Страница:
— Но почему? Как возможно…
— Намхира сказал, что Александру объявлен канавар… они решили не допустить того, чтобы он правил Империей. Все семейство Хамрашей произнесло клятву. А может быть, другие семейства тоже. Не знаю. — Мне показалось, что свет звезд померк, что холод, исходящий из моей души, охватывает весь мир. Мне в голову приходил только один способ лишить Александра трона. — Они собираются убить его. — Надежду мира. Друга, который позволил мне сражаться в его душе вместе с ним. Брата. Эта мысль была так тяжела, а события уходящей ночи так ужасны, что я не мог мыслить.
— Но почему они пытались убить тебя?
Я покачал головой. Совершенно непонятно. За последние три года я виделся с принцем всего несколько раз.
— Но если они решили убить меня, ничто не остановит их. Я не знаю, как они нашли меня. Когда эти трое не вернутся, они пошлют других. Я уеду из Кареша, но даже тогда…
— Значит, всем нашим придется прятаться. Мы уже делали это раньше. Пойдем.
Я покинул Кареш раньше, чем Блез успел разбудить своих людей. Собрал свои жалкие пожитки и рассовал по карманам плаща зенары, которые заработал, читая и составляя письма для местных купцов. Чувствуя себя не в силах глядеть в лицо тем, кому предстоит услышать рассказ о недавних событиях и моей роли в них, я попрощался только с Блезом.
— Ты должен сказать, как мне найти тебя, — произнес он, пока я натягивал чистую рубаху и завязывал плащ. Потом я протянул ему небольшой кожаный мешок с теми сбережениями, которые хотел передать Эвану и Элинор. — Я не смогу открыть ворота в Кир-Наваррин сам. Что если кому-то потребуется попасть туда, а я не смогу помочь ему?
— Фиона все знает не хуже меня. Без демона внутри себя ворота ей не открыть, если ты забудешь что-нибудь, она напомнит тебе, в том числе и как использовать твою силу. — Сейчас строгая юная леди бродила где-то по руинам, разыскивая остатки эззарианской истории.
— Ты нужен своему сыну, Сейонн. Я буду заботиться о нем, но…
— Ему не нужен тот, кто способен на совершенное мной этой ночью.
— Тебе виднее. Но ведь это просто болезнь, это не ты. Ты спас их жизни, как спасал многие другие. Ты справишься. — Он спустился по лестнице вместе со мной и проводил до конца переулка, где стояла моя лошадь. — Скажи мне, где найти тебя.
— Сначала надо предупредить Александра, — ответил я, привязывая к седлу свой узелок. — Я расскажу ему о канаваре и уеду прежде, чем меня настигнет новый припадок. Когда сам пойму, куда направляюсь, пришлю весточку сюда, в город.
— Если я понадоблюсь тебе, ты только…
— Не говори мне ничего! — Отвязав лошадь, я вскочил в седло, заставляя работать налитые свинцом конечности. Смотритель клянется защищать мир от зла. Я же не могу защитить собственного сына от себя самого.
Но Блез все еще не отпускал меня.
— Если я понадоблюсь тебе, отправь письмо в гробницу Долгара в Вайяполисе. Сообщи, где ты, и я приду. Обещаю не говорить тебе, где они, пока не буду уверен, что с тобой все в порядке. — Он держал мою лошадь, пока я не кивнул. — Я обязан тебе больше чем жизнью, Сейонн. Я приду, даже если ты снова окажешься в подземельях Кир-Вагонота.
Мне нечего было ответить на такое. Я просто пожал ему руку и отправился в путь.
Розовые пальцы зари едва тронули небо, когда я увидел встающие из моря песка шпили Загада. Жемчужина Азахстана. Средоточие силы Империи с тех времен, когда далекие предки Александра основали это царство в пустыне и решили править миром по своему усмотрению. Пять сотен лет воины Дерзи убивали, жгли, морили голодом и калечили людей. Империя росла, поднималась на фундаменте тирании и страха, порабощая народы.
И почему я решил, что какой-то принц, один из многих, изменит вдруг все устройство мира? Какая самонадеянность заявлять, что светлое пятно в душе Александра есть божественная отметина! Но я по-прежнему верил, что это так. Когда Александр купил меня на аукционе в Кафарне, я был уверен, что закончу свою жизнь в оковах, лишенный надежды и веры, на самом дне. Когда я увидел в его душе феднах, я проклял свою клятву Смотрителя, обязывающую меня защищать моего жестокого, бездушного хозяина. Но наше совместное путешествие изменило нас обоих. Я взял его силу и омыл свой дух в неиссякаемом источнике его жизнерадостности. Он наша надежда. Я не могу позволить ему погибнуть из-за каких-то клановых свар. Коснувшись поводьев, я направил лошадь туда, где под светлеющим небом блестели золотые купола.
Огромные толпы двигались по широким мощеным улицам, ведущим от колодца Таин-Амар к внешним воротам королевского города, — последние лиги Императорской дороги, проходящей через Загад и соединяющей восточные и западные окраины государства. Казалось, что настало время Дар-Хегеда, проходившего два раза в год, когда знатные семейства Дерзи приезжали к Императору со своими дарами и проблемами. Ряды воинов, сопровождавших разодетых господ, ехали в город по центру дороги, оттесняя всех остальных на обочины. Другие толпы двигались вон из города: тяжело нагруженные купеческие караваны, состоявшие из лошадей и часту. Очень странно, что они уезжали, не дождавшись начала вечерней торговли. Еще более странным мне казалось то, что многие, явно незнакомые друг с другом люди, останавливались и вступали в беседу, мешая движению стад. Погонщики коз и часту яростно кричали на них и даже замахивались кнутами. Вопли, топот копыт, скрип колес, звяканье перевозимой утвари, блеяние и ржание оглушали. Я ненавидел города, а шум, вонь и толпы этого города оскверняли покой пустыни.
Целых три тяжелые недели я добирался до Загада. Я пересекал пустыню один, только благодаря своей подготовке и чутью избегая разбойников, ночных опасностей и палящего солнца. Когда я уже отъехал от Кареша на порядочное расстояние, пустыни Азахстана обрушились на меня всей своей тяжестью. Я ужасно скучал по Блезу. Кроме того, с его помощью я преодолел бы огромное расстояние за какой-то день. Но ему необходимо позаботиться о безопасности своих людей, и я не стал бы просить его помощи даже ради Александра. Я отдал бы многое ради того, чтобы изменить мир. Но только не своего ребенка. Ни за что.
