Бестужева Светлана. Вычислить и обезвредить

   Но часовню Иверской божьей матери я должен был посетить! Бабушка просила меня поставить там свечку. Меня преследовала навязчивая мысль о том, что если я это сделаю, мне обязательно повезет. Часовня на Красной площади. Это же где-то очень близко.
   Однако полицейские, то есть милиционеры, которых я спрашивал, не понимали моего французского. А спрашивать по-русски я не рискнул. Пришлось отложить на следующий день. Ожидание стоило мне бессонной ночи. Я смотрел из окна номера на панораму ночного города и вспоминал то, что совсем недавно говорила Майя. То немногое, о чем она говорила по-русски, а потом, с трогательной старательностью школьницы, пыталась перевести на французский:
   "Ты меня никогда не прогонишь:
   Не отталкивают весну!
   Ты меня и перстом не тронешь:
   Слишком нежно пою ко сну.
   Ты меня никогда не ославишь:
   Мое имя - вода для уст.
   Ты меня никогда не оставишь:
   Дверь открыта и дом твой - пуст..."
   Так могла бы сказать Мари, если бы я нашел время её послушать. Но теперь я действительно никогда её не оставлю, но не потому, что мой дом пуст. Нет, Господи, только не поэтому!
   На следующее утро в толпе журналистов, которая собралась в пресс-центре, я сразу заметил рыжую головку Майи. И на сердце почему-то потеплело. Глупо, конечно, но у меня возникло ощущение близости родного человека. Хотя - кто она мне и кто я ей? "Что он Гекубе, что ему Гекуба?"...
   На сей раз возле неё не было ни вчерашней девицы, ни отвергнутого воздыхателя. Но сама она выглядела такой бледной и уставшей.То ли слишком хорошо провела ночь, то ли как раз наоборот. Чисто интуитивно я почему-то склонялся к последней версии. А когда заглянул в её глаза, то понял, что интуиция не подвела меня и на сей раз. Еще одна бедняжка.
   - Как дела, Майя? - спросил я.
   Дежурный вопрос, предполагавший столь же дежурно-оптимистический ответ. Но я услышал нечто нестандартное:
   - Знаете, я загадала, что если сегодня встречу вас, то все будет хорошо.
   - У кого?
   - Ну-у, вообще хорошо.
   - Все и у всех? Так не бывает.
   - Знаю. Ой, уже пора тянуть жребий! Пойдемте, Пьер, попытаемся достать счастливый билетик.
   Не знаю, что она при этом имела в виду. Да, в качестве счастливой приметы я, кажется, ещё не фигурировал. Конечно, все когда-то бывает впервые и все-таки...
   Жребий определил совместный для нас день. Мы с Майей должны были присутствовать в одно и то же время на одних и тех же мероприятиях. До первого, в Кремле, оставалось ещё немного времени, и я предложил пройти пешком до Красной площади.
   - Мы успеем зайти в часовню? Помните, я вчера говорил, - сказал я, когда мы вышли из здания АПН. - Где Кремль и Красная площадь.
   Майя как-то странно взглянула на меня и явно замялась.
   - Что-нибудь не так? Туда не пускают иностранцев?
   - Да нет, не в этом дело. Видите ли, Пьер, этой часовни нет.
   Мне показалось, что я ослышался.
   - Как нет? Совсем нет? Почему?
   - Ее снесли, давно уже, до моего рождения. Тогда в Москве снесли много храмов. Храм Христа Спасителя, например. Там теперь бассейн, мы будем проходить мимо него.
   - А вместо часовни - что?
   - Ничего. Проезд на площадь. Пустое место.
   - А как же насчет того, что "свято место пусто не бывает"? - попытался пошутить я, хотя внутри у меня все сжалось от какого-то смутного ощущения тревоги и утраты. - По-моему, у русских есть такая поговорка, да?
   - У нас все бывает, - неопределенно ответила Майя. - Мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь.
   - А при чем тут вы? Не вы же часовню сносили.
