Страница:
Другой причиной настороженного отношения деда к любовным утехам была, несомненно, его жизнь с Мими Тесс. Ее огненный темперамент и настойчивая требовательность приучили Клода Фрейзера к осторожности, навсегда отвратив его от крепких привязанностей и слишком горячих чувств. Пожалуй, и на Мадлен он женился только потому, что при всей своей внешней привлекательности она была слишком уравновешенна и слишком сосредоточена на своей персоне, чтобы смущать его покой излишним вниманием и страстью.
И все же, подумала Джессика, дед мог ошибаться в оценке своей нынешней жены. Мадлен могла быть натурой более темпераментной, чем казалось на первый взгляд. Она, во всяком случае, не особенно удивилась бы, если бы молодая жена старого Клода Фрейзера нашла возможность утолять свои желания на стороне.
Кто удивил Джессику по-настоящему, так это Кейл. Она всегда считала его человеком, наделенным достаточным количеством здравого смысла и благоразумия, чтобы удержаться от интрижки с супругой собственного дяди. А заниматься этим в усадьбе, где их в любую минуту могли обнаружить, было просто глупо. Интересно, задумалась она, каково-то Кейлу сейчас, после этого последнего инсульта?
Вертолет тем временем спикировал к земле, и Джессика машинально удивилась, как быстро они добрались. По посадочной площадке гулял прохладный ветер, который дышал болотной сыростью. Плотная серая пелена тумана, беззвучно и грозно наползая из темноты, медленно плыла вдоль высокого фундамента больничного здания, застилала огни на автостоянке и льнула к занавешенным окнам первого этажа, отчего окружающее показалось Джессике призрачным и нереальным, словно — как и ее дед — все здесь было уже почти не связано с землей.
Когда Джессика и Рафаэль вошли в комнату для посетителей в отделении интенсивной терапии, с жесткого пластмассового кресла им навстречу поднялась Мадлен. Джессика сразу засыпала ее вопросами, но она только покачала головой. Старый Клод Фрейзер был едва жив; если верить врачам, ему оставались считанные часы, а может быть, и того меньше. К нему никого не пускали, и им оставалось только надеяться, что он дотянет до утра, когда к нему могут пустить посетителей.
К счастью, с одной из ночных сиделок Джессика когда-то ходила в воскресную школу, а другая была женой одного из капитанов «Голубой Чайки». Джессике даже не пришлось просить, чтобы ей разрешили увидеть деда. Тем не менее эта привилегия распространялась только на Джессику.
Так что Рафаэлю и Мадлен пришлось остаться в комнате ожидания. Джессика же в сопровождении сиделки прошла сквозь широкие двойные двери.
Отделение интенсивной терапии было наполнено гудением медицинских аппаратов и гулом голосов, однако эти звуки казались приглушенными, словно из неосознанного почтения к смерти, которая неслышно витала где-то рядом. Из десятка полубоксов, отгороженных прозрачными пластиковыми занавесками, были заняты только пять, а тот, в котором лежал дед Джессики, находился прямо напротив сестринского поста.
Даже после первого удара, приковавшего его к инвалидному креслу, Клод Фрейзер оставался внушительной фигурой, и его властное присутствие неизменно ощущалось всеми домашними. Теперь же он как будто усох, съежился, словно его несгибаемый дух уже покинул тело, оставив на земле ненужную бренную оболочку. Лицо его было землисто-серым, и только вокруг губ и носа проступала восковая желтизна, которая напугала Джессику сильнее, чем его трудное, редкое дыхание. И все же, когда дед взял ее за руку, в его бессильных, как у новорожденного младенца, пальцах еще ощущалось знакомое, родное тепло, которое Джессика так хорошо помнила.
— Дедушка?
Его ресницы чуть заметно дрогнули, но это был единственный признак того, что он ее слышит, и Джессика почувствовала, как острая жалость пронзила ее сердце. Как получилось, что он состарился, а она и не заметила? Когда он успел стать таким слабым и беспомощным? Сколько Джессика себя помнила, дед всегда казался ей сильным, несгибаемым, упорным, и никогда — даже после первого инсульта — она не допускала мысли, что он может умереть. И вот теперь она должна взглянуть правде в глаза.
— Дедушка? Это я, твоя Джесс…
Снова никакого ответа. Минуты тянулись бесконечно, мучительно медленно. Подошла дежурная сиделка и, проверив рефлексы, снова ушла, оставив их вдвоем. Мерно отсчитывая секунды, капал физиологический раствор в капельнице. Где-то за стенами больницы завыла сирена «скорой»
— завыла и затихла вдали. Зашуршали на сквозняке пластиковые занавески, и на Джессику пахнуло больничными запахами — дезинфекцией, остывшим кофе и человеческим горем.
— Дед, ты меня слышишь?
Веки Клода Фрейзера дрогнули. Дед открыл глаза, но Джессике показалось, что он не видит ее — взгляд его был отсутствующим. Чуть слышный, похожий на шелест бумаги, голос произнес:
— Джесс? Это ты?
— Да, дедушка, это я. Я здесь, с тобой. Я приехала как только узнала…
— Я знал, что ты приедешь. Ждал тебя… должен был дождаться… — старик внезапно замолчал и наморщил лоб, словно потерял нить разговора и тщился вспомнить, что же он хотел сказать.
Сжимая в руках его сухую, как пергамент, ладонь, Джессика наклонилась ближе.
— Не важно. Не думай об этом. Тебе надо отдохнуть. Клод Фрейзер чуть заметно дернул головой, и в его поблекших глазах отразилось что-то похожее на отчаяние.
— Не говори никому. Ты… Только ты должна знать…
— Ты хотел сказать что-то о «Голубой Чайке»? — Джессика видела, что дед слишком волнуется, поэтому единственное, что она могла для него сделать, это помочь ему сказать то, что он хотел.
— Нет. Я… — Его черты дрогнули и разгладились, словно он хотел улыбнуться. — Фотографии… Ты знаешь, о чем я говорю.
Джессика замерла как громом пораженная.
— Фотографии? — повторила она чуть слышным шепотом.
Клод Фрейзер задышал тяжело, словно все оставшиеся силы ушли у него на то, чтобы вспомнить, о чем он хотел сказать. Его голова дрогнула на подушке, чуть повернулась, и старик встретился с Джессикой глазами. Постепенно взгляд его прояснился, и он заговорил вновь:
— Должен был сказать давно… но не смог. В сейфе… под замком. Я видел только одну — не мог смотреть.
Джессика не в силах была выдерживать его пристальный, исполненный отчаяния взгляд. Мысли у нее в голове перепутались, а горло словно сжимала невидимая рука.