Я надеялся, что с Денасом внутри себя я смогу путешествовать тем же таинственным способом, каким пользовался Блез, но я все еще не мог усвоить, как он делает это. Блез считал, что я сам не даю себе понять суть.
— Ты должен позволить своей физической оболочке уйти, — говорил он каждый раз, когда я жаловался на очередную неудачу. — А ты не хочешь. То же самое и с твоим превращением. Главное, что мешает тебе изменить форму, — то, что ты продолжаешь цепляться за самого себя.
У Блеза не было образования, но он обладал безупречным чутьем. Теперь, соединенный с Денасом, я мог менять форму по собственному желанию, превратить себя в орла, часту, койота, кого угодно. Но, в отличие от Блеза и остальных, я находил превращение невероятно сложным. Наверное, Блез прав, и это просто мое нежелание ослабить контроль над самим собой. Или же дело в том, что я соединился с рей-киррахом, который не был частью моей природы, и поэтому не мог ощутить гармонии, на которую надеялся.
Когда я только начал выздоравливать, Блез убедил меня убрать те барьеры, которые я возвел внутри себя, чтобы оградиться от демона. Он говорил, что я должен общаться с Денасом, изучать его. Знания и понимание упростят наше сосуществование. Но рей-киррах не отзывался. Я не был уверен, уцелел ли он, когда я едва не погиб, остались ли от него только гнев и ярость, подобные громовым раскатам ушедшей грозы. А потом я начал нападать на людей, и мне пришлось восстановить барьеры.
Размышляя над своими неразрешимыми проблемами, я Двигался вперед, смешавшись с толпой, которая, как и я, Двигалась в город. Впереди ехали пять воинов, расчищавших путь для пышно одетого дворянина. За ним следовал небольшой отряд солдат, охранявший тяжело нагруженных лошадей. На одеждах воинов и нескольких темнокожих тридских купцов, тоже едущих с отрядом, были изображения волчьей головы, говорившие об их принадлежности к Дому Хамрашей. У самого знатного господина волчьей головы не было. Я не мог рассмотреть нашивки на его одежде.
— Очистите дорогу от этого отребья! — приказал дворянин, пухлый человек с тощей светлой косой. — Прикончите их, если они не пожелают расступиться.
Отряд остановился, ему мешала пройти вереница рабов с тяжелыми тележками, их гнали в том же направлении, куда двигался знатный лорд. Дерзиец достал из узкого футляра, прикрепленного к седлу, длинную тяжелую трость и ударил раба, который упал, когда колеса большой повозки, двигавшейся в противоположном направлении, задели его тележку. Раб вскрикнул, кровь залила его лицо. Он запутался в кожаных лямках своей тележки, она опрокинулась, вываливая груз на дорогу.
Воины лорда обнажили мечи и начали оттеснять других путешественников в стороны. Ожидая, когда освободят путь, дворянин заставлял своего коня переступать вперед-назад рядом с упавшим рабом. Каждый раз, когда истекающий кровью человек пытался отползти в сторону, господин рассеянно ударял его тростью. По лицу, по рукам, по плечам, и без того кровоточащим из-за впившихся в них кожаных ремней.
Все мое тело вздрагивало при каждом ударе. Моя собственная спина была сплошь покрыта следами подобной бессмысленной жестокости, и как я ни убеждал себя, что ввязываться опасно, я не мог заставить себя уехать. Соскочив с лошади, я привязал ее к перевернутой телеге и начал пробиваться через толпу. Втянув голову в плечи, подошел к упавшему человеку, оставаясь под прикрытием его тележки, коснулся кожаных ремней и развязал их словами заклятия. Прячась за углом тележки, я взял его за руку и помог встать на ноги. Как только он поднялся, я смешался с толпой.
— Тас виетто, — донесся до меня шепот с другой стороны тележки.
«Не стоит», — мысленно ответил я, зная, что ушел уже слишком далеко, чтобы он услышал меня. Если бы я мог сделать больше… Я мог бы оставить ему свой нож, но его надсмотрщики были слишком близко. Если у него заметят оружие, то отрежут ему руку или выколют глаз.
Лица раба я так и не увидел, зато успел рассмотреть знатного дерзийца, который уже продолжал свой путь к воротам, следуя за воинами, расчистившими ему путь. Он был высок ростом, лет примерно пятидесяти пяти, и прямо держался в седле. Думаю, многие дамы нашли бы его лицо приятным, на нем не было следов лишений и тягот битвы. Но мне оно показалось отталкивающим: брови слишком широкие, губы слишком пухлые, глаза слишком близко посажены к тонкому носу. Хотя, возможно, на мое впечатление повлияла его жестокость, безразличное выражение, с каким он бил несчастного раба, рассеянно ожидая, пока воины выполнят его приказ.
Пробираясь к перевернутой телеге, к которой была привязана моя лошадь, я ощутил, как кто-то коснулся моей спины. Я развернулся. Никого. Только неподалеку стояла женщина с невероятно пронзительным взглядом темных глаз. Я мог бы поклясться, что ей не составляет труда разглядеть шрамы у меня под рубахой. Ее платье и накидка были изумрудно-зеленого цвета. Среди моря серого и коричневого она выделялась оазисом среди пустыни. Вскоре ее закрыла от меня группа всадников, я сел на лошадь и поехал вперед. Мне не нужны свидетели.
К воротам я подъехал в расстроенных чувствах, уверенный, что мог бы сделать больше для того человека, и прекрасно понимая, что все мои знания, умения и сила не изменили бы ничего. Мы только оба погибли бы.
— Стой! Да, ты. Снимите с лошади этот мешок с костями. Ведите его сюда, я посмотрю на него поближе. — Конный дерзиец, чьей обязанностью было осматривать входящих в город путешественников, попрошаек и стада, указывал на меня копьем.
Глупец! Идиот! Продолжая вспоминать раба, я забыл замаскировать свои эззарианские черты, приближаясь к воротам. Александр отменил закон, по которому каждого эззарийца можно было обратить в рабство, но эззарийцы по-прежнему привлекали внимание солдат, а на моем лице к тому же горело клеймо. Стражник подошел ближе, народ шарахнулся в стороны, освобождая нам место.
Я нащупал под рубахой кожаный футляр, надеясь, что бумага Александра выручит меня снова, соскочил на землю и подошел к стражнику.
Как и все дерзийские солдаты в Загаде, он стоял без рубахи, демонстрируя мускулистые, бронзовые от солнца плечи, на одном из которых виднелся страшный шрам.
— Закор! Иди сюда, — позвал он своего товарища. — Похоже, я поймал беглого.
