Страница:
Вероятно, по милости новых веяний, распространившихся почти по всей Америке в двадцатые годы с поразительной быстротой, этого не произошло. Разумеется, в Филдинге и в помине не было ни фанатичных феминисток, ни танцевальных марафонов, ни даже тех мисс, которые отваживались дымить сигаретами на людях – но, тем не менее, в воздухе пахло переменами. Чувствовалось, что старые порядки отходят в прошлое. Может быть, именно поэтому обе девочки оставались неразлучными подружками, несмотря на традиции прошлого.
Дружба эта была, конечно, весьма своеобразной, но когда Аманда и Ирэн были молодыми, общественное мнение Филдинга большую часть своего недовольства предпочитало вымещать на Ирэн.
Не любили эту девчонку Пэтуортов в городе и все. Какая-то лягушачья кровь, холодная, отстраненная, говорили те, что это пресловутое общественное мнение представлял. Им вторили и другие, дескать, нос задирает по всякому поводу и без. Нет, она, конечно, как тип блондинки безусловно хороша собой, но красота эта какая-то ледяная – ни тепла тебе, ни естественности.
Вот к Аманде они чувствовали больше расположения и не только потому, что она была из Кентов. Аманда была чрезвычайно миловидна, из тех, кто готов всегда улыбаться и улыбаться, излучая живость и естественность, веселого от природы нрава.
Сумасбродству двадцатых пришли на смену тяжкие тридцатые. Во время экономического бума Томас Кент сумел продать почти все земельные участки и все до последнего цента деньги всадить в акции. А когда в двадцать девятом разразился кризис, он потерял все до того же последнего цента. И после этого его жизнь и жизнь его семьи сильно изменилась в худшую сторону. Впрочем, кое-что еще у него оставалось.
– Что здесь судить, да рядить. Надо действовать. Если мне не удастся сейчас подняться, то все кончено – мы действительно потеряем все.
– Томас, – тихо сказала ему однажды его супруга. – А что представляет из себя наш Констэбль?
– Я уже думал об этом, – признался он.
Через несколько дней к ним явился эксперт из Бостона и долго пил с ними чай в той самой гостиной, где на обоях были розы и бутоны роз. Он восседал на обтянутом красным бархатом кресле и обозревал инкрустированные мрамором столы и столики. Джейн подавала бисквиты и чай лучшей ее заварки «Эрл грэй».
– Что вы можете сказать о моем Констэбле? – вопросил мистер Кент своего гостя.
Бостонский специалист очень внимательно и очень долго рассматривал пейзаж с сеном, прежде чем произнести следующее:
– Напомните мне, пожалуйста, каким образом он вам достался.
– Вероятно, эта картина была привезена моим дедом из Англии где-то около 1835 года. А затем она стала частью приданого моей матери, когда та выходила замуж за моего отца в 1870-ом, – словоохотливо принялся объяснять Кент.
Искусствовед понимающе кивнул.
– Весьма правдоподобно. Констэбль умер в Англии в 1937 году. И писал до конца дней своих. Но…
Томас и Джейн подались вперед.
– И?
– Вот что, – продолжал эксперт, чувствуя себя явно не в своей тарелке. – Последнее слово не за мной, вероятно, вы сочтете необходимым услышать и какое-то другое мнение?
– Мне говорили о вас, как о наиболее знающем свое дело специалисте в Бостоне, если дело касается английской пейзажной живописи, – оправдывался Томас. – Именно поэтому мы вас и пригласили.
– Понимаю. Так вы думаете продавать этот пейзаж?
– Возможно, – не стал скрывать Томас.
Эксперт по английской пейзажной живописи вздохнул.
– Сожалею, поверьте, мне действительно очень жаль, но это подделка. Копия. Вы можете предпринять какое угодно количество экспертиз, проверок и выяснений его подлинности, но нет абсолютно никакого сомнения в том, что эта картина подлинником не является. Да что говорить, сходите в любой музей, где висит Констэбль, пусть даже это будут самые ранние его работы, и присмотритесь к его полотнам. И у вас тогда тоже не останется никаких сомнений.
– Значит, надежд никаких, так следует понимать ваши слова? – едва спросил Томас.
– Никаких, – повторил искусствовед.
– Может быть, вам следовало бы взглянуть на него при другом освещении? – поинтересовалась Джейн. – Сегодня день такой пасмурный.
– Миссис Кент, простите меня, но я не думаю, что эта картина нуждается в каком-то более пристальном изучении.
Это было смертным приговором этому пейзажу.
Так что рассчитывать на то, чтобы выбраться из финансового кризиса с помощью Констэбля не приходилось. И в один прекрасный день Томас Кент отправился в свой бостонский офис и там повесился.
Хоронили его в первый понедельник мая, в фамильном склепе Кентов на кладбище конгрегационной церкви. День был яркий, солнечный, по лазурному небосводу неслись легкие пушистые облачка. А семнадцатилетняя Аманда от души желала, чтобы лил дождь. Если бы он был, то вероятно, никто бы не смог заметить, что она не пролила ни слезинки по своему внезапно отошедшему в мир иной отцу.
– Я ничего не могла с собой поделать, – каялась она позже своей матери, когда они остались одни в большом доме.
– Пойми, я ничего не испытываю к нему, кроме злости, за то, что он бросил нас на произвол судьбы.
Но Джейн отличалась большей терпимостью, чем ее дочь.
– У каждого есть точка разрушения, – сказала она. – Когда дальше выдержать уже невозможно. И наш папа дошел именно до этой точки.
Аманда имела орехового цвета волосы с несколькими русоватыми прядями. Прическу она носила под пажа – ее изумительные волосы падали ей на плечи чуть вьющимися локонами. Сейчас она нервными движениями отбрасывала их со лба.
– Ведь он оставил меня ни с чем! Мама, я не могу этого вынести. Что люди скажут! Что нам теперь делать?
– Люди скажут то, что склонны говорить всегда, чуточку правды, покрытой чудовищно толстым слоем того, что породило их воображение. А делать нам теперь ничего не остается, кроме как потуже затянуть пояса и сделать свой выбор… Тот, который уже не смог сделать наш отец.
Четыре дня спустя уже полным ходом шли переговоры с их адвокатом о продаже участков вокруг их дома с целью выручить деньги для покрытия наиболее зловредных и срочных долгов. К счастью, нашелся покупатель, который издавна мечтал о том, чтобы их приобрести. Оказывается, Великая Депрессия оставила после себя не только экономические трупы. И поэтому Джейн без колебаний согласилась на ту цену, которая в лучшие времена была бы в два раза больше.