— Откуда? — произнесла она наконец.
— Не важно. Ты должна поехать… и взять их. Уничтожить.
— Да, конечно, не волнуйся… — Горло у нее снова перехватило, на этот раз — от боли и стыда. Глядя в пол, она сказала:
— Я… Мне очень жаль, дед. Я этого не хотела. Просто не знаю, что со мной произошло. Меня… — Она замолчала, крепко сжав губы, потом вдруг добавила:
— Прости меня, если можешь…
— Не надо, — еле слышно сказал старик. — Не думай… Я сам должен был их сжечь… а сейчас уже поздно. Никто не должен их увидеть, Джесс. Ты должна… должна быть там первой.
— Да, я все сделаю. Обещаю, — повторила Джессика, а сама гладила и гладила рукой набухшие вены у него на запястье, словно она могла таким способом загладить свою вину и залечить нанесенную деду рану.
— Рафаэль… Береги… его.
— Да-да, не волнуйся. Я все поняла. И не говори больше ничего, — прошептала Джессика, дрожа от стыда и жалости к деду. — Ни о чем не беспокойся. Поспи, нужно сейчас заснуть.
Глаза старика закрылись. Некоторое время он шумно и хрипло дышал, потом губы его дрогнули, и Джессика услышала:
— Я горжусь тобой, Джесс. Горжусь…
Это было так неожиданно, что ее глаза наполнились слезами. Слезы задрожали у нее на ресницах, покатились вниз двумя горячими дорожками, Джессика не знала, отчего она плачет — от любви, раскаяния или от горя.
Она нашла в сумочке батистовый платок, чтобы вытереть слезы. Платок давно уже промок, а слезы все текли и текли по ее лицу.
Боль, терзавшая ее, никак не желала успокаиваться. В ней был и собственный страх неизбежной потери, и осознание невысказанной любви, которую питал к ней дед. Но была и еще одна причина — она знает, как попали к деду проклятые фотографии.
«Берегись Рафаэля!» — сказал ей дед. Значит, Рафаэль солгал ей. Он не был невинной жертвой, случайно попавшей в кадр вместе с ней.
Это объясняло многое и прежде всего то, почему Клод Фрейзер так неожиданно захотел выдать ее замуж. Он хотел заставить человека, воспользовавшегося ее неопытностью, поступить с ней честно. Он знал, что случилось в Рио, потому что видел фотографии своими собственными глазами. Он видел доказательство ее позора, потому что Рафаэль сам принес ему снимки и потребовал взамен, чтобы старик перестал сопротивляться его предложению об объединении двух фирм. Возможно, он не рассчитывал получить в придачу к «Голубой Чайке» жену, однако, когда Клод Фрейзер стал настаивать, Рафаэль не посмел возразить. Ведь считал же он страсть и целесообразность сторонами одной медали…
Думать об этом было и больно, и обидно. Но еще тяжелее ей было сознавать, что дед — такой суровый во всем, что касалось вопросов чести, не знающий никакого снисхождения к женским слабостям, — проявил о ней такую неожиданную заботу. И дело было не только в заботе — он продолжал верить в нее.
Рука деда, которую Джессика продолжала гладить, вдруг дернулась, и она в испуге подняла взгляд. Все тело деда сотрясала дрожь, рот приоткрылся, обнажая десны в страшной гримасе. Джессика забыла обо всем и склонилась над кроватью деда, настойчиво зовя его. Лицо Клода Фрейзера бледнело у нее на глазах, становясь из землисто-серого бескровным и белым, как полотно.
— Дедушка! Очнись! — сорвалась с губ Джессики исполненная отчаяния мольба.
И он как будто услышал ее. Лицо Клода Фрейзера расслабилось, страшная гримаса сошла с него, и оно стало спокойным и безмятежным. Дрожь улеглась, а дыхание снова стало редким и почти беззвучным.
Секунду спустя пластиковая занавеска отодвинулась в сторону, и к кровати подошла сестра. Внимательно поглядев на экраны приборов, установленных в изголовье кровати, она нажала какую-то кнопку и склонилась над стариком, чтобы проверить рефлексы. Оттянув ему веко, она посветила в глаз маленьким фонариком и, обернувшись через плечо, тихо сказала Джессике:
— Тебе пора идти, милая.
— Он не… — Джессика так и не смогла закончить фразы.
— Нет, нет. Похоже, сейчас состояние стабилизировалось. Выглядит он, во всяком случае, не так уж плохо. Если что-нибудь изменится, мы вас позовем.
Джессика согласно кивнула, но не двинулась с места, продолжая смотреть на неподвижное лицо деда. Она была абсолютно уверена, что, когда его привезли сюда, он уже умирал, но сумел задержаться на этой земле. И сделал это ради нее. Клод Фрейзер ненадолго вернулся с того света, потому что любил внучку и хотел помочь ей. И точно так же сейчас он не хотел, чтобы Джессика видела, как он уйдет навсегда.
Наклонившись к самому его уху, она отвела со лба деда прядь редких седых волос и прошептала:
— Я люблю тебя…
Ей показалось, что в ответ он слабо сжал ее руку своими бессильными пальцами. А может быть, это ей лишь показалось.
Примерно полчаса спустя, когда они втроем сидели в комнате для посетителей, по внутрибольничной сети объявили «штатную ситуацию номер три». Никто из них не знал, что это значит, но видели, как сестра, до этого спокойно шедшая по коридору, сразу повернулась и поспешила к дверям интенсивной терапии. Туда же торопливо прошло несколько дежурных врачей, и Джессика машинально повернулась к Рафаэлю. Он ничего не сказал, только взял ее руку в свою и крепко сжал, а Мадлен, подавшись вперед, впилась взглядом в розовощекую дежурную за окошком справочной службы.
Прошло еще немного времени, и из широких дверей отделения интенсивной терапии вышел высокий представительный врач в белом халате. Его лицо было неподвижно-торжественным и подчеркнуто невозмутимым. Бесстрастным голосом он объявил им о кончине мистера Фрейзера. Горестно склонив головы, они внимательно выслушали его. Каждый из них уже знал и без этого, что Клод Фрейзер, президент «Голубой Чайки», покинул этот мир.
— Я думаю, теперь вся ответственность ложится на нас, — со вздохом сказал Кейл, стоя на верхней террасе «Мимозы». — Вот не думал, что этот день когда-нибудь наступит. Лично мне дядя Клод всегда казался вечным. Я и представить себе не мог, что он может умереть.
