Бирюков Александр. Человек-саламандра

   Орсон последним выбрался из удобного салона паромотора. Подошел к антаеру. Тот достал блокнот и написал для того несколько распоряжений, которые нужно было передать председателю милиции славного города Рэн.
   – Я могу отвезти вас обратно, через некоторое время, – сказал Кантор Орсону, – однако будет лучше, если вы отправитесь к себе немедленно. Здесь срочные распоряжения… Гм… Скажем, настоятельные пожелания, весьма желательные к исполнению, для вашего шефа, – добавил он, вручая сложенный листок записной тетради. – На словах передайте благодарность и признательность за сотрудничество, как от меня лично, так и от лица департамента, который представляю.
   – Мне будет удобнее без проволочек добраться дилижансом, – улыбнулся во все зубы Орсон, – в свою очередь хочу признать, что мне было приятно иметь с вами дело.
   На этом бравый блюститель порядка среди сельских жителей отбыл, стремительно отмеряя молодыми сильными ногами брусчатку Полис-Департмент-плейс. И не было в мире ничего такого, что могло бы помешать ему прибыть к остановке дилижансов на Рэн вовремя.
   Жандармский привратник, безусловно, узнал антаера из столицы, потому что разом качнул жезлы внешней и внутренней дверей тамбура, пропуская сыщика и его спутника в холл Управления.
   Альтторр Кантор величественно проследовал, поигрывая своим знаменитым зонтом.
   – Постойте-ка, дружище, – задержал он мчащегося мимо номерного, – проводите меня в кабинет начальника.
   Мгновение номерной пытался понять, как ему реагировать, но подчинился, как только узнал Кантора. Очевидно, слух о стычке антаера с Бригадным Казначеем не миновал и его.
   «Завидная сообразительность!» – заметил не без иронии Лендер.
   – Прошу вас, – поспешно сказал номерной.
   Они прошли через холл, хранящий следы суматохи, где на казенном диванчике лежач вяло шевелившийся молодой жандарм, явно демонстрирующий признаки серьезного недомогания. Последнее подтверждалось присутствием здесь же жандарма со знаками различия медицинской службы, который держал лежащего за запястье, сосредоточенно поглядывая на циферблат дешевых крупных часов, открытых на руке.
   – Трудный день? – поинтересовался Кантор у провожатого.
   – Шутить изволите, – усмехнулся невесело тот, – небывалый денек.
   – Таких серьезных аварий не случалось давно, – заметил осторожно Кантор.
   – Трагедия, – согласился номерной, словно отмахиваясь, – но тут у нас такое стряслось!.. Это какой-то позор…
   Но продолжить он не смог, потому что уже довел сыщика и Лендера до двери шефа жандармского управления.
   – Вы просто мастер в части четкого и полного изложения фактов, – иронично заметил Кантор.
 
   Обед…
   Пир-горой-Винни-Пуха, а не обед!
   После такого обеда человек должен чувствовать себя в силах доказать теорему Ферма; переписать сечения конуса Хаяма для n-мерных пространств с геометрией Лобачевского и решить задачу трех тел.
   После чего, просто ради спорта, упорядочить, скажем, систему налогообложения США, а там и избавить планету от голода и войн!
   И еще осталось бы заряда для того, чтобы пробежать марафонскую дистанцию туда и обратно. Было бы желание. Но оно-то и отсутствовало. Хотелось нежиться!
   Лена погладила набитый животик сквозь скользкую ткань изумрудного платья.
   – Я тут с вами обожруся и умру молодая… – блаженно улыбаясь, сказала она по-русски.
   Огустина напряглась, вслушиваясь в незнакомую речь, но догадалась, что это не осмысленная фраза, а урчание сытого блаженства.
   Обед состоял из:
   …кисло-сладкого, теплого киселя, с остринкой и вроде бы даже с градусом.
   Это Лена уже начинала различать.
   Приобретался опыт, что ни говори.
   Он был подан как своеобразный заменитель и аперитива, и закуски перед главным блюдом.
   …большой отбивной, панированной в муке из каштанов, сушеных грибов и желудей, запекшейся до восхитительной хрустящей корочки и с начинкой из грибов с брусникой.
   Лена в прежней жизни не сталкивалась с таким изыском – отбивная с начинкой.
   Теперь узнала, что бывает и так.
   Смущало только, что мясо попахивало рыбой, но это придавало пикантность и изыск.
   Лена не догадывалась, что это было мясо кита.