– Нищие не выбирают, – сказала она тогда своей дочери.
– Не получится из меня нищенка, мама, – прошептала девушка. – С этим я никогда не смогу смириться.
Сказано это было с такой внутренней убежденностью и с таким отчаяньем в голосе, что матери ничего не оставалось, кроме как принять эти слова дочери всерьез.
– Верю, – пробормотала Джейн. – Вероятно, не сможешь. И папа тоже не смог.
В тот раз Джейн больше ни слова не сказала на эту тему, но думала над этим очень много. Проявление малодушия и слабости со стороны покойного мужа не были для нее неожиданностью. Уже в первые годы их супружества Джейн поняла, что Томас был тем человеком, который держался на плаву лишь благодаря своему громкому имени, богатству, которые были им унаследованы и обеспечивали ему соответствующий социальный статус. Может быть, и Аманда страдала тем же ущербным восприятием действительности?
Джейн, как могла, поддерживала былой статус-кво путем фанатичного следования давно заведенной рутине, обед подавался как и прежде в столовой в час дня. Это правило было и оставалось непреложным. Ничего не изменилось даже в день похорон Томаса, разве что в тот траурный понедельник Аманда и Джейн восседали за столом красного дерева вдвоем и еду подавала им лишь одна служанка, которая и готовила обед. Она поставила перед ними тарелки с тушеной говядиной и картофельным пюре с морковью.
– Ешь, Аманда, тебе необходимо поесть, – говорила Джейн, видя как дочь ковыряет кусок говядины в тарелке. – Папа никак не рассчитывал заморить тебя голодом, уходя в могилу.
Но плохой аппетит Аманды объяснялся не скорбью о внезапно умершем отце и мать ее это отлично понимала. Джейн скорее сама выбрала для дочери приличествовавшую случаю отговорку. Аманда ничего не ответила и в столовой среди витражей и синих китайских фарфоровых ваз повисла напряженная тишина.
– Мне кажется, что обивка этих стульев свое отжила, – заметила Джейн после того, как молчание затянулось. – Она настолько износилась, что уже не сможет служить дальше.
Аманда обвела взглядом стулья.
– Да, – с печалью в голосе согласилась она, – отжила.
Аманда всегда восторгалась тем, что жила в самом красивом доме из всех в Филдинге. А в последние годы, когда удавка на шее ее отца стала затягиваться все туже, средств для поддержания этого дома в надлежащем виде становилось все меньше, их приходилось урезать, экономя буквально на всем. Еще одно обвинение против него.
– У тебя нет никого, кто мог бы изготовить новую обивку для них?
Джейн вздохнула.
– Я должна буду обойтись сама, у меня есть коричневый материал, который должен подойти. Нет возможности сейчас заплатить за такую работу. Ты просто не желаешь этого понять? Я не права?
– Права. Я никогда этого не могу понять и не понимала. – Аманда положила вилку на скатерть.
Если бы она была менее воспитанной девушкой, она с шумом грохнула бы ее о стол.
– Послушай, у меня есть одна идея. Почему бы нам не продать Констэбля? Он ведь, наверное, немало стоит?
– Нет, наш Констэбль не стоит и гроша, – тихо ответила Джейн. – В декабре папа провел консультацию с экспертом. Это всего лишь подделка. Если бы это было возможно, мы сумели бы многое спасти. – Голос ее чуть дрогнул. – И отец твой сидел бы сейчас с нами.
Столкнувшись с таким противоречием, Аманда не смогла выговорить ни слова.
Позже, когда мать и дочь удалились в гостиную для питья кофе – заключительной части обеденного ритуала в доме Кентов, Джейн вернулась к теме начатого разговора.
– У меня есть план, Аманда, и денег на его осуществление потребуется не очень много. Зато многое будет зависеть от тебя самой.
– Каким образом это будет зависеть от меня? И что это за план?
У Джейн было такое чувство, какое бывает у человека, решившегося, наконец, прыгнуть в ледяную воду…
– Я полагаю, что тебе следует уехать из Филдинга. Недопустимо опускаться ниже того уровня, на каком ты здесь находишься. Если же ты останешься здесь, это неизбежно произойдет.
Глаза Аманды были серого цвета, сейчас, когда она пристально смотрела на свою мать, они сузились.
– Уехать отсюда, но куда? В Бостон?
– Нет, это недостаточно далеко. В Бостоне каждому известно, кто ты и что с нами произошло. Я подумываю о Европе. Может быть, об Англии. Все дело в языке, и кроме того, твои предки были англичане. Этого вполне достаточно, чтобы выбор наш остановить на Англии.
– А что я там буду делать? – требовательно спросила Аманда.
– А вот эта часть плана лежит целиком на твоей совести. Но мне кажется, что для такой девушки, как ты, хорошо воспитанной, хорошенькой, симпатичной и умной может открыться масса возможностей. Там ты будешь предоставлена сама себе, дорогая моя. Все, что в моих силах, это отправить тебя в дорогу, обеспечив тебе проезд. Мне же предстоит остаться здесь и присматривать за всем, что еще остается.
Мысли Аманды неслись наперегонки.
– Но если у нас нет денег, то, позволь, каким образом мне попасть в Англию?
Джейн заранее подготовила решение этого вопроса, ее природная сообразительность подстегивалась обстоятельствами. Если она окажется права и Аманда действительно унаследовала ту же его слабость, последствия которой оказались для него фатальными, то у нее, Джейн, оставалось немного времени. Она была вдовой самоубийцы. И теперь она не желала сидеть сложа руки и дожидаться пока и с ее дочерью не произойдет что-нибудь ужасное. Не хватало ей только стать еще и матерью самоубийцы.
– Я при желании смогу дать тебе триста долларов, – объяснила она. – Конечно, это из тех денег, что мы должны, но я полагаю, Билл Пэтуорт сможет и еще подождать немного, если мне удастся его уговорить.
– Трехсот долларов слишком мало, это совершенно ясно, – ответила Аманда.
– Конечно, мало, но есть и еще кое-что. Остается жемчуг. Я давно собиралась продать его, но папа ни за что не хотел мне это позволить, – ее голос снова едва заметно дрогнул. – Для него это было бы концом стабильности, свидетельством того, что неприятности стали необратимыми. Он не мог просто так расстаться с ними. А потом… потом они уже помочь ничем не могли.
