Страница:
– Что там такое?
– Патруль, кажется.
Мы вышли за пределы резервации, а наказание за нахождение здесь без разрешения властей – добела раскаленная петля. Живыми нас не возьмут. У нас ботинки с цианидом, подушки спрессованного газа в двойных подошвах. Определенное движение пальцами ног – и нас окутает тучей цианида, Зеленая Гвардия хватается за посиневшие глотки, а мы взмываем в небеса, покинув свои тела. Еще у нас есть огнеметы на ракетном топливе, очень эффективные в ближнем бою.
Это не патруль. Это шайка голых мальчишек, покрытых эрогенными язвами. Проходя мимо, они хихикают, поглаживая и царапая друг друга. Время от времени они трахают друг друга, вертя хула-хупы под звуки идиотского мамбо.
– Это всего лишь прокаженные детишки, – ворчит Али. – Давайте приготовим кофейку.
Мы пьем черный кофе из жестяных кружек, запивая им свои сухие пайки.
Бунты призывников
И снова в Тамагис
Где голые трубадуры стреляют в сопливых бабуинов
– Патруль, кажется.
Мы вышли за пределы резервации, а наказание за нахождение здесь без разрешения властей – добела раскаленная петля. Живыми нас не возьмут. У нас ботинки с цианидом, подушки спрессованного газа в двойных подошвах. Определенное движение пальцами ног – и нас окутает тучей цианида, Зеленая Гвардия хватается за посиневшие глотки, а мы взмываем в небеса, покинув свои тела. Еще у нас есть огнеметы на ракетном топливе, очень эффективные в ближнем бою.
Это не патруль. Это шайка голых мальчишек, покрытых эрогенными язвами. Проходя мимо, они хихикают, поглаживая и царапая друг друга. Время от времени они трахают друг друга, вертя хула-хупы под звуки идиотского мамбо.
– Это всего лишь прокаженные детишки, – ворчит Али. – Давайте приготовим кофейку.
Мы пьем черный кофе из жестяных кружек, запивая им свои сухие пайки.
Бунты призывников
Вот так я и очутился в компании учпоканного шкипера на старом задрипанном протекающем космическом сухогрузе с виселичным управлением, и всю самую тяжелую артиллерию планеты испытывали на нас: Графиня де Гульпа (совсем не такая важная особа, как хотел меня уверить Пирсон), ЦРУ и Совет, Блюм и Киностудия. Я считал, что нам еще повезет, если доберемся до Хобокена. Случилось так, что мы очутились всего лишь в нескольких милях от того, что сейчас является Нижним Манхэттеном.
Четверо ребятишек настояли на том, чтобы сводить нас в «Двойную В» в Нью-Йорке. Когда мы вошли внутрь, я увидел, что место в целом сильно переменилось. Виселицы пропали, но на стене над барной стойкой прибиты две петли с медными табличками: «Веревка, на которой повесили Бабуина О’Тула – 3 июня 1852 года» и «Веревка, на которой повесили Вшивого Луи – 3 июня 1852 года». И фотография Бабуина и Вшивого, стоящих бок о бок у двойной виселицы.
Интерьер теперь выполнен под Нью-Йорк образца 1860 года: хрустальные канделябры в виде виноградных лоз и огромная голая женщина в золоченой раме над баром. Я замечаю Марти, сидящего за шампанским с четырьмя головорезами с деревянными лицами, он машет мне.
– Вы, парни, давайте к нам, выпейте шампусика.
Мы садимся; головорезы окидывают нас холодными рыбьими взглядами, которые надо понимать типа «что это за пидоры?». Вместе с лихорадкой все-таки обретешь определенные преимущества. У нас у всех вирусное ощущение слабых мест любого противника, а Круп преподал нам кое-какие основы психической рукопашной. Техника в целом основывается на частой смене сигналов – люблю тебя / ненавижу тебя – но это действует только после того, как обнаружены слабые места противника.
Вскоре мы приводим этих олухов в чувство при помощи правильно выбранных манер. Из налетчиков можно сварить чудный супчик. Всякий, кто внешне крут, внутри слаб. Но не пытайтесь заниматься переключаловом не с теми, с кем следует. Попробуете это с бухариком – а он возьми и ответь вам броском тесака. И не связывайтесь с мафиозным доном, сидящим перед собственной продуктовой лавкой.
Когда мы входим в «Двойную В» в Тамагисе, мы видим на механизме виселицы тяжелый висячий замок со свинцовой печатью и надпись на медной табличке: «Все публичные повешения запрещены указом Полиции ДНК».
– Во-во, – говорит нам бармен. – Все правильно. Нет больше публички. Таков закон.
Смерти, чтобы быть правдивой, требуется случайный свидетель, и публичное повешение правдиво именно благодаря случайным свидетелям. В Саду Эдема Господь Бог оставил Адама и Еву одних есть плоды с Висельного Дерева, а потом зачпокнул обратно, как случайный коридорный, который просто проходил мимо по коридору и услышал звуки любовной игры.
– Что здесь происходит?
– Видели на улице хоть одного Собаколова или хоть одну Сирену?
– Вообще-то нет, если разобраться.
– И не увидите.
Бармен – маленький тощий ирландец средних лет с горящими глазами. Он одет в узкий зеленый костюм. Он подхватывает каждой рукой по десять стаканов, расставляет их по стойке и начинает протирать.
– У нас тут был бунт. Ребятишки перебили в Тамагисе всех Собаколовов и большую часть Сирен… – Он смотрит стакан на свет. – Теперь все детишки хотят добраться до Вагдаса и получить ответы. Я им говорю, что каждый раз, как находишь ответ, под ним находишь еще шесть вопросов, как эльфов под поганкой.
Нью-Йорк – «Двойная В» – 1860 год:
Маленький тощий ирландец средних лет, одетый в мерзкий зеленый костюм, бабахает по барной стойке пивной кружкой, и наступает благоговейная тишина. Он вспрыгивает на стойку, и его лицо искажено, как у злобного эльфа, когда он выплевывает слова:
– Банкиры на Уолл-Стрите и жидки выкупают своих сыночков за триста долларов.
Его глаза горят, а волосы стоят дыбом.
– А как быть вам и мне, которые не видят трехсот долларов зараз даже в год? Нас загребают в их занюханную армию сражаться за занюханных ниггеров.
Поднимается звериный рев. Посетители сбиваются вокруг стойки, размахивая дубинами и железными ломами. Зеленый человечек сигает вниз.
– Чего мы ждем? Приглашения от Городского Совета? Пошли!
Около пятидесяти разъяренных мужчин и парней, жаждущих крови, и несколько визжащих гарпий маршируют за ним, вопя: «Смерть! Смерть! Смерть!»
