Блейк Дженнифер. Стрела в сердце

   — Мне не нужна твоя жалость, Кэтрин. Мне нужен наследник. Я тебя однажды предупреждал.
   — Я знаю. Я также знаю, что ты сказал Ровану, и я в ужасе от этого. Как ты можешь быть таким подлым? Как ты можешь шпионить за мной? Как ты можешь угрожать мне и позволить кому-то изнасиловать меня?
   Он долго молчал.
   — Если де Блан все тебе рассказал, значит, он просто притворяется, что ни в чем не заинтересован. Следовательно, ему и доверять-то нельзя. Я не потерплю с его стороны сплетен об этом.
   Она сжала тубы;
   — Он сказал только мне, а я, признайтесь, все-таки заинтересованное лицо.
   — Ну и что. Необходимо кое-что предпринять.
   В ее сердце закрался страх. Глядя на мужа широко открытыми глазами, она тихо спросила:
   — Что вы сказали?
   — Только то, что сказал. — Его серое лицо было непреклонно. — У меня будет то, что я хочу, не имеет значения, чего это будет стоить.
   — Жиль, — начала она. Гнев исчез, уступая место какой-то странной растерянности. Ее пошатнуло, но она взяла себя в руки и продолжала с решительностью, давно созревшей в долгие бессонные часы страха и беспокойства. — Ты слишком далеко заходишь, Жиль, ты можешь заставить меня покинуть тебя.
   Какое-то время он не отвечал.
   — Ты не сделаешь этого, — заговорил он наконец, — у тебя ничего нет, тебе некуда идти, и ты не уйдешь, когда узнаешь, что носишь ребенка, который унаследует все это.
   Широким жестом Жиль обвел все вокруг.
   — Только подумай, если я проживу не более года или двух, ты будешь распоряжаться состоянием очень много лет.
   Она давно привыкла к подобным речам. Напрасно только она себя так разволновала. Кэтрин устало махнула рукой.
   — Ты не умрешь.
   — Нет, я чувствую, что умру.
   — Никаких болезней доктора у тебя не нашли, так они мне сказали зимой в Новом Орлеане.
   — Они ошибаются.
   Спорить с ним было бесполезно, он никогда ее не слушал.
   — Все-таки я за тебя выходила не из-за денег.
   — Нет. Но то была мечта твоего отца и моя тоже. И мечта все еще жива. Подумай об этом, Кэтрин. Огромное состояние, одно из самых больших владений в Луизиане. Что хорошего в твоем упорстве, если не будет ребенка, кому бы досталось все это?
   — А на мои мечты не надо обращать внимания? — устало произнесла она. Кэтрин вдруг почувствовала страшную усталость. Она устала от ссор, от борьбы, она устала даже мечтать.
   — Дитя тебя утешит, — пообещал ей муж. Ей хотелось сказать, что ей как раз необходимо не утешение; но слова, она знала, до него не дойдут.
   У нее вдруг закружилась голова, онемели ноги, и звон разбитого стакана заставил ее посмотреть на пол. Бывший у нее в руках хрустальный бокал разлетелся на мелкие осколки, и каждый кусочек стекла, словно кровью, был запачкан красным вином.
   Она посмотрела на мужа. Он молча направлялся к ней, пугая своим видом и глазами, выпученными от вожделения.
   Он навис над ней и стал срывать руками ее одежду.
 
   Кэтрин проснулась от ужасной головной боли. Приподняв голову, она застонала. Подушка под головой была твердой, не та, на которой она всегда спала. Пространство вокруг казалось каким-то огромным, было холодно и сыро. Кровать также была не ее. Где-то снаружи шел дождь, даже не дождь, а ливень.
   Она с трудом и постепенно открыла глаза. Давила темнота, словно она ослепла. В голове стучало. С трудом вытащив руку из-под одеяла, она еле удержала ее на весу. Дотронувшись рукой до головы, Кэтрин смогла убедиться, что голова цела и нормального размера, но прикосновение отдалось в ней новой нестерпимой болью. Холод сковал руку, плечо, грудь, забрался под одеяло. Все это было очень странно, но она пока была не в состоянии ни о чем думать.