Джейн извлекла платочек из рукава и приложила его к глазам. Когда она заговорила снова, голос ее был уже твердым как прежде.
– Это ожерелье оценено в тысячу долларов. Значит, пятьсот ты сможешь выручить за него в любом случае, кроме того, есть еще и брошь, доставшаяся тебе от твоей бабушки. Она украшена по краям бриллиантами, а в центре сапфир.
– Если мне удастся в Англии их продать, то я вполне смогу обойтись этими деньгами, – сказала Аманда.
Ее стало охватывать приятное волнение, к ней постепенно возвращалась ее обычная веселость и жизнерадостность.
– Думаю, что вполне сможешь, – согласилась Джейн. – Так что я считаю, что следует справиться относительно рейсов в Европу, как ты на это смотришь?
– О да, конечно! – Аманда прошла через комнату к креслу, где сидела ее мать и присела рядом на пол, как раньше, когда была маленькой девочкой. – Спасибо тебе, мама. Ты – ангел. Теперь я вижу свет в конце тоннеля, а я ведь уж стала думать, что все кончено, что все потеряно.
Джейн ласково положила руку на волосы дочери.
– Никогда, ни за что на свете, моя дорогая… Я никогда не допущу, чтобы ты страдала. А теперь мне кажется, тебе следует сбегать к Ирэн и рассказать ей обо всем. Надеюсь, ты сможешь объяснить ей, что это наша тайна, и мы не можем раззвонить об этом на весь город, пока все не сделаем.
Аманда уже очень давно заметила, что ее ближайшая подруга умела хранить тайны. Она и Ирэн проводили долгие часы вместе на берегу Уиллок-стрим, сидя на увитой глицинией веранде дома Аманды или на развалинах старого курятника Кентов, или позади дома Ирэн. У них не было секретов друг от друга, и они постоянно клялись друг другу навсегда оставаться вместе так, как сейчас.
В то воскресенье, когда Джейн своим разговором изменила мир вокруг, девушки договорились встретиться в три часа у въезда в дом Келтов. Аманда достала из шифоньера черный шерстяной жакет и накинула его на плечи – ей требовалось хотя бы при помощи своей одежды изобразить подобие скорби, и побежала вдоль посыпанной гравием дорожки, туда, где должна была ждать ее Ирэн.
Девушки обнялись, как обнимались всегда при встречах и расставаниях. Эта привычка сформировалась у них давно, еще с детства, как и многие другие.
Обе были одинакового роста, Аманда потоньше, Ирэн – немного полнее. Волосы у Ирэн были светлее, чем у Аманды, она могла считаться блондинкой, а глаза у них были одинакового серого цвета.
Хотя Ирэн была двумя годами старше Аманды, младшая из девочек всегда была лидером. Можно было подумать, что Ирэн неким усилием воли сумела затормозить свое физическое развитие, чтобы и здесь шагать со своей подружкой нога в ногу.
Первые месячные появились у Ирэн в четырнадцать лет, через три месяца после того, как свои первые пережила двенадцатилетняя Аманда. В те времена они часто запирались в спальне у одной или другой и со скрупулезностью врача рассматривали признаки взросления на телах друг друга. Все эти осмотры носили невинно-детский характер, вряд ли им могло придти в голову как-то расширить диапазон своих познаний, но став старше, обе по молчаливому согласию прекратили эти взаимные осмотры, подсознательно ощутив их непристойность. И теперь оставались лишь объятья.
– Какое счастье, – щебетала Аманда, прижавшись щекой к щеке своей подружки. – Счастье! Счастье! Счастье!
– О чем ты говоришь, Аманда, что произошло? – недоумевала Ирэн.
Ирэн всегда вела себя более сдержанно, чем Аманда. Она была в большей степени привязана к соблюдению светских норм поведения. Может быть именно поэтому она так обожала Аманду, чей энтузиазм и жизнерадостность, доступные для всех, явно преобладали в ней. Но иногда, это случалось довольно редко, вот и сегодня был один из таких дней, радость выплескивалась из нее. Тем более Ирэн имела полное право недоумевать, ибо тело отца Аманды еще не успело остыть в свежей его могиле.
– Что же произошло? О каком счастье ты можешь говорить, если и недели не прошло со дня смерти твоего бедного отца?
– Не напоминай мне о нем, – резко ответила Аманда. – Я и имени его слышать больше не желаю… Все эти беды по его милости. Лишь только потому, что мама такая умная и смелая, все еще можно исправить.
– Что следует исправлять? Как? Аманда, ты иногда бываешь такая… неточная. Успокойся и расскажи мне, что происходит.
И они отправились к реке, уселись на берегу, и Аманда Кент рассказала Ирэн Пэтуорт, что ей предстояло уехать.
– А надолго? – упавшим голосом спросила ее Ирэн.
– Этого я не знаю. – Солнце пригревало, и Аманда сняла свой черный жакет, свернула его и улеглась на нежную весеннюю травку, положив его под голову, как подушку. – Может быть на несколько лет. Может быть, навсегда… Мне предстоит найти какого-нибудь богатого англичанина и выйти за него, Ирэн. Разве тебе это непонятно? Все дело именно в нем…
Ирэн ответила не сразу. Над ними кружилась малиновка, потом птица, ухватив клювом кусочек тростника, улетела прочь. В конце концов, она сказала:
– Я очень буду по тебе скучать.
Аманда повернулась к ней и взяла ее за руку.
– Все равно ты не будешь скучать так, как я. Ирэн, у меня есть блестящая идея. Почему бы нам не отправиться вдвоем?
Ирэн покачала головой.
– Нет, я не смогу. Моя мать уже многие месяцы нездорова. Не могу я ее оставить. Кроме того, дела в магазине не очень хороши. И мои родители не смогут отправить меня в Англию.
– Ты не можешь упросить своего отца подождать немного, чтобы моя мать оплатила счет попозже? Я пришлю ему деньги из Англии, как только там устроюсь.
– Как же я могу ему об этом сказать, если ты сама просила, чтобы это пока оставалось тайной? Но я уверена, он не будет требовать от твоей матери немедленной оплаты. Я сама слышала, как он говорил моей матери об этом.
– Тогда все в порядке, – Аманда встала и принялась отряхивать приставшие к ее юбке травинки. – Пойдем, киска. Пошли ко мне домой, и ты поможешь мне решить, что мне взять с собой в Англию.
