Блейк Дженнифер. Южная страсть

   Наконец, они подъехали к пруду Динка. Шип осадил лошадь. Летти остановилась рядом с ним.
   — Вы так молчаливы, — проговорил он тихо. — Все еще чувствуете за собой вину?
   Его способность читать ее мысли была поразительна, ведь он едва был с ней знаком.
   — Я так устроена, ничего не могу поделать.
   — Только не надо этим гордиться.
   — Гордиться?
   — Ставить себе в вину то, что творят другие люди, — точно такое же проявление высокомерия, как и заявление о своей высокой репутации.
   — Мы несем ответственность за поступки других.
   — Позвольте мне сказать откровенно, дорогая. Вы не несете никакой ответственности за то, что я сделал или сделаю в будущем.
   — Но… если бы я могла остановить вас?
   — Ради Бога, попробуйте.
   — Ну, и кто высокомерен!
   Он потянулся к ней и поймал за руку.
   — О, конечно, я. Но поможет ли это вам?
   Ее раздражение улетучилось, но она не могла сказать ему неправду.
   — Я не уверена, что поможет.
   Он услышал в ее голосе боль и внезапно пожалел, что не имеет права излечить эту боль. Или, по крайней мере, он должен контролировать себя, чтобы лишний раз не вызвать ее. Его самые надежные инстинкты оставляли его, когда рядом была она. Но понимание этого не могло помочь. Или хотя бы дать ему какую-то уверенность. Сейчас только одно-единственное и было возможно.
   — Здесь я с вами распрощаюсь. Если мы больше не увидимся…
   У Летти вырвался приглушенный вздох. Он был так тих, что Шип не должен был его услышать. Однако он молчал так долго, что она покраснела, опасаясь, что он подыскивает способ распрощаться, не причиняя ей боль. Прилагая все силы, чтобы голос не дрогнул, она спросила:
   — Да, если?..
   — Забудьте, — сказал он резко. — Забудьте то, что произошло между нами. И никогда не думайте об этом. Пусть все будет так, словно ничего не было.
   — А вы так же намерены к этому относиться?
   Он сжал ее руку на мгновение, потом поднес ее к своим губам и прижался к ладони Летти. Осторожно положил ее руку ей на колено. Когда он ответил, за сталью его слов звучал сдерживаемый юмор.
   — Нет, — сказал он, — но у меня же нет совести.
   Это была ложь. Летти знала это, когда, смотрела, как он уезжает. Она была меньше уверена, когда добралась до конюшни Сплендоры, и совсем потеряла уверенность, когда, наконец, оказалась в полной безопасности своей спальни. Забудьте, сказал он, то ли потому, что так для нее будет лучше, то ли для того, чтобы она поменьше вспомнила и рассказала властям?
   Он был в безопасности, да будет это ему известно. Она и подумать не могла подойти с этим к полковнику Уорду или к шерифу. Ведь ей пришлось бы рассказать, как к ней попали эти сведения и почему она может так подробно описать Шипа, его рост, телосложение и все остальное. Было и еще кое-что, что она действительно не хотела и не могла рассказать ни одной живой душе.
   Аукцион, на котором распродавалось поместье Тайлеров, дом Салли Энн, проводился жарким солнечным утром в конце июня. Торги должны были начаться в десять часов. Люди начали собираться с восходом солнца. К девяти часам, когда приехали тетушка Эм, Летти и Рэнсом с Лайонелом, перед домом, на подъездной дорожке и по обочинам дороги на полмили в каждую сторону уже не было места, чтобы поставить фургон. Поэтому им пришлось идти пешком.
