А когда я в Москву попала, поняла: это то, что надо, город тотального пофигизма. Делай что хочешь – тебе слова кривого никто не скажет, а главный закон – твой собственный. Тогда же меня и накрыло.
   Помнишь этого моего принца буровых скважин? Я же тогда ошалела от его ухаживаний, его нарочитой сдержанности. На нем-то я и обкатала программу «очень влюбленная Маша», а потом, когда поняла, что он мой с потрохами, бросила его с таким наслаждением, которое передать сложно. Я себя чувствовала эдакой охотницей за головами. Разбивала очередное сердце и ставила себе звездочку на фюзеляж. Творила что хотела. Я не понимала, что кто-то из них меня мог по-настоящему любить. Я смотрела на тебя, на то, как ты стала домашней курицей, и тихо презирала. Я думала, что ты просто слабая, точнее, я убеждала себя, что ты слабая, а в глубине души тоже хотела, чтобы кто-то меня так же приручил. Белка, прости-и-и… – Машкины рыдания возобновились.
   Я оторвала взгляд от плачущей Машки. За окном мелькали дорожные пейзажи, а в голове с такой же скоростью крутились мысли. Я всегда воспринимала Машку как человека без комплексов и сомнений, а вон же! Сейчас передо мной сидит маленькая девочка, загнанная в угол жизненными обстоятельствами и собственной самоуверенностью.
   – Ты меня осуждаешь? – Машка смотрела мне в глаза, как будто я сейчас дам самый главный ответ в ее жизни.
   – Нет, Маш, нет. Просто ты тоже для меня некий пример выживания и… не знаю, как сказать… мне странно, что ты со мной общалась все это время. Мне казалось, что все немного иначе.
   – Белка, я тебе сначала завидовала. Помнишь, как все с тобой носились, когда ты по конкурсам ездила? Я тоже старалась чего-то добиться, чтобы потом невзначай к тебе приехать и похвастаться своими успехами. Ты была для меня как бы мерилом моей собственной успешности…
   – Машка, какая успешность? О чем ты?
   – Ты не понимаешь. Я смотрела на тебя и хотела в три раза больше. Это было такое болезненное чувство… соревновательности, что ли. Я бы не достигла и десятой доли того, что достигла, если бы не ты. Если бы мне не хотелось тебя уколоть.
   А потом умерла мама. И я поняла, что моя заявка к Господу была все-таки рассмотрена положительно, но с опозданием на несколько лет. – По щекам Машки текли уже тихие слезы. – К тому времени я купила дом и хотела перевезти ее к морю, чтобы она там подлечилась и, может быть, стала жить нормальной жизнью. Знаешь, как она умерла?
   Она умерла в туберкулезной больнице, на ржавой койке. Я даже не знала, что она там. А не знала потому, что не интересовалась тем, что с ней происходит. Она казалась мне вечной, как тот кошмар, в котором я жила с пятого класса благодаря ей. В ту ночь, когда она умирала, я, как свинья, напилась в клубешнике, а потом раскурила косяк с какими-то малолетками в их «мерсе» перед клубом. Если бы я тогда знала! Говорят, что сердце подсказывает, – да ни хрена оно не подсказывает! У меня был полный штиль. Она умирала на казенных простынях, а я тусила в самом шикарном клубешнике Москвы. Как ты думаешь, будет мне после этого прощение? А может, моя квота подлостей сегодня закончилась и я умру? Белка! Прости! – Машка уткнулась мне в колени.
   Я подняла подругу и прижала к себе:
   – Не за что мне тебя прощать. Да и сама посуди, я же ничего этого не знала, и зла таить мне на тебя не за что, глупенькая. Ты же не виновата, что у тебя так жизнь сложилась. Главное, что ты все понимаешь и больше старых ошибок не повторишь, – кроме этих банальностей, ничего в голову не приходило.
