Страница:
Внимательный исследователь этого благородного эксперимента поймет, что смерть расценивалась не как эквивалент рождения, но как эквивалент зачатия, – и придет к заключению, что основная травма есть травма зачатие. В момент смерти вся жизнь умирающего может промелькнуть перед его глазами задом наперед, к моменту зачатия. В момент зачатия его предстоящая жизнь промелькнет вплоть до предстоящей смерти. Заново проживать зачатие губительно.
В этом и была кардинальная ошибка трансмигрантов: ты не освободишься от смерти и зачатия путем проживания их заново, так же, как не освободишься от героина путем потребления все больших и больших доз. Трансмигранты буквально стали маньяками смерти: им требовалось все больше и больше смерти, чтобы заглушить боль зачатия. Они покупали паразитические существования за векселя смерти, по которым надо было платить в положенное время. Затем трансмигранты навязывали эти условия еще не родившемуся младенцу, чтобы удостоверить его будущую трансмиграцию. Существовал изначальный конфликт интересов между этим младенцем и трансмигрантом. Таким образом, трансмигранты превратили класс рецептаклей в подлинных идиотов. Иначе они бы сжульничали в игре, в которой они не выигрывали ничего, кроме смерти. Книги же – это вопиющая фальсификация. Но многое из той основной лжи до сих пор в ходу.
«Ничто не истинно. Всё дозволено», – таковы последние слова Хассана ибн Саббаха, Горного Старца.
– Тамагис… Ба’дан… Йасс-Ваддах… Вагдас… Науфана… Гхадис.
Говорят, что адепту, который хочет узнать ответ на любой вопрос, нужно только повторить эти слова, когда он засыпает, и ответ придет к нему во сне.
Тамагис: это открытый город враждующих идеологий, где превосходство переходит от одного к другому каждую минуту в отчаянной биологической войне. Здесь всё настолько истинно, насколько вам это кажется, и всё, что сойдет вам с рук, дозволено.
Ба’дан: этот город отдан на откуп конкуренции и коммерции. Ба’дан крайне напоминает современную Америку наличием элиты, поднявшейся на дурных деньгах, огромным, вечно недовольным «средним классом» и столь же огромным числом преступников и изгоев. Нестабильный, взрывоопасный, сотрясаемый ураганными мятежами. Всё истинно и всё дозволено.
Йасс-Ваддах: этот город – цитадель женщин, где графиня де Гульпа, графиня де Вайль и Совет Избранных планируют окончательное порабощение всех прочих городов. Здесь представлены все оттенки половых мутаций: мальчики с головами девочек, девочки с головами мальчиков. Здесь всё истинно и ничто не дозволено никому, кроме дозволяющих.
Вагдас: это университетский город, центр науки, где на все вопросы даются ответы в соответствии с тем, что может быть выражено и понято. Полная дозволенность проистекает из полного понимания.
Науфана и Гхадис – города иллюзий, где ничто не истинно и, следовательно, всё дозволено.
Путешественник должен начать с Тамагиса и проложить свой путь в названном порядке через все города. На это паломничество может потребоваться не одна жизнь.
Хватит обороняться, переходи в наступление!
Язык – это мы
В этом и была кардинальная ошибка трансмигрантов: ты не освободишься от смерти и зачатия путем проживания их заново, так же, как не освободишься от героина путем потребления все больших и больших доз. Трансмигранты буквально стали маньяками смерти: им требовалось все больше и больше смерти, чтобы заглушить боль зачатия. Они покупали паразитические существования за векселя смерти, по которым надо было платить в положенное время. Затем трансмигранты навязывали эти условия еще не родившемуся младенцу, чтобы удостоверить его будущую трансмиграцию. Существовал изначальный конфликт интересов между этим младенцем и трансмигрантом. Таким образом, трансмигранты превратили класс рецептаклей в подлинных идиотов. Иначе они бы сжульничали в игре, в которой они не выигрывали ничего, кроме смерти. Книги же – это вопиющая фальсификация. Но многое из той основной лжи до сих пор в ходу.
«Ничто не истинно. Всё дозволено», – таковы последние слова Хассана ибн Саббаха, Горного Старца.
– Тамагис… Ба’дан… Йасс-Ваддах… Вагдас… Науфана… Гхадис.
Говорят, что адепту, который хочет узнать ответ на любой вопрос, нужно только повторить эти слова, когда он засыпает, и ответ придет к нему во сне.
Тамагис: это открытый город враждующих идеологий, где превосходство переходит от одного к другому каждую минуту в отчаянной биологической войне. Здесь всё настолько истинно, насколько вам это кажется, и всё, что сойдет вам с рук, дозволено.
Ба’дан: этот город отдан на откуп конкуренции и коммерции. Ба’дан крайне напоминает современную Америку наличием элиты, поднявшейся на дурных деньгах, огромным, вечно недовольным «средним классом» и столь же огромным числом преступников и изгоев. Нестабильный, взрывоопасный, сотрясаемый ураганными мятежами. Всё истинно и всё дозволено.
Йасс-Ваддах: этот город – цитадель женщин, где графиня де Гульпа, графиня де Вайль и Совет Избранных планируют окончательное порабощение всех прочих городов. Здесь представлены все оттенки половых мутаций: мальчики с головами девочек, девочки с головами мальчиков. Здесь всё истинно и ничто не дозволено никому, кроме дозволяющих.
Вагдас: это университетский город, центр науки, где на все вопросы даются ответы в соответствии с тем, что может быть выражено и понято. Полная дозволенность проистекает из полного понимания.
Науфана и Гхадис – города иллюзий, где ничто не истинно и, следовательно, всё дозволено.
Путешественник должен начать с Тамагиса и проложить свой путь в названном порядке через все города. На это паломничество может потребоваться не одна жизнь.
Хватит обороняться, переходи в наступление!
