Страница:
Его отец? Гейбриел даже не представил ее, подумала Психея, все еще озадаченная происходящим. Почему Гейбриел никогда не говорил, что его отец так богат? Почему у них так испортились отношения? Убийство, слухи об убийстве благородной леди – не в этом ли все дело?
– Гейбриел…
– Потом, – тихо сказал он. – Знаю, у тебя есть ко мне вопросы.
Вопросы? У нее их множество. Но он взял ее за руку и вывел в пустой холл. Неужели слуги разбежались, растерявшись от появления гостей, которые, как она догадывалась, редко посещали этот дом.
Гейбриел провел ее по коридору, и они вышли через другую дверь. Неужели он передумал и они уже уезжают? Психея с радостью покинула бы этот негостеприимный дом.
Гейбриел молчал. Они прошли мимо невероятно ухоженного сада, где не смело пробиться ни одно сорное растение. Как и дом, сад был в идеальном порядке, но в нем не было души. Гейбриел сорвал одну рано распустившуюся розу и продолжал идти.
Психея пыталась представить маленького мальчика, живущего в этом холодном доме, и ей захотелось плакать. А его мать? Она-то не могла быть такой же жестокой и бесчувственной, как тот человек, которого она только что видела.
– Гейбриел! – Она пыталась пробиться сквозь стену, которой он окружил себя.
– Подожди, – сказал он. – Я хочу посмотреть… я ищу свою мать.
Психея отложила свои вопросы и молча шла за ним мимо французского сада, мимо огорода с ровными рядами грядок. Почему Гейбриел ищет свою мать здесь? Или она обычно прячется в саду, и это ее единственное убежище? При таком муже это легко понять.
Но они все шли мимо фруктового сада, мимо небольших рощиц. Наконец они подошли к невысокой каменной стене, и за ней Психея увидела фамильное кладбище, в центре которого возвышалась маленькая часовня из серого камня. Может быть, его мать находит утешение в молитве? Дверь часовни была закрыта, но Гейбриел повернул в другую сторону и повел ее по дорожке, посыпанной гравием. На минуту он остановился и огляделся.
Психея начинала понимать. Большинство памятников были очень старыми, покосившимися от времени. Видимо, у семьи Синклеров были старые корни.
Гейбриел подошел к могиле, по-видимому, появившейся не так давно. На небольшом камне была короткая надпись «Мэри Гиллингем» и даты рождения и смерти. Его мать умерла три года назад, когда Гейбриел был еще за границей. Психея тоже потеряла родителей и знала, какое это горе. Она хотела дотронуться до Гейбриела, утешить его. Но он стоял неподвижно, и мысли его, казалось, были далеко.
– Привратник рассказал мне, – тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес он, – что мой отец даже не собирался известить меня.
– О Гейбриел! – Психея едва сдерживала слезы.
– Грубый камень, даже никакой надписи, – продолжал он. – Будь он проклят, он отказал ей даже в этом. Я заменю камень.
Психея положила руку на его плечо, он стоял как каменный, но его душу, должно быть, наполняли боль и печаль.
– Она всегда умоляла его не бить меня. Когда отец отсылал меня спать голодным, она потихоньку приносила мне хлеб с маслом в носовом платке. Она пыталась оберегать меня, но отец был слишком силен и жесток.
– Она, наверное, очень любила тебя, – тихо сказала Психея.
– Возможно, – сказал он странным тоном. – Но она не пришла, чтобы уговорить его не отсылать меня. Я надеялся, что хотя бы один раз она открыто выступит на моей стороне, когда от этого столько зависело, но…
– Может быть, она очень боялась, – нерешительно предположила Психея, хотя не понимала, как мать могла не защитить свое дитя. Конечно, трудно представить женщину, тем более робкую, нежную Мэри, которая могла бы противостоять чудовищу, которое Психея видела в кабинете. Какая жизнь была у этой несчастной женщины! А Гейбриел…
Как всегда, он словно прочитал ее мысли.
– Когда я был ребенком, он не был таким… как сейчас. Он всегда был груб, суров, но не так часто ругался и пускал в ход кулаки. Но… отец думал, что моя мать изменила ему.
– О Боже… – Психея не нашлась что сказать.
– Он был одержим мыслью, что я не его сын. Я мало походил на него. Старший брат унаследовал его нос и светлые волосы. Я же – фамильные черты моей матери. Он становился все более злобным и жестоким. Мать старалась как можно чаще отсылать меня к своему отцу. Он был добрым, ученым человеком, в нем было мое спасение. Он сумел вселить в меня веру в себя вопреки стараниям родного отца, постоянно утверждавшего, что я ничтожество.
Гейбриел положил сорванную в саду розу к подножию камня, выпрямился и глубоко вздохнул.
– Надеюсь, она не поверила сплетням. Я так и не успел объяснить ей…
Психея затаила дыхание, неужели он наконец признается, из-за какого скандала его выгнали из дома?
Глава 20
– Гейбриел…
– Потом, – тихо сказал он. – Знаю, у тебя есть ко мне вопросы.
Вопросы? У нее их множество. Но он взял ее за руку и вывел в пустой холл. Неужели слуги разбежались, растерявшись от появления гостей, которые, как она догадывалась, редко посещали этот дом.
Гейбриел провел ее по коридору, и они вышли через другую дверь. Неужели он передумал и они уже уезжают? Психея с радостью покинула бы этот негостеприимный дом.
Гейбриел молчал. Они прошли мимо невероятно ухоженного сада, где не смело пробиться ни одно сорное растение. Как и дом, сад был в идеальном порядке, но в нем не было души. Гейбриел сорвал одну рано распустившуюся розу и продолжал идти.
Психея пыталась представить маленького мальчика, живущего в этом холодном доме, и ей захотелось плакать. А его мать? Она-то не могла быть такой же жестокой и бесчувственной, как тот человек, которого она только что видела.
– Гейбриел! – Она пыталась пробиться сквозь стену, которой он окружил себя.
– Подожди, – сказал он. – Я хочу посмотреть… я ищу свою мать.
Психея отложила свои вопросы и молча шла за ним мимо французского сада, мимо огорода с ровными рядами грядок. Почему Гейбриел ищет свою мать здесь? Или она обычно прячется в саду, и это ее единственное убежище? При таком муже это легко понять.
Но они все шли мимо фруктового сада, мимо небольших рощиц. Наконец они подошли к невысокой каменной стене, и за ней Психея увидела фамильное кладбище, в центре которого возвышалась маленькая часовня из серого камня. Может быть, его мать находит утешение в молитве? Дверь часовни была закрыта, но Гейбриел повернул в другую сторону и повел ее по дорожке, посыпанной гравием. На минуту он остановился и огляделся.