В целом огромном мире Аманда была единственным человеком, кто называл Ирэн ласкательным именем. Она невольно задала себе вопрос, как ей жить дальше, если никого не будет рядом, кто бы называл ее киской?
Первого июня Аманда отчалила в Англию. И к тому времени, как через восемь дней «Куин Мэри» пришвартовалась у доков Саутгэмптона, сбылось одно из предвидений Джейн, хотя и несколько странным образом.
Билет в маленькую одноместную каюту этого плавучего дворца стоил Джейн и Ирэн сто семьдесят пять долларов. Это была большая часть из того, что Аманда имела за душой.
– Это не трата денег, а вложение их, – ободряла ее Джейн. – Нигде нельзя встретить тех людей, которые могут оказаться тебе полезными, кроме как в первом классе.
Аманда согласилась с ней. И теперь ей предоставилась возможность путешествовать, как подобало девушке ее класса. На борту лайнера она завела знакомство с высокой молодой особой, которая неизменно носила ожерелье из бисера, всегда была в мужского покроя брюках и беспрерывно курила тонкие черные сигары. Особа эта, не будучи чрезвычайно красивой, была, тем не менее, весьма привлекательной и обладала поистине колоссальным зарядом веселья. Аманда даже позабыла о том, что ей следовало бы поискать знакомств среди мужской части пассажиров, но мы не всегда выбираем наши возможности.
– Я вообще-то не очень типичный представитель рода человеческого, – заявила ей Шарлотта Суитхэм, когда они в последний вечер стояли на палубе перед прибытием в Саутгэмптон. – Так что тебе не следует судить обо всех остальных англичанах на примере меня.
– Тем хуже для всех остальных англичан, – весело ответила Аманда. – Такой, как ты, действительно, быть не может и во всем мире, а не только в Англии.
И они от всей души смеялись. Шарлотта, взяв руку Аманды, прижала ее к своему бедру, как это уже не раз у них было, и Аманда почувствовала себя очень странно, хотя и не понимала, что с ней.
С прибытием в Саутгэмптон, залитый солнцем чарующий пейзаж, который сопровождал их в океане, сменился грубой, требовательной реальностью. Внезапно мир переменился, предстал перед нею в виде грязных, уродливых доков, таможенных служащих, пронизывающих ее орлиными взорами, орущих носильщиков и серых дождливых небес…
Впервые за время своего не очень долгого путешествия Аманда испытала страх.
– Выше нос, – ободряла ее Шарлотта, завидев выражение лица своей попутчицы. – Добро пожаловать в империю! И ни о чем не тревожься. Меня встречают. Кто бы это ни был, он получит от меня соответствующие указания относительно твоего багажа. Так что и опомниться не успеешь, как мы отсюда выберемся. А пока не отходи от меня никуда и делай, как велено.
И Аманда буквально вцепилась в красный плащ Шарлотты и следовала ее инструкциям. И чудо продолжалось. Потому как она действительно опомниться не успела, как оказалась в огромном роскошном «роллс-ройсе» с шофером в униформе и мини-интерьером внутри, который состоял из роскошной, хоть и небольшой, вазы с единственной розой, объемистым графином шерри и маленькими хрустальными рюмками. Этот огромный черный лимузин доставил их в Лондон, в чудесный дом периода позднего Регентства, стоявший на Гордон-сквер.
– Ты, случаем, не читала ничего Вирджинии Вулф? – поинтересовалась Шарлотта. – Или Виты Сэквилл-Уэст? И не знаешь, что означает Блумсберри?
Аманда трижды отрицательно покачала головой, и Шарлотту это привело в неописуемый восторг. Она засмеялась.
– Эх ты, дитя невинное! Овечка! Так вот, Блумсберри вокруг нас. – Она сделала круг рукой. – Мы торчим с тобой как раз в его центре. Так вот семья Вулфов живет тут неподалеку, на Тэвисток-сквер. Но не печалься, ты все со временем узнаешь. Я все тебе объясню, а ты обещай, что будешь хорошей девочкой и будешь все делать так, как я скажу.
Шарлотте было двадцать пять, она была на семь лет старше юной американки Аманды. И что еще для юной американки Аманды было слегка непривычным то, что на сей раз в лидерах была не она сама, как это имело место с Ирэн. Впрочем, она по этому поводу не очень-то и сокрушалась. Перед ней стояла задача подцепить какого-нибудь богатого муженька в Лондоне, а Гордон-сквер как нельзя лучше подходил для этой цели.
Приглашение погостить у Шарлотты последовало незамедлительно, едва они успели познакомиться, еще на борту лайнера. И принято оно было также незамедлительно, без колебаний. Аманда решила воспользоваться гостеприимством этой странноватой аристократки. А в том, что мисс Суитхэм аристократка – Аманда не сомневалась, особенно после того, как порасспросила стюарда, обслуживавшего ее каюту, относительно своей новой знакомой. Выяснилось, что Шарлотта состояла в каком-то родстве с неким лордом по имени Уэстлейк. Аманда хорошо понимала, что аристократический титул не мог не сопровождаться богатством.
– Мне не очень-то по душе эта громадина в Озерном крае, – призналась ей Шарлотта. – Тебе ведь хочется поглазеть не на провинцию, а на сам Лондон. Поэтому мы останемся в городе до тех пор, пока моя родня не протрубит генеральный сбор.
Так решила Шарлотта, значит так и должно было быть. Вряд ли Аманда могла бы быть довольна больше.
Через неделю по прибытию в Лондон Аманда без лишнего шума сбыла жемчуг своей матери и брошь своей бабушки, за что выручила около двухсот фунтов. Как выяснилось позже, деньги свои она могла тратить лишь на безделушки и какие-то мелочи, поскольку склонная к роскошествованию Шарлотта обеспечила ей в своем доме полный пансион – она оплачивала все их счета.
Кроме полного пансиона, Аманда была введена и в высшее общество. Очень часто в этом доме собирались гости: элегантные леди в сопровождении не менее элегантных мужчин, которые оказывали Шарлотте знаки почтительного внимания, не забывая при этом и молодую прехорошенькую американку. Последняя очень пригодилась для того, чтобы развеять извечную чопорную скуку английских приемов и ужинов. Та социальная группа, которая заявила о себе, как Блумсберри, являла собой воплощение современности и так же себя величала, впрочем, это был не очень большой сегмент элиты. И в этом окружении вкусы и странности Шарлотты воспринимались всеми, как некие чудачества. Откровенно говоря, Шарлотта была далеко не глупой, и с ней было очень интересно общаться. Не говоря уж о ее поистине фантастических связях.