   …гарниром служили маленькие кочанчики, но не капусты, а на вкус вроде бы сладковатого салата, крошечные маринованные луковички и зелень непонятного названия, но приятного вкуса и запаха и пюре из черной смородины с медовым ароматом.
   Скажи ей кто-то раньше, что всё это сочетается, обсмеяла бы.
   А вот надо же, вкусно!
   …большой плошки прозрачного с янтарными блестками бульона, тягучего от навара, на дне которого обнаружился крупный целый гриб, выглядевший ужасающе – черный мухомор, похожий на полураскрытый зонтик, с явной юбочкой на тонкой, но крепкой ножке.
   Наткнувшись на гриб на дне плошки, Лена вытаращила глаза и ужаснулась: «Отравили, гады!»
   В каком-то мультике вот точно такие же грибы наворачивала за обе щеки Баба Яга.
   Девушка осторожно посмотрела на Огустину, однако та, по-своему расценив этот испуганный взгляд, заявила с назидательной безапелляционностью, что юная леди должна хорошо питаться и уж ни в коем случае не пренебрегать силой земли.
   При этом намек относительно «силы земли», ясное дело, на гриб.
   – Околею, на фиг! – пролепетала Лена и с каким-то гибельным восторгом надкусила гриб за округлую макушку шляпки.
   Сказать, что гриб оказался хорош, было бы кощунственным неуважением к волшебнику повару! Он был изумителен. Твердый, хрусткий, слегка напоминающий курицу, но таявший во рту.
   Именно и только такой гриб нужно подавать в бульоне из мозговой косточки практически сытому после отбивной человеку. С единственной целью: доказать, что притомившиеся вкусовые пупырышки еще ух-ты как могут ощутить вкус.
   Да так, что урчать хотелось.
   В пароксизме сытости Лена пила какой-то теплый морс, с каким-то крендельком, с начинкой не то из конфеты-тянучки, не то из вареной сгущенки, и смутно вспоминала, что вроде бы ради нее нарушено какое-то правило насчет малой столовой…
   Или нет…
   Или насчет обеда? То есть это же ведь не обед, а ланч. Обед у них тут поздно. Так какое там у них правило на этот счет?
   А, да ну их…
   Разум сбоил.
   Однако установка, данная накануне себе самой, работала четко. Лена решила, что должна самостоятельно покинуть дом, осмотреть окрестности и решить, как ей выбраться отсюда.
   Здесь, конечно, интересно, прикольно и всё такое, но нужно проявить инициативу и как-то ситуацию обернуть к своей пользе.
   Родители ее потеряли, и даже представить невозможно, что с ними происходит!
   Она ни секунды не допускала, что ей не удастся самостоятельно вернуться домой. Просто с каждым часом пребывания в этом доме она всё больше понимала, как непросто это будет сделать.
   Но раз уж она попала сюда, то и выбраться, разумеется, сможет. Словом, хватит с нее развлечений. Пора и честь знать.
   Дома, конечно, влетит по первое число, никто не поверит, если она начнет рассказывать, где была почти двое суток, но это всё же лучше. Лучше, чем ЧТО, она не смогла бы сформулировать. Просто лучше и всё.
   Поинтересовавшись у Огустины, где Остин, она узнала, что его не будет до вечера, а то и до утра.
   Это уже плохо, потому что самым простым планом было потребовать у хозяина дома, каким бы чокнутым он ни был, просто вернуть ее домой. Или хоть туда же на шоссе, откуда увез ее.
   Нет, оно было бы классно, конечно, чтобы он на своей тачке подвез ее прямо к подъезду… Или не к подъезду… Родоки увидят, вообще – хана! Просто во дворе пусть высадит. И чтобы девчонки там из класса тусовались. Вот будет прикол. Но нет, так нет. Лена была уверена, что сумеет как-то сама найти дорогу. Пусть тем же способом – автостопом, но доберется. Не всё же автолюбители в округе полоумные чревовещатели, у которых в доме творится невесть что. Должны попадаться и нормальные люди.
   Или не должны.
   – Пойду, проветрюсь, – заявила она Огустине.
   – Но вам будет неудобно в этом платье, – попыталась возразить та.
   – Мне удобно! – копируя назидательные интонации «гувернантки», сказала Лена.
