Берг Кэрол. Возрождение

   — Назад, — прозвучал негромкий приказ. — Вы не справитесь с ним. — Когда толпа попятилась, я снова отвернулся, глядя, как луна поднимается над долиной. Скоро рядом со мной остался только Александр, я чувствовал на себе его горящий взор. — Поговори со мной, Сейонн. Или мне звать тебя другим именем? Где мой друг… мой брат… человек, спасший мою жизнь и душу, научивший меня всему? У меня есть что сказать ему, он обрадовался бы новостям.
   Я превратил себя в камень… во что-то очень похожее на камень.
   — Я должен знать, вернется ли мой друг, потому что мне очень не хватает его помощи и совета. — Принц подошел ближе. — Я понял, что случилось в Парассе. Все поняли, даже Блез. Святой Атос, Сейонн, я не виню тебя, я виню себя. Но это не должно повториться. Прошу, дай мне знать, что ты слышишь меня.
   Но я не поворачивался и ничего не отвечал, и он наконец ушел.
   Через полчаса Блез привел лошадей. Пока остальные грузили сумки и воду, Александр стоял в стороне. Элинор подошла ко мне, неся ребенка на руках.
   — Ну чем я могу убедить тебя подождать? — спросила она. — Подождать, пока он немного подрастет и начнет понимать происходящее.
   — Если только ты убедишь меня, что война закончится сегодня. — Я выжидательно замолчал, разглядывая ее. Она не ответила. — Так я и думал, — Я был уверен, что меня слышат все. — Ты можешь передать всем, кого это интересует, что, поскольку Аведди не доверяет мне больше, я не стану служить ему, а только своим собственным целям и желаниям. Ты права, говоря, что я не тот, каким был. Но я не стану ввергать этот мир в хаос и смятение. Я буду помогать, как и обещал, и надеюсь, что соглашения, заключенные нами, будут соблюдаться и другой стороной. Известно, что люди часто теряют веру и не сдерживают обещания. Я ношу на своем теле два шрама, которые постоянно напоминают мне об этом.
   Мне показалось, что я почувствовал перемену, произошедшую в Александре… дыхание его прервалось… мускулы напряглись… Но я не смотрел на него, поэтому не был уверен. Вера. Ключевое слово.
   Я поднялся повыше и увидел, как Элинор с Блезом переговорили с Александром, быстро простились с остальными и поехали по ночной пустыне. Изредка их освещало серое мерцающее свечение, когда Блез применял свою магию. Элинор сидела на лошади, подавшись вперед, будто ехала на битву, ветер играл ее длинными волосами. Эван сидел на коне перед Блезом, который обнимал спящего ребенка обеими руками. К заходу луны уставшие лошади принесли всадников к Дворцу Колонн, двойному ряду белых столбов, отбрасывающих на траву длинные тени. Блез развел небольшой костер. Когда он начал открывать ворота в Кир-Наваррин, Элинор завернула Эвана в одеяло и посадила себе на колени, медленно покачивая его. Я стоял на холме у последней пары колонн и наблюдал за ними, создавая усыпляющее заклинание для женщины.
   Я сделал это ради безопасности Эвана. Ради них всех, говорил я себе, хотя холодный пот, струившийся по спине, убеждал меня в обратном. Чтобы Эван был в безопасности, я должен рисковать им, оставляя его на попечение Элинор перед лицом грядущих событий. Я так часто ошибался, судил неверно, мои желания были так сильны, что туманили разум. Теперь посеянные мной семена были готовы взойти. Пророчество, изменившее историю моего народа, сбывалось. Квадратик из мозаики изображал последствия моих поступков абсолютной, непроницаемой тьмой. Если к нему прикоснуться, можно ощутить отчаяние мира. Я цеплялся за слова Гаспара. Ты идешь по избранному тобой пути. Перед рассветом темнее всего. В бормотанье старика заключалась надежда. Не в моей руке с мечом, не в моих чувствах, не в моих инстинктах и разуме. Только в порожденном пустыней видении, храбрости женщины и силе и вере принца.