– С чего начался бунт?
– Ну, сами знаете, как оно бывает с бунтами. Одно накладывается на другое, выше и выше – а потом происходит взрыв.
Он швыряет треснувший стакан в мусорный бак с двадцати футов. «Собаколовы начали проводить рейды за пределами районов честной игры, а в Городском Совете движение Висельных Отцов ратует за расширение этих районов. Потом две иностранные графини, как они себя называют, – ну да, графиня де Давайль – покупают виллы на горе и устраивают там нечто под названием „Институт Генетики“, и ходят слухи о пересадках органов, которые делают эти костоправы, доставленные из Йасс-Ваддаха.
– Ну, это уже просто кранты… – вставляю я.
– Кранты и есть. Дальше эти питающиеся мальчиками суки вводят свою собственную Спецполицию с правом ношения огнестрельного оружия и заставляют Совет ввести паспортный режим, так что каждого, у кого паспорт не проштампован и не переоформлен, можно арестовать и повесить в Институте. И всем мальчикам пришлось или выписывать себе эти паспорта, или рисковать, что их схватят где угодно.
Однажды ночью сюда входят пятеро СП, проверяют паспорта и начинают выволакивать какого-то парнишку. У них, конечно, пушки при себе. Но не очень-то им это помогло. Ребятки бросились на них с «розочками», ножами, стульями, молотили их ногами, коленями и локтями. Четверых детишек убили, но эспешников просто разорвали на куски. Видите, вон там кровавые пятна? Потом какой-то маленький ирландский мальчишка, которого я никогда не видел раньше, вспрыгивает на барную стойку и визжит: «Чего мы ждем? Ждем, пока нас выдоят эти иностранные бляди, как оттраханных коров? Смерть! Смерть! Смерть!»
СП и Собаколовы забаррикадировались в Садах Таинственных Наслаждений, готовые защищать богатеньких до последней капли крови, и до этого очень скоро дошло. Они открывают пулеметный огонь, но мальчики рассыпаются и продолжают наступать, швыряя булыжники и бутылки с «коктейлем Молотова».
Не меньше сотни убиты в течение каких-то секунд, а другие тем временем перелезли через баррикады и порубили охрану на гамбургеры. Потом они штурмуют гору и вопят:
– Смерть заморским сукам!
Ну, графини и их костоправы унесли свои задницы на автогиростате. Их виллы разграбили и спалили дотла, а заодно уж и другие виллы. Висельных Отцов пошвыряли в костер вместе со всеми Сиренами, которых смогли найти. Некоторые дети богачей перешли на сторону толпы, поэтому несколько больших вилл не тронули. Но с тех пор, конечно, богачи оставили свои прежние замашки.
Я быстро понимаю, что здесь произошло нечто большее, чем спонтанный взрыв перенаселенных, измученных нищетой трущоб. Весь этот спектакль был срежиссирован наверху, чтобы доказать необходимость усиления полицейского режима, и кое-кто из предводителей толпы наверняка был агентом денежных мешков.
«Молодой человек в грязном рабочем комбинезоне, доблестно сражавшийся вместе с толпой, был убит полицией, и тогда обнаружились его аристократические черты, ухоженные руки и нежная белая кожа. Хоть и одет он был, как рабочий, в грязную одежду и несвежую рубаху, под ними были прекрасные кашемировые штаны, красивая дорогая жилетка и хорошая парусиновая рубашка. Его личность так и не была установлена».
Герберт Эсбьюри, «Нью-йоркские банды», стр. 154.
Среди смятения и разрухи, в горящем разграбленном городе, на улицах, заваленныех мертвыми и умирающими, уличные мальчишки танцуют и скачут, как веселые беззаботные эльфы. На многих – маски Хэллоуина. Мальчик в костюме с нарисованным скелетом плюхается наземь рядом с окоченевшим трупом, глумливо передразнивая его.
– Ты мертвый, и ты воняешь. – Он вскакивает и несется прочь.
Они пляшут вокруг умирающего полицейского и передразнивают его предсмертную агонию.
– А чего б тебе не встать и не прекратить драку?
Они хватают его шапку и кокарду, гоняются друг за другом.
– Остановитесь, именем закона, – издеваются они.
Мальчик хватает пальто и жилетку в разграбленном магазине. Выскакивает другой мальчик с фальшивой бородой и в маске в виде черепа.
– Стреляйте ему по яйцам! Стреляйте ему по яйцам! Пальто и жилетка – мои!
– Призвали нового комманданте, который принял условия бунтовщиков. Сирен, уцелевших благодаря тому, что они где-то скрывались, заперли в лицензионных борделях или депортировали в Йасс-Ваддах. Им пришлось идти туда в чем мать родила. Двести миль по пустыне, дикие собаки, гиены и леопарды ждут их там не дождутся. Ребятишки выстроились в ряд и выгнали их за ворота виселичными петлями.
Бармен пускается в пляс и поет, стуча ложками по стаканам:
– И семенные барыги тоже ушли, большинство. Не могут работать при новых условиях. И скатертью дорожка людям Ростовщика.
У Марти дела идут неплохо. Действуя через приятеля в Департаменте Записей Городского Совета, он проворачивает делишки по отказу от собственности в выгоревших районах. Когда рассеется дым, он станет владельцем большого ломтя Нижнего Манхэттена. «Сначала компенсация, а потом – контракты на строительство. На всем этом можно наварить немеряно».
У него есть отряды уличных мальчишек, чтобы поддерживать огонь в очагах. Мальчишек-бунтовщиков можно впоследствии использовать для устрашения любых чересчур бойких граждан, которые попытаются потребовать назад свою собственность. Мальчишки выкрикивают оскорбления в адрес гостей. «Я словил сифак, когда трахнул тебя в жопу». Лазают по домам, словно обезьяны, злобно заглядывают в окна, швыряют с крыш камнями в прохожих, мочатся и дрочат с балконов.
Множество таких мальчишек спит в турецких банях, где мы расквартировались. Они расхаживают вокруг нагишом, передразнивая всё и вся. От предсмертных конвульсий они особенно тащатся, катаются по полу тут и там, визжа, стеная и спуская, а остальные описываются от смеха.
Наконец, Круп собирается с мыслями. В дверях – двое эспешников-фрицев.
– Все увольнительные отменены. Немедленно возвращайтесь на борт.
Следующая остановка: будущее.