   Они присоединились к находившемуся на веранде семейству — Сэмюэлу Тайлеру с женой, Салли Энн с Питером, ее сестре и зятю и их двоим маленьким детям. Все женщины были в черном. Отец Салли Энн, мужчина с копной седых волос и густыми седеющими бровями, был бы похож на льва, если бы не его худоба. Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, и смотрел перед собой. Он сбросил свое оцепенение ровно настолько, чтобы подняться на ноги, когда появились дамы, и пожать руку Рэнни, обнять его за плечи. Миссис Тайлер, низенькая, полная женщина с сохранившимися в седине белокурыми прядями, тепло обняла тетушку Эм и, улыбаясь через подступающие слезы, вежливо поблагодарила ее за то, что пришла. Их голоса звучали тихо, приглушенно. У большинства женщин в руках были носовые платки. Их появление очень уж походило на визит соболезнования, да и служил той же самой цели — поддержать убитых горем.
   Появилась бутылка хереса.
   — Проклятой саранче это не достанется, — сказал мистер Тайлер, разливая вино и передавая фужеры. Они сидели, пили золотистый напиток, разговаривали о погоде и делали вид, что не замечали людей, шатавшихся по дому у них за спиной или бродивших вдоль дорожки.
   Они налетели как саранча, которой их и прозвали. Это были «саквояжники». Именно у них в эти дни водились деньги. Они стайками входили и выходили вместе со своими женами под руку, достоинства у которых не было И на гран. Они задирали носы, рассматривая не совсем чистокровных лошадей, ухмылялись при виде экипажей с потрескавшейся кожей на сиденьях и потускневшей краской, подшучивали относительно самых разнообразных вариантов использования нескольких сотен мотыг. Они по очереди усаживались в старинные кресла в стиле шератон, высматривали маркировку на днищах ваз, щелкали ногтями по хрусталю, проверяя, зазвенит ли он. Они удивлялись, как же все-таки сохранять тепло в комнатах с такими высокими потолками, в то же время они соглашались, что эти комнаты оказались более удобными, чем можно было ожидать, в нынешнюю жару, но не могли сойтись во мнении о том, сколько будет стоить нанять достаточное количество чернокожих горничных, чтобы в доме всегда была вытерта пыль. Они пренебрежительно высказывались о мебели: о шелковой драпировке — «вытертая, определенно гнилая, она так полиняла, что можно подумать, будто и с самого начала была блеклой»; о столе и стульях начала восемнадцатого века в стиле королевы Анны — «ужасные колченогие вещи, не правда ли». А о чайном сервизе: «даже ни одного завитка, слишком простенький, чтобы чего-то стоить». С блокнотами и зажатыми в пальцах карандашами, сосредоточенно занимаясь подсчетами, они тянулись на улицу к парадной лестнице, где должны были проходить торги.
   Летти, услышав сильный, резкий акцент северо-восточных штатов, была охвачена стыдом не только из-за демонстративного невежества, но и недостатка у них такта. Ведь любому, кто подходил к дому по дорожке, было известно, что семья еще не выехала. Единственным возможным выводом было то, что они действительно это знали, но никого это не волновало. Для них любой такой бедный и такой неловкий, что сумел потерять все свое состояние, вплоть до крыши над головой, и не мог заслуживать внимания.
   — Послушайте, вам не надо ни о чем беспокоиться, — говорила тетушка Эм матери Салли Энн. — В Сплендоре все готово. Вы с Сэмюэлом можете занять среднюю спальню, Салли Энн с Питером могут поселиться со мной, а все остальные могут спать на чердаке. Мы устроимся прекрасно. Только подумайте, как нам будет весело, всем вместе.
   — Вы очень добры, Эм. Это ужасно, что мы доставляем вам столько хлопот.
   — Ерунда! Никаких хлопот!
   Это был обычный обмен любезностями, он уже повторился, по меньшей мере, с десяток раз за последние два дня. Летти почти не обращала на него внимания, поэтому смогла заметить, что Салли Энн, которая смотрела на дорожку, вдруг замерла. Быстро повернув голову в этом направлении, Летти увидела всадника в синей военной форме. Это был Томас Уорд.
