Бирн Биверли. Огненные птицы

   И каждое утро она продолжала свои ранние визиты в музей, пока, в конце концов, не нашелся некто, кто с ней заговорил. Это был высокий костлявый юноша с лохматыми длинными волосами и в очках в роговой оправе. Одет он был неожиданно строго: в темный костюм с галстуком, хотя на вид ему вряд ли было больше, чем ей самой.
   – Вы бываете здесь каждый день, если не ошибаюсь? – спросил он, не удосужившись даже сочинить какую-либо преамбулу.
   Лили мгновенно стала в оборонительную позицию.
   – Я хожу сюда в учебных целях.
   – Понимаю. А что вы изучаете?
   – Дома. Здания. – Это было дебильным объяснением, которое ничего не объясняло и объяснить не могло.
   Тем не менее, оно было без всяких контрвопросов принято.
   – Вы американка. Я заключил сам с собой пари о том, что это так. Я целую неделю наблюдаю за вами.
   – Так вы поэтому сюда и ходите? Чтобы наблюдать за мной? – Едва договорив, Лили поняла, насколько самодовольно это прозвучало. – Я имею в виду, что…
   Он рассмеялся.
   – Понимаю, что вы имеете в виду. Я сейчас пишу один роман и мне необходимо знать, как выглядела одежда в XVI столетии. И прежде чем вы начнете задавать свои вопросы, спешу вас заверить, что я не настоящий романист. Это моя первая книга и толпа издателей не ломится ко мне в двери.
   Она пыталась что-то сказать, но в зале вдруг неизвестно откуда возникла ватага шумливых детей в сопровождении какой-то ханжеского вида старушенции, непрерывно повторявшей – «это ваше наследие, дети. Пожалуйста, будьте внимательны». Молодой человек, взяв Лили за локоть, стал увлекать ее в направлении выхода.
   – Вот что, давайте вместе пообедаем. Я понимаю, что мы не знакомы, но должен вам сообщить, что я относительно безобиден. Да и по вашему виду могу судить, что в Англии нет никого, кто бы из кожи вон лез, дабы развлекать вас.
   Лили легко могла угадать, какую бы реакцию вызвала эта ситуация у ее матери. Съём есть съём, пусть он даже осуществляется в музее. Но ведь нужно же было с кем-то общаться, кроме как с этими старцами из гостиницы.
   – Хорошо, благодарю вас. С удовольствием.
   Это было двадцатого ноября, день был холодный, серый, сырой. Они на минуту остановились на ступеньках музея. Он помог ей влезть в ее темно-синее пальто, а на нем самом оказался довольно заношенный твидовый пиджак. Затем молодой человек протянул ей руку: «Меня зовут Энди Мендоза».
   – Лили Крамер, – ответила она, здороваясь с ним за руку, мимолетно отмечая, какое твердое и вместе с тем приятное рукопожатие у этого человека.
   – О'кей, Лили. Вы уже достаточно натерпелись с нашими национальными блюдами, или я все же могу рискнуть предложив вам ростбиф и йоркширский пудинг?
   При упоминании о поджаренном мясе у нее потекли слюнки. Она жила на одних сэндвичах и уже несколько дней собиралась с духом, чтобы пойти в какой-нибудь ресторанчик и наесться там до отвала, но никак не могла по-настоящему собраться.
   – Это чудесно, – ответила она.
   Ее энтузиазм мог показаться слегка преувеличенным.
   – Железно. Я знаю одно прекрасное местечко в пределах небольшой прогулки пешком.
   Ресторан находился на оживленной Бромтон-роуд. Стены его были обиты деревянными панелями, скатерти на столах ослепляли белизной, и большинство посетителей походили на бизнесменов. Никому из них не было меньше пятидесяти. Пока они искали глазами столик, Лили украдкой изучала сопровождавшую ее личность. Нет, она не ошиблась: он был действительно молоденьким. Но было очень странно, что он остановил свой выбор именно на этом ресторане.