Дружба эта была, конечно, весьма своеобразной, но когда Аманда и Ирэн были молодыми, общественное мнение Филдинга большую часть своего недовольства предпочитало вымещать на Ирэн.
Не любили эту девчонку Пэтуортов в городе и все. Какая-то лягушачья кровь, холодная, отстраненная, говорили те, что это пресловутое общественное мнение представлял. Им вторили и другие, дескать, нос задирает по всякому поводу и без. Нет, она, конечно, как тип блондинки безусловно хороша собой, но красота эта какая-то ледяная – ни тепла тебе, ни естественности.
Вот к Аманде они чувствовали больше расположения и не только потому, что она была из Кентов. Аманда была чрезвычайно миловидна, из тех, кто готов всегда улыбаться и улыбаться, излучая живость и естественность, веселого от природы нрава.
Сумасбродству двадцатых пришли на смену тяжкие тридцатые. Во время экономического бума Томас Кент сумел продать почти все земельные участки и все до последнего цента деньги всадить в акции. А когда в двадцать девятом разразился кризис, он потерял все до того же последнего цента. И после этого его жизнь и жизнь его семьи сильно изменилась в худшую сторону. Впрочем, кое-что еще у него оставалось.
– Что здесь судить, да рядить. Надо действовать. Если мне не удастся сейчас подняться, то все кончено – мы действительно потеряем все.
– Томас, – тихо сказала ему однажды его супруга. – А что представляет из себя наш Констэбль?
– Я уже думал об этом, – признался он.
Через несколько дней к ним явился эксперт из Бостона и долго пил с ними чай в той самой гостиной, где на обоях были розы и бутоны роз. Он восседал на обтянутом красным бархатом кресле и обозревал инкрустированные мрамором столы и столики. Джейн подавала бисквиты и чай лучшей ее заварки «Эрл грэй».
– Что вы можете сказать о моем Констэбле? – вопросил мистер Кент своего гостя.
Бостонский специалист очень внимательно и очень долго рассматривал пейзаж с сеном, прежде чем произнести следующее:
– Напомните мне, пожалуйста, каким образом он вам достался.
– Вероятно, эта картина была привезена моим дедом из Англии где-то около 1835 года. А затем она стала частью приданого моей матери, когда та выходила замуж за моего отца в 1870-ом, – словоохотливо принялся объяснять Кент.
Искусствовед понимающе кивнул.
– Весьма правдоподобно. Констэбль умер в Англии в 1937 году. И писал до конца дней своих. Но…
Томас и Джейн подались вперед.
– И?
– Вот что, – продолжал эксперт, чувствуя себя явно не в своей тарелке. – Последнее слово не за мной, вероятно, вы сочтете необходимым услышать и какое-то другое мнение?
– Мне говорили о вас, как о наиболее знающем свое дело специалисте в Бостоне, если дело касается английской пейзажной живописи, – оправдывался Томас. – Именно поэтому мы вас и пригласили.
– Понимаю. Так вы думаете продавать этот пейзаж?
– Возможно, – не стал скрывать Томас.
Эксперт по английской пейзажной живописи вздохнул.
– Сожалею, поверьте, мне действительно очень жаль, но это подделка. Копия. Вы можете предпринять какое угодно количество экспертиз, проверок и выяснений его подлинности, но нет абсолютно никакого сомнения в том, что эта картина подлинником не является. Да что говорить, сходите в любой музей, где висит Констэбль, пусть даже это будут самые ранние его работы, и присмотритесь к его полотнам. И у вас тогда тоже не останется никаких сомнений.
– Значит, надежд никаких, так следует понимать ваши слова? – едва спросил Томас.
– Никаких, – повторил искусствовед.
– Может быть, вам следовало бы взглянуть на него при другом освещении? – поинтересовалась Джейн. – Сегодня день такой пасмурный.
– Миссис Кент, простите меня, но я не думаю, что эта картина нуждается в каком-то более пристальном изучении.
Это было смертным приговором этому пейзажу.
Так что рассчитывать на то, чтобы выбраться из финансового кризиса с помощью Констэбля не приходилось. И в один прекрасный день Томас Кент отправился в свой бостонский офис и там повесился.
Хоронили его в первый понедельник мая, в фамильном склепе Кентов на кладбище конгрегационной церкви. День был яркий, солнечный, по лазурному небосводу неслись легкие пушистые облачка. А семнадцатилетняя Аманда от души желала, чтобы лил дождь. Если бы он был, то вероятно, никто бы не смог заметить, что она не пролила ни слезинки по своему внезапно отошедшему в мир иной отцу.
– Я ничего не могла с собой поделать, – каялась она позже своей матери, когда они остались одни в большом доме.
– Пойми, я ничего не испытываю к нему, кроме злости, за то, что он бросил нас на произвол судьбы.
Но Джейн отличалась большей терпимостью, чем ее дочь.
– У каждого есть точка разрушения, – сказала она. – Когда дальше выдержать уже невозможно. И наш папа дошел именно до этой точки.
Аманда имела орехового цвета волосы с несколькими русоватыми прядями. Прическу она носила под пажа – ее изумительные волосы падали ей на плечи чуть вьющимися локонами. Сейчас она нервными движениями отбрасывала их со лба.
– Ведь он оставил меня ни с чем! Мама, я не могу этого вынести. Что люди скажут! Что нам теперь делать?
– Люди скажут то, что склонны говорить всегда, чуточку правды, покрытой чудовищно толстым слоем того, что породило их воображение. А делать нам теперь ничего не остается, кроме как потуже затянуть пояса и сделать свой выбор… Тот, который уже не смог сделать наш отец.
Четыре дня спустя уже полным ходом шли переговоры с их адвокатом о продаже участков вокруг их дома с целью выручить деньги для покрытия наиболее зловредных и срочных долгов. К счастью, нашелся покупатель, который издавна мечтал о том, чтобы их приобрести. Оказывается, Великая Депрессия оставила после себя не только экономические трупы. И поэтому Джейн без колебаний согласилась на ту цену, которая в лучшие времена была бы в два раза больше.
– Нищие не выбирают, – сказала она тогда своей дочери.