Наконечник его копья коснулся моей шеи, заставляя меня поднять голову и продемонстрировать сокола и льва, запечатленных на моей щеке в тот день, когда меня купил Александр. Дерзиец усмехнулся и причмокнул губами, несомненно, предвкушая удовольствие отсечь ногу беглого раба и получить награду и повышение.
Подавив злость, поднявшуюся при виде его кровожадной радости, и переворачивающий внутренности животный страх, сохранившийся и после освобождения из рабства, я поднял правую руку и схватил за древко копье, отодвигая его от себя. Другой рукой я протянул ему пергамент, держа его так, чтобы он увидел императорскую печать. Мой голос ничем не выдал моих чувств.
— Должен разочаровать вас. Я освобожден приказом наследного принца. Посмотрите на подпись, прочтите бумагу. Вы узнаете, что вас ждет, если вы причините мне вред.
Стражник уставился на освещенную ярким солнцем бумагу.
— Наследного принца… — Он передернул обнаженными плечами, потом вырвал у меня копье и заводил его концом по строкам, отыскивая подпись. — Надеюсь, что он все еще является им. Сейчас эта печать тебя спасет, но завтра я бы на нее уже не надеялся. У Двадцатки есть особое мнение. — Он плюнул на пыльную дорогу и тронул поводья своего жеребца.
В тот же миг замершее было движение восстановилось: застучали копыта, заскрипели колеса, все вокруг заговорили. Из-за городской стены доносились непрерывные завывания, противные, словно скрежет железа по стеклу. На городских башнях, где в жарком воздухе неподвижно висели красные знамена с дерзийским львом, чего-то недоставало.
Не было золотых флагов с изображением сокола, которые всегда соседствовали с красными, флагов Дома Денискаров, флагов семьи Александра. Вместо них висели темно-красные знамена без всяких изображений. Темно-красные знамена повсюду… траурные флаги… Вердон милосердный!
Расталкивая толпу нищих, я поспешил за уезжающим стражником.
— Благородный воин, прошу вас, скажите мне, что произошло. Я надолго уезжал в пустыни и ничего не знаю.
Он посмотрел на меня, обернувшись через обезображенное шрамом плечо, и фыркнул.
— Тогда ты единственный человек в Империи, который не знает этого. Император погиб от клинка убийцы. Двадцатка собирается, чтобы назвать преемника. — Он поддел копьем мой пергамент, упавший на камни мостовой, и подал его мне. — Поговаривают, что убийца сам принц Александр.
ГЛАВА 14
…Александр был жив. Разговоры на улицах о том, что убийца Императора, точнее, то, что от него осталось, повешен на рыночной площади, едва не свели меня с ума. Но повешенным оказался раб-фритянин. Его нашли у постели Императора, он был весь в крови. Теперь он болтался посреди Загада, и на его трупе пировали вороны.
Фрития уже пылала. Скоро от маленького горного королевства не останется ничего: ни построек, ни предметов быта, ни животных, ни, разумеется, людей, в чьих жилах будет течь фритская кровь. Но для жителей Загада все это не имело никакого значения. Все без исключения были уверены, что раб выполнял приказ Александра. И те, кто стоял за этим убийством, нисколько не сомневались, что будет именно так… не мог дождаться, когда боги коронуют его… я слышал, как они ссорились… он угрожал… ему недостаточно того, что отец позволил ему править… Император был готов признать помазание недействительным… а я-то думал, что он стал человечнее… И ни слова о канаваре, ни малейшего подозрения, что Александр был жертвой, а не палачом. Лучшие заплечных дел мастера сумели добиться от раба только одного слова «Александр». После семи дней им пришлось прекратить пытки, иначе их жертва уже не смогла бы достаточно громко вопить, когда ее потрошили и кромсали на площади.
Во дворец мне придется лететь. Чтобы войти хотя бы во внутреннее кольцо стен, не говоря уже о самом дворце, нужен покровитель, а я сомневался, что имя Александра поможет мне. Подавив неуверенность, я сказал себе, что мне необходимо тело птицы. Поэтому я нашел укромный угол в темном переулке, где обитали только убогие нищие, и приступил к превращению. «Давай, — говорил я себе. — Найди его, предупреди и уберись из дворца до того, как ты его убьешь».
Как и прежде, я представил себе желаемый образ, выпустил мелидду из глубины своей души и попытался преодолеть телесные границы. Превращение должно происходить легко, без усилий, мои конечности и тело просто должны принять те очертания, которые я представляю себе. Озноб — естественное явление, когда ты принимаешь форму небольшого существа, твои чувства, зрение, слух, сразу же обостряются, ты ощущаешь ни с чем не сравнимый восторг, когда делаешь то, что заложено в твоей природе. Так совершали превращение Фаррол и Блез, и все остальные, рожденные с демоном в душе. Я испытал подобное чувство, когда летел через бурю в Кир-Вагоноте вскоре после соединения с Денасом. Но теперь, в грязном переулке посреди Загада, я ощущал, как трещат все мои кости, как глаза вываливаются из орбит, как с меня сдирает кожу нож дерзийского палача. Три крысы поспешно метнулись за кучу отбросов, когда я со стоном упал на колени и заставил себя принять очертания птицы.
Мой демон затаился внутри меня, словно червяк в сердцевине яблока.
Императорский дворец хранил гробовое молчание. Обычно в его изящных галереях и просторных залах было полно одетых в золотые ливреи камердинеров, затянутых в кожу охотников, слуг и рабов, воинов в белых одеждах, только что прибывших из пустыни, распорядителей, ведущих за собой оружейников и портных, нагруженных своими изделиями, музыкантов и жрецов, красавиц в пестрых шелках. Но в то утро, когда я пролетел над двором и уселся на перила балкона, прислушиваясь и вглядываясь через Двери и окна, я заметил только нескольких перепуганных рабов, отмывающих цветные плитки пола. У всех у них на лицах и спинах были синяки и кровоподтеки. Когда надсмотрщики нервничали, они не разбирали правых и виноватых.
По углам жались кучками придворные, шепчущие те же слова, что я уже слышал на улицах. Раб не смог бы совершить такое сам. Кто-то сумел убрать телохранителей Императора и выбрать момент, когда рядом с ним никого не было. Кто-то нарушил правила и оставил в спальне Императора кинжал, сказав рабу, где его искать. Кому-то выгодна его смерть, тому, кто вынужден был отвечать на вопросы о заговоре за два дня до убийства, тому, кто привел Императора в гнев незадолго до ужина, тому, кто отказался сесть за стол рядом с отцом всего за три часа до несчастья.
