Блейк Дженнифер. Стрела в сердце

   Рован, разгоряченный, потный и невероятно уставший, стоял и смотрел, как леди Кэтрин спускалась вниз по ступенькам трибуны. Она выглядела такой холодной и неприступной, но в то же время столь восхитительной в своем платье цвета зрелого персика. Он вдруг захотел стереть с ее лица эту холодность и надменность и ощутить, такую сладкую и нежную, в своих руках. Он застыл, удивленный силой своего желания, оно было так настойчиво, что он боялся пошевелиться, чтобы не протянуть к ней руки.
   Кэтрин остановилась на последней ступеньке. Мелодичным, но не совсем уверенным голосом она сказала: «Я награждаю вас, Рован де Блан, этим лавровым венком — символом победы, которую вы завоевали по праву, а также в знак того, что вы продемонстрировали сегодня высокий стиль поединка. Если вы позволите, я надену этот венок на вашу голову вместе с римским поцелуем на счастье».
   Она затаила дыхание. Он наклонил голову. Когда венок уже был надет, она положила руки ему на плечи и наклонилась. Кэтрин хотела поцеловать его по очереди в обе щеки. Он позволил ей прикоснуться к своей щеке, затем почти в последнюю секунду, когда она намеревалась запечатлеть поцелуй на другой, он повернул голову.
   Гладкие, упругие губы его были горячими, а на вкус солеными, но одновременно сладкими от желания, а твердость и настойчивость, с которой он приник к ее губам, казалось, передали ей весь жар, горячим маслом разлившийся по венам, сладкое томление заполнило ее. Она впилась пальцами в его твердые мышцы и застыла.
   Он едва унял свою дрожь, поднял руку, будто хотел дотронуться до нее. Она резко вздохнула и пошла, опустив ресницы, не смея взглянуть на него.
   Кэтрин поднималась по ступенькам с высоко поднятой головой, а его оставила на траве увенчанным лавровым венком.

Глава 3

   — Надеюсь, ваша рана не серьезна?
   Заданный Кэтрин вопрос был своего рода проявлением обыкновенной вежливости. Они сидели на банкете во главе стола. Но то, что она ощущала в душе, нельзя было назвать вежливостью. Ее нервы были на пределе, а от мысли, что все сидящие за столом наблюдают за ними, по телу пробегали мурашки. Воспоминание о встрече ее губ с губами сидящего рядом мужчины билось в ней и жгло, словно раскаленные добела угли. Она не могла заставить себя вести с ним естественно. Манеры, движения, речь были чересчур напряженными, а его раскованность и свобода, в свою очередь, оскорбляли ее.
   — Совсем нет, — ответил Рован, довольно свободно сидя на стуле.
   Кэтрин прекрасно представляла себе его ответ. Такой уж это был человек. Дельфия, под влиянием виноградного вина, рассказала ей, что Рован наотрез отказался от всех уговоров послать за доктором, а предпочел помощь своего слуги, умевшего лечить «несерьезные» болезни.
   — Неужели? — несколько сурово спросила она. — Состязания по стрельбе из лука завтра будут довольно напряженными, остальные участники вас не пощадят.
   — Вашей заботы вполне достаточно для любой раны. В любом случае я непременно должен быть в форме, чтобы в качестве короля турнира иметь привилегию снова сидеть с вами завтра вечером.
   Голос его прозвучал несколько мягко и вкрадчиво, что не слишком понравилось Кэтрин.
   — Приз победителю — сопровождать меня на прогулку. Вот уж этой возможности вы, я надеюсь, будете лишены.
   Он долго смотрел на нее, как бы размышляя.
   — И вы бы предпочли, чтобы это было так?..
   Кэтрин не ответила, поскольку в этот момент отвернулась.
   Столы, поставленные буквой Т, были сервированы серебром и хрусталем; около каждого стояли индивидуальная солонка, подставка для ножей и лавровый венок, увитый астрами и плющом. От хрустальных с золотом канделябров исходил мерцающий свет. В этом мягком блеске Жиль, сидевший на другом конце стола, казался более здоровым и доброжелательным, чем обычно, а мужчины имели героический облик, и все женщины были прекрасны. Столь обманчив был свет.
   Общая беседа в это время касалась недавнего нападения в Виржинии, организованного человеком по имени Джон Браун. Кэтрин хотела бы присоединиться к разговору, чтобы избежать tete-a-tete с Рованом, но тот не представлял ей такой возможности.
