Бирюков Александр. Человек-саламандра

Глеб Сердитый, Александр Бирюков
Человек-саламандра

   Ночь над миром. Словно миллионы черных котят собрались в черной комнате и разом закрыли глаза.
   Дорожная лента в лесу. Дорога лоснится, блестит под дождем, как спина исполинской пиявки.
   Ночь полна неизъяснимого напряжения. Шум дождя в кронах прячет какие-то иные, не присущие лесу звуки.
   Не разобрать. Не расслышать. Но тайное движение сложных связей заставляет лес насторожиться.
   Всё замерло. Затаилось. Подобралось в ожидании.
   Что-то бесшумно движется в ночи. Что-то похожее на большой сгусток тьмы. Не рассмотреть.
   Скупой свет лунного серпика щекочет нервы, когда выглядывает сквозь разрывы туч, делая тени гуще, контуря предметы призрачным серебром.
   И сгусток тьмы, крадущийся по дороге, в этом освещении делается контрастней, но ясности не обретает. Он скользит сторожко, как вышедший на опасную охоту огромный зверь. В нем живет мощь и неутомимость машины.
   Он здесь по делу. По важному, тайному и чреватому неизвестной опасностью делу.
   Вдруг поперек пути вспыхивают две призрачные линии. Одна широкая, понизу. Другая, поуже, висит в воздухе над дорогой, тревожно мерцая.
   Прямо – нет пути.
   И в подтверждение лежащая на дороге призрачно-синяя выпуклая полоса вдруг прорастает острыми черными иглами шипов.
   Ночь по обе стороны дороги напрягается больше. Земля впитывает могучую дрожь, влажный воздух отзывается низким рокотом. Две притаившиеся в неглубоких кюветах темные громады смутно обнаруживают свое присутствие и готовность. Готовность сорваться, напасть, сокрушить.
 
   Скользящий дорогой к своей неведомой цели темный ком не боится шипов, но замедляет бег, припадает к дороге на невидимых мягких лапах и замирает перед самой преградой.
   Среди сплетения ветвей прорезается, будто до того придушенный подушкой, нечеловеческий, хриплый голос и произносит отдельные слова, среди которых можно разобрать только: «Пустошь». И замолкает.
   И дождь вдруг обваливается стеной, будто спохватившись. Ах, что за ночь сегодня! Что за погодка! Климат, погода, небо само – все сошли с ума!
   Из мрака и дождя у «головы» остановившегося механизма возникает громоздкая фигура. На круглом шлеме, чуть заметно, поблескивают какие-то круглые глазки, а по сплошному забралу бродит тончайшая паутинка зеленых лучиков. В руке, которую он прячет за спиной, угадывается матово поблескивающее оружие.
   В «голове»-кабине механического зверя приоткрывается узкая щель. Оттуда веет теплом, запахом кожи и озона. В утробе «зверя» сумрачно, но бродят отсветы – сапфировый и изумрудный, обозначая гладкие сложные сопряжения линий.
   Глухой шлем спрашивает что-то, рокочущим, но тихим голосом. Получает ответ.
   Преграда на дороге гаснет, сливаясь с темнотой. За мгновение до этого можно было различить, как опасные иглы шипов втягиваются назад. И снова впереди нет ничего, кроме мокрой спины пиявки да зубчатых стен леса по обе руки.
   По забралу шлема сбегает, как испуганная ящерка, струйка воды, не оставляя следа.
   Разговор продолжается.
   Говорит в основном шлемоносец.
   Смысл его слов туманен, и не все их можно расслышать за шумом дождя…
   Слышится:
   – Зона локализована. Развернута воздушная сеть из тридцати стационарных разновысотных тросовых станций…
   …к ним приданы четыре мобильных, дистанционно контролируемых аппарата для…
   …мониторинг…
   …градиент аномалии меняется плавно…
   …выявлены мерцающие узлы…
   …точка «ноль» пульсирует и скачкообразно перемещается в пределах зоны…
   …очередной скачок отмечен в двадцать-двадцать…
   …прогноз нарастания напряженности до максимума в промежутке четыре-десять, четыре-пятнадцать…
   …в связи с этим было принято решение на проведение временной блокады участка трассы…
   Невидимка в кабине почти не прерывает, почти не спрашивает. Просто принимает к сведению. Для него всё это мало что меняет.