   – Еще как виновата! Это мне наказания. Когда Костя погиб – это же все не зря. Я же когда с ним познакомилась, то решила, что вот с ним у меня все по-другому будет. – Машкины слезы капали мне на шею, и было странно ощущать на своей коже эти неожиданно холодные капельки. – Белка, я плохая, я такая плохая…
   – Машуль, ты не плохая – вон Наташу приютила.
   – Сама знаешь, что не без расчета. – Машка больно вцепилась мне в спину ногтями. Боль немного отрезвила меня.
   – Машинская, – сказала я строго, – ты меня чуть не проткнула, и у меня начинают возникать опасения, что ты действительно умрешь, но от обезвоживания организма. Хватит рыдать! А если ты так виновата перед Наташей, у тебя есть все шансы исправиться и по возвращении в Москву помогать ей абсолютно бескорыстно. Другой вопрос, насколько ей это надо… – уже не очень уверенно закончила я.
   Я протянула подруге бутылочку воды со стола. Машка стала ее открывать, и сильно газированная «Моршинская» обдала нас фонтаном брызг. Удержаться от смеха было невозможно, и наш веселый визг разрядил тяжелую атмосферу.
   Уснуть тем не менее я смогла не скоро. Когда Морфей все-таки приступил к выполнению своих обязанностей, свои служебные обязанности принялись исполнять доблестные стражи границ и таможни с обеих сторон украинско-российской границы.
   Утром нас разбудила проводница. Она вошла в купе, отдала нам билеты и выставила счет за «Моршинскую».
   – Осень… налить сто грамм и плакать, – перефразировала Машка классика, выйдя из вагона и вдохнув полной грудью прохладный утренний воздух.
   О вчерашнем не было сказано ни слова. Из нас двоих, наверно, мне не хотелось вспоминать об этом даже больше, чем Машке.

21

   После поездки в Киев мы некоторое время не виделись. Машка проводила сделку для олигарха Паши, я погрязла в офисном быту. Устраивать презентации под Новый год – дело неблагодарное: уже в ноябре начинаются корпоративные вечеринки, стоимость аренды залов взлетает до небес, а типографии завалены заказами на новогоднюю сувенирку. Поэтому готовиться приходилось загодя.
   Единственной отдушиной был Миша, который звонил мне по пять раз в день. Он с компанией отправился в теплые края, по его словам, «лечить осеннюю депрессию». И было приятно, что, несмотря на разницу во времени, он звонил мне, когда в Москве был день, а у него ночь. На вопрос, почему ему не спится, я получала довольно откровенный ответ:
   – Ты мне спать не даешь. Я глаза закрываю, а перед глазами ты. Я тебе позвоню, успокоюсь и немного посплю. А через пару часов опять ты. И так по кругу. Подам на тебя в суд за то, что изводишь добропорядочного мужчину.
   – Материальной компенсации за междугородние звонки не жди.
   – Ты предлагаешь натуру? – Миша не удержался от дежурной фразы, которую так любят многие мужчины.
   – Могу отдать печатной продукцией, – развеселилась я, представив, как Миша выносит из нашего офиса пачки журналов.
   И так иногда по 30—40 минут мы лениво перебрасывались глупыми шуточками. Три часа в день ни о чем! И это было прекрасно.
   Конечно, я старалась делать вид, будто все это меня не трогает. И даже ночью, лежа в постели, при закрытых шторах, когда ни одна живая душа не могла меня видеть, все равно занималась самообманом, убеждая себя, что мне эти отношения не нужны. Слишком уж непохоже на правду – красивые ухаживания, звонки, нежное внимание и тот поцелуй.
   А где-то в подсознании горела красная лампочка, извещавшая об опасности, и звучали Машкины слова про «последних романтиков».