   — Вы, по-видимому, скорее всего хотели бы, чтобы на моем месте сидел другой? — предположил он. — Возможно тот, на ком были ваши ленты? Или, может быть, тот молодой повеса, который так жаждал победить, что несколько забылся?
   — Может быть, — Кэтрин была в бешенстве.
   — Вас беспокоит мое присутствие. Но отчего же, ведь вы считаете себя невиновной в смерти моего брата?
   Наклонившись над столом, Льюис что-то тихо сказал, злобно посмотрев в сторону Кэтрин. Слева от него сидела бледная темноволосая девушка с огромными черными глазами, которая вдруг покраснела и опустила голову над тарелкой. А соседка справа вскинула головку с волосами имбирного цвета и разразилась смехом. Шарлотта Мартинес и Жоржетта Лоури были кузинами, живущими около Св. Фрэнсисвилля, вниз по течению реки.
   Кэтрин сжала губы и повернулась к молодому человеку, чтобы дать выход своему раздражению.
   — Вы, должно быть, думаете, что я буду очень радоваться вашим успехам, дающим возможность делать из меня посмешище и принародно мучить?
   — Мучить вас? Слишком сильно сказано из-за той ерунды, что произошла между нами.
   — Вы предупреждали, что будете досаждать мне, не правда ли? — сказала она, игнорируя его замечание. — Как, должно быть, вы удовлетворены тем, что оказались правы.
   — Ах, вот что вас беспокоит? То, что я выиграл?
   — Все, что касается вас… — начала она, но остановилась, пораженная тем, что начала выдавать себя.
   — О! Это уже воодушевляет, — губы Рована скривились в усмешке. — Ваша неприязнь ко мне носит личный характер. Может быть, оттого, что я напомнил вам о Теренсе и о вещах, которые вы предпочли бы забыть?
   Она посмотрела на него долгим взглядом.
   — Трудно себе представить человека, более не похожего на Теренса. Ваш брат был необычайно добр и внимателен, с такой нежной душой. У него были минуты хорошего настроения, когда он бывал так жизнерадостен.
   Рован сжал губы, помолчал, потом все-таки произнес:
   — Вы любили его за эти качества?
   Кэтрин уставилась на него, увидев боль, отразившуюся в глубине гипнотических зеленых глаз и грусть на лице.
   В голове у нее вдруг забилась мысль — уступить, прекратить борьбу и пусть Жиль поступает как хочет.
   Испуганно вздохнув, она с силой, насколько позволяла спинка стула, откинулась назад. Облизнула вдруг ставшие сухими губы, подбирая слова для ответа. Его вопрос, звучавший в ушах, дал внезапное вдохновение.
   — Да, за эти, и за многие другие, — сказала она хриплым голосом. — Но Теренс был так молод, он не понял… игру.
   — Игру, — повторил Рован, сузив глаза.
   — Да, конечно. А чего же еще? Я ведь замужняя женщина.
   Откуда пришло это притворство? От Мюзетты, подумала Кэтрин, которая постоянно трещала насчет любовных игр в высшем свете Англии, где женитьба основывалась только на богатстве и любовь нужно было искать вне супружества.
   — Моему брату нужно было нечто большее, чем вы могли ему дать?
   — Я боюсь, что смеялась над его предложением убежать вместе, — продолжала Кэтрин, несколько приукрашивая. — Это все было столь дико, непрактично, и так безнадежно романтично. Я не могла понять, насколько он был серьезен или насколько безрассуден. Только после его смерти я поняла, насколько он мне дорог.
   Он долго смотрел на нее, наконец медленно покачал головой.
   — Из всего сказанного вами, я верю только одному — Теренс был слишком молод для вас.
   Она немного прищурилась и подняла подбородок.
   — Вы хотели знать, почему ваш брат убил себя, и я вам все рассказала. Сожалею, что вам не понравился мой ответ, но это все.
   — А теперь я могу уезжать и оставить вас в покое, не так ли?
   — Как вам угодно, — сказала Кэтрин резким тоном, сквозь который легко угадывался гнев.
   — Нет, так не пойдет. Думаю, что я каким-то образом вас испугал. Я — угроза вашему богатому благополучному миру. Я не уверен почему, но существует одна вещь, в которой я не сомневаюсь. — Он немного помедлил, затем продолжил, и в голосе уже послышались несколько вкрадчивые нотки. — Я не так молод, чтобы играть в игру по вашему выбору.
   В наступившем молчании все между ними — голоса обедающих, звон серебра и фарфора — куда-то отошло.
   Имел ли он в виду именно то, что она думала?