Хлопанье моих крыльев быстро успокоило сплетников. Сокол был символом правящего Дома Денискаров. Те, кто заметил меня, нервно вглядывались в небо, словно ожидая появления самого Атоса, который явится и призовет к ответу совершившего подлое убийство.
Я обнаружил Александра в зале Атоса, огромном храме с множеством колонн, посвященном богу солнца и возведенном в центре сада. Широкий купол был покрыт золотом изнутри и снаружи, высокие узкие окна шли по всему периметру постройки, и солнце заглядывало в них весь день, заставляя колонны отбрасывать на пол и стены ажурные тени. Толстые стены постройки сохраняли ночную прохладу даже в полдень, а в широкие двери залетали даже самые легкие ветерки, появлявшиеся в городе. Я нашел себе местечко под золоченым куполом и уселся там. Далеко внизу блестел белый мраморный пол с выложенными в нем малахитовыми узорами. На полу лежали два тела, одно, завернутое в золотые одежды, другое — в красные. Оба были абсолютно неподвижны. Этих двоих, словно дневного сияния лика самого Атоса было мало, освещали тысячи золотых и серебряных ламп, поставленных на пол, подвешенных к колоннам, подпирающим купол, водруженных на витые металлические колонки. Кроме ламп здесь были жаровни, в которых дымились ароматические травы, густой серо-зеленый дым иногда заслонял от меня солнце и огни ламп. В широких дверях, открывающихся в дворцовый сад, стояли два воина с перекрещенными копьями. Стояла гробовая тишина.
Сердце сокола дрогнуло, я сделал круг над двумя безжизненными фигурами, внимательно рассматривая их. Инстинкт хищника подсказал мне, что один из них мертв. Айвон Денискар, укрытый золотой тканью. Его тело покоилось на обтянутой золотым бархатом скамье, по углам которой возвышались вставшие на задние лапы львы. На золотой одежде Императора выделялось вытканное серебряными нитями изображение сокола. Спускавшаяся с правого плеча длинная белая коса была расплетена, лишенный украшений боевой меч лежал поверх его тела. Лицо его было спокойным и умиротворенным. Никаких признаков того, что этот человек внезапно погиб от руки раба, готовившего его ко сну.
Александр лежал на полу лицом вниз рядом со скамьей. Руки раскинуты в стороны, красный траурный плащ похож на оперение подстреленной птицы. Длинная рыжая коса, неизменный символ дерзийского воина, исчезла, сострижена. Волосы почти касались пола, не позволяя разглядеть лицо.
Я приземлился на пол рядом со скамьей, за огромной бронзовой статуей коня бога солнца. Укрытый ото всех массивным изваянием, я принял человеческий облик. Превращение снова отняло много сил, я еле дышал и обливался потом, словно пробежал по пустыне десять лиг. Я едва не терял сознание от душистых испарений, наполнявших воздух, а после того, как я лишился слуха и зрения птицы, мне казалось, будто я ослеп и оглох.
Я прислонился спиной к каменной стене, пытаясь прийти в себя после превращения. Принц не шевелился. Как он может так скорбеть по своему суровому и не знавшему жалости отцу? Отцу, который лишил его детства и дал в воспитатели своего не менее сурового брата. Отцу, который приговорил к смерти своего единственного сына, когда тот не смог доказать, что он не виновен в гибели дяди. Отцу, который удостоил его всего лишь одним объятием, когда выяснилась правда и занесенный над головой принца топор палача был остановлен. Отцу, не сумевшему удержать бразды правления Империей в своих руках и переложившего всю ответственность на плечи сына, молодого человека, лишь недавно узнавшего самого себя. Впрочем, если Александр поссорился с отцом незадолго до его смерти, мне его искренне жаль.
— Время не терпит, мой господин, — произнес я наконец. — И я вынужден помешать вашему горю. Видит бог, как я не хочу этого.
Прошло много времени, прежде чем он ответил, словно ему пришлось проделать долгий путь, чтобы вернуться в реальный мир оттуда, куда он забрел. Он не шевельнулся, не переменил положения, поэтому его слова, обращенные к полу, прозвучали глухо.
— Ты хочешь умереть сегодня, эззариец?
Несмотря на царящую вокруг мрачную атмосферу, я улыбнулся. Посторонний человек, услышав эти слова, сказанные холодным сухим голосом, подумал бы о самом худшем. Когда я еще был рабом и демон келидца наложил на Александра заклятие, лишавшее его сна, я осмелился явиться к сходившему с ума принцу и рассказать ему об этом. В тот день он задал мне этот же вопрос, действительно намереваясь выполнить угрозу… и едва не выполнил ее. Теперь эти слова стали знаком, напоминанием о том, что мы пережили вместе.
— Слишком много смертей. Именно поэтому я здесь.
— Я не смогу уйти отсюда до заката. — Его голос звучал хрипло. Сейчас полдень, значит, он здесь уже двенадцать часов. — Иначе я оскорблю его память.
— Значит, я подожду до заката. У меня нет причин любить покойного, но я не оскорблю его ради еще живущего.
— О боги, Сейонн, — тихий голос пробивался через пелену пахучего дыма, — разве у меня есть причины любить покойного? Но я не могу уйти отсюда, не могу сократить часы бдения, потому что за ними последует его сожжение, и от него не останется ничего. — Принц остался на своем месте, словно сросшийся с холодным камнем.
Мне нечем утешить его. Мой собственный отец был так не похож на Айвона Денискара, как не похожа холмистая зеленая Эззария на пустыни Азахстана. Я до сих пор оплакивал его гибель в войне с дерзийцами. Я не знал, сколько любви и сколько пустоты осталось Александру от смерти отца. Айвон был правителем целого мира тридцать четыре года. Лев, яростный беспощадный воин, вечное безжалостное солнце на небосводе Александра.
Темное облачко начало застилать мой мозг, крадучись, потихоньку, по-кошачьи. Нет. Нет. Нет. Напуганный тем, что приступ безумия может одолеть меня в непосредственной близости от принца, я призвал на помощь все свои силы и разум. У меня нет времени на припадки. Канавар объявлен. Александр погибнет, если мы не придумаем, как его спасти. Не нужно обладать даром провидца, чтобы это понять.
Принц ничего больше не сказал за весь долгий день, я тоже молчал, опасаясь, что он прогонит меня. Наверное, даже враги и смертельная опасность могут подождать. Но я оставался рядом, приглядывая за его спиной. Моя обязанность… и мое желание… защищать его. Эта мысль смущала меня, ведь опасность исходила от меня самого. Приходилось следить и за собой.