Психея начинала понимать. Большинство памятников были очень старыми, покосившимися от времени. Видимо, у семьи Синклеров были старые корни.
Гейбриел подошел к могиле, по-видимому, появившейся не так давно. На небольшом камне была короткая надпись «Мэри Гиллингем» и даты рождения и смерти. Его мать умерла три года назад, когда Гейбриел был еще за границей. Психея тоже потеряла родителей и знала, какое это горе. Она хотела дотронуться до Гейбриела, утешить его. Но он стоял неподвижно, и мысли его, казалось, были далеко.
– Привратник рассказал мне, – тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес он, – что мой отец даже не собирался известить меня.
– О Гейбриел! – Психея едва сдерживала слезы.
– Грубый камень, даже никакой надписи, – продолжал он. – Будь он проклят, он отказал ей даже в этом. Я заменю камень.
Психея положила руку на его плечо, он стоял как каменный, но его душу, должно быть, наполняли боль и печаль.
– Она всегда умоляла его не бить меня. Когда отец отсылал меня спать голодным, она потихоньку приносила мне хлеб с маслом в носовом платке. Она пыталась оберегать меня, но отец был слишком силен и жесток.
– Она, наверное, очень любила тебя, – тихо сказала Психея.
– Возможно, – сказал он странным тоном. – Но она не пришла, чтобы уговорить его не отсылать меня. Я надеялся, что хотя бы один раз она открыто выступит на моей стороне, когда от этого столько зависело, но…
– Может быть, она очень боялась, – нерешительно предположила Психея, хотя не понимала, как мать могла не защитить свое дитя. Конечно, трудно представить женщину, тем более робкую, нежную Мэри, которая могла бы противостоять чудовищу, которое Психея видела в кабинете. Какая жизнь была у этой несчастной женщины! А Гейбриел…
Как всегда, он словно прочитал ее мысли.
– Когда я был ребенком, он не был таким… как сейчас. Он всегда был груб, суров, но не так часто ругался и пускал в ход кулаки. Но… отец думал, что моя мать изменила ему.
– О Боже… – Психея не нашлась что сказать.
– Он был одержим мыслью, что я не его сын. Я мало походил на него. Старший брат унаследовал его нос и светлые волосы. Я же – фамильные черты моей матери. Он становился все более злобным и жестоким. Мать старалась как можно чаще отсылать меня к своему отцу. Он был добрым, ученым человеком, в нем было мое спасение. Он сумел вселить в меня веру в себя вопреки стараниям родного отца, постоянно утверждавшего, что я ничтожество.
Гейбриел положил сорванную в саду розу к подножию камня, выпрямился и глубоко вздохнул.
– Надеюсь, она не поверила сплетням. Я так и не успел объяснить ей…
Психея затаила дыхание, неужели он наконец признается, из-за какого скандала его выгнали из дома?
Глава 20
– Ее звали Сильвия Фаули, но все, знавшие ее, называли ее Сильви, – тихим голосом начал Гейбриел. Он смотрел на могильный холмик, избегая взгляда Психеи. – Когда я встретил ее, она была женщиной тридцати двух лет, маленькой и изящной, как бабочка, у нее были мягкие каштановые волосы и большие карие глаза. Я гостил у школьного товарища, дедушка к тому времени уже умер, и я пользовался любым предлогом, чтобы не возвращаться на каникулы домой. Она была женой дяди моего друга. Казалось, ей нравилось находиться в моем обществе, она не считала меня слишком молодым для нее, танцевала со мной на рождественском балу, улыбалась, заглядывала мне в глаза и гладила по щеке… Я был пленен. Ни одна женщина так не относилась ко мне. Когда все засыпали, она приглашала меня в свою комнату. Разумеется, у нее с мужем были отдельные спальни.
Психея молча кивнула, боясь прервать его исповедь. Она представила молодого и невинного школьника, попавшего в сети женщины старше его, и ей стало больно при мысли о том разочаровании, которое его неизбежно ожидало.
– Я был влюблен до безумия. Ночью я на цыпочках пробирался через холл, сердце у меня замирало, тело разрывалось от пробудившихся желаний, а она ожидала меня. Сильвия обучала меня любовным ласкам, учила, как одеваться, и еще многому другому, и я был прилежным учеником. Я думал, что буду вечно любить ее, но не ожидал, что она вспомнит обо мне после этих каникул. Но она вспомнила. Сильвия писала мне в школу, приезжала туда, где бывал я, и часто приглашала к себе. Ее муж начал что-то подозревать, но наша связь продолжалась. Через несколько месяцев она сказала, что муж угрожает ей, и предложила вместе бежать. Она собиралась развестись с мужем.
Психея удивилась. Как могла зрелая женщина ожидать, что школьник решится на что-то подобное? Ведь у него есть семья? Они стали бы изгоями.
– Но то, что я принимал за очаровательные капризы, превратилось в настоящее рабство. Умело пользуясь слезами, притворяясь обиженной, она начала заставлять меня думать, говорить, одеваться и даже менять привычки, как ей того хотелось. Она намеревалась выбирать мне друзей, она хотела, чтобы я бросил университет… – Гейбриел тяжело вздохнул. – Я любил университет, там я скрывался от своей семьи, но мне также нравилось читать книги, нравились преподаватели и царившая в нем атмосфера спокойствия. У меня там были друзья, преподаватели одобряли мои успехи в учебе. Так проходили недели, я чувствовал, как меня подавляет любовь Сильвии, казавшаяся безграничной. Она была как ароматный цветок, распустившийся на лиане, которая обвивала, опутывала меня, не давая свободно дышать. Я набрался смелости и сказал ей, что будет лучше для нас обоих, если она не станет разводиться, ибо от скандала и осуждения общества пострадает больше всего она сама. Возможно, я был не прав, возможно, я должен был оставаться ей верным до конца, но…
– Гейбриел, а сколько лет тебе было? – спросила Психея.
– Семнадцать, когда мы встретились, и чуть больше восемнадцати, когда я предложил расстаться. Это расставание было ужасным. Она рыдала, обвиняла меня в том, что я погубил ее, обесчестил. В истерике она била фарфор, швыряла подушки. Такой я ее никогда не видел. Наконец она велела мне убираться, и я ушел. Я не знал… был слишком неопытен, чтобы понять, насколько неуравновешенной душевно она была. В ту ночь Сильвия выпила целый пузырек опия и на следующий день умерла.
– О Боже! – Психея чувствовала, как он дрожит, вспоминая об этом.