   Энди, поймав ее недоуменный взгляд, усмехнулся.
   – Вчера вечером я раздумывал, куда повести вас, в паб или сюда. Мне показалось, что лучше пойти все же сюда.
   – Вчера вечером? – искренне изумилась Лили.
   – Да. Вчера. Именно я вчера решил, что если вы сегодня утром снова придете в музей, я представлюсь вам и приглашу вас на ленч.
   – Но почему вы решили это сделать?
   Он снова усмехнулся, но прежде чем он успел ответить, появился метрдотель.
   – Мистер Мендоза, рад вас видеть здесь, сэр. Столик на двоих?
   – Да, будьте любезны.
   Метрдотель повернулся к Лили и помог ей освободиться от пальто. Она сразу же болезненно ощутила убожество своих широких штанов и выцветшего голубого свитера. Несколько женщин, сидевших здесь, были в платьях того стиля, который обожала ее мать. У Лили хватило ума не пуститься в объяснения по поводу ее одеяния. Решительно подняв подбородок, она направилась к указанному метрдотелем столику в углу, и Энди последовал за ней.
   – Могу я сделать для вас заказ? – осведомился молодой человек. – Предполагается, что против ленча в традиционном лондонском духе возражений не имеется?
   Она кивнула, и он, недолго посовещавшись с официантом, снова обратился к ней.
   – В соответствии с традицией есть предстоит типично английские блюда. Стало быть, вино исключается и мы будем пить пиво. О'кей? – Все было о'кей и Энди сделал заказ.
   Когда официант ушел, Лили подняла голову и еще раз уже не украдкой посмотрела на странного молодого человека, ее визави.
   – Вы очень уверенный в себе человек, Энди Мендоза. Кто вы?
   – Молодой писатель, борющийся за выживание.
   – Возможно. Но это еще не все.
   – Пока и этого достаточно. Чем вы здесь занимаетесь и сколько намерены пробыть?
   – Еще не знаю. Может быть, год. Тогда, может быть, тоже научусь лаконичным ответам.
   – Один-один.
   Он поднял кружку, сказал тост: за вас. И за то, чтобы вы всегда носили синее, это подчеркивает ваши фантастические глаза.
   Ее потуги остаться холодно-рассудочной потерпели провал. Не было еще человека, который высказался бы о ее глазах, как фантастических. Лили почувствовала, как ее щеки зарделись румянцем, и молча пригубила пиво.
   Они ели суп из бычьих хвостов и ростбиф, хрустящую мешанку под названием «йоркширский пудинг», капусту, морковь, жареный картофель, а завершался ленч яблочным пирогом с патокой. Все было очень вкусно.
   – Теперь я очень долго не проголодаюсь, – заявила Лили, когда опустела последняя тарелка, и они ждали, пока им подадут кофе.
   Он наклонился к ней.
   – А теперь выкладывайте ваш главный секрет. Кто вы на самом деле? Наследница, избегающая пересудов высшего общества? Голливудская звезда, сбежавшая от его прожекторов, фанатик искусства?..
   Лили разразилась смехом.
   – Никто из вами упомянутых. Как вам это могло прийти в голову?
   – Потому что в вас есть что-то такое, что заставляет меня думать о странных экзотических вещах. Мне кажется, все дело в вашей походке, вообще в том, как двигаетесь, жестикулируете. Будто в вас собралось ужасно много энергии, и она вот-вот вырвется наружу. – Он заметил ее недоверчивый взгляд. – Извините меня, – ничего не могу с собой поделать. О каждом, кого я вижу, готов сочинить какую угодно байку. Видимо, поэтому я так рвусь стать писателем. Лили покачала головой.
   – Мне бы очень не хотелось вас разочаровывать, но я всего лишь… – она подыскивала подходящую для себя характеристику, – сидящая у разбитого корыта…
   – Ничего, – заверил ее Энди Мендоза. – Как-нибудь попытаемся его склеить.
 
   – Куда мы спешим?