– Не получится из меня нищенка, мама, – прошептала девушка. – С этим я никогда не смогу смириться.
Сказано это было с такой внутренней убежденностью и с таким отчаяньем в голосе, что матери ничего не оставалось, кроме как принять эти слова дочери всерьез.
– Верю, – пробормотала Джейн. – Вероятно, не сможешь. И папа тоже не смог.
В тот раз Джейн больше ни слова не сказала на эту тему, но думала над этим очень много. Проявление малодушия и слабости со стороны покойного мужа не были для нее неожиданностью. Уже в первые годы их супружества Джейн поняла, что Томас был тем человеком, который держался на плаву лишь благодаря своему громкому имени, богатству, которые были им унаследованы и обеспечивали ему соответствующий социальный статус. Может быть, и Аманда страдала тем же ущербным восприятием действительности?
Джейн, как могла, поддерживала былой статус-кво путем фанатичного следования давно заведенной рутине, обед подавался как и прежде в столовой в час дня. Это правило было и оставалось непреложным. Ничего не изменилось даже в день похорон Томаса, разве что в тот траурный понедельник Аманда и Джейн восседали за столом красного дерева вдвоем и еду подавала им лишь одна служанка, которая и готовила обед. Она поставила перед ними тарелки с тушеной говядиной и картофельным пюре с морковью.
– Ешь, Аманда, тебе необходимо поесть, – говорила Джейн, видя как дочь ковыряет кусок говядины в тарелке. – Папа никак не рассчитывал заморить тебя голодом, уходя в могилу.
Но плохой аппетит Аманды объяснялся не скорбью о внезапно умершем отце и мать ее это отлично понимала. Джейн скорее сама выбрала для дочери приличествовавшую случаю отговорку. Аманда ничего не ответила и в столовой среди витражей и синих китайских фарфоровых ваз повисла напряженная тишина.
– Мне кажется, что обивка этих стульев свое отжила, – заметила Джейн после того, как молчание затянулось. – Она настолько износилась, что уже не сможет служить дальше.
Аманда обвела взглядом стулья.
– Да, – с печалью в голосе согласилась она, – отжила.
Аманда всегда восторгалась тем, что жила в самом красивом доме из всех в Филдинге. А в последние годы, когда удавка на шее ее отца стала затягиваться все туже, средств для поддержания этого дома в надлежащем виде становилось все меньше, их приходилось урезать, экономя буквально на всем. Еще одно обвинение против него.
– У тебя нет никого, кто мог бы изготовить новую обивку для них?
Джейн вздохнула.
– Я должна буду обойтись сама, у меня есть коричневый материал, который должен подойти. Нет возможности сейчас заплатить за такую работу. Ты просто не желаешь этого понять? Я не права?
– Права. Я никогда этого не могу понять и не понимала. – Аманда положила вилку на скатерть.
Если бы она была менее воспитанной девушкой, она с шумом грохнула бы ее о стол.
– Послушай, у меня есть одна идея. Почему бы нам не продать Констэбля? Он ведь, наверное, немало стоит?
– Нет, наш Констэбль не стоит и гроша, – тихо ответила Джейн. – В декабре папа провел консультацию с экспертом. Это всего лишь подделка. Если бы это было возможно, мы сумели бы многое спасти. – Голос ее чуть дрогнул. – И отец твой сидел бы сейчас с нами.
Столкнувшись с таким противоречием, Аманда не смогла выговорить ни слова.
Позже, когда мать и дочь удалились в гостиную для питья кофе – заключительной части обеденного ритуала в доме Кентов, Джейн вернулась к теме начатого разговора.
– У меня есть план, Аманда, и денег на его осуществление потребуется не очень много. Зато многое будет зависеть от тебя самой.
– Каким образом это будет зависеть от меня? И что это за план?
У Джейн было такое чувство, какое бывает у человека, решившегося, наконец, прыгнуть в ледяную воду…
– Я полагаю, что тебе следует уехать из Филдинга. Недопустимо опускаться ниже того уровня, на каком ты здесь находишься. Если же ты останешься здесь, это неизбежно произойдет.
Глаза Аманды были серого цвета, сейчас, когда она пристально смотрела на свою мать, они сузились.
– Уехать отсюда, но куда? В Бостон?
– Нет, это недостаточно далеко. В Бостоне каждому известно, кто ты и что с нами произошло. Я подумываю о Европе. Может быть, об Англии. Все дело в языке, и кроме того, твои предки были англичане. Этого вполне достаточно, чтобы выбор наш остановить на Англии.
– А что я там буду делать? – требовательно спросила Аманда.
– А вот эта часть плана лежит целиком на твоей совести. Но мне кажется, что для такой девушки, как ты, хорошо воспитанной, хорошенькой, симпатичной и умной может открыться масса возможностей. Там ты будешь предоставлена сама себе, дорогая моя. Все, что в моих силах, это отправить тебя в дорогу, обеспечив тебе проезд. Мне же предстоит остаться здесь и присматривать за всем, что еще остается.
Мысли Аманды неслись наперегонки.
– Но если у нас нет денег, то, позволь, каким образом мне попасть в Англию?
Джейн заранее подготовила решение этого вопроса, ее природная сообразительность подстегивалась обстоятельствами. Если она окажется права и Аманда действительно унаследовала ту же его слабость, последствия которой оказались для него фатальными, то у нее, Джейн, оставалось немного времени. Она была вдовой самоубийцы. И теперь она не желала сидеть сложа руки и дожидаться пока и с ее дочерью не произойдет что-нибудь ужасное. Не хватало ей только стать еще и матерью самоубийцы.
– Я при желании смогу дать тебе триста долларов, – объяснила она. – Конечно, это из тех денег, что мы должны, но я полагаю, Билл Пэтуорт сможет и еще подождать немного, если мне удастся его уговорить.
– Трехсот долларов слишком мало, это совершенно ясно, – ответила Аманда.
– Конечно, мало, но есть и еще кое-что. Остается жемчуг. Я давно собиралась продать его, но папа ни за что не хотел мне это позволить, – ее голос снова едва заметно дрогнул. – Для него это было бы концом стабильности, свидетельством того, что неприятности стали необратимыми. Он не мог просто так расстаться с ними. А потом… потом они уже помочь ничем не могли.
Джейн извлекла платочек из рукава и приложила его к глазам. Когда она заговорила снова, голос ее был уже твердым как прежде.
