Страница:
— Погоди! — прокричал я вслед его быстро удаляющейся спине. Он был почти у самых ступеней, когда я нагнал его Он прошел под колоннами и поднялся по ступеням в широкий холл. Серый свет из высоких застекленных окон лился на гладкие колонны и мраморные статуи.
С чего начать? Спросить его, правда ли, что тот, кто заключен в замке, хочет разрушить мир? Заставить его рассказать, как именно я связан с этим ужасным планом? Я же не проходил через ворота в Дазет-Хомоле, как же я тогда попал в Кир-Наваррин? Однажды я касался мозаики, которая подсказала мне, что крепость таит в себе источник вечной тьмы. Почему же я не ощущаю этого сейчас, когда я здесь? А этот странный человек, он тюремщик злобного божества?
— Я очень хочу поговорить с тобой, — произнес я, спеша за ним.
— Если не возражаешь, я сперва сменил бы рубашку. Не все здесь непромокаемые, как ты. — Он вошел в изящно убранную комнату: толстый красно-зеленый ковер, высокие окна, выходящие в сад, из которого мы пришли, мраморный камин высотой в три человеческих роста, высеченные в мраморе стройные фигуры мужчин и женщин, казалось, готовы сойти в комнату. По стенам висели лампы из хрусталя и расписанного стекла, струившие мягкий свет. На маленьком столике у камина лежало стеклянное игровое поле, разбитое на серые и черные квадраты. На нем стояли фишки в виде воинов и замков.
— Каспариан, где ты? — нетерпеливо позвал человек, бросая плащ на скамью. Он подошел к камину, стаскивая с себя насквозь промокшую рубашку. На его зов из-за двери У камина тут же вышли мужчина и женщина. Мужчина нес полотенце, зеленую рубашку и темно-зеленый плащ, а женщина — поднос с глиняными чашками и чайником, хрустальным графином и бокалами. Слуга унес мокрую одежду и засуетился с полотенцем возле пожилого человека, вытирая ему голову и грудь. Человек схватил полотенце и отшвырнул его в сторону, бурча:
— Я не младенец, чтобы за мной ухаживать. — Но слуга казалось, не заметил его недовольства, он наклонился, поднял полотенце и начал снимать с хозяина башмаки.
Женщина налила в чашку дымящуюся жидкость, добавила сахар и пряности.
— Нет, нет. Я хочу вина, — заявил мой хозяин, имени которого я еще не знал, и нетерпеливо притопнул, поскольку женщина проигнорировала его слова и продолжала готовить горячее питье. Только когда чашка была накрыта тонкой пластиной стекла, она налила вина, три разных сорта в три бокала, и что-то похожее на темное пиво, в серебряную кружку. Когда слуги ушли, человек вздохнул и взял со стола вино, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе самому:
— Можно подумать, что я жить не могу без всех этих церемоний. Я с удовольствием отменил бы их все, повседневная жизнь приносит с собой столько проблем. Каспариан, посвятивший себя их разрешению, никак не может понять, почему они меня так беспокоят. — Он отхлебнул из бокала белого вина и искоса посмотрел на меня: — Ты меньше ростом, чем я ожидал.
Впервые в жизни я потерял дар речи. Пожилой человек покачал головой, словно стараясь вернуться к действительности.
— Проходи, садись. — Он кивнул на кресло у камина. — Я не собирался быть невежливым. — Ты хотел говорить.
Отбросив все сомнения, я высказал вслух чудовищное, невероятное подозрение, которое зародилось во мне, пока я смотрел и слушал:
— Ты арестант.
Его темные глаза широко раскрылись в насмешливом изумлении:
— День, полный сюрпризов. Я бы отпраздновал это, если бы помнил как. — У него были приятные черты лица: высокие скулы, четко очерченные челюсть и нос, словно высеченные из того же гранита, из которого был построен замок, густые седые волосы и коротко подстриженная борода. Он выглядел как благородный дворянин, и в нем совсем не чувствовалось злобы, только ирония. Лицо не искажалось от ненависти или жестокости, я внимательно наблюдал за ним.
А пронзительный взгляд темных умных глаз только усиливал мое благоприятное впечатление. Они были чистыми и глубокими, как горные озера под луной, глаза, казавшиеся гораздо моложе тела. Я не стал перестраивать взгляд, чтобы заглянуть в него поглубже. Думаю, что знакомство с его душой не осталось бы для меня безнаказанным.
Он сидел у огня в деревянном кресле с высокой спинкой, завернувшись в зеленый плащ и вытянув ноги.
Не исключено, что этот человек, это место являются обыкновенным порождением моего больного мозга. Все так похоже на сон… Только во сне можно гулять под дождем и не промокнуть. Но сон не должен находиться в столь абсолютном противоречии с представлениями спящего.
— Кто ты? — Как будто ответ на этот вопрос помог бы разрешать все проблемы.
— А ты не слишком терпелив. — Он вновь указал мне на кресло. — Впрочем, последнее время и я страдаю тем же. Позволь мне все-таки хотя бы притвориться вежливым. Показать, что я еще помню, что такое учтивое поведение.
Я поплыл к твердому креслу с деревянной спинкой, словно во сне. Теперь нас разделял столик с разложенным стеклянным полем для игры. Черные и белые фигуры были расставлены по полю, словно игру недавно прервали.
— Ты играешь? — Насмешка прозвучала даже в этом его простом вопросе.
— Я знаю правила, но играю плохо. — Он не пожелал ответить на мой вопрос, а я не знал, что еще спросить.
Он повертел в руках черную фигуру… Обсидиан, черное стекло, которое находят на потухших вулканах. Белые были из алебастра.
— Я пытался убедить Каспариана научиться, но в играх он видит толку не больше, чем в разговорах. Он периодически перебарывает себя и предлагает мне партию, но я благодарю и отказываюсь. Его мучения не доставляют мне удовольствия. Правда, я уже не уверен, действительно ли я помню правила.
— Давай сыграем, если ты хочешь.
Он первый раз за все время посмотрел мне прямо в глаза.
— Это было бы чудесно. Просто чудесно. — Какие удивительные глаза.
И мы пододвинули кресла ближе к столику и расставили фигуры по местам. Мне достались белые, и я начал. Мы сделали несколько ходов, после чего он снова заговорил.
— Ты можешь называть меня Ниель.
Ниель. На языке рей-киррахов это слово означает «забытый».
— Похоже, что ты знаешь меня, — произнес я, передвигая свой замок на две клетки вперед.
Он утвердительно наклонил голову и сделал ход. Через несколько ходов он передвинул черного всадника и захватил моего воина.
— Я не хотел тебя пугать.
