Бирн Роберт. Плотина

   Болен с минуту долго смотрел перед собой.
   – Никаким уж особенным моим протеже этот юнец не был. – Он старался говорить небрежным тоном. – Просто показался смышленым и серьезным. Я полагал, он сможет дорасти до ценного сотрудника. Удивляюсь, неужели он сказал нечто такое, что тебя взбесило?
   Болена интересовало, не стоит ли попытаться убедить Рошека отменить увольнение, по крайней мере, до тех пор, пока не удастся оценить ситуацию на плотине. Необходимость экстренных мер сомнительна, но если бы что-то случилось... Пресса могла бы узнать, что некий человек, попытавшийся подать сигнал тревоги, уволен за свое неравнодушие.
   – Так ли уж необходимо выгонять его? – рискнул спросить он. – Это немного смахивает на крайность.
   Болен напрягся на случай возможного взрыва. В последние несколько лет даже легчайший намек на то, что какое-либо из решений Рошека кажется Болену не абсолютно совершенным, мог вызвать вулканическую реакцию. Но Рошек ответил спокойно:
   – Надо было либо уволить, либо передать фирму ему, чтобы он управлял ею по-своему, а мне вернуться в чертежный отдел. Возможно, я был несколько жестковат с ним. Он принялся что-то болтать о своей смехотворной компьютерной модели, и это было больше, чем я мог вынести. Я сказал, чтобы он не совал своего носа в то, чего не понимает и что его не касается, а он повысил на меня голос, что в его положении не слишком остроумно. Ему следовало бы знать, что я не выношу этого. Дабы услышать самого себя, мне пришлось орать. Я уже много лет ни на кого не кричал... хочу сказать, не кричал по-настоящему. Мне это почти понравилось. – Рошек передернулся от страха, когда Болен, резко повысив скорость, прорвался в небольшую брешь в соседнем ряду. – Герман, не мог бы ты снизить скорость процентов на сорок – пятьдесят? Ты ведь не Пол Ньюмен. Взгляни в зеркало, сам убедишься.
   Болен снял ногу с педали акселератора, перебрался в правый ряд и проехал на запад к бульвару Санта-Моника. Оба опустили защитные козырьки, чтобы заслониться от лучей заходящего солнца.
   – А мне скорее нравится энтузиазм этого Крамера, – сказал Болен. – Его увольнение может плохо отразиться на делах фирмы. Я вот что думаю...
   – Нам надо обсудить проблемы посерьезнее. Тебе и Кальвину, возможно, придется самим управлять делами в ближайшие несколько лет.
   После неожиданного заявления Рошек рассказал о встрече с помощником президента. Он отмахнулся от попыток Болена поздравить его, подчеркнув, что назначение еще только, возможно, предстоит.
   – Рассматриваются и другие кандидатуры. Я, правда, верю, что мои шансы повыше. Не должно быть никакой негативной гласной информации о нашей фирме. Не должно быть никакого колоритного моего со Стеллой бракоразводного процесса, что в данный момент моя главная проблема.
   – Боже мой, Теодор! Стелла хочет развестись?
   – Не отводи глаз от дороги. Да, она обрушила это на меня прошлой ночью в Вашингтоне. Ее доводы выглядят надуманными. Я не буду докучать, излагая их, скажу только, что кое-какие причины у нее имеются. Сегодня вечером я должен использовать единственную, последнюю возможность отговорить ее от этого шага.
   – Неудивительно, что сегодня днем ты был таким тихим! Я-то думал, плохо себя чувствуешь.
   – Нет-нет. Мне плохо при мыслях о будущем, которое эта неблагодарная сука – извини, но именно так я теперь о ней думаю – навязывает мне. Если подаст заявление в суд и потребует, чтобы я был привлечен как ответчик, тогда, думаю, мои шансы получить это назначение станут равны нулю. У меня создалось впечатление, что в Вашингтоне предпочитают жен, умеющих давать званые вечера, а не клеветать на мужей. Я не могу позволить ей разорить меня и нашу фирму. И я ей этого НЕ ПОЗВОЛЮ.
   «Мерседес» сделал несколько поворотов по улицам, обсаженным двенадцатиметровыми пальмами. Дом Рошека был в испанском стиле: толстые стены, красная черепичная крыша и широкая лужайка, по краям которой высажены кактусы и другие суккуленты. Автомобиль проскользнул вверх по изогнутому въезду и остановился у парадного входа. За двустворчатой кованой металлической калиткой виднелась двустворчатая же резная деревянная дверь.