Джессика бросила на Кейла быстрый взгляд. На террасе они были вдвоем, но из комнат долетал приглушенный гул женских голосов, напоминающий шум прибоя в ветреный день. В воздухе витал запах еды — обязательной дани, которую соседи по традиции приносили на алтарь семейной трагедии. С нижней террасы поднимались клубы табачного дыма — там собрались мужчины. Они курили, негромко переговариваясь и сплевывая через перила в сад.
— Все изменилось, Кейл, — сказала Джессика, вздыхая.
— Да, — согласился ее брат. — Пока дядя Клод был жив, он всем здесь заправлял, но теперь настал наш черед браться за штурвал. И, признаться честно, я чувствую себя не слишком уютно, поскольку, что бы ни случилось, именно нам придется расхлебывать всю эту кашу.
— Ну, не совсем. Не забывай, что совсем скоро «Голубая Чайка» объединится с КМК, — сухо напомнила ему Джессика, непроизвольно задумываясь, действительно ли Кейл хотел сказатьто, что сказал. Совсем недавно его замечание прозвучало бы вполне естественно, но только не после того, как аудиторы Кастеляра вскрыли недостачу наличных средств. Кейл либо пытался сделать хорошую мину при плохой игре, либо у него был какой-то свой план, о котором Джессика не имела ни малейшего представления. А учитывая все известные ей обстоятельства, Джессика боялась, что последний вариант ближе к истине.
Кейл повернулся к ней, и угрюмая улыбка чуть тронула уголки его рта.
— Я нисколько не рассчитываю на КМК. Меньше всего мне хочется, чтобы эта компания стала для нас палочкой-выручалочкой, с помощью которой мы решали бы все наши проблемы. Насколько я понял, даже при Кастеляре ты будешь руководить «Голубой Чайкой» так, как сочтешь нужным.
— Черта с два! — отрезала Джессика. Она еще никому не говорила о пропаже двухсот пятидесяти тысяч долларов, таинственно исчезнувших со счета «Голубой Чайки». Отчасти она молчала потому, что в последние дни перед свадьбой у нее не было ни одной свободной минутки, чтобы как следует об этом поразмыслить, но главной причиной того, что она не спешила поднимать эту тему, была надежда, что проблема разрешится сама собой. Увы, этого не произошло, и Джессика подумала, что сейчас уже ничто не мешает ей разобраться в этом вопросе.
— Тебе известно, что аудиторы КМК выявили у нас кое-какие нарушения?
— спросила она.
— Впервые слышу, — нахмурился Кейл.
— Похоже, кто-то распорядился нашими денежными активами. Ты ничего об этом не знаешь? Кейл еще больше помрачнел.
— Ты хочешь сказать, что я положил их к себе в карман? — спросил он резко.
— Я ничего не хочу сказать, но я просто не знаю, что и думать, — откровенно призналась Джессика, чувствуя огромное облегчение от того, что Кейл явно пребывал в полнейшем неведении относительно судьбы пропавших двухсот пятидесяти тысяч долларов.
— Как я понимаю, речь идет о наличных, а не о ценных бумагах и других нематериальных активах? Джессика кивнула.
— Как ты думаешь, дед мог осуществить перевод фондов? — спросила она.
— В последнее время — я имею в виду еще до первого удара — он вел себя странно. Фактически это началось со взрыва нашего судна в заливе. Что он мог сделать с этими деньгами? Куда дед мог их спрятать, если боялся, что…
— …Что «Голубая Чайка» может пойти ко дну? — закончил за нее Кейл.
— Не знаю. Конечно, все возможно, но лично я уверен, что даже в этом случае он предпочел бы сражаться до последнего.
— Нам нужно как можно скорее выяснить, куда девались деньги, — твердо сказала Джессика. — Потому что Рафаэль потребует от нас отчета.
— Понятно. — Кейл в упор посмотрел на нее. — А я — один из главных подозреваемых? Ты знаешь, Джесс, у меня такое чувство, что кто-то уже давно охотится за моей головой.
— За твоей?
— Звучит глупо, да? — Кейл нервно пригладил пятерней свои короткие волнистые волосы, потом с силой потер шею. — Но послушай, ведь это я должен был быть на яхте в день взрыва! Ты сама это знаешь, поскольку я пользовался ею гораздо чаще, чем все остальные. Вы с Кастеляром оказались на борту чисто случайно. А то происшествие в Рио? Я много думал о том, что ты говорила, — ну, насчет того, что эти бразильцы неспроста подошли ко мне в баре отеля, — и пришел к выводу, что ты, возможно, права. Кроме того, эти неприятности с таможней… Ведь кто-то сообщил им, что нужно обыскивать именно наш корабль. Любопытное совпадение, правда? Вернее — цепь совпадений.
— Но почему — ты? — удивилась Джессика. Кейл угрюмо пожал плечами.
— Откуда мне знать? Впрочем, возможно, кто-то очень хотел заполучить «Голубую Чайку», поэтому каждый, кто мешал этому, естественным образом превращался в мишень.
В его словах была несокрушимая логика. Нападение на нее в Рио и в подъезде собственного дома — равно как и все остальное — могло быть частью одного преступного плана. Но кто стоял за всем этим? И чего он надеялся достичь? Кто выигрывал больше всех, если бы «Голубая Чайка» обанкротилась?
Только один человек.
Рафаэль был в Рио.
Рафаэль оказался рядом, когда неизвестный напал на нее в подъезде городского дома.
Рафаэль был с ней на яхте.
Рафаэль убедил ее деда, что слияние КМК и «Голубой Чайки» пойдет на пользу обоим предприятиям, и согласился взять ее в жены, чтобы таким образом скрепить сделку. И, заключив этот договор и выкупив закладную, он приобрел «Голубую Чайку» без особого труда и затрат. Никто и не подумал ему сопротивляться.
Так неужели все, о чем она думала, было спланировано и осуществлено только для того, чтобы дискредитировать в глазах Клода Фрейзера исполнительных директоров фирмы и заставить его сдаться?
Джессика кое-что знала о головоломных, многоходовых комбинациях, которые конкуренты использовали друг против друга, когда противник был достаточно силен, но Кастеляр безусловно заткнул всех за пояс. Когда-то она сомневалась, что все это может быть правдой. Когда-то, но не теперь. Даже последние слова Клода Фрейзера, сказанные им на смертном одре, обретали зловещий смысл.
И все же Джессика хотела быть абсолютно, стопроцентно уверенной. Если, конечно, это было вообще возможно.
Из дома вышли на галерею несколько женщин — две соседки, Мадлен и Зоя. Мать Кейла тут же отделилась от группы и решительным шагом подошла к Джессике и сыну. Незаметно кивнув головой в сторону Мадлен, она заговорила, причем в голосе ее прозвучала неприкрытая насмешка:
— Поглядите-ка на убитую горем вдову! Вырядилась в черное с головы до пят что твоя ворона и разыгрывает из себя леди-хозяйку. Меня просто тошнит от этого спектакля.