   — Что, у вас нет ответа? И вы даже не хотите знать, в чем Теренс и я были похожи? Нам говорили, что мы похожи, даю вам слово.
   Рован ждал ее ответа с таким чувством, словно в сердце ему забили железный кол. Будет ли она играть с ним, одновременно убеждая себя в бессердечности флирта, или отвергнет, доказывая, что любила Теренса и замена ей не нужна? В последнем случае, он боялся, что это будет для него потерей.
   Он злился на себя за неравнодушие, за то, что позволил себе увлечься этой женщиной и сбить себя с толку против своей воли. Этот гнев он носил в себе долгие месяцы, с тех пор как узнал о смерти Теренса, но особенно с момента приезда в Аркадию. А сегодня вечером он дал ему, своему гневу, выход, с сарказмом, но в то же время будучи к себе снисходительным.
   Она смотрела на него, краска постепенно сходила с ее лица. Едва слышно она спросила: «Вы знаете, не так ли?»
   Он не знал, но страстно хотел понять, что заставило дерзкую женщину, только что сидевшую рядом с ним, превратиться в бледное, оправдывающееся существо с глазами раненой лани.
   Он ответил, пытаясь согласиться:
   — Я смогу снова…
   — Вам не обязательно быть благоразумным — я прекрасно знаю ту ситуацию, поскольку все это длилось годами. Поэтому не вижу причин, чтобы вам не быть со мной честным.
   — Я тоже хотел бы этого, — очень осторожно сказал Рован. — Но все равно, согласитесь, это очень трудно.
   — О да, — усмехнулась она, — с этим я согласна.
   — Но если бы вы мне все рассказали…
   — Нет-нет, никогда, я не могу…
   — Но почему? — Его взгляд был пронзителен.
   — Из соображений приличия, благопристойности, чести. А также не имея никакого желания подчиняться чужим указаниям в таком личном деле. А у вас могут найтись возражения против необычного характера нашего соглашения, — с жаром говорила Кэтрин и вдруг замолчала, увидев некоторое замешательство на его лице.
   — И вы утверждаете, — медленно и как бы не веря в то, что он сейчас скажет, произнес Рован, — что моего брата однажды вовлекли в нечто неприличное и бесчестное?
   Ее лицо залила пунцовая краска. Она резко сказала:
   — Вы обманули меня, а это непростительно.
   — В самом деле? — Его голос был тверд. — Любыми, какие я только могу использовать, средствами, я узнаю, что случилось с Теренсом. Я не могу поверить, что он добровольно участвовал в чем-либо, совершенно противоположном тем выражениям, которые вы сейчас использовали, но если это и так, я должен все знать.
   — В конце концов проблема, о которой я только что говорила, с ним ничего общего не имеет…
   — Вы хотите сказать…
   Она отвернулась от его упорного, испытующего взгляда.
   — Я рассказала более чем достаточно, и это не имеет ничего общего с причинами, из-за которых вы приехали сюда. Самое лучшее для вас — обо всем забыть. Забудьте все и уезжайте.
   — Слишком легко вы хотите от меня отделаться.
   Она отвернулась от него.
   — Если вы благоразумны, то послушаете меня.
   — Я никогда не был благоразумным. — Он прямо посмотрел ей в глаза.
   После этих слов, в которых отчетливо прозвучала решительность, Кэтрин охватила смесь страха и возбуждения. Он не знал, о чем только что говорил. Конечно, как он мог знать? При одной только мысли, что он мог, можно просто сойти с ума. Теренсу никогда прямо не говорили о причине его приглашения в Аркадию. Как же он мог рассказать своему старшему брату? Нет. Никто не знал, кроме нее, служанки и Жиля. Она иногда думала, что Льюис о чем-то догадывался, но не более того. Он не мог оставить без внимания подобные сведения, если бы был в курсе. Он бы сыграл на этом, даже если бы его действия нанесли обиду дяде и грозили его пребыванию в Аркадии, тут уж он ничего с собой не мог поделать.
   — Кэтрин, ответь, пожалуйста, на очень важный вопрос.
   Оклик исходил от Мюзетты, сидевшей в середине стола напротив своего мужа Брэнтли и слева от Перри.
   — Сейчас? — Кэтрин знала, что подобные вопросы обычно обсуждались в гостиной после обеда или на лужайке, или где-нибудь еще, в неформальной обстановке.
   — Раз уж мы подняли этот вопрос, то лучшего времени не найти.