— Намхира сказал, что Александру объявлен канавар… они решили не допустить того, чтобы он правил Империей. Все семейство Хамрашей произнесло клятву. А может быть, другие семейства тоже. Не знаю. — Мне показалось, что свет звезд померк, что холод, исходящий из моей души, охватывает весь мир. Мне в голову приходил только один способ лишить Александра трона. — Они собираются убить его. — Надежду мира. Друга, который позволил мне сражаться в его душе вместе с ним. Брата. Эта мысль была так тяжела, а события уходящей ночи так ужасны, что я не мог мыслить.
— Но почему они пытались убить тебя?
Я покачал головой. Совершенно непонятно. За последние три года я виделся с принцем всего несколько раз.
— Но если они решили убить меня, ничто не остановит их. Я не знаю, как они нашли меня. Когда эти трое не вернутся, они пошлют других. Я уеду из Кареша, но даже тогда…
— Значит, всем нашим придется прятаться. Мы уже делали это раньше. Пойдем.
Я покинул Кареш раньше, чем Блез успел разбудить своих людей. Собрал свои жалкие пожитки и рассовал по карманам плаща зенары, которые заработал, читая и составляя письма для местных купцов. Чувствуя себя не в силах глядеть в лицо тем, кому предстоит услышать рассказ о недавних событиях и моей роли в них, я попрощался только с Блезом.
— Ты должен сказать, как мне найти тебя, — произнес он, пока я натягивал чистую рубаху и завязывал плащ. Потом я протянул ему небольшой кожаный мешок с теми сбережениями, которые хотел передать Эвану и Элинор. — Я не смогу открыть ворота в Кир-Наваррин сам. Что если кому-то потребуется попасть туда, а я не смогу помочь ему?
— Фиона все знает не хуже меня. Без демона внутри себя ворота ей не открыть, если ты забудешь что-нибудь, она напомнит тебе, в том числе и как использовать твою силу. — Сейчас строгая юная леди бродила где-то по руинам, разыскивая остатки эззарианской истории.
— Ты нужен своему сыну, Сейонн. Я буду заботиться о нем, но…
— Ему не нужен тот, кто способен на совершенное мной этой ночью.
— Тебе виднее. Но ведь это просто болезнь, это не ты. Ты спас их жизни, как спасал многие другие. Ты справишься. — Он спустился по лестнице вместе со мной и проводил до конца переулка, где стояла моя лошадь. — Скажи мне, где найти тебя.
— Сначала надо предупредить Александра, — ответил я, привязывая к седлу свой узелок. — Я расскажу ему о канаваре и уеду прежде, чем меня настигнет новый припадок. Когда сам пойму, куда направляюсь, пришлю весточку сюда, в город.
— Если я понадоблюсь тебе, ты только…
— Не говори мне ничего! — Отвязав лошадь, я вскочил в седло, заставляя работать налитые свинцом конечности. Смотритель клянется защищать мир от зла. Я же не могу защитить собственного сына от себя самого.
Но Блез все еще не отпускал меня.
— Если я понадоблюсь тебе, отправь письмо в гробницу Долгара в Вайяполисе. Сообщи, где ты, и я приду. Обещаю не говорить тебе, где они, пока не буду уверен, что с тобой все в порядке. — Он держал мою лошадь, пока я не кивнул. — Я обязан тебе больше чем жизнью, Сейонн. Я приду, даже если ты снова окажешься в подземельях Кир-Вагонота.
Мне нечего было ответить на такое. Я просто пожал ему руку и отправился в путь.
Розовые пальцы зари едва тронули небо, когда я увидел встающие из моря песка шпили Загада. Жемчужина Азахстана. Средоточие силы Империи с тех времен, когда далекие предки Александра основали это царство в пустыне и решили править миром по своему усмотрению. Пять сотен лет воины Дерзи убивали, жгли, морили голодом и калечили людей. Империя росла, поднималась на фундаменте тирании и страха, порабощая народы.
И почему я решил, что какой-то принц, один из многих, изменит вдруг все устройство мира? Какая самонадеянность заявлять, что светлое пятно в душе Александра есть божественная отметина! Но я по-прежнему верил, что это так. Когда Александр купил меня на аукционе в Кафарне, я был уверен, что закончу свою жизнь в оковах, лишенный надежды и веры, на самом дне. Когда я увидел в его душе феднах, я проклял свою клятву Смотрителя, обязывающую меня защищать моего жестокого, бездушного хозяина. Но наше совместное путешествие изменило нас обоих. Я взял его силу и омыл свой дух в неиссякаемом источнике его жизнерадостности. Он наша надежда. Я не могу позволить ему погибнуть из-за каких-то клановых свар. Коснувшись поводьев, я направил лошадь туда, где под светлеющим небом блестели золотые купола.
Огромные толпы двигались по широким мощеным улицам, ведущим от колодца Таин-Амар к внешним воротам королевского города, — последние лиги Императорской дороги, проходящей через Загад и соединяющей восточные и западные окраины государства. Казалось, что настало время Дар-Хегеда, проходившего два раза в год, когда знатные семейства Дерзи приезжали к Императору со своими дарами и проблемами. Ряды воинов, сопровождавших разодетых господ, ехали в город по центру дороги, оттесняя всех остальных на обочины. Другие толпы двигались вон из города: тяжело нагруженные купеческие караваны, состоявшие из лошадей и часту. Очень странно, что они уезжали, не дождавшись начала вечерней торговли. Еще более странным мне казалось то, что многие, явно незнакомые друг с другом люди, останавливались и вступали в беседу, мешая движению стад. Погонщики коз и часту яростно кричали на них и даже замахивались кнутами. Вопли, топот копыт, скрип колес, звяканье перевозимой утвари, блеяние и ржание оглушали. Я ненавидел города, а шум, вонь и толпы этого города оскверняли покой пустыни.
Целых три тяжелые недели я добирался до Загада. Я пересекал пустыню один, только благодаря своей подготовке и чутью избегая разбойников, ночных опасностей и палящего солнца. Когда я уже отъехал от Кареша на порядочное расстояние, пустыни Азахстана обрушились на меня всей своей тяжестью. Я ужасно скучал по Блезу. Кроме того, с его помощью я преодолел бы огромное расстояние за какой-то день. Но ему необходимо позаботиться о безопасности своих людей, и я не стал бы просить его помощи даже ради Александра. Я отдал бы многое ради того, чтобы изменить мир. Но только не своего ребенка. Ни за что.