Теперь у нас есть довольно большой склад нового оружия для того, чтобы начать нашу кампанию, медлить дольше кажется неразумным. Рано или поздно враг узнает о наших планах и о средствах, с помощью которых мы собираемся их осуществить. Против превосходящей силы противника мы применим классическую молниеносную тактику, завлекая их все глубже и глубже на нашу территорию, одновременно производя налеты и нарушая их снабжение. Именно такая тактика обеспечила победу над римскими легионами Красса во время гибельной Парфянской кампании. Обычно парфяне внезапно появлялись на уступах верхом на конях, выпускали дождь стрел и скакали прочь, заманивая римлян все глубже и глубже в пустыню, покуда жажда, голод и болезни собирали свою дань. Лишь горстка легионеров вернулась обратно к морю.
Как только эта тактика порядочно ослабит врага, мы перейдем к лобовым атакам на вражеские позиции. Отказ от преследования до конца после удачной атаки так же губителен, как попытка атаки при неблагоприятных условиях. Именно из-за этой ошибки Ганнибал проиграл войну с Римом. Он не понял, что уничтожил всю римскую армию, и вместо того, чтобы немедленно идти маршем на незащищенный город, начал окапываться, укрепляя свои позиции, в результате чего остался совсем без позиций.
Мы можем ожидать целой лавины предательств, но мы должны идти до конца, чтобы нанести последовательно ряд сокрушительных ударов. Мы не дадим также французам и англичанам времени распознать опасность и объединиться с Испанией против общего врага. Как только мы обеспечим скорую победу в южной части американского континента, мы ударим по северной. Затем перейдем в наступление на дипломатическом фронте, сосредоточив внимание на Англии, дабы заключить с ней договоры, торговые соглашения и вынудить к признанию нашего суверенитета.
Конечно, новое оружие за короткий срок станет всеобщим достоянием, но к тому времени мы вырвемся вперед настолько, что за нами трудно будет угнаться. Мы будем способны производить вооружение в любых количествах, а привлекая изобретателей, умелых рабочих и специалистов более высокой платой и лучшими условиями жизни, мы сможем делать оружие лучше, чем у наших противников. У нас также есть бесценное преимущество: наличие огромной территории, которую практически невозможно успешно оккупировать, тогда как европейские страны, за исключением России, уязвимы для оккупации, поскольку им некуда отступать. Мы предвидим, что Правила распространятся по Африке, Ближнему и Дальнему Востоку, а из Северной Африки мы сможем ударить по Испании.
В ближайшее время мы собираемся спровоцировать испанцев на массированную атаку путем взятия Панама-Сити и Гуаякиля. Это отвлечет большую часть тихоокеанского флота на эти два участка и приведет к передислокации сухопутных войск из Лимы в Гуаякиль и из Картахены в Панаму. При необходимости мы отойдем в болота южной Панамы и в горные, поросшие непроходимыми лесами районы к северо-западу от города. В случае решающих побед на суше мы немедленно атакуем на обескровленные гарнизоны Лимы и Картахены, нанесем ряд ударов по флоту и, одновременно, нападем на Мексику.
Близнецы Игуана вернулись в Мексику, чтобы организовывать там наше движение, Берт Хансен уехал с ними. Капитан Строуб уехал в Панаму оценивать силы испанского гарнизона и организовывать партизанское сопротивление к северу и югу от города. Район к югу уже в наших руках. Хуанито и Брэди с подкреплением в пятьдесят человек отправились на юг возводить укрепленные позиции к западу от Гуаякиля, из которых можно будет атаковать город и куда наши силы смогут впоследствии отойти, заманив испанские сухопутные войска в смертельную ловушку.
Морскими сражениями будут руководить Опиум Джонс, шкипер Норденхольц и капитан Строуб. Пятьдесят Разрушителей находятся в процессе изготовления.
Как-то утром бой сигнальных барабанов сообщил нам, что капитан Строуб схвачен в Панаме и приговорен к повешению.
По получении этих новостей мы выдвинулись к Панама-Сити с подкреплением в пятьдесят человек, вооруженных двуствольными винтовками и хорошим запасом мортир двух типов – тех, что взрываются от удара, и что приводятся в действие зажженным заблаговременно фитилем. Мы не особенно надеялись поспеть вовремя, так что послали местным партизанам призыв предпринять все для спасения капитана, пока экспедиционные войска находятся в пути.
Двигаясь сутки напролет без сна, на опиуме и йока, на рассвете третьего дня мы оказались в пяти милях к югу от города. Нас укутал теплый туман. Это напомнило мне о бане в моем родном городишке на озере Мичиган, и я вдруг обнаружил, что моя плоть восстала. Внезапно со стороны Панама-Сити до нас донесся звук страшного взрыва, и мы остановились, подняв лица к восходящему солнцу.
Вскоре после этого гонец известил нас, что капитан Строуб спасен, и его везут к югу в рыбачьей лодке по направлению к одной из наших тихоокеанских баз напротив Жемчужных островов. Мы подучили гонца передать испанцам: дескать, пираты, которые устроили взрыв военного склада и побег капитана Строуба, находятся к югу от города, что их очень мало и что у них почти уже кончился порох. Как мы и надеялись, испанцы попались в ловушку и немедленно отрядили целую колонну солдат в погоню, оставив лишь сотню защищать город.
Здешняя местность – низкие холмы с вкраплениями известняка – идеально подходит для засады. Мы выбираем узкую долину между склонов, усеянную известняковыми глыбами. Гористая местность лучше всего подходит для мортирной атаки. Мы размещаем по двадцать человек на каждом склоне, в двадцати ярдах от той тропы, по которой пойдет испанская колонна. Остальные десять человек послужат приманкой, разбегаясь при появлении солдат. Как только стрелки откроют огонь из укрытия по вражеским флангам, эти люди тоже спрячутся в заранее заготовленные укрытия и откроют огонь прямой наводкой по испанской колонне, которая к этому моменту окажется в тройном кольце. Укрытые камнями, мы садимся и ждем.
Проходит совсем немного времени, и появляются испанцы. В колонне около двухсот человек, да еще четыре верховых офицера. Как только они замечают наших подсадных, офицеры пускают лошадей в галоп, крича своим людям, чтобы те следовали за ними. Командир, майор, пригнулся в седле, подняв свою саблю, и оскалил зубы под щетиной черных усов. Используя винтовку с контактной мортирой, я аккуратно прицеливаюсь, давая лошади упреждение в четыре фута. Даже при этом я слегка ошибаюсь в расчетах, и мортира бьет лошади в холку, а не в плечо, как я целился. Взрыв вышвыривает майора из седла и бросает через голову лошади. Сабля вылетает из разодранной правой руки сияющей дугой. Лошадь встает на дыбы, визжа и лягаясь, кишки вываливаются из разверстой дыры.