   Голова Элинор начала клониться к коленям. Я вдохнул поглубже сладостный воздух мира людей, и, когда женщина улеглась рядом с ребенком и погрузилась в сон, я оказался в темноте.
   Что чувствует берег, когда океан уходит с отливом? Суетная жизнь исчезла. Бесконечная деятельность прекратилась, хотя отдельные рыбешки не успели сориентироваться и теперь их поджаривает солнце или подбирают птицы. Огромное давление пропало, песок и скалы лежат обнаженные, выставленные на свет. Облегчение. Я почувствовал его, когда встал из-за стола Ниеля уже нечеловеком.
   Я вытянул руки и внимательно рассмотрел их. Две руки, рельефные мышцы, локти, широкие плечи… ничто не возмущает взор. Ничто не мешает рассматривать дальше, я стою между камином и окном в сад, ничто не скрывает тела, кроме перевязи меча. За окном идет снег. Ноги тоже целые, хорошей формы. В этом мире я не светился золотом. Грудь.
   Волос немного… У меня никогда и не было много. Белая линия под ребрами справа напоминает о вероломстве, предательстве, невежестве. Живот. Ягодицы. Да, мужчина, все на месте. Крылья… мороз прошел по спине, когда я ощутил их, свои крылья, прочно соединенные с плечами. Останусь ли я крылатым навсегда? Кажется, да. Я коснулся левой щеки… Грубость, жестокость, отчаяние. Эти шрамы нарушают гладкость кожи. Избавлюсь от них, как только соображу как. А я соображу… Я и так уже знал много, боль и уродство исчезли, оставив меня мадонеем.
   Еще одна пара глаз рассматривала меня. Молодые глаза на умудренном страданием лице. Взволнованный старик стоял рядом с покрытым морозными узорами окном, на него падали отсветы огня из камина. Он не улыбался, ведь ему еще нужно было понять, такой ли я, каким должен быть, и лишь затем передать мне силу, чтобы завершить начатое. Его волосы казались совсем белыми, худое лицо осунулось, словно остатки плоти под его кожей превратились в труху.
   Я простер руки и упал на колени:
   — Отец мой, я такой, каким ты мечтал меня видеть. Научи меня. Ты знаешь мою жажду знаний.
   Мы больше ничего не могли скрыть друг от друга. Его радость и торжество были так же очевидны для меня, как мои желания очевидны ему. Только я был более уязвимым, являясь копией, только что отлитой по образцу, и художник еще следил за моим формированием. Он прошелся по красно-зеленому ковру, глядя мне в глаза. Я чувствовал, как его дыхание раздувает огонь внутри меня, питает белое пламя, пожирающее мою душу и воспоминания, освобождает меня от моего нечистого полукровного бытия. Я мечтал получить пищу, которую мог дать только он, силу, способную превратить это пламя во всепожирающий огонь. Я не задумывался, что он должен пожрать, а лишь представлял великолепие того, что останется.
   У меня за спиной что-то треснуло. Каспариан разломил на две части толстое полено и кинул в огонь. Потом он взял еще одно полено, достал нож и разрезал его на узкие полосы с такой легкостью, словно это был пирог.
   Глаза моего отца, не отрываясь, глядели на меня, я тоже смотрел только на него, хотя образ Каспариана с ножом каким-то образом запечатлелся у меня в мозгу. Мой собственный кинжал в прекрасных ножнах тяжело давил мне на бедро. Забавно, что образ Каспариана напомнил мне об оружии. Преданный мадоней будет вынужден потесниться.
   — Значит, ты наконец ответил на свои вопросы, — произнес мой отец. — Когда я впервые нашел тебя среди теней, я хотел рассказать тебе о том, кто ты на самом деле. Но ты был полон злобы и ничего не помнил о себе. Ничего, на что я мог бы опереться.