   – Пересылка данных на борт в реальном масштабе времени подготовлена… – говорит шлемоносец.
   Щель над непрозрачным снаружи стеклом закрывается.
   – Удачи! – говорит шлемоносец, уже без уверенности, что его услышат.
   И тут вдруг дождь прекращается, будто выключили.
 
   Фигура в шлеме растворяется в темноте.
   Там, где он только что стоял, над трогающейся с места темной машиной, проносится с сухим шелестом какая-то тень – маленький материальный вихрь.
   Сгусток тьмы набирает скорость.
   И…
   …растворяется, перестает быть.
   Пара ударов сердца, и дорога вновь пустынна и темна.
   И дождь вновь робко начинает накрапывать, будто сомневается, можно ли ему теперь продолжать, или нужно спросить у кого-то, после того что случилось.
   А что здесь случилось-то?
   Что произошло?
   Куда подевался этот сумрачный, на мягких лапах?
   И где все?
   Здесь же был кто-то?
   Они уходят.
   Шум дождя прячет звуки в лесу. Но земля впитывает вибрацию. Воздух отзывается низким удаляющимся рокотом. Они уходят…
 
   Над миром царит ночь, пронизанная дождем. Дорожная лента в лесу лоснится, блестит и течет антрацитовым потоком. Звук дождя и тревога. Дождь пройдет. Всё проходит. И тревога отступит до поры.
 
   Маленькая комната с нагими каменными стенами. За небольшим квадратным окном, забранным вмурованными прутьями, близкое небо, и поэтому понятно, что комната где-то высоко…
   Прутья на окне. Их пять. Толстые, как тяжелый лом, и покрытые мелкими острыми шипами. Такие уплощенные шипы, словно следы щипков, бывают только на стеблях роз.
   На каменной лежанке, поджав под себя длинную ногу, сидит худой, костлявый человек в широких штанах из мешковины. Он бледен и очень истощен, но даже теперь видно, что когда-то этот длинный, крепкий костяк обтягивала не только кожа, но и мощная мускулатура.
   Человек плетет длинную косицу из чего-то лохматого… Ворох готовой убогой веревки лежит на полу.
   И с каждым движением его рук под серой кожей, то резко, то устало, перекатываются сухие желваки. Лицо человека сосредоточенно и жестко. Узник полностью поглощен своим занятием.
   Он занят изготовлением веревки. Он истратил на нее матрац, вместе с соломой в нем, и рубаху, изорванную на полоски. Теперь, очевидно, пришла очередь штанов.
   Человек сер – под цвет камня. И волосы его серы. Он здесь очень давно. Очень. Он принял это узилище и пропитался им. Узник сам стал подобен камню, окружающему его.
   Он сер и наг, и очень терпелив.
   Из окна падает луч солнечного света.
   В луче кружат пылинки.
   На полу – тень. Это увеличенное изображение покрытых шипами прутьев. Символ плена, принятый даже самим свободным светилом.
   И на этом увеличенном изображении хорошо видно, что решетка не цельная. В нижней части средних трех прутьев есть разрыв. Они перепилены? Да! Солнце простодушно выдает тайну узника в короткий предзакатный час.
   Человек поднимается с каменного топчана, обнаруживая исполинский рост.
   Он подходит к окну и подставляет лицо солнцу.
   Светило катится к закату.
   Далеко-далеко, на вдающемся в море языке суши, виден лайтхаус. Отсюда он похож на одинокую фигуру, застывшую на мысе в вечном ожидании. Словно потерпевший кораблекрушение стоит на вдающемся в море выступе, на высокой скале и смотрит в даль, где может скользить по волнам надежда на спасение. Маленькая фигурка. Но узник знает, что это башня. Высокая башня. Ему нужно туда.