 
   Близилось 6 ноября – день рождения Машинской. По своей разрушительной силе этот день можно было приравнять только к празднованию Нового года. Мероприятие обычно растягивалось дня на три. В первую пятницу после шестого ноября народ собирался в ночном клубе, потом все завтракали в каком-нибудь модном after party. Самые стойкие ехали спать в заранее снятый трехкомнатный гостиничный номер. Вечером в субботу гости, которые предпочли ретироваться из клуба, и люди, которые оставались отсыпаться в Машкином номере, встречались за праздничным столом в ресторане для торжественного вручения подарков и чествования именинницы.
   А проведенный накануне вечер в клубе давал обильную пищу для обсуждений.
   Из ресторана гости перемещались в загородный дом, где в воскресенье мужчины оттягивались в бане, попивая пивко, а женщины устраивали очередное заседание «Общества промытых костей». Вечером начинались какие-нибудь глупые игры в «корову» или «мафию». И если состав подбирался более или менее спокойный, утром в понедельник все отправлялись восвояси. Время «Ч» неумолимо приближалось, а от Машинской звонка все не было. Я теперь и не знала, по какой траектории будет развиваться наша с Машкой дружба. Мы вроде бы не ссорились, но… Конечно, я видала ее и в более неприглядном виде, но те ситуации были все же другого порядка. А еще Машка любила повторять, что человек легче прощает чужие слабости, нежели тех, кто стал свидетелем его собственных. Казалось бы, она поделилась со мной самым сокровенным, но это не сблизило нас, а, наоборот, образовало незримую пропасть. Так думалось мне. А что Машка?
   Это я и намерилась выяснить, набрав ее номер.
   – И где ты пропадаешь? – Машинская обрушила на меня поток слов. – Я тут кручусь, как ты в колесе, а от тебя ни слуху ни духу! Ты еще не знаешь, что тут твоя Наташа отчебучила! Короче, надо встретиться! В семь жду тебя в «Галерее»!
   Я даже не успела ничего сказать.
 
   Около семи я вошла в «Галерею», которую Машка часто называла Ярмаркой тщеславия. Ласковый официант почти бережно усадил меня за столик, заказанный на Машинскую. Признаться, я не очень любила это заведение. Толстый слой самовлюбленности покрывал тут все: начиная от стойки администратора и заканчивая гречневой кашей в тарелках посетителей, которой на кухне умели придавать особенно гламурный вид.
   Всего здесь было чересчур: оголенных женщин, томных взглядов и пресыщенного вида обладателей коллекционных машин, припаркованных у входа. Это говорило не о респектабельности, это кричало богатство. Двадцатичетырехчасовой вопль о том, что «мы богаты, значит, мы счастливы». Оставалось только относиться к этому с юмором.
   Еще ни разу не было случая, чтобы в «Галерее» при мне не произошла какая-нибудь забавная история: то у нескольких посетителей стянут мобильные телефоны, то по номерку получат и вынесут симпатичную шиншилловую шубку, а то и вовсе разыграется спектакль под названием «Дорогой, ты же на работе, а кто эта дура крашеная?».
   Вот и на этот раз за столом справа от меня расплачивается по счету большая компания: мужчины достали портмоне, их спутницы стыдливо отводят глаза. Звучит сакраментальное: «Кто ел устрицы?» Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух. Счет ходит по кругу, но доставать купюры никто не спешит. Часть девушек, как по команде, отправляется в туалетную комнату, оставшиеся, менее опытные, становятся свидетельницами разбора полетов. Люди, которые еще полчаса назад улыбались друг другу, сидя за одним столом, расходятся с недовольными лицами. Двое мужчин, уходящих последними, бурно обсуждают, что «такая фигня всякий раз, когда мы сюда приходим».
 
   Машка уже прилично опаздывала.
   – У меня марокканский чай через уши щас польется! – возмущаюсь я в трубку.
   – Спокуха на лицах, я паркуюсь!
   Через пять минут за стол садится Машка.
   – Только ничего не говори! Да, я опоздала, но не по своей вине. – Машинская, не открывая меню, делает заказ для нас обеих. – А по вине кого бы ты думала? Наташи!