   Мюзетта вся светилась, в кремовом атласном платье, отделанном светлым кружевом. Прежде чем продолжать, она послала Перри смеющийся взгляд.
   — Вопрос такой: что мужчина обязан дать женщине, которой он пообещал свое сердце?
   — Любовь, конечно, — ответила почти наугад Кэтрин.
   — Да, конечно. И несомненно — неумирающую преданность.
   Кэтрин с радостью отвлеклась от своих мыслей. Она такие вопросы называла «упражнениями для ума». Именно так она к ним относилась, хотя была уверена, что для Мюзетты они означали совершенно другое. Ее невестка подобные дебаты рассматривала как еще одну форму флирта.
   — А я утверждаю, — сильно покраснев, сказал Перри, — что первичная обязанность — это честь во всех ее формах. Любое проявление уважения и вежливости должно приниматься во внимание, независимо от того, какими мотивами руководствуются люди.
   — А я утверждаю, — дерзко засмеялась Мюзетта, сверкнув своими темно-синими глазами, — что необходимо повиноваться желаниям женщины, ведь она всегда находится в большей опасности, она вправе определять направление романа.
   Шум всеобщего разговора затих, поскольку присутствующие стали с интересом наблюдать за маленькой драмой, разыгрываемой у них на глазах. Жоржетта, здоровая рыжеволосая девица, сидящая рядом с Льюисом, наклонившись и нашептывая ему что-то, что заставило его заржать, вдруг замолчала. Две пожилые женщины, склонившие друг к другу головы и о чем-то тихонько беседовавшие, стали строго, но с любопытством смотреть на Мюзетту.
   Все, казалось, предчувствовали любовную интригу. Кэтрин сомневалась. Мюзетта любила пострелять глазками, любила флирт, но в то же время заботилась о соблюдении приличий. Иногда Кэтрин казалось, что ее невестка вела себя так, словно желая наказать своего мужа за безразличие к ней.
   — То, о чем вы оба говорите, разумно, — говорила Кэтрин, наклонив голову в раздумье. — А я бы сказала, что величайший долг мужчины перед женщиной в такой ситуации — защитить ее физически и морально.
   — Защита? — Мюзетта сморщила свой носик. — Как это скучно.
   — А я так не думаю, — ответила Кэтрин. — Тот, кто по-настоящему любит, никогда сам не причинит зла своей любимой и никому не позволит ни словом, ни делом обидеть ее. Понятия чести и долга, упомянутые вами, означают следующее: если мужчине не безразлично доброе имя женщины, ее положение в обществе, а также личное благополучие, он обязан уважительно относиться к ней, как при посторонних людях, так и наедине. Если она будет в безопасности и ограждена от лишних невзгод, он должен уважительно относиться к ее желаниям, как выраженным словами, так и безмолвным. Для мужчины единственной целью в жизни должна быть защита женщины, которую он имел честь полюбить. В идеальном мире женщина носит имя мужа, его детей под сердцем и обеспечивает бессмертие своим любимым. Наш мир не идеален, но может стать таковым, если нам повезет.
   Мюзетта сморщила свой вздернутый носик.
   — Как всегда, хорошо сказано, и, как всегда, правильно. И как провокационно!
   — Я не хотела, — сказала Кэтрин, слегка улыбнувшись.
   — Я знаю. Это только все ухудшает, — ответила невестка. Она пожала своими округлыми плечами, имитируя гнев, который быстро растворился в улыбке. Она отвернулась.
   — Вы, кажется, об этом много думали, — спокойно сказал Рован, как только остальные потеряли интерес к этой теме и возобновили прерванные разговоры между собой.
   Кэтрин неохотно посмотрела на него. В его взгляде она искала ответ: не предполагает ли он, что она, должно быть, опытна в любовных делах. Наконец сказала:
   — Замкнутый образ жизни, который мы ведем, оставляет достаточно много времени для философских упражнений.
   — Понимаю. Ничто, более практичное, вас не занимает?
   Кэтрин каждый день занималась тем, к чему привыкла с детства: руководила уборкой и ремонтом огромного дома, составляла меню, обучала слуг, решала их проблемы, улаживала их ссоры между собой. Частое пребывание гостей мужа в доме было комфортно. Она следила за здоровьем и условиями жизни рабочих, детей и стариков в той части имения, где жили слуги — все было в поле зрения и компетенции хозяйки.
   Она спокойно ответила:
   — Больше ничем мой ум не занят.
   — Я подумал, что это оттого, что вы наслаждаетесь ролью королевы, раздавая призы и принимая знаки уважения как должное.
