Бирюков Александр. Человек-саламандра

 
   Примерно в то же самое время в островной части Мокк-Вэй-Сити на набережной Тэмс-ривер Остин Ортодокс подъехал к воротам ангара на своем спортивном паромоторе, похожем на поставленный на колеса наконечник копья.
   Это был исключительно быстрый и мощный паромотор, на который Остин весьма полагался в предстоящей гонке Большого Приза, раз в год проходившей по улицам столицы Мировой Державы.
   Остин снял кожаный шлем с очками и бросил его в руки подбежавшего техника. Вылезая из кабины, он одним кивком дал понять, что машиной вполне доволен.
   Несколько техников засуетились вокруг аппарата, а гонщик прошел по ангару, бросая критические взгляды на другие машины, поднялся по лестнице и, миновав небольшой тамбур, оказался в переходе, соединявшем ангар на высоте третьего этажа с гостиницей для гонщиков и техников, стоявшей на противоположной стороне улицы.
   Можно было пройти и по улице – всего-то из двери да в дверь, но накрапывал дождь, а кроме того, Остин любил смотреть на мостовую с редкими экипажами сверху. Вот и теперь. Он остановился почти посреди крытого моста над улицей и засмотрелся вдаль, в ее перспективу.
   О чем он думал при этом?
   О предстоящих через несколько дней гонках? Едва ли. Гонки были развлечением молодых аристократов, таких как он. Они будоражили нервы, но не задевали разум. Всё, что он мог думать о гонках, оставалось в плоскости технических вопросов, которые он регулярно излагал в письменном виде для техников, обслуживавших его спортивный снаряд.
   Газовые фонари на столбах мерцали, разгораясь пуще по мере того, как дневной свет отступал под натиском грядущей ночи. Но электрические лампы, тут и там подвешенные на невидимых проволоках, протянутых над улицей от дома к дому, – горели ровным белым светом. И в этом сочетании – старого и нового – был символ, который щекотал воображение молодого аристократа.
   Нет, мысли Остина остались тайной. Когда он ночевал дома, то они, в силу его особых способностей, как-то влияли на сны девушки, которую он привез в свой дом. Но теперь он был далеко от нее, и никто не мог подслушать, о чем он думает.
   Остин вздохнул, прошел переход до конца и добрался до своих апартаментов. Он занимал четырехкомнатный номер на третьем этаже. Остин мог бы остановиться в одном из своих собственных номеров трех гостиниц на этом берегу пролива, но считалось хорошим тоном перед гонками жить в гостинице для водителей, и, кроме того, это было удобно. А Остин, как всякий аристократ, не пренебрегал удобством.
   Зато он переоборудовал номер по собственному вкусу и уже подумывал о том, чтобы приобрести его в собственность. Он останавливался бы здесь на время гонок, а в остальное время использовал бы эти помещения для других целей. В ближайшее время ему понадобится много собственных помещений. Так почему же не это? Номер был удобен и скромен.
   Остин встал к бюро и открыл папку с почтовой бумагой. На водяных знаках отчетливо проступал знак синдиката, которому принадлежала гостиница. Возможно, очень скоро Остину будет принадлежать и этот синдикат. Остин планировал много перемен в своей жизни и, как следствие, много перемен в жизни большого числа людей.
   Качество бумаги вполне его устраивало, но писать он собирался отнюдь не письмо.
   Он взял перо и придирчиво обследовал его кончик. Утолщение на золотом острие поистерлось. Чего же ждать от гостиничного письменного прибора?
   Остин прошел через гостиную в спальню и открыл небрежно брошенный на кровать саквояж из оленьей кожи с серебряными застежками. Щелкнул замочком, открыл его, выбросил на покрывало кровати несколько матерчатых мешочков с завязками, в которых были смены белья, и достал со дна саквояжа шкатулку со своим письменным прибором.
   Он неторопливо вернулся в кабинет, критически осмотрел его и прибавил подачу газа в светильники. За окном темнело, и дождь усиливался.
   Он водрузил шкатулку на подставку слева от бюро и, раскрыв ее, достал перо с монограммой. У этого сплав был особый, выработанный на заводах синдиката Мулера, и не стирался.
   Следом он извлек из шкатулки бутылочку чернил с изображением осьминога, пускающего черную кляксу. Абы какими чернилами Остин писать не стал бы даже на гостиничной бумаге, даже то, что потом непременно выбросит в камин.