Четверо ребятишек настояли на том, чтобы сводить нас в «Двойную В» в Нью-Йорке. Когда мы вошли внутрь, я увидел, что место в целом сильно переменилось. Виселицы пропали, но на стене над барной стойкой прибиты две петли с медными табличками: «Веревка, на которой повесили Бабуина О’Тула – 3 июня 1852 года» и «Веревка, на которой повесили Вшивого Луи – 3 июня 1852 года». И фотография Бабуина и Вшивого, стоящих бок о бок у двойной виселицы.
Интерьер теперь выполнен под Нью-Йорк образца 1860 года: хрустальные канделябры в виде виноградных лоз и огромная голая женщина в золоченой раме над баром. Я замечаю Марти, сидящего за шампанским с четырьмя головорезами с деревянными лицами, он машет мне.
– Вы, парни, давайте к нам, выпейте шампусика.
Мы садимся; головорезы окидывают нас холодными рыбьими взглядами, которые надо понимать типа «что это за пидоры?». Вместе с лихорадкой все-таки обретешь определенные преимущества. У нас у всех вирусное ощущение слабых мест любого противника, а Круп преподал нам кое-какие основы психической рукопашной. Техника в целом основывается на частой смене сигналов – люблю тебя / ненавижу тебя – но это действует только после того, как обнаружены слабые места противника.
Вскоре мы приводим этих олухов в чувство при помощи правильно выбранных манер. Из налетчиков можно сварить чудный супчик. Всякий, кто внешне крут, внутри слаб. Но не пытайтесь заниматься переключаловом не с теми, с кем следует. Попробуете это с бухариком – а он возьми и ответь вам броском тесака. И не связывайтесь с мафиозным доном, сидящим перед собственной продуктовой лавкой.
Когда мы входим в «Двойную В» в Тамагисе, мы видим на механизме виселицы тяжелый висячий замок со свинцовой печатью и надпись на медной табличке: «Все публичные повешения запрещены указом Полиции ДНК».
– Во-во, – говорит нам бармен. – Все правильно. Нет больше публички. Таков закон.
Смерти, чтобы быть правдивой, требуется случайный свидетель, и публичное повешение правдиво именно благодаря случайным свидетелям. В Саду Эдема Господь Бог оставил Адама и Еву одних есть плоды с Висельного Дерева, а потом зачпокнул обратно, как случайный коридорный, который просто проходил мимо по коридору и услышал звуки любовной игры.
– Что здесь происходит?
– Видели на улице хоть одного Собаколова или хоть одну Сирену?
– Вообще-то нет, если разобраться.
– И не увидите.
Бармен – маленький тощий ирландец средних лет с горящими глазами. Он одет в узкий зеленый костюм. Он подхватывает каждой рукой по десять стаканов, расставляет их по стойке и начинает протирать.
– У нас тут был бунт. Ребятишки перебили в Тамагисе всех Собаколовов и большую часть Сирен… – Он смотрит стакан на свет. – Теперь все детишки хотят добраться до Вагдаса и получить ответы. Я им говорю, что каждый раз, как находишь ответ, под ним находишь еще шесть вопросов, как эльфов под поганкой.
Нью-Йорк – «Двойная В» – 1860 год:
Маленький тощий ирландец средних лет, одетый в мерзкий зеленый костюм, бабахает по барной стойке пивной кружкой, и наступает благоговейная тишина. Он вспрыгивает на стойку, и его лицо искажено, как у злобного эльфа, когда он выплевывает слова:
– Банкиры на Уолл-Стрите и жидки выкупают своих сыночков за триста долларов.
Его глаза горят, а волосы стоят дыбом.
– А как быть вам и мне, которые не видят трехсот долларов зараз даже в год? Нас загребают в их занюханную армию сражаться за занюханных ниггеров.
Поднимается звериный рев. Посетители сбиваются вокруг стойки, размахивая дубинами и железными ломами. Зеленый человечек сигает вниз.
– Чего мы ждем? Приглашения от Городского Совета? Пошли!
Около пятидесяти разъяренных мужчин и парней, жаждущих крови, и несколько визжащих гарпий маршируют за ним, вопя: «Смерть! Смерть! Смерть!»
– С чего начался бунт?
– Ну, сами знаете, как оно бывает с бунтами. Одно накладывается на другое, выше и выше – а потом происходит взрыв.
Он швыряет треснувший стакан в мусорный бак с двадцати футов. «Собаколовы начали проводить рейды за пределами районов честной игры, а в Городском Совете движение Висельных Отцов ратует за расширение этих районов. Потом две иностранные графини, как они себя называют, – ну да, графиня де Давайль – покупают виллы на горе и устраивают там нечто под названием „Институт Генетики“, и ходят слухи о пересадках органов, которые делают эти костоправы, доставленные из Йасс-Ваддаха.
– Ну, это уже просто кранты… – вставляю я.
– Кранты и есть. Дальше эти питающиеся мальчиками суки вводят свою собственную Спецполицию с правом ношения огнестрельного оружия и заставляют Совет ввести паспортный режим, так что каждого, у кого паспорт не проштампован и не переоформлен, можно арестовать и повесить в Институте. И всем мальчикам пришлось или выписывать себе эти паспорта, или рисковать, что их схватят где угодно.
Однажды ночью сюда входят пятеро СП, проверяют паспорта и начинают выволакивать какого-то парнишку. У них, конечно, пушки при себе. Но не очень-то им это помогло. Ребятки бросились на них с «розочками», ножами, стульями, молотили их ногами, коленями и локтями. Четверых детишек убили, но эспешников просто разорвали на куски. Видите, вон там кровавые пятна? Потом какой-то маленький ирландский мальчишка, которого я никогда не видел раньше, вспрыгивает на барную стойку и визжит: «Чего мы ждем? Ждем, пока нас выдоят эти иностранные бляди, как оттраханных коров? Смерть! Смерть! Смерть!»
СП и Собаколовы забаррикадировались в Садах Таинственных Наслаждений, готовые защищать богатеньких до последней капли крови, и до этого очень скоро дошло. Они открывают пулеметный огонь, но мальчики рассыпаются и продолжают наступать, швыряя булыжники и бутылки с «коктейлем Молотова».
Не меньше сотни убиты в течение каких-то секунд, а другие тем временем перелезли через баррикады и порубили охрану на гамбургеры. Потом они штурмуют гору и вопят:
– Смерть заморским сукам!
Ну, графини и их костоправы унесли свои задницы на автогиростате. Их виллы разграбили и спалили дотла, а заодно уж и другие виллы. Висельных Отцов пошвыряли в костер вместе со всеми Сиренами, которых смогли найти. Некоторые дети богачей перешли на сторону толпы, поэтому несколько больших вилл не тронули. Но с тех пор, конечно, богачи оставили свои прежние замашки.