— Кто-то должен делать это, — спокойно ответила Джессика, едва взглянув в указанном направлении.
— В таком случае это должна быть ты или твоя мать. А еще лучше — Мими Тесс, ведь она тоже здесь.
Мими Тесс действительно приехала, правда, благодаря стараниям Арлетты, которая считала, что это будет позором для семьи, если ее мать не пригласят на похороны. Джессика втайне опасалась, что церемония прощания будет для старой женщины слишком тяжелым испытанием, но Мими Тесс пока держалась вполне удовлетворительно. Когда ей растолковали, что, собственно, произошло, она сразу разобралась в ситуации и с тех пор говорила о покойном муже с сожалением и легкой печалью в голосе. Если она и чувствовала горе, то внешне это никак не проявлялось, и Джессика невольно задалась вопросом, в самом ли деле ее бабка настолько оторвана от реальности, как это ей до сих пор представлялось?
Несмотря на это, она все же решила, что будет гораздо лучше, если Мими Тесс сядет в главной гостиной, принимая соболезнования и беседуя со старыми друзьями. В самом деле, нельзя же было заставлять ее исполнять роль хозяйки в доме, в котором она не жила Бог знает сколько времени!
Так она и объяснила Зое, которая, нехотя согласившись с ее доводами, продолжала тем не менее в том же духе.
— Все равно, — решительно заявила она, — Мадлен позорит всю нашу семью. Кто-то должен объяснить ей, что в обществе не принято надевать на себя модерновое ожерелье из гиацинтов — такое большое, что им можно удавить мула, — раньше пяти часов вечера. Да еще на похороны собственного мужа! Кстати, вам не кажется, что за последнее время Мадлен изрядно раздалась в талии? Может быть, она беременна?
— Ну перестань же, мам! — возмутился Кейл. Зоя смерила сына мрачным взглядом.
— Ты считаешь, что это невозможно, поскольку Клод лежал больным? Не стоит обманывать себя — он до старости оставался похотливым старым козлом. Кроме того, никто не говорит, что это обязательно должен быть его ребенок.
— По-моему, ма, ты заблуждаешься, — перебил Кейл мать. — Мадлен всегда была, гм-м… фигуристой женщиной.
— Ты хочешь сказать, задница у нее была широкая?
— Нет, просто она была пухленькой, — настаивал Кейл.
— Ну что ж, будем надеяться, что ты прав. — Зоя с сомнением вздохнула. — Потому что если Мадлен произведет на свет своего ублюдка, это будет последней соломинкой.
С этими словами она поглядела на Джессику, и в ее глазах вспыхнуло злобное удовлетворение.
— Могу себе представить, что скажет по этому поводу Арлетта! — добавила Зоя и громко фыркнула.
Джессика внутренне содрогнулась. Разумеется, она понимала, что именно Арлетта потеряет больше всех, если у Клода Фрейзера появится еще один наследник. С другой стороны, было что-то нелепое и смешное в том, что у ее пятидесятилетней матери появится крошечный сводный братишка, который будет приходиться ей, Джессике, дядей. Впрочем, мысль эта развлекала ее не больше секунды.
Между тем Зоя, заприметив внизу прошедшего в дом семейного адвоката, поспешно бросилась в погоню. Джессика проводила взглядом ее коренастую, неуклюжую фигуру и нахмурилась. Кейл и Мадлен вместе в саду — эта картина не шла у нее из головы.
Покосившись на застывшее лицо кузена, Джессика сказала:
— Как мило, что ты вступился за Мадлен.
— Ей и так несладко приходится, — отозвался Кейл мрачно и, отойдя от перил, оперся плечом о стену дома. — Кроме того, в ней нет ничего… такого. Ты же знаешь, что она росла в бедной семье; ее отец получал пособие по инвалидности, а мать всю жизнь проработала косметичкой в салоне красоты. Я, во всяком случае, не могу обвинять Мад в том, что она вышла замуж за богатого человека, когда представилась такая возможность. И, каковы бы ни были условия сделки между Мадлен и дядей Клодом, я считаю, что свою часть договора она выполнила до конца.
— Несколько недель назад Мадлен обронила, что дед пишет новое завещание. Ты не в курсе, что могло измениться? Кейл покачал головой.
— Наверное, где-нибудь в доме хранится черновик его последней воли, надо только знать, где искать. Но на твоем месте я бы не стал волноваться. Мне кажется, все изменения связаны с тем, что он захотел оставить кое-что и Мадлен. Все остальное должно остаться как было.
Скорее всего Кейл прав, подумала Джессика. Впрочем, в свое время она это узнает.
— Удивительно, — снова подал голос Кейл, — что твой Кастеляр по-прежнему здесь. Я-то думал, что он оставит тебя с нами, а сам вернется к делам. Похоже, он всерьез воспринял свои обязанности мужа и зятя.
Джессика издала невнятный звук, который при желании можно было истолковать как согласие, и огляделась по сторонам. Рафаэля она увидела внизу, во внутреннем дворе — он как раз беседовал о чем-то с местным священником.
— Может быть, он хочет поскорее закончить с «Голубой Чайкой», чтобы спокойно отчалить к себе в Бразилию и больше к этому не возвращаться? — поинтересовался Кейл.
— Понятия не имею. Он ничего мне не говорил.
В голосе Джессики прозвучали горькие нотки, но сдержать себя она не могла. Строго говоря, в последние несколько часов она почти не разговаривала с Рафаэлем. Ей нужно было так много сделать — позвонить друзьям и родственникам, заказать гроб, выбрать для деда костюм и галстук, указать могильщикам место на семейном кладбище и позаботиться еще о множестве других важных мелочей. Джессика знала, что рано или поздно объяснения с человеком, который стал ее мужем, ей не избежать, но боль и обида от его предательства были еще слишком сильны, чтобы она могла спокойно думать о том, что она ему скажет.
Кейл сделал вид, будто пропустил ответ Джессики мимо ушей, но в его глазах промелькнуло удивление.
— Я просто хотел раз и навсегда выяснить у него свое нынешнее положение, — сказал он. — Если Кастеляр не нуждается в моих услугах, пусть так сразу и скажет. Это меня не убьет. Честно говоря, я уже давно подумываю о том, чтобы открыть свое дело — маленькую фирмочку, которая бы занималась туристскими круизами вдоль побережья.
— О, Кейл! Что ты такое говоришь? Кейл натянуто улыбнулся Джессике.