   Несмотря на серьезность ситуации, Майя как-то по-девчоночьи хихикнула, услышав мою последнюю фразу. И тут же извинилась.
   - Я не над вами, не думайте. Просто у нас есть фильм, комедия, там человеку объясняют, чего он натворил, когда нашелся. А он, помимо всего, ещё и плясал на развалинах часовни какого-то там века. Он у милиционера и спрашивает виновато: "Простите, а часовню тоже я развалил?" Ну, вот и сейчас...
   - Действительно, смешно, - согласился я.
   Меня не оставляло ощущение того, что за нами следят. Я просто кожей чувствовал это. Майя рассказывала какие-то сюжеты из жизни, но я слушал её вполуха. Я читал, что в Советском Союзе следят за иностранцами, фиксируют буквально каждый их шаг, и думал, что я, вероятно, не представляю исключения. Счастье еще, что они не знают и не догадываются о моем настоящем происхождении. Тут, пожалуй, пошла бы совсем другая игра. А если... Если уже не просто догадываются - знают? Вчера я очень примитивно подставился, когда уводил Майю от неприятных встреч и разговоров. Ее, возможно, и уберег, а зачем?
   Беда состояла в том, что ответить на этот вопрос я не мог даже самому себе. Пожалел? Глупо. Посочувствовал? Еще глупее. Но - сделал, а, как известно, обратно в тюбик запихнуть зубную пасту ещё никому не удавалось.
   Не помню, о чем мы разговаривали с Майей весь этот долгий, бесконечный день. Помню только отдельные, как бы вырванные из контекста фразы. Так или иначе все эти фразы касались только одного предмета, точнее, человека - её возлюбленного.Только эта тема заставляла её говорить ярко и образно. И забывать практически обо всем остальном. Правда, я запомнил кое-что, касавшееся также и меня.
   - У вас удивительный взгляд, - сказала она, когда мы пили кофе в каком-то небольшом и не слишком чистом заведении. - Когда вы снимаете эти ваши очки. Нечто завораживающее. И очень, ну до неприличия похоже на взгляд...
   - Это у меня фамильное, - попытался я увести её от навязчивых ассоциаций. - Моя прабабка была необыкновенной красавицей, бабушка, кстати, тоже. Глаза и взгляд я унаследовал от них. Мне говорили, что прабабушка взглядом могла просто околдовать. Смешно, правда?
   - Было бы смешно, - меланхолически ответила Майя, - когда бы не было так грустно. Не знаю, от кого унаследовал взгляд человек, которого я... Но он меня, похоже, действительно околдовал. Это просто амок какой-то, безумие.
   Возражать я не стал, симптомы были мне слишком хорошо известны. Но Майя, по-видимому, и не ждала моей реакции на это откровение. Она с отсутствующим видом курила сигарету и думала явно не о предстоящей пресс-конференции в каком-то там доме. Кажется, доме литераторов, если я правильно понял.
   - А ведь он мне ни слова, ни разу, никогда не сказал о любви, - вдруг нарушила она молчание.
   Как видно, эта мысль пришла ей в голову не сию минуту. Судя по всему, это был просто всплеск уже наболевшего.
   - Если любит - обязательно скажет, - как можно более дипломатично ответил я.
   А про себя подумал: "Только бы не слишком поздно, когда ничего уже нельзя ни вернуть, ни исправить". Но мысли Майя читать не умела, а моя уклончивая, осторожная фраза заставила её глаза засиять абсолютно сумасшедшей надеждой:
   - Конечно! Конечно же, скажет. Потом, когда все будет позади...
   - Что именно? - поразился я.
   - Да этот чертов визит... - отозвалась она, мгновенно осеклась и покраснела.
   "Так, - подумал я, - ситуация проясняется. - Девочка, безусловно, имеет отношение к определенным органам. Но используют её, похоже, втемную. Иначе она ни за что не сказала бы ничего подобного. А уж так натурально смущаться. Или в ней погибла великая актриса?"