Я быстро понимаю, что здесь произошло нечто большее, чем спонтанный взрыв перенаселенных, измученных нищетой трущоб. Весь этот спектакль был срежиссирован наверху, чтобы доказать необходимость усиления полицейского режима, и кое-кто из предводителей толпы наверняка был агентом денежных мешков.
«Молодой человек в грязном рабочем комбинезоне, доблестно сражавшийся вместе с толпой, был убит полицией, и тогда обнаружились его аристократические черты, ухоженные руки и нежная белая кожа. Хоть и одет он был, как рабочий, в грязную одежду и несвежую рубаху, под ними были прекрасные кашемировые штаны, красивая дорогая жилетка и хорошая парусиновая рубашка. Его личность так и не была установлена».
Герберт Эсбьюри, «Нью-йоркские банды», стр. 154.
* * *
Среди смятения и разрухи, в горящем разграбленном городе, на улицах, заваленныех мертвыми и умирающими, уличные мальчишки танцуют и скачут, как веселые беззаботные эльфы. На многих – маски Хэллоуина. Мальчик в костюме с нарисованным скелетом плюхается наземь рядом с окоченевшим трупом, глумливо передразнивая его.
– Ты мертвый, и ты воняешь. – Он вскакивает и несется прочь.
Они пляшут вокруг умирающего полицейского и передразнивают его предсмертную агонию.
– А чего б тебе не встать и не прекратить драку?
Они хватают его шапку и кокарду, гоняются друг за другом.
– Остановитесь, именем закона, – издеваются они.
Мальчик хватает пальто и жилетку в разграбленном магазине. Выскакивает другой мальчик с фальшивой бородой и в маске в виде черепа.
– Стреляйте ему по яйцам! Стреляйте ему по яйцам! Пальто и жилетка – мои!
* * *
– Призвали нового комманданте, который принял условия бунтовщиков. Сирен, уцелевших благодаря тому, что они где-то скрывались, заперли в лицензионных борделях или депортировали в Йасс-Ваддах. Им пришлось идти туда в чем мать родила. Двести миль по пустыне, дикие собаки, гиены и леопарды ждут их там не дождутся. Ребятишки выстроились в ряд и выгнали их за ворота виселичными петлями.
Бармен пускается в пляс и поет, стуча ложками по стаканам:
Он протирает стойку бара с одного конца до другого.
Она для меня жирновата
Она для меня жирновата
Я не хочу ее
Ты можешь взять ее
Ии-эх – для меня жирновата.
– И семенные барыги тоже ушли, большинство. Не могут работать при новых условиях. И скатертью дорожка людям Ростовщика.
У Марти дела идут неплохо. Действуя через приятеля в Департаменте Записей Городского Совета, он проворачивает делишки по отказу от собственности в выгоревших районах. Когда рассеется дым, он станет владельцем большого ломтя Нижнего Манхэттена. «Сначала компенсация, а потом – контракты на строительство. На всем этом можно наварить немеряно».
У него есть отряды уличных мальчишек, чтобы поддерживать огонь в очагах. Мальчишек-бунтовщиков можно впоследствии использовать для устрашения любых чересчур бойких граждан, которые попытаются потребовать назад свою собственность. Мальчишки выкрикивают оскорбления в адрес гостей. «Я словил сифак, когда трахнул тебя в жопу». Лазают по домам, словно обезьяны, злобно заглядывают в окна, швыряют с крыш камнями в прохожих, мочатся и дрочат с балконов.
Множество таких мальчишек спит в турецких банях, где мы расквартировались. Они расхаживают вокруг нагишом, передразнивая всё и вся. От предсмертных конвульсий они особенно тащатся, катаются по полу тут и там, визжа, стеная и спуская, а остальные описываются от смеха.
Наконец, Круп собирается с мыслями. В дверях – двое эспешников-фрицев.
– Все увольнительные отменены. Немедленно возвращайтесь на борт.
Следующая остановка: будущее.
И снова в Тамагис
Когда нас впервые расквартировали в Тамагисе, это было такое странное и опасное место, что нам не представилось шанса даже расслабиться и осмотреться. В то время Тамагис находился в руках женщин, их Собаколовов и Сирен, которые управляли городом при поддержке слабого и зависимого Городского Совета.
После бунтов, резни Сирен и Собаколовов, бегства графинь и их свиты, назначения нового Комманданте из Вагдаса, власть перешла к мужчинам. Новый Комманданте распустил Городской Совет и взял всю власть в свои руки.
Бунтовщики сделались городской элитой – они задают здесь тон и диктуют правила. Стало модно искать ответы или вопросы, лежащие за гранью секса и смерти. Посему молодежь Тамагиса направилась в академии Вагдаса. Я имею в виду приблизительно десятую часть населения. Как всегда, самыми упорными оказались бюргеры: лавочники, хозяева ресторанов и баров, торговцы, ремесленники и фермеры.
По форме Тамагис похож на окружность, он обнесен стеной с воротами с четырех сторон света. Населяет его около двадцати тысяч человек, но размеры города позволяют вместить намного больше.
Поскольку для эмансипированной молодежи уединенность не имеет особого значения, живут они по выбору – или в общих спальнях, или в отдельных хижинах с общими удобствами. Подобная концентрация населения дает возможность размещать пруды, фермы, птичьи дворы и сады внутри защитного периметра, так что город практически живет на самообеспечении.
Богачи, пожелавшие откреститься от мрачной связи с Собаколовами, Сиренами, хищными графинями и печально известными Отцами-Висельниками из старого Городского Совета, были вынуждены вернуть свои имения в оборот. Некоторые открыли свои дома для молодежных коммун. Так как новый Комманданте изгнал всех коров за пределы города, молоко приходилось завозить извне.
Главная площадь города представляет собой нечто среднее между марракешской Джелфнаа и лимской Меркадо Майориста, она со всех сторон окружена парками и деревьями. Я сижу в кафе «Красная Ночь» с Далфаром, Блуи и Джимми Ли, попивая чай. По приказу нового Комманданте в Тамагисе запрещены табак и алкоголь.
От стола к столу бродит парень, в котором я узнаю прежнего беглеца, изгнанного из «Двойной В». Теперь он – герой-бунтовщик.
Он тащит корзину, полную ксиукутлей. Эта такая змейка, вся в красно-оранжевых пятнышках, ее яд вызывает эротические конвульсии и сильный понос – здесь ее часто применяют в качестве прикола для «прописки» в коммунах. Конечно, тот же эффект можно получить от продуктов в ампулах или шприцах, но для богачей фольклорные мелочи по-прежнему имеют значение. Какие-то ребята, явно при деньгах, как раз покупали у мальчика его змеек.
