда я иногда использовал
разные подходы к идеям, поступкам и тому подобному, это было похоже на
политические настроения, которые сменяют друг друга в стране. Мне всегда
казалось, что люди голосуют за новое правительство не потому, что на самом
деле согласны с его политикой, а потому, что хотят перемен. Они почему-то
думают: все будет лучше при новом правительстве. Да, люди глупы, но их
мнение основано скорее на настроении, капризе и атмосфере, чем на тщательно
продуманных аргументах. Я ощущаю сходные процессы в собственной голове.
Иногда мысли и чувства, которые у меня возникали, не совпадали друг с
другом, и я решил, что внутри моего мозга сидит много разных людей.
Например, часть меня всегда чувствовала вину за убийства Блиса, Пола и
Эсмерельды. Та же часть сейчас чувствует вину за месть невинным кроликам
из-за одного кролика-негодяя. Но я сравниваю эту часть меня с оппозицией в
парламенте или с критически настроенными газетами, которые действуют как
совесть и тормоз, но не имеют власти и маловероятно, что они когда-нибудь ее
получат. Другая часть меня - расист, вероятно, потому, что я почти не
встречал цветных и мое знание о них основано на газетах и телевидении, где о
черных всегда говорят во множественном числе и они виновны до тех пор, пока
не доказано обратное. Эта часть меня сильна до сих пор, хотя конечно же я
знаю об отсутствии логического объяснения расовой ненависти. Когда я вижу
цветных в Портнейле, покупающих сувениры или остановившихся перекусить, я
надеюсь, они спросят меня о чем-нибудь и я смогу показать, какой я вежливый
и мой разум сильнее грубых инстинктов и воспитания.
Более того, не было необходимости мстить кроликам. Ее никогда нет, даже
в большом мире. Я думаю, месть людям, которые лишь косвенно или в силу
обстоятельств со злодеями, служит только для того, чтобы мстящие чувствовали
себя лучше. То же и со смертной казнью: ты хочешь ее применения к кому-то,
потому что тогда ты чувствуешь себя лучше, а потому, что она предупреждает
преступления или тому подобный нонсенс.
По крайней мере, кролики не будут знать о Франке Колдхейме, который
сделал с ними то, что он сделал, как группа людей знала бы о том, что с ними
сделали плохиши, тогда бы месть, в конце концов, имела бы противоположный
задуманному эффект, провоцируя, а не подавляя сопротивление. По крайней
мере, я признаю: все, что я совершил, было сделано для поддержания моего
эго, восстановления гордости и получения удовольствия, а не для спасения
страны или восстановления справедливости или воздаяния почестей усопшим.
Так, были и части меня, смотревшие на церемонию присвоения имени
катапульте с удивлением и даже презрением. В моей голове как бы
интеллектуалы страны иронически посмеивались над религией, но не могли
отрицать того эффекта, который она имела на народ. В ходе церемонии я
размазал серу из ушей, соплю, кровь, мочу, пыль из пупка и грязь из-под
ногтей по металлу, резине и пластику новой катапульты; затем провел ее
боевое крещение холостым выстрелом по осе без Крыльев, ползающей по
циферблату Фабрики и выстрелом по моей голой ноге, в результате которого я
поставил себе синяк.
Части меня думали, что все это нонсенс, но они были в абсолютном
меньшинстве. Остальной я знал - это работает. Дает силу, делает меня частью
моей собственной вещи и моего места в жизни. Из-за этого я чувствую себя
отлично.
Я нашел фотографию младенца Пола в одном из альбомов, которые я держу
на чердаке и после церемонии я написал имя новой катапульты на обратной
стороне фотографии, обернул ее вокруг железяки и закрепил кусочком изоленты,
потом спустился с чердака и вышел из дома в холодную морось нового дня.
Я пошел на растрескавшийся конец стапеля, который был на северном конце
острова. Я растянул резину катапульты почти до максимума и послал снаряд и
фотографию над морем. Всплеска я не увидел.
Катапульте ничего не угрожает, пока никто не знает ее имя. Определенно,
Черному Разрушителю это не помогло, но он умер из-за моей ошибки, а моя сила
настолько велика, что когда она ошибается - такое редко, но все же
случается, даже вещи, которые я наделил большой защитной силой, становятся
уязвимыми. Опять же, тогда я чувствовал гнев по поводу ошибки и решимость
предотвратить ее повторение. Это как наказать или расстрелять генерала,
который проиграл битву или отступил с важной территории.