– Это ожерелье оценено в тысячу долларов. Значит, пятьсот ты сможешь выручить за него в любом случае, кроме того, есть еще и брошь, доставшаяся тебе от твоей бабушки. Она украшена по краям бриллиантами, а в центре сапфир.
– Если мне удастся в Англии их продать, то я вполне смогу обойтись этими деньгами, – сказала Аманда.
Ее стало охватывать приятное волнение, к ней постепенно возвращалась ее обычная веселость и жизнерадостность.
– Думаю, что вполне сможешь, – согласилась Джейн. – Так что я считаю, что следует справиться относительно рейсов в Европу, как ты на это смотришь?
– О да, конечно! – Аманда прошла через комнату к креслу, где сидела ее мать и присела рядом на пол, как раньше, когда была маленькой девочкой. – Спасибо тебе, мама. Ты – ангел. Теперь я вижу свет в конце тоннеля, а я ведь уж стала думать, что все кончено, что все потеряно.
Джейн ласково положила руку на волосы дочери.
– Никогда, ни за что на свете, моя дорогая… Я никогда не допущу, чтобы ты страдала. А теперь мне кажется, тебе следует сбегать к Ирэн и рассказать ей обо всем. Надеюсь, ты сможешь объяснить ей, что это наша тайна, и мы не можем раззвонить об этом на весь город, пока все не сделаем.
Аманда уже очень давно заметила, что ее ближайшая подруга умела хранить тайны. Она и Ирэн проводили долгие часы вместе на берегу Уиллок-стрим, сидя на увитой глицинией веранде дома Аманды или на развалинах старого курятника Кентов, или позади дома Ирэн. У них не было секретов друг от друга, и они постоянно клялись друг другу навсегда оставаться вместе так, как сейчас.
В то воскресенье, когда Джейн своим разговором изменила мир вокруг, девушки договорились встретиться в три часа у въезда в дом Келтов. Аманда достала из шифоньера черный шерстяной жакет и накинула его на плечи – ей требовалось хотя бы при помощи своей одежды изобразить подобие скорби, и побежала вдоль посыпанной гравием дорожки, туда, где должна была ждать ее Ирэн.
Девушки обнялись, как обнимались всегда при встречах и расставаниях. Эта привычка сформировалась у них давно, еще с детства, как и многие другие.
Обе были одинакового роста, Аманда потоньше, Ирэн – немного полнее. Волосы у Ирэн были светлее, чем у Аманды, она могла считаться блондинкой, а глаза у них были одинакового серого цвета.
Хотя Ирэн была двумя годами старше Аманды, младшая из девочек всегда была лидером. Можно было подумать, что Ирэн неким усилием воли сумела затормозить свое физическое развитие, чтобы и здесь шагать со своей подружкой нога в ногу.
Первые месячные появились у Ирэн в четырнадцать лет, через три месяца после того, как свои первые пережила двенадцатилетняя Аманда. В те времена они часто запирались в спальне у одной или другой и со скрупулезностью врача рассматривали признаки взросления на телах друг друга. Все эти осмотры носили невинно-детский характер, вряд ли им могло придти в голову как-то расширить диапазон своих познаний, но став старше, обе по молчаливому согласию прекратили эти взаимные осмотры, подсознательно ощутив их непристойность. И теперь оставались лишь объятья.
– Какое счастье, – щебетала Аманда, прижавшись щекой к щеке своей подружки. – Счастье! Счастье! Счастье!
– О чем ты говоришь, Аманда, что произошло? – недоумевала Ирэн.
Ирэн всегда вела себя более сдержанно, чем Аманда. Она была в большей степени привязана к соблюдению светских норм поведения. Может быть именно поэтому она так обожала Аманду, чей энтузиазм и жизнерадостность, доступные для всех, явно преобладали в ней. Но иногда, это случалось довольно редко, вот и сегодня был один из таких дней, радость выплескивалась из нее. Тем более Ирэн имела полное право недоумевать, ибо тело отца Аманды еще не успело остыть в свежей его могиле.
– Что же произошло? О каком счастье ты можешь говорить, если и недели не прошло со дня смерти твоего бедного отца?
– Не напоминай мне о нем, – резко ответила Аманда. – Я и имени его слышать больше не желаю… Все эти беды по его милости. Лишь только потому, что мама такая умная и смелая, все еще можно исправить.
– Что следует исправлять? Как? Аманда, ты иногда бываешь такая… неточная. Успокойся и расскажи мне, что происходит.
И они отправились к реке, уселись на берегу, и Аманда Кент рассказала Ирэн Пэтуорт, что ей предстояло уехать.
– А надолго? – упавшим голосом спросила ее Ирэн.
– Этого я не знаю. – Солнце пригревало, и Аманда сняла свой черный жакет, свернула его и улеглась на нежную весеннюю травку, положив его под голову, как подушку. – Может быть на несколько лет. Может быть, навсегда… Мне предстоит найти какого-нибудь богатого англичанина и выйти за него, Ирэн. Разве тебе это непонятно? Все дело именно в нем…
Ирэн ответила не сразу. Над ними кружилась малиновка, потом птица, ухватив клювом кусочек тростника, улетела прочь. В конце концов, она сказала:
– Я очень буду по тебе скучать.
Аманда повернулась к ней и взяла ее за руку.
– Все равно ты не будешь скучать так, как я. Ирэн, у меня есть блестящая идея. Почему бы нам не отправиться вдвоем?
Ирэн покачала головой.
– Нет, я не смогу. Моя мать уже многие месяцы нездорова. Не могу я ее оставить. Кроме того, дела в магазине не очень хороши. И мои родители не смогут отправить меня в Англию.
– Ты не можешь упросить своего отца подождать немного, чтобы моя мать оплатила счет попозже? Я пришлю ему деньги из Англии, как только там устроюсь.
– Как же я могу ему об этом сказать, если ты сама просила, чтобы это пока оставалось тайной? Но я уверена, он не будет требовать от твоей матери немедленной оплаты. Я сама слышала, как он говорил моей матери об этом.
– Тогда все в порядке, – Аманда встала и принялась отряхивать приставшие к ее юбке травинки. – Пойдем, киска. Пошли ко мне домой, и ты поможешь мне решить, что мне взять с собой в Англию.
В целом огромном мире Аманда была единственным человеком, кто называл Ирэн ласкательным именем. Она невольно задала себе вопрос, как ей жить дальше, если никого не будет рядом, кто бы называл ее киской?