— Не хотел пугать… не верю. — Его слова прозвучали так нелепо, что моя безмятежность исчезла. Я подумал о снах, наполненных его присутствием, моих видениях, связанных с этим замком, о снах, заманивших меня в царство демонов, о черно-серебристом воине, чья сила вгоняла меня в тоску и отчаяние. Все эти сны говорили о том, что я принесу гибель всему, что люблю. Кто не испугался бы такого?
— Пугает сила, — пояснил он. — Особенно огромная сила. Но я не хотел вызывать у тебя страх.
— Тем не менее вызвал.
— Но твой страх не подрывает мою веру в тебя. Я знаю, что обо мне думают снаружи. Даже самое верное сердце усомнится при виде столь вопиющего зла. — Он говорил таким тоном, словно обсуждал со мной преимущества лука перед редисом.
Его насмешки над самим собой не помогли мне обрести покой, нарушенный его странным появлением. Я перевел взгляд на игровое поле и задумался. Коснулся воина, потом убрал руку, увидев, что ему грозит опасность. Вместо этого я передвинул одного из жрецов, чтобы усилить защиту королевы.
— Если ты не хотел меня испугать, зачем тогда это делал? Он без колебаний снова двинул своего всадника и захватил у меня еще одного воина.
— Чтобы оказаться на свободе. Я не бессмертен, что бы ни говорили обо мне легенды. Я приближаюсь к концу своей долгой жизни, большая часть которой прошла взаперти.
Хотя здесь и неплохо, но это все-таки тюрьма. Кроме того, как нетрудно догадаться, у меня есть дела, которые я хотел бы завершить, прежде чем умру. Например, погулять с другой стороны стены.
Я выдвинул вперед всадника.
— Ты пытался сбежать. Использовал других, управлял ими… через сны, как и мной. — Я даже не стал перечислять, сколько мертвецов на его совести: рей-киррахи, эззарийцы, келидцы, бесчисленные жертвы войны с демонами. Сейчас эти жертвы отошли на задний план из-за ужасающей реальности происходящего.
— Каждый пленник имеет право искать путь к свободе. В неволе есть что-то сводящее с ума… ты должен знать. Начинаешь идти на компромисс, который был немыслим раньше.
Печально сознавать, что он знает обо мне так много, а я о нем почти ничего. Мы с моим демоном тоже шли на компромиссы, чтобы быть свободными, и не все избранные нами способы были безукоризненны. Но, без сомнения, преступления Ниеля были тяжелее моих: мои предки опустошили свои души из-за страха перед ним. Что он сделал? И что он видит во мне, что заставляет его думать, что я стану инструментом в его руках? Я не мог позволить обезоружить себя подкупающей искренностью и почти дружеским тоном.
— Почему я?
Не отрывая глаз от поверхности стекла, он передвинул своего жреца, угрожая моему королю.
— Из-за твоей силы, разумеется. Именно об этом я и пытался тебе рассказать. Из всех живущих в мире только у тебя есть сила, чтобы освободить меня. Твоей силы хватит и на множество других дел.
Это была первая произнесенная им ложь. То есть не совсем ложь. Теперь, когда он произнес это вслух, стало очевидно, что в снах было главным именно это — моя невероятная сила. Но я чувствовал, что он не ответил на мой вопрос.
Пока я размышлял над его словами и положением на игровом поле, вошла прислуживающая ему женщина. Она принесла горячего чаю, печенья и блюдо с темным виноградом.
Ниель вскочил с кресла, подбежал к окну и принялся вглядываться в туман за окном.
— Куда запропастился Каспариан? Я не желаю сластей и фруктов. Я сегодня ходил по холмам и буду обедать рано.
Женщина ничего не ответила. Она вышла и вернулась с тарелкой, на которой возвышалась гора засахаренных фиников. Появился слуга, он подбросил поленьев в огонь и задернул шторы. Они оба вели себя так, словно Ниеля не было в комнате. Они выполняли свои обязанности, не произнося ни слова, никак не реагируя на его замечания. Когда слуга принес мягкие домашние туфли, он не подошел к Ниелю, не спросил, хочет ли он переобуться, а просто опустился на колени перед его пустым креслом и неподвижно ждал. Пожилой человек печально вздохнул, сел в кресло и позволил слуге переобуть себя.
Когда слуги ушли, в комнату, застегивая на толстой шее высокий воротник, поспешно вбежал новый человек. В отличие от слуг, он обращался прямо к Ниелю, держась с ним несколько фамильярно.
— Мне стыдно, мастер. Как я мог пропустить его появление? — Плечи и грудь вошедшего были под стать шее. Гигант, а не человек. Мокрые волосы, густые и длинные, уже тронула седина, одежда на нем была совсем лишена изысков, но, несмотря на поспешность, с которой он вошел, он не забыл свое оружие: чудовищных размеров меч в потертых ножнах. Поглядев ему в лицо, я решил, что меч — последняя вещь, о которой он может забыть.
— Его прибытие оказалось неожиданным, как и то, что он решил задержаться, — ответил Ниель, кивая в ответ на поклон вошедшего. — Похоже, ему не нужны разрешения, чтобы попасть в наш зачарованный замок.
Человек застегнул воротник и уперся руками в бока, внимательно разглядывая меня. Через миг его глаза удивленно распахнулись:
— На самом деле его здесь нет! Ниель выразительно изогнул бровь.
— Наверное, правильнее сказать, что с нами только его дух. Он еще не совершил решающего шага.
— Значит, он все еще человек. — Ненависть, с какой вновь пришедший выплюнул последнее слово, выставляла дружелюбные слова Ниеля в весьма мрачном свете.
— Нет, — отрезал Ниель. — Он никогда им и не был. Думай, что говоришь.
Гигант склонил голову.
— Мы, как всегда, не понимаем друг друга, мастер. Я говорю только о том, что вижу.
— Прежде чем мы снова начнем спорить, не скажешь ли ты своим разлюбезным подчиненным, что я не прочь отобедать? Я сегодня поднимался на холм, и мне кажется, что меня унесет ветром, если я не набью чем-нибудь желудок.
Человек поклонился и ушел. Ниель поерзал в своем кресле, разглядывая фигуры на стеклянном поле. Думаю, его мысли были далеки от игры, по крайней мере от той, что мы вели черными и белыми фигурами.
— Я не думал, что в этом месте есть другие, — прервал я молчание. — Кто они?
Ниель поднял голову.
— Слуги… это такие существа… не люди, но и не демоны. Их создали, чтобы мне было удобнее, но, как ты заметил, я не могу приказывать им. Убить их я тоже не могу. — Он поморщился. — Должен признаться, что я пробовал несколько раз. Когда я умру, они исчезнут, словно их никогда не существовало.