   — Я старался не спать в Кир-Вагоноте, — ответил я, задыхаясь под его пристальным взглядом. — Я ненавидел все, что связано с плотью, поэтому у тебя не было возможности говорить со мной.
   — Неважно. Я так гордился твоей силой и красотой. А потом ты нашел второго, человека, во всем подходящего тебе. Силы мироздания благословили нас, мой сын, послав нам прекрасного Смотрителя, который спасет нас обоих. Когда я узнал, что ты собираешься соединиться с ним, я сделал все, чтобы привести тебя сюда, рассказать тебе о твоем настоящем мире. Ты должен понять, что я никогда не желал тебе дурного. Совсем наоборот. Я хотел дать тебе все. — Отец провел рукой по моей щеке, заставив каждый нерв, каждый мускул в теле задрожать, словно по ним провели ножом. — Однако я не мог поверить, что ты простишь меня, поэтому и пошел на небольшие уловки. Но ты видишь дальше, чем я. Меня пристыдило твое доверие, ведь ты привел сюда собственного ребенка… — Он убрал руку, и я рванулся за ним, чтобы не нарушать связь между нами. Но он сложил руки на груди и, казалось, не заметил моего порыва. — И вот мы добрались до вершины. Ты сосуд, приготовленный для принятия дара, не похожего на все другие…
   — Прошу тебя, отец. — Я едва слышал его слова из-за снедающего меня голода. Без его силы, которая наполнит меня, я был не больше чем иллюзия, порожденная заклятием.
   Он засмеялся и распахнул объятия, полы его плаща широко разошлись, словно у него тоже были крылья. На миг он снова стал юным богом.
   — Открой свое сердце, Валдис, сын мой, и прими от меня то, что должен.
   При виде его широкой груди, уязвимой и ничем не защищенной, моя рука потянулась к ножу. Где-то за безумным желанием силы таилась твердая уверенность, что этот миг не вернется, миг, когда мне следовало выполнить свой долг. Но я не мог убить его. Существо по имени Керован было когда-то святым и прекрасным, даже теперь он желал мне только добра. Он был моим отцом. Я любил его, и никакой долг не заставил бы меня причинить ему вред. Затихающий голос во мне твердил слова, настаивал, убеждал, что это верный путь к моему собственному безумию. Вера, сказал голос. Все сводится к вере. И я позволил мигу уйти, погружаясь в черно-синий океан. Безымянный бог заключил меня в объятия, и пустота внутри меня исчезла.

ГЛАВА 52

 
   — В сад пришли трое, — доложила служанка, женщина с ничем не примечательным лицом, которая, как казалось, могла легко раствориться в снежной буре, бушующей над замком. — Они сказали, что пришли по вашему приказу, господин Валдис, хотя и не назвали вас настоящим именем.
   Я прервал занятия гимнастикой. Плечи ныли после трех дней под холодным ветром. У меня не было желания летать под мокрым снегом и в воющей метели, но, когда я выходил на открытое место, где можно было расправить крылья, я немедленно делал это. Я мог возвращать их по собственному желанию. Хотя причин все время ходить с крыльями не было, я чувствовал себя неуютно, если надолго оставался без них. Крылья были наглядным проявлением моей силы, первым заклятием, которое я сумел сотворить самостоятельно.
   — Трое? Я приказал пройти через башню только женщине с ребенком.
   — Да, господин, там женщина, мальчик и мужчина, который утверждает, будто он охраняет их. Мастер Каспариан говорит, что ребенок и мужчина несут в себе часть истинного существа.
   Блез. Имя вспомнилось сразу. Один из рекконарре. Славный малый, но чересчур своевольный. Здесь он мне ни к чему, он не считает, что мой ребенок принадлежит только мне.