   Приближаясь к дому, полковник посмотрел вверх. Он приветственно приподнял шляпу, склонившись в седле в полупоклоне. Салли Энн отвернулась, словно его и не было. Лицо Томаса напряглось. Летти приподняла руку, чтобы махнуть ему. Она понимала, что должна чувствовать Салли Энн, но все же у Летти было желание встряхнуть ее. Если Томас Уорд здесь, то только не затем, чтобы воспользоваться несчастьем семьи Тайлеров.
   Или все-таки именно за этим?
   Аукционист, ударяя молотком и самодовольно покрикивая, начал запланированное на этот день мероприятие точно вовремя. Лот за лотом с молотка пошли различные предметы. Начали с веревок и инструментов из надворных построек. Потом перешли к домашним животным и мебели, а закончили фарфором и книгами. Каждый лот, каждый предмет были куплены полковником Томасом Уордом. Его не беспокоили сердитые взгляды и ехидные замечания окружавших его других торговавшихся. Он не смотрел ни на Салли Энн, ни на ее семейство. Он не обращал также внимания, по крайней мере так казалось, на то, что он покупает и как дорого.
   Он не позволил никому предложить более высокую цену. Некоторые пытались, но только потерпели поражение. Другие, увидев, что происходит, стали постепенно расходиться. К полудню дорожка и передний двор очистились от экипажей, фургонов и лошадей под седлом, опустела лужайка. Аукционист, прихватив своих помощников и солидный банковский чек, выписанный полковником, тоже уехал. Томас Уорд остался во владении имуществом.
   Он поднялся по ступенькам на веранду, где все еще сидело семейство. Полковник снял шляпу и поклонился. Он прижал черную фетровую шляпу рукой к своему боку, а другой рукой обхватил запястье. Полковник посмотрел на Летти, как бы черпая смелость из того факта, что она, по крайней мере, смотрела на него и не делала вида, что его здесь нет.
   — Я приношу извинения, — сказал он, — за эту вульгарную демонстрацию. Я не знал, как это сделать по-другому.
   Отец Салли Энн наконец поднялся. Он стоял прямо, высоко подняв голову.
   — Вы имеете полное право поступать так, как считаете нужным, сэр. Я поздравляю вас с превосходным приобретением и заверяю, что мы оставим дом до захода солнца.
   — Ни в коем случае, прошу вас. Я надеюсь, вы останетесь здесь, все вы, как мои гости.
   Теперь все посмотрели на него.
   — Прошу прощения, — Сэмюэл Тайлер вскинул голову и посмотрел на него сверху вниз, резко нахмурившись.
   — У меня совсем нет намерений выставлять вас из вашего же дома. Я только прошу вас позволить мне заезжать иногда… к вашей дочери.
   Салли Энн встала, ее голубые глаза, обычно такие спокойные, сверкали от ярости.
   — Полковник Уорд, позволю себе заметить, вы купили наш дом, но не купили меня!
   Томас посмотрел на нее смущенно, в глазах его тоже заблестел гнев.
   — Я никогда и не думал об этом.
   — Нет? А мне кажется странным, что я впервые слышу о вашем огромном желании заехать, хотя я не видела вас несколько недель!
   — Нужно было распорядиться в отношении средств, и я не хотел вторгаться или поступать так, чтобы это выглядело, будто я прицениваюсь к вашей собственности.
   — Если вы говорите это обо мне…
   — Я этого не говорил!
   — Вы определенно не желаете обойтись без формальностей и просто въехать в дом? К чему притворяться, если уж вы так уверены в отношении меня?
   — Я не…
   Салли Энн не дала ему сказать, хотя у тех, кто слушал, ее слова отозвались болью.
   — К чему тратить время на ухаживание, когда все могут сделать деньги? Лочему бы всего-навсего не вручить мне пачку банкнот и не отвести меня в спальню? Ведь именно так такие люди, как вы, обычно поступают, когда они чего-то хотят, не правда ли?