   И соврала, разумеется. Длинное платье при ходьбе укрывало вообще одну ногу, бантики теснили талию и грудь, а отсутствие под тонкой тканью чего бы то ни было, кроме разве что самого тела, вообще смущало. Однако из вредности, в первую очередь, ну и еще из соображений сбережения времени Лена решила на переодеваниях сэкономить. Время и силы. Лень было, попросту говоря.
   Огустина только кивнула, пряча улыбку. Твердость интонаций юной леди, пусть даже тогда, когда та капризничала, импонировала экономке.
   Будь туфли на каблуках, то Лена еще пошла бы переодеваться, а в этих ботиночках она могла гулять сколько влезет.
   «Буду вредничать, – решила она. – Сами захотят от меня избавиться!»
   И пошла к выходу.
   У дверей вдруг, как призрак из воздуха, материализовался привратник. Зыркнул из-под шляпы, вставил куда положено свой посох и, качнув его, привел в действие механизм, открывающий двери.
   – Thank you! – сказала Лена, чем, кажется, повергла привратника в легкий ступор.
   Гордо неся на длинных ногах свою внезапную самоуверенность, Лена промаршировала по веранде и ступила на дорожку, вымощенную каменными плитами.
   Она удалялась от дома в сторону холма, потому что ей казалось, хоть она и проспала приезд в этот дом, что именно из-за холма ее везли к парадному крыльцу.
   Почему-то казалось, что за ней кто-то сейчас побежит, остановит, не даст отойти далеко, вернет, уговорами или силой.
   Ей стало очень любопытно…
   Кто это будет?
   Но вот уже и холм.
   Она сошла с дорожки и направилась прямиком по низкой, плотной, будто ковер, травке, но никто не догонял ее, не хватал за плечо и не кричал вслед.
   – Никогда со мной ничего не происходило! – вспомнила она свое любимое присловье, свою детскую молитву, которую, как тантру, произносила всегда, когда казалось, что ситуация может быть чревата бедой. – Со мной же ничего не может произойти. Ничего особенного. Это же я! Я – Ленка – Тяпа! Со мной ничего плохого не может произойти… Никогда.
   Временами – по крайней мере, так ей казалось – эта безадресная молитва выручала из крайне затруднительных положений.
   Она обернулась.
   Мрачный, насупленный низко набегающими на затененные веранды скатами крыш, уступчатый, огромный дом казался мертвым.
   И привратника у дверей не видно. И никто не вышел помахать вслед, не то что догонять.
   Будто сила этих людей ограничена ступенями веранды. Будто бы они, как призраки, обитают в доме, не в силах покинуть его.
   И сама Ленка, побудь она в этом доме еще некоторое время, тоже станет привязанной к нему. Не сможет уйти, не сумеет понять, как это сделать. И навсегда останется здесь. И забудет, кто она такая и откуда.
   Ленка поежилась, отгоняя наваждение.
   В легком, почти декоративном платьице было прохладно. Ветер свежел, погода портилась. На небе собирались облака, сбиваясь в серые комья. К вечеру обещался дождь. Как пить дать. К Гидрометцентру не ходить.
   Потерла Ленка плечи, чтобы согреться немножко, и пошла на холм.
   Но несколько раз останавливалась и оборачивалась. Магия дома не отпускала. И боязно было как-то оставлять его за спиной, как спящее чудовище.
   – Во, дурдом! – сказала Лена, чтобы отогнать страхи звуком голоса…
   Но получилось – так себе…
   Дом, казалось, удалялся быстрее, чем Лена отходила от него. Уменьшался, отступал куда-то, но оставался всё таким же мрачным и величественным.
   – Это что же получается? – бормотала Ленка, взбираясь на вершину по пологому склону. – Это какая-то ерунда получается!
   Но вспомнила академика и решила, что свойства влажного воздуха дают такой странный оптический эффект.
   Эта мысль ей очень понравилась.
   Хотя логики в подобном измышлении было немного. Она сама же и рассудила, что капельки воды должны выполнять роль выпуклых линз, а значит, приближать, разве нет?
   Но если смотреть в бинокль со стороны как раз больших выпуклых линз, то всё становится далеким!
   И тут научные размышления были прерваны ударом по затылку.
   Что-то больно врезалось в голову и с хрустом рухнуло на землю.
   Больше напугало, чем причинило боль, но всё же…
   – Полное разрушение! – завопил радостный детский голос. – Катастрофа! В Палату Мейкеров будет подана петиция о несостоятельности нашей компании как воздушного перевозчика! Ой!