– Перед отъездом я узнал, что у нее были и другие молодые любовники, целая коллекция, так сказать. Но именно я стал причиной ее самоубийства.
– В этом нет твоей вины. Ты был еще так молод.
– Я должен сознавать свою вину, – возразил Гейбриел. – И никогда больше не позволять кому-нибудь иметь надо мной власть. Ни одной женщине не будет дано право касаться моей души. Это пятно на мне на всю жизнь, моя репутация навеки погублена, и я больше никогда не разрушу жизнь женщины, как это произошло с Сильвией. Само мое существование принесло беды моей матери, уничтожив всякое доверие к ней ее мужа.
Психея онемела от глубины его раскаяния и страдания.
– А мой отец… когда он услышал сплетни о том, что Сильвия умерла из-за меня, что я косвенно виновен в смерти этой хрупкой нервной леди благородного происхождения, он приказал мне убираться из дома, ибо я недостоин носить имя Синклеров. И я уехал.
– Ты же не виноват! – настаивала Психея. – Сильвия была взрослой женщиной, намного опытнее тебя. Она хотела этого романа, хотела владеть тобой. А у тебя даже не было отца, который помог бы тебе советом, а не выгонял из дома, даже не выслушав.
– Так ты, узнав мою историю, теперь возненавидишь меня?
Она приподнялась на цыпочки и подставила губы для поцелуя. Гейбриел обнял ее с радостным чувством утопающего, почувствовавшего под ногами твердую землю. После долгого поцелуя он прошептал:
– Я никому не рассказывал об этом. Отец убедил меня, что семья Сильвии может потребовать моего ареста, хотя теперь я думаю, что они просто хотели скрыть печальные обстоятельства ее смерти.
Он был невиновен, его изгнали, подумала Психея, потрясенная этим рассказом. Гейбриел остался без друзей, без всякой помощи. Все эти годы он боролся в одиночку, боролся, чтобы выжить.
И он выжил, он устоял, а годы борьбы закалили его. Они долго стояли обнявшись, затем Гейбриел неохотно отстранился от нее.
– Скоро обед, – сказал он. – Здесь обедают рано, и тебе, наверное, хочется помыться.
Психея взглянула на свою запачканную и порванную во время бегства через лес тунику. Ей требовалось не только мыло и вода, у нее не было багажа. Гейбриел взял ее за руку, и они направились обратно к большому дому. Они уже подходили к боковому входу, когда неожиданно из двери выбежала маленькая толстенькая женщина средних лет.
– Молодой хозяин Гейбриел! – воскликнула она с сияющей улыбкой.
Гейбриел подбежал к ней и, приподняв, заключил в свои медвежьи объятия.
Психея улыбнулась. Девушка не знала, кто эта женщина, но это был первый человек, которого обрадовало возвращение Гейбриела, и Психея чувствовала, что полюбит ее, кем бы она ни была.
Поставив женщину на ноги, Гейбриел повернулся к Психее.
– Это миссис Парслип. Она была моей няней, а потом стала помощницей экономки. Миссис Парслип, это мисс Хилл, моя… невеста.
– Здравствуйте, мисс. Мои поздравления вам обоим. Но я теперь экономка, – поправила она его.
– Не могу поверить, что вы остались здесь, – сказал Гейбриел. – С моим отцом, которому так трудно угодить.
– О, он увольняет меня почти каждую неделю, – пожала плечами женщина, – но я не обращаю внимания. Видите ли, все мои родные умерли, и мне некуда идти. Кроме того, никто больше не умеет готовить сливовый пудинг так, как ему нравится. Вот я и осталась.
– Ему повезло с вами. – Психея протянула ей руку. Экономка с достоинством присела, затем, Широко улыбаясь, дотронулась до пальцев Психеи.
– Какая вы милая девушка, моя дорогая! Если уж я говорю это, все со мной согласятся.
Гейбриел улыбнулся. Психея так обрадовалась, что нашелся хоть один человек, который любит его, что готова была обнять эту маленькую женщину.
– Спасибо. Вы должны рассказать мне, каким был Гейбриел в детстве, – сказала она.
Миссис Парслип посмотрела в лицо Гейбриелу.
– Я вижу, вы пережили тяжелые времена.
– А это так заметно? – поднял брови Гейбриел.
– Это написано на вашем лице, дорогой мой. У вас никогда не было такого настороженного взгляда. Но я вижу, что сердце у вас осталось добрым. Каким видным мужчиной вы стали! Мне только жаль, что ваша матушка не дожила до вашего возвращения.
Улыбка исчезла с лица Гейбриела, и он поспешил сменить тему разговора:
– Да. Может быть, вы поможете нам, миссис Парслип? Нам пришлось неожиданно покинуть Лондон, мы уехали прямо с костюмированного бала.
– Так вот почему вы выглядите как какой-то хитрый цыган, – сдержанно заметила миссис Парслип. – Все шутите, Гейбриел?
– Да не совсем, нам бы не помешало переодеться. Не осталось ли чего-нибудь из моей старой одежды, а мисс Хилл, может быть, подойдет платье моей матери?
Экономка оглядела Психею.
– Гм, да. Я храню ее платья, пересыпанные с травами от моли. Придется немного переделать, но, думаю, я сумею. Посмотрю, что смогу найти, да еще бритву для вас. Такой заросший, а ведь он никогда не был неопрятным, – поделилась она с Психеей. – А сейчас пойдемте в ваши комнаты. Если вы опоздаете к обеду, отец раскричится.
Они поднялись вслед за экономкой по главной лестнице в пустынное крыло дома с рядом комнат, в которых никто не жил. Двери двух спален были открыты, в той, куда вошла Психея, горничная взбивала подушки. Психея остановилась на пороге и невольно услышала тихий голос экономки, что-то рассказывающей Гейбриелу.
– Она пыталась переубедить его, знаете ли. Она просила разрешить вам остаться.
– Моя мать? Но она даже не вышла ко мне. Когда он приказал мне уехать, я ждал ее, но она так и не вышла из своей комнаты.
В комнате Психеи горничная обернулась и покраснела от смущения.
– Я… все готово, мисс, вот кувшин с теплой водой и полотенца на комоде. Вам нужна моя помощь?
– Нет, спасибо, – сказала Психея. Горничная ушла, и Психея, хотя ей очень хотелось дослушать разговор в соседней комнате, закрыла дверь.
Гейбриел даже не заметил, как Психея исчезла за дверью своей комнаты. Он был потрясен рассказом экономки. И все это время он думал… Экономка продолжала говорить, с беспокойством поглядывая на него.