   — Что бы я хотел сделать, — начал полковник, положив руки на пояс, — так это отвести вас к дровяному сараю…
   — Хватит!
   Это произнес Рэнни. С этим единственным словом он мягко и быстро встал со стула. Его голос прозвучал не громко, но было что-то в нем, что оборвало начинавшуюся ссору, словно ударом остро отточенного меча. Он смотрел то на Томаса, то на Салли Энн. Ровным голосом он сказал:
   — Это глупо.
   Потом, не оглядываясь, он пошел прочь по веранде и вниз по ступенькам.
   Примерно десять секунд, после того как он ушел, стояла абсолютная тишина. Полковник провел рукой по волосам и сжал ею свою шею. Он взглянул на Салли Энн, потом уставился в пол.
   — Прошу прощения, если в моих словах было что-то оскорбительное. Я только хотел помочь.
   Салли Энн ничего не сказала. Летти, наблюдавшая, как перекатывается комок в изящном горле молодой женщины и как блестят ее глаза, решила, что Салли Энн была просто не в состоянии что-нибудь произнести. Мистер Тайлер тяжело вздохнул.
   — Я уверен, полковник Уорд, — промолвил он, — что моя дочь сожалеет о всех тех неподобающих словах, которые она произнесла. Тем не менее вам должно быть понятно, что вы предлагаете невозможное. Мы не сможем принять вашей милости.
   На лице полковника проступило упрямства Он расправил плечи.„
   — Это не милость.
   — Каким бы словом вы это ни обозначили, мы не сможем этого принять на предложенных вами условиях. Это недостойно. Есть одна вещь, которая принесла много бед этой части света, возможно, принесет еще больше. Но мы будем держаться за нее сейчас как никогда прежде. Эта вещь — наша гордость, сэр.
   В словах его прозвучал намек — Летти была уверена, непреднамеренный, но все же прозвучал, — что гордость — это, очевидно, что-то неизвестное полковнику. Томас Уорд не стал обижаться. Он долго смотрел на отца Салли Энн, и когда заговорил, голос его был напряженным:
   — Как вам угодно, сэр. Но ведь существует альтернатива. Может быть, бы смогли бы поступиться своими принципами настолько, чтобы принять меня в качестве держателя вашей закладной?
   — С теми же условиями, что и раньше? Томас лишь взглянул на Салли Энн.
   — Ни в коем случае.
   — Я понимаю, — в глазах пожилого человека промелькнуло сожаление, потом он сжал губы и погрузился в раздумье.
   — Тем не менее, — сказал Томас, — я очень привязался к этим краям и хотел бы со временем поселиться здесь и приобрести землю. Я почти ничего не знаю о том, как вести хозяйство, и тут мне нужна помощь. Вы бы оказали мне очень большую услугу, сэр, если бы позволили иногда приезжать и согласились показывать мне ваши поля.
   Долго и в напряжении мужчины разглядывали друг друга. Наконец на лице Сэмюэла Тайлера начала проступать улыбка. Он фыркнул и усмехнулся, поднялся из кресла, шагнул к полковнику и хлопнул того по плечу.
   — Я мог бы поднять руку на бутылку виски, если только жена не запаковала ее на самое дно своего сундука. Давайте пройдем в дом, немного выпьем и поговорим.
   Это был мужской разговор. Летти смотрела то на двоих мужчин, то на подозрительно нахмурившуюся Салли Энн и пыталась скрыть одобрительную улыбку. Пойдет дело на лад или нет, сейчас неизвестно. Но, по крайней мере, появился шанс. И шанс этот им дал Рэнни своим простым и решительным вмешательством.
   Он мог дать и Летти ее шанс.