Глянув на площадь, я замечаю человека, толкающего тележку, нагруженную какими-то ящиками. Рядом с ним идет молодой фриц.
– Похоже, Круп загружает корабль.
– Ну да, – отвечает Джимми. Сразу после бунтов он скупил все удавки на рынке и подмял под себя все источники сырья. Петли он собирается продавать туристам в Ба’адане. Всех старых торговцев удавками он заставил перейти на тканье ковров… завозит Красную Гарь, Белых Ангелов, Синие Ожоги и Черный Свет – и завозит много. Смешивает со шпанской мушкой и продает в ба’аданские бордели.
– Да, он теперь воротила.
– Цены взвинчивает, сукин сын.
– Тогда нам стоит затариться впрок.
Мы прогуливаемся по базару, прицениваясь к цветным ампулам и афродизиакам. Цены почти что удвоились, но мы знаем, что в Ба’адане то же самое стоит раз в двадцать дороже.
От Красной Гари у тебя появляются прыщи и красная сыпь, которая осыпает всю твою ярко-красную задницу, чешется и зудит. Сверху Гарь можно заполировать Красным Чпоком. Это опасно: иногда случаются внутренние кровотечения и даже самопроизвольный разрыв позвонков.
Белые Ангелы превращают твою малафью в чистый свет. Снежный Чпок – вспышка холодного белого света с горячими искрами секса. Синий Ожог, который обычно смешивают с яхе, одновременно горячий и холодный. Ты кончаешь синим с холодным ментоловым жаром, а Синий Чпок похож на цианид и озон.
Черный Свет делает тебя черным, как обсидиан, и вышибает у тебя из мозгов все белые слова, так что ты только там, где происходит секс, а Черный Чпок выбивает тебя из синхрона. Зеленка – что-то среднее между животным и растением. Ты кончаешь зеленым, и твои яйца лопаются от Зеленого Чпока, как гороховые стручки.
Цвета можно и смешивать – скажем, Красную Гарь со Снежным Чпоком… получаются колокольчики розового огня, звенящие в небе, пока ты нанизываешь на член целый хор ангелов. А твой партнер созерцает голубые сумерки в чердачной комнате под звуки далеких паровозных гудков. Или, скажем, берешь Красную Гарь, смазываешь Черным Чпоком и извергаешь из себя темно-пурпурное семя. А можно сделать триколор: красный, блядь, синий, который, блядь, белый, и красный чпокает синий, синий чпокает белый, белый чпокает красный.
Рекомендую Особый Радужный – все цвета сразу. Ты извергаешь и Ниагарский Водопад, и пик Пайкса, открытки с видами, радугу и даже северное сияние. Шаг вперед и ввысь – радуются стар и млад. Молодежи это особенно необходимо. Иногда они забывают героев лихорадки, которые сделали все эти удовольствия доступными для маленьких мальчиков.
Да, да, я – герой лихорадки… Одри думал, когда делал выбор. Но легче мне от этого не стало. Да, я герой лихорадки и, зная, чего стоили эти продукты, я не люблю смотреть на то, как их отмеривают и продают пьяным лбам из Американского Легиона. Да, это правда – Отцы Города проводят слет Американского Легиона. Толпы поп-звезд наполняют ба’аданские «Хилтон» и «Американ Экспресс».
Хозяин, сухой седоватый старик в серой джеллабе, следует за нами, показывая всевозможные редкости и извиняясь за высокие цены.
– Ой, Кусачая Чесотка! – восклицает Одри. – То, что нужно для моего рождественского спектакля в школе. Давай сюда ящик!
– Да, тут еще и Первички. Беру все!
Первый Чпок имеет гиацинтовый запах тугих молодых членов, аромат школьных туалетов, раздевалок, ректальной слизи и летнего пота, клопомора и карболки – запахи, уводящие в прошлое, к первой дрочьбе, – и заставляет надолго засесть на толчок – если не сможешь подстроиться под скорость полета. На Первичке не засидишься.
Хозяин все упаковал. Мы расплачиваемся и просим доставить товар в почтовую каюту «Билли Селесты».
Я останавливаюсь у книжной лавки рядом с каналом, чтобы взять себе какого-нибудь легкого чтива на дорогу в Ба’адан. У старого француза, курящего «Житан», я покупаю «Островного изгнанника» Конрада, «Путешествие девушки» Дентона Уэлча и «Брака-Варвара» Джона Джейкса.
Мы проходим цветочные рынки, лавки флористов и оранжереи. Орхидеи, растущие прямо в теле, усики, возбуждающие растительные страсти. Тут есть даже человекообразная мандрагора высотой в шесть футов.
– А она визжит? – интересуется Одри.
– Еще как, сынок. Когда он визжит, все живое в радиусе двадцати ярдов отправляется прямиком на тот свет. Вся ее прелесть в том, что он питается твоим дерьмом… даже толчка в доме не надо.
– А от чего она визжит?
– Когда ты ее ебешь. Или дрочишь ему, или лижешь – визжит, что твоя сирена.
– А что будет, если мы подвесим его зеленую задницу, корни и все остальное? – спрашивает Джонни.
– Сынок, если ты это сделаешь, ты сделаешь то, что человечество никогда не решалось сотворить. Ты нарушишь баланс между животным и растительным мирами. Визг мандрагоры погубит всю планету. Это будет последний вопль.
– Да, опасное оружие, – улыбается Одри. – Взял бы, не будь она такой здоровой.
Тамагис – как мозаика, сложенная из фрагментов множества городов. Мы идем по улице, вымощенной стертым синим булыжником, словно по пригороду Эдинбурга, и тут рядом с нами появляется маленький мальчик. Сначала мне показалось, что ему года четыре. У него развалистая моряцкая походка. На нем шорты, белая морская курточка и белые теннисные туфли. Я кладу руку ему на плечо, и он чуть ли не вцепляется в нее своими острыми зубками.
– Убери руки, ублюдок.
Теперь я вижу, что это миниатюрный юноша лет восемнадцати.
Потом мы возвращаемся на корабль. Этот парнишка, вытянувший из кармана бескозырку, тоже идет с нами. Мы забираемся в свою каюту, в которой уже сидят два фрица – Круп расчищает место для груза. Надеюсь, он сможет оторваться от земли. Смог. Следующая остановка: Ба’адан.
После бунтов, резни Сирен и Собаколовов, бегства графинь и их свиты, назначения нового Комманданте из Вагдаса, власть перешла к мужчинам. Новый Комманданте распустил Городской Совет и взял всю власть в свои руки.