– Он не давал ей говорить. Ссора была ужасной, я никогда больше не слышала, чтобы она так на него кричала. Но это не помогло. Как всегда, он оказался сильнее. В тот день, еще до вашего прихода, он втолкнул ее в спальню. Приказал успокоиться, бедная леди была бледна и рыдала. А затем в холле он велел ее горничной дать ей двойную дозу опия. Ваша мать не догадывалась, что она выпила, – с грустью закончила экономка.
– Ее усыпили? – Голос не слушался Гейбриела.
– Бедняжка не просыпалась целых два дня. Я боялась, что она умрет, но вас уже не было. Однако она не переставала верить в вас. Она говорила о вас… со мной… очень часто.
Экономка вздохнула.
– Пойду займусь одеждой. Но вы должны знать, что ваша мать любила вас. Вы этого заслуживаете. – Она вышла, и он услышал ее удаляющиеся шаги.
Гейбриел был не в силах пошевелиться, комната кружилась перед его глазами. Он услышал короткий стук в дверь, и знакомый голос сказал:
– Бедная горничная так растерялась, что забыла положить мыло. Я могу где-нибудь… Гейбриел, что случилось?
На этот раз ему даже не пришло в голову скрывать свои слезы. Он невидящими глазами взглянул на Психею и прошептал:
– Моя мать… моя мать пыталась. Она все-таки любила меня.
Гейбриел чувствовал что сейчас упадет. Это всего лишь слабость в ногах, скоро он придет в себя. Но Психея не собиралась смеяться над его слабостью.
– О, дорогой мой, конечно, она любила. – Психея подвинула ему стул, и Гейбриел тяжело опустился на него. Она прижала его лицо к себе, и Гейбриел зарыдал.
Она молча, нежно гладила его темные волосы. Пусть со слезами выйдет вся накопившаяся в душе горечь. Столько лет он думал, что мать предала его.
Наконец он затих, прошло несколько томительных минут.
– После смерти деда она оставалась единственной, кто любил меня, не считая миссис Парслип, конечно. И думать, что я внушал ей такое отвращение, что она даже не захотела проститься со мной, было невыносимо больно.
– Я понимаю, – тихо сказала Психея.
– Я задержал тебя. Ты хочешь вымыться, да и я тоже. Спасибо тебе, Психея, любимая, дорогая моя мисс Хилл.
У Психеи потеплело на сердце. Она улыбнулась и, забыв о мыле, вернулась в свою комнату. Но горничная, краснея и оправдываясь, уже принесла ей кусок розового мыла.
Психея налила в тазик остывшую воду и сняла тунику. Так приятно было смыть с себя дорожную грязь и снова прилично выглядеть.
В дверь осторожно постучали, и Психея поспешно завернулась в полотенце. Но это была экономка. Она принесла одежду и, спасибо ей, шпильки для волос!
– Давайте посмотрим на это платье и сорочку, мисс, я захватила нитки и иголки.
Психея надела чистую сорочку и чулки, а затем и платье. Это было очень строгое платье из темно-синего шелка с кружевной косынкой, закрывавшей грудь и шею, такие иногда носили старые дамы.
– Вам это не требуется. – Миссис Парслип убрала кружева.
Психея сняла платье, и экономка быстро принялась ушивать слишком широкую талию. Иголка с невероятной быстротой мелькала в руке маленькой женщины, и скоро Психея снова была в платье, а ее волосы были красиво уложены. Она не без удовольствия посмотрела в зеркало. Платье ей шло, оттеняя белизну кожи.
Внизу раздался звук гонга.
– А, обед, – сказала миссис Парслип, довольная, что успела все сделать. – А вы, мисс, смею сказать, выглядите прелестно.
– Спасибо вам, миссис Парслип, вы так помогли. – Девушка улыбнулась и в невольном порыве поцеловала экономку в щеку. – И спасибо за верность Гейбриелу. Это как бальзам для его мятущейся души, – шепотом добавила она.
В глазах экономки блеснули слезы.
– Я и осталась здесь потому, что он мог когда-нибудь вернуться, – призналась она. – Бедный мальчик. Я рада, что на этот раз его любит добрая сильная леди. Как я буду счастлива, когда он обзаведется собственной семьей.
Теперь уже Психея сдерживала слезы. Если бы только она была уверена…
– Вы не должны опаздывать к обеду, – предупредила экономка.
Психея послушно направилась к дверям. Если не считать золотых сандалий, по-прежнему остававшихся у нее на ногах, она была готова показаться в обществе.
В коридоре ее ждал Гейбриел в черном фраке, белом жилете, бежевых панталонах и с аккуратно завязанным белым шейным платком. Он был чисто выбрит и выглядел, как и всегда, безупречно. Но что-то изменилось в выражении его глаз. К нему вернулось его непринужденное обаяние, но оно было лишено обычного налета некоторого цинизма. Психея не смела поверить, что этот мягкий свет в его синих глазах означал, что старая рана начала заживать.
– Очень хорошо, – прошептала она. Он поморщился.
– Если я подниму руки, мой фрак расползется по швам, – заметил он.
Психея рассмеялась.
– Ты просто как картинка, – сказал он. – Тебе идет синее.
Она улыбнулась и взяла его под руку. Он заставил ее почти забыть об испытании, ожидавшем их. Внизу была столовая и находился этот монстр, его отец. Психея чувствовала, как оттуда веяло холодом.
Они медленно спускались по лестнице, и она смотрела на портреты, развешанные по стенам, старинные портреты нескольких поколений Синклеров. Одна маленькая медная табличка привлекла ее внимание.
– Маркиз Гиллингем? Он ваш родственник?
– Прапрадед, – мрачно усмехнулся Гейбриел. – Ходили слухи, что он так часто запирал жену в ее комнате, что бедная леди сошла с ума.
– Господи! Но это значит, что твой отец…
– Маркиз. Это так, – ответил Гейбриел. – Но у меня есть старший брат, очень похожий на моего родителя, он тоже относится ко мне с неодобрением, так что титул меня мало интересует.
– А твой брат?..
– О, он точная копия отца.
– А почему его здесь нет?
– Они похожи не только внешне, но и по темпераменту. Когда они вместе, то грызутся, как собаки. В соседнем графстве есть небольшое имение, и брат живет там.
Его отец оказался маркизом, а она придумала ему титул. Какая нелепая шутка судьбы! Но было уже поздно говорить об этом. Они спустились на первый этаж, в холл, и из кабинета вышел отец Гейбриела. Он сердито посмотрел на них.
– Ну, проходите, раз уж решили остаться, Я не потерплю, если обед остынет.