   Кстати, камин…
   Остин подошел к камину и щипцами положил в огонь несколько кусков древесного угля и веточку можжевельника для аромата.
   Вернулся к бюро…
   Он, сам себе не отдавая в том отчета, оттягивал момент, когда начнет делать запись. Слова толкались и роились в голове, но волнение не позволяло им выстроиться в достойные записи фразы.
   Остин налил чернил в чернильницу, завернул крышку бутылочки и упаковал ее на положенное место в шкатулке.
   Помедлив, обмакнул перо и занес его над бумагой.
 
   Внезапно всё пришло в движение. Я долго ждал, долго готовил этот момент, но, когда он настал, я понял, что не готов к нему. Я в смятении.
   Достанет ли моих сил?
   Смогу ли я совладать со всем, что мне предстоит?
   Право же, не знаю…
 
   Остин покачал головой и перечитал написанное. Скривился как от боли. Положил перо на подставку и, скомкав листок, отнес его к камину и бросил в разыгравшееся пламя.
   Вновь обмакнув перо, он начал снова:
 
   Мой предок нашел свою смерть, охотясь за чудовищем, крадущимся во мраке. В этой смертельной охоте он встретил Деву Озера.
   Я, уподобившись ему, встретил женщину.
   О, это очень странная женщина!
   Лицо ее было нежно-белое. Глаза подведены сажей, как на древних изображениях. И блестки играли на коже, как блики на воде.
   Если на свете существуют русалки, то у них, верно, должна быть такая же кожа как у нее.
   Всё в ней: изгиб бровей, очертания носа и рта на чуть удивленном, как на старинных гравюрах, лице,линия шеи и плеч – всё дышало удивительной хрупкостью и изяществом.
   Пользуясь образным выражением старых писателей, можно сказать, что весь ее облик был настолько воздушен, что, казалось, развеется, как призрак, при попытке прикоснуться.
   Я не в силах позабыть мечтательного и одновременно пугливого взгляда из-под длинных ресниц.
   О, если бы я мог нарушить молчание!
   Потом призрак обрел плотность и объем. И я увидел, что это юная девушка.
   Мое сердце забилось чаще.
   Но тогда я еще не вспомнил о предначертании.
   Она сидела рядом со мной. И вела непонятные речи. Жаль, что я не слышу, как другие. Мне очень хотелось узнать, как звучит ее голос.
   Никогда я еще так не тяготился своим отличием от людей.
   Теперь случилось странное.
   Она гостит в Главном Доме.
   Мои личные люди в смятении от нее. Они оберегают меня от избытка информации, но я вижу, как они смотрят на мою гостью, как осторожно опекают ее.
   Понимают ли они смысл происходящего?
   Понимаю ли я в полной мере?
   Время покажет нам.
 
   Остин перечитал написанное, держа листок в подрагивающей руке. Скомкал его и, бросив в камин, смотрел, как горит. Чернила окрашивали пламя, пуская в него зеленоватые язычки.
   После этого Остин упаковал письменные принадлежности, тщательно вычистив перо, и уже собрался выйти из кабинета, но, спохватившись, вернулся к бюро и, подняв следующий чистый лист, взглянул на него на просвет. Оттиска строчек распознать не удалось, но он скомкал и сжег и этот листок.
   Наплывала ночь.
   Догорал камин…
   Теперь всё.
   Он пошел в спальню, сбросил саквояж и мешочки с вещами прямо на пол, разделся и лег спать.
   Время покажет нам…
 
   Разговор с друидом озадачил Лену. Но планов ее не отменил.
   Когда почти прогорел очаг, она покинула жилище садовника и вернулась к дому.
   Было уже почти темно.
   Едва она вступила на веранду, как небо, уже плотно затянутое тучами, разразилось первыми крупными каплями. Они ударили вразнобой и порознь по скату крыши над верандой, по перилам, по дорожке. Потом, будто горох, раскатились по крыше, и всё слилось в ровный гул.
   Лена постояла, обернувшись, глядя на заштрихованный дождем парк.
   Ей показалось, что в такую погоду жилище друида куда уютнее и теплее большого пустого дома.
   И живо представила себе, как бородатый садовник сидит на скамеечке у окна и смотрит на озеро с островком и сказочным замком для лилипутов, а лебеди, пригибая шеи и переваливаясь, вылезают из воды и проходят, прячась от дождя под арку игрушечного замка, и укладываются там в тепле и сумраке, белея долгими шеями.
   Они, наверное, счастливы. Друид и пара лебедей. Всё-то у них путем…
   – Ливень, – констатировала Лена, – значит, кончится быстро.