— А этот второй человек…
— Каспариан. Он, как и я, пленник этого места. Правда, он сам сделал выбор.
— Он добровольно стал узником?
— Невероятно, не правда ли, такая преданность! А ведь он очень гордый! Ты смог бы решиться на подобное ради кого-нибудь? Я бы нет. — Он вздохнул. — Жаль только, что по утрам он плохо соображает.
Действительно невероятно. Кому-то так дорог Ниель, что этот кто-то решился прожить в тюрьме больше тысячи лет. Тысяча лет прошла с тех пор, когда эззарийцы предсказали освобождение узника Тиррад-Нора и последующую за ним катастрофу.
— Он твой родственник?
— Он мой воспитанник, сын одного друга, живущий со мной. Он должен был учиться у меня, не могу сказать, что это получилось.
— Значит, ученик.
— Гораздо больше. Какой ученик согласится на простуду, когда учитель лежит в лихорадке?
— Значит, скорее сын.
Я понял, что почти угадал. Ниель сохранял спокойствие, ничем не выдавая своего гнева, но взгляд его темных глаз так давил на меня, что я начал задыхаться.
— Нет. Не сын. Ничего подобного.
Да, Каспариан не был ему родней. Я ожидал встретить здесь кого-нибудь похожего на Повелителя Демонов, яростного и злобного рей-кирраха, с которым я сражался в душе Александра, а что я обнаружил? Усталого пожилого человека, несчастного, одинокого, невесело смеющегося. Но я не сомневался в его силе, хотя он никак не показывал ее. Он поразил меня.
— Ты не расскажешь о себе, Ниель? Я хочу понять.
Он рассеянно потер подбородок:
— И что толку? Ты уже давно осудил меня. Ты считаешь, что те, кто засадил меня сюда, были правы и что дружеская партия в «рыцарей и замки» ничего не исправит.
— Я не боюсь слушать тебя. — Беспокойство осталось, но я больше не боялся.
Он окинул взглядом комнату. Слуга уже накрыл стол.
— Сейчас я должен поесть и немного отдохнуть. А ты подумай над своими обманутыми ожиданиями, а потом реши, действительно ли хочешь того, о чем просишь. Если ты еще будешь здесь, когда взойдет солнце, я расскажу тебе.
ГЛАВА 22
Я гулял по саду Ниеля, освещенному невероятных размеров луной, висящей в окружении незнакомых мне созвездий. Как и всякое привидение, я не оставлял следов на гравии, не ощущал запаха посвежевшего после дождя воздуха, не различал ароматов цветов. Где-то в глубине моего сознания запечатлелся образ слепого полуобнаженного мальчика с медным горшком. Я верил, что стоит только мысленно потянуться к нему и я вернусь. Моя настоящая жизнь ждала меня там, а здесь… что же было здесь?
Опасность, вне всякого сомнения. Как и в те дни, когда я сражался в человеческих душах, я забрел слишком далеко за границы, доступные любому воображению. Но из-за демона внутри меня я больше не мог доверять своему инстинкту Смотрителя. Я чувствовал себя уязвимым. Выставленным напоказ. История, легенды и мои собственные подозрения говорили о том, что этот странный человек несет в себе зло, но я чувствовал свою связь с ним. Он был ответом на вопросы, которые я не задавал. Он был памятью, которой у меня не было, словом, готовым слететь с моего языка.
Во время жизни в Кир-Вагоноте я испытал на себе действие заклятия, вызвавшего во мне страсть к прекрасному демону Валлин. Очаровав меня и похитив мою память, Валлин со своим другом Виксом хотела, чтобы я отдал свою Душу Денасу, не понимая, что у меня самого есть причины поступить именно так. Однако мое очарование Ниелем было иного свойства. Симпатия возникла, когда я был в здравом рассудке, глядел на него широко раскрытыми глазами, и это особенно тревожило меня. Денас не мог мне помочь. Когда мы соединились с ним, он знал об опасности, заключенной в Тиррад-Норе, не больше моего.
Я бродил несколько часов, припоминая беседу с Ниелем, ища скрытый смысл в его словах, размышляя, что я мог упустить. Я шел не разбирая дороги. Когда какая-то тень заслонила луну, я удивленно поднял голову и обнаружил, что едва не врезался лбом в стену. Стена была в два раза выше меня. Ее сложили из гладкого серого камня так искусно, что между каменными глыбами не было видно швов, она казалась единым целым. Но похоже, что кто-то долбил по ней молотком. На земле валялись осколки камня, кое-где на поверхности стены виднелись дыры, в которые можно было засунуть кулак.
Истекая кровью на холмах южного Манганара, я видел эту стену в предсмертном бреду. Она была проломлена, и из пролома текла река крови, несущий смерть поток, угрожающий залить собой весь Кир-Наваррин. В том же видении я заметил Викса. Он бросился в разлом и закрыл его своим телом. Я верил тому, что увидел. Не то чтобы я считал, что веселый рей-киррах стал куском камня, но я понял, что он каким-то образом пожертвовал собой, чтобы не выпустить пленника на свободу. Я провел пальцами по камню, пытаясь почувствовать какое-нибудь заклятие, узнать о судьбе Викса или о том, как он сумел закрыть дыру. Но моя призрачная рука не чувствовала ничего, кроме гладкой поверхности камня.
— Хотел бы я, чтобы ты был здесь и дал мне добрый совет, рей-киррах, — пробормотал я, двигаясь дальше вдоль стены и ведя по ней рукой. — Это совсем не то, чего я ожидал.
Я прошел вдоль стены до того места, где она врастала в гору. Потом я развернулся и пошел в другую сторону. Возле стены не росло деревьев, и я не нашел ни ворот, ни калитки, никакого выхода из темно-серого каменного кольца. И нигде я не нашел места, которое маг или кто-то другой мог бы заделать своим телом.
Время шло быстро. Луна села, черное небо начало сереть, и я поспешил через сад обратно к замку. Ниель в зеленом плаще сидел на широких ступенях и наблюдал, как над горами встает солнце. При виде меня он кивнул, удовлетворенно, как мне показалось.
— Здесь не так много места, как кажется на первый взгляд, правда? — Он обвел свои владения рукой. — Может быть, прогуляемся еще? Я немного закоченел от росы.
— Не возражаю. Хорошо отдохнул?
— Отлично. Я выяснил, что спать очень интересно. Когда я был молод, то годами обходился без сна. У меня было столько дел: извержения, забавные игры и разговоры, строительство, то, что люди называют магией, дележ мира… точнее миров, как мы выяснили.
Мы пошли теми же дорожками, которыми я бродил ночью, на этот раз я не смотрел по сторонам, а только слушал и обдумывал свои вопросы.