Ну, я сделал, что мог для защиты катапульты и хотя мне было жалко, что
случившееся на Кроличьих Землях стоило мне оружия, которому я доверял,
которое побывало со мной во многих битвах (говоря о значительной сумме из
Бюджета Обороны, которое оно мне стоило), может быть, все к лучшему. Часть
меня, допустившая ошибку с кроликом, позволив ему на время одержать надо
мной верх, может по-прежнему быть где-то близко, если подробный самоанализ
не нашел ее. Некомпетентный или промахнувшийся генерал был отправлен в
отставку. Возвращение Эрика может потребовать от меня максимальных
эффективности, реакции и силы.
Было еще очень рано и хотя туман и морось должны были заставить меня
почувствовать себя размякшим, после церемонии я был в хорошем, уверенном
настроении.
Мне хотелось Бега, поэтому я оставил свитер около Столба, у которого я
был, когда Диггс принес новости, плотно затолкал катапульту между штанами и
ремнем. Я туго завязал ботинки, проверив перед этим носки, которые должны
быть без морщин, потом медленно протрусил по линии твердого песка между
линиями водорослей оставленных приливом. Мелкий дождик начинался и
прекращался, красный и нечеткий диск солнца иногда был виден сквозь туман и
облака. Я повернул по направлению слабого северного ветра. Я ускорялся
постепенно, входил в ритм легкого бега с широким шагом, который заставил мои
легкие правильно работать и подготовил мои ноги к более серьезной нагрузке.
Мои руки со сжатыми кулаками двигались в плавном ритме, посылая вперед
сначала кулак, потом противоположное ему плечо. Я глубоко дышал, топая по
песку. Добежав до распадавшейся на мелкие рукава перекатывающейся по песку
реки, я изменил ритм бега, чтобы легко перескочить через отдельные рукава.
Когда я закончил с ними, я опустил голову и увеличил скорость. Моя голова и
кулаки били по воздуху, ноги сгибались, летели, опирались и отталкивали.
Воздух хлестал меня, капли дождя кусали, когда я ударялся о них. Легкие
вдыхали, выдыхали, вдыхали, выдыхали; фонтаны влажного песка летели из-под
подошв, поднимаясь и падая на прежнее место, а я продолжал бежать. Я поднял
лицо и закинул голову назад, поставив шею ветру как любовник, дождю как
жертва. Мое дыхание дребезжало в горле, небольшое головокружение, которое я
начал чувствовать из-за гипервентиляции, прошло, когда мои мускулы взяли из
крови дополнительную силу. Я побежал быстрее, увеличивая скорость, вдоль
волнистой линии мертвых водорослей, я чувствовал себя как бусинка на нитке,
которую тянут по воздуху, так меня тянули горло, легкие и ноги, течение их
энергии. Я ускорялся, пока мог, а когда почувствовал, что больше не могу,
расслабился и вернулся к обычному быстрому бегу. Я пронесся по песку, дюны
слева от меня двигались мимо как трибуны на ипподроме. Впереди я видел
Воронку, где остановлюсь или где поверну. Я ускорился опять: голова опущена
вниз, я кричал внутри, мысленно орал изо всех сил, мой голос был как
завинчивающийся пресс, выжимающий последнее усилие из моих ног. Я летел над
песком, тело наклонено вперед как у ненормального, легкие горели, ноги
стучали.
Через минуту я сбросил скорость до трусцы, приблизился к Воронке и
почти упал в нее. Я бросил себя на песок внутри Воронки и лежал среди
камней, раскинув руки и ноги, тяжело дыша, уставившись на серое небо и
невидимую морось. Моя грудь поднималась и опадала, сердце колотилось внутри
своей клетки. В ушах был глухой рев, и все мое тело гудело, его покалывало.
Мускулы ног были в каком-то изумленном, дрожащем напряжении. Голова
откатилась на сторону, щека прижалась к прохладному мокрому песку.
Интересно, как себя чувствует умирающий.
Воронка, хромая нога моего отца и его палка, вероятно, его отказ купить
мне мотоцикл, свечи в черепе, легионы мертвых мышей и хомяков - все это вина
Агнесс, второй жены моего отца и моей матери.