   Он закрывает глаза. Веки его трепещут.
   Мысленно он приближает башню. Она надвигается на него и закрывает солнце. Она уходит в небо, раздвигает облака головой.
   Ему нужно туда. Очень нужно.
   Он сгибает долгий и узловатый свой костяк, стягивая штаны, чтобы изорвать их на полоски, и от его спины начинает отслаиваться какая-то тонкая складчатая пленка. Кажется, что она лопается, как сгоревшая на солнце кожа, но нет… Складочки расправляются и…
   Над плечами этого странного узника раскрываются две пары узких почти прозрачных, радужных крыльев. Как у жука. Или как у огромной стрекозы.
   И теперь оказывается, что этот заключенный не так сутул, как могло показаться, и еще более худ. Но точность и красота линий его тела поражают совершенством. И тонкие пленки крыльев придают ему величие. Даже в сумеречной камере они затаенно и многообещающе переливаются узорами неуловимых оттенков. Вечные бриллианты – ничто по сравнению с этим хрупким творением природы.
   Теперь, когда сложенные частыми складками крылья не покрывают его спину толстой пленкой, он выглядит стройным и почти прозрачным. И где-то можно посочувствовать тем, кто заточил это существо в башню. Он смертельно опасен для рожденных ползать.
   Крылья огромны и раскрылись еще не вполне. Просто не хватило им в этой келье места.
   Но это уже не важно. У него еще и хвост…
   Хвост растет из полагающегося ему места и напоминает морщинистую кишку, висящую до пола. Кончик хвоста загибается кверху и нервно подрагивает. Будто хвост тигра, когда тот находится в смятении и раздумывает, как ему поступить: озвереть и наброситься или же гордо удалиться.
   Заключенный замка Намхас начинает рвать свои арестантские штаны на полоски. Его веревка станет чуточку длиннее.
 
   Тишина царит над миром. Огромный и мрачный замок на острове будто вымер. Ни огонька, ни звука. Он словно впал в транс вместе со всеми своими обитателями, вольными и невольными.
   И только один из них занят бесшумной и неторопливой работой.
   Он жил здесь долго.
   Тюрьма стала ему домом.
   Он мысленно повторял, как заклинание: «Предают чаще всего тех, кто сам склонен к предательству… Тот, кто не любит себя, не может быть любим… Тот, кто хоть раз предал, тот предаст еще… Тот, кто предал себя, тот предаст кого угодно… Обман – предательство… Самообман – предательство себя…»
   У берега топкое, скользкое дно.
   Тряский, зыбкий ил.
   Он затягивает. Не дает опоры. Нет даже иллюзии опоры.
   Здесь не глубоко, но изваляешься в грязи по колено, проваливаясь в ил, оскальзываясь и падая, с головой ныряя в вонючую воду.
   Чем дальше от берега, чем глубже, тем тяжелее. И чем больше барахтаешься, тем больше затягивает.
   Чуть легче будет потом, когда полоса ила кончится.
   Там дно твердеет, и ты встанешь по горло в противной горько-соленой воде, если дошел до этого места. Если дошел, то чувствуешь облегчение.
   Стоишь и вдыхаешь смрад грязной воды. Тут и там трясется на мелкой волне мусор. Чего тут только нет…
   Но ты-то дышишь, и кажется, что самое страшное позади.
   Однако это только кажется.
   Плыть еще нельзя. Впереди широкая полоса водорослей. Им не видно конца. Они вяжут по рукам и ногам каждого, кто забредает в заросли водной растительности, цепкой как рыбацкие сети.
   Но идти нужно.
   Нужно продираться сквозь водоросли. То плыть, то брести, то выпутываться из цепких объятий.