   — Разместите женщину с мальчиком в приготовленных для них комнатах. Пусть их накормят и обогреют, через час приведите их в кабинет моего отца. Мужчина может оставаться в саду, если он собирается замерзнуть, или же пусть возвращается тем же путем, которым пришел. Здесь ему запрещено превращаться, а также заходить в дом. Пусть Каспариан проследит.
   Каспариан знал, что от него требуется. Ему было приказано ограждать меня от визитов моих смертных друзей, но не причиняя им вреда. Когда я смогу управлять моей собственной силой в этом мире, я подумаю, как изменить устройство тюрьмы, заменить охраняющие заклинания и ее обитателей. Это время близится. Прошло только три дня, как отец передал мне силу, но я уже ощущал ее мощные потоки.
   В данный момент связывающие меня заклинания, которые я создал еще в мире людей, не позволяли мне самому начинать заклятия мадонеев, не считая заклятий, изменяющих мое тело. Я тоже зависел от Каспариана. Но, в отличие от отца, я мог делать почти все, что хотел, когда появлялась первая искра, зажженная его воспитанником. Лишь через стену пока никак не пройти. Любое заклинание, которому учил меня отец, я мог взять себе и изменять его, после того как Каспариан давал ему жизнь. Не сомневаюсь, что смогу управлять стеной после того, как моя сила еще возрастет. У меня полно времени.
   Что до моего отца… я пока еще не знал, как с ним поступить. Он по-прежнему был безумен. Люди и рекконарре правильно боялись его все эти годы. Я осознавал его силу, понимал мотивы его поступков и что свело его с ума. Сейчас он был занят освобождением меня от слабостей, не настолько, чтобы я смог убить его, но настолько, чтобы я умел правильно судить о происходящем, сохраняя при этом рассудок. Избавившись от человеческих привязанностей, я смогу разрешить те проблемы, которые по силам лишь мадонею.
   Я закончил упражнения, чувствуя, что все крылья до самых кончиков покрыты инеем, и с удовольствием отмечая, что даже самые нежные их части не пострадали от холода. Когда я уже шел к лестнице, чтобы спуститься к себе в комнату, послышался какой-то шум. Я обернулся. Большая бело-коричневая птица тщетно старалась долететь до крепости из сада. Все ее попытки были обречены на провал. Ее постоянно сдувало ветром, а через несколько минут она забилась на световой веревке, наброшенной Каспарианом. Чем сильнее птица вырывалась, тем плотнее петля охватывала ее шею.
   — Я же сказал, что тебе запрещено приближаться к замку в любом обличье! — орал Каспариан, заглушая ветер и крики птицы. Дернув веревку, он уронил птицу на землю, где она тут же превратилась в оборванного человека. Человек стоял на коленях, сдирая с шеи веревку и кашляя от удушья.
   — Наверное, следует наказать его за непослушание, — обратился я с башни к Каспариану. — Пусть посидит в саду до завтрашнего вечера.
   Человек по имени Блез глупо таращился, когда я завис над ним с распростертыми крыльями и хлопающим на ветру плащом.
   — Я не хочу причинять тебе боль, но не могу закрывать глаза на непослушание, — объяснил я коленопреклоненному человеку, касаясь руки Каспариана и налагая заклятие, которое не позволит Блезу превращаться весь следующий день. Рекконарре застонал, когда его кости ощутили связывающую его силу. — Ты расскажешь об этом своим товарищам, когда вернешься домой.
   Блез пытался заговорить, но Каспариан дернул за веревку, заставив его снова хватать воздух ртом. Я взмыл в небо. Человек казался сверху совсем крошечным, когда Каспариан тащил его прочь.
   Я вернулся на башню и убрал крылья, смахнув с них мокрые капли. У себя в комнате я надел серые штаны, башмаки, свободную рубаху из черного шелка и завязал волосы в хвост шелковой лентой. Через некоторое время я уже был в кабинете моего отца.