Первого июня Аманда отчалила в Англию. И к тому времени, как через восемь дней «Куин Мэри» пришвартовалась у доков Саутгэмптона, сбылось одно из предвидений Джейн, хотя и несколько странным образом.
Билет в маленькую одноместную каюту этого плавучего дворца стоил Джейн и Ирэн сто семьдесят пять долларов. Это была большая часть из того, что Аманда имела за душой.
– Это не трата денег, а вложение их, – ободряла ее Джейн. – Нигде нельзя встретить тех людей, которые могут оказаться тебе полезными, кроме как в первом классе.
Аманда согласилась с ней. И теперь ей предоставилась возможность путешествовать, как подобало девушке ее класса. На борту лайнера она завела знакомство с высокой молодой особой, которая неизменно носила ожерелье из бисера, всегда была в мужского покроя брюках и беспрерывно курила тонкие черные сигары. Особа эта, не будучи чрезвычайно красивой, была, тем не менее, весьма привлекательной и обладала поистине колоссальным зарядом веселья. Аманда даже позабыла о том, что ей следовало бы поискать знакомств среди мужской части пассажиров, но мы не всегда выбираем наши возможности.
– Я вообще-то не очень типичный представитель рода человеческого, – заявила ей Шарлотта Суитхэм, когда они в последний вечер стояли на палубе перед прибытием в Саутгэмптон. – Так что тебе не следует судить обо всех остальных англичанах на примере меня.
– Тем хуже для всех остальных англичан, – весело ответила Аманда. – Такой, как ты, действительно, быть не может и во всем мире, а не только в Англии.
И они от всей души смеялись. Шарлотта, взяв руку Аманды, прижала ее к своему бедру, как это уже не раз у них было, и Аманда почувствовала себя очень странно, хотя и не понимала, что с ней.
С прибытием в Саутгэмптон, залитый солнцем чарующий пейзаж, который сопровождал их в океане, сменился грубой, требовательной реальностью. Внезапно мир переменился, предстал перед нею в виде грязных, уродливых доков, таможенных служащих, пронизывающих ее орлиными взорами, орущих носильщиков и серых дождливых небес…
Впервые за время своего не очень долгого путешествия Аманда испытала страх.
– Выше нос, – ободряла ее Шарлотта, завидев выражение лица своей попутчицы. – Добро пожаловать в империю! И ни о чем не тревожься. Меня встречают. Кто бы это ни был, он получит от меня соответствующие указания относительно твоего багажа. Так что и опомниться не успеешь, как мы отсюда выберемся. А пока не отходи от меня никуда и делай, как велено.
И Аманда буквально вцепилась в красный плащ Шарлотты и следовала ее инструкциям. И чудо продолжалось. Потому как она действительно опомниться не успела, как оказалась в огромном роскошном «роллс-ройсе» с шофером в униформе и мини-интерьером внутри, который состоял из роскошной, хоть и небольшой, вазы с единственной розой, объемистым графином шерри и маленькими хрустальными рюмками. Этот огромный черный лимузин доставил их в Лондон, в чудесный дом периода позднего Регентства, стоявший на Гордон-сквер.
– Ты, случаем, не читала ничего Вирджинии Вулф? – поинтересовалась Шарлотта. – Или Виты Сэквилл-Уэст? И не знаешь, что означает Блумсберри?
Аманда трижды отрицательно покачала головой, и Шарлотту это привело в неописуемый восторг. Она засмеялась.
– Эх ты, дитя невинное! Овечка! Так вот, Блумсберри вокруг нас. – Она сделала круг рукой. – Мы торчим с тобой как раз в его центре. Так вот семья Вулфов живет тут неподалеку, на Тэвисток-сквер. Но не печалься, ты все со временем узнаешь. Я все тебе объясню, а ты обещай, что будешь хорошей девочкой и будешь все делать так, как я скажу.
Шарлотте было двадцать пять, она была на семь лет старше юной американки Аманды. И что еще для юной американки Аманды было слегка непривычным то, что на сей раз в лидерах была не она сама, как это имело место с Ирэн. Впрочем, она по этому поводу не очень-то и сокрушалась. Перед ней стояла задача подцепить какого-нибудь богатого муженька в Лондоне, а Гордон-сквер как нельзя лучше подходил для этой цели.
Приглашение погостить у Шарлотты последовало незамедлительно, едва они успели познакомиться, еще на борту лайнера. И принято оно было также незамедлительно, без колебаний. Аманда решила воспользоваться гостеприимством этой странноватой аристократки. А в том, что мисс Суитхэм аристократка – Аманда не сомневалась, особенно после того, как порасспросила стюарда, обслуживавшего ее каюту, относительно своей новой знакомой. Выяснилось, что Шарлотта состояла в каком-то родстве с неким лордом по имени Уэстлейк. Аманда хорошо понимала, что аристократический титул не мог не сопровождаться богатством.
– Мне не очень-то по душе эта громадина в Озерном крае, – призналась ей Шарлотта. – Тебе ведь хочется поглазеть не на провинцию, а на сам Лондон. Поэтому мы останемся в городе до тех пор, пока моя родня не протрубит генеральный сбор.
Так решила Шарлотта, значит так и должно было быть. Вряд ли Аманда могла бы быть довольна больше.
Через неделю по прибытию в Лондон Аманда без лишнего шума сбыла жемчуг своей матери и брошь своей бабушки, за что выручила около двухсот фунтов. Как выяснилось позже, деньги свои она могла тратить лишь на безделушки и какие-то мелочи, поскольку склонная к роскошествованию Шарлотта обеспечила ей в своем доме полный пансион – она оплачивала все их счета.
Кроме полного пансиона, Аманда была введена и в высшее общество. Очень часто в этом доме собирались гости: элегантные леди в сопровождении не менее элегантных мужчин, которые оказывали Шарлотте знаки почтительного внимания, не забывая при этом и молодую прехорошенькую американку. Последняя очень пригодилась для того, чтобы развеять извечную чопорную скуку английских приемов и ужинов. Та социальная группа, которая заявила о себе, как Блумсберри, являла собой воплощение современности и так же себя величала, впрочем, это был не очень большой сегмент элиты. И в этом окружении вкусы и странности Шарлотты воспринимались всеми, как некие чудачества. Откровенно говоря, Шарлотта была далеко не глупой, и с ней было очень интересно общаться. Не говоря уж о ее поистине фантастических связях.