Гейбриел кивнул. Психее показалось, что старик разочарован. Неужели он ожидал, что его младший сын будет трястись от страха перед ним, как мальчишка? Она испытывала глубокое негодование, думая о том, как жестоко обращался он с Гейбриелом.
В молчании они вошли в столовую. Психея чувствовала напряжение Гейбриела. Сколько еще печальных воспоминаний пробуждал в нем этот дом?
В столовой было темно и мрачно, тяжелые занавеси на окнах задернуты, а в канделябре горела лишь половина свечей. Этот угрюмый старик любил темноту? Вероятно, это соответствовало его характеру.
В центре стоял стол черного дерева с толстыми резными ножками. Массивный сервант ломился от яств. Неужели это все для одного человека? На кухне едва ли успели приготовить что-либо особое для нежданных гостей.
Но видимо, они постарались.
– Потратили мои деньги на негодяя? – нахмурился старший Синклер. – Не представляю, что они затеяли. Надо их всех уволить.
Психея прикусила губу, сдерживая негодование. Но Гейбриел уже был не тот мальчик, который дрожал от страха перед грозным отцом.
– Может быть, они имеют понятие о том, как следует принимать гостей, – холодно заметил он. – Даже негодяев.
Лакей подал первое блюдо. Психея была очень голодна, со вчерашнего дня она ничего не ела, и ей пришлось так много всего испытать, с тех пор как они покинули Лондон. Однако она не могла сделать и глотка. Тяжелая обстановка за столом подавляла ее. Пища оказалась едва съедобной. Ее собственный повар постыдился бы подавать такой жидкий соус и пережаренный ростбиф. Желе были водянистыми, в соусе плавали комки. Только пудинг, очевидно, приготовленный миссис Парслип, был превосходен.
Но надо есть: кто знает, что ее ожидает завтра? Она откусила кусочек мяса и принялась старательно жевать его. Психея сочувствовала Гейбриелу, который ел тоже очень медленно. Насколько ему тяжелее переносить это ледяное молчание, открытую враждебность во взгляде старика, когда тот смотрел на него. Обед проходил в молчании. Когда подали пирог с фруктами, Психея подумала о том, что она будет делать дальше.
По обычаю леди уходили в гостиную, оставляя джентльменов наслаждаться своим бренди и сигарами. Но Гейбриел говорил, что в гостиной не зажигают камин, а мебель, вероятно, покрыта чехлами. Она предположила, что сможет просто уйти в свою комнату, но ей не хотелось оставлять Гейбриела наедине с этим грубияном. Старший Синклер положил вилку.
– Так, я накормил вас. Полагаю, я сделал то, чего вы от меня ожидали.
– Ожидали от тебя? С каких это пор ты делаешь то, чего от тебя ожидают? – приподнял бровь Гейбриел. – Между прочим, как там мой брат?
– Как обычно.
– Печально это слышать. – Гейбриел отхлебнул вина. – Можешь передать ему мои поздравления, когда вы снова будете разговаривать через год или два.
– Ха! По крайней мере, он не опозорил имя Синклеров, – разозлился его отец.
– Как я? Да ты повторял это сотни раз, перед тем как выгнать меня из дома.
– У меня была причина! Дверь приоткрыл лакей.
– Милорд, не желаете ли еще…
– Вон! – взревел маркиз. Слуга попятился и поспешно закрыл за собой дверь. И как раз вовремя! Старик швырнул ему вслед бокал, и на пол со звоном посыпались осколки.
Психея сжалась, не желая привлекать к себе внимание.
– Ты даже не знаешь, была ли причина, – слегка повысив голос, сказал Гейбриел. – Ты только слушал сплетни и намеки, а меня ты не спросил. Да ты никогда даже не разговаривал со мной!
Гейбриел не спеша выбрал из вазы грушу. Психея восхищалась его выдержкой.
– Слушать твои слезливые объяснения – только терять время. Ты еще хуже своей матери, – ответил старик. – Еще щенком ты уже был ни на что не годен.
– Когда ты впервые сказал мне это и повторял десятки раз, я плакал. Но я уже не ребенок. Сожалею, но должен сказать, что меня не интересует твое мнение.
– Смеешься надо мной? – помрачнел старик. – Дурные манеры и дурная кровь.
Психея искренне недоумевала. Как можно так ненавидеть свое дитя? Даже сомневаясь в своем отцовстве, как можно ненавидеть ребенка, который всего лишь хочет, чтобы его любили? Каким же мелочным должен быть человек, чтобы вымещать свои сомнения на ребенке?
– Что касается моих манер, то меня учили моя мать и ее отец. Плохо бы мне пришлось в жизни, если бы я следовал только твоему примеру.
– Да, я вижу, до чего ты дошел, – с издевкой сказал старик. – Приполз сюда в – шутовском наряде. Стал цыганом? Гадаешь по руке и воруешь на задворках?
– Не хочу тебя разочаровывать, – сказал Гейбриел. – О своем положении я сообщу тебе позже. Я еще не достиг того, чего хотел. Полагаю, яблоко от яблони недалеко падает.
Старик фыркнул.
– Только не обвиняй меня в своей слабости. Сомневаюсь, что ты обязан мне своим смазливым личиком.
Психея молча кивнула, боясь прервать его исповедь. Она представила молодого и невинного школьника, попавшего в сети женщины старше его, и ей стало больно при мысли о том разочаровании, которое его неизбежно ожидало.
– Я был влюблен до безумия. Ночью я на цыпочках пробирался через холл, сердце у меня замирало, тело разрывалось от пробудившихся желаний, а она ожидала меня. Сильвия обучала меня любовным ласкам, учила, как одеваться, и еще многому другому, и я был прилежным учеником. Я думал, что буду вечно любить ее, но не ожидал, что она вспомнит обо мне после этих каникул. Но она вспомнила. Сильвия писала мне в школу, приезжала туда, где бывал я, и часто приглашала к себе. Ее муж начал что-то подозревать, но наша связь продолжалась. Через несколько месяцев она сказала, что муж угрожает ей, и предложила вместе бежать. Она собиралась развестись с мужем.
Психея удивилась. Как могла зрелая женщина ожидать, что школьник решится на что-то подобное? Ведь у него есть семья? Они стали бы изгоями.