Мой выстрел служит сигналом открыть огонь: за валунами прыгают мортиры, паля по пешим солдатам и по ногам лошадей. Один из офицеров разворачивается на месте и галопом мчится обратно в город. После двух обстрелов мортирами мы беремся за двуствольные винтовки. В течение нескольких минут все, за исключением горстки испанцев, мертвы или при смерти, а уцелевшие удирают по направлению к городу, не разбирая дороги. Я отдаю команду прекратить огонь, поскольку рассказы беглецов раздуют наше количество до пяти или восьми сотен. Слухи об огромном отряде хорошо вооруженных каперов, скорее всего, английских, посеет панику в городе, число защитников которого сократилось теперь до каких-то ста человек.
Мы подходим к окраинам города; группа офицеров выкидывает белый флаг и всем видом показывает, что хочет вести переговоры. Мы ставим наши условия: немедленная и безоговорочная сдача гарнизона, при этом мы говорим офицерам, что за нашими спинами – более восьмисот человек. Если они сдадут город, мы обещаем пощадить губернатора, офицеров, солдат и всех жителей. Если же нет, мы убьем всякого, кто окажет малейшее сопротивление, а затем разграбим и сожжем город. У них нет выбора; им остается лишь согласиться.
Тем временем собирается около трехсот местных партизан, вооруженных тем, что они сняли с мертвых, поскольку мы не хотим, чтобы офицеры увидели новое оружие, прежде чем мы сможем надежно отрезать город от остального мира. Затем мы требуем, чтобы все солдаты, офицеры и вооруженные горожане собрались и сложили свое оружие. Каждый, кого впоследствии обнаружат с оружием, будет немедленно казнен.
Солдатам, после того, как они сложили оружие, приказано снять форму, сапоги и носки. Одетых в одно нижнее белье, их маршем проводят в казарму и запирают там. Офицеров, губернатора, зажиточных горожан и служителей церкви, протестующих против такого унижения, запирают в тюрьме, предварительно освободив всех заключенных.
Мы расклеиваем повсюду воззвания к горожанам, в которых просим их заниматься своими повседневными делами и не бояться насилия. Во всех людных местах мы развешиваем Правила, конфискуем в гавани все суда и ставим стражников на всех выездах из города. Ни одна лодка не сможет покинуть гавань, и ни один человек не покинет город.
В течение двух следующих дней, покуда мы отсыпаемся, солдатам, офицерам и заложникам надлежит давать пристойную пищу, но партизанам, которые их стерегут и приносят им еду, дан приказ не разговаривать с пленниками и не отвечать ни на какие вопросы.
На третий день, полностью отдохнувшие, мы собираемся за столом в гостиной резиденции губернатора. Новости о нашей удаче распространились по всей округе, теперь в городе собралось более пятисот партизан, а этого более чем достаточно для несения службы. Мы сверяемся с картами и вырабатываем планы атак на испанские гарнизоны в восточной части перешейка. Эти гарнизоны по большей части невелики, наши мортиры легко с ними справятся. За месяц мы установим контроль над всеми укрепленными точками от Порт-Роджера до севера Панамы. Решено, что комманданте будет сменяться каждый день. Поскольку засада была, в основном, моей придумкой, первым комманданте назначают меня.
Как только эта тактика порядочно ослабит врага, мы перейдем к лобовым атакам на вражеские позиции. Отказ от преследования до конца после удачной атаки так же губителен, как попытка атаки при неблагоприятных условиях. Именно из-за этой ошибки Ганнибал проиграл войну с Римом. Он не понял, что уничтожил всю римскую армию, и вместо того, чтобы немедленно идти маршем на незащищенный город, начал окапываться, укрепляя свои позиции, в результате чего остался совсем без позиций.
Мы можем ожидать целой лавины предательств, но мы должны идти до конца, чтобы нанести последовательно ряд сокрушительных ударов. Мы не дадим также французам и англичанам времени распознать опасность и объединиться с Испанией против общего врага. Как только мы обеспечим скорую победу в южной части американского континента, мы ударим по северной. Затем перейдем в наступление на дипломатическом фронте, сосредоточив внимание на Англии, дабы заключить с ней договоры, торговые соглашения и вынудить к признанию нашего суверенитета.
Конечно, новое оружие за короткий срок станет всеобщим достоянием, но к тому времени мы вырвемся вперед настолько, что за нами трудно будет угнаться. Мы будем способны производить вооружение в любых количествах, а привлекая изобретателей, умелых рабочих и специалистов более высокой платой и лучшими условиями жизни, мы сможем делать оружие лучше, чем у наших противников. У нас также есть бесценное преимущество: наличие огромной территории, которую практически невозможно успешно оккупировать, тогда как европейские страны, за исключением России, уязвимы для оккупации, поскольку им некуда отступать. Мы предвидим, что Правила распространятся по Африке, Ближнему и Дальнему Востоку, а из Северной Африки мы сможем ударить по Испании.
В ближайшее время мы собираемся спровоцировать испанцев на массированную атаку путем взятия Панама-Сити и Гуаякиля. Это отвлечет большую часть тихоокеанского флота на эти два участка и приведет к передислокации сухопутных войск из Лимы в Гуаякиль и из Картахены в Панаму. При необходимости мы отойдем в болота южной Панамы и в горные, поросшие непроходимыми лесами районы к северо-западу от города. В случае решающих побед на суше мы немедленно атакуем на обескровленные гарнизоны Лимы и Картахены, нанесем ряд ударов по флоту и, одновременно, нападем на Мексику.
Близнецы Игуана вернулись в Мексику, чтобы организовывать там наше движение, Берт Хансен уехал с ними. Капитан Строуб уехал в Панаму оценивать силы испанского гарнизона и организовывать партизанское сопротивление к северу и югу от города. Район к югу уже в наших руках. Хуанито и Брэди с подкреплением в пятьдесят человек отправились на юг возводить укрепленные позиции к западу от Гуаякиля, из которых можно будет атаковать город и куда наши силы смогут впоследствии отойти, заманив испанские сухопутные войска в смертельную ловушку.