   Энди широкими шагами шел по широкому бульвару рядом с океаном и Лили едва поспевала за ним. Холодные декабрьские волны, пенясь, накатывались на пляж, освещенный низким зимним солнцем.
   – Извини, не понял, что иду слишком быстро.
   – Я не это имела в виду. – Восточный ветер пронизывал все вокруг.
   Лили запрятала стынущие руки поглубже в карманы нейлоновой парки.
   – Я имею в виду, куда мы так спешим в наших отношениях. Ты ведь постоянно хочешь видеть меня, звонишь мне каждый день, приходишь, таскаешь меня повсюду за собой. В чем дело?
   Он повернулся к ней, защищаясь от ветра, и шел теперь задом.
   – Черт возьми, да где же находится тот маленький городок, в котором ты выросла? На Луне? Ты что действительно не понимаешь почему?
   – Не понимаю. Потому и спрашиваю.
   – У тебя что, никогда ни одного мальчишки не было?
   – Конечно, были. И не один, а много.
   – Врунья ты. – Он снова повернулся лицом к ветру, и они продолжали идти дальше.
   В среду утром он позвонил ей.
   – Давай проедемся немного. Я хочу на один день избавиться от Лондона.
   Уже в половине восьмого они катили по какой-то дороге. Энди был немногословен, будто занят какими-то мыслями, а Лили с интересом наблюдала быстро сменявшиеся пейзажи за окном. Машиной Энди был не «Ягуар», как ожидала Лили, а «Моррис Оксфорд», английская разновидность «Шевроле» ее матери, но Энди вел его так, будто это была спортивная машина: очень умело, уверенно и очень быстро.
   Часа через два они свернули с дороги у стрелки с надписью «БРАЙТОН».
   – Это место летнего отдыха. Сейчас там очень мало народу. Будем с тобой пионерами в городе призраков.
   Энди припарковал машину поодаль железнодорожного вокзала.
   – Давай немного пройдемся. Брайтон – весьма викторианское место. В смысле архитектуры. Ведь ты же любишь архитектуру.
   Она любила архитектуру. И Брайтон ей очень понравился. Они медленно шли по его широким проспектам и узким старым улочкам, пока не оказались на берегу океана, где она и задала свой вопрос о том, куда они так несутся и где он обозвал ее лгуньей, когда она положительно ответила на его вопрос о мальчишках.
   Прямо перед ними раскинулся Брайтонский пирс, это летнее развлечение, воздвигнутое во времена правления короля Эдуарда.
   Длинное деревянное сооружение погрузило свои огромные пальцы опор глубоко в океан. На нем находился танцзал, крытая арками галерея и магазины, торговавшие сувенирами «На память об отдыхе на берегах моря». Сейчас все они являли собой печальное зрелище опущенных жалюзи.
   – Пойдем туда, на край, – предложил Энди.
   Он пошел вперед, касаясь рукой шатких деревянных перил. Ветер сдувал с его лба желтые как песок кудри, что придавало лицу еще большую худощавость.
   – Я приезжал сюда в детстве несколько раз. Мы удили рыбу с пирса однажды.
   – Надеюсь, тогда было здесь теплее? – пробормотала Лили.
   – Тебе холодно? – казалось он был этому удивлен.
   – Ах, ты все же заметил.
   – Пошли, найдем местечко потеплее.
   На берегу моря они не обнаружили ни одного открытого заведения. Взобравшись на крутой холм, Лили и Энди в гуще узких старых улочек обнаружили, наконец, маленькую кондитерскую, в которой подавали горячие напитки. Энди заказал кофе и тарелку пирожных со взбитыми сливками. Когда он предложил их ей, Лили покачала головой.
   – Давай, давай. Тебе необходимо получить чуточку энергии и калорий, после того, как я тебя чуть не до смерти заморозил. Кроме того, твой вздернутый носик и твои роскошные волосы лишь выиграют, если чуть растолстеешь.
   Она не отвечала, но он и так понял по ее лицу, каков был бы ее ответ.