   Но потом она поняла: на ней не было одежды, она была под одеялом голой и поэтому так замерзла.
   Память восстанавливалась. Башня. Жиль. Разлитое вино.
   Таблетки в вине, другого объяснения не было. Она много раз читала подобное в газетах, о молодых людях, побывавших в сомнительных кварталах Нового Орлеана и принужденных выпить мерзкую жидкость, от которой они потом теряли сознание. Кто-то приходил в себя в темных закоулках и без денег, а кто-то оказывался на полубаке какого-нибудь корабля на другом конце земли.
   Жиль. Почему он сделал это? Чего он этим пытался добиться?
   Конечно же, без сознания она оказалась беспомощной. Он сорвал с нее одежду. А что еще он делал? Что он позволил себе с ней сделать?
   Кэтрин попыталась сесть. Она словно поднималась из-под каменной стены, пытаясь снять с себя одеяло. Слабость вызвала тошноту. Еле-еле преодолев ее, она сползла с кровати и села у подножия, откинув голову на матрац. Она дрожала от слабости и от холода. Башня. Она все еще была в башне. Она не ослепла, просто здесь не было света. Его-то и днем было очень мало, не говоря уже о дождливой ночи.
   Сколько времени она здесь? Где были все? Они уехали без нее? С большими усилиями она стала на ноги. Волосы расплелись и окутали обнаженное тело. Понемногу она приходила в себя, прислушалась, все ли с ней в порядке. Внутри ничего не болело, не раздражало. Кровоподтеков не было. Жиль, слава богу, ничего с ней не сделал, только сорвал одежду.
   Почему? Почему он вдруг решился на это? Наверное, только чтобы испугать и унизить ее, так было легче подчинить ее себе. А где же он сам? Где остальные? Все уехали, оставив ее одну?
   Если она сообразит, где именно, в какой части башни находится, то, возможно, ответит хоть на какие-то вопросы.
   На столике около кресла стояла свеча и ящик для фитилей, подумала она. Если бы только дотянуться до нее, она зажгла бы свечу. Она ощупью, шаг за шагом, двигалась, потом, оторвавшись от кровати, шагнула в темноту. Она еле передвигала ноги по паркету, вздрагивая от холода и боясь наступить на осколки бокала.
   Вдруг она споткнулась о что-то толстое, длинное и жесткое. Ей даже показалось, что она услышала тихое эхо, похожее на стон. Она упала вперед, подставив руки, чтобы смягчить удар. Одной рукой зацепилась за подлокотник кресла, головой ударилась о спинку, затем сползла на пол, ударив колено. Рухнув, она боролась со слезами, тошнотой и дикой головной болью, но в то же время из последних сил стараясь прислушаться к звукам в комнате.
   В башне стояла жуткая тишина, единственным шумом было ее тяжелое дыхание. Спустя несколько минут она, стиснув зубы, заставила себя подняться. Одной рукой она держалась за кресло, а другой снова пыталась нащупать свечу.
   После всех мучений это оказалось на удивление легким. После третьей попытки слабый огонь охватил ватный фитиль, и когда он немного разгорелся, она словно выиграла большую битву. Держа свечу перед собой, Кэтрин стояла и слабо улыбалась.
   У ног вдруг раздался звук. Она отошла от кресла, стараясь рассмотреть, что бы это могло быть. На полу лежало то, о что она споткнулась, — свернутый турецкий ковер, который, она знала, был у Жиля в кабинете. В него был завернут человек по плечи, словно он боролся и пытался высвободиться. Руки его были связаны у груди, а во рту торчал кляп. Волосы были выпачканы кровью, а один глаз посинел и распух, закрывшись. Другим, открытым, он смотрел на нее, словно никогда не видел женщины и уже потерял надежду когда-либо снова ее увидеть. Он так же, как и она, был обнажен.
   Это был Рован.