   Последнее междометье было именно «ОЙ», что не вполне свойственно английскому языку, на котором было сказано всё предыдущее на одном дыхании. Причиной же междометья оказалась Лена, которую увидел мальчик, бегущий по склону холма.
   Следом за парнишкой бежала девочка поменьше.
   Лена наклонилась и подняла с земли крупную, весьма тонко исполненную модель дирижабля, похожего чем-то на тот, что она видела в фильме.
   Баллон был больше метра длиной. Гондола и моторы сделаны искусно с большим количеством мелких деталей.
   Впрочем, сейчас всё это оказалось безнадежно поломано. Врезавшись в Лену мягким носом, баллон изломал тонкий каркас и прорвал тонкую крашеную бумагу, из которой был сделан.
   Хрупкие крепления гондолы отвалились, и всё это прямо в руках распадалось на части.
   Модель соединялась с детьми тонким шнуром, который Лена не заметила на сером небе. Да и дирижабля не заметила, потому что он, видимо, летал на фоне леса, не поднимаясь над вершинами, а она и не смотрела в ту сторону, только на холм да на дом, когда оборачивалась.
   – Вы не пострадали? – озабоченно осведомился мальчик.
   – Нет, почти… – искренне успокоила Лена, потирая затылок.
   «Детишки! – со смешанным чувством констатировала Лена. – Дошкольники…»
   Дошкольники были обряжены сообразно местной моде. У мальчика – костюмчик, напоминающий матроску, только с капюшоном вместо воротника. Светлые брючки, заправленные в короткие сапожки, и куртка темно-синего цвета с накладными карманами и с блестящими пуговицами.
   На девочке бежевое пальтишко, из-под которого виднелась юбка с оборочками, а на голове темная мягкая шляпка с широкими полями.
   Явно брат и сестра – очень похожи, с лучистыми глазами цвета морской волны.
   Дети уставились на Лену, будто на кенгуру.
   – Здравствуйте, дети, – сказала она, подражая учительнице английского.
   Мальчик сделал полупоклон, прижав руки со сплетенными пальцами к правой стороне груди, а девочка сделала шаг назад и, наоборот, вытянулась в струнку.
   – Приветствуем вас, светлейшая, – проговорил мальчик и зарумянился смущенно.
   – Вы чьи? – глупо спросила Лена.
   Она вручила мальчику сломанную модель.
   Тот принял, рассеянно осмотрел и пренебрежительно бросил себе под ноги.
   – Мы наши собственные, – ответил мальчик, – это же Главный Дом, – пояснил он на всякий случай, дескать, всё так и должно быть, чего же спрашивать об очевидном.
   – Я имела в виду, – поправилась Лена, тут же понимая, что вопрос опять какой-то неправильный, – кто ваши родители?
   Дети в недоумении переглянулись.
   – Мы Мулеры, – пояснил мальчик, – род Ортодоксов. Но мы из ветви. Близкой ветви. Остин Ортодокс дядя нашего папы. Правда дядя, хотя и называют его племянником. Это для удобства. Потому что он моложе.
   «Чуточку бы поменьше информации, и я, возможно, начала бы что-то понимать, – подумала Лена, – а то дядя, который племянник, а они с ветки упали, не разбились. Дети».
   – Значит, вы гостите у дяди? – попыталась упростить она ситуацию.
   – Нет же! Мы Ортодоксы Мулеры! – настаивал мальчик. – Мы в своем праве. Папа отослал нас пожить в Главном Доме. Нам пора учиться Традиции. Но папа считает, что это нам в жизни не пригодится.
   – А ваш папа – племянник хозяина дома? – сообразила наконец девушка.
   – А почему вы не одеты? – вдруг подала голос девочка.
   Лена решила проигнорировать этот вопрос, потому что… Потому что потому…
   – А где Остин, вы не знаете? – спросила она в свою очередь.
   Дети переглянулись и хихикнули как-то нехорошо.
   – Господин Остин отбыл на подготовку к гонкам паромоторов. Он участвует, – гордо заявил мальчик.
   Видно было, что участие их дяди-племянника в каких-то гонках каких-то паровозов или паровых машин, если точнее, вызывает у мальчика больше интереса и уважения, чем перспектива начала учебы.
   – А вы в лес идете? – спросила девочка.
   – Что-то вроде того, – ответила на этот раз Лена.
   – Вот видишь, – сказала девочка брату. – А ты не верил.