Я не помню моей матери, потому что если бы я ее помнил, я бы ненавидел
ее. А так я ненавижу ее имя, саму мысль о ней. Она разрешила Стоувам забрать
Эрика в Белфаст, забрать с острова, забрать от того, о чем он знал. Стоувы
думали, что отец - плохой воспитатель, ведь он одевал Эрика в платьица и
разрешал ему бегать без присмотра, а моя мать разрешила им увезти его,
потому что не любила детей в целом и Эрика в частности, она думала, что он
каким-то образом отягощает ее карму. Вероятно, та же нелюбовь к детям
заставила ее оставить меня сразу же после рождения и была причиной ее
единственного после этого посещения острова, когда она стала, по меньшей
мере, частично ответственной за то, что случилось со мной. Я лежал здесь, в
Воронке, где убил ее второго сына и надеялся, что она тоже мертва.
Я опять побежал, медленно, полон энергии, и чувствуя себя даже лучше,
чем в начале Бега. Я уже ждал вечера в "Гербе" - пиво, треп с моим другом
Джеми и какая-нибудь энергичная музыка, от которой звенит в ушах. Я пробежал
стометровку, просто чтобы помотать головой и вытрясти из волос песок., потом
расслабился и побежал трусцой.
Камни Воронки обычно наводят меня на размышления, и этот раз не стал
исключением, особенно если вспомнить, как я лежал в позе распятого Христа,
открытый небу, думая о смерти. Ну, Пол умер так быстро, как только возможно,
в тот раз я определенно был гуманен. У Блиса было достаточно времени понять,
что происходит, пока он прыгал по песку Парка Змеи, крича как буйно
помешанный, а разъяренная змея кусала его культю; да и маленькая Эсмерельда
должна была подозревать, что с ней будет, когда ее медленно относило от
острова.
Моему брату Полу было пять лет, когда я его убил. Мне было восемь.
Убийство произошло через два с лишним года после того, как я избавился от
Блиса, это время мне понадобилось, чтобы найти способ упокоить и Пола. Не
то, чтобы у меня были к нему претензии, простоя знал - он не должен жить. Я
никогда не смог бы освободиться от пса, пока Пол не исчез (Эрик, бедный,
добрый, умный, но неосведомленный Эрик думает, что я не освободился от нее
до сих пор, и я не могу ему рассказать, почему я свободен).
Пол и я шли в северном направлении вдоль побережья в тихий, ясный
осенний день, который установился после яростного шторма предыдущей ночью.
Шторм сорвал куски шифера с крыши нашего дома, вырвал несколько деревьев
около овечьего сарая и даже порвал один из кабелей подвесного моста. Отец
взял Эрика убирать и чинить, а я убрал себя и Пола из-под их ног.
Мы всегда хорошо ладили с Полом. Вероятно. Я давно знал, что он
ненадолго в нашем мире, и я пытался, чтобы он повел отпущенное ему время по
возможности приятно, обращаясь с ним лучше, чем большинство парней ведут
себя со своими младшими братьями.
Мы увидели большие изменения, вызванные штормом, как только мы дошли до
реки, обозначающей конец острова. Она сильно раздулась, прорыв в песке
огромные ущелья, коричневые потоки воды продолжали вырывать куски из берегов
и уносить их. Нам с Полом пришлось дойти почти до моря при отливе, пока мы
смогли ее перейти. Мы пошли дальше, я держал Пола за руку, в душе моей не
было зла. Пол пел себе под нос и задавал вопросы вроде тех, которые обычно
задают дети, например, почему всех птиц не унесло во время шторма и почему
море не наполнилось водой до краев, если река течет так быстро.
Мы медленно шли по песку, останавливаясь посмотреть на интересные
штуки, которые вымыло из песка, так постепенно закончился пляж. Там, где
раньше песок непрерывной золотой линией тянулся до горизонта, в тот день мы
заметили, как появлялись камни, их становилось больше и больше, пока дюны не
стали смотреть на каменный берег. Ночной шторм смыл весь песок от реки и
дальше мест, названия которых я знал, дальше тех, где я когда-нибудь бывал.
Выглядело это все впечатляюще, я сначала даже немного испугался, очень уж
большое изменение в облике острова. Но я вспомнил, как отец рассказывал мне
о подобном, песок всегда возвращается обратно за несколько недель или
месяцев.
Пол радостно бегал, прыгал с камня на камень и бросал гальку в лужи
между камнями. Озерца среди камней были для него новинкой. Мы шли по
разоренному пляжу, находя интересные куски плавника и в конце концов пришли
к заржавевшей штуке, я издалека принял за цистерну для воды или
полузасыпанное каноэ. Штука выглядывала на полтора метра из кучи песка,
поднимаясь из нее почти под прямым углом. Пол пытался поймать рыбку в луже,
а я рассматривал находку.