— Да, конечно, я тоже буду скучать по тебе, сестренка, но «Голубая Чайка» значит для меня гораздо меньше, чем для тебя. Я не собираюсь посвятить ей всю свою жизнь, коль скоро у меня есть и другие возможности.
И все же, подумала Джессика, дед мог ошибаться в оценке своей нынешней жены. Мадлен могла быть натурой более темпераментной, чем казалось на первый взгляд. Она, во всяком случае, не особенно удивилась бы, если бы молодая жена старого Клода Фрейзера нашла возможность утолять свои желания на стороне.
Кто удивил Джессику по-настоящему, так это Кейл. Она всегда считала его человеком, наделенным достаточным количеством здравого смысла и благоразумия, чтобы удержаться от интрижки с супругой собственного дяди. А заниматься этим в усадьбе, где их в любую минуту могли обнаружить, было просто глупо. Интересно, задумалась она, каково-то Кейлу сейчас, после этого последнего инсульта?
Вертолет тем временем спикировал к земле, и Джессика машинально удивилась, как быстро они добрались. По посадочной площадке гулял прохладный ветер, который дышал болотной сыростью. Плотная серая пелена тумана, беззвучно и грозно наползая из темноты, медленно плыла вдоль высокого фундамента больничного здания, застилала огни на автостоянке и льнула к занавешенным окнам первого этажа, отчего окружающее показалось Джессике призрачным и нереальным, словно — как и ее дед — все здесь было уже почти не связано с землей.
Когда Джессика и Рафаэль вошли в комнату для посетителей в отделении интенсивной терапии, с жесткого пластмассового кресла им навстречу поднялась Мадлен. Джессика сразу засыпала ее вопросами, но она только покачала головой. Старый Клод Фрейзер был едва жив; если верить врачам, ему оставались считанные часы, а может быть, и того меньше. К нему никого не пускали, и им оставалось только надеяться, что он дотянет до утра, когда к нему могут пустить посетителей.
К счастью, с одной из ночных сиделок Джессика когда-то ходила в воскресную школу, а другая была женой одного из капитанов «Голубой Чайки». Джессике даже не пришлось просить, чтобы ей разрешили увидеть деда. Тем не менее эта привилегия распространялась только на Джессику.
Так что Рафаэлю и Мадлен пришлось остаться в комнате ожидания. Джессика же в сопровождении сиделки прошла сквозь широкие двойные двери.
Отделение интенсивной терапии было наполнено гудением медицинских аппаратов и гулом голосов, однако эти звуки казались приглушенными, словно из неосознанного почтения к смерти, которая неслышно витала где-то рядом. Из десятка полубоксов, отгороженных прозрачными пластиковыми занавесками, были заняты только пять, а тот, в котором лежал дед Джессики, находился прямо напротив сестринского поста.
Даже после первого удара, приковавшего его к инвалидному креслу, Клод Фрейзер оставался внушительной фигурой, и его властное присутствие неизменно ощущалось всеми домашними. Теперь же он как будто усох, съежился, словно его несгибаемый дух уже покинул тело, оставив на земле ненужную бренную оболочку. Лицо его было землисто-серым, и только вокруг губ и носа проступала восковая желтизна, которая напугала Джессику сильнее, чем его трудное, редкое дыхание. И все же, когда дед взял ее за руку, в его бессильных, как у новорожденного младенца, пальцах еще ощущалось знакомое, родное тепло, которое Джессика так хорошо помнила.
— Дедушка?
Его ресницы чуть заметно дрогнули, но это был единственный признак того, что он ее слышит, и Джессика почувствовала, как острая жалость пронзила ее сердце. Как получилось, что он состарился, а она и не заметила? Когда он успел стать таким слабым и беспомощным? Сколько Джессика себя помнила, дед всегда казался ей сильным, несгибаемым, упорным, и никогда — даже после первого инсульта — она не допускала мысли, что он может умереть. И вот теперь она должна взглянуть правде в глаза.
— Дедушка? Это я, твоя Джесс…
Снова никакого ответа. Минуты тянулись бесконечно, мучительно медленно. Подошла дежурная сиделка и, проверив рефлексы, снова ушла, оставив их вдвоем. Мерно отсчитывая секунды, капал физиологический раствор в капельнице. Где-то за стенами больницы завыла сирена «скорой»
— завыла и затихла вдали. Зашуршали на сквозняке пластиковые занавески, и на Джессику пахнуло больничными запахами — дезинфекцией, остывшим кофе и человеческим горем.
— Дед, ты меня слышишь?
Веки Клода Фрейзера дрогнули. Дед открыл глаза, но Джессике показалось, что он не видит ее — взгляд его был отсутствующим. Чуть слышный, похожий на шелест бумаги, голос произнес:
— Джесс? Это ты?
— Да, дедушка, это я. Я здесь, с тобой. Я приехала как только узнала…
— Я знал, что ты приедешь. Ждал тебя… должен был дождаться… — старик внезапно замолчал и наморщил лоб, словно потерял нить разговора и тщился вспомнить, что же он хотел сказать.
Сжимая в руках его сухую, как пергамент, ладонь, Джессика наклонилась ближе.
— Не важно. Не думай об этом. Тебе надо отдохнуть. Клод Фрейзер чуть заметно дернул головой, и в его поблекших глазах отразилось что-то похожее на отчаяние.
— Не говори никому. Ты… Только ты должна знать…
— Ты хотел сказать что-то о «Голубой Чайке»? — Джессика видела, что дед слишком волнуется, поэтому единственное, что она могла для него сделать, это помочь ему сказать то, что он хотел.
— Нет. Я… — Его черты дрогнули и разгладились, словно он хотел улыбнуться. — Фотографии… Ты знаешь, о чем я говорю.
Джессика замерла как громом пораженная.
— Фотографии? — повторила она чуть слышным шепотом.
Клод Фрейзер задышал тяжело, словно все оставшиеся силы ушли у него на то, чтобы вспомнить, о чем он хотел сказать. Его голова дрогнула на подушке, чуть повернулась, и старик встретился с Джессикой глазами. Постепенно взгляд его прояснился, и он заговорил вновь:
— Должен был сказать давно… но не смог. В сейфе… под замком. Я видел только одну — не мог смотреть.
Джессика не в силах была выдерживать его пристальный, исполненный отчаяния взгляд. Мысли у нее в голове перепутались, а горло словно сжимала невидимая рука.
— Откуда? — произнесла она наконец.
— Не важно. Ты должна поехать… и взять их. Уничтожить.