   - А где работает ваш друг? - задал я хоть и уместный, но достаточно провокационный вопрос. Ответ на него должен был прояснить многое.
   - Он... - явно растерялась Майя. - Он... Вы не поверите, Пьер, я точно не знаю! Правда, не знаю. Я такая дура, да? Влюбилась по уши, а сама не знаю, где человек работает.
   - И не догадываетесь?
   На этот вопрос она отвечать не стала. Да и не нужен мне был её ответ. Но неужели со мной так грубо работают? Чего они хотят этим добиться? Явки с повинной, что ли? Не дождутся. Или... дают мне понять таким вот образом, что им известно... Что, черт побери, им может быть известно? Там же не ясновидящие работают. Но если меня смогла выследить одна организация, почему бы и другой не сделать то же самое? Теоретически - возможно. Практически...
   - А вы не боитесь неприятностей, Майя? Общение с иностранцем... У вас это, кажется, не приветствуется. Или я ошибаюсь?
   - Не ошибаетесь, - ответила она и снова залилась краской до самых ушей. - Ой, простите, я опять что-то не то ляпнула. У нас с этим полный порядок. Это раньше было, лет тридцать назад. Я читала.
   Она читала! На месте её родителей я бы просто запер её дома и никуда без няни не выпускал. В жизни не видел более легкомысленной особы!
   - А что обо всем этом думают ваши родители? - перевел я разговор на менее скользкую тему. - Или вы с ними не откровенничаете? Я - о ваших чувствах.
   - У меня нет родителей, - спокойно ответила она. - Я их не помню. Меня воспитывала бабушка, а несколько лет назад она умерла. Так что откровенничать мне не с кем. Вот вам и досталось по полной программе.
   Всю мою осторожность, весь мой скептицизм по отношению к этой рыжей простушке точно волной смыло огромное чувство жалости и сострадания. Вот уж не подозревал, что способен на подобные эмоции! Сирота, одинокая. Это многое объясняло. Ей не хватало взрослой опеки, отца, вот она и потянулась к первому, кто мог это дать. Ей крокодила можно было подсунуть: она бы и его полюбила, если бы он не сожрал её в первую же минуту, а притворился добрым и внимательным. Старо, как мир, но срабатывает безупречно.
   - Бабушка, помню, всегда меня утешала так, - задумчиво продолжала Майя. - "Придет время, будет и пора..."
   - И вас тоже? - вырвалось у меня.
   Она посмотрела на меня с каким-то непонятным выражением и спросила:
   - А кто она была, ваша бабушка? Я имею в виду национальность?
   Я даже не сразу нашелся с ответом. Тогда она добавила:
   - Вы ведь понимаете по-русски, правда? Не думайте, я не полная идиотка. Иногда даже я умею сложить два и два так, чтобы получилось четыре. Редко, к сожалению.
   - Вы ошибаетесь, Майя, - заставил я себя улыбнуться. - Когда-то я пытался самостоятельно заниматься русским языком, но бросил. Очень трудно. Кое-что, возможно, в памяти и сохранилось.
   - Пусть так, - пожала она плечами. - Я никому не скажу, правда-правда. Просто в обмен на все свои тайны я получила один ваш крохотный секрет. Вы же о моих никому не расскажете?
   Она тряхнула головой, почти естественно рассмеялась и сменила тему.
   - Какая красивая у вас ручка. Можно посмотреть?
   "Нельзя!" - чуть было не крикнул я, но опомнился. Правда, резкое движение все-таки сделал. Получилось так, что я откровенно пожмотничал. Некрасиво, но все лучше, чем давать опасный предмет в чужие руки. И потом кто знает, зачем она это попросила? Сама же сказала, что не полная идиотка.
   Ни в этот день, ни на следующий мне не удалось приблизиться к объекту. Рейгана очень надежно охраняли, как я заметил, не только американцы, но и русские. Пару раз возникала критическая ситуация, но либо кто-то заслонял президента, либо у меня не было возможности выстрелить и попытаться после этого исчезнуть. Наконец, я понял, что остается один-единственный шанс проводы. Вот там, в аэропорту, с трибуны-подиума для прессы... Почему-то я ни минуты не сомневался в том, что жребий на сей раз будет ко мне благосклонен.