— Когда ты сказал «мы»…
— Мы называли себя мадонеями и жили в мире, который называли Кир-Наваррином семь эпох, тысячи лет для тех, кто умеет считать время. Я не могу рассказать, как велик был мой народ, не могу описать его красоту, разум и доброту. Видеть себя и Каспариана в столь жалком положении… знать, что мы последние… какой печальный финал. — Я испугался, что на этом он и завершит свой рассказ, голос его задрожал, шаги замедлились. Но он продолжал идти вперед и говорить. — Как я уже объяснял, мы не бессмертные, но живем очень долго по сравнению с людьми или твоим народом. — Он не стал плеваться, произнося слово «люди», как это делал Каспариан, но с самого начала его рассказа я ощущал его неприязнь к человеческим существам. — Всем мирам для существования необходимо равновесие, — продолжал он. — То же было и с нами. Мы жили долго, поэтому у нас редко рождались дети. Мадоней был способен породить только одного ребенка, и когда я был уже в возрасте, прошло очень много лет с тех пор, как родился последний младенец. Это нас очень печалило, ведь мы не могли передать детям свои знания и опыт. Потом настало время, когда мы с моим другом Хидроном отправились, если так можно сказать, в путешествие и оказались в месте, о существовании которого даже не подозревали.
В другом мире, где жили создания, очень похожие на нас, правда, они были совсем слабые и хрупкие. — Он бросил на меня быстрый взгляд. — Они называли нас богами, меня и Хидрона.
— Вы нашли мир людей.
Мы бродили по саду и по зеленой траве вокруг него, но к стене не приближались. Как только оказывалось, что мы движемся в ее сторону, Ниель тут же менял направление.
Хидрону не понравился этот мир, и он скоро вернулся назад, а я нашел удивительную землю, такую теплую, заросшую лесами, там часто шли дожди, орошая невысокие холмы. А когда наступало время увядания, деревья там становились такими золотыми…
Эззария. Ниель полюбил мою родину. Он замолчал, я воспользовался паузой, чтобы произнести слова моего любимого наставника:
— Ты помогал людям растить леса. Учил их жить среди деревьев, любить их, как любил их ты. И однажды ты встретил смертную женщину, полюбил ее, и она родила тебе ребенка.
Ниель невесело засмеялся:
— Ты хорошо усвоил свои уроки. Да. Так и было. Но я никогда не завидовал мальчику. Я был в восторге. Все мадонеи ликовали. Когда они узнали, что у меня родился ребенок почти сразу после заключения брака, они тоже стали искать жен среди людей. Наши женщины тоже могли рожать от смертных, более того, они могли родить не одного, а двух или даже трех детей. Дети-полулюди были такие красивые, такие чудесные… мы называли их «рекконарре»…
— «Дети радости», — перевел я. Рекконарре… рей-киррахи… я уже хотел, чтобы он замолчал. Позволить мне найти ответ, разрешить загадку происхождения моего народа, расставить на места перепутанные кусочки мозаики… — Они могли превращаться, — сказал я. — Эти дети обладали такой же силой, как и мадонеи.
— Кое в чем даже превосходили, — подтвердил Ниель, пока мы карабкались вверх по тропинке, уводящей с зеленого подножия холма к его каменистой вершине, поднимающейся за замком. — Они могли жить в обоих мирах. Им даже было необходимо бывать в обоих мирах, поскольку у них была двойственная природа. Они могли иметь множество детей и старели гораздо медленнее людей, хотя и гораздо быстрее нас. Мы очень горевали, ибо было ясно, что мы их переживем. — Мы поднимались по сужающейся тропинке. Подъем становился все круче, камни осыпались из-под ног. — Но что-то произошло. Что-то ужасное. Наши начали вдруг умирать, гораздо раньше, чем было предрешено. Те, кто оставался в мире людей, слабели, пока не теряли способность дышать, казалось, будто кто-то останавливает им сердца. Мы пытались найти причину, как мы считали, болезни. Но это оказалась не болезнь… не болезнь в вашем смысле слова. Мы поняли, что раньше умирают те, у кого родилось особенно много детей от их супругов-людей. Чем больше детей, тем раньше умирал родитель-мадоней. Вот оно. Вот причина всего.
— Я рассказал остальным, что узнал. Мы должны остановиться, заявил я, иначе мы исчезнем. Никто не стал меня слушать. Никто не хотел верить, что наше счастье убивает нас.
Мы уперлись в скалу. Дальше дороги не было, у нас за спиной вставал отвесный камень, уходящий к небесам, а перед нами лежала зубчатая стена замка. Ниель тяжело дышал. Я стоял рядом с, ним, вглядываясь в уходящие к горизонту зеленые холмы, нежащиеся под утренним солнцем. Вдалеке на равнине блестела лента реки. За стеной тюрьмы Ниеля начиналась и уходила вдоль холмов полоса золотисто-зеленых растений. Гамаранды, деревья с двойными желтыми стволами, сплетенными друг с другом, словно тела любовников. Денас говорил мне, что гамарандовый лес был святым для всех обитателей Кир-Наваррина, он каким-то образом защищал их от опасности, запертой в Тиррад-Норе.
— Я старался закрыть вход в мир людей, — произнес Ниель. — В этом мое преступление. Я сказал, что мы должны оставить наших супругов, оставить детей с людьми, разрушить проход между мирами, прежде чем уничтожим себя. Я умолял их поверить мне, позволить мне спасти их. — Он кинул камешек в пустоту вокруг нас. — Некоторые соглашались со мной. Большинство не верило. Они называли меня убийцей, чудовищем, истребителем детей, потому что все понимали, что нашим детям нужно бывать в обоих мирах, чтобы жить. Споры шли невероятно долго. Я проиграл. — И мог лишь наблюдать из своей тюрьмы, как они умирают. — Ветер, которого я не чувствовал, трепал плащ Ниеля, облепляя им его худое тело. — Не мадоней не может понять, что за связь существует между всеми нами. Все эти годы я ощущал их радости и огорчения, когда кто-нибудь из них умирал, часть меня тоже умирала. — Он сложил руки на груди. — К тому времени, как появилось жуткое пророчество, дети наших детей забыли, кто они. Они считали мадонеев мифом и помнили только то, что в крепости заключена опасность. Испуганные видениями, они убили самих себя, уйдя из этих земель, заперев вход, не понимая, какой ценой они заплатят за жизнь в мире людей. Разве это не насмешка судьбы?
Он не может быть совсем ни в чем неповинен.
— Но ты вторгался в наши сны. Ты использовал рей-киррахов, демонов, заставлял их терзать людей. Тасгеддир, Повелитель Демонов, хотел подчинить себе мир людей ради тебя. Возможно, ты хочешь отомстить потомкам тех, кто стал причиной гибели твоего народа. Как же я могу освободить тебя?