— Да, конечно, не волнуйся… — Горло у нее снова перехватило, на этот раз — от боли и стыда. Глядя в пол, она сказала:
— Я… Мне очень жаль, дед. Я этого не хотела. Просто не знаю, что со мной произошло. Меня… — Она замолчала, крепко сжав губы, потом вдруг добавила:
— Прости меня, если можешь…
— Не надо, — еле слышно сказал старик. — Не думай… Я сам должен был их сжечь… а сейчас уже поздно. Никто не должен их увидеть, Джесс. Ты должна… должна быть там первой.
— Да, я все сделаю. Обещаю, — повторила Джессика, а сама гладила и гладила рукой набухшие вены у него на запястье, словно она могла таким способом загладить свою вину и залечить нанесенную деду рану.
— Рафаэль… Береги… его.
— Да-да, не волнуйся. Я все поняла. И не говори больше ничего, — прошептала Джессика, дрожа от стыда и жалости к деду. — Ни о чем не беспокойся. Поспи, нужно сейчас заснуть.
Глаза старика закрылись. Некоторое время он шумно и хрипло дышал, потом губы его дрогнули, и Джессика услышала:
— Я горжусь тобой, Джесс. Горжусь…
Это было так неожиданно, что ее глаза наполнились слезами. Слезы задрожали у нее на ресницах, покатились вниз двумя горячими дорожками, Джессика не знала, отчего она плачет — от любви, раскаяния или от горя.
Она нашла в сумочке батистовый платок, чтобы вытереть слезы. Платок давно уже промок, а слезы все текли и текли по ее лицу.
Боль, терзавшая ее, никак не желала успокаиваться. В ней был и собственный страх неизбежной потери, и осознание невысказанной любви, которую питал к ней дед. Но была и еще одна причина — она знает, как попали к деду проклятые фотографии.
«Берегись Рафаэля!» — сказал ей дед. Значит, Рафаэль солгал ей. Он не был невинной жертвой, случайно попавшей в кадр вместе с ней.
Это объясняло многое и прежде всего то, почему Клод Фрейзер так неожиданно захотел выдать ее замуж. Он хотел заставить человека, воспользовавшегося ее неопытностью, поступить с ней честно. Он знал, что случилось в Рио, потому что видел фотографии своими собственными глазами. Он видел доказательство ее позора, потому что Рафаэль сам принес ему снимки и потребовал взамен, чтобы старик перестал сопротивляться его предложению об объединении двух фирм. Возможно, он не рассчитывал получить в придачу к «Голубой Чайке» жену, однако, когда Клод Фрейзер стал настаивать, Рафаэль не посмел возразить. Ведь считал же он страсть и целесообразность сторонами одной медали…
Думать об этом было и больно, и обидно. Но еще тяжелее ей было сознавать, что дед — такой суровый во всем, что касалось вопросов чести, не знающий никакого снисхождения к женским слабостям, — проявил о ней такую неожиданную заботу. И дело было не только в заботе — он продолжал верить в нее.
Рука деда, которую Джессика продолжала гладить, вдруг дернулась, и она в испуге подняла взгляд. Все тело деда сотрясала дрожь, рот приоткрылся, обнажая десны в страшной гримасе. Джессика забыла обо всем и склонилась над кроватью деда, настойчиво зовя его. Лицо Клода Фрейзера бледнело у нее на глазах, становясь из землисто-серого бескровным и белым, как полотно.
— Дедушка! Очнись! — сорвалась с губ Джессики исполненная отчаяния мольба.
И он как будто услышал ее. Лицо Клода Фрейзера расслабилось, страшная гримаса сошла с него, и оно стало спокойным и безмятежным. Дрожь улеглась, а дыхание снова стало редким и почти беззвучным.
Секунду спустя пластиковая занавеска отодвинулась в сторону, и к кровати подошла сестра. Внимательно поглядев на экраны приборов, установленных в изголовье кровати, она нажала какую-то кнопку и склонилась над стариком, чтобы проверить рефлексы. Оттянув ему веко, она посветила в глаз маленьким фонариком и, обернувшись через плечо, тихо сказала Джессике:
— Тебе пора идти, милая.
— Он не… — Джессика так и не смогла закончить фразы.
— Нет, нет. Похоже, сейчас состояние стабилизировалось. Выглядит он, во всяком случае, не так уж плохо. Если что-нибудь изменится, мы вас позовем.
Джессика согласно кивнула, но не двинулась с места, продолжая смотреть на неподвижное лицо деда. Она была абсолютно уверена, что, когда его привезли сюда, он уже умирал, но сумел задержаться на этой земле. И сделал это ради нее. Клод Фрейзер ненадолго вернулся с того света, потому что любил внучку и хотел помочь ей. И точно так же сейчас он не хотел, чтобы Джессика видела, как он уйдет навсегда.
Наклонившись к самому его уху, она отвела со лба деда прядь редких седых волос и прошептала:
— Я люблю тебя…
Ей показалось, что в ответ он слабо сжал ее руку своими бессильными пальцами. А может быть, это ей лишь показалось.
Примерно полчаса спустя, когда они втроем сидели в комнате для посетителей, по внутрибольничной сети объявили «штатную ситуацию номер три». Никто из них не знал, что это значит, но видели, как сестра, до этого спокойно шедшая по коридору, сразу повернулась и поспешила к дверям интенсивной терапии. Туда же торопливо прошло несколько дежурных врачей, и Джессика машинально повернулась к Рафаэлю. Он ничего не сказал, только взял ее руку в свою и крепко сжал, а Мадлен, подавшись вперед, впилась взглядом в розовощекую дежурную за окошком справочной службы.
Прошло еще немного времени, и из широких дверей отделения интенсивной терапии вышел высокий представительный врач в белом халате. Его лицо было неподвижно-торжественным и подчеркнуто невозмутимым. Бесстрастным голосом он объявил им о кончине мистера Фрейзера. Горестно склонив головы, они внимательно выслушали его. Каждый из них уже знал и без этого, что Клод Фрейзер, президент «Голубой Чайки», покинул этот мир.
— Я думаю, теперь вся ответственность ложится на нас, — со вздохом сказал Кейл, стоя на верхней террасе «Мимозы». — Вот не думал, что этот день когда-нибудь наступит. Лично мне дядя Клод всегда казался вечным. Я и представить себе не мог, что он может умереть.
Джессика бросила на Кейла быстрый взгляд. На террасе они были вдвоем, но из комнат долетал приглушенный гул женских голосов, напоминающий шум прибоя в ветреный день. В воздухе витал запах еды — обязательной дани, которую соседи по традиции приносили на алтарь семейной трагедии. С нижней террасы поднимались клубы табачного дыма — там собрались мужчины. Они курили, негромко переговариваясь и сплевывая через перила в сад.