Морскими сражениями будут руководить Опиум Джонс, шкипер Норденхольц и капитан Строуб. Пятьдесят Разрушителей находятся в процессе изготовления.
* * *
Как-то утром бой сигнальных барабанов сообщил нам, что капитан Строуб схвачен в Панаме и приговорен к повешению.
По получении этих новостей мы выдвинулись к Панама-Сити с подкреплением в пятьдесят человек, вооруженных двуствольными винтовками и хорошим запасом мортир двух типов – тех, что взрываются от удара, и что приводятся в действие зажженным заблаговременно фитилем. Мы не особенно надеялись поспеть вовремя, так что послали местным партизанам призыв предпринять все для спасения капитана, пока экспедиционные войска находятся в пути.
Двигаясь сутки напролет без сна, на опиуме и йока, на рассвете третьего дня мы оказались в пяти милях к югу от города. Нас укутал теплый туман. Это напомнило мне о бане в моем родном городишке на озере Мичиган, и я вдруг обнаружил, что моя плоть восстала. Внезапно со стороны Панама-Сити до нас донесся звук страшного взрыва, и мы остановились, подняв лица к восходящему солнцу.
Вскоре после этого гонец известил нас, что капитан Строуб спасен, и его везут к югу в рыбачьей лодке по направлению к одной из наших тихоокеанских баз напротив Жемчужных островов. Мы подучили гонца передать испанцам: дескать, пираты, которые устроили взрыв военного склада и побег капитана Строуба, находятся к югу от города, что их очень мало и что у них почти уже кончился порох. Как мы и надеялись, испанцы попались в ловушку и немедленно отрядили целую колонну солдат в погоню, оставив лишь сотню защищать город.
Здешняя местность – низкие холмы с вкраплениями известняка – идеально подходит для засады. Мы выбираем узкую долину между склонов, усеянную известняковыми глыбами. Гористая местность лучше всего подходит для мортирной атаки. Мы размещаем по двадцать человек на каждом склоне, в двадцати ярдах от той тропы, по которой пойдет испанская колонна. Остальные десять человек послужат приманкой, разбегаясь при появлении солдат. Как только стрелки откроют огонь из укрытия по вражеским флангам, эти люди тоже спрячутся в заранее заготовленные укрытия и откроют огонь прямой наводкой по испанской колонне, которая к этому моменту окажется в тройном кольце. Укрытые камнями, мы садимся и ждем.
Проходит совсем немного времени, и появляются испанцы. В колонне около двухсот человек, да еще четыре верховых офицера. Как только они замечают наших подсадных, офицеры пускают лошадей в галоп, крича своим людям, чтобы те следовали за ними. Командир, майор, пригнулся в седле, подняв свою саблю, и оскалил зубы под щетиной черных усов. Используя винтовку с контактной мортирой, я аккуратно прицеливаюсь, давая лошади упреждение в четыре фута. Даже при этом я слегка ошибаюсь в расчетах, и мортира бьет лошади в холку, а не в плечо, как я целился. Взрыв вышвыривает майора из седла и бросает через голову лошади. Сабля вылетает из разодранной правой руки сияющей дугой. Лошадь встает на дыбы, визжа и лягаясь, кишки вываливаются из разверстой дыры.
Мой выстрел служит сигналом открыть огонь: за валунами прыгают мортиры, паля по пешим солдатам и по ногам лошадей. Один из офицеров разворачивается на месте и галопом мчится обратно в город. После двух обстрелов мортирами мы беремся за двуствольные винтовки. В течение нескольких минут все, за исключением горстки испанцев, мертвы или при смерти, а уцелевшие удирают по направлению к городу, не разбирая дороги. Я отдаю команду прекратить огонь, поскольку рассказы беглецов раздуют наше количество до пяти или восьми сотен. Слухи об огромном отряде хорошо вооруженных каперов, скорее всего, английских, посеет панику в городе, число защитников которого сократилось теперь до каких-то ста человек.
Мы подходим к окраинам города; группа офицеров выкидывает белый флаг и всем видом показывает, что хочет вести переговоры. Мы ставим наши условия: немедленная и безоговорочная сдача гарнизона, при этом мы говорим офицерам, что за нашими спинами – более восьмисот человек. Если они сдадут город, мы обещаем пощадить губернатора, офицеров, солдат и всех жителей. Если же нет, мы убьем всякого, кто окажет малейшее сопротивление, а затем разграбим и сожжем город. У них нет выбора; им остается лишь согласиться.
Тем временем собирается около трехсот местных партизан, вооруженных тем, что они сняли с мертвых, поскольку мы не хотим, чтобы офицеры увидели новое оружие, прежде чем мы сможем надежно отрезать город от остального мира. Затем мы требуем, чтобы все солдаты, офицеры и вооруженные горожане собрались и сложили свое оружие. Каждый, кого впоследствии обнаружат с оружием, будет немедленно казнен.
Солдатам, после того, как они сложили оружие, приказано снять форму, сапоги и носки. Одетых в одно нижнее белье, их маршем проводят в казарму и запирают там. Офицеров, губернатора, зажиточных горожан и служителей церкви, протестующих против такого унижения, запирают в тюрьме, предварительно освободив всех заключенных.
Мы расклеиваем повсюду воззвания к горожанам, в которых просим их заниматься своими повседневными делами и не бояться насилия. Во всех людных местах мы развешиваем Правила, конфискуем в гавани все суда и ставим стражников на всех выездах из города. Ни одна лодка не сможет покинуть гавань, и ни один человек не покинет город.
В течение двух следующих дней, покуда мы отсыпаемся, солдатам, офицерам и заложникам надлежит давать пристойную пищу, но партизанам, которые их стерегут и приносят им еду, дан приказ не разговаривать с пленниками и не отвечать ни на какие вопросы.