   – Да, да… – отмахнулся мальчик от сестры и, обращаясь к Лене, церемонно заявил: – Не смеем задерживать вас на пути.
   И детишки демонстративно отошли в сторону, как бы давая понять, что разговор окончен и юная леди может следовать дальше по своему делу.
   Лена и проследовала.
   Пошла дальше на вершину холма.
   – Ты же видишь, она в зеленом. Значит, идет к Лесному Отцу, – убежденно сказала девочка.
   – Папа говорит, что хранители отстали от современной жизни. И толк в них разве в том, что они поддерживают порядок в парках. А ходить к ним за советом глупо.
   – Просто ни папе, ни тебе не нужен был еще в жизни НАСТОЯЩИЙ совет, – сказала малышка, – а вообще так думать плохо. Может, и привратники, по-твоему, не нужны?
   – Может, и не нужны… – задумчиво сказал мальчик, провожая Лену взглядом больших глаз.
   – А запеть не боишься? – ехидно поддела девочка.
   – Да ну тебя, – отмахнулся мальчишка, и дети помчались по своим детским делам.
   Брошенный игрушечный дирижабль остался забыт на траве.
 
   Пока Лена поднималась на холм, погода портилась всё больше, будто противилась ее прогулке. Но вдруг словно передумала.
   Будто бы Лена, дойдя до вершины, прошла какое-то важное испытание и теперь могла поступать как считает нужным. Выглянуло солнце. И весь пейзаж засиял.
   И дом, теперь Лена могла это оценить, обернувшись, перестал быть таким уж мрачным. Он как-то по-стариковски приободрился.
   Вид с холма открывался волшебный. Лена почувствовала себя Элли, идущей по дороге из желтого кирпича и впервые увидевшей впереди Изумрудный город. Но только города не было. Был сад.
   Обрамленный причудливо изогнутой живой изгородью, сад простирался… Деревья стояли, растопырив ветви, вычурные какие-то в своей декоративности. Посажены они были хаотично на большом расстоянии друг от друга. Если бы Лена имела представление о бонсай, то, верно, именно такое сравнение пришло бы ей в голову. И отсюда Лена увидела какие-то маленькие тени, мелькающие между ними, суетящиеся под кронами.
   Еще дети? Или какие-то зверушки? Тени сновали тут и там, но различить, на кого они похожи, не давали.
   Получалось, что за холмом был свой мирок.
   Дорога, с которой девушка сошла, чтобы взобраться на вершину, огибала холм у подножия. И, спустившись, Лена вернулась на нее.
   Дорога вела как раз к саду и проходила под арку из огромного живого дерева, ствол которого загибался правильной дугой к самой земле, а ветви, отходящие от этого основного ствола, образовывали вверху живописный веерообразный гребень.
   Никогда еще Лена не видела ничего подобного.
   Всё, всё, всё – подхлестывало любопытство. За прошедшие почти двое суток Лена превратилась в генератор любопытства.
   Пройдя под сводом исполинского дерева, она очутилась в саду.
   Толстенькие раскидистые деревья, как она увидела их с холма, оказались могучими патриархами в три обхвата.
   – Яблони, что ли? – изумилась Лена.
   Волшебство этого сада состояло даже не в том, что таких исполинских и таких древних плодовых деревьев Лена никогда не видела, а в том в первую очередь, что некоторые из них были украшены плодами, некоторые зацветали, а некоторые только собирались зацвести.
   – Товарищи, так разве бывает? – пробормотала она.
   Но такое было пред нею воочию.
   Никаких детей или зверьков она теперь не увидела. Спугнула, наверное. Или просто тени от ветвей на траве создавали иллюзию, как будто кто-то бегает под кронами.
   Она прошла немного, задирая голову, рассматривая невероятные многослойные кроны.
   Нет, всё же здесь кто-то был! Лена увидела следы, оставленные этими таинственными малышами: несколько брошенных пустых кузовков из бересты или лыка – тут она не разбиралась.
   И возле них она увидела странный инструмент: длинный тонкий шест, с чашей на конце. Чаша была тонко вырезана из дерева, изображая некий смутно знакомый цветок.
   Для чего бы это было нужно?
   – Ага! – сказала Лена.
   Она подняла шест чашей вверх, подставила под маленькое румяное яблочко и толкнула плод снизу. Яблоко упало в чашу-цветок.