— Все изменилось, Кейл, — сказала Джессика, вздыхая.
— Да, — согласился ее брат. — Пока дядя Клод был жив, он всем здесь заправлял, но теперь настал наш черед браться за штурвал. И, признаться честно, я чувствую себя не слишком уютно, поскольку, что бы ни случилось, именно нам придется расхлебывать всю эту кашу.
— Ну, не совсем. Не забывай, что совсем скоро «Голубая Чайка» объединится с КМК, — сухо напомнила ему Джессика, непроизвольно задумываясь, действительно ли Кейл хотел сказатьто, что сказал. Совсем недавно его замечание прозвучало бы вполне естественно, но только не после того, как аудиторы Кастеляра вскрыли недостачу наличных средств. Кейл либо пытался сделать хорошую мину при плохой игре, либо у него был какой-то свой план, о котором Джессика не имела ни малейшего представления. А учитывая все известные ей обстоятельства, Джессика боялась, что последний вариант ближе к истине.
Кейл повернулся к ней, и угрюмая улыбка чуть тронула уголки его рта.
— Я нисколько не рассчитываю на КМК. Меньше всего мне хочется, чтобы эта компания стала для нас палочкой-выручалочкой, с помощью которой мы решали бы все наши проблемы. Насколько я понял, даже при Кастеляре ты будешь руководить «Голубой Чайкой» так, как сочтешь нужным.
— Черта с два! — отрезала Джессика. Она еще никому не говорила о пропаже двухсот пятидесяти тысяч долларов, таинственно исчезнувших со счета «Голубой Чайки». Отчасти она молчала потому, что в последние дни перед свадьбой у нее не было ни одной свободной минутки, чтобы как следует об этом поразмыслить, но главной причиной того, что она не спешила поднимать эту тему, была надежда, что проблема разрешится сама собой. Увы, этого не произошло, и Джессика подумала, что сейчас уже ничто не мешает ей разобраться в этом вопросе.
— Тебе известно, что аудиторы КМК выявили у нас кое-какие нарушения?
— спросила она.
— Впервые слышу, — нахмурился Кейл.
— Похоже, кто-то распорядился нашими денежными активами. Ты ничего об этом не знаешь? Кейл еще больше помрачнел.
— Ты хочешь сказать, что я положил их к себе в карман? — спросил он резко.
— Я ничего не хочу сказать, но я просто не знаю, что и думать, — откровенно призналась Джессика, чувствуя огромное облегчение от того, что Кейл явно пребывал в полнейшем неведении относительно судьбы пропавших двухсот пятидесяти тысяч долларов.
— Как я понимаю, речь идет о наличных, а не о ценных бумагах и других нематериальных активах? Джессика кивнула.
— Как ты думаешь, дед мог осуществить перевод фондов? — спросила она.
— В последнее время — я имею в виду еще до первого удара — он вел себя странно. Фактически это началось со взрыва нашего судна в заливе. Что он мог сделать с этими деньгами? Куда дед мог их спрятать, если боялся, что…
— …Что «Голубая Чайка» может пойти ко дну? — закончил за нее Кейл.
— Не знаю. Конечно, все возможно, но лично я уверен, что даже в этом случае он предпочел бы сражаться до последнего.
— Нам нужно как можно скорее выяснить, куда девались деньги, — твердо сказала Джессика. — Потому что Рафаэль потребует от нас отчета.
— Понятно. — Кейл в упор посмотрел на нее. — А я — один из главных подозреваемых? Ты знаешь, Джесс, у меня такое чувство, что кто-то уже давно охотится за моей головой.
— За твоей?
— Звучит глупо, да? — Кейл нервно пригладил пятерней свои короткие волнистые волосы, потом с силой потер шею. — Но послушай, ведь это я должен был быть на яхте в день взрыва! Ты сама это знаешь, поскольку я пользовался ею гораздо чаще, чем все остальные. Вы с Кастеляром оказались на борту чисто случайно. А то происшествие в Рио? Я много думал о том, что ты говорила, — ну, насчет того, что эти бразильцы неспроста подошли ко мне в баре отеля, — и пришел к выводу, что ты, возможно, права. Кроме того, эти неприятности с таможней… Ведь кто-то сообщил им, что нужно обыскивать именно наш корабль. Любопытное совпадение, правда? Вернее — цепь совпадений.
— Но почему — ты? — удивилась Джессика. Кейл угрюмо пожал плечами.
— Откуда мне знать? Впрочем, возможно, кто-то очень хотел заполучить «Голубую Чайку», поэтому каждый, кто мешал этому, естественным образом превращался в мишень.
В его словах была несокрушимая логика. Нападение на нее в Рио и в подъезде собственного дома — равно как и все остальное — могло быть частью одного преступного плана. Но кто стоял за всем этим? И чего он надеялся достичь? Кто выигрывал больше всех, если бы «Голубая Чайка» обанкротилась?
Только один человек.
Рафаэль был в Рио.
Рафаэль оказался рядом, когда неизвестный напал на нее в подъезде городского дома.
Рафаэль был с ней на яхте.
Рафаэль убедил ее деда, что слияние КМК и «Голубой Чайки» пойдет на пользу обоим предприятиям, и согласился взять ее в жены, чтобы таким образом скрепить сделку. И, заключив этот договор и выкупив закладную, он приобрел «Голубую Чайку» без особого труда и затрат. Никто и не подумал ему сопротивляться.
Так неужели все, о чем она думала, было спланировано и осуществлено только для того, чтобы дискредитировать в глазах Клода Фрейзера исполнительных директоров фирмы и заставить его сдаться?
Джессика кое-что знала о головоломных, многоходовых комбинациях, которые конкуренты использовали друг против друга, когда противник был достаточно силен, но Кастеляр безусловно заткнул всех за пояс. Когда-то она сомневалась, что все это может быть правдой. Когда-то, но не теперь. Даже последние слова Клода Фрейзера, сказанные им на смертном одре, обретали зловещий смысл.
И все же Джессика хотела быть абсолютно, стопроцентно уверенной. Если, конечно, это было вообще возможно.
Из дома вышли на галерею несколько женщин — две соседки, Мадлен и Зоя. Мать Кейла тут же отделилась от группы и решительным шагом подошла к Джессике и сыну. Незаметно кивнув головой в сторону Мадлен, она заговорила, причем в голосе ее прозвучала неприкрытая насмешка:
— Поглядите-ка на убитую горем вдову! Вырядилась в черное с головы до пят что твоя ворона и разыгрывает из себя леди-хозяйку. Меня просто тошнит от этого спектакля.