   Так и получилось. В то утро я почему-то не увидел Майю, поехал в аэропорт с другими счастливчиками-журналистами. И испытывал странное сожаление оттого, что, судя по всему, проститься с новой знакомой мне не удастся. Где я её найду, когда все мероприятия закончатся? Да и когда? Если все пойдет так, как я наметил, мне будет просто не до этого. В любом случае будет не до этого. И, встав на отведенное мне место, я уже думал только о том, что предстоит.
   Через несколько минут я выстрелю. Через несколько минут, возможно, судьба человечества изменит маршрут, а я обрету последний призрачный шанс снова встретиться с Мари. Никто сразу не поймет, что произошло, я успею уронить оружие и столкнуть его ногой с подиума вниз. Больше никаких улик ни у кого нет и не будет. Через несколько минут...
   Мне отчаянно мешал вдруг возникший звон в ушах. Это был даже не тонкий писк, а что-то вроде набата. "По ком звонит колокол?.." Кто-то говорил, что такого вопроса никогда не нужно задавать, совершенно не исключено - колокол звонит по тебе.
   Судя по оживлению, президентский кортеж был уже совсем близко. "Набат" прекратился так же внезапно, как начался. Вот и все, господа-товарищи. Сейчас, сейчас...
   - Пьер! - вдруг услышал я женский голос. - Пьер!
   Я вздрогнул и обернулся. Майя, стоявшая в группе каких-то мужчин, махала мне рукой. Господи, зачем она? Что она наделала! Я встретился взглядом с человеком, стоявшим рядом с ней. Я уже где-то его видел, точно, видел! Тогда, в баре... Но не только тогда, слишком уж знакомо мне его лицо.
   Справа и слева от меня внезапно возникли два парня мощного телосложения. Они меня все-таки вычислили и приняли меры. Самое время, молодцы, ребята. Рейган уже ступил на дорожку, ведущую к самолету. А меня очень ловко избавили от фотоаппарата. Подстраховываются... Только зря. Я медленно, очень медленно положил руки на перила и замер. Все, точка. Кто-то уже принял за меня окончательное решение, и обжалованию оно не подлежало.
   Я не сделал последней остававшейся у меня попытки выстрелить в Рейгана. Но остановила меня не охрана. Эти ребята не смогли бы мне помешать, если бы я захотел выполнить свою задачу. Снизу вверх, через разделявшее нас пустое пространство на меня смотрела... Мари. Я понимал, что это - Майя, но видел глаза Мари. И не мог убить человека на её глазах. Даже дуэли не происходят в присутствии любимой женщины. А уж убийство...
   И ещё одно обстоятельство, хотя, возможно, оно было просто плодом моего воображения: лицо человека, стоявшего рядом с Майей... Я только теперь понял, кого он мне так напоминал. Меня! Меня самого!
   Это был я, и у меня был холодный и безжалостный взгляд убийцы. Или охотника, выследившего и наконец затравившего зверя. Впрочем, разве это не одно и то же?
   Значит, все-таки Майя... Что ж, я догадывался. Но догадывалась ли об этом она сама? Она любила так, как Мари любила меня. Теперь я второй раз увидел того, к кому обращено это чувство, мне достаточно было увидеть их рядом, чтобы все понять... Бедная девочка! Бедные мои девочки... Да, я проиграл. Но больше никто не должен был из-за этого пострадать.
   Они не стали меня арестовывать. Судя по всему, международный скандал в их планы не входил. Правда, в удовольствии пнуть лежачего мой "двойник"-соперник себе не отказал: подошел "попрощаться", взяв с собой Майю, наверное, в качестве переводчицы. Вот уж напрасно! Впрочем, нет. Это было скорее удачно.