С чего начать? Спросить его, правда ли, что тот, кто заключен в замке, хочет разрушить мир? Заставить его рассказать, как именно я связан с этим ужасным планом? Я же не проходил через ворота в Дазет-Хомоле, как же я тогда попал в Кир-Наваррин? Однажды я касался мозаики, которая подсказала мне, что крепость таит в себе источник вечной тьмы. Почему же я не ощущаю этого сейчас, когда я здесь? А этот странный человек, он тюремщик злобного божества?
— Я очень хочу поговорить с тобой, — произнес я, спеша за ним.
— Если не возражаешь, я сперва сменил бы рубашку. Не все здесь непромокаемые, как ты. — Он вошел в изящно убранную комнату: толстый красно-зеленый ковер, высокие окна, выходящие в сад, из которого мы пришли, мраморный камин высотой в три человеческих роста, высеченные в мраморе стройные фигуры мужчин и женщин, казалось, готовы сойти в комнату. По стенам висели лампы из хрусталя и расписанного стекла, струившие мягкий свет. На маленьком столике у камина лежало стеклянное игровое поле, разбитое на серые и черные квадраты. На нем стояли фишки в виде воинов и замков.
— Каспариан, где ты? — нетерпеливо позвал человек, бросая плащ на скамью. Он подошел к камину, стаскивая с себя насквозь промокшую рубашку. На его зов из-за двери У камина тут же вышли мужчина и женщина. Мужчина нес полотенце, зеленую рубашку и темно-зеленый плащ, а женщина — поднос с глиняными чашками и чайником, хрустальным графином и бокалами. Слуга унес мокрую одежду и засуетился с полотенцем возле пожилого человека, вытирая ему голову и грудь. Человек схватил полотенце и отшвырнул его в сторону, бурча:
— Я не младенец, чтобы за мной ухаживать. — Но слуга казалось, не заметил его недовольства, он наклонился, поднял полотенце и начал снимать с хозяина башмаки.
Женщина налила в чашку дымящуюся жидкость, добавила сахар и пряности.
— Нет, нет. Я хочу вина, — заявил мой хозяин, имени которого я еще не знал, и нетерпеливо притопнул, поскольку женщина проигнорировала его слова и продолжала готовить горячее питье. Только когда чашка была накрыта тонкой пластиной стекла, она налила вина, три разных сорта в три бокала, и что-то похожее на темное пиво, в серебряную кружку. Когда слуги ушли, человек вздохнул и взял со стола вино, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе самому:
— Можно подумать, что я жить не могу без всех этих церемоний. Я с удовольствием отменил бы их все, повседневная жизнь приносит с собой столько проблем. Каспариан, посвятивший себя их разрешению, никак не может понять, почему они меня так беспокоят. — Он отхлебнул из бокала белого вина и искоса посмотрел на меня: — Ты меньше ростом, чем я ожидал.
Впервые в жизни я потерял дар речи. Пожилой человек покачал головой, словно стараясь вернуться к действительности.
— Проходи, садись. — Он кивнул на кресло у камина. — Я не собирался быть невежливым. — Ты хотел говорить.
Отбросив все сомнения, я высказал вслух чудовищное, невероятное подозрение, которое зародилось во мне, пока я смотрел и слушал:
— Ты арестант.
Его темные глаза широко раскрылись в насмешливом изумлении:
— День, полный сюрпризов. Я бы отпраздновал это, если бы помнил как. — У него были приятные черты лица: высокие скулы, четко очерченные челюсть и нос, словно высеченные из того же гранита, из которого был построен замок, густые седые волосы и коротко подстриженная борода. Он выглядел как благородный дворянин, и в нем совсем не чувствовалось злобы, только ирония. Лицо не искажалось от ненависти или жестокости, я внимательно наблюдал за ним.
А пронзительный взгляд темных умных глаз только усиливал мое благоприятное впечатление. Они были чистыми и глубокими, как горные озера под луной, глаза, казавшиеся гораздо моложе тела. Я не стал перестраивать взгляд, чтобы заглянуть в него поглубже. Думаю, что знакомство с его душой не осталось бы для меня безнаказанным.
Он сидел у огня в деревянном кресле с высокой спинкой, завернувшись в зеленый плащ и вытянув ноги.
Не исключено, что этот человек, это место являются обыкновенным порождением моего больного мозга. Все так похоже на сон… Только во сне можно гулять под дождем и не промокнуть. Но сон не должен находиться в столь абсолютном противоречии с представлениями спящего.
— Кто ты? — Как будто ответ на этот вопрос помог бы разрешать все проблемы.
— А ты не слишком терпелив. — Он вновь указал мне на кресло. — Впрочем, последнее время и я страдаю тем же. Позволь мне все-таки хотя бы притвориться вежливым. Показать, что я еще помню, что такое учтивое поведение.
Я поплыл к твердому креслу с деревянной спинкой, словно во сне. Теперь нас разделял столик с разложенным стеклянным полем для игры. Черные и белые фигуры были расставлены по полю, словно игру недавно прервали.
— Ты играешь? — Насмешка прозвучала даже в этом его простом вопросе.
— Я знаю правила, но играю плохо. — Он не пожелал ответить на мой вопрос, а я не знал, что еще спросить.
Он повертел в руках черную фигуру… Обсидиан, черное стекло, которое находят на потухших вулканах. Белые были из алебастра.
— Я пытался убедить Каспариана научиться, но в играх он видит толку не больше, чем в разговорах. Он периодически перебарывает себя и предлагает мне партию, но я благодарю и отказываюсь. Его мучения не доставляют мне удовольствия. Правда, я уже не уверен, действительно ли я помню правила.
— Давай сыграем, если ты хочешь.
Он первый раз за все время посмотрел мне прямо в глаза.
— Это было бы чудесно. Просто чудесно. — Какие удивительные глаза.
И мы пододвинули кресла ближе к столику и расставили фигуры по местам. Мне достались белые, и я начал. Мы сделали несколько ходов, после чего он снова заговорил.
— Ты можешь называть меня Ниель.
Ниель. На языке рей-киррахов это слово означает «забытый».
— Похоже, что ты знаешь меня, — произнес я, передвигая свой замок на две клетки вперед.
Он утвердительно наклонил голову и сделал ход. Через несколько ходов он передвинул черного всадника и захватил моего воина.
— Я не хотел тебя пугать.