   – Прости. Это было бездумное высказывание. Это все равно, что мои одноклассники, которые называли меня четырехглазым.
   – В очках ты выглядишь необычно. Они как бы уравновешивают твое лицо.
   – Может быть. Но большую часть из моих двадцати семи лет мне пришлось ходить в четырехглазых. И к лучшему: Майкл Кэйн меня в этом убедил окончательно.
   – Причем здесь Майкл Кэйн?
   – А я видел с ним фильм, где он играл крутого парня, но, тем не менее, носившего очки. И это придавало лишь еще больше сексуальности его внешности.
   – А в детстве ты тоже мечтал стать крутым, сильным, сексуальным героем?
   – Думаю, что да. – Он вообще не очень распространялся о своем детстве.
   Ограничивался лишь очень краткими высказываниями на этот счет и всегда спохватывался, будто боялся сболтнуть лишнего. Вот как сейчас.
   – Мы ведь обсуждали не меня, а тебя.
   – Обычно я худая. Может быть лишь чуточку полновата. Но, когда у меня какие-нибудь неприятности, я сразу же начинаю много есть и толстею, а прошлый год в Бостонском университете был ужасен. – Она рассказала ему о своих бесплодных попытках стать архитектором.
   Он посмотрел на нее довольно жестким взглядом своих гипнотизирующих желто-карих тигриных глаз из-под стекол очков.
   – Тебе и сейчас ужасно?
   – Нет, – Лили стало немного стыдно. – Но, с тех пор, как я приехала в Англию, мне кажется, что я постоянно ем лишь то, от чего сильнее всего толстеешь. – Она показала на пирожные. – Вот это, на пример.
   – Да. Мы здесь предпочитаем поесть поплотнее. Все дело в этом чертовом климате. Но, тем не менее, как я уже сказал, быть худобой, как эта манекенщица Твигги, тебе не к лицу.
   Напротив находилась аптека. Энди выудил из кармана пенсовую монетку и подал ей.
   – Иди туда. Одна. Я не хочу знать, сколько ты весишь. Это будешь знать только ты. Я не буду тебя ни о чем спрашивать, но ты сама должна будешь сообщить мне о каждой унции, на которую ты становишься легче. Правду и одну только правду. Согласна?
   Они торжественно соединили руки, и Лили отправилась в аптеку.
   Вскоре она вышла с лицом, на котором застыло выражение ужаса. Маленькая карточка, которая вылетела из автоматических весов, сообщала, что весила она сто тридцать три фунта.
   – Фунтов семь сбросить и все будет в порядке.
   – Посмотрим.
   Назад они ехали медленно, часто останавливаясь, делая привалы, и вечером съели ужин в каком-то деревенском пабе под названием «Лебедь». Энди настоял на том, чтобы ей принесли лишь минеральную воду и салат. Сам он выпил две кружки пива, после этого съел бифштекс, за которым последовал пирог с начинкой из почек и на десерт – мороженое.
   – Я ведь не на диете. – Это прозвучало, как извинение.
   – Очень жаль, что я не могу поделиться с тобой моими семью фунтами.
   – Я просто худой от природы. И толще никогда не стану. Как ни старалась моя няня пихать в меня побольше витаминов и калорий, это ничего не изменило.
   Еще одно крохотное свидетельство того, что он был привилегированным дитятей и вырос в том мире, который был знаком ей лишь из книг. Лили отреагировала немедленно.
   – А ты что, жил когда-нибудь в этой местности? Мне кажется, ты в этих краях неплохо ориентируешься.
   – Не могу сказать, чтобы жил. Вот тетя моя здесь жила. Когда-то. Если пожелаешь, могу показать тебе после ленча дом, в котором она жила. И, если уж говорить о тех прошедших временах… – Он не смотрел на нее, а сосредоточился на десерте, – так вот, если говорить о тех прошедших временах, так как, ты говорила, называется твой городок у черта на куличках? Фил… Фил…?
   – Филдинг. И он ни на каких куличках. Всего четырнадцать миль юго-западнее Бостона. А почему ты спросил?