   Привратник открыл дверь.
   Лена вошла в холл с лестницей на второй этаж, из которого теперь не было прохода ни в малую столовую, ни в большую гостиную.
   Ее встретила Огустина.
   – Вы могли простудиться, – сказала «гувернантка», протягивая ковшик чего-то исходящего паром.
   – Я закаленная, – сказала Лена, – у меня разряд по плаванию и по лыжам. И золотой значок ГТО.
   В ковшике оказалось что-то вроде глинтвейна.
   Тепленького.
   Лена выпила в три приема.
   – Хотя снизу и правда поддувает в вашем этом обеденном платье, – добавила она озорно. – Переодеться бы не помешало.
   – Прошу, – сказала Огустина и повела Лену наверх. – Я подготовила костюм, который мы выбрали с вами вчера. Я заметила, что вам было в нем комфортно.
   – А зонтик или плащ у вас найдется?
   – Зонтик или плащ?
   – Я хочу пройтись еще перед сном. Когда кончится дождь. Просто не хочу, чтобы он застал меня врасплох, если возобновится.
   – Хорошо, я выберу для вас плащ…
   Оказавшись в спальне, где была приготовлена одежда, Лена начала стремительно переодеваться.
   Ее план требовал всё сделать очень быстро. До того, как Огустина вернется с плащом.
   По пути к гардеробной Огустина встретила Эрнеста.
   – Она ходила к друиду, – сказал Эрнест.
   – Значит, современная молодежь не безнадежна, – улыбнулась в ответ экономка.
   – Дети играют наверху, – доложил Эрнест.
   Тень озабоченности пробежала по лицу экономки.
   – А во что они играют, вы не заметили?
   – Совершенно определенно, – кивнул Эрнест, – они играют в друида и Леди Озера, пришедшую к нему за советом. Правда, их знание Традиции пока оставляет желать лучшего, но и они, по всей видимости, не безнадежны, как вы заметили.
   – Возможно, на них благотворно повлияла встреча с нашей гостьей, – предположила Огустина. – Надеюсь, они не поссорятся, до того как я отправлю их в спальни.
   – Вас что-то беспокоит? – заметил дворецкий.
   – Юная леди выразила желание прогуляться перед сном, – со вздохом ответила Огустина.
   – И что же?
   – Она совершенно определенно высказалась в том смысле, что дождь скоро закончится и позже возобновится.
   – Так вы только теперь догадались об этом?
   – О чем я догадалась? – встрепенулась экономка.
   – О том, что всё складывается одно к другому и указывает на определенный вывод, – с торжеством заявил Эрнест. – Стихия талой воды.
   – Вы говорите как друид или привратник.
   – Но ведь это же так очевидно!
   Огустина приложила холодные ладони к внезапно вспыхнувшим щекам.
   – Вы нарочно беспокоите меня? – прошептала она.
   Эрнест взял ее за руку и коснулся губами кончиков пальцев:
   – И всегда рад вас утешить.
   – Еще много забот, – смущенно улыбнулась Огустина, – дети… Наша гостья… – и с усилием вернулась к серьезному тону, – однако вы находите?..
   – Я почти убежден.
   – Мне не хочется отпускать ее одну на прогулку, – сказала Огустина.
   – Хорошо. Я буду сопровождать ее.
   – Составьте компанию юной леди. Тем более, это важно, если наши догадки окажутся верны.
   – Я понимаю…
 
   Тем временем Лена облачилась в действительно комфортный костюм маленькой разбойницы.
   Ее «военная хитрость» заключалась в том, чтобы не ждать Огустину и не проходить через главную дверь, где непременно маячит «страж и открыватель ворот».
   Почему-то казалось важным выскользнуть из дома незамеченной.
   Поначалу она хотела вообще повести себя куда как сложнее. Покорно изобразить усталость и завалиться пораньше спать.
   Потом соорудить по-пионерски куклу из одеяла на постели и отправиться на разведку через окно на первом этаже.
   Однако, по здравому рассуждению, этот план пришлось пересмотреть.
   Во-первых, тогда ей придется отправиться в путь совсем уж глубокой ночью, а это, как показывал недавний опыт, добром не кончается.
   Во-вторых, одежду придется добывать в «костюмерной», на другом конце дома, что само по себе рискованно. Даже если не брать в расчет пакостную способность дома менять планировку.
   К тому же она не знала, когда укладываются дворецкий и домоправительница. И напороться на них среди ночи не улыбалось.