   Спасение только в лодке, которую ты толкаешь перед собой. Она кажется лишней обузой. Но она – твоя единственная надежда. И ты толкаешь ее к чистой воде. Если бы не лодка, то не стоило бы вообще пускаться в этот трудный путь. Лодка – это главное.
   Не забывай только охранять свое добро от хищных птиц, что парят над тобой.
   Когда-то водоросли кончатся. Это непременно должно случиться. Ты выйдешь на чистую воду и поднимешь парус.
   Парус наполнится ветром.
   Здесь тебя ждут шторм и штиль в палящий зной, и подводные скалы, и хищные твари из морских пучин будут подстерегать тебя. Но это уже сущая ерунда! Сущая ерунда по сравнению с возней в грязи у берега.
   Перед тобой чистая изумрудная вода, и прямо по курсу поднимается солнце. В его мечтах солнце всегда встречало его в пути… Будь только крепок духом. Будь сильным и продолжай путь. Но прежде посмотри, много ли припасов осталось с тобой…
   Он знал это всё наизусть и повторял, как заклинание, глядя из окна своей камеры, сквозь прутья решетки, на то, как в море садится светило. И словно хотел повернуть закат вспять.
   Его плечи остро торчали кверху. Он знал, что не сможет пройти весь путь. Но верил. Он верил, что однажды он пройдет путь до конца.
   Тюрьма не отпустит его. Но он сам однажды сломает решетку. И расправит крылья во весь исполинский размах. Он потратил годы на то, чтобы перетереть решетку пластинками камня, отбитыми от слоистых стен.
   Ему нужно немного. Выйти из тюрьмы. Это первое. Найти тех, кто его предал, и убить. Это второе. Взлететь. Хотя бы один раз. Это третье и главное. И сегодня как никогда он был близок к осуществлению своей мечты.
   Было и еще кое-что, из-за чего он и уходил в побег именно сейчас, не имея права ждать более подходящего случая, но об этом он боялся думать.
   Веревка закончена… Закончена и проверена на прочность по всей длине. Длина… Вот чего не хватало веревке, так это длины. Ее не хватит, что совершенно очевидно. Но больше вплести в веревку уже нечего. Он выщипал все волосы, которые отросли до поясницы за время сидения в камере. Он вплетал их в веревку. Теперь у него не было ничего, что можно было бы добавить к этой косе. А значит – пора использовать ее. Такую, как есть.
   Он взялся за прутья и плотно сжал их, каменея лицом от боли. Принимая боль. Впитывая ее в себя. Шипы вонзались в руки глубоко и неумолимо.
   Он потянул толстые прутья на себя и вверх. Захрустели суставы. В металле прутьев отдался какой-то ноющий звук. Словно металл, дух металла, превозмогал внезапное насилие над собой, скрипя зубами.
   И тем не менее окровавленные руки отогнули два прута вверх, так, словно они были из пластилина. Он сотни раз мысленно делал это. Он знал, как это будет. И вот теперь совершил наяву.
   С трудом он оторвал от шипов свои руки. Он взглянул на свои перфорированные ладони, сочащиеся кровью, на свои перерезанные шипами пальцы.
   Потом с ненавистью посмотрел на третий прут. Тонкие губы рассекла странная усмешка – камешек треснул.
   У этого последнего прута не было шансов.
   Он привязал веревку к одному из согнутых в крюк прутьев.
   Осторожно, ногами вперед, он полез в окно.
   Шипы прутьев оставили борозды на его бедрах и плечах, на спине, но он словно бы и не заметил этого.
   Он ухватился руками, ногами и хвостом за веревку. Крылья развернулись полностью и сделались еще больше – размах их почти вдвое превосходил длину тела.
   Существо, похожее на огромную, уродливую стрекозу, двинулось вниз по веревке.
   Руки, израненные шипами, оставляли на веревке пятна крови и клочки сдираемой кожи.
   Беглец тихонько шипел от боли. Но это же нужная, правильная боль.