   Я молчу.
   – Тебе неинтересно? – спрашивает Машка.
   – Очень интересно, именно поэтому я молчу и слушаю. – Я улыбаюсь, потому что передо мной сидит прежняя Машка, и я не уловила в ее поведении никаких изменений.
   – Так вот, представь себе… – и понеслось.
   Машинская вдохновенно передавала мне события последних трех недель. По словам Машинской, «эта маленькая стерва» по приезде от родителей взяла новый курс. А именно: подстриглась и покрасилась в радикальный блонд, перестала готовить, вела себя в Машкиных апартаментах как хозяйка и, о ужас, стала без зазрения совести пользоваться Машкиными гардеробом и косметикой.
   – Белка, я терпела неделю. Неделю я наблюдала, как наша овечка возвращается под утро, кутаясь в мое кашемировое пальто от Max Mara. В ее, тьфу, в моей комнате, которую я ей выделила, между тем росла гора коробок в пакетах из «Москвы» и «Третьяковки». Наша милая Наташа предпочитала юзать мой гардероб, а когда я ее спросила, почему она не носит то, что ей купили, она сказала, что собирается все сдать обратно и вернуть энную сумму, которую потратил на нее Паша. Потом, правда, коробки исчезли. Да, я приветствую предприимчивость, и поэтому я молчала, но я стала ловить ее на вранье.
   Во вторник я подписывала у Паши документы купли-продажи, и в тот же день мне надо было улетать в Киев. Тогда же он мне сказал, что везет нашу девочку в Швейцарию на три дня. Прихожу домой, а козочка с самым невинным видом собирает чемодан. К кому бы, ты думала, она якобы собралась ехать? К «маме»! – Машка сделала глубочайшую затяжку так, что сигарета истлела почти до половины. – Услышав эту наглую ложь, я высказала все, что думаю: и по поводу шмоток, и гулянок по ночам, и то, что мой канебовский крем исчезает с такой скоростью, будто его по ночам ест стадо гномов!
   Я не выдержала и расхохоталась.
   – Чего ты смеешься? – недоумевала Машинская.
   – Машуль, не обижайся, но стадо гномов с маленькими ложками вокруг банки крема могут рассмешить кого угодно.
   – Ничего смешного, если знать, сколько он стоит. – Машка глянула на салат, который нам подали, и потерла руки. – Ты не возражаешь, если я буду есть и рассказывать? Так вот, ты прекрасно знаешь, что я в выражениях не стесняюсь, когда мне что-то не нравится, но Наташа в тот вечер, похоже, решила меня переплюнуть. И сказала мне, что я психую, потому что я ей – внимание, Белка – за-ви-ду-ю! Я! Нормально?! Подруги, оказывается, объяснили ей все, пока она дома была, и научили, как себя вести. Эти же колхозницы ей посоветовали волосы обстричь и не стесняться в гостях, а использовать свой шанс на все сто! Да у нее крышу снесло! Нежелание слушать и учиться! И просто патологическая жадность! Откуда, Белка? Она же казалась совсем другой!
   Машка наколола на вилку большую порцию салата и увенчала ее большой креветкой.
   – У нее это и раньше проскакивало, – продолжала Машка с набитым ртом, – но тут ее на откровенность пробило. Столько яда, и за что? Я решила ее выгнать, но уже после возвращения. Отдать ей процент со сделки, чтобы моя совесть была чиста, и отпустить на все четыре стороны!
   Но это еще не конец. Сегодня наша краля прилетела из Швейцарии притихшая, как пасхальный кролик. Я домой приезжаю, а Стелла мне говорит, что, мол, приехала Наташа, осунувшаяся и молчаливая. Захожу к ней, смотрю, а от девки половинка осталась. Ходит по комнате, вещи собирает. Ну, думаю, закончились мои мучения. Беру из сейфа пару тысяч и отдаю ей. Тут началась вторая часть Марлезонского балета.