   – Подожди, пока не убедишься, что я уже внутри, – попросил Рошек, пытаясь сообразить, как расстегивается ремень безопасности. – Она могла поменять замки.
   – Хочешь, подкачу туда твое кресло?
   – Нет, дай уж мне самому побороться с ним. Если она наблюдает из окна, возможно, почувствует прилив сострадания. Ты только достань из машины кресло и подай костыли. Как, черт подери, ты расстегиваешь эти ремни?
   Болен дотянулся до него и нажал разъединительную защелку. Коленный и плечевой ремни спокойно оттянулись к своим коробочкам.
   – Ты, Теодор, никогда не ладил с мелкими механическими устройствами, ведь так? Если какая-нибудь штука не состоит из минимум пятисот движущихся частей или если она не стоит десяти миллионов долларов, она не удостаивается твоего внимания.
   – Тогда почему же я не уделяю побольше внимания своей жене? Она, возможно, стоила мне десяти миллионов долларов. Конечно, у нее только одна движущаяся часть. Рот.
   Болен обошел автомобиль, достал с заднего сиденья складное инвалидное кресло и привел его в рабочее состояние. Рошеку удалось самостоятельно выбраться из машины и забраться в кресло, а Болен, передавая костыли, решил в последний раз рискнуть коснуться вопроса о Крамере и о плотине:
   – А ты случайно не взглянул хоть мельком на данные о протечке воды, которые собрал Крамер? Он говорил, что собирался узнать твое мнение о них.
   – Он дал какой-то листок бумаги, – сказал Рошек, поворачивая свое кресло в сторону от машины. – Я его скомкал. Болен печально покачал головой.
   – Протечка довольно высока. Возможно, следует сделать дополнительную заливку жидким раствором. Я звонил Джефферсу вчера вечером и просил посмотреть, что делается в нижних галереях.
   Рошек взглянул на Болена с легким раздражением.
   – Ну и что он обнаружил?
   – С минуту на минуту жду звонка.
   – Дай знать, что он скажет. А сейчас извини, мне надо отправиться на свидание с любимой женой.
   Болен коснулся руки Рошека, задерживая.
   – Все-таки нужно учесть возможность того, что Крамер ненароком наткнулся на что-то серьезное.
   – Черт тебя побери, Герман, ты на чьей стороне: моей или этого проклятого сосунка?
   – Я на твоей стороне и на стороне фирмы, – сказал Болен ровным голосом. – Но могли появиться новые протечки, а это потребует заливки жидким раствором, реставрации дренажной системы, понижения уровня водохранилища и мало ли чего еще. Мы можем спокойно проделать все эти ремонтные операции, не ставя в известность общественность, при условии, что у нас не будет рассерженного уволенного служащего, который станет повсюду бегать и вопить об этом. Крамер может заявиться в какую-нибудь газету и за наш счет сделать из себя героя. Нам, как ты сказал, не нужна никакая скверная гласность.
   Рошек обмяк в кресле.
   – О Господи, – сказал он сквозь зубы, – будто мне и без того не о чем думать.
   – Предположим, я сообщу, что ты хочешь дать ему еще один шанс.
   – Ты имеешь в виду – принять обратно? Извиниться перед ним? Мое положение не настолько безнадежно.
   – Да тебе даже не придется встречаться с ним. Я скажу ему, что ты, мол, согласился назначить его в наш лондонский филиал. Я еще не встречал человека, который не скакнул бы с радостью в Лондон. Это отвлечёт его мысли от ущелья Сьерра. А через полгодика или через год, когда это уже не будет выглядеть связанным с неполадками на плотине... даже если там есть какие-либо неполадки, мы его уволим.
   – Ладно. Это мне нравится. Только не упоминай больше его имени в моем присутствии.
   Болен вернулся на место водителя. Он понаблюдал, как Рошек толчком распахивает калитку, вкатывается в дверь и ищет свой ключ. Когда дверь наконец распахнулась, Рошек обернулся и многозначительно изрек:
   – Пожелай мне удачи.
   Болен успокаивающе помахал, а потом отпустил тормоза и покатился вниз по въезду, к улице.