   Высота башни, стоящей на скале, – шесть критерионов. Почти треть дегри. Веревки хватило до половины, или чуть больше. Внизу – ущелье неопределимой глубины. Сумрак уже затопил его на ночь.
   Веревка кончилась.
   Беглец повисел немного, держась за узел, которым кончалась веревка. Потом отпустил руки и, распластавшись по стене, как паук, прижимая себя к ней при помощи крыльев, заскользил-заскользил вниз.
   Руки оставляли кровавые следы на стене…
   Наконец он коснулся ногами узкого уступа.
   Остановить падение и удержаться стоило большого труда. Однако он просто счастлив, что расстался с этой жесткой колючей веревкой, сдиравшей кожу с ладоней.
   Да, это было настоящее счастье!
   Он взглянул вниз. Узник замка Намхас не боялся высоты. Никогда. Это было не в его природе.
   Но опасность пропасти с уступчатыми стенами не вызывала сомнений. И он не был спокоен. Опасность исходила отовсюду. Опасной была пропасть. Опасными были острые камни. Опасной была близость тюрьмы и опасных людей, которые не должны его выпускать. Не позднее, чем на рассвете, они обнаружат, что он бежал, и начнут искать его и ловить. Поднимется погоня.
   Они будут последовательны, терпеливы и глухи к мольбам. Они будут безжалостны. Они будут искать его всегда. До тех пор пока не найдут. Пока не прикончат или не водворят в новую тюрьму еще надежнее, еще страшнее. Наверное, это будет темница в подвале, без окон. И он больше не увидит неба.
   Да нет, глупости всё это. Он никогда больше не вернется в тюрьму.
   Да и те, кто его станет искать, не захотят водворять его в какие бы то ни было надежные стены, в какие бы то ни было глубокие подвалы. Они предпочтут прикончить его. И они сделают это, если только он даст им такую возможность. А он может позволить им прикончить себя только тогда, когда его задача будет выполнена. Когда он закончит дело, ради которого покинул башню, тогда можно будет и умереть. Но не раньше. И уж тем более не теперь.
   Но люди, которые захотят его убить, слишком близко. Значит, нельзя медлить. Нужно убираться, как можно дальше отсюда.
   Он и не медлил.
   Едва он зафиксировался на уступе, как начал потихоньку переступать, чтобы двигаться вдоль стены и вниз ко дну оврага.
   Это был не самый лучший путь – всё вниз и вниз, но это был единственный путь. Другого не было.
   Как муха по стене, он перемещался ниже и левее. Он приближался ко дну ущелья и к морю. Медленно – вниз и еще медленнее к воде.
   Это было недопустимо скромно.
   Однако другого варианта добраться до цели сейчас у него не было. Кого-то такая скудость выбора могла привести в полное отчаяние. Но он был терпелив и сосредоточен. И постепенно начал двигаться быстрее.
   Раз или два его босая нога соскользнула. Раз или два его ранил острый камень, вонзившийся в тело. Но он двигался всё быстрее и быстрее. А оказавшись достаточно низко, чтобы не бояться разбиться, он сам, удивляясь себе, оттолкнулся и скользнул вниз, гася скорость крыльями, и дальше то ли побежал, то ли полетел, перескакивая с одной глыбы на другую огромными прыжками, каким-то чудом не промахиваясь мимо крупных камней.
   Его хвост удлинился вдвое и служил рулем, пальцы на ногах сделались растопыренными и цепкими.
   Он несся, как демон, счастливее, чем когда-либо в жизни.
   Он полагал, что счастливее в этот миг, чем кто-либо из его племени, когда-либо в жизни, сколь бы высоко ни воспарял.
   Кое в чем, и в основном, он был прав.
   Но овраг сужался и уже не позволял полностью раскрывать крылья.
   Пришлось перейти на ходьбу.
   И он старался идти как мог быстрее.
   Он долго не испытывал нагрузок, долго голодал, долго предавался унынию и расходовал силы на вспышки ярости, пока терпение и сосредоточенность не вернулись к нему.