   — Значит, мальчик здесь, — произнес отец, передвигая фигуру на игровом поле. Он редко вставал с кресла после моего превращения, повторял, что годы тяжело давят на него и сил почти не осталось. Я старался не говорить о его истинном состоянии и не торопил его, хотя, конечно, передача силы сделала отца совсем уязвимым. Однако угроза, которую он представлял для мира и моей души, была более чем реальна. Любой, кто сейчас сбросил бы его со счетов, сильно бы ошибся. — А ребенок знает тебя? — спросил он.
   — Не больше чем я знал тебя, когда первый раз пришел сюда. Но все изменится. Когда он вырастет, то будет помнить только его настоящий дом и семью. — Я слегка поклонился улыбаясь.
   — Ты должен что-то сделать с Каспарианом, — продолжал отец, покашливая. — Он может без всяких угрызений совести просто наступить на малыша, если тот окажется на его пути.
   — Я уже говорил с Каспарианом. Мы поняли друг друга. — За верную службу я обещал мадонею, что он останется с моим отцом, как бы я ни поступил с Ниелем в будущем.
   В коридоре послышались шаги и негромкий шепот. Служанка открыла дверь, и мы увидели, как мальчик отпрянул назад, цепляясь за темно-синюю юбку женщины. Она наклонилась и что-то сказала ему, потом выпрямилась, взяла ребенка за руку, и они вошли в кабинет. Ни один из них не выказал страха. Я благосклонно кивнул женщине. Ребенок рассматривал комнату, полную ярких ламп и необычных предметов, его темные глаза восторженно заблестели, когда он увидел игровое поле с фигурками.
   — Позволь представить тебе моего сына Эвана-диарфа. — Я поклонился отцу, потом ребенку. — Настоящее знакомство состоится, когда я сам узнаю его получше. — Мальчик, не обращая ни на кого внимания, отпустил руку женщины, сделал несколько шагов вперед и замер, не сводя глаз с рыцарей на поле. Он посмотрел на моего отца, решая, как я понял, стоит ли рисковать и приближаться к незнакомцу, чтобы оказаться возле такого сокровища.
   — Бери, малыш. — Ниель взял одного воина из слоновой кости и катнул его по ковру к ногам мальчика. Ребенок поднял фигурку, застенчиво улыбнулся и сделал еще один шаг к столу.
   — Эван, — негромко позвала женщина, мальчик быстро вернулся к ней и встал рядом, рассматривая свою добычу.
   — А это госпожа Элинор, — продолжал я, — которая заботится о моем сыне с самого его рождения.
   — Рекконарре, но лишилась своей сущности. Жаль, — произнес мой отец.
   — А вы кто, господин, сожалеющий обо мне? — спросила женщина довольно смело, хотя у нее побелели кости на сжатых в кулаки руках.
   — Здесь меня зовут Ниель, за неимением другого имени, — ответил с глубоким вздохом мой отец. — Как меня называют в мире людей, ты знаешь лучше меня. Что до того, кто я, — я усталый старик. Мое самое сокровенное желание исполнилось, и теперь я наслаждаюсь теперь немногими оставшимися радостями обыденной жизни. Ты сослужила хорошую службу, взяв на себя заботу об этом ребенке, тебе не стоит бояться меня и моего сына. — Ниель коснулся моей руки.
   — Вашего сына… — Женщина переводила взгляд с Ниеля на меня.
   — Слишком сложно, чтобы объяснять. — Я сложил руки за спиной. — К тому же тебя это не касается. Вас удобно разместили?
   — Для тюрьмы прекрасно, — ответила она. Вне всякого сомнения, ее наглость — результат добродушного приветствия моего отца. Значит, она глупее, чем я думал, она недооценивает его.
   — Никто вас в вашей комнате не держит, — возразил я. — Мой сын может бегать где захочет, за исключением комнат моего отца и его товарища Каспариана. У Каспариана в центре замка есть еще учебная арена, это неподходящее место для ребенка. Я приказал Каспариану держать ее на замке, но ты тоже должна следить, чтобы малыш случайно не забрел туда. Ты будешь учить ребенка и заботиться о нем. Здесь безопаснее, чем там, где вы жили. Безопаснее, чем в любом человеческом поселении.