   На следующее утро Летти, Рэнни и Лайонел, как обычно, встретились на уроке. Питера не было, однако если судить по присланной записке, дело было в порезанной ноге, а никак не связано с событиями предшествующего дня. Утро было неспокойным, высокие облака то и дело набегали на солнце. Поскольку освещенность все время менялась, Летти придвинула свое кресло поближе к окну, чтобы легче было читать «Большие ожидания» Диккенса. Рэнни сидел у ее ног, одним плечом он привалился к ножке кресла и держал ее руку, как обычно, перебирая пальцы. Лайонел лежал рядом на полу в своей любимой позе, подложив руки под голову, и смотрел в потолок.
   Летти дочитала до конца главы и закрыла книгу. Она посмотрела на свои карманные часы:
   — Почти полдень. На сегодня хватит.
   Лайонел повернул голову:
   — Ну, еще одну главу. Пожалуйста.
   — Если вам еще не надоело учиться, тут вот есть несколько примеров…
   — Кажется, Мама Тэсс зовет меня обедать! — вдруг энергично воскликнул он, вскочил и бросился к двери.
   Летти не стала его удерживать. Она не могла винить мальчика в нежелании работать. День не располагал к работе. Она откинула голову к спинке кресла и посмотрела вниз, на Рэнни.
   Он смотрел на нее. Он всегда так делал, но в последнее время было что-то раздражающее в той сосредоточенности, с которой он рассматривал ее. На какое-то мгновение она оказалась завороженной бездонной и неподвижной голубизной его взгляда. Дневной свет из находившегося рядом окна падал ему прямо на лицо, покрывая позолотой кожу, вливаясь в глаза.
   Взглянув с близкого расстояния на этот искрящийся блеск, Летти вдруг осознала, что она ошибалась в определении цвета его глаз. На самом деле это была смесь голубого, зеленого и коричневого внутри серого внешнего кольца. Его глаза только казались голубыми, потому что отражали синий цвет полотняной рубашки, каких в его гардеробе было множество. Как странно, что она не замечала этого раньше. Она подумала, что это из-за первого впечатления, когда у нее не было оснований подвергать что-либо сомнению.
   Карие. Карие глаза. Не совсем незнакомый цвет. Не совсем.
   — Мисс Летти, вы выйдете за меня замуж? Мысли ее рассеялись.
   — Что вы сказали?
   — Я спросил…
   — Простите меня, Рэнни. Все в порядке, я слышала ваш вопрос. Он лишь… застал меня врасплох. Я действительно хочу знать, почему вы это спросили? — Она чувствовала, что несет какой-то вздор, но ей необходимо было время подумать, чтобы выяснить, не шутит ли он, как обычно.
   — Я бы хотел жениться на вас.
   — Но почему? Может быть, потому, что полковник хочет жениться на Салли Энн?
   — Нет.
   Ему было трудно говорить. Он посмотрел вниз, прикрыв глаза золотистыми от солнца ресницами, как будто был обижен или оскорблен. Она спросила тихо:
   — Тогда почему же?
   Он снова поднял голову и встретил ее взгляд своим, открытым и абсолютно беззащитным. На виске его, рядом со шрамом, билась жилка.
   — Потому что я хочу заботиться о вас. Потому что я хочу, чтобы вы жили со • мной. Потому что я хочу оставаться с вами всю мою жизнь.
   Горло Летти сдавило. Долго она не могла дышать и чувствовала только безумное желание согласиться. Он был так мил, так трогательно привлекателен в своей ущербности. В нем была такая доброта и какая-то непонятная сила, которая намного превосходила физическую мощь его тела. Было бы так легко согласиться, заботиться о нем, учить его прелестям любви, которые она узнала, позволять ему любить ее. Их дети были бы прекрасны.
   Господи, о чем она думает!
   Рэнсом смотрел на ее лицо, на влажную мягкость ее глаз, на подрагивавшие уголки рта. Сердце замерло у него в груди. Он заметил на ее щеках легкий румянец и ощутил трепет надежды на успех в этой азартной игре, которую он искусно и осторожно вел все эти нескончаемые дни со времени их объятий на пароме. Вдруг кровь отхлынула у нее от лица, глаза потемнели. Он сильнее сжал ее руку.