   И теперь он терял силы катастрофически быстро.
   Но его решимость могла заменить ему на некоторое время даже скудный запас быстро иссякающих сил.
   И вновь он был вознагражден за терпение и целеустремленность.
   Глубокий овраг привел его к морю.
   Он сел на песок.
   Только теперь он с интересом взглянул на свои истерзанные руки. Ладони были продырявлены шипами решетки, и кожа содрана веревкой. Они уже не болели. Видимо, устали болеть. Только ныли противно. И подергивало пальцы. Он очень устал, но не знал этого и не думал об этом.
   Он шевельнул плечами и вновь полностью расправил чешуйчатые полупрозрачные крылья.
   Хочу взлететь, подумал он с удивлением.
   У него не было времени для конкретных желаний.
   У него была только цель.
   Он уже давно не летал и не мог взлететь. И теперь он слишком хорошо, до горечи, понимал, что не взлетит. Он был для этого слишком измучен и ослаблен.
   Он сидел неподвижно еще некоторое время, глядя вдаль.
   Туда, где матово блестящая в ночи гладь переходит в звездное небо. Воздух пах болотом от нагнанных штормом к берегу водорослей.
   Некоторое время он сидел в темноте на пляже и, закрыв глаза, складывал крылья.
 
   Дорога была пустынной. Лена сразу подумала, что это странно. На дороге должны быть машины. Много машин. Всегда много машин. Но факт оставался фактом – пусто, как будто что-то случилось с целым миром. Будто все ушли. Все люди. И их машины. И холодно. Вот что.
   Шоссе пусто, лес черен, ветер холоден, а жизнь такова, что хоть в петлю лезь.
   Лене шестнадцать лет образца 1985 года. Это крупная девушка, высокая и стройная, в том переходном возрасте, когда не отдают себе отчета в том, как по-детски выглядят потуги быть взрослым.
   Ей знобко и страшно.
   Луна над черной зубчатой стеной леса плывет в клочьях пепельных облаков.
   В середине ночного кошмара маленький испуганный человечек. Ни единой машины в течение часа не проехало! Чего не может быть никогда.
   Лена дрожит от холода.
   Истерический ветер поминутно набрасывается на нее, бросает волосы в лицо, заставляет стучать зубами и приплясывать…
 
   Ссора с родителями была неожиданной и нелепой. Лена поздновато вернулась с местной дискотеки. Будь это в Москве – всё бы обошлось. Но здесь – дачный поселок, местные сельские парни! Они же непременно что-то с ней сделают. Что-нибудь, но непременно… Родители начали выговаривать. Мы же переживаем за тебя!
   Всё это слышано много раз. Много раз Лена порывалась ответить, выслушивая родителей. Мысленно она часто поступала так. И в этих воображаемых спорах они понимали ее и соглашались. И в этот раз она возразила впервые.
   Что тут началось! Взрыв лаптей в воздухе! Скандал в благородном семействе!
   Она и не сказала ничего такого. Она сказала только, что местные парни как раз скромнее и проще москвичей.
   – Ты не понимаешь ничего! – С матерью случился приступ бессмысленной ярости. – Они только и думают о том, как бы что-то с тобой сделать!
   – Ну и что тогда случится? – нагло вякнула Лена.
   Разразился новый шквал воплей и слез, а отец, вошедши в раж, ухитрился задрать юбку и протянуть по попе ремнем. Лена стиснула зубы и прошипела:
   – Вот это зря! – и хлопнула дверью.
   Она выскочила на улицу, как была, в дискотечном прикиде – блестящих тенях вокруг глаз, мини-юбке и сетчатых чулках, переделанных многими трудами из детских колготок, на каблуках и в легкой блузке. На улице дачного поселка, убедившись, что погони нет, втянула обратно навернувшиеся слезы и решила на дачу не возвращаться. «Поеду домой! Оттуда позвоню…» – постановила она и вышла на шоссе.