На третий день, полностью отдохнувшие, мы собираемся за столом в гостиной резиденции губернатора. Новости о нашей удаче распространились по всей округе, теперь в городе собралось более пятисот партизан, а этого более чем достаточно для несения службы. Мы сверяемся с картами и вырабатываем планы атак на испанские гарнизоны в восточной части перешейка. Эти гарнизоны по большей части невелики, наши мортиры легко с ними справятся. За месяц мы установим контроль над всеми укрепленными точками от Порт-Роджера до севера Панамы. Решено, что комманданте будет сменяться каждый день. Поскольку засада была, в основном, моей придумкой, первым комманданте назначают меня.
Язык – это мы
Пока я читал текст «Городов Красной Ночи», сестра Игуана принесла какие-то книги и разложила их на столе. Я отложил папку в сторону.
– Кто это написал?
– Исследователь, который предпочел остаться безымянным. Исследования в этой области не поощряются. Если, как он предполагает, зачатие есть основная травма, то тогда оно же и основное орудие контроля.
Она жестом указала на книги, разложенные на столе. С первого же взгляда я заметил, как тщательно они раскрашены разнообразными цветами. Они казались очень дорогими.
– Вот это – копии. Пожалуйста, изучите их повнимательнее. Я заплачу миллион долларов за то, чтобы разыскать оригиналы.
– Насколько точны эти копии?
– Практически безукоризненны.
– Тогда зачем же вам оригиналы? Тщеславие коллекционера?
– Изменения, мистер Снайд, могут быть достигнуты лишь путем искажения оригинала. Единственное, что предварительно не записано в предварительно записанной вселенной – это сама предварительная запись. Копии могут лишь повторять сами себя, слово за словом. Любой вирус – копия. Можно прихорашивать его, сокращать, перемешивать его части между собой – все равно он будет воспроизводиться в прежней форме. Не будучи идеалисткой, я, тем не менее, отдала бы все, лишь бы не увидеть оригиналы в руках графини де Гульпа, графини де Вайль и их фабрики консервов…
– Мне не нужно воодушевляющего трепа – мне нужен аванс.
Она выложила на стол чек на двести тысяч зеленых. Я стал изучать книги, просматривая их по диагонали, чтобы составить общее впечатление. Они явно составлялись на протяжении самых разных стилей и эпох. Некоторые явно отдавали 20-ми годами, стариной «Великим Гэтсби», другие же словно порождены эдвардианской эрой Саки [23] и полны несносных мальчишеских проказ. В них ощущается подводное течение тайной фривольности, когда томные молодые аристократы читают эпиграммы на улицах посреди чумы, войны и смерти. А вот «Мальчики-разбойники» – сюжет в духе «Тома Свифта» [24], где мальчики-герои сражаются с безнадежно превосходящими их врагами.
Книги представляют собой цветные комиксы. «Хохмочки», как называет их Джим. Для того, чтобы перевести трехмерные голограммы на странный полупрозрачный материал страниц, был использован какой-то забытый метод цветной печати. На цвета больно смотреть. Невозможные оттенки красного, синего, сепии. Цвета, которые можно нюхать, пробовать на вкус, ощущать всем телом. Книжки для детей с иллюстрациями Босха: легенды, сказки, типические персонажи, поверхностные мотивации, изложенные с невинной детской жестокостью. Какие факты могли породить такие легенды?
Форма радиации, неизвестная в настоящее время, активизировала некий вирус. Эта вирусная болезнь вызвала биологические мутации, в особенности изменения в цвете волос и кожи, которые затем стали передаваться по наследству. Вирус, должно быть, воздействовал на центры секса и страха в центральной и периферической нервных системах, так что страх вызывал сексуальную одержимость, которая, в свою очередь, вновь вызывала страх, – и эта петля обратной связи во многих случаях вела к летальному исходу. Вирусная информация передавалась генетически, путем оргазмов, зачастую смертельных. Представляется возможным, что сожжения, заклания, отравления, удушения и повешения были по большей части периодическими галлюцинациями, порожденными вирусом в той точке, где стирается линия между иллюзией и реальностью. В течение поколений вирус образовывал доброкачественный симбиоз с носителем. Это был постоянно мутирующий вирус, красочный вирус, словно сами эти краски происходили из некоей полной значения зловещей жизни. Эти книги, скорее всего, отражают жизнь своего времени не больше, чем обложка «Сатердэй Ивнинг Пост», нарисованная Норманом Рокуэллом [25], отражает всю совокупность реальной американской жизни.
– Это полные копии оригиналов, которые я должен найти, или, лучше сказать, обнаружить?
– Нет, это фрагменты.
– Есть ли у вас хоть малейшее представление о том, что содержится в других книгах? – спросил я.
Она бросила взгляд на чек.
– А у вас?
Я кивнул.
– В них может оказаться та самая правда, которую эти книги представляют внешне столь ужасно и тошнотворно приукрашенной, что она остается непроницаемой, точно зеркало.
Я положил чек в свой кошелек.
– И столь же обманчивой, – добавил я и вновь обратился к книгам.
Чем дальше я читал, тем отчетливее усиливалось мое недомогание, близкое к обмороку. У меня разболелась голова от красок – глубокой электрической синевы южного неба, взрывов зеленого у прудов и каналов, обтягивающего красного бархата одежд, пурпурных, красных и розовых цветов больной кожи. Ядовитые миазмы красок поднимались над книгами, будто плотный осязаемый туман.
Я расстегнул воротник. Мысли расплывались и казались чужими, словно кто-то читал мне по этим книгам лекцию, из которой я порой улавливал случайную фразу… английские субтитры?
«Было время, когда существовал язык, немедленно понимаемый всяким, кто обладал представлением о языке». Санитарный фургон I Мировой войны?
Я попытался всмотреться в изображение более пристально; не уверен до конца, однако я и вправду видел это с фотографической точностью… старая порыжевшая фотография, датированная 1917 годом.
«Они устранили ограничения на передвижение во времени».
Вздрогнув, я вскинул голову, словно задремал. Игуаны и ее брата в комнате не было. Я не видел, как они ушли. По одну сторону от меня сидел Джим, по другую – Кики. Кажется, их все это тоже впечатлило.
– У-у-у-ухх… – сказал Джим. – Я бы как следует хряпнул бренди.