   Ее непросто испугать.
   — Значит, ты настаиваешь на нашем пребывании здесь.
   — Ты можешь уйти из Кир-Наваррина когда захочешь. Это ее утихомирило. Она прекрасно понимала, что уйдет отсюда одна.
   Мальчик потянул женщину за юбку.
   — Мам, мам, мы уже можем пойти домой? Женщина погладила его по голове, успокаивая.
   — Прошу прощения, господин, но Эвану пора в постель. Мы очень долго ехали. Пойдем с нами, Сейонн, я расскажу тебе, как он любит засыпать. Если ты станешь сам заботиться о нем в будущем, тебе следует знать.
   Мой отец откинулся на спинку кресла, сияя от счастья.
   — Да, сын мой, ты привел к нам гордый дух. И ребенок обещает быть самым интересным гостем за последнее тысячелетие. — Он помахал рукой. — Идите, идите. Тебе, мальчик, действительно следует научиться всему, что скажет эта женщина. Когда она заболеет или умрет, или же решит, что ее народ ей дороже ребенка, мы не станем нарушать привычек мальчика.
   Раздраженный нахальством женщины и чрезмерной снисходительностью моего отца, я вежливо поклонился старику и жестом предложил ей покинуть комнату.
   Она говорила с ребенком, пока мы поднимались по винтовой лестнице, указывая на вырезанных в деревянных панелях птиц, запрещая ему скрести фигуркой воина по полированному дереву, у фонтана он споткнулся, и она поймала его, прежде чем он успел упасть на пол. Все ее слова и жесты были адресованы ребенку, но она ежесекундно поглядывала на меня, и через некоторое время я уже начал думать, что у меня на лбу, наверное, выросло что-то удивительное. В зале, из которого выходили четыре коридора, она засомневалась, и я указал ей путь. Через несколько минут мы уже были в комнатах моего сына.
   Первая комната была огромной и выходила окнами в сад. Одну стену занимали полки с игрушечными кораблями, мячами, книгами, бумагой, углем для рисования. У другой стены стоял вместительный сундук, набитый новыми рубашками, штанишками, ботинками нужного размера. Служанка накрывала стол для ужина, расставляя на нем холодное мясо, яблоки, хлеб. Я замер в дверях, глядя, как госпожа Элинор, сидя на коврике перёд камином, переодевает мальчика в поношенную ночную рубашку, которую она извлекла из привезенного с собою тюка. Я хотел уйти. Подготовка ко сну не интересовала меня, это забота слуг, и они будут делать что надо, когда эта нянька умрет или уедет. Но все же я почему-то остался, слушая и наблюдая.
   — …а это твой новый дом, — сказала она, когда мальчик стал тянуть ее за руку, уговаривая пойти домой. — И это очень хороший дом с множеством интересных вещей. А теперь давай поужинаем. Ты уже давно не ел. — Она усадила ребенка себе на колени, пытаясь заставить его съесть кусочек курицы. Он замотал головой, но взял кусочек поджаренного хлеба, глядя, как служанка застилает стоящую у стены кроватку.
   Когда постель была готова, служанка взяла узлы, стоящие у входной двери и указала на узкую дверь в боковой стене.
   — Я отнесу эти вещи в вашу комнату, — обратилась она к Элинор.
   — Пожалуйста, оставьте их здесь.
   — Ваша комната там. Она не такая большая, но тоже удобная. — Служанка была творением Каспариана, лишенным разума и чувств.
   — Я уже сказала, что буду спать здесь вместе с сыном.
   — Но здесь для вас нет кровати, а я не стану двигать мебель, пока мне не прикажет мастер Каспариан.