   Нашу Наташу все это время красиво обхаживали, подарки дарили, в рестораны возили, но наш уговор она исполняла и в койку к олигарху не спешила. Почувствовав свою независимость, она решила, что ей не хватает Швейцарии. Частным самолетом ее туда доставили, на какой-то вилле поселили, а Паша обещал попозже подъехать. Тут на виллу его друг прикатил и отымел Наташеньку на столе красного дерева, а потом на диване из натуральной кожи, а потом на
   мозаичном паркете. Олигарх ее просто подарил своему другу-садисту. Как тебе?
   У меня кусок застрял в горле. Посмотрев фильм «Необратимость», я поняла, что изнасилование – самый кошмарный кошмар, который может представить себе женщина. Пусть мои симпатии к Наташе испарились, но она не заслуживала такого отношения. Это было слишком жестоко.
   – Ага. Съела? – Машинская любовалась произведенным впечатлением. – Но и это еще не все! Олигарх дал ей за это десятку зелени, и сегодня она съехала в «Хайятт». Я убила уйму времени, чтобы объяснить ей, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но эта дурочка верит, что то была случайность и дальше у нее все будет хорошо. Он сумел ее убедить, что ничего не знал о том, что его друг на такое способен. Да вот только я жопой чую, что не все тут чисто, и хоть кол мне на голове теши, я уверена, что он пустит ее по рукам.
   – Да уж, чернуха какая-то! Мне очень жаль Наташу.
   – А теперь пожалей меня, мать Иза-белла! Через двадцать минут после того, как закрылась дверь за нашей провинциальной чаровницей, мне позвонили из «Второго дыхания» и сказали, что продали пару вещей, и я могу заехать за деньгами. Я было подумала, что ошиблись номером, но оказалось, что все верно и звонили именно на мой домашний. Наташенька сдала в комиссионку часть моих нарядов. Поэтому завтра утром мы поедем вызволять мои шмотки из комиссионного магазина. У нее хватило наглости дать им мой домашний!
   Я завтра подниму на уши весь магазин, а когда она туда приедет за деньгами, ее там встретит следователь.
   – Машка, прости меня. Я даже не знаю, что тебе сказать. Получается, что это я во всем виновата. Не пожалей я ее тогда в аэропорту, ничего бы этого не было и…
   Машка не дала мне продолжить:
   – Белка, все по большому счету
   фигня…
   – Ага, – вяло подхватила я, – кроме пчел…
   – Правильно, а если хорошенько разобраться, то пчелы тоже фигня, поэтому не бери в голову. Лучше пусть ей влепят статью за воровство и пресекут желание развивать свои криминальные таланты. – Машкины глаза кровожадно блеснули при виде поданной говядины. – Я ее… я эту дрянь, – приговаривала Машинская, методично разделывая малопрожаренный кусок мяса, – отучу делать гадости.
   – Маш, а ты не думала, что с таким стилем поведения она сама себя рано или поздно накажет? Более того, уже наказала. Заберем вещи из комиссионки и забудем, как страшный сон.
   – Косоротова, ты знаешь мои принципы – зло должно быть и будет наказано, – повторила Машинская одну из своих самых любимых фраз, почерпнутую из какого-то старого фильма.
   Остаток вечера прошел мирно. Мы уже собирались уходить, как из соседнего зала вышел Трой с двумя спутницами. Машка, завидев его, приветственно махнула рукой. Трой подсел к нам. Девушки остановились, поджидая.
   – Ужинаете? – Трой обвел нас взглядом.
   – Да, уже заканчиваем. А ты что? – спросила Машка.
   – Тоже ужинал, – лаконичный вопрос и лаконичный ответ.
   Трой сидел и молчал. Молчание у него было каким-то неподъемным.
   – Может, позовешь своих спутниц, а то как-то некрасиво – ты сидишь, а они топчутся в сторонке, – предложила Машка.