— Не хотел пугать… не верю. — Его слова прозвучали так нелепо, что моя безмятежность исчезла. Я подумал о снах, наполненных его присутствием, моих видениях, связанных с этим замком, о снах, заманивших меня в царство демонов, о черно-серебристом воине, чья сила вгоняла меня в тоску и отчаяние. Все эти сны говорили о том, что я принесу гибель всему, что люблю. Кто не испугался бы такого?
— Пугает сила, — пояснил он. — Особенно огромная сила. Но я не хотел вызывать у тебя страх.
— Тем не менее вызвал.
— Но твой страх не подрывает мою веру в тебя. Я знаю, что обо мне думают снаружи. Даже самое верное сердце усомнится при виде столь вопиющего зла. — Он говорил таким тоном, словно обсуждал со мной преимущества лука перед редисом.
Его насмешки над самим собой не помогли мне обрести покой, нарушенный его странным появлением. Я перевел взгляд на игровое поле и задумался. Коснулся воина, потом убрал руку, увидев, что ему грозит опасность. Вместо этого я передвинул одного из жрецов, чтобы усилить защиту королевы.
— Если ты не хотел меня испугать, зачем тогда это делал? Он без колебаний снова двинул своего всадника и захватил у меня еще одного воина.
— Чтобы оказаться на свободе. Я не бессмертен, что бы ни говорили обо мне легенды. Я приближаюсь к концу своей долгой жизни, большая часть которой прошла взаперти.
Хотя здесь и неплохо, но это все-таки тюрьма. Кроме того, как нетрудно догадаться, у меня есть дела, которые я хотел бы завершить, прежде чем умру. Например, погулять с другой стороны стены.
Я выдвинул вперед всадника.
— Ты пытался сбежать. Использовал других, управлял ими… через сны, как и мной. — Я даже не стал перечислять, сколько мертвецов на его совести: рей-киррахи, эззарийцы, келидцы, бесчисленные жертвы войны с демонами. Сейчас эти жертвы отошли на задний план из-за ужасающей реальности происходящего.
— Каждый пленник имеет право искать путь к свободе. В неволе есть что-то сводящее с ума… ты должен знать. Начинаешь идти на компромисс, который был немыслим раньше.
Печально сознавать, что он знает обо мне так много, а я о нем почти ничего. Мы с моим демоном тоже шли на компромиссы, чтобы быть свободными, и не все избранные нами способы были безукоризненны. Но, без сомнения, преступления Ниеля были тяжелее моих: мои предки опустошили свои души из-за страха перед ним. Что он сделал? И что он видит во мне, что заставляет его думать, что я стану инструментом в его руках? Я не мог позволить обезоружить себя подкупающей искренностью и почти дружеским тоном.
— Почему я?
Не отрывая глаз от поверхности стекла, он передвинул своего жреца, угрожая моему королю.
— Из-за твоей силы, разумеется. Именно об этом я и пытался тебе рассказать. Из всех живущих в мире только у тебя есть сила, чтобы освободить меня. Твоей силы хватит и на множество других дел.
Это была первая произнесенная им ложь. То есть не совсем ложь. Теперь, когда он произнес это вслух, стало очевидно, что в снах было главным именно это — моя невероятная сила. Но я чувствовал, что он не ответил на мой вопрос.
Пока я размышлял над его словами и положением на игровом поле, вошла прислуживающая ему женщина. Она принесла горячего чаю, печенья и блюдо с темным виноградом.
Ниель вскочил с кресла, подбежал к окну и принялся вглядываться в туман за окном.
— Куда запропастился Каспариан? Я не желаю сластей и фруктов. Я сегодня ходил по холмам и буду обедать рано.
Женщина ничего не ответила. Она вышла и вернулась с тарелкой, на которой возвышалась гора засахаренных фиников. Появился слуга, он подбросил поленьев в огонь и задернул шторы. Они оба вели себя так, словно Ниеля не было в комнате. Они выполняли свои обязанности, не произнося ни слова, никак не реагируя на его замечания. Когда слуга принес мягкие домашние туфли, он не подошел к Ниелю, не спросил, хочет ли он переобуться, а просто опустился на колени перед его пустым креслом и неподвижно ждал. Пожилой человек печально вздохнул, сел в кресло и позволил слуге переобуть себя.
Когда слуги ушли, в комнату, застегивая на толстой шее высокий воротник, поспешно вбежал новый человек. В отличие от слуг, он обращался прямо к Ниелю, держась с ним несколько фамильярно.
— Мне стыдно, мастер. Как я мог пропустить его появление? — Плечи и грудь вошедшего были под стать шее. Гигант, а не человек. Мокрые волосы, густые и длинные, уже тронула седина, одежда на нем была совсем лишена изысков, но, несмотря на поспешность, с которой он вошел, он не забыл свое оружие: чудовищных размеров меч в потертых ножнах. Поглядев ему в лицо, я решил, что меч — последняя вещь, о которой он может забыть.
— Его прибытие оказалось неожиданным, как и то, что он решил задержаться, — ответил Ниель, кивая в ответ на поклон вошедшего. — Похоже, ему не нужны разрешения, чтобы попасть в наш зачарованный замок.
Человек застегнул воротник и уперся руками в бока, внимательно разглядывая меня. Через миг его глаза удивленно распахнулись:
— На самом деле его здесь нет! Ниель выразительно изогнул бровь.
— Наверное, правильнее сказать, что с нами только его дух. Он еще не совершил решающего шага.
— Значит, он все еще человек. — Ненависть, с какой вновь пришедший выплюнул последнее слово, выставляла дружелюбные слова Ниеля в весьма мрачном свете.
— Нет, — отрезал Ниель. — Он никогда им и не был. Думай, что говоришь.
Гигант склонил голову.
— Мы, как всегда, не понимаем друг друга, мастер. Я говорю только о том, что вижу.
— Прежде чем мы снова начнем спорить, не скажешь ли ты своим разлюбезным подчиненным, что я не прочь отобедать? Я сегодня поднимался на холм, и мне кажется, что меня унесет ветром, если я не набью чем-нибудь желудок.
Человек поклонился и ушел. Ниель поерзал в своем кресле, разглядывая фигуры на стеклянном поле. Думаю, его мысли были далеки от игры, по крайней мере от той, что мы вели черными и белыми фигурами.
— Я не думал, что в этом месте есть другие, — прервал я молчание. — Кто они?
Ниель поднял голову.
— Слуги… это такие существа… не люди, но и не демоны. Их создали, чтобы мне было удобнее, но, как ты заметил, я не могу приказывать им. Убить их я тоже не могу. — Он поморщился. — Должен признаться, что я пробовал несколько раз. Когда я умру, они исчезнут, словно их никогда не существовало.
— А этот второй человек…
— Каспариан. Он, как и я, пленник этого места. Правда, он сам сделал выбор.
— Он добровольно стал узником?