– Muy mareado, – сказал Кики. – No quiero ver mas [26]…
Джим и Кики идут к встроенному бару в углу комнаты. Я беру одну из книг, обернутую в рыжую кожу. Более темным оттенком красного выведено название: «Первый Рыжеволосый».
Мальчик-блондин с петлей на шее краснеет все гуще и гуще, красный цвет стекает по его телу, губы набухают, а красный потоп катится к его волосам и стекает по груди к паху, вниз по ногам, покрывая кожу рыжими волосами, мерцающими мягким огнем. Сердце его бьется о ребра, как птица о прутья клетки…
Я беру другую книгу в тяжелой синей обложке, похожей на гибкий металл. Золотыми буквами: «Синий Мутант». Открываю книгу и чувствую, как повеяло озоном.
Мальчик с синей сыпью вокруг гениталий, шеи и сосков, огонь сжигает его задницу и гениталии, медленный ледяной огонь у него за ухом, синие свечение в его глазах, бледная синева северных небес накатывает на белое, зрачки темно-пурпурные, синее дерьмо жжет ему задницу, как плавящийся под паяльником свинец… запах Лихорадки Синих Мутантов заполняет комнату, гнилостный металлический запах протухшего мяса исходит от него, покуда он извергает тлеющий синий фосфорический экскремент. Волосы на его лобке и заднице становятся ярко-синими и на них потрескивают искры…
Я смотрел на книги сверху, с космического корабля, заходящего на посадку.
Пурпурные сумерки ложатся на томный печальный город. Нас отвезли на виллу на окраине Лимы. Дом окружен обычной высокой стеной, увенчанной битым стеклом, словно кристаллами сахара на макушке пирога. Два этажа, балкон на втором, бугенвилия карабкается по фасаду.
Шофер поднес наш багаж и выдал ключи. Он также дал мне путеводитель, где были отмечены кое-какие магазины и деловые адреса.
Мы осмотрелись по сторонам. Мебель словно в витрине: крепкая, дорогая, заурядная. Застекленные книжные шкафы полны переплетенных в кожу энциклопедий, собраний Диккенса, Теккерея, Киплинга, книг по флоре и фауне Южной Америки, книг о птицах и о навигации. Нигде не видно никаких признаков того, что здесь кто-то когда-либо жил.
Сверяясь с картой Лимы на стеклянном кофейном столике, заваленном номерами «Нэйшнл Джиографик», я просмотрел адреса. Все – на Меркадо Майориста или рядом с ней. По одному из них располагался художественный салон… Гм… Я уже принял решение сфабриковать полные версии книг самостоятельно, если смогу найти подходящую бумагу. Сказать по правде, я все тверже был уверен, что именно за это мне и платили. Против одного из адресов на Меркадо было написано «Блюм & Круп Импорт-Экспорт». Это мои связные.
Лимская Меркадо Майориста занимает около четырех кварталов. Овощи, фрукты, свиньи, цыплята и другие продукты свозят сюда на грузовиках со всего Перу, чтобы здесь их разгрузили и продали. Лавки, киоски, бары и рестораны открыты двадцать четыре часа в сутки. Единственное, что можно сравнить с Меркадо Майориста – это Джемальфнаа в Марракеше. Джемальфнаа, однако, так долго служила аттракционом для туристов, что миллионы камер высосали из нее всю жизненную силу и заставили ее цвета потускнеть.
Меркадо редко посещают туристы, ее не считают этнографической достопримечательностью. У нее имеются определенные функции, и фольклор здесь присутствует чисто случайно. Уличные артисты собираются здесь потому, что всегда найдутся зрители с деньгами.
Мы шли и шли, минуя маленькие ресторанчики, торгующие горячим рыбным супом, мясом на вертеле, бурым хлебом… бары с музыкальными автоматами и танцующими парнями, китайские рестораны, заклинатели змей, акробат-велосипедист, дрессированные обезьянки. Очень смутно я расслышал флейту Пана.
Немного поодаль стоял небольшой кружок зрителей. Мальчик играл на бамбуковой флейте. Ему было около пятнадцати лет, у него были русые волосы, голубые глаза и запорошенное веснушками широкое лицо. Взглянув мальчику в глаза, я вдруг испытал шок узнавания. Его глаза были чисты и пусты, как синее небо над базаром, лишены всякого человеческого выражения: Пан, Козий Бог. Музыка продолжала играть у меня в голове, струилась вниз по склонам гор в синих сумерках, шелестела в траве лугов, мерцала на освещенных звездами ручьях, неслась вслед за осенними листьями по улицам, продуваемым ветром.
Я решил посетить художественный салон один. То, что мне нужно, будет под прилавком. Всякий, кто держит такого рода бумагу и чернила, наверняка занимается подделкой произведений искусства, а также, без сомнения, паспортов, и прочих документов. Двое посетителей запорют всю сделку. Все равно Кики хотел прогуляться по городу, а Джиму нужны были фотографические принадлежности.
Салон находился на грязной узенькой улочке рядом с базаром. В окне было выставлено несколько пыльных холстов, мольбертов и тюбиков с краской, что напомнило мне о резиновых бутербродах, которые подают в шведских барах, чтобы узаконить продажу спиртного. Толкнув дверь, я обнаружил, что она заперта. Я стал стучать. Наконец, дверь открыл мужчина средних лет в тяжелых очках без оправы и подозрительно взглянул на меня.
– Vous voulez?
– Du papier, monsieur!
– Entrez [27].
Он отошел в сторону и запер за мной дверь. Полная женщина с завитыми волосами и крупными брильянтами на жирных пальцах села за древний кассовый аппарат. До того она читала «Ле Фигаро», который остался лежать на прилавке. Она казалась напуганной. Как и он. Военные преступники, решил я, не колеблясь. Французские коллаборационисты.
– J’ai besoin de papier pour une tache speciale… Des livres qui devraient paraitre anciens [28].
Он кивнул, и что-то вроде улыбки тронуло его тонкие губы.
– Par ici, monsieur [29].
Он повел меня в заднюю комнату, где стояли длинный дубовый стол и несколько стульев. Железные сейфы с цилиндровыми замками занимали одну из стен. Он испытующе посмотрел на меня.