 
   Машины всё не появлялись. Ни в одну, ни в другую сторону никто не ехал.
   Гордость не позволяла вернуться. Она уже раскаялась в том, что не выслушала молча. Не нужно было вообще рот разевать. Пошумели бы, обозвали дрянью и кобылой, что при ближайшем рассмотрении можно расценить как комплимент, и умолкли бы. Она уже жалела и о принятом решении. Это было жестоко по отношению к предкам. Но…
   Как же холодно! То, в чем хорошо трястись на дискотеке, совсем не подходит для ночного шоссе при таком холодном ветре. Девушка устала, еще когда возвращалась домой, и мечтала только о том, как скинет туфли и повалится на постель. Еще в программу входил душ, если хватит сил, но и только. Ночных прогулок не планировалось. Джинсовая блузка – самодельная варенка – грела плохо. Точнее не грела совсем.
   Прическа растрепалась. Разодрать волосы пальцами не представлялось возможным.
   Попытавшись взглянуть на себя со стороны, Лена ужаснулась… Любой увидевший так вот одетую девушку вне пределов дискотеки мог подумать всё что угодно, кроме того, что это скромная и очень домашняя девочка, которая хорошо учится, любит папу и маму и занимается музыкой.
   Кудрявая черная челка, так элегантно падавшая на лоб с продуманной небрежностью, теперь лезла в глаза и злила.
   Кожу ягодиц саднило после экзекуции. У бати тяжелая рука, и он был не прав!
 
   Дорога по-прежнему пуста.
   И это было уже не просто странно, это начинало пугать.
   На этой всегда оживленной дороге просто по определению должны быть машины. Много машин круглые сутки: белые фары в одну сторону и красные подфарники в другую.
   Эта картина знакома и привычна.
   Так было всегда.
   Но факт оставался фактом – на дороге пусто, так, как будто что-то случилось…
   Но что, что же могло случиться с миром, чтобы машины исчезли?
   Америка напала на СССР? Началась атомная война?
   Чушь.
   Тогда в стороне Москвы должен расти атомный гриб, наверное?
   Ах… Нет. У них же есть нейтронная бомба! Которая уничтожает только всё живое. Тогда все погибли, а она осталась одна во всём мире на пустынном шоссе…
   Лена втянула голову в плечи.
   Она понимала, что подобные умозаключения глупы и нелепы.
   Однако она, холодея не только от ветра, но и от ужаса, продолжала думать о нейтронной бомбе.
   Она понятия не имела, как эта бомба действует, похожа ли она на атомную и сопровождается ли ее взрыв вспышкой и грохотом…
   Почему-то виделась черная бомба с буквой «N», как ее рисуют на политических карикатурах, разломанная пополам. Из нее вытекает черный дым, состоящий из маленьких убийственных нейтрончиков. А внизу написано «Кукрыниксы», и это слово соединяется с нейтрончиками в черном дыме. И маленькие, невидимые, убийственные кукрыниксы разлетаются по миру и проникают всюду: в магазины и автомобили, в канализационные люки, в которых живут сантехники. И кукрыниксы убивают продавцов и покупателей, водителей и сантехников в канализационных люках.
   Но только один человек остается в живых.
   Почему?
   Возможно, потому, что в момент действия бомбы он находился в убежище.
   Кто же он?
   Девчонка по имени Ленка, которая поссорилась с родителями и решила ехать в Москву.
   Но прежде, чем выйти на шоссе, она побывала в убежище…
   Да, как она забыла?
   Ведь она не сразу пошла на шоссе.
   Сначала она пережила одно нереальное приключение, которое выбросила из головы. У нее хватало забот, проблем и обид на этот вечер, для того чтобы еще и разгадывать головоломки.
 
   Дорога к шоссе вела через дачный поселок и деревню, где приземистые домики местных жителей чередовались с дачами в решетчатых переплетах остекленных веранд.