Глава 10

   Она тут же задула свечу. Она не хотела, просто так получилось, инстинктивно, ведь она в таком виде выставила себя напоказ перед человеком, который все-таки был для нее чужим.
   И тут же пожалела. Ведь ее одежда лежала где-то в комнате, на кровати или на стуле, а без света она только зря потеряет время. А ей нужно торопиться, ведь неизвестно, сколько времени Рован лежал связанным на бетонном полу, без одежды.
   — Простите, — сказала она в темноту, — я сейчас, через минуту.
   Ответа не последовало. Она поплелась к кровати, где отделила простыню от покрывала и обкрутила одной из них себя, словно тогой, перекинув один край через плечо.
   Затем, вернувшись к столику, она снова зажгла фитиль и поднесла его к свечам в напольных канделябрах. Проделав все это, склонилась над Рованом. Сначала вынула кляп. Он наблюдал за ней, когда она пыталась развязать руки. Внимательный взгляд скользил по распущенным волосам, по обнаженному плечу с мягким отблеском от свечи, по ее лицу.
   До сего момента он горько и беззвучно проклинал судьбу, башню, больную голову и собственную глупость. Теперь ему стало значительно лучше, и он подумал о возможной компенсации… Мысль о форме, которую она может принять, была достаточна, чтобы затаить дыхание и пассивно лежать. Во рту было сухо от недавнего кляпа.
   — У вашего мужа довольно странное чувство юмора, — сказал он.
   — Я не думаю, что он намеревался пошутить. — Кэтрин едва смотрела на него. Развязывая, она не смогла избежать прикосновений к груди и животу. Его кожа была прохладной, но она-то узнала прошлой ночью, какой жар таится под ней.
   Более того, она не могла не смотреть на пограничную линию между темной грудью и светлой нижней частью тела. Оно было разрезано линией волос, треугольником спускавшейся от груди и исчезавшей где-то под ковром. Желание последовать рукой за этой линией туда, под ковер, было так в ней настойчиво, что пришлось сильно прикусить губу, чтобы подавить его.
   — Вы знали о его намерениях? Был ли он настолько любезен, чтобы проинформировать вас? — Допрос Рована был не настойчив, словно он интересовался предшествующими событиями всего лишь из вежливости.
   — У него навязчивая идея, — коротко ответила она.
   Рован изучал ее лицо.
   — А, вы думаете, что здесь мы должны воплотить его идею о жеребце и кобыле, а это наша конюшня с запертыми воротами?
   Кэтрин сильно покраснела.
   — Я не знаю, заперты мы или нет. — Горячая волна окатила ее с головы до ног.
   — Да, я слышал, как в главной двери поворачивался ключ, когда они уходили, оставив меня здесь.
   Она посмотрела ему в лицо.
   — Они?
   — Двое рабочих с поля. Раньше я их не встречал.
   Она наконец-то развязала последний узел и отбросила веревку, сидя перед ним на корточках.
   — И долго вы вот так пролежали?
   — Вот так, как вы выразились, я пролежал с полудня, когда меня пригласили в кабинет Жиля. Мы сидели, выпивали и обсуждали мои недостаточные успехи в нашем сотрудничестве. Где-то в середине я отключился. Думаю, что меня перенесли сюда днем, ведь первый раз я просыпался в другой комнате.
   Кэтрин вспомнила, как Жиль захлопнул дверь в кабинет. Наверное, Рован был уже там, когда муж привел ее в башню.
   — Как вы умудрились упасть и разбить лицо, если вы сидели?
   — Нет, дело в том, что… — он остановился, прикрыв глаза ресницами.
   — И что было потом?
   — Сам виноват, был неосторожен.
   — Со связанными руками и кляпом?
   Она поняла, что он уклоняется от ответа.
   — Тогда у меня еще не был заткнут рот.
   — Если вы были в сознании, это должно было случиться здесь, в башне. Жиль, это только его работа…
   Его разбитое лицо выражало удовлетворение.