   Направляясь на восток от Санта-Моники к автостраде, он наметил в уме порядок дел, за которые примется, когда доберется до конторы, ибо усвоил, что время используется наиболее эффективно, когда приоритеты определены заранее: сначала дела срочные, которыми нужно заняться немедленно, затем те, что не особенно пострадают от небольшой задержки, и наконец с «блуждающим сроком» (термин составителей графиков работ). А уже затем можно наброситься на дела в приоритетной последовательности. В первую очередь он позвонит Крамеру и сообщит «хорошие новости». Потом разыщет Джефферса, где бы тот ни оказался. И, наконец, выделит себе полчаса – и ни минутой больше! – чтобы помечтать о том, как он станет руководить фирмой в отсутствие Рошека.

Часть вторая
Гонка

Глава 13

   Из старенького «мустанга» Фила, не подвергаясь неустранимой тряске, можно было выжать не более ста пятнадцати километров в час, поэтому он и придерживался такой скорости, не забывая поглядывать одним глазом в зеркальце заднего обзора: нет ли признаков дорожной полиции. В скоростном авто он мог бы с абсолютной безопасностью ехать вдвое быстрее, так как междуштатное шоссе номер пять, проложенное по центральной долине Калифорнии, было шире, прямее и глаже любой другой автострады. Пожалуй, даже слишком широкое и прямое. Водители впадали в азарт, разжигаемый монотонностью, своеобразной гонки за лидером. Автомобили, невинно припаркованные у обочины, порой подвергались неоднократным наездам сзади.
   Вероятность того, что Фил задремлет и попытается прокатиться по какой-нибудь припаркованной машине, была очень небольшой. Слишком возбужденный важностью своей миссии и слишком осведомленный о значении местности, через которую проезжал, ибо о ней часто рассказывал его отец, он вел машину, сжимая рулевое колесо обеими руками и наклонившись вперед в подсознательном усилии заставить машину мчаться быстрее своих возможностей. Он замечал каждый дорожный знак, каждую черту ландшафта, удивленный тем, сколь многое кажется ему неуловимо знакомым. Как следовало из отцовских рассказов, Центральная долина была колыбелью технического прогресса и своего рода выставкой инженерных достижений.
   Отец Фила, Карл Крамер, был смотрителем дорог в округе Сэджвик. Такая работа весьма престижна в окрестностях Вичиты, однако, как обнаружил Фил, став служащим фирмы «Рошек, Болен и Бенедитц», для уха калифорнийца это звучало забавно и провинциально. Фил любил своего отца, восхищался им и всегда сильно по нему скучал. Порядочность, сердечность постоянно погруженного в раздумья трудолюбивого отца казались такими же прирожденными, как тембр голоса или цвет глаз. Круг его интересов выходил далеко за пределы обязанностей мужа, отца и окружного инженера. Он всерьез изучал историю инженерного дела. Человек, как он утверждал, не вправе считать себя образованным, пока не изучит историю собственной профессии. Он сам был одним из самых образованных людей в мире. Едва ли проходил год без того, чтобы университеты, высшие учебные заведения города Канзас и штата Канзас не предлагали ему разработать курс истории техники для инженерных факультетов. Но он всегда отвергал эти предложения, хотя все-таки читал по нескольку лекций в год в каждом из них. Ему нравилась его малообременительная работа в округе, нравилось разъезжать по дорогам от фермы к рынку – в основном его творениям, то и дело останавливаясь, чтобы поболтать с фермерами, владельцами ранчо, полицейскими и торговцами. Его профессиональные амбиции сосредоточились на сыне. Отец умер, когда Фил был аспирантом первого года обучения. «Продолжай работать хорошенько, – наставлял отец в последнем письме. – У тебя есть кое-какие способности, и нет нужды говорить, что ты далеко можешь пойти». Он утверждал подобное так часто и с таким убеждением, что Фил временами почти верил ему.
   Фил посмотрел на восток, где горизонт застилала тонкая дымка тумана. За этой дымкой лежала Сьерра-Невада, там, по рассказам отца, возведены плотины более крупные, чем где-либо еще на земле. Дюжина мощных рек устремлялась с высокогорья к подножиям холмов, чтобы влиться в текущую на север реку Сан-Джоакин. Это были такие реки, как Кингс, Мерсед, Туолумн, Станислаус и Америкен. На некоторых из них соорудили так много дамб, что вода там текла почти уступами, прямо-таки каскадом, на всем протяжении. Миновав одну дамбу, устремлялась к другой. Дамбы у Мамонтова озера, Пайн-Флэт, Уишон, Кортрайт, Дон Педро, Парди и Каманчи – Карл Крамер мог их перечислить – дамбы в обмен на энергию, вырабатываемую дикими реками, регулировали паводки, создавали озера для отдыха, поили Сан-Франциско и Лос-Анджелес, а также подавали воду для ирригации, что превратило пустыню в фантастический регион производства сельскохозяйственной продукции. Десять процентов валового сбора в США поступало из Центральной долины протяженностью всего шестьсот пятьдесят километров благодаря воде из горных водохранилищ, распределяемой по гигантской сети каналов и трубопроводов.