Я надеялся, что с Денасом внутри себя я смогу путешествовать тем же таинственным способом, каким пользовался Блез, но я все еще не мог усвоить, как он делает это. Блез считал, что я сам не даю себе понять суть.
— Ты должен позволить своей физической оболочке уйти, — говорил он каждый раз, когда я жаловался на очередную неудачу. — А ты не хочешь. То же самое и с твоим превращением. Главное, что мешает тебе изменить форму, — то, что ты продолжаешь цепляться за самого себя.
У Блеза не было образования, но он обладал безупречным чутьем. Теперь, соединенный с Денасом, я мог менять форму по собственному желанию, превратить себя в орла, часту, койота, кого угодно. Но, в отличие от Блеза и остальных, я находил превращение невероятно сложным. Наверное, Блез прав, и это просто мое нежелание ослабить контроль над самим собой. Или же дело в том, что я соединился с рей-киррахом, который не был частью моей природы, и поэтому не мог ощутить гармонии, на которую надеялся.
Когда я только начал выздоравливать, Блез убедил меня убрать те барьеры, которые я возвел внутри себя, чтобы оградиться от демона. Он говорил, что я должен общаться с Денасом, изучать его. Знания и понимание упростят наше сосуществование. Но рей-киррах не отзывался. Я не был уверен, уцелел ли он, когда я едва не погиб, остались ли от него только гнев и ярость, подобные громовым раскатам ушедшей грозы. А потом я начал нападать на людей, и мне пришлось восстановить барьеры.
Размышляя над своими неразрешимыми проблемами, я Двигался вперед, смешавшись с толпой, которая, как и я, Двигалась в город. Впереди ехали пять воинов, расчищавших путь для пышно одетого дворянина. За ним следовал небольшой отряд солдат, охранявший тяжело нагруженных лошадей. На одеждах воинов и нескольких темнокожих тридских купцов, тоже едущих с отрядом, были изображения волчьей головы, говорившие об их принадлежности к Дому Хамрашей. У самого знатного господина волчьей головы не было. Я не мог рассмотреть нашивки на его одежде.
— Очистите дорогу от этого отребья! — приказал дворянин, пухлый человек с тощей светлой косой. — Прикончите их, если они не пожелают расступиться.
Отряд остановился, ему мешала пройти вереница рабов с тяжелыми тележками, их гнали в том же направлении, куда двигался знатный лорд. Дерзиец достал из узкого футляра, прикрепленного к седлу, длинную тяжелую трость и ударил раба, который упал, когда колеса большой повозки, двигавшейся в противоположном направлении, задели его тележку. Раб вскрикнул, кровь залила его лицо. Он запутался в кожаных лямках своей тележки, она опрокинулась, вываливая груз на дорогу.
Воины лорда обнажили мечи и начали оттеснять других путешественников в стороны. Ожидая, когда освободят путь, дворянин заставлял своего коня переступать вперед-назад рядом с упавшим рабом. Каждый раз, когда истекающий кровью человек пытался отползти в сторону, господин рассеянно ударял его тростью. По лицу, по рукам, по плечам, и без того кровоточащим из-за впившихся в них кожаных ремней.
Все мое тело вздрагивало при каждом ударе. Моя собственная спина была сплошь покрыта следами подобной бессмысленной жестокости, и как я ни убеждал себя, что ввязываться опасно, я не мог заставить себя уехать. Соскочив с лошади, я привязал ее к перевернутой телеге и начал пробиваться через толпу. Втянув голову в плечи, подошел к упавшему человеку, оставаясь под прикрытием его тележки, коснулся кожаных ремней и развязал их словами заклятия. Прячась за углом тележки, я взял его за руку и помог встать на ноги. Как только он поднялся, я смешался с толпой.
— Тас виетто, — донесся до меня шепот с другой стороны тележки.
«Не стоит», — мысленно ответил я, зная, что ушел уже слишком далеко, чтобы он услышал меня. Если бы я мог сделать больше… Я мог бы оставить ему свой нож, но его надсмотрщики были слишком близко. Если у него заметят оружие, то отрежут ему руку или выколют глаз.
Лица раба я так и не увидел, зато успел рассмотреть знатного дерзийца, который уже продолжал свой путь к воротам, следуя за воинами, расчистившими ему путь. Он был высок ростом, лет примерно пятидесяти пяти, и прямо держался в седле. Думаю, многие дамы нашли бы его лицо приятным, на нем не было следов лишений и тягот битвы. Но мне оно показалось отталкивающим: брови слишком широкие, губы слишком пухлые, глаза слишком близко посажены к тонкому носу. Хотя, возможно, на мое впечатление повлияла его жестокость, безразличное выражение, с каким он бил несчастного раба, рассеянно ожидая, пока воины выполнят его приказ.
Пробираясь к перевернутой телеге, к которой была привязана моя лошадь, я ощутил, как кто-то коснулся моей спины. Я развернулся. Никого. Только неподалеку стояла женщина с невероятно пронзительным взглядом темных глаз. Я мог бы поклясться, что ей не составляет труда разглядеть шрамы у меня под рубахой. Ее платье и накидка были изумрудно-зеленого цвета. Среди моря серого и коричневого она выделялась оазисом среди пустыни. Вскоре ее закрыла от меня группа всадников, я сел на лошадь и поехал вперед. Мне не нужны свидетели.
К воротам я подъехал в расстроенных чувствах, уверенный, что мог бы сделать больше для того человека, и прекрасно понимая, что все мои знания, умения и сила не изменили бы ничего. Мы только оба погибли бы.
— Стой! Да, ты. Снимите с лошади этот мешок с костями. Ведите его сюда, я посмотрю на него поближе. — Конный дерзиец, чьей обязанностью было осматривать входящих в город путешественников, попрошаек и стада, указывал на меня копьем.
Глупец! Идиот! Продолжая вспоминать раба, я забыл замаскировать свои эззарианские черты, приближаясь к воротам. Александр отменил закон, по которому каждого эззарийца можно было обратить в рабство, но эззарийцы по-прежнему привлекали внимание солдат, а на моем лице к тому же горело клеймо. Стражник подошел ближе, народ шарахнулся в стороны, освобождая нам место.
Я нащупал под рубахой кожаный футляр, надеясь, что бумага Александра выручит меня снова, соскочил на землю и подошел к стражнику.
Как и все дерзийские солдаты в Загаде, он стоял без рубахи, демонстрируя мускулистые, бронзовые от солнца плечи, на одном из которых виднелся страшный шрам.
— Закор! Иди сюда, — позвал он своего товарища. — Похоже, я поймал беглого.