   – Ловко придумано, – заметила она. – А как иначе? Эти же яблоньки не растрясешь. Тут бомбой надо…
   Попробовав яблоко, Лена сказала, подражая голосу радиосказочника Литвинова:
   – Откусила она от яблочка…
   И засмеялась чему-то своему.
   Но в отличие от сказочных персонажей ничего у Лены нигде не выросло, а яблоко оказалось просто вкусным – терпким и сладким.
   Однако, как бы ни был великолепен этот странный сад, но в нем скоро стало скучно: прекрасные принцы не выпрыгивали из-за кустов, а гномы (как их еще назвать?) разбежались.
   Лена и сама себя чувствовала гномиком среди колоссальных деревьев. А дорога вела дальше и дальше.
   – Это кто же ухаживает за всем этим, – рассуждала она, – нужно толпу народу, чтобы траву подстричь только.
   Дорога «из желтого кирпича», хотя и не из желтого, и не из кирпича, но Лене понравилось так ее называть, раздвоилась. Можно было идти прямо, а можно и налево. Но никаких указаний или примет, подсказавших бы, какую из двух дорог выбрать, никто не потрудился оставить.
   – Это нечестно! – сказала Лена.
   Дорога, ведущая прямо, сулила, скорее всего, однообразие скучнейшего сада. В нем ничего не происходило и, на какое расстояние он простирается, невозможно сказать.
   А вот если пойти налево…
   Судя по всему, там будет лес. А в лесу что-то интересное. Или ничего интересного…
   Но за лесом-то виднелись городские дома. Значит, там можно выйти к людям, к цивилизации, к автомобилям и всему прочему, что поможет выбраться из этой психбольницы.
   Однако интуиция подсказывала, что эта дорога всё же ведет в глубь (или вширь?) владений Лорда Остина (он еще и Ортодокс оказывается!), а не к выходу из них.
   Не вполне соглашаясь с интуицией, Лена представляла себе стену, что окружала невероятный по масштабам парк вокруг Главного Дома. И стена в ее воображении была какой-то полуразрушенной, копченой, как после бомбежки, но по-прежнему совершенно непреодолимой.
   И захотелось проверить, такова ли она, как представляется.
 
   После того как Рейвен попытался безуспешно отодвинуть дверь выходного тамбура, к нему подошел номерной жандарм с самыми добрыми намерениями, для того чтобы остановить его попытки покинуть холл Управления.
   Очевидно, это как-то подействовало на странника…
   Произошедшее в дальнейшем было полной неожиданностью, как для потерпевшего номерного^[20], так и для всего личного состава Управления Жандармерии города Нэнта.
   Всё дело в том, что фактов нападения на жандарма здесь не упомнят и старожилы. Были случаи непочтительного обращения, сопротивления при задержании, неповиновения и сопротивления при аресте, даже оказания вооруженного сопротивления при аресте и, разумеется, разумеется, разумеется, – оскорбления действием. Все эти случаи были хоть и редким, но всё же обычным делом и, как правило, не оставались безнаказанными.
   Однако случаев неспровоцированного проявления агрессии к сотруднику жандармерии, да еще в стенах Управления, не регистрировалось никогда.
   Если сохранять точность до конца, то и этот случай не был зарегистрирован как таковой. Дело было выделено в отдельное производство по линии Департамента Сыскной Полиции, по личному распоряжению Альтторра Кантора, и в дальнейшем все его участники проходили как свидетели и частные лица, а не как жандармы при исполнении обязанностей.
   Свидетели, а именно: помощник дежурного и пара граждан, обернувшихся из пустого любопытства, впоследствии вспоминали, что не смогли заметить, что же именно сделал человек в куртке механика дирижабля.
   Помощник дежурного заявил, что ему показалось, будто Рейвен хотел поправить номерному воротничок. Один из обывателей решил, что механик указал на жандарма пальцем, а другой утверждал, что вообще никакого движения не заметил и бедняга был отброшен взглядом. Он утверждал, что это был совершенно изумительный взгляд – твердый до вещественности.
   Однако показаниям помощника дежурного, очевидно, следует доверять больше, как мнению более опытного в подобных вопросах человека. Помощник дежурного^[21] сказал, что человек в куртке механика дирижабля сначала дотронулся до своего воротника или до мочки уха, улыбнувшись при этом одними губами, что и придало его холодному взгляду отливающих вороненой сталью глаз вид зловещий и какой-то нездешний. А потом молниеносно коснулся жандарма в области шеи. Это выглядело как жест, предваряющий замечание за небрежность мундира.