   — Я не думаю, что ему понравились мои замечания о его морали, происхождении и обращении с собственной женой. Видите ли, он пришел из этой комнаты, а под мышкой нес одежду, которую я видел на вас последний раз, в кулаке были зажаты шпильки от волос.
   Чтобы Жиль ударил связанного человека?! Невероятно!
   — Мне кажется, он сходит с ума. Болезнь, возраст.
   Рован растирал запястья, восстанавливая циркуляцию крови, дотронулся до распухшего глаза.
   — Во всяком случае, сила у него еще есть.
   — Не можете же вы утверждать, что то, что он от нас требует и что он с нами сделал, нормально. — Она встала и подошла к кровати, стащила шерстяное покрывало и накинула на плечи. — Что же еще он придумает?
   Рован лежал, жадно рассматривая ее ровную гладкую спину, точеную тонкую талию, огруглые, соблазнительные ягодицы. Простыня, которой она была обернута, в точности повторяла все изгибы фигуры. И это было так необычно по сравнению с пышными платьями, что он не мог отвести взгляда. Шлейф, что тянулся за ней по полу, казалось, должен придать ее одеянию нелепый вид, но получилось совсем наоборот: сейчас она была похожа на необыкновенно женственную античную королеву.
   Всегда, даже в последние минуты своей жизни, окруженный внуками, он будет помнить тот миг, когда Кэтрин Каслрай вышла из-за кресла со свечой в руке. И даже множество бесстыдно-голеньких небесных ангелов никогда не смогут возместить ему уход из мира, где существовала такая красота.
   В голове его вертелось одно предложение, однако не продиктованное обыкновенным желанием. Он все взвесил, обдумал и… отказался от него.
   — Можно, конечно, помочь вашему мужу придти в себя.
   Она медленно обернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Вся запылав от гнева, сказала:
   — Вы имеете в виду… после всего примириться с его желаниями?
   — Это было бы так ужасно? — Затаив дыхание, он ждал ее ответа.
   На бледном от возмущения лице ее глаза казались огромными и темными. Она подняла руки, покрывало соскользнуло с плеч и упало на пол рядом с Рованом. Улыбка восхищения пробежала по его лицу.
   — Я вижу, вам эта идея не подходит.
   Кэтрин обернулась.
   — Мне пойти на это из-за страха? Пожертвовать всем, во что я верю, но ради чего?
   — Но ведь башня — настоящая тюрьма. Я поразился ее возможностями еще при первом знакомстве. Мы можем пробыть здесь очень долго.
   Рован с усилием встал. Все болело, будто его избили. Без сомнения, так оно и было, да еще этот твердый пол. Стиснув зубы, он начал работать ногами, пытаясь освободиться от ковра и не обращая никакого внимания на свою полнейшую наготу.
   — Можете прикрыться. — Кэтрин поспешно показала на лежащее рядом с ним покрывало. Рован и бровью не повел.
   — Конечно, если бы смог дотянуться до него. — Его явно забавляло ее смущение, и он продолжал выпутываться из ковра.
 
   — Наверное, все-таки придется просить вас о помощи. Не могу освободить ноги, да все еще болит плечо.
   Она стояла, скрестив руки и обняв себя за плечи. Как в омут, бросилась к нему, но вдруг остановилась: перед ней лежал обнаженный Рован. Он невинно улыбнулся ей и натянул на себя покрывало. Она нахмурилась, пытаясь потуже затянуть вокруг себя простыню. Смущенная, покрасневшая, она выглядела чудесно.
   — Сейчас вам смешно, но будет не до смеха, когда Жиль попытается вас убить.
   — Это вполне возможно? — Он встал под покрывалом, пытаясь развязать веревку на ногах.
   — Он практически намекал на это, так как ему взбрело в голову, что вы будете всем рассказывать об этом…
   — Он вообразил, что я стану распространяться насчет моих привилегий быть в деликатных отношениях с его женой? Его мнение о моих манерах поразительно, не говоря уже о том, что он не имеет представления о моих пристрастиях в светских беседах.