   Прежде чем ответить, она сжала губы.
   — Вы оскорбляете меня, но теперь я вижу, что вы за человек.
   — Ну и что же из этого следует?
   — Вы решили не любить меня, видеть во мне никчемную негодяйку.
   — Если я не прав, постарайтесь убедить меня в обратном.
   — Я не могу сделать этого, — сказала она, решительно вскинув голову. — Можете думать обо мне все, что вам заблагорассудится.
   — Предположим, я думаю, что вы самая желанная женщина, которую я когда-либо встречал.
   — И что из этого? — Она вскинула на него взгляд, затем опустила ресницы. — Я подозреваю вас в попытке заставить меня выполнять вашу волю нечестными средствами. Но это бесполезно.
   — Вы, должно быть, правы, — усмехнувшись, сказал он, — а может, и нет. А вы об этом уже подумывали?
   — Я хотела бы напомнить вам, что…
   — Да, я знаю, вы замужняя женщина, — закончил он за нее, сделав нетерпеливый жест. — А как же тогда позволите понимать рассуждения того, кто так легко говорит о любовниках и их леди?
   — Я рассуждала об этом только теоретически. Вы должны это знать. — Его скептический взгляд разозлил ее.
   — Ну и что? А где воображение, где фантазия? Не ждите, что я поверю вам, тем более, что ваш муж намного старше вас.
   — Жиль к этому никакого отношения не имеет.
   — Разве? — Он покачал головой, глаза его потемнели. — А почему он не должен иметь к этому отношения?
   Она глубоко вздохнула, но спокойствия, которого она искала в себе, не наступало. Сквозь зубы она процедила:
   — Мои отношения с мужем не должны беспокоить вас. Вы меня очень обяжете, если не будете больше касаться этого.
   — Нет? — спросил он как бы не ее, а себя и сделал неопределенное движение широкими плечами, словно отгоняя неприятные мысли. — Возможно, не буду, если вы познакомите меня с чем-либо, представляющим больший интерес.
   — О! — сказала она, сверкнув глазами. — Мы можем совсем прекратить разговаривать.
   — Это будет означать, что мы поссорились, а я уверен, что вы бы не хотели этого. Люди, которые ссорятся на людях — или враги, или любовники.
   — Тогда давайте будем врагами.
   Кэтрин подумала, что ее слова имели слишком уж откровенный оттенок, что нельзя было отнести к хорошим манерам, но отречься от них уже было невозможно.
   По его нахмуренному благородному лицу было видно, что эта встреча не принесла Ровану удовлетворения.
   Наступившее утро было не слишком удачным для состязаний по стрельбе из лука. Голубовато-серое темное небо обещало дождь. По небу бродили грязноватые облака, а сплошной туман искажал солнечный свет, делая видимость неопределенной. Легкий ветер, колыхавший парусиновую крышу трибуны и траву на шарообразной арене вносил некий беспорядок. Низко стелился дым от разожженных для барбекью костров. Запах дыма напоминал, что настоящая осень уже не за горами. Ночью стало немного прохладнее и ничто не мешало накинуть на плечи легкую кашемировую шаль.
   Кэтрин вооружилась маленьким шифоновым шарфиком цвета слоновой кости — знаком ее сегодняшнего расположения. Сразу же после завтрака она подарила его Сэтчелу. Он, возможно, и станет чемпионом, так как, подобно индейцам, часто охотится на оленей с луком и стрелами.
   Она даже не ожидала, что он будет настолько тронут этим жестом.
   — Я не подведу вас, мэм! — Лицо его покраснело, как у индюка, а голос охрип от волнения.
   — Я уверена, вы победите, — ответила она, привязывая шарф к предплечью.
   — Я им задам такого, что они убегут с поля, поджав хвосты. Особенно это касается иностранца.
   Она бросила на этого громадного человека короткий взгляд, спросив:
   — Вы не любите Рована де Блана?
   — Спрашиваете! Он слишком уверен в себе.
   — Я согласна с вами, — мягко сказала Кэтрин.
   — Не беспокойтесь, я присмотрю за ним, — важно кивнул Сэтчел.
   — Хорошо, — ответила она.
   — Хорошо.
 
   Уже с трибуны Кэтрин наблюдала за здоровяком, шагавшим по полю взад-вперед. Он размахивал руками, демонстрируя шелковый шарфик, развевающийся как флаг и гордо, и радостно улыбался, словно ребенок, получивший новую игрушку.