– Ah oui. – Он жестом указал на сейфы. – L’histoire, monsieur, a votre disposition… quelle epoque? Vous cherchez peut-etre un codex mayan? Un papirus d’Egypte? Quelque chose du Moyen Age?
– Plus recent… Dix-huitieme… environ 1702. [30]
– Кто это написал?
– Исследователь, который предпочел остаться безымянным. Исследования в этой области не поощряются. Если, как он предполагает, зачатие есть основная травма, то тогда оно же и основное орудие контроля.
Она жестом указала на книги, разложенные на столе. С первого же взгляда я заметил, как тщательно они раскрашены разнообразными цветами. Они казались очень дорогими.
– Вот это – копии. Пожалуйста, изучите их повнимательнее. Я заплачу миллион долларов за то, чтобы разыскать оригиналы.
– Насколько точны эти копии?
– Практически безукоризненны.
– Тогда зачем же вам оригиналы? Тщеславие коллекционера?
– Изменения, мистер Снайд, могут быть достигнуты лишь путем искажения оригинала. Единственное, что предварительно не записано в предварительно записанной вселенной – это сама предварительная запись. Копии могут лишь повторять сами себя, слово за словом. Любой вирус – копия. Можно прихорашивать его, сокращать, перемешивать его части между собой – все равно он будет воспроизводиться в прежней форме. Не будучи идеалисткой, я, тем не менее, отдала бы все, лишь бы не увидеть оригиналы в руках графини де Гульпа, графини де Вайль и их фабрики консервов…
– Мне не нужно воодушевляющего трепа – мне нужен аванс.
Она выложила на стол чек на двести тысяч зеленых. Я стал изучать книги, просматривая их по диагонали, чтобы составить общее впечатление. Они явно составлялись на протяжении самых разных стилей и эпох. Некоторые явно отдавали 20-ми годами, стариной «Великим Гэтсби», другие же словно порождены эдвардианской эрой Саки [23] и полны несносных мальчишеских проказ. В них ощущается подводное течение тайной фривольности, когда томные молодые аристократы читают эпиграммы на улицах посреди чумы, войны и смерти. А вот «Мальчики-разбойники» – сюжет в духе «Тома Свифта» [24], где мальчики-герои сражаются с безнадежно превосходящими их врагами.
Книги представляют собой цветные комиксы. «Хохмочки», как называет их Джим. Для того, чтобы перевести трехмерные голограммы на странный полупрозрачный материал страниц, был использован какой-то забытый метод цветной печати. На цвета больно смотреть. Невозможные оттенки красного, синего, сепии. Цвета, которые можно нюхать, пробовать на вкус, ощущать всем телом. Книжки для детей с иллюстрациями Босха: легенды, сказки, типические персонажи, поверхностные мотивации, изложенные с невинной детской жестокостью. Какие факты могли породить такие легенды?
Форма радиации, неизвестная в настоящее время, активизировала некий вирус. Эта вирусная болезнь вызвала биологические мутации, в особенности изменения в цвете волос и кожи, которые затем стали передаваться по наследству. Вирус, должно быть, воздействовал на центры секса и страха в центральной и периферической нервных системах, так что страх вызывал сексуальную одержимость, которая, в свою очередь, вновь вызывала страх, – и эта петля обратной связи во многих случаях вела к летальному исходу. Вирусная информация передавалась генетически, путем оргазмов, зачастую смертельных. Представляется возможным, что сожжения, заклания, отравления, удушения и повешения были по большей части периодическими галлюцинациями, порожденными вирусом в той точке, где стирается линия между иллюзией и реальностью. В течение поколений вирус образовывал доброкачественный симбиоз с носителем. Это был постоянно мутирующий вирус, красочный вирус, словно сами эти краски происходили из некоей полной значения зловещей жизни. Эти книги, скорее всего, отражают жизнь своего времени не больше, чем обложка «Сатердэй Ивнинг Пост», нарисованная Норманом Рокуэллом [25], отражает всю совокупность реальной американской жизни.
– Это полные копии оригиналов, которые я должен найти, или, лучше сказать, обнаружить?
– Нет, это фрагменты.
– Есть ли у вас хоть малейшее представление о том, что содержится в других книгах? – спросил я.
Она бросила взгляд на чек.
– А у вас?
Я кивнул.
– В них может оказаться та самая правда, которую эти книги представляют внешне столь ужасно и тошнотворно приукрашенной, что она остается непроницаемой, точно зеркало.
Я положил чек в свой кошелек.
– И столь же обманчивой, – добавил я и вновь обратился к книгам.
Чем дальше я читал, тем отчетливее усиливалось мое недомогание, близкое к обмороку. У меня разболелась голова от красок – глубокой электрической синевы южного неба, взрывов зеленого у прудов и каналов, обтягивающего красного бархата одежд, пурпурных, красных и розовых цветов больной кожи. Ядовитые миазмы красок поднимались над книгами, будто плотный осязаемый туман.
Я расстегнул воротник. Мысли расплывались и казались чужими, словно кто-то читал мне по этим книгам лекцию, из которой я порой улавливал случайную фразу… английские субтитры?
«Было время, когда существовал язык, немедленно понимаемый всяким, кто обладал представлением о языке». Санитарный фургон I Мировой войны?
Я попытался всмотреться в изображение более пристально; не уверен до конца, однако я и вправду видел это с фотографической точностью… старая порыжевшая фотография, датированная 1917 годом.
«Они устранили ограничения на передвижение во времени».
Вздрогнув, я вскинул голову, словно задремал. Игуаны и ее брата в комнате не было. Я не видел, как они ушли. По одну сторону от меня сидел Джим, по другую – Кики. Кажется, их все это тоже впечатлило.
– У-у-у-ухх… – сказал Джим. – Я бы как следует хряпнул бренди.
– Muy mareado, – сказал Кики. – No quiero ver mas [26]…
Джим и Кики идут к встроенному бару в углу комнаты. Я беру одну из книг, обернутую в рыжую кожу. Более темным оттенком красного выведено название: «Первый Рыжеволосый».