   Женщина пожала плечами и переключила свое внимание на ребенка, подняв уроненный им хлеб. Спор завершился, хотя глупая служанка, унесшая вещи в другую комнату, так и не поняла, кто вышел из него победителем.
   Меня восхищала сила духа женщины, хотя я не доверял ей. Идя через комнату к камину, рядом с которым они сидели, я поглаживал шрам на правом боку. Эту женщину придется научить повиноваться, она называет моего ребенка своим сыном.
   — Привет, Эван. Можно мне сесть с вами? — спросил я, слегка наклоняя голову.
   Ребенок спрятал лицо на груди женщины. Разумеется, любой ребенок пугается новых лиц и необычной обстановки. Я сел в кресло недалеко от них, думая, что, может быть, он не будет так бояться, если я стану пониже. Взяв со стола яблоко и нож, я отрезал ломтик и протянул его ребенку.
   — Я рад, что ты будешь жить со мной, Эван. Я очень долго ждал этого. — Очень долго. Я вспоминал, как нас разлучили, и был поражен тем, что мне удалось вспомнить. Сколько здесь было несправедливости, страха и жестокости. Я вспомнил эту женщину, глядящую на искалеченного человека и на других людей, превратившихся в кровавое месиво, вспомнил ее лицо, когда она обвинила в жестокости меня…
   Мальчик взял кусочек яблока из моей руки.
   — Скажи спасибо… — Женщина взглянула на меня. — Как ему тебя называть? Он все еще считает отцом Гордена.
   Горден. Обычный человек, даже не рекконарре.
   — Больше не говори ему о Гордене. Я не хочу, чтобы он горевал по человеку. Мадонеи обращаются к отцу, называя его «фиод». Это значит «папа».
   Женщина кивнула, скрывая возмущение, так же как и, без сомнения, мучающие ее вопросы. Она ведь даже не знает, что такое мадоней.
   — Эван, скажи: «Спасибо, папа».
   Мальчик пробормотал что-то похожее и снова спрятал лицо у нее на груди, мусоля кусочек яблока. Я отрезал еще один.
   — И я не желаю, чтобы ты учила его бояться меня. — Я сделал усилие, произнося слова мягко, чтобы не испугать мальчика.
   — Сейонн… — Женщина понизила голос, озираясь по сторонам. — Мы должны поговорить наедине.
   — По поводу?..
   Она вглядывалась в мое лицо, взволнованно и недоумевающе, вся ее наигранная смелость исчезла.
   — Подай мне знак, Сейонн, — прошептала она, умоляя самым жалким человеческим образом. — Мы думали… Принц был уверен… После того, что ты сказал о вере и обещаниях… — Служанка вернулась и занялась очагом. Женщина смотрела на ее спину, вновь говоря нормальным голосом, хотя беспокойство не покидало ее. — Ты удивляешь меня своей суровостью. Принц Александр говорит, ты любишь в трудные моменты отпускать дурные шутки.
   Я не понимал ее странной речи.
   — В людях мало смешного, госпожа Элинор. Я сужу по своему опыту жизни в вашем мире. — Служанка снова ушла.
   Я вскочил с места, не способный сидеть без движения. Речи женщины обжигали меня, словно угли, выпавшие из очага. Мне не нравилось это ощущение. — И не позволяй себе слишком много. Повторяю, я не тот человек, с которым был знаком этот принц. Я изгнал из себя все человеческое. Ты прислужница, оставленная здесь по моему позволению, советую тебе помнить об этом. Обращайся ко мне «господин Валдис».
   Живость внезапно покинула ее лицо, оно неуловимо изменилось, как неуловимо меняется еще светлый мир, после того как солнце опускается над горизонтом. Она начала медленно качать засыпающего мальчика, прижавшись щекой к его голове.
   — Валдис, — повторила она. — Имя эззарианского бога. Мне казалось, тебе претит роль бога.
   — Эззарийцы понятия не имеют, к кому или чему они обращаются.