   Как ни хотелось мне ещё раз услышать её голос - голос Мари - я преодолел это искушение. Судя по всему, последнее в моей жизни. Я ответил ему по-русски - хоть это я мог теперь себе позволить! Я разрешил себе ещё одну роскошь - попрощаться с Майей. А если честно - не с ней даже, с Мари. Или все-таки с ними обеими?
   Я уходил в здание аэропорта, чувствуя за спиной недоумевающий взгляд моего "двойника" и полный слез - Майи. Хотелось бы верить, что она поняла, за что я просил прощения и у кого. Что хотя бы ей я успел это сказать, потому что попросить прощения у Мари я уже не мог.
   Я проиграл, а расплачиваться мне было нечем. Круг замкнулся: любовь обрекла меня на изломанную, сложную, полную лжи жизнь, любовь же обрекала на уход из этой жизни. Сделать это нужно было добровольно, не дожидаясь, пока кто-то возьмет на себя миссию палача. Свою судьбу я должен был решить сам. И не только - свою.
   Повешенное в первом акте на сцене ружье было просто обязано выстрелить в последнем. Так утверждал Чехов, а его на Западе считают наравне с Достоевским великим знатоком "загадочной русской души". А я в душе все-таки был русским.
   И оружие у меня было.
   Глава тринадцатая
   Личная жизнь полковника
   - Майя, пойми, у нас нет другого выхода, - в десятый, наверное, раз повторил Владимир Николаевич, отрешенно глядя поверх моей головы куда-то на стену.
   Ничего принципиально интересного он там, конечно, увидеть не мог, но и смотреть на мою опухшую, зареванную физиономию тоже было грустно. Точнее говоря, противно.
   "Обычно выход там, где был вход", - по привычке использовать чужие мысли вспомнила я афоризм, но промолчала. Сказать мне было уже нечего. В смысле - связного и толкового. А бестолковостей и глупостей за эту бесконечную ночь я наговорила столько, что хватило бы на сотню серий "мыльной оперы".
   Если честно, меня самое немного подташнивало от тех сентиментально-паточно-слезливых откровений, которые я нагородила. Единственным оправданием могло служить лишь то, что всю эту мелодраматическую дребедень я тогда несла абсолютно искренне. Но отсутствие мелкой монеты не является оправданием безбилетного проезда.
   - Я люблю тебя, понимаешь? Да, никто ни в чем не виноват, да, мы как бы взрослые люди, но... Я хочу быть с тобой. До тебя я и не жила, так существовала. И теперь я не могу отказаться...
   - Не оставляй меня, умоляю. Пусть я буду редко тебя видеть, пусть даже слышать по телефону буду редко, только не оставляй меня... Я не смогу... Знаешь, мы ведь в ответе за тех, кого приручили. А ты сам говорил, что без тебя я погибну, меня затопчут. Почему же теперь...
   - Господи, ну, какими словами мне тебя убедить? Я не умею говорить на эту тему, мне как-то не приходилось. Знаешь, мысленно я тысячу раз с тобой беседовала, во всяких ситуациях, но я не думала... Это же безбожно, нет, бесчеловечно так поступать... Ты не сможешь...
   - Ну, скажи же что-нибудь. Я, наверное, неправильно тебя поняла. Или ты не объяснил мне чего-то главного. Неужели этот месяц... Разве его можно вот так взять и зачеркнуть?
   Вспоминая потом этот сумбурный монолог, я понимала, как жалко выглядела со стороны. Кошка, которой прищемили дверью одновременно и хвост, и все четыре лапы. Бездомная собака, которая униженно скулит и виляет хвостом, подобострастно заглядывая в глаза Человеку. Бред, кошмар, унижение, наконец! Но тогда я решительно не способна была здраво оценивать свое поведение, тем более - достойно себя вести.