   – У нас полная демократия. Они ко мне сами подошли, забалтывали меня целый вечер. Достаточно того, что я оплатил их счет.
   Тут к нам подошла одна из девушек:
   – Поехали…
   – Милая, я встретил хороших знакомых. Мне надо с ними поговорить, и я не хотел бы вас задерживать, нарушая ваши планы.
   – Но у нас в планах был только ты, – игриво сказала спутница Троя.
   – Значит, у вас были неудачные планы, – ответил Трой. Девушка отошла к своей подруге и что-то у нее попросила, затем вернулась и на кусочке бумаги написала свой телефон.
   – Позвони, милый. Мы будем тебе рады. – Она эффектно развернулась и, покачивая бедрами, удалилась в сторону выхода. Ее подруга окинула нас недобрым взглядом и последовала за товаркой. Трой ухмыльнулся и опустил клочок бумаги в пепельницу.
   – В нашем старом офисе была маленькая комната, которую мы специально обклеивали бумажками с телефонами девчонок. За год на стенах не осталось свободного места, зато никогда не было вопроса, кому позвонить, когда скучно, а на отработанных контактах мы ставили галочки, чтобы не запутаться. Было весело.
   Мне он был неприятен. Еще тогда, в клубе, у меня создалось впечатление, что это не человек, а какая-то ходячая черная дыра. Даже болтливая Машка почему-то не спешила начинать разговор. Мне было непонятно, с какой стороны к нему подходить и надо ли это делать в принципе. Пока мы сидели, я рассмотрела его повнимательнее. На ум приходило только одно. Он странный. Странно спокойный, странно улыбчивый и замкнутый. Трой подозвал официанта и попросил счет. Когда на наш стол легла книжечка со счетом, Трой потянулся за деньгами.
   – Да не надо… – начала Машка.
   – Ты хочешь, чтобы я своему другу сказал, что встретил девушку, которая ему нравится, – Трой посмотрел на меня, – с подругой в ресторане и позволил им расплатиться? Я не думаю, что это правильно. – Трой отсчитал купюры и положил их на стол.
   – А ты всегда правильный? – спросила Машинская. Могу поклясться, что в ее глазах промелькнул интерес.
   – Стараюсь работать над собой. – Трой ухмыльнулся и встал из-за стола.
   Уже на улице, глядя вслед машине Троя, Машка сказала:
   – Им стоит заняться. – И веселые чертики продолжили свой танец в ее карих глазах.

22

   Первым моим впечатлением от магазина «Второе дыхание» была унылая затхлость. Машка охарактеризовала это заведение по-своему.
   – Я так понимаю, что это не «Второе дыхание», а отрыжки культуры потребления. Сначала в экстазе накупят ненужных шмоток, а потом сдают сюда, чтобы отбить жалкие крохи от реальной стоимости, – пробурчала Машинская и решительным шагом отправилась к столу приемщицы.
   Издалека донеслось Машкино: «У меня к вам деликатный вопрос…», а дальше я уже не слушала, рассматривая внутренность этого необычного магазина.
   Вот кронштейны с шубами, а тут висят только костюмы, обувь, сумки, шарфы, снова обувь. Есть порядком поношенные, а есть и абсолютно новые вещи с бирками. Элитный секонд-хэнд.
   Я взяла элегантные вечерние туфли, расшитые стеклярусом. Хозяйка надевала их редко и по улице явно не ходила. Это было видно по слегка поцарапанной кожаной подошве и едва стертой краске по внешнему краю. Набойка тоже была почти нетронутой. Тут даже сохранился кусочек не до конца оторванного ценника. На вид размер сороковой, а на самом деле тридцать седьмой. Почему же их сюда отдали? Неудобная колодка или они просто лежали без дела на полке? Каблук достаточно старомодный, но исполнение добротное. Заглянем-ка вовнутрь: веер и лаконичное «Lagerfeld». Ага, туфли с такими длинными носами он делал задолго до того, как они вошли в моду, году эдак в девяносто пятом. Но, может, я что-то путаю.