   – Не знаю, почему. – Он старался не смотреть ей в глаза.
   У Лили мгновенно возникло подозрение. Он лгал. Хотя уже через пару секунд это показалось ей абсурдным, и она отказалась от этой мысли.
   Энди сидел, откинувшись на спинку стула, и сверлил ее глазами.
   – Хороших женщин изготовляют в вашем Филдинге, – произнес он.
   – Суждение, основывающееся на недостаточном опыте, – с ухмылкой ответила она.
   Но ухмылка ее была довольной.
   – Я ведь единственная женщина из Филдинга, с которой ты знаком.
   – Да, но…
   – Но что?
   – Да нет, ничего. Одной тебя вполне достаточно, чтобы убедить меня в том, что я прав.
   Лили вспыхнула от удовольствия и принялась за свой салат.
   Когда они, покончив с едой, выходили из паба, она сказала себе, что не голодна, что голод – это ни больше, ни меньше, чем дурь в ее голове.
   Проехав через крошечную деревушку, они выехали на дорогу, обсаженную по обе стороны высокими вязами. На ветках кое-где оставшиеся листочки трепетали на ветру. Вдруг она заметила, как один из них оторвался и, сделав грациозное антраша, упал на землю.
   – Как здесь красиво! – призналась Лили.
   – Согласен с тобой. Иногда я думаю, что Сассекс – мое самое любимое место во всей Англии.
   Вскорости он остановил машину перед огромными воротами с двумя ананасами по бокам.
   – Ананас в Китае – символ гостеприимства, – сказала Лили.
   – Возможно. Но внутрь мы зайти не можем. Я не знаком с той семьей, которая живет здесь сейчас.
   Отсюда, издалека, с дороги, невозможно было детально рассмотреть дом. У Лили осталось неясное впечатление чего-то массивного, выложенного из коричневато-золотистого камня и заслоненное деревьями.
   – А мы не можем просто пройтись немного?
   Энди сильным рывком включил передачу.
   – Нет, не можем. Честно говоря, я ненавижу это проклятое место. – И с застывшей гримасой презрения на лице он рванул машину с места.
   Лили не решилась задавать ему еще вопросы.
   Когда они подрулили к гостинице «Криснт Гарденс», было около пяти пополудни.
   – Ты не обидишься, если мы сейчас расстанемся? Мне бы надо немного поработать.
   Она улыбнулась.
   – Нет, не обижусь. Это и так был чудесный день.
   Чуть наклонившись к ней, он взял ее лицо в свои ладони.
   – Ты – чудо, – сказал он.
   И крепко поцеловал. Она ощутила запах пива и трубочного табака. Затем, открыв дверь, он вышел из машины, обошел ее вокруг и открыл ей двери. Энди был первым мужчиной в ее жизни, жесты вежливости для которого были чем-то совершенно естественным.
   – Спокойной ночи, – пробормотал он и, вернувшись в машину, сел, завел мотор и умчался прочь, прежде чем она смогла пожелать ему того же в ответ.
   Лили действительно не обижалась на него за то, что он так рвался к работе, потому что понимала, насколько важна она для него. На какие деньги он жил, оставалось для нее загадкой, но, казалось, они у него никогда не кончаются.
   Энди жил на другой стороне Лондона, в Хакни, в небольшой квартирке, похожей, по его словам, на студию художника, куда она, что было для нее очень и очень странным, до сих пор не была приглашена. Поднявшись наверх к себе в комнату, Лили, все еще ощущая вкус его поцелуя, сняла с себя кофточку и блузу и в отражении волнистого зеркала стала изучать свои груди.
 
   – Полфунта за десять дней – не очень много, – неутешительным тоном произнесла Лили.
   – Согласен. А ты не обманываешь меня?
   Они сидели в пабе на Лейчестер-сквер. По радио Битлз распевали о «Земляничных полянах навсегда». Публика, которой был битком набит паб, шумела, и шум этот был веселее обычного, потому что до Рождества оставалось всего четыре дня.