   Потом, опять же привратник – если он бродит по парку среди ночи, то что тогда? Этот дремучий мужик ее настораживал.
   А так… Пусть думают, что она в доме опять заблудилась.
   Опыт выхода в парк и встречи с садовником-философом подсказывал ей. что скорее ее будут искать в доме, нежели отправятся в погоню.
   Проблему составлял только плащ.
   Можно было дождаться Огустины, и всё стало бы просто. Прогулка перед сном, в которой ей никто не отказывал. Но почему-то именно так поступать И не хотелось.
   Что-то подсказывало, что из дома надо именно выскользнуть. И пусть думают что хотят.
   Хотелось уйти из-под этой навязчивой опеки.
   Больше всего она боялась, что ее на прогулку одну не отпустят.
   Она подумала, что в этом доме, как на даче, должен быть какой-то шкаф для верхней одежды, именно на случай непогоды.
   Но поскольку ничего подобного не обнаружилось у главного входа с привратником, то, наверное, должны быть еще какие-то неглавные входы-выходы.
   Ну не может же, в самом деле, не быть черного хода в таком большом доме!
 
   Паромотор Альтторра Кантора стремительно отмерял расстояние, ровно и мерно рокоча мотором, отдуваясь, брал подъемы, посвистывал на спусках.
   Антаер выбрал другую дорогу для возвращения. Он не видел необходимости заезжать в Рэн. Председатель тамошней милиции должен был выполнить переданные ему предписания. Выполнить непременно на свой манер. И чем более спесиво он к ним отнесется, дескать: «столичные полицейские нам не указ», тем будет лучше.
   Подумав об этом, Кантор улыбнулся, озадачив улыбкой своего спутника, несколько уже притерпевшегося к скорости передвижения и находящего в ней даже некоторый шарм.
   Кантор вел мотор по дороге из Нэнта в Ман, стоящий на правом берегу северного притока Лур-ривер. Там он собирался свернуть на север и северо-восток, дабы прибыть в предместье Мокк-Вэй-Сити, носившее название Пэриз. У него был резон посетить это захолустье.
   Лендер подумал и решил, что не сильно отвлечет антаера от управления экипажем, если задаст вопрос, мучивший его последнее время. Перед глазами сочинителя прошло много событий, но тем не менее он так и не мог понять, как движется дело, удалось ли сыщику что-то выяснить, как скоро развитие следствия придет к развязке и что же это будет за развязка…
   – Вам удалось узнать что-то важное? – спросил он, так и не решившись разразиться всем списком вопросов, которые вертелись у него на языке.
   – О чем? – ответил вопросом на вопрос антаер.
   – О том деле, которое вы расследуете, разумеется, – немного оскорбился сочинитель. – Как далеко продвинулось дознание. Что значат все эти таинственные знаки?
   – Я узнал, что этот узел куда хитрее, чем я полагал.
   – И это всё?
   – А вы нетерпеливы, – поделился наблюдением Кантор. – Неймется узнать, когда мы поймаем беглеца?
   – Пожалуй, да.
   – Не раньше, чем он проявит себя.
   – Но как?! Как он себя проявит? – заерзал Лендер. – Допустит неосторожность.
   – Нет, – покачал головой Кантор. – Он не проявит неосторожности. Такого подарка он нам не сделает. Он будет осторожен как никто иной.
   – Тогда чего же нам ждать?
   – Черной повозки, юноша, – зловеще изрек антаер. – Неумолимого появления черной повозки.
   – Брички извозчика, которую похитил человек-саламандра? – догадался сочинитель. – Вы ее имеете в виду?
   – Нет. Я говорю о смерти.
   – Простите, но я не понимаю.
   – В тех краях, где я вырос, говорят, что смерть – это черная повозка, которая останавливается перед каждым домом. Перед одним раньше, а перед другим позже, но перед каждым.
   – Какой мрачный и глубокий образ! – восхитился Лендер. – Но что это значит?.. Я имею в виду – в нашем случае.
   – Беглец… Он покинул свою холодную келью в башне твердыни Намхас для мести. И он стал возницей черной повозки. Он принял на себя божественную миссию, как он считает. И сделался для нас неуязвимым. Пока он ведет повозку – он невидимка. Но едва он сделает остановку, я увижу его. Среди тысяч естественных и противоестественных смертей я узнаю ту, которую доставит он. И я попытаюсь его настигнуть. Если мне это не удастся, то я буду поблизости, когда он остановит свою повозку в следующий раз. Я буду ждать его. Вот что я имею в виду.