Наконечник его копья коснулся моей шеи, заставляя меня поднять голову и продемонстрировать сокола и льва, запечатленных на моей щеке в тот день, когда меня купил Александр. Дерзиец усмехнулся и причмокнул губами, несомненно, предвкушая удовольствие отсечь ногу беглого раба и получить награду и повышение.
Подавив злость, поднявшуюся при виде его кровожадной радости, и переворачивающий внутренности животный страх, сохранившийся и после освобождения из рабства, я поднял правую руку и схватил за древко копье, отодвигая его от себя. Другой рукой я протянул ему пергамент, держа его так, чтобы он увидел императорскую печать. Мой голос ничем не выдал моих чувств.
— Должен разочаровать вас. Я освобожден приказом наследного принца. Посмотрите на подпись, прочтите бумагу. Вы узнаете, что вас ждет, если вы причините мне вред.
Стражник уставился на освещенную ярким солнцем бумагу.
— Наследного принца… — Он передернул обнаженными плечами, потом вырвал у меня копье и заводил его концом по строкам, отыскивая подпись. — Надеюсь, что он все еще является им. Сейчас эта печать тебя спасет, но завтра я бы на нее уже не надеялся. У Двадцатки есть особое мнение. — Он плюнул на пыльную дорогу и тронул поводья своего жеребца.
В тот же миг замершее было движение восстановилось: застучали копыта, заскрипели колеса, все вокруг заговорили. Из-за городской стены доносились непрерывные завывания, противные, словно скрежет железа по стеклу. На городских башнях, где в жарком воздухе неподвижно висели красные знамена с дерзийским львом, чего-то недоставало.
Не было золотых флагов с изображением сокола, которые всегда соседствовали с красными, флагов Дома Денискаров, флагов семьи Александра. Вместо них висели темно-красные знамена без всяких изображений. Темно-красные знамена повсюду… траурные флаги… Вердон милосердный!
Расталкивая толпу нищих, я поспешил за уезжающим стражником.
— Благородный воин, прошу вас, скажите мне, что произошло. Я надолго уезжал в пустыни и ничего не знаю.
Он посмотрел на меня, обернувшись через обезображенное шрамом плечо, и фыркнул.
— Тогда ты единственный человек в Империи, который не знает этого. Император погиб от клинка убийцы. Двадцатка собирается, чтобы назвать преемника. — Он поддел копьем мой пергамент, упавший на камни мостовой, и подал его мне. — Поговаривают, что убийца сам принц Александр.
ГЛАВА 14
…Александр был жив. Разговоры на улицах о том, что убийца Императора, точнее, то, что от него осталось, повешен на рыночной площади, едва не свели меня с ума. Но повешенным оказался раб-фритянин. Его нашли у постели Императора, он был весь в крови. Теперь он болтался посреди Загада, и на его трупе пировали вороны.
Фрития уже пылала. Скоро от маленького горного королевства не останется ничего: ни построек, ни предметов быта, ни животных, ни, разумеется, людей, в чьих жилах будет течь фритская кровь. Но для жителей Загада все это не имело никакого значения. Все без исключения были уверены, что раб выполнял приказ Александра. И те, кто стоял за этим убийством, нисколько не сомневались, что будет именно так… не мог дождаться, когда боги коронуют его… я слышал, как они ссорились… он угрожал… ему недостаточно того, что отец позволил ему править… Император был готов признать помазание недействительным… а я-то думал, что он стал человечнее… И ни слова о канаваре, ни малейшего подозрения, что Александр был жертвой, а не палачом. Лучшие заплечных дел мастера сумели добиться от раба только одного слова «Александр». После семи дней им пришлось прекратить пытки, иначе их жертва уже не смогла бы достаточно громко вопить, когда ее потрошили и кромсали на площади.
Во дворец мне придется лететь. Чтобы войти хотя бы во внутреннее кольцо стен, не говоря уже о самом дворце, нужен покровитель, а я сомневался, что имя Александра поможет мне. Подавив неуверенность, я сказал себе, что мне необходимо тело птицы. Поэтому я нашел укромный угол в темном переулке, где обитали только убогие нищие, и приступил к превращению. «Давай, — говорил я себе. — Найди его, предупреди и уберись из дворца до того, как ты его убьешь».
Как и прежде, я представил себе желаемый образ, выпустил мелидду из глубины своей души и попытался преодолеть телесные границы. Превращение должно происходить легко, без усилий, мои конечности и тело просто должны принять те очертания, которые я представляю себе. Озноб — естественное явление, когда ты принимаешь форму небольшого существа, твои чувства, зрение, слух, сразу же обостряются, ты ощущаешь ни с чем не сравнимый восторг, когда делаешь то, что заложено в твоей природе. Так совершали превращение Фаррол и Блез, и все остальные, рожденные с демоном в душе. Я испытал подобное чувство, когда летел через бурю в Кир-Вагоноте вскоре после соединения с Денасом. Но теперь, в грязном переулке посреди Загада, я ощущал, как трещат все мои кости, как глаза вываливаются из орбит, как с меня сдирает кожу нож дерзийского палача. Три крысы поспешно метнулись за кучу отбросов, когда я со стоном упал на колени и заставил себя принять очертания птицы.
Мой демон затаился внутри меня, словно червяк в сердцевине яблока.
Императорский дворец хранил гробовое молчание. Обычно в его изящных галереях и просторных залах было полно одетых в золотые ливреи камердинеров, затянутых в кожу охотников, слуг и рабов, воинов в белых одеждах, только что прибывших из пустыни, распорядителей, ведущих за собой оружейников и портных, нагруженных своими изделиями, музыкантов и жрецов, красавиц в пестрых шелках. Но в то утро, когда я пролетел над двором и уселся на перила балкона, прислушиваясь и вглядываясь через Двери и окна, я заметил только нескольких перепуганных рабов, отмывающих цветные плитки пола. У всех у них на лицах и спинах были синяки и кровоподтеки. Когда надсмотрщики нервничали, они не разбирали правых и виноватых.
По углам жались кучками придворные, шепчущие те же слова, что я уже слышал на улицах. Раб не смог бы совершить такое сам. Кто-то сумел убрать телохранителей Императора и выбрать момент, когда рядом с ним никого не было. Кто-то нарушил правила и оставил в спальне Императора кинжал, сказав рабу, где его искать. Кому-то выгодна его смерть, тому, кто вынужден был отвечать на вопросы о заговоре за два дня до убийства, тому, кто привел Императора в гнев незадолго до ужина, тому, кто отказался сесть за стол рядом с отцом всего за три часа до несчастья.