— Невероятно, не правда ли, такая преданность! А ведь он очень гордый! Ты смог бы решиться на подобное ради кого-нибудь? Я бы нет. — Он вздохнул. — Жаль только, что по утрам он плохо соображает.
Действительно невероятно. Кому-то так дорог Ниель, что этот кто-то решился прожить в тюрьме больше тысячи лет. Тысяча лет прошла с тех пор, когда эззарийцы предсказали освобождение узника Тиррад-Нора и последующую за ним катастрофу.
— Он твой родственник?
— Он мой воспитанник, сын одного друга, живущий со мной. Он должен был учиться у меня, не могу сказать, что это получилось.
— Значит, ученик.
— Гораздо больше. Какой ученик согласится на простуду, когда учитель лежит в лихорадке?
— Значит, скорее сын.
Я понял, что почти угадал. Ниель сохранял спокойствие, ничем не выдавая своего гнева, но взгляд его темных глаз так давил на меня, что я начал задыхаться.
— Нет. Не сын. Ничего подобного.
Да, Каспариан не был ему родней. Я ожидал встретить здесь кого-нибудь похожего на Повелителя Демонов, яростного и злобного рей-кирраха, с которым я сражался в душе Александра, а что я обнаружил? Усталого пожилого человека, несчастного, одинокого, невесело смеющегося. Но я не сомневался в его силе, хотя он никак не показывал ее. Он поразил меня.
— Ты не расскажешь о себе, Ниель? Я хочу понять.
Он рассеянно потер подбородок:
— И что толку? Ты уже давно осудил меня. Ты считаешь, что те, кто засадил меня сюда, были правы и что дружеская партия в «рыцарей и замки» ничего не исправит.
— Я не боюсь слушать тебя. — Беспокойство осталось, но я больше не боялся.
Он окинул взглядом комнату. Слуга уже накрыл стол.
— Сейчас я должен поесть и немного отдохнуть. А ты подумай над своими обманутыми ожиданиями, а потом реши, действительно ли хочешь того, о чем просишь. Если ты еще будешь здесь, когда взойдет солнце, я расскажу тебе.
ГЛАВА 22
Я гулял по саду Ниеля, освещенному невероятных размеров луной, висящей в окружении незнакомых мне созвездий. Как и всякое привидение, я не оставлял следов на гравии, не ощущал запаха посвежевшего после дождя воздуха, не различал ароматов цветов. Где-то в глубине моего сознания запечатлелся образ слепого полуобнаженного мальчика с медным горшком. Я верил, что стоит только мысленно потянуться к нему и я вернусь. Моя настоящая жизнь ждала меня там, а здесь… что же было здесь?
Опасность, вне всякого сомнения. Как и в те дни, когда я сражался в человеческих душах, я забрел слишком далеко за границы, доступные любому воображению. Но из-за демона внутри меня я больше не мог доверять своему инстинкту Смотрителя. Я чувствовал себя уязвимым. Выставленным напоказ. История, легенды и мои собственные подозрения говорили о том, что этот странный человек несет в себе зло, но я чувствовал свою связь с ним. Он был ответом на вопросы, которые я не задавал. Он был памятью, которой у меня не было, словом, готовым слететь с моего языка.
Во время жизни в Кир-Вагоноте я испытал на себе действие заклятия, вызвавшего во мне страсть к прекрасному демону Валлин. Очаровав меня и похитив мою память, Валлин со своим другом Виксом хотела, чтобы я отдал свою Душу Денасу, не понимая, что у меня самого есть причины поступить именно так. Однако мое очарование Ниелем было иного свойства. Симпатия возникла, когда я был в здравом рассудке, глядел на него широко раскрытыми глазами, и это особенно тревожило меня. Денас не мог мне помочь. Когда мы соединились с ним, он знал об опасности, заключенной в Тиррад-Норе, не больше моего.
Я бродил несколько часов, припоминая беседу с Ниелем, ища скрытый смысл в его словах, размышляя, что я мог упустить. Я шел не разбирая дороги. Когда какая-то тень заслонила луну, я удивленно поднял голову и обнаружил, что едва не врезался лбом в стену. Стена была в два раза выше меня. Ее сложили из гладкого серого камня так искусно, что между каменными глыбами не было видно швов, она казалась единым целым. Но похоже, что кто-то долбил по ней молотком. На земле валялись осколки камня, кое-где на поверхности стены виднелись дыры, в которые можно было засунуть кулак.
Истекая кровью на холмах южного Манганара, я видел эту стену в предсмертном бреду. Она была проломлена, и из пролома текла река крови, несущий смерть поток, угрожающий залить собой весь Кир-Наваррин. В том же видении я заметил Викса. Он бросился в разлом и закрыл его своим телом. Я верил тому, что увидел. Не то чтобы я считал, что веселый рей-киррах стал куском камня, но я понял, что он каким-то образом пожертвовал собой, чтобы не выпустить пленника на свободу. Я провел пальцами по камню, пытаясь почувствовать какое-нибудь заклятие, узнать о судьбе Викса или о том, как он сумел закрыть дыру. Но моя призрачная рука не чувствовала ничего, кроме гладкой поверхности камня.
— Хотел бы я, чтобы ты был здесь и дал мне добрый совет, рей-киррах, — пробормотал я, двигаясь дальше вдоль стены и ведя по ней рукой. — Это совсем не то, чего я ожидал.
Я прошел вдоль стены до того места, где она врастала в гору. Потом я развернулся и пошел в другую сторону. Возле стены не росло деревьев, и я не нашел ни ворот, ни калитки, никакого выхода из темно-серого каменного кольца. И нигде я не нашел места, которое маг или кто-то другой мог бы заделать своим телом.
Время шло быстро. Луна села, черное небо начало сереть, и я поспешил через сад обратно к замку. Ниель в зеленом плаще сидел на широких ступенях и наблюдал, как над горами встает солнце. При виде меня он кивнул, удовлетворенно, как мне показалось.
— Здесь не так много места, как кажется на первый взгляд, правда? — Он обвел свои владения рукой. — Может быть, прогуляемся еще? Я немного закоченел от росы.
— Не возражаю. Хорошо отдохнул?
— Отлично. Я выяснил, что спать очень интересно. Когда я был молод, то годами обходился без сна. У меня было столько дел: извержения, забавные игры и разговоры, строительство, то, что люди называют магией, дележ мира… точнее миров, как мы выяснили.
Мы пошли теми же дорожками, которыми я бродил ночью, на этот раз я не смотрел по сторонам, а только слушал и обдумывал свои вопросы.