   — Не хочет оказаться в дурацком положении и боится разговоров, как мы с вами его обманываем.
   — А быть рогоносцем по своему велению? Извините, но чем же одно лучше другого? — Он сказал это довольно резко, но намеренно не смягчил тона.
   Она замерзла, так как в комнате стало совсем холодно.
   — Да, в этом случае все бессмысленно. Но я представляю себе ход его мыслей: если бы мы согласились с его приказом, вам бы была сохранена жизнь. А уж когда… бы появился ребенок, он бы успокоился, поскольку вы бы ради него… ребенка, молчали.
   Рован отбросил связывавшую ноги веревку, завернулся в покрывало и стал похож на индийского раджу.
   Он сделал величественное выражение лица и гордо произнес:
   — Вы предлагаете пожертвовать своей жизнью в обмен на сохранение моей?
   — Ну что же здесь смешного? А вы предлагаете свою честь ради моего спокойствия и только?
   — Это не одно и то же, — отчетливо произнес он.
   — Почему же? Разве вас не заставили лечь в мою постель?
   То, что он вспомнил, одновременно отозвалось вновь возникшим желанием и ударом по его самолюбию.
   — Не совсем так. Но я бы не отказался от соблазна. Только по вашей просьбе я согласился воздержаться от того, чего от нас ждали. Я не мог не подчиниться желаниям леди.
   Он с каким-то болезненным удовольствием наблюдал за ее смущением.
   — Если для вас это не бесчестно и, можно сказать, желательно, тогда только мои сомнения удерживают вас от…
   — От того, чтобы вот сейчас, прямо здесь, любить вас? Да и моя гордость тоже.
   — Гордость?
   — Я отказываюсь, видите ли, взять на себя ответственность за такую жертву.
   Она вздернула подбородок.
   — За все будет нести ответственность Жиль, вы ведь только пешка в его игре.
   — Я протестую, — сухо ответил он.
   — Но сначала, кажется, вас это не волновало. — Она нахмурилась.
   — Да, я поступил по своему выбору. Мне никто не угрожал и ни к чему не принуждал.
   Кэтрин сжала губы. А он с таким интересом и нежностью смотрел на это ее возмущенное движение. Казалось, он все еще чувствовал сладость ее губ, помнил нежность ее рта и тот робкий пыл, с каким она прошлой ночью приняла его поцелуй. А ее великолепная грудь, затвердевший сосок под его рукой! Она позволила ему то, о чем он и мечтать не смел. Ее поведение легко объяснить, но все равно не следовало ей быть такой податливой, а то…
   Причины. Господи, он начинает ненавидеть это слово! А не схватить ли ее в охапку и унести отсюда? Забыть смерть брата, забыть ее мужа, забыть то странное обстоятельство, которое привело их в одну комнату и то соглашение, что держит их на расстоянии друг от друга.
   Он мог бы отвезти ее на плантацию к матери под Новый Орлеан или в Англию. Но поедет ли она? Если он позовет, бросит ли она все здесь и уедет ли с ним?
   Он, только он был сумасшедшим. La belle dame sans mersi — еще немного, и он забудет слова брата.
   — Итак, у нас с вами договор: не уступать Жилю. И что?
   Он как-то, словно очнувшись, посмотрел на нее и улыбнулся.
   — Я голосую за то, чтобы отыскать что-то из одежды. В вашем костюме просматривается несомненная элегантность, а мой, надо сказать, ужасен.
   Шкаф был пуст, многочисленные ящики и сундуки — тоже. В башне не было ничего, что могло пригодиться в качестве одежды, за исключением нескольких кусков турецкого материала для полотенец. Отказавшись от поисков, они сосредоточились на более существенном. В сундуке рядом с камином хранились запасы дров на тот случай, если пара снизу будет недостаточно. Кувшины в спальне и туалетной были полны, но если воды не хватит, есть ведь фонтан. В кабинете на столе стояла ваза с фруктами и орехами, тарелка с хлебом и сыром, жареные пирожки с яблоками, накрытые влажной салфеткой для сохранности. В общем, они не замерзнут и не умрут от холода и жажды.