   — Не смотрите так, — голос его звучал грубо.
   Она вздохнула и изобразила на лице вымученную улыбку.
   — О, Рэнни!
   Ей требовалась его помощь.
   — Не надо ничего говорить. Все в порядке.
   — Как жаль… действительно жаль, но я не могу, — она протянула руку и коснулась его волос, пробежала пальцами по мягким белокурым кудрям. — Вам надо было жениться давным-давно, когда началась война и все женились, когда все девушки бегали за вами по пятам.
   Он сидел очень тихо под ее рукой. Так давно она к нему не прикасалась, так давно.
   — Мне не нужны были эти девушки.
   — И я вам не нужна. Из этого ничего не выйдет.
   — Почему?
   — Я не совсем подхожу вам, — сказала она, голос ее был тих, в нем звучала боль от горьких воспоминаний.
   Он увидел, что он с ней сделал, увидел и почувствовал, как это острым ножом врезается в него, проникая все глубже и глубже. Он хотел объяснить, взять всю вину на себя, как и подобало, как и было бы справедливо. В голове у него билась только одна мысль.
   — Я люблю вас.
   Слезы поднялись к ее глазам, навернулись на ресницы.
   — Ах, Рэнни. Это очень странно, но я думаю, что и я как-то люблю вас.
   — Тогда примите мое имя.
   Его имя, самое ценное, что есть у мужчины. Она могла бы уступить его просьбам накануне, когда еще всю прошлую неделю боялась, что у нее будет ребенок от Шипа. Теперь вероятность этого исчезла. Если она и была так подавлена и склонна к слезам, несомненно, это связано с ее нынешним состоянием. Но никак не с Рэнни. Она изобразила улыбку.
   — Я не могу на это пойти, вы же знаете. Это не понравится вашей тетушке. Люди даже могут сказать, что я согласилась, чтобы завладеть Сплендорой.
   — Вы можете владеть Сплендорой.
   Он был так упрям, но в то же время по-своему хитер. Летти попробовала подойти с другой стороны и позволила себе повысить голос в раздражении:
   — Вы думаете, — я выйду за вас из-за денег скорее, чем Салли Энн выйдет за полковника?
   — А мне все равно из-за чего.
   — Я не могу этого сделать.
   — Вы немного любите меня. Полюбите меня больше.
   Произнести эти слова было для него таким облегчением, что даже не важно, что она ответит. Он уже смирился с фактом, что она не собирается сказать того, что он хотел от нее услышать. Был шанс, очень небольшой, что она скажет именно то, что он хочет. Однако в это утро он увидел темные круги у нее под глазами и испугался, что ей уже не нужно ничего, хотя все еще было нужно ему: Все, что он хотел увидеть сейчас — как она отреагирует на его чистосердечную просьбу, посмотреть на ее лицо и понять, какова она на самом деле, что она на самом деле чувствует. И главное — не выдать себя, не выхватить ее вдруг из кресла и не сжать в объятиях на полу, даже если для этого потребуется каждый грамм его силы воли. В голове у него крутился обрывок стихотворения:
   О, западный ветер, когда ты задуешь
   И дождь долгожданный земле наколдуешь?
   — Может быть, но это не имеет значения.
   — Это имеет значение для меня. Бог мой, моя любовь со мной. И я опять в моей постели! Ну, конечно же, она никогда и не была в его постели. Да и будет ли когда-нибудь?
   — Пожалуйста, — взмолилась она, — не говорите больше ничего.
   Он долго смотрел на нее, размышляя. То, что для него было удовольствием, для нее было пыткой. Он должен был понять это раньше. Он коротко кивнул:
   — Я не буду тогда, пока.