   Позади нее послышались шаги. Это был Льюис. Он наклонился и зашептал ей на ухо: «Я понимаю ваш выбор на сегодня, дорогая, но не думаете ли вы, что не надо было так явно давать ему советы?»
   — Почему же? — спросила Кэтрин, едва взглянув снизу вверх на его тонкое лицо и серебристые волосы.
   — Его сегодняшнее поражение будет для вас не столь оскорбительно.
   — Почему вы думаете, что он проиграет сегодня? — резко спросила она.
   — Частная информация. Из авторитетных источников мне сообщили, что де Блан вырос с луком в руке, лесник его отца, бывший браконьер, передал ему свое мастерство.
   — Я должна была бы знать об этом, — Кэтрин закрыла глаза, плотно сомкнув веки.
   — Знали бы, если бы спросили меня. Я даже поставил на него, так я уверен в его доблести.
   — Поставили, вместо того, чтобы продемонстрировать свое мастерство? — Его высокомерный тон действовал ей на нервы.
   — О, ни одному леснику не давались указания учить меня. А спорт для моего отца всегда имел привкус низшего общества. Кроме того, я не теряю времени на бесполезные занятия.
   — Итак, вы признаете, что не пара Ровану де Блану?
   — Если вам так нравится. На свете существуют более важные признаки мужественности, нежели обыкновенные спортивные достижения.
   — А, тогда вы равны ему по уму, — предположила она.
   Страдальческая гримаса исказила его надменную улыбку.
   — По крайней мере, я так считаю.
   — Очень в этом сомневаюсь, — задумчиво сказала она, позволив своему взгляду поискать, а затем найти человека, о котором они говорили.
   — Вы делаете мне больно, — пожаловался Льюис. — Я никогда не думал, что вы такого невысокого мнения о моем интеллекте.
   — Это не так, — вяло посмотрев на него, она отвернулась.
   — Вы такого высокого мнения о де Блане? Интересно!
   — Я определенно его уважаю, да. На вашем месте я бы не стала его недооценивать.
   Его тонкие губы раздраженно скривились.
   — А, он победил вас в споре. Но это еще не доказательство его ума и проницательности.
   Она равнодушно приняла его обиду.
   — Он здесь не ради игр, насчет этого вы были правы. Он находит, что в смерти Теренса очень много странного.
   — А уж это не мое дело, — сказал племянник мужа, но его брови нахмурились, когда он, в свою очередь, отыскал взглядом высокую фигуру де Блана.
   — Я только подумала, что вы должны это знать, — ответила Кэтрин; понизив голос, так как к ним подходил Брэнтли Хэннон.
   Муж Мюзетты, как всегда, вежливо улыбался, но выглядел рассеянным, словно что-то вычислял в уме. Он быстро заговорил:
   — Кто-нибудь из вас видел Мюзетту?
   — Сегодня утром нет, — ответила Кэтрин. У Мюзетты не было привычки спускаться к завтраку, предпочитая, чтобы ей приносили поднос в комнату. Она завтракала в постели. Затем, когда ей хотелось, одевалась и приводила себя в порядок.
   — Мы договорились вчера вечером сесть вместе, но я что-то не найду ее…
   — Я думаю, она забыла.
   — Я тоже в этом уверен. — Он отошел, оглядываясь по сторонам.
   Кэтрин глазами прошлась по полю. Перри Блэкстоуна тоже не было видно. Неблагоразумно с их стороны отсутствовать одновременно и так откровенно! Взгляд Льюиса также блуждал по полю. Неодобрительно прищелкнув языком, он удалился, по-видимому, искать прогульщиков.
   Состязания начались вовремя.
   Первым заданием было попадание в мишень с нарисованным глазом быка с расстояния ста шагов. Сэтчел стрелял первым. Он послал в мишень все три стрелы, они ее проткнули, но, к сожалению, в «яблочко» не попали. У Алана в мишень попали только две стрелы. Остальные участники ничем не отличились, пока не подошла очередь Рована. Все его стрелы разместились так близко одна к другой в самом центре, что их можно было принять за одну.
   Остаток утра прошел в той же тягостной атмосфере. Рован попал в качающуюся мишень каждой из трех стрел. Затем он всадил все стрелы из своего колчана в ряд сидящих мишеней намного быстрее, чем пересыпался песок в песочных часах. Стреляя на скаку из седла, как индеец западных равнин, он попал в набитое чучело, бывшее мишенью. Из пяти попыток пять раз каждая стрела попала в красное сердце.
   Наконец, наступила очередь последнего состязания.