Мальчик-блондин с петлей на шее краснеет все гуще и гуще, красный цвет стекает по его телу, губы набухают, а красный потоп катится к его волосам и стекает по груди к паху, вниз по ногам, покрывая кожу рыжими волосами, мерцающими мягким огнем. Сердце его бьется о ребра, как птица о прутья клетки…
Я беру другую книгу в тяжелой синей обложке, похожей на гибкий металл. Золотыми буквами: «Синий Мутант». Открываю книгу и чувствую, как повеяло озоном.
Мальчик с синей сыпью вокруг гениталий, шеи и сосков, огонь сжигает его задницу и гениталии, медленный ледяной огонь у него за ухом, синие свечение в его глазах, бледная синева северных небес накатывает на белое, зрачки темно-пурпурные, синее дерьмо жжет ему задницу, как плавящийся под паяльником свинец… запах Лихорадки Синих Мутантов заполняет комнату, гнилостный металлический запах протухшего мяса исходит от него, покуда он извергает тлеющий синий фосфорический экскремент. Волосы на его лобке и заднице становятся ярко-синими и на них потрескивают искры…
Я смотрел на книги сверху, с космического корабля, заходящего на посадку.
Пурпурные сумерки ложатся на томный печальный город. Нас отвезли на виллу на окраине Лимы. Дом окружен обычной высокой стеной, увенчанной битым стеклом, словно кристаллами сахара на макушке пирога. Два этажа, балкон на втором, бугенвилия карабкается по фасаду.
Шофер поднес наш багаж и выдал ключи. Он также дал мне путеводитель, где были отмечены кое-какие магазины и деловые адреса.
Мы осмотрелись по сторонам. Мебель словно в витрине: крепкая, дорогая, заурядная. Застекленные книжные шкафы полны переплетенных в кожу энциклопедий, собраний Диккенса, Теккерея, Киплинга, книг по флоре и фауне Южной Америки, книг о птицах и о навигации. Нигде не видно никаких признаков того, что здесь кто-то когда-либо жил.
Сверяясь с картой Лимы на стеклянном кофейном столике, заваленном номерами «Нэйшнл Джиографик», я просмотрел адреса. Все – на Меркадо Майориста или рядом с ней. По одному из них располагался художественный салон… Гм… Я уже принял решение сфабриковать полные версии книг самостоятельно, если смогу найти подходящую бумагу. Сказать по правде, я все тверже был уверен, что именно за это мне и платили. Против одного из адресов на Меркадо было написано «Блюм & Круп Импорт-Экспорт». Это мои связные.
Лимская Меркадо Майориста занимает около четырех кварталов. Овощи, фрукты, свиньи, цыплята и другие продукты свозят сюда на грузовиках со всего Перу, чтобы здесь их разгрузили и продали. Лавки, киоски, бары и рестораны открыты двадцать четыре часа в сутки. Единственное, что можно сравнить с Меркадо Майориста – это Джемальфнаа в Марракеше. Джемальфнаа, однако, так долго служила аттракционом для туристов, что миллионы камер высосали из нее всю жизненную силу и заставили ее цвета потускнеть.
Меркадо редко посещают туристы, ее не считают этнографической достопримечательностью. У нее имеются определенные функции, и фольклор здесь присутствует чисто случайно. Уличные артисты собираются здесь потому, что всегда найдутся зрители с деньгами.
Мы шли и шли, минуя маленькие ресторанчики, торгующие горячим рыбным супом, мясом на вертеле, бурым хлебом… бары с музыкальными автоматами и танцующими парнями, китайские рестораны, заклинатели змей, акробат-велосипедист, дрессированные обезьянки. Очень смутно я расслышал флейту Пана.
Немного поодаль стоял небольшой кружок зрителей. Мальчик играл на бамбуковой флейте. Ему было около пятнадцати лет, у него были русые волосы, голубые глаза и запорошенное веснушками широкое лицо. Взглянув мальчику в глаза, я вдруг испытал шок узнавания. Его глаза были чисты и пусты, как синее небо над базаром, лишены всякого человеческого выражения: Пан, Козий Бог. Музыка продолжала играть у меня в голове, струилась вниз по склонам гор в синих сумерках, шелестела в траве лугов, мерцала на освещенных звездами ручьях, неслась вслед за осенними листьями по улицам, продуваемым ветром.
Я решил посетить художественный салон один. То, что мне нужно, будет под прилавком. Всякий, кто держит такого рода бумагу и чернила, наверняка занимается подделкой произведений искусства, а также, без сомнения, паспортов, и прочих документов. Двое посетителей запорют всю сделку. Все равно Кики хотел прогуляться по городу, а Джиму нужны были фотографические принадлежности.
Салон находился на грязной узенькой улочке рядом с базаром. В окне было выставлено несколько пыльных холстов, мольбертов и тюбиков с краской, что напомнило мне о резиновых бутербродах, которые подают в шведских барах, чтобы узаконить продажу спиртного. Толкнув дверь, я обнаружил, что она заперта. Я стал стучать. Наконец, дверь открыл мужчина средних лет в тяжелых очках без оправы и подозрительно взглянул на меня.
– Vous voulez?
– Du papier, monsieur!
– Entrez [27].
Он отошел в сторону и запер за мной дверь. Полная женщина с завитыми волосами и крупными брильянтами на жирных пальцах села за древний кассовый аппарат. До того она читала «Ле Фигаро», который остался лежать на прилавке. Она казалась напуганной. Как и он. Военные преступники, решил я, не колеблясь. Французские коллаборационисты.
– J’ai besoin de papier pour une tache speciale… Des livres qui devraient paraitre anciens [28].
Он кивнул, и что-то вроде улыбки тронуло его тонкие губы.
– Par ici, monsieur [29].
Он повел меня в заднюю комнату, где стояли длинный дубовый стол и несколько стульев. Железные сейфы с цилиндровыми замками занимали одну из стен. Он испытующе посмотрел на меня.
– Ah oui. – Он жестом указал на сейфы. – L’histoire, monsieur, a votre disposition… quelle epoque? Vous cherchez peut-etre un codex mayan? Un papirus d’Egypte? Quelque chose du Moyen Age?
– Plus recent… Dix-huitieme… environ 1702. [30]