   И все же они были в тюрьме. Входная дверь была заперта, даже массивный засов был задвинут за железную ручку. В длинные, узкие окна не мог пролезть даже ребенок.
   Рован со свечой в руке исследовал оранжерею и особенно ее стеклянный купол. Стекло было вставлено в маленькие квадратные рамы, которые не открывались. Даже если и можно было их открыть, купол находился на высоте сорока футов от основания и двадцати пяти над галереей, а каменные стены были слишком гладкими.
   Их исследования прервал звонок. Когда Кэтрин услышала его мелодию, она уже знала, откуда она и что означает. В буфетной, рядом с кабинетом был прикреплен движущийся стол. Система из веревок и блоков поднимала на нем еду и питье Жилю, понапрасну его не беспокоя. Он был спрятан за панелью и закрыт небольшой, только для нагруженного подноса, крышкой. А звонок возвещал о том, что что-то необходимо поднять. Прибыл их обед. Кэтрин взяла поднос, накрытый серебряной крышкой. Наклонившись, подала голос. Молчание, затем ответил женский голос, эхом прозвучавший внизу. Это была Дельфия.
   — Слава господи! — сказала Кэтрин. — Что случилось? Где остальные?
   — Все уехали, мадам Кэтрин.
   — Тогда ты нас можешь выпустить. Пойди найди кого-нибудь, чтобы сломали дверь.
   Кэтрин с нетерпением ждала ответа.
   — Я не могу. Мистер Жиль приказал не выпускать вас, пока он не возвратится. Я принесу вам все, что хотите — поесть, развлечься, но это все.
   — Я настаиваю, Дельфия, ты должна помочь нам.
   — Я не могу, мадам Кэтрин, правда, не могу. Мистер Жиль приказывал мне даже не разговаривать с вами.
   «Какой коварный», — подумала Кэтрин.
   Он знал, что она попытается заставить служанку выполнить ее приказы. Рован дотронулся до ее плеча, и она вопросительно на него посмотрела. В руке он держал свечу, наклонился в проем и спросил:
   — Дельфия, где Омар?
   — Он здесь, в тюрьме, мистер Рован, шесть человек отволокли его туда.
   — Они ему ничего не повредили?
   — Несколько синяков и все! У него прекрасный аппетит, он сегодня ел шесть раз и выпил два галлона кофе. Он взаперти, поэтому не может вам помочь.
   Рован поднял голову и выпрямился так резко, что свеча чуть не погасла. Сейчас в своем покрывале он был похож на римского императора. Кэтрин опять попыталась договориться с Дельфией.
   — Ну почему, Дельфия? Почему вдруг ты выполняешь приказы мужа, а не мои?
   Дельфия даже повысила голос:
   — Вы же знаете, он шкуру с меня спустит, если я ослушаюсь его.
   — Да нет же.
   Рабов в Аркадии не наказывали, единственное, чего они боялись, это быть посланными на поля. Все же раньше было несколько случаев, когда Жиль приказывал наказать нескольких рабочих, и сам проследил за исполнением. Она, естественно, не могла обвинять Дельфию за то, что та боится.
   — Мистер Жиль поклялся, что никакого вреда от этого вам не будет. И он даже упомянул о свободе для меня, если я прослежу за вами до его возвращения. Извините, мадам Кэтрин.
   Это было предательство, но как можно ее винить?
   Вдруг ее осенило.
   — Дельфия, одежду, нужно же нам что-то одеть.
   — Мистер Жиль был очень строг насчет этого. Я не осмелюсь, нет.
   Дельфия собиралась уходить. Кэтрин повысила голос.
   — Ну хоть что-то. Пеньюар, пару брюк.
   — Гитару, — добавил Рован. — Ваше шитье, книги, бумагу, перо?
   — Ты слышала? — Кэтрин уже кричала в проем.
   — Посмотрю, что я могу сделать… Я ухожу и закрываю панель.