– Но то, что я принимал за очаровательные капризы, превратилось в настоящее рабство. Умело пользуясь слезами, притворяясь обиженной, она начала заставлять меня думать, говорить, одеваться и даже менять привычки, как ей того хотелось. Она намеревалась выбирать мне друзей, она хотела, чтобы я бросил университет… – Гейбриел тяжело вздохнул. – Я любил университет, там я скрывался от своей семьи, но мне также нравилось читать книги, нравились преподаватели и царившая в нем атмосфера спокойствия. У меня там были друзья, преподаватели одобряли мои успехи в учебе. Так проходили недели, я чувствовал, как меня подавляет любовь Сильвии, казавшаяся безграничной. Она была как ароматный цветок, распустившийся на лиане, которая обвивала, опутывала меня, не давая свободно дышать. Я набрался смелости и сказал ей, что будет лучше для нас обоих, если она не станет разводиться, ибо от скандала и осуждения общества пострадает больше всего она сама. Возможно, я был не прав, возможно, я должен был оставаться ей верным до конца, но…
– Гейбриел, а сколько лет тебе было? – спросила Психея.
– Семнадцать, когда мы встретились, и чуть больше восемнадцати, когда я предложил расстаться. Это расставание было ужасным. Она рыдала, обвиняла меня в том, что я погубил ее, обесчестил. В истерике она била фарфор, швыряла подушки. Такой я ее никогда не видел. Наконец она велела мне убираться, и я ушел. Я не знал… был слишком неопытен, чтобы понять, насколько неуравновешенной душевно она была. В ту ночь Сильвия выпила целый пузырек опия и на следующий день умерла.
– О Боже! – Психея чувствовала, как он дрожит, вспоминая об этом.
– Перед отъездом я узнал, что у нее были и другие молодые любовники, целая коллекция, так сказать. Но именно я стал причиной ее самоубийства.
– В этом нет твоей вины. Ты был еще так молод.
– Я должен сознавать свою вину, – возразил Гейбриел. – И никогда больше не позволять кому-нибудь иметь надо мной власть. Ни одной женщине не будет дано право касаться моей души. Это пятно на мне на всю жизнь, моя репутация навеки погублена, и я больше никогда не разрушу жизнь женщины, как это произошло с Сильвией. Само мое существование принесло беды моей матери, уничтожив всякое доверие к ней ее мужа.
Психея онемела от глубины его раскаяния и страдания.
– А мой отец… когда он услышал сплетни о том, что Сильвия умерла из-за меня, что я косвенно виновен в смерти этой хрупкой нервной леди благородного происхождения, он приказал мне убираться из дома, ибо я недостоин носить имя Синклеров. И я уехал.
– Ты же не виноват! – настаивала Психея. – Сильвия была взрослой женщиной, намного опытнее тебя. Она хотела этого романа, хотела владеть тобой. А у тебя даже не было отца, который помог бы тебе советом, а не выгонял из дома, даже не выслушав.
– Так ты, узнав мою историю, теперь возненавидишь меня?
Она приподнялась на цыпочки и подставила губы для поцелуя. Гейбриел обнял ее с радостным чувством утопающего, почувствовавшего под ногами твердую землю. После долгого поцелуя он прошептал:
– Я никому не рассказывал об этом. Отец убедил меня, что семья Сильвии может потребовать моего ареста, хотя теперь я думаю, что они просто хотели скрыть печальные обстоятельства ее смерти.
Он был невиновен, его изгнали, подумала Психея, потрясенная этим рассказом. Гейбриел остался без друзей, без всякой помощи. Все эти годы он боролся в одиночку, боролся, чтобы выжить.
И он выжил, он устоял, а годы борьбы закалили его. Они долго стояли обнявшись, затем Гейбриел неохотно отстранился от нее.
– Скоро обед, – сказал он. – Здесь обедают рано, и тебе, наверное, хочется помыться.
Психея взглянула на свою запачканную и порванную во время бегства через лес тунику. Ей требовалось не только мыло и вода, у нее не было багажа. Гейбриел взял ее за руку, и они направились обратно к большому дому. Они уже подходили к боковому входу, когда неожиданно из двери выбежала маленькая толстенькая женщина средних лет.
– Молодой хозяин Гейбриел! – воскликнула она с сияющей улыбкой.
Гейбриел подбежал к ней и, приподняв, заключил в свои медвежьи объятия.
Психея улыбнулась. Девушка не знала, кто эта женщина, но это был первый человек, которого обрадовало возвращение Гейбриела, и Психея чувствовала, что полюбит ее, кем бы она ни была.
Поставив женщину на ноги, Гейбриел повернулся к Психее.
– Это миссис Парслип. Она была моей няней, а потом стала помощницей экономки. Миссис Парслип, это мисс Хилл, моя… невеста.
– Здравствуйте, мисс. Мои поздравления вам обоим. Но я теперь экономка, – поправила она его.
– Не могу поверить, что вы остались здесь, – сказал Гейбриел. – С моим отцом, которому так трудно угодить.
– О, он увольняет меня почти каждую неделю, – пожала плечами женщина, – но я не обращаю внимания. Видите ли, все мои родные умерли, и мне некуда идти. Кроме того, никто больше не умеет готовить сливовый пудинг так, как ему нравится. Вот я и осталась.
– Ему повезло с вами. – Психея протянула ей руку. Экономка с достоинством присела, затем, Широко улыбаясь, дотронулась до пальцев Психеи.
– Какая вы милая девушка, моя дорогая! Если уж я говорю это, все со мной согласятся.
Гейбриел улыбнулся. Психея так обрадовалась, что нашелся хоть один человек, который любит его, что готова была обнять эту маленькую женщину.
– Спасибо. Вы должны рассказать мне, каким был Гейбриел в детстве, – сказала она.
Миссис Парслип посмотрела в лицо Гейбриелу.
– Я вижу, вы пережили тяжелые времена.
– А это так заметно? – поднял брови Гейбриел.
– Это написано на вашем лице, дорогой мой. У вас никогда не было такого настороженного взгляда. Но я вижу, что сердце у вас осталось добрым. Каким видным мужчиной вы стали! Мне только жаль, что ваша матушка не дожила до вашего возвращения.
Улыбка исчезла с лица Гейбриела, и он поспешил сменить тему разговора:
– Да. Может быть, вы поможете нам, миссис Парслип? Нам пришлось неожиданно покинуть Лондон, мы уехали прямо с костюмированного бала.
– Так вот почему вы выглядите как какой-то хитрый цыган, – сдержанно заметила миссис Парслип. – Все шутите, Гейбриел?
– Да не совсем, нам бы не помешало переодеться. Не осталось ли чего-нибудь из моей старой одежды, а мисс Хилл, может быть, подойдет платье моей матери?
Экономка оглядела Психею.