   Он все понял, и это было так неожиданно, что внутри ее поднялась волна благодарности. В порыве она склонилась и коснулась губами его лба. Ее грудь на мгновение прижалась к его плечу, а колено коснулось груди. От этого прикосновения, каким бы коротким оно ни было, ее захлестнуло волной желания. Она отдернулась от него, как от горячей— плиты. Их взгляды встретились. В ее глазах было отчаяние. Она увидела его глаза — два спокойных озера, настороженные, внимательные.
   У порога скрипнула половица.
   — Ну и ну, учительница, — лениво растягивая слова, пошутил Мартин Идеи. — Если вы так проводите занятия, когда мне можно будет приступить к учебе?

ГЛАВА 13

   «Поостерегись жары, дорогая. Не только потому, что это вредно для здоровья. Ведь известно, что жаркий климат подрывает и моральные устои».
   Летти бросила письмо матери на стол, оперлась о локоть и потерла лоб кончиками пальцев. В последнее время некоторые пассажи из писем родственников удивляли ее не столько непониманием ее нынешней жизни, сколько нелепостью. Казалось, они думают, что весь штат Луизиана — это малярийное болото, населенное жестокими и вспыльчивыми людьми, которых можно топтать ногами в грязи за их преступления против человечества. Подумать так о Рэнни. Сэмюэле Тайлере, да любом из людей, которых она встречала на улицах Накитоша, было просто смешно. Это люди, для которых феодальные отношения, утвердившиеся на земле сотни лет назад, были образом жизни. Не их вина, что индустриальные сообщества, такие, как в Англии или Новой Англии, не могли больше извлекать пользу из этой системы и поэтому вдруг объявили, что она порождает эксплуатацию и с ней должно быть покончено. Ни один разумный человек не стал бы оспаривать этого утверждения. Но точно так же ни один разумный человек не мог и не должен был ожидать, что люди, которые вложили в утверждение рабства миллионы, все изменят за одну ночь. Война всегда трагедия, но то, что творилось теперь, было грубым произволом. Она видела это так отчетливо, что не могла представить, почему все понималось ею раньше иначе. Это, как она считала, показывало, насколько она изменилась.
   То, что Летти очень сильно изменилась, ей было хорошо известно. Мысли ее матери о климате были когда-то и ее мыслями. Но не теперь. За время своего пребывания здесь она не заметила распущенности нравов. Возможно, жаркий климат поощрял людей к более тесному взаимодействию или позволял им смелее отходить от сковывающих правил. Но что бы ни делалось, за этим стояли люди, а не жара.
   И все же ей следует уехать, вернуться в Бостон, где она была на своем месте. Здесь у нее ничего не получалось, в поисках убийцы Генри нет никакого сдвига. Все то, что она собиралась предпринять, о чем постоянно твердили сестра и зять, например, насесть на шерифа и заставить его работать поактивнее, виделось ей теперь бесполезным. А что надо делать, она не знала. Она ничего и не предпринимала какое-то время, с той самой ночи на пароме. Единственную пользу она приносила своими уроками. Часто она думала, сможет ли кто-нибудь делать это лучше, чем она, терпеливее и усерднее.
   Летти отодвинула письмо в сторону и откинулась в кресле. За последние две недели она получила письма от матери, сестры, два письма от кузин, от лучшей подруги. Но письма, которое обещал написать Джонни, все не было. Тетушка Эм говорила, что не надо беспокоиться, он устраивается, определяется, чем будет заниматься, готовится послать за матерью. Он напишет, когда устроит все свои дела. И все-таки Летти волновалась. Она вспоминала, как быстро Шип перепрятал его, как быстро он избавился от обличья старухи. Не могла она забыть и об опасностях, с которыми была связана попытка Джонни добраться до границы штата. Не то чтобы она сильно сомневалась в Шипе. Просто у нее нелегко на душе, и это будет продолжаться до тех пор, пока она не получит весточку от Джонни, что все в порядке. Она думала, что тетушка Эм, несмотря на весь свой уверенный вид, чувствует то же самое.