   К востоку от Сан-Франциско междуштатное шоссе номер пять проходило мимо Стоктона, замечательного, по всей видимости, городка с населением сто пятнадцать тысяч человек, о котором большинство некалифорнийцев никогда и слыхом не слыхивали. В первые десятилетия двадцатого века в Стоктоне была разработана серия землеройных машин, революционизировавших способы планировки земли при ирригации, строительстве дамб и дорог, рытье каналов и даже ведении войн. Небольшая стоктонская промышленная фирма «Холт и Бест», позднее перебазировавшаяся в Пеорию, штат Иллинойс, уже как «Катер-пиллар трактор компани», разработала гусеничный двигатель со стальными треками, что обеспечило сельскохозяйственным и строительным машинам возможность работать на рыхлой и болотистой почве, а также привело к созданию гусеничного трактора-вездехода и военного танка. Несколько механиков из Стоктона экспериментировали с навесными стальными ножами, чтобы можно было сгребать грунт и перемещать его без транспортных средств. Так были созданы бульдозер и автогрейдер. А в тридцатых годах некий веселый, огромного роста сварщик по имени Боб Ле Турне, богобоязненный любитель цитировать Библию, объединил бульдозер, погрузчик и грузовик-самосвал в единую машину, которая могла самостоятельно рыть, перевозить и распределять грунт. Скрепер, так назвали этот гибрид, для которого характерны огромные шины и двигатель, расположенный над передним мостом, теперь популярен во всем мире. Позднее Ле Турне перевел свое сборочное предприятие из Стоктона в Лонгвью, штат Техас, и там в свободное от работы время основал колледж, где техническое обучение сочеталось с изучением Священного писания.
   Фил заметил, что несколько раз на трехсотдвадцатикилометровом отрезке пути между Бейкерсфилдом и Стоктоном шоссе пересекало Калифорнийский акведук или шло параллельно ему. От своего отца Фил знал, что этот акведук был частью самой грандиозной водораспределительной системы из когда-либо построенных. Чтобы после второй мировой войны перебросить воду из северной части штата, где она понапрасну изливалась в море, в Центральную долину и в бассейн Лос-Анджелеса, где в ней нуждались, Калифорния израсходовала два миллиарда долларов на постройку восемнадцати плотин, пяти электростанций, пятнадцати насосных станций и шестисот девятнадцати километров каналов. Калифорнийский акведук шириной девяносто метров, протянувшийся с севера на юг, по пропускной способности соперничал с крупнейшими реками мира.
   Даже то шоссе, по которому ехал Фил, считалось одним из выдающихся достижений гражданского строительства. Междуштатное шоссе номер пять между Бейкерсфилдом и Модесто было самым длинным главным шоссе из когда-либо построенных заново на полосе отчуждения: двухполосная лента бетона длиной триста двадцать километров протянулась через пустынные нижние склоны горной цепи Коуст, обходя стороной города и деревеньки. Когда шоссе открыли, на нем не было ни единой комнаты отдыха или бензоколонки.
   В окружении столь многих супердостижений и столь насыщенной истории инженерной мысли Фил интересовался, не подойдет ли и он сам для какой-нибудь книги рекордов. Он, вероятно, самый самонадеянный, безрассудный, подверженный мании величия и, уж конечно, самый смешной молодой инженер в мире. Едет же он по этой стране чудес, где реализованные знаменитые проекты и справа и слева и у него под ногами, а он направляется к одному из самых знаменитых, чтобы доказать, если сможет, что этот проект представляет собой серьезную угрозу общественной безопасности. Фил Крамер, студент-несмышленыш из Вичиты, штат Канзас. Ничего себе шуточки! Ему следовало бы оставаться дома, где он знал, что думают окружающие, и то, что они строили, не выходило за рамки понимания. Быть может, проектирование бордюрных ограждений и водосточных желобов, сосуществование с мамочкой – для него самый лучший образ жизни, невзирая на мечты отца. В Канзасе человек может и ошибиться, и выставить себя дурачком, но на фантастическом уровне Калифорнии это недопустимо.