   – Что ты сказал, я не слышу.
   Энди наклонился к ней и прошептал прямо в ухо:
   – А может ты меня надуваешь, маленькая чертовочка с симпатичными сисюньками?
   Лили в мгновение ока покраснела как помидор.
   – Может быть совсем чуть-чуть, – призналась она.
   Она никогда не была в состоянии прокомментировать его жуткие реплики, потому что просто не находила слов.
   Он вдоволь посмеялся над испытываемым ею дискомфортом и щелкнул ее по носу.
   – Мне страшно нравится вгонять тебя в краску, это, конечно, не очень прилично с моей стороны, но я обожаю это. Допивай свою минеральную водичку, а то мы опоздаем на фильм.
   Она представления не имела о том, на какой фильм они идут. Ее мысли занимал сам Энди. Она вдруг представила себе, как он ощупывает ее груди.
   Лили оставалась девственницей по необходимости. В шестидесятые годы в Филдинге существовало деление на плохих девочек и хороших. И Лили Крамер обладала всеми отличительными признаками хорошей. Бог тому свидетель – Ирэн никогда не запугивала Лили сексом и не расписывала его прелести. Она просто никогда не говорила об этом. Это было еще одной запретной темой. Занятия в школе познакомили Лили с основами репродуктивной деятельности человека и вбили ей в голову установку, что она должна обзавестись ребенком лишь после того, как выйдет замуж. Что же касалось внутренних позывов, то их ей вполне удавалось сдерживать до тех пор, пока не появился Энди. Энди будил в ней страсть.
   Его пальцы были тонкими, изящными и длинными, как и он сам. Она ощущала желание погладить каждый его пальчик в отдельности, а иногда – сдавить их до боли.
   В темном зале кинотеатра она почувствовала, как набухали ее соски, как они стремились на волю из-под тесного бюстгальтера. А Энди лишь держал ее за руку. Когда они вышли из кино, Энди взял ее под руку. Лейчестер-сквер была освещена в этот час неоновыми огнями и огромной луной. Некто бренчал на гитаре, вокруг него собралась небольшая толпа. Распевались рождественские гимны.
   – Мне придется уехать на время Рождества, – объявил Энди.
   В животе Лили нехорошо заурчало, и в горле она внезапно ощутила весьма неприятный холодный комок. Она не сомневалась, что они проведут праздник вместе.
   – Я вернусь сразу же после Нового года, – пообещал он, когда она провожала его на Пэддингтон-ском вокзале. – И тогда сразу же позвоню.
   Промежуток времени между двадцать вторым декабря и третьим января был настолько ужасным, что Лили не могла его потом вспомнить без содрогания. Она чувствовала себя изолированной, запертой в четырех стенах и совершенно одинокой, причем это было уже не прежней, а новой, доселе не пережитой разновидностью одиночества.
   Рождество прошло в лежании на кровати и перелистывании иллюстрированных журналов, да еще в поедании конфет. В ее комнате не было телефона и ей пришлось спуститься в четыре часа пополудни в холл гостиницы, чтобы позвонить матери. В Филдинге в это время было одиннадцать утра. Ирэн еще не успела отправиться на обычное ежегодное сборище всех Пэтуортов.
   – У тебя все хорошо, Лили? – первым делом поинтересовалась Ирэн.
   – О, да. Все хорошо. А у тебя?
   – У меня все в порядке. Хорошее Рождество намечается?
   – Намечалось. Здесь уже поздно, уже темнеет. Я была на обеде у друзей.
   – Да, конечно. Я и забыла, что у вас там время другое. Я рада, что ты хорошо провела Рождество. Очень мило с твоей стороны, что ты позвонила, дорогая. Но мы не должны затягивать разговор, это очень дорого. Я всем передам от тебя большой привет.
   – Да, да, обязательно. Счастливого Рождества, мать.
   – И тебе счастливого Рождества, Лили.