Недоумевая, я дотронулся до тонкого цилиндра, чувствуя в ней что-то
очень спокойное и сильное, хотя и не зная, почему. Потом я отступил назад и
посмотрел на цилиндр. Его форма стала мне понятна, и я смог грубо прикинуть,
какая часть цилиндра еще погребена в песке. Это была стоящая на хвосте
бомба.
Я осторожно вернулся к бомбе, стал ее осторожно поглаживать и издавать
утешающие звуки. Она была красная от ржавчины и черная от разложения, пахла
сыростью и отбрасывала конусовидную тень. Я пошел вдоль линии тени по песку,
через камни и обнаружил себя смотрящим на маленького Пола, счастливо
плескавшегося в луже, бьющего по воде большим плоским куском дерева размером
почти с него самого. Я улыбнулся и позвал его:
- Видишь эту штуку? - спросил я. Это был риторический вопрос. Пол
кивнул, уставившись на меня большими глазами. - Это колокол. Такой, как в
городской церкви. Звук, который мы слышим по воскресеньям, понимаешь?
- Да. Слазу после завтрака, Фланк?
- Что?
- Звон слазу после восклесного завтлака, Фланк. - Пол слегка ударил
меня по колену своей пухлой ручкой. Я кивнул:
- Да, правильно. Колокола звенят. Они большие пустые внутри куски
металла, наполненные звоном и они выпускают его воскресным утром после
завтрака. Вот что это.
- Завтлак? - Пол посмотрел на меня снизу вверх, сильно нахмурив бровки.
Я терпеливо покачал головой.
- Нет, колокол.
- К - это колокол, - спокойно сказал Пол, кивая, и уставился на ржавый
цилиндр, вероятно, вспомнив старую азбуку. Пол был умный мальчик, отец
собирался послать его в школу, когда придет время, и уже начал учить с ним
алфавит.
- Правильно. Ну, наверно, этот колокол упал с корабля или его принесло
наводнением. Я знаю, что мы сделаем. Я пойду в дюны, а ты ударишь по
колоколу своей деревяшкой, и мы посмотрим, смогу ли я его услышать. Сделаем
так? Хочешь? Звон будет очень громкий, и ты можешь испугаться. - Я нагнулся,
чтобы мое лицо было на одном уровне с лицом Пола. Он яростно потряс головой
и задрал нос:
- Нет! Не испугаюсь! - закричал он. - Я... - он уже собрался обойти
меня и ударить по бомбе куском дерева, он уже поднял его над головой и
замахнулся, когда я протянул руку и обхватил его за талию.
- Не сейчас, - сказал я. - Подожди, пока я отойду подальше. Это старый
колокол и в нем мог остаться только один хороший звук. Ты же не хочешь
потратить его впустую?
Пол рванулся, выражение его лица, казалось, говорило: он не против
потратить впустую что угодно, если при этом он ударит колокол своим куском
дерева.
- Холосо, - сказал он и прекратил вырываться. Я его отпустил.
- Но я могу удалить оцень, оцень сильно?
- Изо всех сил. Когда я махну с верхушки дюны. Хорошо?
- Мозно мне поплобовать?
- Пробуй, ударив по песку.
- Мозно бить по лузам?
- Да, бей по воде. Хорошая мысль.
- Мозно бить по этой лузе? - Он указал палкой на круглое озерцо около
бомбы. Я покачал головой:
- Нет, колокол может рассердиться.
Он нахмурился:
- Колокола умеют селдиться?
- Да. Я ухожу. Ты очень сильно ударишь, а я буду очень внимательно
слушать, хорошо?
Он потряс головой:
- Холосо.
- Отлично. Я быстро. - Я повернулся и медленно побежал в дюны. Спина
моя чувствовала себя странно, Я посмотрел вокруг, нет ли кого поблизости.
Никого не было, только несколько чаек кружилось в небе, по которому плыли
рваные облака. Когда я обернулся и посмотрел через плечо, я увидел Пола. Он
все еще стоял около бомбы, держал палку обеими руками и изо всех сил шлепал
ею по песку, подпрыгивая и крича. Я побежал быстрее, перепрыгивая через
камни на твердый песок, через линию прилива на сухой золотой песок, потом на
траву ближайшей дюны. Я взобрался на ее верхушку и посмотрел туда, где стоял
Пол, маленькая фигурка на фоне зеркал луж и влажного песка, выделяясь на
фоне наклоненного металлического корпуса. Я постоял, подождал, пока он
заметит меня, последний раз посмотрел по сторонам, помахал высоко поднятыми
над головой руками и упал на землю.