– Гм, да. Я храню ее платья, пересыпанные с травами от моли. Придется немного переделать, но, думаю, я сумею. Посмотрю, что смогу найти, да еще бритву для вас. Такой заросший, а ведь он никогда не был неопрятным, – поделилась она с Психеей. – А сейчас пойдемте в ваши комнаты. Если вы опоздаете к обеду, отец раскричится.
Они поднялись вслед за экономкой по главной лестнице в пустынное крыло дома с рядом комнат, в которых никто не жил. Двери двух спален были открыты, в той, куда вошла Психея, горничная взбивала подушки. Психея остановилась на пороге и невольно услышала тихий голос экономки, что-то рассказывающей Гейбриелу.
– Она пыталась переубедить его, знаете ли. Она просила разрешить вам остаться.
– Моя мать? Но она даже не вышла ко мне. Когда он приказал мне уехать, я ждал ее, но она так и не вышла из своей комнаты.
В комнате Психеи горничная обернулась и покраснела от смущения.
– Я… все готово, мисс, вот кувшин с теплой водой и полотенца на комоде. Вам нужна моя помощь?
– Нет, спасибо, – сказала Психея. Горничная ушла, и Психея, хотя ей очень хотелось дослушать разговор в соседней комнате, закрыла дверь.
Гейбриел даже не заметил, как Психея исчезла за дверью своей комнаты. Он был потрясен рассказом экономки. И все это время он думал… Экономка продолжала говорить, с беспокойством поглядывая на него.
– Он не давал ей говорить. Ссора была ужасной, я никогда больше не слышала, чтобы она так на него кричала. Но это не помогло. Как всегда, он оказался сильнее. В тот день, еще до вашего прихода, он втолкнул ее в спальню. Приказал успокоиться, бедная леди была бледна и рыдала. А затем в холле он велел ее горничной дать ей двойную дозу опия. Ваша мать не догадывалась, что она выпила, – с грустью закончила экономка.
– Ее усыпили? – Голос не слушался Гейбриела.
– Бедняжка не просыпалась целых два дня. Я боялась, что она умрет, но вас уже не было. Однако она не переставала верить в вас. Она говорила о вас… со мной… очень часто.
Экономка вздохнула.
– Пойду займусь одеждой. Но вы должны знать, что ваша мать любила вас. Вы этого заслуживаете. – Она вышла, и он услышал ее удаляющиеся шаги.
Гейбриел был не в силах пошевелиться, комната кружилась перед его глазами. Он услышал короткий стук в дверь, и знакомый голос сказал:
– Бедная горничная так растерялась, что забыла положить мыло. Я могу где-нибудь… Гейбриел, что случилось?
На этот раз ему даже не пришло в голову скрывать свои слезы. Он невидящими глазами взглянул на Психею и прошептал:
– Моя мать… моя мать пыталась. Она все-таки любила меня.
Гейбриел чувствовал что сейчас упадет. Это всего лишь слабость в ногах, скоро он придет в себя. Но Психея не собиралась смеяться над его слабостью.
– О, дорогой мой, конечно, она любила. – Психея подвинула ему стул, и Гейбриел тяжело опустился на него. Она прижала его лицо к себе, и Гейбриел зарыдал.
Она молча, нежно гладила его темные волосы. Пусть со слезами выйдет вся накопившаяся в душе горечь. Столько лет он думал, что мать предала его.
Наконец он затих, прошло несколько томительных минут.
– После смерти деда она оставалась единственной, кто любил меня, не считая миссис Парслип, конечно. И думать, что я внушал ей такое отвращение, что она даже не захотела проститься со мной, было невыносимо больно.
– Я понимаю, – тихо сказала Психея.
– Я задержал тебя. Ты хочешь вымыться, да и я тоже. Спасибо тебе, Психея, любимая, дорогая моя мисс Хилл.
У Психеи потеплело на сердце. Она улыбнулась и, забыв о мыле, вернулась в свою комнату. Но горничная, краснея и оправдываясь, уже принесла ей кусок розового мыла.
Психея налила в тазик остывшую воду и сняла тунику. Так приятно было смыть с себя дорожную грязь и снова прилично выглядеть.
В дверь осторожно постучали, и Психея поспешно завернулась в полотенце. Но это была экономка. Она принесла одежду и, спасибо ей, шпильки для волос!
– Давайте посмотрим на это платье и сорочку, мисс, я захватила нитки и иголки.
Психея надела чистую сорочку и чулки, а затем и платье. Это было очень строгое платье из темно-синего шелка с кружевной косынкой, закрывавшей грудь и шею, такие иногда носили старые дамы.
– Вам это не требуется. – Миссис Парслип убрала кружева.
Психея сняла платье, и экономка быстро принялась ушивать слишком широкую талию. Иголка с невероятной быстротой мелькала в руке маленькой женщины, и скоро Психея снова была в платье, а ее волосы были красиво уложены. Она не без удовольствия посмотрела в зеркало. Платье ей шло, оттеняя белизну кожи.
Внизу раздался звук гонга.
– А, обед, – сказала миссис Парслип, довольная, что успела все сделать. – А вы, мисс, смею сказать, выглядите прелестно.
– Спасибо вам, миссис Парслип, вы так помогли. – Девушка улыбнулась и в невольном порыве поцеловала экономку в щеку. – И спасибо за верность Гейбриелу. Это как бальзам для его мятущейся души, – шепотом добавила она.
В глазах экономки блеснули слезы.
– Я и осталась здесь потому, что он мог когда-нибудь вернуться, – призналась она. – Бедный мальчик. Я рада, что на этот раз его любит добрая сильная леди. Как я буду счастлива, когда он обзаведется собственной семьей.
Теперь уже Психея сдерживала слезы. Если бы только она была уверена…
– Вы не должны опаздывать к обеду, – предупредила экономка.
Психея послушно направилась к дверям. Если не считать золотых сандалий, по-прежнему остававшихся у нее на ногах, она была готова показаться в обществе.
В коридоре ее ждал Гейбриел в черном фраке, белом жилете, бежевых панталонах и с аккуратно завязанным белым шейным платком. Он был чисто выбрит и выглядел, как и всегда, безупречно. Но что-то изменилось в выражении его глаз. К нему вернулось его непринужденное обаяние, но оно было лишено обычного налета некоторого цинизма. Психея не смела поверить, что этот мягкий свет в его синих глазах означал, что старая рана начала заживать.
– Очень хорошо, – прошептала она. Он поморщился.
– Если я подниму руки, мой фрак расползется по швам, – заметил он.
Психея рассмеялась.
– Ты просто как картинка, – сказал он. – Тебе идет синее.