— Кто-то должен делать это, — спокойно ответила Джессика, едва взглянув в указанном направлении.
— В таком случае это должна быть ты или твоя мать. А еще лучше — Мими Тесс, ведь она тоже здесь.
Мими Тесс действительно приехала, правда, благодаря стараниям Арлетты, которая считала, что это будет позором для семьи, если ее мать не пригласят на похороны. Джессика втайне опасалась, что церемония прощания будет для старой женщины слишком тяжелым испытанием, но Мими Тесс пока держалась вполне удовлетворительно. Когда ей растолковали, что, собственно, произошло, она сразу разобралась в ситуации и с тех пор говорила о покойном муже с сожалением и легкой печалью в голосе. Если она и чувствовала горе, то внешне это никак не проявлялось, и Джессика невольно задалась вопросом, в самом ли деле ее бабка настолько оторвана от реальности, как это ей до сих пор представлялось?
Несмотря на это, она все же решила, что будет гораздо лучше, если Мими Тесс сядет в главной гостиной, принимая соболезнования и беседуя со старыми друзьями. В самом деле, нельзя же было заставлять ее исполнять роль хозяйки в доме, в котором она не жила Бог знает сколько времени!
Так она и объяснила Зое, которая, нехотя согласившись с ее доводами, продолжала тем не менее в том же духе.
— Все равно, — решительно заявила она, — Мадлен позорит всю нашу семью. Кто-то должен объяснить ей, что в обществе не принято надевать на себя модерновое ожерелье из гиацинтов — такое большое, что им можно удавить мула, — раньше пяти часов вечера. Да еще на похороны собственного мужа! Кстати, вам не кажется, что за последнее время Мадлен изрядно раздалась в талии? Может быть, она беременна?
— Ну перестань же, мам! — возмутился Кейл. Зоя смерила сына мрачным взглядом.
— Ты считаешь, что это невозможно, поскольку Клод лежал больным? Не стоит обманывать себя — он до старости оставался похотливым старым козлом. Кроме того, никто не говорит, что это обязательно должен быть его ребенок.
— По-моему, ма, ты заблуждаешься, — перебил Кейл мать. — Мадлен всегда была, гм-м… фигуристой женщиной.
— Ты хочешь сказать, задница у нее была широкая?
— Нет, просто она была пухленькой, — настаивал Кейл.
— Ну что ж, будем надеяться, что ты прав. — Зоя с сомнением вздохнула. — Потому что если Мадлен произведет на свет своего ублюдка, это будет последней соломинкой.
С этими словами она поглядела на Джессику, и в ее глазах вспыхнуло злобное удовлетворение.
— Могу себе представить, что скажет по этому поводу Арлетта! — добавила Зоя и громко фыркнула.
Джессика внутренне содрогнулась. Разумеется, она понимала, что именно Арлетта потеряет больше всех, если у Клода Фрейзера появится еще один наследник. С другой стороны, было что-то нелепое и смешное в том, что у ее пятидесятилетней матери появится крошечный сводный братишка, который будет приходиться ей, Джессике, дядей. Впрочем, мысль эта развлекала ее не больше секунды.
Между тем Зоя, заприметив внизу прошедшего в дом семейного адвоката, поспешно бросилась в погоню. Джессика проводила взглядом ее коренастую, неуклюжую фигуру и нахмурилась. Кейл и Мадлен вместе в саду — эта картина не шла у нее из головы.
Покосившись на застывшее лицо кузена, Джессика сказала:
— Как мило, что ты вступился за Мадлен.
— Ей и так несладко приходится, — отозвался Кейл мрачно и, отойдя от перил, оперся плечом о стену дома. — Кроме того, в ней нет ничего… такого. Ты же знаешь, что она росла в бедной семье; ее отец получал пособие по инвалидности, а мать всю жизнь проработала косметичкой в салоне красоты. Я, во всяком случае, не могу обвинять Мад в том, что она вышла замуж за богатого человека, когда представилась такая возможность. И, каковы бы ни были условия сделки между Мадлен и дядей Клодом, я считаю, что свою часть договора она выполнила до конца.
— Несколько недель назад Мадлен обронила, что дед пишет новое завещание. Ты не в курсе, что могло измениться? Кейл покачал головой.
— Наверное, где-нибудь в доме хранится черновик его последней воли, надо только знать, где искать. Но на твоем месте я бы не стал волноваться. Мне кажется, все изменения связаны с тем, что он захотел оставить кое-что и Мадлен. Все остальное должно остаться как было.
Скорее всего Кейл прав, подумала Джессика. Впрочем, в свое время она это узнает.
— Удивительно, — снова подал голос Кейл, — что твой Кастеляр по-прежнему здесь. Я-то думал, что он оставит тебя с нами, а сам вернется к делам. Похоже, он всерьез воспринял свои обязанности мужа и зятя.
Джессика издала невнятный звук, который при желании можно было истолковать как согласие, и огляделась по сторонам. Рафаэля она увидела внизу, во внутреннем дворе — он как раз беседовал о чем-то с местным священником.
— Может быть, он хочет поскорее закончить с «Голубой Чайкой», чтобы спокойно отчалить к себе в Бразилию и больше к этому не возвращаться? — поинтересовался Кейл.
— Понятия не имею. Он ничего мне не говорил.
В голосе Джессики прозвучали горькие нотки, но сдержать себя она не могла. Строго говоря, в последние несколько часов она почти не разговаривала с Рафаэлем. Ей нужно было так много сделать — позвонить друзьям и родственникам, заказать гроб, выбрать для деда костюм и галстук, указать могильщикам место на семейном кладбище и позаботиться еще о множестве других важных мелочей. Джессика знала, что рано или поздно объяснения с человеком, который стал ее мужем, ей не избежать, но боль и обида от его предательства были еще слишком сильны, чтобы она могла спокойно думать о том, что она ему скажет.
Кейл сделал вид, будто пропустил ответ Джессики мимо ушей, но в его глазах промелькнуло удивление.
— Я просто хотел раз и навсегда выяснить у него свое нынешнее положение, — сказал он. — Если Кастеляр не нуждается в моих услугах, пусть так сразу и скажет. Это меня не убьет. Честно говоря, я уже давно подумываю о том, чтобы открыть свое дело — маленькую фирмочку, которая бы занималась туристскими круизами вдоль побережья.
— О, Кейл! Что ты такое говоришь? Кейл натянуто улыбнулся Джессике.
— Да, конечно, я тоже буду скучать по тебе, сестренка, но «Голубая Чайка» значит для меня гораздо меньше, чем для тебя. Я не собираюсь посвятить ей всю свою жизнь, коль скоро у меня есть и другие возможности.