   Ну вот, доберется он до плотины, и что тогда? Он еще так и не решил, что станет делать, если тамошние ответственные лица посмеются над ним и захлопнут дверь перед его физиономией. Быть может, все это путешествие ошибка, о которой будет сожалеть до скончания дней. Он действовал эмоционально, разгневанный несправедливым увольнением, и надеялся отыскать нечто такое, что приведет в замешательство Теодора Рошека, единственную личность в мире, которую он когда-либо ненавидел. Вряд ли это был здоровый импульс для начала инженерного расследования. Ему бы следовало посидеть и спокойно все обдумать.
   «Как ты собираешься объяснить происшедшее своей матери, – спрашивал он себя, ослабляя нажим на педаль акселератора, – в особенности если окажешься за решеткой? Как ты собираешься объявить, что ее гордость и радость развеяны по ветру и ты лишился безусловно замечательной работы из-за того, что соизволил наорать на президента фирмы? Ну, мама-то все равно захочет, чтобы ты поскорее прилетел домой, где она сможет прижать холодное полотенце к твоему лбу. Ты, должно быть, такой же ненормальный, как и глупый. Ну а Джанет? Должна же она была понять, насколько ты ошалел от слишком большой дозы мексиканского пива, и отговорить тебя уезжать из города. Твой отец так бы и поступил, если бы был жив. А может, нет? Он ведь верил, что нужно раскапывать факты и, опираясь на них, действовать».
   Фил проезжал Сакраменто. Сквозь правое окно машины увидел, как лучи заходящего солнца отражаются от купола здания администрации. Если он собирается вернуться или провести ночь в каком-нибудь мотеле, то это отличное место для остановки. Здесь же был наклонный выезд вправо. Он оставил его позади, нажал на газ и перестроился в скоростной ряд.
   – Я уже спокоен, – громко сказал он. – Я должен все обдумать. Возвращаться теперь, после того как он забрался так далеко, – только доказать, что он сумасшедший. А если поспешить к Саттертону, до которого всего-навсего полтора часа езды, то самое худшее, что может случиться, – это то, что он окажется не прав. Так лучше оказаться неправым, чем сумасшедшим. «Когда ты чувствуешь, что в чем-то прав, – говаривал отец, – не отступай от своего, пусть даже на тебя обрушатся ад или наводнение».
   Ад и наводнение... Если его теория верна и он начал действовать слишком поздно, то здесь как раз можно получить вдоволь того и другого.

* * *

   Кондиционер в окне над раковиной воинственно гудел, но жара к концу дня в Стоктоне была слишком сильной даже для него. Эмиль Хассет сидел за кухонным столом напротив сына, пот катился с его лица к складкам шеи. Он отстегнул кобуру и снял китель униформы охранника, а потом закатал рукава выше локтей. Когда оторвал предплечья от клеенки, звук был – словно рвут бумагу. Откинувшись в кресле, сумел дотянуться до холодильника и достал еще две жестянки пива «Курз». Одну толкнул через стол.
   – Ты ведь не подставишь меня, как цыпленка, а, Фредди?
   – Если тебя сцапают, легавые выйдут на меня. А у меня ведь даже испытательный срок еще не кончился.
   – А что они смогут доказать? Если не увидишь спускающегося по дороге бронегрузовика, сядешь в аэропорт на обратный рейс – и ты в безопасности. Господи, да посмотри на это, как я. Никогда раньше не прыгал с парашютом, а ты это делаешь каждый уик-энд.
   Фредди Хассет, невысокий мужчина с жидкой каштановой шевелюрой, чувствовал себя неуютно. Он еще не пришел в себя после возвращения из тюрьмы Сан-Квентин, где провел три тяжелейших года за то, что во время шумной ссоры в баре пырнул противника ножом.
   – Можешь вступить в клуб и сделать несколько прыжков, чтобы попрактиковаться. А без этого уж как пить дать сломаешь себе шею.
   – Да у меня просто шанса такого не будет. Я собираюсь спрыгнуть с самолета единожды в жизни, и это случится завтра. А ты будешь точнехонько позади меня. С двумястами тысячами баксов по крайней мере.
   – И с Ллойдом, стреляющим в нас все время спуска.