   Мурашки бегали по коже Хая Малькольма Лендера, когда он выслушивал Этот рассказ, сидя рядом с местом возницы в паромоторе, в тревожных сумерках, по дороге в Ман.
   Небо грозило дождем.
   И окрестный пейзаж казался исполненным суровой величественности и тайны.
   Призраки блуждали в холмах и полях. И в этот сумеречный час, казалось, самое время загрохотать по булыжнику тяжкой поступи копыт, рокоту черных колес, неотвратимой повозки смерти.
   – А нечто в лесу? – спохватился Лендер. – Эта зеленая повозка? Она как относится ко всему?
   – Черная повозка, зеленая повозка, пятнистая повозка… – проговорил Кантор с усмешкой. – Черный цвет – только образ.
   – Они назвали ее кингслеер…
   – Название как название, – дернул плечом Кантор.
   – Это как-то связано с беглецом?
   – Возможно, опять же, только как символ. Но лучше бы ее не было вообще. Что-то не вяжется тут. Не тот узел. Столь же таинственный, как и наш. А может, и больше, но не тот. Неправильно увязанный узел. Однако с ним нам тоже придется иметь дело.
   – А это странное существо? Ну, человек-саламандра? Оно как увязано?
   – Пока не знаю. Но надеюсь узнать.
   – Почему так много времени мы потратили на разговор о коллекции оружия?
   – Познание ближнего делает тебя мудрым, – ответил Кантор загадочно.
   – Этот шеф жандармов… Он держит свои драммеры на россыпях патронов, как меч Урзуса Лангеншейдта на пестрой фасоли…
   – Вот вам еще один символ, – вновь невесело усмехнулся антаер. – Возможно, я зря так разговаривал с шефом жандармов. Он неплохой человек и делает свое дело, как умеет. А его люди хорошо подготовлены для той работы, которая вменена им в обязанность. Другое дело, что они совершенно не готовы к встрече с мифологическим существом.
   – Еще немного, и я не смогу слышать о человеке-саламандре! – признался Лендер.
   – Боюсь, что нам еще и еще раз придется слышать о нем! – усмехнулся Кантор.
   – Но вы же не рассматриваете всерьез возможность существования мифологического чудовища? – изумился сочинитель, заподозрив худшее.
   – Отчего же нет? – Сыщик был настроен, как показалось сочинителю, несколько легкомысленно. – Саламандры сильно действуют на воображение людей. Они присутствуют не только в нашем эпосе. Саламандры есть во всех религиях, а фольклор просто кишит саламандрами. Саламандра – нечто более глубокое, чем просто миф, Лендер. Она стала частью человеческого существования с самых ранних времен. Она взращивает и концентрирует страх, она является символом, действует на воображение.
   – Возможно, вы правы, – согласился Лендер, – факты этого дела весьма необычны. И этот некто, кого мы называем человеком-саламандрой, он… Он ведет себя исключительно нелогично и вызывающе. Но так ли уж необходимо привлекать концепцию мифологического существа?
   – Никто из нас не может избежать влияния мифа о саламандре, – покачал головой Кантор, – в глубине нашего сознания слишком много примитивного. Тонкий глянец цивилизации укрывает в каждом из нас толщу первобытного. Поэтому я и утверждаю, что мы не можем игнорировать факт участия саламандры в уголовном преступлении!
   – Ну, если вы не видите другого пути продолжить дело…
   – Происхождения концепции саламандры никто не знает, – продолжал свой рассказ Кантор, – но это одно из древнейших суеверий. Существуют разные взгляды на их возникновение. Конуэй в своей «Демонологии» считает их воспоминанием о первобытных ящерах.
   – Простите, но я вовсе не вижу, как беглец, пусть и возложивший на себя миссию священной мести, может быть связан с мифологией.
   – Вы верите в феери? – спросил вдруг Кантор.
   И в этот самый миг обрушился ливень.
   Сверкнула молния, заставив вздрогнуть.
   – В феери? – изумился Лендер. – Тоже мифологические существа. Персонажи страшных сказок. Иногда они относятся к людям хорошо, иногда плохо, но чаще плохо. Злобные крылатые существа. Порождения ночи. Исчадия первобытных страхов. Вы и здесь видите связь?
   – А что вы скажете, если я заявлю, что феери существуют? – Кантор так посмотрел на сочинителя, что тот по-настоящему испугался.