Бунтовщики сделались городской элитой – они задают здесь тон и диктуют правила. Стало модно искать ответы или вопросы, лежащие за гранью секса и смерти. Посему молодежь Тамагиса направилась в академии Вагдаса. Я имею в виду приблизительно десятую часть населения. Как всегда, самыми упорными оказались бюргеры: лавочники, хозяева ресторанов и баров, торговцы, ремесленники и фермеры.
По форме Тамагис похож на окружность, он обнесен стеной с воротами с четырех сторон света. Населяет его около двадцати тысяч человек, но размеры города позволяют вместить намного больше.
Поскольку для эмансипированной молодежи уединенность не имеет особого значения, живут они по выбору – или в общих спальнях, или в отдельных хижинах с общими удобствами. Подобная концентрация населения дает возможность размещать пруды, фермы, птичьи дворы и сады внутри защитного периметра, так что город практически живет на самообеспечении.
Богачи, пожелавшие откреститься от мрачной связи с Собаколовами, Сиренами, хищными графинями и печально известными Отцами-Висельниками из старого Городского Совета, были вынуждены вернуть свои имения в оборот. Некоторые открыли свои дома для молодежных коммун. Так как новый Комманданте изгнал всех коров за пределы города, молоко приходилось завозить извне.
Главная площадь города представляет собой нечто среднее между марракешской Джелфнаа и лимской Меркадо Майориста, она со всех сторон окружена парками и деревьями. Я сижу в кафе «Красная Ночь» с Далфаром, Блуи и Джимми Ли, попивая чай. По приказу нового Комманданте в Тамагисе запрещены табак и алкоголь.
От стола к столу бродит парень, в котором я узнаю прежнего беглеца, изгнанного из «Двойной В». Теперь он – герой-бунтовщик.
Он тащит корзину, полную ксиукутлей. Эта такая змейка, вся в красно-оранжевых пятнышках, ее яд вызывает эротические конвульсии и сильный понос – здесь ее часто применяют в качестве прикола для «прописки» в коммунах. Конечно, тот же эффект можно получить от продуктов в ампулах или шприцах, но для богачей фольклорные мелочи по-прежнему имеют значение. Какие-то ребята, явно при деньгах, как раз покупали у мальчика его змеек.
Глянув на площадь, я замечаю человека, толкающего тележку, нагруженную какими-то ящиками. Рядом с ним идет молодой фриц.
– Похоже, Круп загружает корабль.
– Ну да, – отвечает Джимми. Сразу после бунтов он скупил все удавки на рынке и подмял под себя все источники сырья. Петли он собирается продавать туристам в Ба’адане. Всех старых торговцев удавками он заставил перейти на тканье ковров… завозит Красную Гарь, Белых Ангелов, Синие Ожоги и Черный Свет – и завозит много. Смешивает со шпанской мушкой и продает в ба’аданские бордели.
– Да, он теперь воротила.
– Цены взвинчивает, сукин сын.
– Тогда нам стоит затариться впрок.
Мы прогуливаемся по базару, прицениваясь к цветным ампулам и афродизиакам. Цены почти что удвоились, но мы знаем, что в Ба’адане то же самое стоит раз в двадцать дороже.
От Красной Гари у тебя появляются прыщи и красная сыпь, которая осыпает всю твою ярко-красную задницу, чешется и зудит. Сверху Гарь можно заполировать Красным Чпоком. Это опасно: иногда случаются внутренние кровотечения и даже самопроизвольный разрыв позвонков.
Белые Ангелы превращают твою малафью в чистый свет. Снежный Чпок – вспышка холодного белого света с горячими искрами секса. Синий Ожог, который обычно смешивают с яхе, одновременно горячий и холодный. Ты кончаешь синим с холодным ментоловым жаром, а Синий Чпок похож на цианид и озон.
Черный Свет делает тебя черным, как обсидиан, и вышибает у тебя из мозгов все белые слова, так что ты только там, где происходит секс, а Черный Чпок выбивает тебя из синхрона. Зеленка – что-то среднее между животным и растением. Ты кончаешь зеленым, и твои яйца лопаются от Зеленого Чпока, как гороховые стручки.
Цвета можно и смешивать – скажем, Красную Гарь со Снежным Чпоком… получаются колокольчики розового огня, звенящие в небе, пока ты нанизываешь на член целый хор ангелов. А твой партнер созерцает голубые сумерки в чердачной комнате под звуки далеких паровозных гудков. Или, скажем, берешь Красную Гарь, смазываешь Черным Чпоком и извергаешь из себя темно-пурпурное семя. А можно сделать триколор: красный, блядь, синий, который, блядь, белый, и красный чпокает синий, синий чпокает белый, белый чпокает красный.
Рекомендую Особый Радужный – все цвета сразу. Ты извергаешь и Ниагарский Водопад, и пик Пайкса, открытки с видами, радугу и даже северное сияние. Шаг вперед и ввысь – радуются стар и млад. Молодежи это особенно необходимо. Иногда они забывают героев лихорадки, которые сделали все эти удовольствия доступными для маленьких мальчиков.
Да, да, я – герой лихорадки… Одри думал, когда делал выбор. Но легче мне от этого не стало. Да, я герой лихорадки и, зная, чего стоили эти продукты, я не люблю смотреть на то, как их отмеривают и продают пьяным лбам из Американского Легиона. Да, это правда – Отцы Города проводят слет Американского Легиона. Толпы поп-звезд наполняют ба’аданские «Хилтон» и «Американ Экспресс».
Хозяин, сухой седоватый старик в серой джеллабе, следует за нами, показывая всевозможные редкости и извиняясь за высокие цены.
– Ой, Кусачая Чесотка! – восклицает Одри. – То, что нужно для моего рождественского спектакля в школе. Давай сюда ящик!
– Да, тут еще и Первички. Беру все!
Первый Чпок имеет гиацинтовый запах тугих молодых членов, аромат школьных туалетов, раздевалок, ректальной слизи и летнего пота, клопомора и карболки – запахи, уводящие в прошлое, к первой дрочьбе, – и заставляет надолго засесть на толчок – если не сможешь подстроиться под скорость полета. На Первичке не засидишься.
Хозяин все упаковал. Мы расплачиваемся и просим доставить товар в почтовую каюту «Билли Селесты».
Я останавливаюсь у книжной лавки рядом с каналом, чтобы взять себе какого-нибудь легкого чтива на дорогу в Ба’адан. У старого француза, курящего «Житан», я покупаю «Островного изгнанника» Конрада, «Путешествие девушки» Дентона Уэлча и «Брака-Варвара» Джона Джейкса.
Мы проходим цветочные рынки, лавки флористов и оранжереи. Орхидеи, растущие прямо в теле, усики, возбуждающие растительные страсти. Тут есть даже человекообразная мандрагора высотой в шесть футов.