   - Ты просто аморальный тип. - Я как-то пыталась ещё шутить, когда лирические заклинания и патетические вопли иссякли, не оказав никакого воздействия на моего собеседника. - О таких в "Крокодиле" пишут фельетоны. Бытовой разложенец. Поматросил девушку - и бросил. Мне теперь нужно обращаться в местком или партком. Или к твоему начальству, чтобы повлияло.
   - Никто тебя не бросал и бросать не собирается, - отказался понимать шутку и даже вроде бы обиделся на неё Владимир Николаевич. - Просто так сложились обстоятельства. Это ты можешь сообразить? Или я должен облечь это в какую-то подходящую к случаю стихотворную дребедень, чтобы до тебя дошло? Извини, я не умею объяснять по-другому, герой-любовник - не мое амплуа. Мы временно расстаемся.
   - Нет ничего более постоянного, чем временное, - вздохнула я, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. - Между прочим, никакого амплуа я тебе не навязываю, просто пошутила, извини, глупо. Я поняла только, что мы расстаемся, но ты же вроде и не обещал на мне жениться.
   - Послушай, котенок, ты большая, пойми, что это невозможно, девочка.
   - Почему? - слегка обиделась я. - А чем я плоха в качестве законной жены? Хозяйственная, ем мало, опять же сирота.
   - Не устраивай, пожалуйста, своего обычного балагана, - с раздражением ответил мне любимый. - Это в конце концов становится утомительным. Давай поговорим, как взрослые люди. Ты на это способна? Или тебе обязательно нужно устроить скандал?
   - Я не умею устраивать скандалы, извини, - изо всех оставшихся сил попыталась я "сохранить лицо", точнее, то, что от него осталось, потому что слезы уже катились буквально в три ручья.
   Интересно все-таки, почему в три? Глаз у любого нормального человека как бы все-таки только два, откуда третий-то ручей? Из того "третьего глаза", который, если верить специалистам, раньше был обязательным, а потом у большинства людей зарос за ненадобностью? Черт, опять меня потянуло на умствования, без цитат я, похоже, действительно не живу! Но в ту ночь эта мысль только мелькнула - и тут же исчезла под ворохом бурных эмоций. А много позже я прочитала у Марины Цветаевой:
   "Для мужчин она была опасный... ребенок. Существо, а не женщина. Они не знали, как с ней... Не умели... Потому что ум у неё никогда не ложился спать. "Спи, глазок, спи, другой"... а третий - не спал. Они все боялись, что она (когда слезами плачет!) над ними - смеется..."
   Наверное, так - или примерно так - думал и Владимир Николаевич. Хотя, скорее, ничего он не думал, потому что женских слез не переносил по определению. И я об этом прекрасно знала, но все равно - плакала. Самозабвенно, некрасиво, со всхлипываниями и, по-моему, даже с соплями, нимало не заботясь о том, как это выглядит со стороны, наплевав на возможные последствия. И они не заставили себя ждать.
   Владимир Николаевич встал с кресла, на котором до сих пор неподвижно сидел, и вышел из комнаты. Я с ужасом подумала, что сейчас услышу стук захлопнувшейся входной двери, но ошиблась. Он просто пошел на кухню и принес мне стакан воды. Принес и молча протянул, даже не считая нужным сопроводить этот жест какими-либо комментариями.
   Но я-то сдуру расценила это как первый шаг к примирению. Поэтому, отхлебнув чисто символический глоток, продолжила упоенно оплакивать свою растоптанную жизнь.
   - Перестань, - не выдержал наконец Владимир Николаевич. - Что такого страшного случилось? Тебе было плохо со мной?
   Наверное, мне нужно было именно в этот момент смириться со своей участью, срочно заверить любимого мужчину, что лучше, чем с ним, не было, не бывает и быть, разумеется, не может, закончить лирическую сцену там, где её было разумнее всего закончить - в постели, а с утра начать новую жизнь. Не исключено даже, что - снова вместе. Утро вечера мудренее. Или мудрёнее?
   То есть именно так и нужно было поступить, если встать на точку зрения любого разумного мужчины. Увы, я принадлежала и принадлежу к прямо противоположному полу, что не замедлила более чем убедительно доказать себе и своему собеседнику.