   А кто, скажите, не испугался бы, окажись он в бешено несущемся паромоторе, в грозу, наедине с совершеннейшим безумцем.
   – Что вы подумаете обо мне, – продолжал Кантор, – если я скажу, что они так же реальны, как вы и я?
   – Во имя Песни! Вы испытываете меня! – воскликнул сочинитель. – Ради чего? Зачем вы меня так пугаете?
   – Пугайтесь, сколько вам будет угодно. Но не слишком. Вам еще пригодится эта способность. Предвижу, что будущее готовит нам несколько полновесных поводов перепугаться до смерти. Так что откройте в себе все двери и окна для страха. Пусть гуляет, как ветер.
   Дождь усилился, и сполохи молний зловеще окрашивали пейзаж…
   Некоторое время антаер сосредоточенно правил.
   Потом остановил паромотор.
   – Что случилось? – дрогнувшим голосом поинтересовался Лендер.
   – Дорогу размыло, – пояснил антаер. – Нужно усилить колеса. Поможете мне?
   – Д-да… Разумеется. Что мне делать?
   – Вам ничто не показалось удивительным в сценарии, который вы читали мне? – поинтересовался вдруг Кантор.
   – Разве что чернокожий слуга… – подумав, пожал плечами Лендер. – Ну откуда взяться по ту сторону океана чернокожему конголезу? Да еще в слугах? Нелепость какая-то.
   – Да? – удивился Кантор. – Занятная деталь. Я не заметил ее. Я подумаю над этим. А вы подумайте, что еще странное содержится в этом тексте. Подумайте немедленно, пока мы будем мокнуть под дождем.
   Они вышли наружу.
   На горячем, испускающем клубы пара и сухом, несмотря на проливной дождь, кожухе мотора были установлены дополнительные обода, крепившиеся к колесам в случае, если предстояло ехать не по мощеной дороге, а по проселку или каретной колее в сельской местности. А также на случай непогоды и слякоти.
   Вот их-то и установили на каждое колесо паромотора, стараясь работать побыстрее. Но тем не менее, пока эта операция была проделана, оба вымокли так, что вода начала просачиваться через швы на плечах сюртуков и чувствоваться кожей через сорочки.
   – Простите за неудобства дорожной жизни, – сказал Кантор, когда они скрылись от непогоды в салоне. Могу предложить вам сорочку. Будет немного мешковато, но лучше, чем ничего, пока пальто и сюртуки высохнут у отопительной колонны.
   Лендер согласился с благодарностью.
   – Я, кажется, понял, на что вы намекали! – сказал он, когда паромотор тронулся вперед. – Параллель событий! Как же я сразу не догадался? Там тоже беглец и тоже месть. Но почему? Откуда?..
   – Улла не знает, кто автор сценария. И нам еще предстоит выяснить это. Тот, кто написал его, вернее всего, пытается отвести от себя месть нашего беглеца, хочет, чтобы его поймали, но намерен сохранить свое лицо под маской.
   – Это скверно! Бесчестно! Он, вероятно, преступник!
   – Вернее всего, юноша.
   – Как всё запутывается, – посетовал Лендер, – и я сбит с толку.
   – Но что вас мучает, мой юный друг?
   – Я должен что-то написать! Должен как-то отразить ход расследования. А я не знаю, что мне делать. О чем писать?
   – Напишите, что в интересах следствия вы пока не можете разглашать всей информации, и осветите катастрофу на гонках.
   – Да?
   – Да.
   – Но что-то же я должен сказать и о ходе расследования!
   – Напишите, – с усмешкой сказал Кантор, вглядываясь в дорогу, качающуюся в свете передних огней, будто слова приходили к нему оттуда, из темноты и дождя, непогожей ночи. – Уже в самом начале расследования, когда еще не было никаких доказательств присутствия необъяснимого, Кантор, то есть я, почувствовал участие в деле некой злой силы нечеловеческого порядка…
   – Однако страх не сковал его, – подхватил тональность сочинитель и продолжил, – как это случилось с более чем двумя десятками подчиненных Хэса Тревора, и он продолжает расследование, в результате которого, несомненно, прояснятся все обстоятельства и Мир узнает о том, что же произошло в Нэнте…
   – Нет, славить подчиненных нашего дорогого коллекционера не следует, – возразил сквозь смех Кантор, – да и насчет страха… Как-то вычурно.
   – Но читатель любит подобные обороты.
   – В слишком чистых озерах нет рыбы, – заметил Кантор, отсмеявшись.