— Когда ты сказал «мы»…
— Мы называли себя мадонеями и жили в мире, который называли Кир-Наваррином семь эпох, тысячи лет для тех, кто умеет считать время. Я не могу рассказать, как велик был мой народ, не могу описать его красоту, разум и доброту. Видеть себя и Каспариана в столь жалком положении… знать, что мы последние… какой печальный финал. — Я испугался, что на этом он и завершит свой рассказ, голос его задрожал, шаги замедлились. Но он продолжал идти вперед и говорить. — Как я уже объяснял, мы не бессмертные, но живем очень долго по сравнению с людьми или твоим народом. — Он не стал плеваться, произнося слово «люди», как это делал Каспариан, но с самого начала его рассказа я ощущал его неприязнь к человеческим существам. — Всем мирам для существования необходимо равновесие, — продолжал он. — То же было и с нами. Мы жили долго, поэтому у нас редко рождались дети. Мадоней был способен породить только одного ребенка, и когда я был уже в возрасте, прошло очень много лет с тех пор, как родился последний младенец. Это нас очень печалило, ведь мы не могли передать детям свои знания и опыт. Потом настало время, когда мы с моим другом Хидроном отправились, если так можно сказать, в путешествие и оказались в месте, о существовании которого даже не подозревали.
В другом мире, где жили создания, очень похожие на нас, правда, они были совсем слабые и хрупкие. — Он бросил на меня быстрый взгляд. — Они называли нас богами, меня и Хидрона.
— Вы нашли мир людей.
Мы бродили по саду и по зеленой траве вокруг него, но к стене не приближались. Как только оказывалось, что мы движемся в ее сторону, Ниель тут же менял направление.
Хидрону не понравился этот мир, и он скоро вернулся назад, а я нашел удивительную землю, такую теплую, заросшую лесами, там часто шли дожди, орошая невысокие холмы. А когда наступало время увядания, деревья там становились такими золотыми…
Эззария. Ниель полюбил мою родину. Он замолчал, я воспользовался паузой, чтобы произнести слова моего любимого наставника:
— Ты помогал людям растить леса. Учил их жить среди деревьев, любить их, как любил их ты. И однажды ты встретил смертную женщину, полюбил ее, и она родила тебе ребенка.
Ниель невесело засмеялся:
— Ты хорошо усвоил свои уроки. Да. Так и было. Но я никогда не завидовал мальчику. Я был в восторге. Все мадонеи ликовали. Когда они узнали, что у меня родился ребенок почти сразу после заключения брака, они тоже стали искать жен среди людей. Наши женщины тоже могли рожать от смертных, более того, они могли родить не одного, а двух или даже трех детей. Дети-полулюди были такие красивые, такие чудесные… мы называли их «рекконарре»…
— «Дети радости», — перевел я. Рекконарре… рей-киррахи… я уже хотел, чтобы он замолчал. Позволить мне найти ответ, разрешить загадку происхождения моего народа, расставить на места перепутанные кусочки мозаики… — Они могли превращаться, — сказал я. — Эти дети обладали такой же силой, как и мадонеи.
— Кое в чем даже превосходили, — подтвердил Ниель, пока мы карабкались вверх по тропинке, уводящей с зеленого подножия холма к его каменистой вершине, поднимающейся за замком. — Они могли жить в обоих мирах. Им даже было необходимо бывать в обоих мирах, поскольку у них была двойственная природа. Они могли иметь множество детей и старели гораздо медленнее людей, хотя и гораздо быстрее нас. Мы очень горевали, ибо было ясно, что мы их переживем. — Мы поднимались по сужающейся тропинке. Подъем становился все круче, камни осыпались из-под ног. — Но что-то произошло. Что-то ужасное. Наши начали вдруг умирать, гораздо раньше, чем было предрешено. Те, кто оставался в мире людей, слабели, пока не теряли способность дышать, казалось, будто кто-то останавливает им сердца. Мы пытались найти причину, как мы считали, болезни. Но это оказалась не болезнь… не болезнь в вашем смысле слова. Мы поняли, что раньше умирают те, у кого родилось особенно много детей от их супругов-людей. Чем больше детей, тем раньше умирал родитель-мадоней. Вот оно. Вот причина всего.
— Я рассказал остальным, что узнал. Мы должны остановиться, заявил я, иначе мы исчезнем. Никто не стал меня слушать. Никто не хотел верить, что наше счастье убивает нас.
Мы уперлись в скалу. Дальше дороги не было, у нас за спиной вставал отвесный камень, уходящий к небесам, а перед нами лежала зубчатая стена замка. Ниель тяжело дышал. Я стоял рядом с, ним, вглядываясь в уходящие к горизонту зеленые холмы, нежащиеся под утренним солнцем. Вдалеке на равнине блестела лента реки. За стеной тюрьмы Ниеля начиналась и уходила вдоль холмов полоса золотисто-зеленых растений. Гамаранды, деревья с двойными желтыми стволами, сплетенными друг с другом, словно тела любовников. Денас говорил мне, что гамарандовый лес был святым для всех обитателей Кир-Наваррина, он каким-то образом защищал их от опасности, запертой в Тиррад-Норе.
— Я старался закрыть вход в мир людей, — произнес Ниель. — В этом мое преступление. Я сказал, что мы должны оставить наших супругов, оставить детей с людьми, разрушить проход между мирами, прежде чем уничтожим себя. Я умолял их поверить мне, позволить мне спасти их. — Он кинул камешек в пустоту вокруг нас. — Некоторые соглашались со мной. Большинство не верило. Они называли меня убийцей, чудовищем, истребителем детей, потому что все понимали, что нашим детям нужно бывать в обоих мирах, чтобы жить. Споры шли невероятно долго. Я проиграл. — И мог лишь наблюдать из своей тюрьмы, как они умирают. — Ветер, которого я не чувствовал, трепал плащ Ниеля, облепляя им его худое тело. — Не мадоней не может понять, что за связь существует между всеми нами. Все эти годы я ощущал их радости и огорчения, когда кто-нибудь из них умирал, часть меня тоже умирала. — Он сложил руки на груди. — К тому времени, как появилось жуткое пророчество, дети наших детей забыли, кто они. Они считали мадонеев мифом и помнили только то, что в крепости заключена опасность. Испуганные видениями, они убили самих себя, уйдя из этих земель, заперев вход, не понимая, какой ценой они заплатят за жизнь в мире людей. Разве это не насмешка судьбы?
Он не может быть совсем ни в чем неповинен.
— Но ты вторгался в наши сны. Ты использовал рей-киррахов, демонов, заставлял их терзать людей. Тасгеддир, Повелитель Демонов, хотел подчинить себе мир людей ради тебя. Возможно, ты хочешь отомстить потомкам тех, кто стал причиной гибели твоего народа. Как же я могу освободить тебя?