   – Черт подери, дай уж мне позаботиться о Ллойде. Он вернется в универмаг и станет соображать, как позвонить легавым. Своей пушкой пользовался только раз за пятнадцать лет, и то для того, чтобы расколоть рукояткой несколько грецких орехов. Когда отъеду и оставлю его у пристани, он от удивления будет целый час искать свою кобуру. Ты что же, хочешь провести остаток жизни в Стоктоне, пощипывая кассу в залах для игры в пул, гоняясь за дешевыми кошечками и ввязываясь в поножовщину? Жить на этой свалке со своим стариком, который тоже никуда больше не собирается? Мэри Лу была права. Вчера ночью она сказала, что мы с тобой вечно проигрывающие. А теперь мы нашли способ выиграть... крупно выиграть.
   – У тебя-то, во всяком случае, есть постоянная работа.
   – Конечно, есть. Двенадцать лет и дня не пропустил. А они так до сих пор и платят мне четыре с половиной бакса за час. Никаких повышений, говорят они. Наши финансовые ресурсы в данный момент несколько истощены, говорят они. Ну хорошо! Они и вправду станут теперь здорово истощены, когда я с ними разделаюсь. Ох, как же они меня затрахали! А теперь мне нужен ты, Фредди. Я ведь могу доверять только тебе. Ты должен выполнить свою часть работы. Если не приземлишься на дорогу, чтобы подобрать меня, то я пропал. Я пропал.
   – Не знаю, но в этом дельце что-то несерьезное.
   – Что же в этом несерьезного? Когда мы взяли тот, другой автомобиль выше по ущелью, ты посчитал, что это здорово. А теперь находишь несерьезным? Тебе же нравилась лачуга, которую я арендовал, и ты говорил, что участок тоже прекрасный. Месяца два отсидимся там, пока ситуация не поостынет, а потом свободно отправимся домой. Все, что от тебя требуется, – это раздобыть самолет.
   – Я зарезервировал «Сессну». Двухместную.
   – А с нее легко прыгать?
   – Да чепуха. Единственная проблема – при ветре со скоростью сто шестьдесят километров в час дверь открывается туговато. Поэтому я открою ее еще в аэропорту. Это для отвертки работенка минут на десять. Ты не станешь возражать против небольшого ветерка в кабине, а? Ты же будешь пристегнут к сиденью ремнем.
   Эмиль Хассет по-отечески лучезарно улыбнулся сыну, а потом засмеялся.
   – О, ты должен согласиться, что это замечательно, Фредди. Самолет полетит дальше и разобьется к чертовой матери, и никто, черт подери, не узнает, где же мы с тобой.
   – А ты уверен, что сможем обнаружить эту хижину из поднебесья?
   – Без труда. Посмотри-ка карту. Она в шести километрах от плотины ниже по течению. Обещай, что подхватишь меня, когда грабану этот грузовичок. Посмотри мне прямо в глаза и пообещай.
   – Я обещаю. Я буду там. Мы это сделаем, если нам повезет.
   Фредди Хассет редко показывал плоховатые зубы, но на сей раз улыбнулся.
   – Знаешь, папаша, ты будешь выглядеть ужасно забавно, паря в небе в своей униформе охранника.
   – Это уж точно, буду, черт подери. И сам стану смеяться больше всех.

Глава 14

   Уилсон Хартли, начальник полиции Саттертона, вытер с подбородка растаявшее масло и взял протянутую женой телефонную трубку. Зерна кукурузы с кочерыжки невозможно обкусать аккуратно, и то же самое можно было сказать о многих его любимых блюдах: спагетти, артишоках, постных ребрышках, крабах в надтреснутом панцире, жареной индейке... Когда его жена подавала что-нибудь из этого, обеденный стол быстро приобретал вид городской свалки.
   Звонил сержант Кэрш, ночной дежурный.
   – Извините, что беспокою вас дома, шеф, но тут один парень на проводе, которому почему-то приспичило потолковать с вами совершенно приватно, если такое возможно. А еще он сказал, что его зовут Герман Болен, и что он звонит из компании «Рошек, Болен и Бенедитц» из Лос-Анджелеса.
   – Ради Бога, Кэрш, давай мне его сюда.
   Хартли узнал название инженерной фирмы, которая отвечала за плотину, и предположил, что возникла какая-то проблема безопасности. Он вышел из-за стола и перенес телефонный аппарат. За ним на письменный стол в соседнюю комнату волочился провод. У ремня болталась салфетка.
   – Не знаю, помните ли меня, – сказал Болен, когда Хартли снова взял трубку. – Мы познакомились на церемонии открытия десять лет назад или около этого.