   Они слышали лязг замка, Дельфия ушла.
   Кэтрин застыла. Дельфия. Она считала, что они были близки с ней, как сестры. Так было много общих радостей и воспоминаний, боли. Когда все изменилось? И как могло это случиться, а она не знала? Как все кажущееся постоянным перевернулось за одну ночь.
   — Мы же можем поесть, — сказал Рован. — Конечно же, в голоде есть что-то привлекательное, но это так неудобно.
   В ее темных глазах стояли боль и унижение.
   — Я не хочу есть.
   — Я тоже. Но это поможет убить время.
   Кэтрин в знак согласия взяла поднос и показала Ровану идти со свечой вперед, прокладывая путь в соседнюю комнату. Он было заколебался, глядя на тяжелый поднос, но в одной руке у него была свеча, а другой приходилось придерживать покрывало. Поэтому он с горькой иронией улыбнулся и пошел вперед.
   В камине горел огонь. Рован вставил свечу в подсвечник, они поставили еду на стол и сели в кресла, спинки которых были похожи на крылья. Кэтрин рассмотрела, что им принесли. Картофельный суп, заправленный маслом и посыпанный перцем, жареный цыпленок, горячий хлеб с маслом, фрукты и вино. Она вертела в руках ложку.
   — Я хотела попросить у вас прощения за то, что сомневалась в Дельфии.
   — Да не за что, — просто ответил он.
   — Если бы я вас послушала, мы бы не оказались, здесь.
   — Я предпочитаю видеть вас оскорбленной, бросающей вызов, но только не кающейся.
   — Я просто пытаюсь сказать вам, что вы были правы, — раздраженно произнесла она.
   — Так как я и сам знаю это, то не хочу услышать еще раз, особенно если это превращает вас в скучную женскую особь, болтающую ложкой в супе.
   Благородство ли это или просто снисхождение? Пока она размышляла, он продолжал:
   — Сколько продлится эта охота?
   — Зависит от того, как пойдет. Обычно три-четыре дня, если она неудачна, а если все хорошо, то и неделю.
   — Неделю, — повторил он, рассматривая медную с орнаментом решетку, закрывающую отверстия для пара.
   — Ну разве не удача, что мы не там, с ними?
   — Не поняла, — она начала есть и ждала его ответа.
   — Быть на пароходе с людьми, которых я едва знаю, сновать взад-вперед в ночи и уделять внимание жене моего хозяина? Я два дня придумывал причину, чтобы не ехать.
   — Разве? Ведь подобный образ жизни общепринят в высоких кругах Англии.
   — То другое дело. Там очень хорошо знают друг друга. — Его глаза как-то странно улыбались: то ли осуждающе, то ли просяще.
   Понемногу он начал обед, наполняя бокалы, подавая ей тарелку с хлебом, и покрывало постепенно сползло до талии. Огонь свечи падал на мужественные черты его лица, оставляя при этом припухший глаз в тени. Он освещал обнаженные плечи, повязку, темные волосы на груди и плоский живот. Она видела, как играли мускулы на его руках. Обычно такая быстрая и уверенная хватка бывает у мастера, режущего по мрамору и камню.
   Она обедала с обнаженным мужчиной. В другое время женская деликатность заставила бы ее ужаснуться от подобного соседства. Но не сейчас. Даже странно, как быстро она ко многому привыкла за столь короткое время. Как трудно заставить себя не смотреть на эту дерзкую, небрежную наготу. Более того, нестерпимо хотелось дотронуться до его груди, рук, купающихся в отблесках огня, и убедиться, были ли они такими приятными и теплыми, какими казались. И какими она их помнила.
   Они покончили с цыпленком и отставили тарелки в сторону. Рован предложил ей фрукты, себе тоже взял большую грушу, и оба одновременно потянулись к серебряному фруктовому ножу. Кэтрин коснулась его руки и, словно обожглась, отдернула свою. Он молча наблюдал за ее реакцией и выдержал ее испуганный взгляд.