Она улыбнулась и взяла его под руку. Он заставил ее почти забыть об испытании, ожидавшем их. Внизу была столовая и находился этот монстр, его отец. Психея чувствовала, как оттуда веяло холодом.
Они медленно спускались по лестнице, и она смотрела на портреты, развешанные по стенам, старинные портреты нескольких поколений Синклеров. Одна маленькая медная табличка привлекла ее внимание.
– Маркиз Гиллингем? Он ваш родственник?
– Прапрадед, – мрачно усмехнулся Гейбриел. – Ходили слухи, что он так часто запирал жену в ее комнате, что бедная леди сошла с ума.
– Господи! Но это значит, что твой отец…
– Маркиз. Это так, – ответил Гейбриел. – Но у меня есть старший брат, очень похожий на моего родителя, он тоже относится ко мне с неодобрением, так что титул меня мало интересует.
– А твой брат?..
– О, он точная копия отца.
– А почему его здесь нет?
– Они похожи не только внешне, но и по темпераменту. Когда они вместе, то грызутся, как собаки. В соседнем графстве есть небольшое имение, и брат живет там.
Его отец оказался маркизом, а она придумала ему титул. Какая нелепая шутка судьбы! Но было уже поздно говорить об этом. Они спустились на первый этаж, в холл, и из кабинета вышел отец Гейбриела. Он сердито посмотрел на них.
– Ну, проходите, раз уж решили остаться, Я не потерплю, если обед остынет.
Гейбриел кивнул. Психее показалось, что старик разочарован. Неужели он ожидал, что его младший сын будет трястись от страха перед ним, как мальчишка? Она испытывала глубокое негодование, думая о том, как жестоко обращался он с Гейбриелом.
В молчании они вошли в столовую. Психея чувствовала напряжение Гейбриела. Сколько еще печальных воспоминаний пробуждал в нем этот дом?
В столовой было темно и мрачно, тяжелые занавеси на окнах задернуты, а в канделябре горела лишь половина свечей. Этот угрюмый старик любил темноту? Вероятно, это соответствовало его характеру.
В центре стоял стол черного дерева с толстыми резными ножками. Массивный сервант ломился от яств. Неужели это все для одного человека? На кухне едва ли успели приготовить что-либо особое для нежданных гостей.
Но видимо, они постарались.
– Потратили мои деньги на негодяя? – нахмурился старший Синклер. – Не представляю, что они затеяли. Надо их всех уволить.
Психея прикусила губу, сдерживая негодование. Но Гейбриел уже был не тот мальчик, который дрожал от страха перед грозным отцом.
– Может быть, они имеют понятие о том, как следует принимать гостей, – холодно заметил он. – Даже негодяев.
Лакей подал первое блюдо. Психея была очень голодна, со вчерашнего дня она ничего не ела, и ей пришлось так много всего испытать, с тех пор как они покинули Лондон. Однако она не могла сделать и глотка. Тяжелая обстановка за столом подавляла ее. Пища оказалась едва съедобной. Ее собственный повар постыдился бы подавать такой жидкий соус и пережаренный ростбиф. Желе были водянистыми, в соусе плавали комки. Только пудинг, очевидно, приготовленный миссис Парслип, был превосходен.
Но надо есть: кто знает, что ее ожидает завтра? Она откусила кусочек мяса и принялась старательно жевать его. Психея сочувствовала Гейбриелу, который ел тоже очень медленно. Насколько ему тяжелее переносить это ледяное молчание, открытую враждебность во взгляде старика, когда тот смотрел на него. Обед проходил в молчании. Когда подали пирог с фруктами, Психея подумала о том, что она будет делать дальше.
По обычаю леди уходили в гостиную, оставляя джентльменов наслаждаться своим бренди и сигарами. Но Гейбриел говорил, что в гостиной не зажигают камин, а мебель, вероятно, покрыта чехлами. Она предположила, что сможет просто уйти в свою комнату, но ей не хотелось оставлять Гейбриела наедине с этим грубияном. Старший Синклер положил вилку.
– Так, я накормил вас. Полагаю, я сделал то, чего вы от меня ожидали.
– Ожидали от тебя? С каких это пор ты делаешь то, чего от тебя ожидают? – приподнял бровь Гейбриел. – Между прочим, как там мой брат?
– Как обычно.
– Печально это слышать. – Гейбриел отхлебнул вина. – Можешь передать ему мои поздравления, когда вы снова будете разговаривать через год или два.
– Ха! По крайней мере, он не опозорил имя Синклеров, – разозлился его отец.
– Как я? Да ты повторял это сотни раз, перед тем как выгнать меня из дома.
– У меня была причина! Дверь приоткрыл лакей.
– Милорд, не желаете ли еще…
– Вон! – взревел маркиз. Слуга попятился и поспешно закрыл за собой дверь. И как раз вовремя! Старик швырнул ему вслед бокал, и на пол со звоном посыпались осколки.
Психея сжалась, не желая привлекать к себе внимание.
– Ты даже не знаешь, была ли причина, – слегка повысив голос, сказал Гейбриел. – Ты только слушал сплетни и намеки, а меня ты не спросил. Да ты никогда даже не разговаривал со мной!
Гейбриел не спеша выбрал из вазы грушу. Психея восхищалась его выдержкой.
– Слушать твои слезливые объяснения – только терять время. Ты еще хуже своей матери, – ответил старик. – Еще щенком ты уже был ни на что не годен.
– Когда ты впервые сказал мне это и повторял десятки раз, я плакал. Но я уже не ребенок. Сожалею, но должен сказать, что меня не интересует твое мнение.
– Смеешься надо мной? – помрачнел старик. – Дурные манеры и дурная кровь.
Психея искренне недоумевала. Как можно так ненавидеть свое дитя? Даже сомневаясь в своем отцовстве, как можно ненавидеть ребенка, который всего лишь хочет, чтобы его любили? Каким же мелочным должен быть человек, чтобы вымещать свои сомнения на ребенке?
– Что касается моих манер, то меня учили моя мать и ее отец. Плохо бы мне пришлось в жизни, если бы я следовал только твоему примеру.
– Да, я вижу, до чего ты дошел, – с издевкой сказал старик. – Приполз сюда в – шутовском наряде. Стал цыганом? Гадаешь по руке и воруешь на задворках?
– Не хочу тебя разочаровывать, – сказал Гейбриел. – О своем положении я сообщу тебе позже. Я еще не достиг того, чего хотел. Полагаю, яблоко от яблони недалеко падает.
Старик фыркнул.
– Только не обвиняй меня в своей слабости. Сомневаюсь, что ты обязан мне своим смазливым личиком.