– А она визжит? – интересуется Одри.
– Еще как, сынок. Когда он визжит, все живое в радиусе двадцати ярдов отправляется прямиком на тот свет. Вся ее прелесть в том, что он питается твоим дерьмом… даже толчка в доме не надо.
– А от чего она визжит?
– Когда ты ее ебешь. Или дрочишь ему, или лижешь – визжит, что твоя сирена.
– А что будет, если мы подвесим его зеленую задницу, корни и все остальное? – спрашивает Джонни.
– Сынок, если ты это сделаешь, ты сделаешь то, что человечество никогда не решалось сотворить. Ты нарушишь баланс между животным и растительным мирами. Визг мандрагоры погубит всю планету. Это будет последний вопль.
– Да, опасное оружие, – улыбается Одри. – Взял бы, не будь она такой здоровой.
Тамагис – как мозаика, сложенная из фрагментов множества городов. Мы идем по улице, вымощенной стертым синим булыжником, словно по пригороду Эдинбурга, и тут рядом с нами появляется маленький мальчик. Сначала мне показалось, что ему года четыре. У него развалистая моряцкая походка. На нем шорты, белая морская курточка и белые теннисные туфли. Я кладу руку ему на плечо, и он чуть ли не вцепляется в нее своими острыми зубками.
– Убери руки, ублюдок.
Теперь я вижу, что это миниатюрный юноша лет восемнадцати.
Потом мы возвращаемся на корабль. Этот парнишка, вытянувший из кармана бескозырку, тоже идет с нами. Мы забираемся в свою каюту, в которой уже сидят два фрица – Круп расчищает место для груза. Надеюсь, он сможет оторваться от земли. Смог. Следующая остановка: Ба’адан.
Где голые трубадуры стреляют в сопливых бабуинов
В контору «Американ Экспресс» врываются мальчики в лосинах с гульфиками и кожаных камзолах, со средневековыми инструментами в руках. Клерк ищет глазами охрану. К окошку подходит молодой длинноволосый блондин.
– Чем я могу вам помочь?
– Мы хотим уехать.
– Уехать? Куда конкретно?
Мальчики сбрасывают одежду.
– Туда, где голые трубадуры стреляют в сопливых бабуинов.
Они открывают огонь из пулеметов «Венус» 22-ого калибра, звук такой, словно пердит раскаленный металла. Персонал и посетители падают замертво.
Закадровый голос из динамиков: Это простые милые люди / На ней традиционный Атрумп / Много лун назад они сказали / Он предложил мне чашу Шмууна, смеси черного рома и менструальной кровью тюленя / Теперь они покажут мне церемонию Священного Дядьки / Мискта демонстрирует, как готовится poi mansu / Мы останавливаемся для осмотра традиционного Ульдерьма, который обязательно следует осмотреть перед тем, как этот молодой крестьянин сделает Булункмаш со своей невестой / Старый Англинг болен / И ничего нельзя сделать? / Консультировались с волшебником Санфразом / Бесценна каждая пядь пахотной земли / Все отходы должно сбрасывать в Юнгерн, либо в компостные ямы / Трава Френ – хорошо, от нее очень весело / Юноши кричали муку муку факи факи / Как долго это старичье сможет выдерживать напор современной технологии? / Он сказал – давным-давно, много тысяч лун тому назад на северном небе появился красный свет / Этот свет довел людей до безумия и множество погибло от ужасной чумы / Все, что осталось от древнего города Ба’адан: глиняные стены посреди песка / Умей они говорить, что за истории они бы поведали/
Да, истории длинные и удивительные. Тацит упоминал, что скифы, воинственный кочевой народ, вешали пленников, как шерифы Дикого Запада. Геродот дает впечатляющий отчет об их обычаях.
Когда умер скифский царь, пятьдесят чистокровных арабских скакунов и пятьдесят прекрасных юношей были задушены, выпотрошены и превращены в чучела. Лошадей расположили полукругом вокруг могилы, юношей посадили на лошадей, удерживаемые на месте шестом, проходящим одним концом сквозь тело лошади в землю, а другим, для лучшей осанки – через анальное отверстие юноши до верхушки его черепа…
Губительное красное зарево заливает северную половину неба, купает город Тамагис в мерцающем алом свете, свет мерцает и переливается от светло-розового до темно-пурпурного, течет, как вода, по древним извилистым улочкам, выбитым в пустынном камне, который припудрен песком – стараниями поколений шаркающих ног.
Первое, что бросается здесь в глаза – мертвая, глухая тишина запорошенных песком улиц. Но потом мы услышали звуки музыки и пение – в поле зрения появилась странная процессия. Колонну возглавляли нагие мальчики в сапогах из сгнивших шкур, кишевших червями. За ними шли кони, на которых сидели обнаженные привязанные юноши. Мальчики-падальщики скачут, ржут, встают на дыбы и пускают газы, скалясь, как лошади.
Процессия останавливается перед могилой Царя, и коней душат особыми петлями, которые нельзя расслабить. Конь встает на дыбы, выкатывает глаза, и кровь брызжет из его ноздрей… лошади невыносимо превращаются в юношей… сжимающиеся лица выплевывают лошадиные зубы, словно пули. Конь заваливается набок, судорожно бьется, отшвыривая копыта, сухожилия и шкуру, из-под которых пробивается человеческая кожа. Другой перекатывается на спину, задрав ноги кверху. Его хвост бьется меж человеческих ног, болтающихся человеческих гениталий, сверкающих шпор. Внутренности брызжут из сжимающегося живота, и мозг сочится из глазниц.
Когда они восстают из раздавленных лошадиных тел, рыжеволосые мальчики в сапогах из шкур, снятых с падали хватают их со злорадными идиотскими ухмылками. Задушены все кони и все юноши.
Настало время резни, к которой они с великой радостью приступают. Один мальчик подбадривает своих компаньонов при помощи комичного стриптиза: он обвивает свое тело лошадиными потрохами, которые спадают с него, обнажив торчащий член. Он высовывает язык и извергает семя под громогласный хохот своих друзей. Они – простые и веселые люди.
Пора за работу. Надо набить лошадей ароматическими травами и наколоть юношей на шесты, чтобы они прочно держались в седле до тех пор, пока лошади и их наездники не рассыплются в красную пыль. Юные Падальщики уносятся вдаль и исчезают в маленьких песчаных вихрях под красным небом, расцвеченным метеорами и северным сиянием.
– Йиппиайи! Йппииайоу! Призраки-всадники на небесах.