Хлопанье моих крыльев быстро успокоило сплетников. Сокол был символом правящего Дома Денискаров. Те, кто заметил меня, нервно вглядывались в небо, словно ожидая появления самого Атоса, который явится и призовет к ответу совершившего подлое убийство.
Я обнаружил Александра в зале Атоса, огромном храме с множеством колонн, посвященном богу солнца и возведенном в центре сада. Широкий купол был покрыт золотом изнутри и снаружи, высокие узкие окна шли по всему периметру постройки, и солнце заглядывало в них весь день, заставляя колонны отбрасывать на пол и стены ажурные тени. Толстые стены постройки сохраняли ночную прохладу даже в полдень, а в широкие двери залетали даже самые легкие ветерки, появлявшиеся в городе. Я нашел себе местечко под золоченым куполом и уселся там. Далеко внизу блестел белый мраморный пол с выложенными в нем малахитовыми узорами. На полу лежали два тела, одно, завернутое в золотые одежды, другое — в красные. Оба были абсолютно неподвижны. Этих двоих, словно дневного сияния лика самого Атоса было мало, освещали тысячи золотых и серебряных ламп, поставленных на пол, подвешенных к колоннам, подпирающим купол, водруженных на витые металлические колонки. Кроме ламп здесь были жаровни, в которых дымились ароматические травы, густой серо-зеленый дым иногда заслонял от меня солнце и огни ламп. В широких дверях, открывающихся в дворцовый сад, стояли два воина с перекрещенными копьями. Стояла гробовая тишина.
Сердце сокола дрогнуло, я сделал круг над двумя безжизненными фигурами, внимательно рассматривая их. Инстинкт хищника подсказал мне, что один из них мертв. Айвон Денискар, укрытый золотой тканью. Его тело покоилось на обтянутой золотым бархатом скамье, по углам которой возвышались вставшие на задние лапы львы. На золотой одежде Императора выделялось вытканное серебряными нитями изображение сокола. Спускавшаяся с правого плеча длинная белая коса была расплетена, лишенный украшений боевой меч лежал поверх его тела. Лицо его было спокойным и умиротворенным. Никаких признаков того, что этот человек внезапно погиб от руки раба, готовившего его ко сну.
Александр лежал на полу лицом вниз рядом со скамьей. Руки раскинуты в стороны, красный траурный плащ похож на оперение подстреленной птицы. Длинная рыжая коса, неизменный символ дерзийского воина, исчезла, сострижена. Волосы почти касались пола, не позволяя разглядеть лицо.
Я приземлился на пол рядом со скамьей, за огромной бронзовой статуей коня бога солнца. Укрытый ото всех массивным изваянием, я принял человеческий облик. Превращение снова отняло много сил, я еле дышал и обливался потом, словно пробежал по пустыне десять лиг. Я едва не терял сознание от душистых испарений, наполнявших воздух, а после того, как я лишился слуха и зрения птицы, мне казалось, будто я ослеп и оглох.
Я прислонился спиной к каменной стене, пытаясь прийти в себя после превращения. Принц не шевелился. Как он может так скорбеть по своему суровому и не знавшему жалости отцу? Отцу, который лишил его детства и дал в воспитатели своего не менее сурового брата. Отцу, который приговорил к смерти своего единственного сына, когда тот не смог доказать, что он не виновен в гибели дяди. Отцу, который удостоил его всего лишь одним объятием, когда выяснилась правда и занесенный над головой принца топор палача был остановлен. Отцу, не сумевшему удержать бразды правления Империей в своих руках и переложившего всю ответственность на плечи сына, молодого человека, лишь недавно узнавшего самого себя. Впрочем, если Александр поссорился с отцом незадолго до его смерти, мне его искренне жаль.
— Время не терпит, мой господин, — произнес я наконец. — И я вынужден помешать вашему горю. Видит бог, как я не хочу этого.
Прошло много времени, прежде чем он ответил, словно ему пришлось проделать долгий путь, чтобы вернуться в реальный мир оттуда, куда он забрел. Он не шевельнулся, не переменил положения, поэтому его слова, обращенные к полу, прозвучали глухо.
— Ты хочешь умереть сегодня, эззариец?
Несмотря на царящую вокруг мрачную атмосферу, я улыбнулся. Посторонний человек, услышав эти слова, сказанные холодным сухим голосом, подумал бы о самом худшем. Когда я еще был рабом и демон келидца наложил на Александра заклятие, лишавшее его сна, я осмелился явиться к сходившему с ума принцу и рассказать ему об этом. В тот день он задал мне этот же вопрос, действительно намереваясь выполнить угрозу… и едва не выполнил ее. Теперь эти слова стали знаком, напоминанием о том, что мы пережили вместе.
— Слишком много смертей. Именно поэтому я здесь.
— Я не смогу уйти отсюда до заката. — Его голос звучал хрипло. Сейчас полдень, значит, он здесь уже двенадцать часов. — Иначе я оскорблю его память.
— Значит, я подожду до заката. У меня нет причин любить покойного, но я не оскорблю его ради еще живущего.
— О боги, Сейонн, — тихий голос пробивался через пелену пахучего дыма, — разве у меня есть причины любить покойного? Но я не могу уйти отсюда, не могу сократить часы бдения, потому что за ними последует его сожжение, и от него не останется ничего. — Принц остался на своем месте, словно сросшийся с холодным камнем.
Мне нечем утешить его. Мой собственный отец был так не похож на Айвона Денискара, как не похожа холмистая зеленая Эззария на пустыни Азахстана. Я до сих пор оплакивал его гибель в войне с дерзийцами. Я не знал, сколько любви и сколько пустоты осталось Александру от смерти отца. Айвон был правителем целого мира тридцать четыре года. Лев, яростный беспощадный воин, вечное безжалостное солнце на небосводе Александра.
Темное облачко начало застилать мой мозг, крадучись, потихоньку, по-кошачьи. Нет. Нет. Нет. Напуганный тем, что приступ безумия может одолеть меня в непосредственной близости от принца, я призвал на помощь все свои силы и разум. У меня нет времени на припадки. Канавар объявлен. Александр погибнет, если мы не придумаем, как его спасти. Не нужно обладать даром провидца, чтобы это понять.
Принц ничего больше не сказал за весь долгий день, я тоже молчал, опасаясь, что он прогонит меня. Наверное, даже враги и смертельная опасность могут подождать. Но я оставался рядом, приглядывая за его спиной. Моя обязанность… и мое желание… защищать его. Эта мысль смущала меня, ведь опасность исходила от меня самого. Приходилось следить и за собой.