   А вот еще пара – к этой обуви можно применить только забавное слово «чувяки». Такие туфли часто стоят под офисными столами у бухгалтеров загибающихся организаций. Разношенные донельзя, они, как ни странно, дарят своим хозяйкам чувство почти домашнего уюта – нигде не жмут и почти идеально повторяют форму ступни и выпуклость пальцев. На что же рассчитывала их обладательница, отдавая такое на продажу? Было бы любопытно посмотреть на человека, который пусть не купит, но хотя бы заинтересуется. Рядом стоял эдакий дизайнерский выкрутас – грубые босоножки на деревянной подошве, а вместо привычной формы каблука резной кубик. Беру их в руки и сразу понимаю, почему они здесь, – натуральное дерево весит почти тонну, а тонкая кожаная перемычка наверняка впивалась в ногу под весом колодки.
   Краем глаза замечаю Машку, которая удаляется с заведующей магазина в служебное помещение. Я нашла себе увлекательное занятие и продолжаю рассматривать полки и кронштейны. Вот вечерние платья. С ними все более или менее понятно – вещи яркие, надевают их редко, но появляться на вечеринках в одном и том же наряде несколько лет подряд многие женщины не хотят.
   Одна моя знакомая к новогодним корпоративным гулянкам готовится за полгода. Она свято уверена, что ее сногсшибательный вид будет новостью номер один на протяжении трех месяцев среди офисных сплетниц, и на все сто использует свой единственный шанс умыть коллег-соперниц и доказать себе самой, что она преуспевающая дама. Поэтому она уже давно освоила прокат дорогих вечерних нарядов. Платья сюда сдают женщины, которые могут себе позволить их купить, а потом с небольшими потерями продать. Леопардовое великолепие от Cawalli, тонкий шелк от Valentino,
   расшитый корсет от Dior – они будоражат воображение и даже по тутошним меркам стоят очень недешево.
   Подхожу к стеклянному шкафу с бумажниками и часами. По обилию логотипов и страз понимаю, что это подделки. Сквозь шкаф я вижу стол приемщицы: она перебирает вещи, которые лежат перед ней ворохом, и заносит их названия в журнал. На стуле напротив нее, ссутулившись, сидит девушка. Приемщица деловито оценивает очередную кофточку. Наконец она разворачивает журнал, чтобы девушка в нем расписалась. Посетительница, которая до этого
   нервно мяла в руках свою неуместно летнюю сумочку от Louis Vuitton, берет ручку. Ее пальцы заметно подрагивают. От созерцания этой картины меня пробивает почти физическая боль. Становится понятно, откуда в магазине это уныние, – его приносят сюда такие, как она: жены разорившихся бизнесменов, разведенные, еще вчера благополучные дамы, брошенные содержанки и просто сбытчицы краденого. От хорошей жизни сюда приходят редко.
   Я поспешно отворачиваюсь, и мое внимание привлекает рыжеволосая девушка, которая с упоением рассматривает себя в зеркале примерочной. На ней потрясающий брючный костюм, и сидит он так, будто сшит по ее меркам. Девушка поворачивается, чтобы посмотреть на себя сзади, и тут наши взгляды пересекаются. Я узнаю ее. Это Леночка. По ее недоумению я понимаю, что она не помнит, кто я. Я решаю облегчить ей задачу и представляюсь. Если бы она наступила на змею, то, наверное, была бы более приветлива. Когда Леночка справилась со своими эмоциями, она премило улыбнулась и начала своим слегка писклявым голоском выяснять, что же я тут делаю. Может быть, пытка диалогом и продолжалась бы, но тут из кабинета заведующей вышла Машка.
   Я попрощалась и повернулась к выходу. Машка шла впереди, и, когда я была почти у двери, кто-то дернул меня за рукав. Я обернулась.