Пол выглядел как далекая куколка, которая дергалась, прыгала и
размахивала руками, настойчиво стуча по боку бомбы. Я слышал его крики над
шепотом травы на ветру. "Черт", - сказал я и подпер рукой щеку, и тут Пол
после быстрого взгляда в мою сторону начал атаковать нос бомбы. Он влупил по
бомбе, я убрал руку из-под щеки, приготовившись прижаться к земле, когда
Пол, бомба, маленькое озерцо вокруг нее и все остальное внутри круга
диаметром приблизительно десять метров внезапно исчезло внутри растущей
колонны песка, пара и летящих камней, на мгновение, на ослепительно короткую
первую секунду освещенную изнутри вспышкой взрывчатки.
Поднимающаяся колонна расцвела и поплыла в сторону, начиная опадать,
ударная волна качнула дюну подо мной. Краем глаза я заметил множество мелких
песчаных лавин, сходящих с высыхающих склонов ближних дюн. Звуковая волна
пошла дальше, похожая на треск и ворчание грома. Я смотрел на постепенное
расширение от центра взрыва круга всплесков на лужах, когда поднятый песок
вернулся на землю. Колонна газа и пыли, зачернив песок под собою, была
развеяна ветром, у ее основания появилась дымка, похожая на ту, которую
иногда можно видеть под тучей в начале дождя. Я увидел воронку.
Я сбежал к подножию дюны. Я стоял в приблизительно пятидесяти метрах от
еще дымившейся воронки. Я не стал внимательно рассматривать обломки, которые
валялись вокруг нее, косясь на них краем глаза, желая и не желая увидеть
кровавое мясо или рваную одежду. Звук взрыва вернулся неясным эхом,
отразившись от холмов за городом. Край воронки был отмечен большими
осколками камня, вырванными из материнской породы под песком, они стояли
вокруг воронки как сломанные зубы, указывающие в небо или покосившиеся. Я
видел, как далекое облако, рожденное взрывом, плыло по ветру над заливом,
исчезая, потом я повернулся и побежал к дому изо всех сил.
Теперь я уже знаю, что это была немецкая пятисоткилограммовая бомба,
сброшенная подбитым "Хейнкелем 111", который пытался вернуться на норвежский
аэродром после неудачной атаки на базу летающих лодок, располагавшуюся на
берегу залива. Мне нравится думать, что зенитка из моего бункера попала в
самолет, заставила пилота отступить, сбросив бомбы.
Верхние края тех больших обломков камня до сих пор выглядывают над
поверхностью давно вернувшегося песка, и они составляют Воронку, самый
удачный монумент бедному мертвому Полу: проклятый каменный круг, где играют
тени.
Мне опять повезло. Никто ничего не видел, и никто не мог поверить, что
я сделал это. Тогда я был полон горя, раздавлен виной, Эрику пришлось
постоянно наблюдать за мной, так мастерски я играл свою роль (хотя это
только мое мнение). Мне нравилось обманывать Эрика, но я знал - это
необходимо, я не мог сказать ему, что я сделал, он бы не понял почему я это
совершил. Он бы ужаснулся и, очень вероятно, мы бы никогда больше не были бы
друзьями. Поэтому мне пришлось играть убитого горем, обвиняющего себя
ребенка, а Эрику пришлось меня утешать, пока отец был мрачен и задумчив.
На самом деле мне не понравилось, как Диггс задавал мне вопросы о
случившемся, я даже подумал, что он мог и догадаться, но кажется, мои ответы
его удовлетворили. Дело не облегчалось тем, что я должен был называть моего
отца "дядя", а Эрика и Пола "кузен", поскольку отец хотел обмануть
полицейского относительно моего происхождения на случай, если Диггс решит
навести справки и обнаружит, что я не существую официально. Легенда была
такая. Я - сирота, сын давно погибшего младшего брата отца и на острове
провожу затянувшиеся каникулы, а вообще я перехожу от родственника к
родственнику, пока решается моя дальнейшая судьба.
В любом случае, я пережил трудный период, и даже море помогло мне,
придя сразу после взрыва и смыв все следы, которые я мог оставить, за час до
того, как Диггс прибыл из деревни.
Когда я вернулся домой, там была миссис Клэмп, она разгружала огромную
корзину на багажнике ее старого велосипеда, который был прислонен к
кухонному столу. Миссис Клэмп заполняла наши шкафчики, холодильник и
морозилку едой, которую она привезла из города.
- Доброе утро, миссис Клэмп, - вежливо сказал я, когда зашел на кухню.
Старушка повернулась и посмотрела на меня. Миссис Клэмп очень старая и