   - Мне было слишком хорошо с тобой! Я думала... Мне казалось... Лучше бы ты сбил меня тогда насмерть...
   - Да неужели? И намного лучше? - с некоторой даже издевкой спросил Владимир Николаевич. - А знаешь, почему этого не произошло? Потому что Дима к нам пришел совсем недавно. Опытные шоферы у нас в таких случаях не тормозят - может пострадать пассажир. А это чревато...
   От изумления я на какой-то момент даже перестала плакать. Мне показалось, что я ослышалась. Оказывается, спасло меня только отсутствие у Димы соответствующего опыта. Иначе переехал бы меня за милую душу, как зазевавшуюся собаку на проселке. Или обалдевшую от страха кошку на автомагистрали.
   Потом кошмарный парадокс ситуации до меня дошел, и я зарыдала по-новой, уже в голос. Только что не завыла, как деревенская баба на погосте Даже для закаленной в боях и испытаниях нервной системы Владимира Николаевича это явно оказалось непосильным.
   - А ну прекрати немедленно! - резко сказал он. - Отставить слезы, тебе говорят! Хватит!
   - Не кричи на меня, я не солдат, - всхлипнула я. - Отставить, приставить... Ты ещё прикажи встать по стойке смирно.
   - Дождешься - и прикажу, и поставлю, причем в любую позицию, - посулил мне любимый. - Еще не то прикажу, и все сделаешь, как миленькая. Прекрати реветь, говорят тебе русским языком. Кончится ведь мое терпение, оно не резиновое.
   - И что? - не утерпела я.
   Любопытство, которое, если верить пословице, сгубило кошку, вело меня тем же неверным путем.
   - Выпорю.
   Коротко и весьма прозаично. Главное - убедительно. По интонации было понятно, что это не простая угроза, а обещание, которое он явно выполнит. Чего лично мне не слишком хотелось. Хотя... не знаю, чего мне хотелось в те минуты. Наверное, проснуться и обнаружить, что весь этот кошмарный разговор мне только приснился. Господи, да ведь это наверняка только сон! Сейчас меня разбудит телефонный звонок, как уже столько раз бывало за эти недели.
   Мое затянувшееся молчание Владимир Николаевич расценил как первый шаг к капитуляции, оторвал взор от стены и перевел его на меня. Поскольку он снял свои знаменитые очки где-то в середине нашего душераздирающего объяснения, то под его взглядом я снова размякла и поплыла, понимая краем сознания, что это - начало того самого конца, которого я так боялась. Ну, что ж, кто чего боится - то с тем и случится.
   - Если ты не согласишься на эту работу, у тебя будут очень серьезные неприятности. И я не смогу тебя от них оградить.
   Легко сказать: "не согласишься". Чуть меньше суток назад мне предложили в спешном порядке оформлять документы для выезда в Чехословакию, где меня, оказывается, ожидало место корреспондента в пресс-центре СЭВа. Отказаться от такого мог только душевнобольной, но я-то как раз и принадлежала к этой категории, если судить по моей непосредственной реакции на эту сногсшибательную новость.
   Первая же посетившая меня мысль формировалась примерно так: как же я буду целых три года без Владимира Николаевича? Вторая, не менее оригинальная: он меня не отпустит! Третья, относительно здравая: нужно немедленно ему обо всем сообщить. На ней все отпущенные мне на тот момент мысли закончились, остались только эмоции в чистом, так сказать, виде.
   Я добралась до ближайшего же телефонного аппарата и набрала номер, который знала наизусть. Первый - и последний! раз я воспользовалась номером телефона "для экстренной связи", который он дал мне в самом начале нашего, с позволения сказать, романа. Вокруг возможности позвонить по этому номеру мною было сочинено много невероятно красивых и суперромантических сценариев, включая мою безвременную кончину от пули наймита ЦРУ, но такого... Такого повода для звонка не могло себе представить даже мое воспаленное воображение.