   Она поднялась к себе наверх и моментально, как во время съемки со вспышкой, вдруг на мгновение увидела перед собой их красивый дом в Филдинге. Потом она бросилась на узкую кровать и разревелась. Позже ей удалось заснуть, но сновидения ее относились не к дому в Филдинге, а к Энди Мендоза.
   Уже заканчивалось утро третьего января, когда к ней в комнату прибежала какая-то леди и сообщила, что внизу ее ожидает мистер Мендоза. Боже мой! Она не ожидала его, она не была одета для него, ее волосы не были вымыты для него.
   – Передайте ему, что я спущусь через несколько минут.
   Через двадцать минут она появилась внизу в вестибюле с волосами, собранными на голове в нечто наподобие тюрбана, вокруг которых был повязан шарф. Это неплохо сочеталось с ее красным, цвета бургундского вина, пальто и черными сапожками. Что же касалось Энди, то он заявил, что вид у нее ужасный.
   – Ты чем-нибудь занята? Извини, что я явился без звонка. Я поздно приехал вчера вечером.
   – Нет, нет, все в порядке. – Она избежала ответа на вопрос, чем она была занята эти дни. Лили дала себе обещание оставаться трезвой и рассудительной.
   Энди не должен знать, что в его отсутствие у нее стала проявляться чуть ли не депрессия.
   – У меня рождественский подарок для тебя, – сказал он, таща ее к дверям, – но не с собой. Так что придется подождать до следующего раза.
   А у нее для него ничего не было. Когда он уехал, Лили подумала, что никогда больше его не увидит.
   – Я не ходила ничего покупать на Рождество. У меня был грипп, – солгала она.
   В автомобиле Энди они ехали в направлении Эджоур-роуд.
   – Это недалеко, – успокоил он ее, пробираясь через нескончаемый поток машин.
   Он что-то напевал себе под нос, то и дело отрывая взор от дороги и усмехаясь, глядя на нее. Лили видела, что он счастлив снова встретиться с ней, и сама готова была петь от счастья.
   – Вот мы и здесь, – громко объявил Энди, сворачивая в обсаженный с обеих сторон деревьями тупичок под названием Принсиз-Мьюз.
   Эта короткая улочка по обе стороны была застроена в стиле короля Георга.
   – Это бывшие конюшни. Теперь они перестроены, – пояснил он. – Великолепны, – ты не находишь?
   – Великолепны, – согласилась Лили.
   Она была готова и дома эти расцеловать, и все вокруг – так ее переполняло счастье. Чувство, переживаемое ею сейчас, было совершенно новым для нее, ни разу доселе неиспытанным. Оно было неожиданным и сравнимо разве что с внезапным воскрешением из мертвых.
   – Нам нужен номер восемь. Вот и он. – У Энди в руках оказался ключ.
   – Энди, а ты случаем не купил здесь квартиру?
   Он рассмеялся.
   – Нет. Идем со мной, дорогая. Я все объясню, когда мы войдем.
   Дверь, которую отпер Энди, была выкрашена черной краской, по обе стороны ее были установлены две терракотовые урны с карликовыми соснами.
   Он провел ее в крохотную квадратную прихожую, в которую выходили с каждой стороны двери. Двери были распахнуты настежь. Лили успела заметить, какая великолепная эта работа. Темное дерево прекрасно сочеталось с пастельными тонами стен и обоев. Больше в этой квартире никакой мебели не было.
   – Столовая и гостиная, – сказал Энди. – А кухня – прямо. Он показал на закрытую дверь. – Наверху предполагается устроить две спальни и ванную. Пойдем взглянем.
   Они поднялись по очень крутой лестнице без перил, тоже из темного дерева, в небольшую комнату, по виду напоминавшую ей крохотный дворик. В ней стояла единственная кровать, покрытая стеганым ситцевым одеялом, подле нее – сосновая тумбочка с четырьмя выдвижными ящиками, а на полу возвышалась груда самых разных подушек. Здесь был и камин, которым пользовались, но с тех пор как пользовались последний раз, его ни разу не чистили.