В пустынных землях прохлада каменных уборных / Увиты розами сортиры в сонный полдень летний / Мертвые листья в писсуаре / J’aime ces types vicieux qui se montrent la bite [43] / Найди себя во флоте / Ладно, бездельники, кыш на палубу / Голые мальчики болтаются повсюду в воздухе, брыкая ногами и дергаясь в воздухе в такт со сменой цветов ан их коже / Один извергает семя цвета густой сепии с запахом флотской прачечной и черной рвоты на выцветшей фиолетовой фотографии и он поражает нежным розовым цветом ракушек с гиацинтовым запахом юных эрекций 1910 молодой моряк во время эпидемии желтой лихорадки в Панаме нанялся работать в больнице он знал что рано или поздно подхватит заразу и когда началась чесотка и на лобке и на анусе появилась красная сыпь он копается в своих штанах принюхивается к запаху рвоты и дрожи лихорадки в желтой оливковой зелени темного красного дерева и черных спазмах смерти. Вспыхивают и сверкают на небе радуги в поблекших календарях… заходим на неоновую посадку в портлендский клуб «Радуга».
– Чем я могу вам помочь?
– Мы хотим уехать.
– Уехать? Куда конкретно?
Мальчики сбрасывают одежду.
– Туда, где голые трубадуры стреляют в сопливых бабуинов.
Они открывают огонь из пулеметов «Венус» 22-ого калибра, звук такой, словно пердит раскаленный металла. Персонал и посетители падают замертво.
Закадровый голос из динамиков: Это простые милые люди / На ней традиционный Атрумп / Много лун назад они сказали / Он предложил мне чашу Шмууна, смеси черного рома и менструальной кровью тюленя / Теперь они покажут мне церемонию Священного Дядьки / Мискта демонстрирует, как готовится poi mansu / Мы останавливаемся для осмотра традиционного Ульдерьма, который обязательно следует осмотреть перед тем, как этот молодой крестьянин сделает Булункмаш со своей невестой / Старый Англинг болен / И ничего нельзя сделать? / Консультировались с волшебником Санфразом / Бесценна каждая пядь пахотной земли / Все отходы должно сбрасывать в Юнгерн, либо в компостные ямы / Трава Френ – хорошо, от нее очень весело / Юноши кричали муку муку факи факи / Как долго это старичье сможет выдерживать напор современной технологии? / Он сказал – давным-давно, много тысяч лун тому назад на северном небе появился красный свет / Этот свет довел людей до безумия и множество погибло от ужасной чумы / Все, что осталось от древнего города Ба’адан: глиняные стены посреди песка / Умей они говорить, что за истории они бы поведали/
Да, истории длинные и удивительные. Тацит упоминал, что скифы, воинственный кочевой народ, вешали пленников, как шерифы Дикого Запада. Геродот дает впечатляющий отчет об их обычаях.
Когда умер скифский царь, пятьдесят чистокровных арабских скакунов и пятьдесят прекрасных юношей были задушены, выпотрошены и превращены в чучела. Лошадей расположили полукругом вокруг могилы, юношей посадили на лошадей, удерживаемые на месте шестом, проходящим одним концом сквозь тело лошади в землю, а другим, для лучшей осанки – через анальное отверстие юноши до верхушки его черепа…
Губительное красное зарево заливает северную половину неба, купает город Тамагис в мерцающем алом свете, свет мерцает и переливается от светло-розового до темно-пурпурного, течет, как вода, по древним извилистым улочкам, выбитым в пустынном камне, который припудрен песком – стараниями поколений шаркающих ног.
Первое, что бросается здесь в глаза – мертвая, глухая тишина запорошенных песком улиц. Но потом мы услышали звуки музыки и пение – в поле зрения появилась странная процессия. Колонну возглавляли нагие мальчики в сапогах из сгнивших шкур, кишевших червями. За ними шли кони, на которых сидели обнаженные привязанные юноши. Мальчики-падальщики скачут, ржут, встают на дыбы и пускают газы, скалясь, как лошади.
Процессия останавливается перед могилой Царя, и коней душат особыми петлями, которые нельзя расслабить. Конь встает на дыбы, выкатывает глаза, и кровь брызжет из его ноздрей… лошади невыносимо превращаются в юношей… сжимающиеся лица выплевывают лошадиные зубы, словно пули. Конь заваливается набок, судорожно бьется, отшвыривая копыта, сухожилия и шкуру, из-под которых пробивается человеческая кожа. Другой перекатывается на спину, задрав ноги кверху. Его хвост бьется меж человеческих ног, болтающихся человеческих гениталий, сверкающих шпор. Внутренности брызжут из сжимающегося живота, и мозг сочится из глазниц.
Когда они восстают из раздавленных лошадиных тел, рыжеволосые мальчики в сапогах из шкур, снятых с падали хватают их со злорадными идиотскими ухмылками. Задушены все кони и все юноши.
Настало время резни, к которой они с великой радостью приступают. Один мальчик подбадривает своих компаньонов при помощи комичного стриптиза: он обвивает свое тело лошадиными потрохами, которые спадают с него, обнажив торчащий член. Он высовывает язык и извергает семя под громогласный хохот своих друзей. Они – простые и веселые люди.
Пора за работу. Надо набить лошадей ароматическими травами и наколоть юношей на шесты, чтобы они прочно держались в седле до тех пор, пока лошади и их наездники не рассыплются в красную пыль. Юные Падальщики уносятся вдаль и исчезают в маленьких песчаных вихрях под красным небом, расцвеченным метеорами и северным сиянием.
– Йиппиайи! Йппииайоу! Призраки-всадники на небесах.
В пустынных землях прохлада каменных уборных / Увиты розами сортиры в сонный полдень летний / Мертвые листья в писсуаре / J’aime ces types vicieux qui se montrent la bite [43] / Найди себя во флоте / Ладно, бездельники, кыш на палубу / Голые мальчики болтаются повсюду в воздухе, брыкая ногами и дергаясь в воздухе в такт со сменой цветов ан их коже / Один извергает семя цвета густой сепии с запахом флотской прачечной и черной рвоты на выцветшей фиолетовой фотографии и он поражает нежным розовым цветом ракушек с гиацинтовым запахом юных эрекций 1910 молодой моряк во время эпидемии желтой лихорадки в Панаме нанялся работать в больнице он знал что рано или поздно подхватит заразу и когда началась чесотка и на лобке и на анусе появилась красная сыпь он копается в своих штанах принюхивается к запаху рвоты и дрожи лихорадки в желтой оливковой зелени темного красного дерева и черных спазмах смерти. Вспыхивают и сверкают на небе радуги в поблекших календарях… заходим на неоновую посадку в портлендский клуб «Радуга».